Глава 6
Ночью Кирка разбудили громыхающие удары в дверь его квартиры. Шум был настолько громкий и неожиданный, что буквально вырвал его из объятий сна. Потеряв ориентацию, он на мгновение подумал, что монстр из его ночных кошмаров прорвался в реальный мир и теперь явился за ним. Потом он понял, что это за звук, выбрался из постели и, накинув халат на пижаму, поторопился к двери.
Он посмотрел в глазок, кто пришел в такое время.
Это был его отец.
Сердце Кирка замерло. В хорошо освещенном коридоре стоял отец в смокинге, как будто заехал к нему по дороге домой с какого-то гала-шоу. Он был спокоен, руки опущены, и ничто не говорило о том, что всего несколько мгновений назад отец, как умалишенный, колотил в дверь.
Тут Кирк вспомнил, что Тина сказала об Орландо в ресторане средиземноморской кухни – уверена, в одно прекрасное утро проснусь и прочитаю о нем в газете: «Мужчина убил жену и себя…» – и опять согласился, что подобное описание идеально подходит к его отцу. Даже больше, чем к Орландо. Потому что Орландо был просто похотливым, недоразвитым и немного взбалмошным юнцом. А вот его отец странный совсем в другом смысле – в более примитивном – и, без сомнения, абсолютно непредсказуемый. Если б Кирк принадлежал к людям, которые верят в пришельцев и прочую ерунду, он заподозрил бы, что в его отца вселился пришелец, так сильно он изменился за последнее время.
Но дело было не в этом. Дело было в том, что изменения были гораздо более значительны, и признаки их существовали всегда.
Кирк долго смотрел в глазок на отца. Стало жутко от того, что он узнал выражение лица своего старика – этот обыденный, незамутненный и абсолютно пустой взгляд. Такой взгляд он замечал и у себя. В начале недели у него на несколько дней остановилась Диана, которая летела на очередной модный показ в Милан. Как и всегда, им было хорошо вместе. Между ними никогда ничего серьезного не было, но каждый раз, когда они занимались сексом, оба получали от этого удовольствие.
Но на вторую ночь с Дианой Кирку приснился странный сон, и в этом сне он жаждал крови. Во сне он был не вампиром, но жаждал ощутить вкус крови, и когда Диана во сне сообщила ему, что у нее начались ЭТИ дни, он сорвал с нее брюки и трусики, бросил ее на кровать и зарылся лицом ей в промежность, жадно слизывая теплую красную жидкость, которая сочилась из нежного отверстия между ног.
Он проснулся с эрекцией и такой сухостью во рту, что никак не мог откашляться.
Наяву у Дианы действительно начались ЭТИ дни, и, понимая, что это абсолютное сумасшествие, Кирк осторожно выбрался из постели, пошел в ванную и осмотрел там ведро для мусора, где и нашел тампон, завернутый в туалетную бумагу. Кирк вытащил его, развернул бумагу и осторожно дотронулся языком до красного пятнышка на тампоне. Давясь и ощущая с трудом сдерживаемую рвоту, он сплюнул в унитаз и тут же прополоскал рот «Листерином» [39], чтобы избавиться от тошнотворного привкуса во рту. Чувствуя отвращение к самому себе, он опять засунул все в ведро. Его не покидало чувство стыда, ужаса и отвращения.
И тем не менее…
И тем не менее жажду он так и не удовлетворил. Реальная кровь его остановила, но сама идея все еще представляла для него интерес.
Закрыв флакон с «Листерином», Кирк взглянул на себя в зеркало.
И увидел это пустое, абсолютно равнодушное выражение лица.
Утром он сделал так, чтобы Диана уехала, придумав какую-то причину, которая достаточно ее разозлила, чтобы собрать вещи, но не настолько, чтобы она никогда больше у него не появилась. После этого Кирк сжег все в мусоросжигателе, чтобы избежать соблазна.
С ним явно было что-то не так. Он не понимал, что именно, но чувствовал, что такое психиатру не под силу. Это не был результат детской травмы или гормональных нарушений. Казалось, что все гораздо сложнее и серьезнее. Это было нечто нечеловеческое и необъяснимое и возникло совсем недавно, одному Богу известно откуда. И стало его неотъемлемой частью.
То же самое можно сказать и об отце.
Только у него это все в десять раз хуже.
Отец поднял обе руки, чтобы снова начать молотить в дверь, но Кирк крикнул ему: «Потерпи минуту, уже открываю!» Он медленно открыл щеколду, снял цепочку, повернул замок и открыл дверь, чувствуя, как его заполняет ужас, не зная, что произойдет в следующую секунду, и готовясь ко всему.
Отец ворвался в квартиру, и пустое выражение его лица сменилось страхом и смертельным беспокойством. Если б Кирк не видел его несколько секунд назад, он поклялся бы, что это выражение никогда не сходило с лица отца.
– Твоя мать в больнице! Я заехал за тобой, и мы едем к ней! У нее какое-то кровотечение, и ее сейчас будут оперировать. Собирайся и поторопись! Ты нужен своей матери!
Кирк не поверил. Не поверил ничему из того, что сказал отец. Не поверил тому, что у нее «какое-то кровотечение», что бы это ни значило. Не поверил, что мать в клинике и что отец собирается туда. Он вспомнил, как старик стоял в коридоре, спокойный, безмятежный и неподвижный, и его охватила дрожь, хотя в квартире было достаточно тепло. И тем не менее он оделся и пошел с отцом и потому, что боялся ослушаться его, и потому, что в животе образовался сосущий комок, и потому, что он понимал: с матерью что-то случилось и виной всему – отец.
Сейчас он чувствовал себя с отцом не в своей тарелке еще больше, чем обычно, и поэтому по Манхэттену они ехали в полном молчании. Отец сам вел машину. Это был настоящий шок. Кирк даже не знал, что отец умеет водить. И увидев это, он был просто обязан почувствовать опасность. Кирк знал, что у отца постоянный шофер, и что бы ни заставило великого и ужасного Стивена Стюарта сесть за руль посреди ночи, в этом не могло быть ничего хорошего. Кирк украдкой посматривал на отца, который не отрываясь смотрел прямо вперед с совершенно бесстрастным лицом. На белоснежной манишке под смокингом Кирк заметил темное пятнышко и, хотя в голубоватом свете приборов оно выглядело черным, подумал, что, может быть, пятно на самом деле красное.
А что, если это – кровь?
Кровь его матери.
Было ясно, что ни в какую больницу они не поедут. И как будто для того, чтобы он убедился в этом, отец вел машину в противоположном от больницы направлении. Конечно, Кирк мог ошибаться, но ему показалось, что отец направляется в сторону дома. Молодой человек смотрел в боковое стекло и жалел, что не захватил с собой оружия. Бросив взгляд налево, он опять наткнулся глазами на темное пятно на белоснежной манишке.
Кровь.
Кирк сжал кулаки, пытаясь понять, куда они едут и где его мать, а машина бесшумно катилась сквозь ночной город в неизвестном направлении.
Арлин лежала на деревянном полу, окровавленная, истерзанная и избитая. Она не могла двигаться – ноги были пригвождены к полу, сломанные руки бессильно лежали вдоль туловища. Еще никогда в жизни она не испытывала такой дикой боли – в какой-то момент даже потеряла сознание, – но сейчас вся оцепенела, организм не выдержал невероятной жестокости, и способность что-либо ощущать отключилась. Сексуальные требования Стивена становились все более извращенными и опасными, и тем не менее она оказалась совершенно не готова к тому, что произошло сегодня вечером, к той звериной жестокости, с которой муж набросился на нее.
И к его необъяснимой отчужденности и равнодушию.
Интересно, где он сейчас и намеревается ли вернуться домой? Она боялась, что он отправился к Кирку, что причинит зло ее сыну.
Какого черта она вернулась из Парижа? Надо было остаться там. Ведь где-то в глубине души Арлин понимала, что этим все и кончится – она отправилась в эту поездку именно из-за поселившегося в ней страха; правда, женщина все еще отказывалась признаться себе в этом. Да и, кроме того, она ведь вернулась к сыну. Она соскучилась по нему.
И помимо всего прочего, она за него боялась, хотя даже в мыслях не решалась себе в этом признаться.
Арлин подавилась – во рту у нее остался клок шерсти Стивена. Женщина быстро повернула голову набок, пытаясь выплюнуть его и боясь захлебнуться, если ее вырвет. Даже это едва заметное движение вызвало боль, которая молнией пронзила ее онемевшее было тело и прострелила до самого паха. Мочевой пузырь непроизвольно сработал.
В сотый раз Арлин попыталась придумать, как ей добраться до телефона. Если б только она держала мобильный при себе, а не в сумочке… Но это было невозможно – ведь муж напал на нее, когда она спала. Он буквально сорвал ее с постели и бросил на пол. С радостными воплями поливал ее лицо своей мочой, прыгал и топтался по ее рукам. Сопротивляться не было возможности, и хотя Арлин понимала, что повторяет извечную мантру изнасилованных женщин о том, что она жертва и что ее вины в произошедшем нет, это действительно было именно так, и ее эта цивилизованная банальность даже несколько успокаивала.
Внизу раздался шум.
Голоса.
Голос Стивена и чей-то еще.
Кирка?
Арлин постаралась позвать его, попыталась закричать, но из ее ободранного горла раздался только дребезжащий хрип. Сердце ее учащенно забилось, но от этого кровь стала лишь быстрее вытекать из ее измученного тела. Она чувствовала, как кровь сочится между ног, вытекает из порезов и укусов, покрывавших все тело, вытекает в унисон с пульсом, бьющимся у нее в голове. Арлин никогда не испытывала иллюзий насчет того, какая она мать. Она знала, что слишком эгоцентрична, чтобы стать хорошей родительницей. Но, несмотря на все свои ошибки, она искренне любила Кирка, и мысль о нем заставила ее немного приподнять голову – на дюйм, или два, или три, – а потом удариться головой об пол. Внутри у нее раздался оглушительный звук удара, но она сомневалась, что звук и в самом деле достаточно сильный, поэтому попыталась поднять голову еще раз, уже повыше, чтобы звук получился громче. Она должна предупредить Кирка, чтобы тот насторожился и, поняв, что она здесь, не позволил захватить себя врасплох.
Чтобы Стивену не удалось его убить.
Арлин знала, что муж собирался сделать именно это. Стивен оставил ее в живых, чтобы она увидела, как будет мучиться ее сын. Дело было не просто в сексуальном наслаждении. По крайней мере, не сейчас. Это было что-то совсем другое, и, хотя Арлин не могла уловить причину происходящего, она нисколько не сомневалась в том, чем все закончится. Она лишь надеялась как-то предупредить Кирка и молила Бога, чтобы он смог противостоять отцу.
Голоса приближались. На лестнице раздавались шаги – шаги, которые многократно усиливались паркетом на полу. И правда, это были голоса Стивена и Кирка. Арлин не могла разобрать слов, однако улавливала интонации и по неестественному рваному ритму их речи поняла, что оба были настороже и не доверяли друг другу.
Значит, надежда есть.
Через мгновение они показались в дверях, и она увидела, как на лице Кирка отразился ужас. Он повернулся и бросился на отца, но Стивен был к этому готов – и с дьявольской улыбкой ударил сына головой, а потом схватил его за детородный орган и со всей силой сжал его и крутанул. Это движение вызвало у Кирка первобытный вой ужаса и боли.
Не желая видеть дальнейшего, Арлин зажмурила глаза. На фоне криков Кирка выделялось знакомое довольное пыхтение Стивена. Она не видела, что происходит, но догадывалась, поэтому, когда истошные крики ее сына вдруг оборвались, она испытала дикое чувство облегчения. Из-под век у нее сочилась теплая жидкость, и Арлин никак не могла понять, кровь это или слезы.
Вот как все кончается, подумала женщина. Все ее существо пронзила бесконечная печаль. Наконец-то все позади, и можно честно признаться себе, что печалится она не о сыне, а о себе самой. О всем том, что она так и не сделала и теперь уже никогда не сделает, о всех возможностях, которые безвозвратно ушли. Она вспомнила свое детство в Марфе и подумала, что лучше б она никуда не уезжала из городка, лучше б она вышла замуж за Талли Дэниелса, нарожала бы много детей и вела бы в прериях жизнь простой домохозяйки.
Она так и не стала тем, кем хотела стать. Не стала ни актрисой, ни писателем, ни даже астронавтом, а стала статусной женой, и если б у нее была возможность помечтать, то она загадала бы себе жизнь подольше, а смерть – попроще.
Боль вернулась, вгрызаясь и пронзая онемевшее израненное тело Арлин, и это заставило ее широко открыть глаза. Из охрипшего горла вырвалось нечто похожее на крик.
Стивен стоял рядом и смотрел на нее. Она не понимала, как он умудрился причинить ей еще большую боль, но заметила, что он сорвал с себя одежду и теперь был абсолютно голым. Лунный свет, лившийся в окна, мерцал в чешуйках, бежавших у него по позвоночнику на спине, а шерсть на теле напоминала свалявшиеся космы, приклеенные к бокам. У него была полная эрекция. Усмехаясь, хохоча и что-то напевая на непонятном языке, он начал приплясывать, наступая ногами ей на руки, ноги, живот, грудную клетку. Арлин с великим трудом удалось зажмуриться, и по мере того, как жизнь покидала ее, у нее перед глазами проносились картинки из прошлого: бескрайние прерии Техаса с золотыми колосьями, клонящимися на ветру; городок Марфа, такой, каким он выглядел, когда она была еще девочкой; младенец Кирк гулит в колыбели, обещая ей своей беззубой улыбкой счастливое будущее, которое так и не наступило…