Глава 3. Охота на охотников
– Стой! Не к городской стене! Сюда побежит Анна, – Рудольфио перехватил мальчика за плечо и круто развернув его, направил в сторону болотца, о котором говорил Роже.
– Думаешь, он правду сказал? – перепрыгивая через гнилой пенек, спросил Константин.
– Ты местный – ты и ответь.
Поравнявшись с широким дубом, Рудольфио рывком остановил Константина, пряча его за дерево.
– На болото надо! Он же сказал!
– Мало ли что он сказал? Может, ему удобнее будет нас из трясины вытаскивать? – стучал зубами мальчик.
– Иначе собаки нас зараз учуют! Камни собери. Ишь, сколько под ногами. А я быстро. – Стараясь не шуметь и прислушиваясь к каждому шороху, Рудольфио пробежал немного назад и, развязав пояс, принялся высыпать из него какой-то порошок. Насыпав полоску, он стукнул по огниву, и порошок мгновенно загорелся, испуская серый вонючий дым. – Теперь и собаки не так страшны, – сообщил он, вернувшись к Константину.
– Теперь они нас быстрее быстрого обнаружат, по дыму-то, – затрясся Константин.
– Ничего. Ты ведь у нас рыцарского рода. С пращой когда-нибудь играл? – Рудольфио развязал плащ и быстро разрезал его на полосы.
– Угу. В детстве. – Константин быстро смекнул, чего от него требовалось и, взяв из рук наставника кусок материи, споро приладил камень.
По тому, как шустро мальчик справился с задачей, Рудольфио понял, что тот, скорее всего, не подведет и с броском. В противном случае камни можно кидать и просто рукой.
– Идут, – Рудольфио приложил указательный палец к губам.
Мальчик вжался в дерево. Собачий лай слышался уже буквально в нескольких шагах, но дым делал свое дело, полностью закрывая обзор и сбивая охотничьих псов со следа.
– Не суйся без команды! – Рудольфио выглянул из-за дерева и узрел пеших охотников.
Впереди на полусогнутых, держа наготове лук и пригибаясь к земле, крался юный любитель охоты на людей. За ним, точно медведь, не разбирая дороги, пер толстяк. Собаки истошно лаяли где-то за полосой дыма. Должно быть, псари пытались заставить хвостатых бедолаг броситься в рудольфину вонючку, которая и для человеческого-то обоняния неприятна, что же до собак – так лучше прирежьте, только не заставляйте дышать ею. В общем, как и следовало ожидать, животные скулили, гавкали, рычали на своих хозяев, но дальше идти не желали.
Рудольфио снова прижался к дереву, считая удары сердца и пытаясь почувствовать, когда «главный» поравняется с его деревом, чтобы раз – и взять того в заложники. Потому как понятно, что дядька не посмеет домой сунуться без драгоценного сопляка, пусть тот ему хоть трижды осточертел. Старый хрен службу знает!
В этот момент Константин вдруг метнулся в сторону и прижал нож к жирной шее неповоротливого мальчишки.
– Ни с места, а то он пострадает!
– Ну и славно! – Люциус развернулся на голос, метя из арбалета. – Смерть как надоело мне эту свинину за собой таскать. Все ждал, что он сам в какой-нибудь канаве шею сломает. Еще и спасибо скажу.
Константин медлил, не ожидая подобного. Рудольфио, незамеченный, приближался к арбалетчику, сокрушаясь только об одном – что не видит, где притаился пестун. Попытаешься прижать барчука – и усатый Роже, как мамка леопарда, кинется мстить за детеныша…
Рудольфио оказался за спиной Люциуса, как раз когда тот собирался спустить палец со пускового крючка. И раз – схватил его за шиворот, два – развернул на себя, приложив кулаком в нос. Да больно! Парень полетел на землю, но, однако, не выпустил из рук арбалета, за что получил второй удар по скуле, но теперь уже сыромятным сапогом. Звери тоже иногда брыкаются.
Толстяк в руках Константина завыл, поспешно опускаясь на землю. Должно быть, мальчик пнул увальня под коленки.
– Молчите оба и останетесь живы. – Рудольфио завладел арбалетом, и Люциус добровольно передал ему остальное оружие. – Где твой дядька? – Рудольфио нежно обнял своего недавнего врага, ожидая в любой момент предательской стрелы или ножа в спину.
– Убей бог, не знаю, – заныл парень, утирая рукавом сукровицу.
– Зачем Бога утруждать, я и сам за милую душу справлюсь, – осклабился Рудольфио, слыша за кустами конский топот и человеческую речь. – Вы вызвали подмогу? Или другие охотники подоспели?
– Ни сном ни духом, сеньор! Одни мы были – все кого ты нынче видел, а больше никого. Девой Марией Апулейской клянусь!
Собачий лай превратился в визг и скулеж, и на поляну вывалился один из псарей со стрелой в спине. Он рухнул в пяти шагах от своего плененного господина, и тут же Рудольфио и Константин, позабыв о своих обидчиках, развернулись в сторону новых врагов.
– Молодой фон Уршперг, если не ошибаюсь? Куда же вы в такую рань собрались? А я, признаться, к вам. – Вежливо приложил два пальца к бархатному берету с пряжкой в виде распятия чернобородый незнакомец, а затем поклонился Рудольфио, все еще направляющему на него арбалет.
– Себастьяно Малабранка? Какая честь! – Константин кинул выразительный взгляд на Рудольфио.
Тот и сам понял, что их нагнал кровник семьи покойного летописца.
– Ого! И Люциус фон Юстинген с вами? Я давно предполагал, что ваш отец пользуется покровительством юстингенского дома. Что же, теперь наконец все встало на свои места. А это… Боже, неужели я вижу последнего бастарда вашего знаменитого деда Ансельма?[3] До чего же ты раздался, мальчик мой! Или твой отвратительный племянник решил откормить тебя к Рождеству? Фу! Впрочем, если я правильно помню, твоя матушка была той самой жирнющей поварихой, которую как-то сослепу отымел душка Ансельм. Или, прости меня покорно, он по-пьяному делу все-таки совокупился со свиньей? В этом случае, прости мне мою неосведомленность, ты не имеешь никакого отношения к этой жирной шлюхе, задирающей подол перед всяким солдатом…
– А где твоя сестра? – Себастьяно Малабранка обернулся к Константину, в то время, как его люди обступали беглецов плотным кольцом.
Константин замотал головой, мол, не знаю, не ведаю. Как ни странно, Люциус также не спешил выказывать свою осведомленность относительно местонахождения Анны.
– Черт с вами! Мои люди сейчас обыщут лес и…
– Меня зовут Олов, и моя матушка действительно служила поварихой в замке. Она благочестивая католичка и никакая не свинья! – задыхаясь от возмущения, неожиданно тонким голоском запищал толстяк, уморительным движением вскидывая арбалет и не целясь выпуская стрелу.
Один из воинов сеньора Малабранки чудом успел встать между ним и толстым Оловом, словив бастардов подарочек почти в подмышку. Стрела пробила кожаную безрукавку и ушла глубоко под ребро.
В следующее мгновение солдат, стоящий ближе других к Олову, набросился на толстяка, замахиваясь мечом. Лезвие взлетело над головой несостоявшегося убийцы, но в следующее мгновение тело служивого выгнулось точно лук, принимая поясницей метко брошенный нож.
Воспользовавшись паузой, Рудольфио кинул Люциусу его оружие и, развернувшись, саданул незаряженным арбалетом подлетающего к нему молодчика. Удар получился такой силы, что парень замертво рухнул на землю со сломанной шеей.
Рудольфио же подхватил его меч и, перекувырнувшись, подсек им под ноги следующего молодчика. Поджарый, легкий Рудольфио скорее не бился, а танцевал, причем сразу с двумя противниками. Нанеся удар в запястье одному, он принял на меч другого, изумительно точным движением разрезал ножом живот третьего и тут же его внимание потребовалось четвертому.
Меж тем Люциус, держа меч в правой, а нож в левой руке, лихо теснил самого Себастьяно Малабранку, нанося удар за ударом, но пока что даже не ранив озадаченного подобным напором почтенного господина. Константин оказался сбитым с ног и теперь сцепился клубком с пажом кровника – во всяком случае, тот мальчишка выглядел не старше своего противника, и они долго не могли побороть друг друга, катаясь по земле… Только толстый Олов стоял посреди поляны, пробитый сразу тремя стрелами, и, по всей видимости, попросту не догадываясь упасть.
Справившись со своими противниками, Рудольфио подлетел к Константину, оглушив рукоятью меча пажа, оказавшегося в тот момент сверху. Но тут на поляну выскочили монах, Анна и уцелевший псарь.
Себастьяно Малабранка нанес колющий удар в бедро Люциусу и, оттолкнув его, раненого, ногой, поспешил с мечом наперевес к застывшей от ужаса девочке. В руках кровника меч описал несколько сверкающих кругов, превратившись в золотую мельницу, после чего взвился над головой Анны, когда безоружный монах вдруг бросился на неожидающего подобного Малабранку и, проскочив под мечом, повалил его на землю.
В следующее мгновение кто-то из людей Себастьяно схватил раненого Люциуса за длинные волосы, приставив меч к горлу: «Уходите, господин!» Малабранка пытался было возразить, но тут воспитатель Люциуса метнул в него нож. Звяк – и острие царапнуло по кольчуге. Малабранка вскочил на поданного ему коня, командуя отступление и скрываясь за ближайшими кустами. Вслед за ним, с поспешностью покидали поле боя его люди, которых, впрочем, никто и не пытался преследовать.
– Я знаю монастырь, где нам окажут необходимую лекарскую помощь, – монашек подставил своему белокурому господину плечо, дабы тот мог опереться на него.
– Зато я знаю кабак, где нам нальют доброго вина и перевяжут раны… – тот печально поглядел на истыканного стрелами бастарда. – Бедняга Олов всю жизнь бесил меня, а теперь… Имею честь пригласить вас, благородный сеньор Рудольфио из Турина и ваших… Впрочем, этот мерзавец Малабранка раскрыл вашу тайну. Так какой смысл и дальше делать вид? – Люциус обворожительно улыбнулся. – Я так же приглашаю господ фон Уршперг.
– Ваш отец мне голову оторвет за то, что я не уберег дитятко! Ух, мало он вас порол, ваша милость! – пестун выглядел довольным. – Что же до вашего дяди, – он покосился в сторону приходящего в себя Олова, – так я вам вот что скажу. Можете считать меня безбожником, но святой Себастьян супротив него – это просто… – Роже не нашел слов.
Рудольфио похлопал по щекам пажа. Тот пришел в сознание.
Константина и уцелевшего пажа отправили в указанный кабак, дабы те привели подмогу. В ожидании помощи Роже рубил молодые деревца для носилок.
– Все хорошо, что хорошо кончается. – Рудольфио и монах стянули рану молодого охотника остатками плаща Рудольфио.
Все это время отважная девочка стояла на коленях, держа дрожащими пальчиками материю для перевязки и шепча благодарственные молитвы. Так что, когда дело было сделано, Люциус с признательностью прижал к губам холодную от страха ручку Анны…
В тот день они славно позавтракали в деревенской таверне «Лев и роза». Над дверью ее был выбит девиз: «Здесь обедал король».
На самом деле, конечно, даже сам трактирщик не мог бы поручиться за то, какой именно король почтил его заведение. То ли это был друг Фридриха Барбароссы[4] герцог Саксонии и Баварии Генрих Лев[5], который вполне мог оказаться в этих местах по частному делу. Согласно легенде, путешествующий монарх уединялся в одной из гостевых комнат таверны с прелестной незнакомкой, то ли украденной им из монастыря капуцинок в Амальфи, то ли сбежавшей с ним от жестоких родителей. Во всяком случае, лев в короне над дверью гостиницы нежно обнимал розу. По другой версии, этим львом являлся английский Ричард из рода Плантагенетов, известный как Ричард Львиное Сердце[6].
Таверна оказалась замечательным местечком. Весь ее первый этаж представлял собой просторный обеденный зал, пол в котором так густо устилала ореховая шелуха, что упавшая глиняная кружка имела все шансы остаться целой, если, конечно, на то была Божья воля. Вдоль стен располагались столы – большие столешницы на козлах. Их можно было по желанию убирать во время танцев, или, напротив, когда веселились большие компании, ставить впритык друг к другу. Посреди зала возвышался широкий прилавок, время от времени заменяющий крепостную стену, за которой от своих буйных гостей прятался трактирщик с парой верных слуг. Над головой хозяина заведения на специальных цепях и крюках висели копченые окорока, связки сухой рыбы и золотистого лука; за спиной высился длинный деревянный буфет с посудой. Весь второй этаж представлял собой жилые помещения, там же имелось несколько комнат для постояльцев, способных заплатить не только за жаркое и выпивку, но и за отдельное ложе да крепкую дверь с засовом.
Тут же из города был вызван лекарь. Он так ловко и с такими веселыми присказками обработал все раны и царапины, что растроганный Люциус попросил своего пестуна не скупиться на награду. Судя по всему, молодому господину еще не полагался собственный кошелек, так что Роже отсчитал просимую сумму и даже добавил пару монет сверху, к вящему удовольствию сеньора.
После этого все кто мог идти перебрались в обеденный зал, где расторопные служанки принялись расставлять на столе разнообразные блюда и обходить гостей с кувшинами доброго вина.
– А как получилось, что Олов стал дядей сеньора Люциуса? – Анна дернула за рукав весьма довольного исходом дела усатого Роже. – Ведь он явно младше его милости и выглядит совсем мальчишкой? Это колдовство? – Девочка поспешно перекрестилась и, вытащив из-за пазухи ладанку, прижалась к ней губами.
– Ничего удивительного, сеньорита. Просто Ансельм фон Юстинген – дед сеньора Люциуса, в возрасте пятидесяти лет породил лежащего теперь в одной из верхних комнат этого трактира бастарда Олова, в то время, как его внук, вы это совершенно правильно заметили, уже достиг пятилетнего возраста. Обычное дело. – Роже изящно, точно придворный, взял двумя пальцами с подноса сочащийся соком кусок обжаренного мяса и принялся раздирать его зубами.
Анна тут же повторила маневр своего соседа, для верности задрав широкий рукав чуть ли не до самого плеча, дабы не испортить платья. Она потянулась к подносу и зажала кусок мяса между большим и указательным пальцами, как учили.
– Не тот ли это швабский дворянин Ансельм фон Юстинген, что имел честь служить посланником у короля Фридриха II, благодаря щедрости которого и стал гофмаршалом? – поинтересовался Рудольфио, не без интереса рассматривая красивого Люциуса и, возможно, ища в нем черты лица давнего знакомца.
Люциус отрезал ножом большой ломоть и, не снимая его с лезвия, потребовал налить себе полную кружку вина. Анна же, казалось, уже прожгла взглядом дырку на очаровательном рыцаре, давно позабыв, что тот недавно приказал травить их словно зверей.
– Это дед сидящего напротив вас Люциуса фон Юстингена, – Роже ткнул костью в сторону своего ученика, и тот ответил Рудольфио церемонным поклоном.
– Мы дадим вам коня, дабы вы могли в скорейшем времени достичь владений своего сеньора, – ласково сообщил Люциус, в то время как его пестун при упоминании о лошади скривился, но промолчал. – Мой отец, конечно, разгневается за то, что я получил ранение и не уберег Олова, но… пожалуй, он еще больше рассердится, узнав, что мы потеряли охотничьих собак, – Люциус вздохнул. – Ну да, двум смертям не бывать! Забирайте лошадь, трактирщик найдет вам в деревне какую-нибудь повозку. К сожалению, я не могу помочь вам людьми для охраны. А ведь ваш мерзкий кровник предпримет еще не одну попытку догнать вас, пока вы не спрячетесь за стенами «Греха». Так что будет лучше, если вы по крайней мере не будете три дня понапрасну трудить ноги, а доберетесь туда с комфортом. Во всяком случае, если он предпримет новое нападение, вы уже вполне отдохнете и сумеете постоять за себя.
– Признаться, я и сам собирался нанять лошадей в деревне… – Рудольфио сокрушенно вздохнул. – Впрочем, если настаиваете, я приму вашу помощь с благодарностью.
– Странное дело, но если я правильно помню, уршпергский летописец Бурхард, чьими детьми являются мадонна Анна и доблестный воин Константин, верно служил Штауфенам. А Себастьяно Малабранка из Рима по указу императора Фридриха II в свое время сделался подестой Милана. Как же получилось, что эти двое ярких представителей одного лагеря умудрились стать смертными врагами? – Люциус весь сиял. Не каждый день он мог выказать подобное знание древних фамилий и обстоятельств их возвышения, но тут речь шла о ближайших людях к императору, которому его семейство служило, начиная с прадеда.
– Они поссорились из-за нашей матери, – Константин с вызовом посмотрел в глаза Люциусу и нашел в них понимание.
– О, семейная вражда на почве неразделенной любви! Это достойно пера самых славных менестрелей, – мечтательно произнес светловолосый красавец, разглядывая зардевшуюся Анну. – Полагаю, что мадонна – вылитая мать и с годами станет настоящим светочем красоты. Клянусь, я и сам почел бы достойным делом преломить в честь нее копье, ну, или даже положить ради нее половину своих замечательных родственников.
– Мама с года была помолвлена с Себастьяно Малабранкой, но полюбила отца – летописца и поэта и бежала с ним.
– Ах, почему я не Вольфрам фон Эшенбах[7], не Вальтер фон дер Фогельвейде[8] и не Пейре Видаль?[9] Когда история с Малабранкой исчерпает сама себя, мой вам совет, отыщите достойного трубадура и расскажите ему все без утайки…
Сытный завтрак плавно перешел в обед и, возможно, так же незаметно перетек бы в ужин – во всяком случае, Люциус был сама любезность, а Олов, хотя из-за ран и не спустился к столу, но запросил подать ему обед в постель, что само по себе уже было отличным знаком. Тем не менее, оставив детей под присмотром Роже, Рудольфио обошел деревню, купил подходящую телегу и простую деревенскую одежду, справедливо рассудив, что его беспокойная милость сеньор Малабранка будет искать мужчину и двоих ребятишек, одетых на городской манер, но, возможно, пропустит едущих по своим делам крестьян.
Однако купить новые наряды – одно дело, а заставить детей надеть их, имея собственное представление о том, как следует одеваться приличным отпрыскам рыцарского рода, – совсем другое. Анна рыдала в три ручья, обещая то сбежать от деспота и тирана Рудольфио к любимой бабушке, понимающей толк в подходящих для девочки ее сословия платьях, то прямо сейчас уйти от позора в ближайший монастырь.
Впрочем, все эти вопли и заламывания рук предназначались исключительно для чувствительного сердца красавчика Люциуса, пред которым Анна не хотела ударить в грязь лицом. И лишь когда благородный рыцарь провозгласил, что мадонна Анна в простом крестьянском наряде сделалась еще более ослепительной, та соизволила улыбнуться и дать слово Рудольфио, едва не поседевшему в процессе переговоров, что впредь будет ему во всем покорна.
С прекрасным Люциусом Анна расставалась, уже обещая помнить его вечно. После чего Рудольфио подсадил ее на телегу с пахучим сеном, в котором была спрятана их одежда, и повел коня под уздцы. Сидя на краешке телеги, новоявленная «крестьянка» трогательно махала своему рыцарю тонким батистовым платком.
Богачка-ночь разбросала на черном полотнище неба бриллиантовые украшения: вот, мол, я какая-разэтакая – обзавидуйтесь! На ночлег они остановились прямо в поле, чуть свернув с дороги и угостив лошадь купленным в деревне овсом. Рудольфио прочитал скорую молитву, разломил хлеб и накормил детей, дав им отхлебнуть из походной фляжки. Он взялся сторожить первым.
Константин разложил на земле плащ и устроился спать прямо под телегой, отвернувшись от костра. А вот Анна никак не могла заснуть. Впрочем, не дом родной. Кто ее здесь станет укладывать да уговаривать? Сомлеет – поди, и сама заснет, когда пора придет. Нечто мало дети перенесли из-за проклятого кровника? Отец погиб, сами в бегах, какой-то встречный-поперечный сеньорчик чуть собаками не затравил… Вот Рудольфио с Анной и болтали обо всем на свете. О том, что девочкам в ее годах особенно интересно: прекрасных дамах, благородных рыцарях, крестоносцах, что ходили в земли неверных биться с иноземными нехристями, и о том, чего в тех самых землях чудесного есть. Рудольфио, оказывается, побывал в Египте, вот и рассказывал девочке без утайки, что там видел, а чего хоть сам и не наблюдал, но верные люди сказывали.
А потом Анна поведала новому другу о своем житье-бытье, да так разоткровенничалась, что вдруг выложила неожидавшему Рудольфио историю своих венценосных предков.
– Давным-давно, – Анна покачивалась, словно в такт одной ей слышимой песни, – жила-была молодая и прекрасная царевна, дочь императора Византии Алексея I Комнина[10] и Ирины Дукини[11]. Звали ее Анна Комнина[12]. Была она умная-разумная, знала грамоту и годы напролет сидя в замке, трудилась над «Житием» своего героического отца. Написала она за свою жизнь пятнадцать томов, пересказав все, что знала сама и от других слышала. Труд сей получил имя «Алексиады». И удивлялись мужи бородатые и безбородые, ибо неженское это дело, летописи писать! Песни – и то уже много будет. Она же пятнадцать томов написала!
Царевна эта приходится нам с братом родной прабабкой, так как мы происходим от ее сына Иоанна Дука. Наш дед был его бастардом, и о том в хрониках написано, – девочка шумно выдохнула. – Потому и нас с малолетства грамоте обучали, чтобы не ушел талант и дух Анны Комнины в ком-нибудь из наследников пробудился.
– Думаешь, в тебе он пробудился? – нахмурил брови воин.
– Ну, я не настаиваю… – девочка опустила хорошенькое личико. – Но бабушка говорит, что я вылитая Анна Комнина. А бабушка моя – сам видел, какая мудрая…