Преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна (1864-1918)
В моей жизни было столько радости, в скорби – столько безграничного утешения, что я жажду хоть частицу этого отдать другим.
1 января 1891 года, великая княгиня Елизавета Федоровна наконец-то набралась решимости написать отцу, великому герцогу Гессен-Дармштадтскому Людвигу IV о своем намерении перейти в Православие. «Я все время думала и читала, и молилась Богу указать мне правильный путь и пришла к заключению, что только в этой религии я могу найти всю настоящую и сильную веру в Бога…», – писала Елизавета Федоровна или, как звали ее домашние, – Элла.
Она выросла в семье лютеран и не хотела признанием в любви к «русской вере» причинять боль родным – отцу, бабушке, королеве английской Виктории, брату Эрнесту, сестрам Виктории, Ирене и Алисе. Но откладывать признание было невозможно и нечестно.
Осенью отец приезжал в Россию, гостил у них с мужем в подмосковном имении Ильинском, но серьезного разговора о вере как-то не получилось. Может, и к лучшему? В письме можно найти более точные, убедительные слова…
«…Это было бы большим грехом оставаться так, как я теперь – принадлежать к одной Церкви по форме и для внешнего мира, а внутри себя молиться и верить так, как и мой муж. Вы не можете себе представить, каким он был добрым, что никогда не мог принудить меня никакими средствами, представляя все это совершенно одной моей совести».
Конечно, отец может подумать, что она решила перейти в Православие исключительно из любви к мужу, великому князю Сергею Александровичу, а также из уважения ко всей императорской семье Романовых. А брат Эрнест заметит с неподражаемой иронией: «Наша Элла всегда любила все прекрасное, вот ее и очаровал внешний блеск русской Церкви, пышные православные обряды». Но в том-то и дело, что глубину православной веры трудно объяснить и понять умом, ее можно узнать только сердцем.
Теперь странно вспоминать, какое смущение испытала Елизавета Федоровна семь лет назад, когда после свадьбы они с мужем поехали в Троице-Сергиеву лавру. Она впервые увидела старинные русские храмы, очереди паломников к мощам Преподобного Сергия Радонежского и в полной мере осознала религиозность своего избранника. Сергей во время службы тоже опускался на колени, с благоговением прикладывался к образам, а Елизавета Федоровна, чтобы хоть как-то выразить уважение к русским святыням, делала перед каждой иконой низкие реверансы. Но потом вслед за мужем тоже поцеловала крест и руку священнику, назвав это в письме к бабушке, английской королеве Виктории, «жестом вежливости».
Когда осенью Елизавета Федоровна сообщила мужу о своем намерении принять Православие, у него – с его-то военной выдержкой! – от радости на глазах блеснули слезы. Сергей сразу же поделился новостью с двоюродным братом – великим князем Константином Константиновичем Романовым, чья супруга Елизавета Маврикиевна, урожденная принцесса Саксен-Альтенбургская, была протестанткой. Это вселяло надежду, что когда-нибудь и она пересмотрит отношение к русской вере.
За последним в уходящем году совместным ужином в Аничковом дворце с семьей императора Александра III, старшего брата Сергея, Елизавета Федоровна объявила, какое важное событие ожидает для себя в новом году. Родственники мужа были очень рады и при этом многозначительно переглянулись. Все знали о взаимной любви цесаревича Николая и принцессы Гессен-Дармштадтской Алисы (как называли ее близкие – Аликс или Пелли), младшей сестры Елизаветы Федоровны. На пути к их браку стояло много препятствий, и одно из них – разное вероисповедание. Выйдя замуж за наследника российского престола, Аликс должна будет перей ти в Православие (на великих княгинь это условие не распространялось) и, возможно, теперь ей будет легче решиться на этот шаг.
5 января великая княгиня Елизавета Федоровна написала цесаревичу Николаю, которого в эти дни не было в Петербурге (он совершал большое путешествие по странам Востока и находился то ли в Сингапуре, то ли на острове Ява): «Дорогой Ники! Первые мои строки, посланные тебе в новом году, надеюсь, принесут новость, которая доставит тебе удовольствие. Я наконец решила присоединиться к вашей религии и хочу сделать это к Пасхе, чтобы иметь возможность причаститься на Страстной неделе. Это великий шаг, так как для меня начнется новая жизнь, однако я верю, что Господь благословит такое решение».
Переход великой княгини Елизаветы Федоровны в Православие совершился 13 апреля, в Лазареву субботу. На следующий день великий князь Константин Константинович Романов (известный в литературе под псевдонимом «КР») сделал в своем дневнике запись: «Трогательный обряд присоединения совершился у Сергея в его домовой церкви, рано утром. Присутствовали государь, все семейство (кроме Михен и моей жены, которым как лютеранкам было неудобно присутствовать), некоторые близкие знакомые. За обедней Элла причастилась».
Император Александр III благословил невестку иконой Нерукотворного Спаса, с которой Елизавета Федоровна не расставалась до конца жизни. День перехода в Православие она ежегодно отмечала как большой праздник.
Обряд получился особенно трогательным, потому что был окрашен прощанием: после Пасхи великий князь Сергей Александрович с супругой покидали Петербург и переезжали в Москву. 26 февраля, в свой день рождения, император Александр III объявил о назначении им младшего брата, великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатором Москвы.
Такое ответственное назначение для тридцатичетырехлетнего Сергея Александровича Романова, командира Преображенского полка в Санкт-Петербурге, стало полной неожиданностью и знаком высокого доверия. Московский генерал-губернатор фактически был государевым наместником во всей Центральной России: помимо Москвы, в его ведение входило управление еще десятью губерниями.
«После семи счастливых лет нашей супружеской жизни, которую мы провели с нашими дорогими родственниками и друзьями здесь, в Петербурге, теперь мы должны начать совершенно новую жизнь и оставить нашу уютную семейную жизнь в городе. Мы должны будем сделать так много для людей там…», – писала отцу великая княгиня Елизавета Федоровна.
Ей было двадцать шесть лет, когда в один год вся ее жизнь разом переменилась…
В мае 1891 года москвичи радостно, с музыкой и цветами, встречали на вокзале прибывших на поезде в Москву нового генерал-губернатора с супругой. Но в высшем свете назначение великого князя Сергея Александровича Романова восприняли настороженно: близкий родственник царя, к тому же – из Петербурга…
Прежний генерал-губернатор Москвы, коренной москвич князь Владимир Андреевич Долгоруков, тридцать пять лет находился на посту столичного градоначальника. За это время москвичи успели изучить все подходы к своему «удельному князю». По сравнению с прежним градоначальником великий князь Сергей Александрович с его военной дисциплиной и неподкупностью казался неприступным, по-петербургски «холодным».
Супруга московского генерал-губернатора по статусу считалась первой дамой Москвы, ей было положено открывать губернские балы, присутствовать на всевозможных торжествах, юбилеях, церемониях открытия общественных заведений. Великая княгиня Елизавета Федоровна писала отцу, что «горит желанием вести тихую личную жизнь», но теперь, чтобы поддержать мужа, постоянно была на виду.
Московские дамы обсуждали платья, дорогие украшения, манеры молодой «губернаторши» – все было безупречно. По воспоминаниям современников, Елизавета Федоровна обладала редкой красотой и была похожа на сказочную заморскую принцессу. Великий князь Константин Константинович Романов, впервые увидев невесту двоюродного брата, записал в дневнике: «Она показалась рядом с императрицей, и всех нас словно солнцем ослепило. Давно я не видывал подобной красоты. Она шла скромно, застенчиво, как сон, как мечта…»
Елизавета Федоровна познакомилась с будущим мужем, когда они были еще детьми. Сергей приезжал с матерью, русской императрицей Марией Александровной, в Германию. Элла всегда восхищалась правдивым характером, благородством, храбростью великого князя Сергея Александровича (в молодые годы он сражался на русско-турецкой войне), и не сомневалась, что будет с ним счастлива в семейной жизни. Их связывали глубокая нежность, понимание, общие вкусы в искусстве – это был брак по взаимной любви. Они старались ни на день не разлучаться, а если все-таки это случалось, ежедневно отправляли друг другу письма или телеграммы. Сергей Александрович с нежностью называл супругу «мое дитя» и «прелестное существо», она подписывала свои письма «твоя очень любящая маленькая жена».
Даже внешне они были похожи: высокие, светлоглазые, с аристократически тонкими чертами лица, в общении с окружающими – сдержанно-доброжелательные, немногословные. Лишь самые близкие знали, сколько горестей им вместе пришлось пережить…
«…Как мы все были счастливы год назад… Какой это был год для нас всех. Куда ни посмотришь – везде горе. Я так надеюсь, что холера не придет к нам, – писала Елизавета Федоровна в июле 1892 года своей бабушке, английской королеве Виктории, объясняя, почему им снова пришлось отложить поездку в Англию. – Конечно, это будет долгом Сергея, как генерал-губернатора, оставаться в Москве, и, конечно, я буду с ним».
Прошел всего год после переезда в Москву, но за такой небольшой срок – «везде горе» и два больших несчастья в семье.
Как обычно, на лето в Ильинское, подмосковное имение Сергея Александровича, приехал погостить его младший брат Павел Александрович с молодой женой и годовалой дочкой Марией.
«Вы знаете, как Сергей всегда жил для своего брата, обращаясь с ним скорее как с сыном. Он имеет такое любящее сердце…» – писала Елизавета Федоровна отцу об отношениях мужа с братом Павлом.
Двадцатилетняя супруга Павла, великая княгиня Александра Георгиевна ждала второго ребенка. В результате несчастного случая начались преждевременные роды: она родила мальчика, а сама, не приходя в сознание, умерла. Смерть молодой, жизнерадостной женщины стала для всех страшным потрясением.
Ребенок, названный Дмитрием, родился очень слабым. Следуя рекомендациям врачей, его всю осень выхаживали в Ильинском. Великий князь Сергей Александрович сам купал младенца в специальных бульонных ваннах (тогда для недоношенных детей не было инкубаторов). У Елизаветы Федоровны и Сергея Александровича не было своих детей. С тех пор Мари и «бэби» Дмитрий воспитывались в их семье.
Не прошло и полгода после трагедии, как на Елизавету Федоровну обрушилось новое большое горе: после непродолжительной болезни в Дармштадте скончался ее отец, великий герцог Гессен-Дармштадтский Людвиг IV. По странному совпадению, он ушел из жизни 1 марта, в тот же день, что одиннадцать лет назад отец Сергея, император Александр II, погибший от бомбы террориста.
Великая княгиня Елизавета Федоровна год носила траур по отцу, стараясь вместо балов и банкетов устраивать в губернаторском доме концерты. Охотнее всего она занималась делами благотворительности: посещала больницы для бедняков, тюрьмы, дома престарелых, делала пожертвования в различные благотворительные организации.
Внезапно на всех обрушилась неизлечимая болезнь императора Александра III, старшего брата Сергея. Государь скончался в Ливадии 20 октября 1894 года. В эти печальные дни Елизавета Федоровна была рядом с мужем – сначала в Крыму, затем в Петербурге, где проходили торжественные похороны царя, а для них – дорогого Саши.
Вскоре после похорон в Петербурге состоялось бракосочетание молодого императора Николая II и двадцатидвухлетней Аликс, отныне Александры Федоровны Романовой. В связи с трауром свадебная церемония была насколько возможно скромной.
«Ее обращение в Православие прошло прекрасно… Поддержкой было то, что она после этого приняла Святое Причастие вместе с Ники, Минни и со мной», – писала Елизавета Федоровна бабушке о свадьбе младшей сестры. – Это дало нам силы, чтобы пройти через это тяжелое время… Вся страна оплакивает своего любимого Миротворца, как называют Сашу, и выражают сочувствие этой молодой паре, которая, начиная свою новую жизнь у смертного ложа, показывает такую свою глубокую религиозность».
Весной 1896 года, в день Святителя Николая Чудотворца царская чета торжественно въехала в Москву. 14 мая состоялась пышная коронация императора Николая II и императрицы Александры Федоровны. Торжество омрачилось трагедией на Ходынском поле: на народных гуляньях с раздачей подарков и угощениями началась страшная давка, множество людей были задавлены насмерть или ранены. И хотя организацией празднеств в честь коронации, в основном, занималось министерство Императорского двора, в трагедии на Ходынском поле обвиняли и московского генерал-губернатора. Обстановка в Москве накалялась, волны недоброжелательности к властям проникали в частную жизнь. В высшем свете обсуждали отношения супруги столичного градоначальника и императрицы, распускали слухи об их тайном соперничестве.
В феврале 1901 года террорист смертельно ранил министра просвещения Николая Петровича Боголепова, а спустя всего несколько дней в Санкт-Петербурге было совершено покушение (к счастью, неудачное) на обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева, известного своими монархическими и патриотическими взглядами. Победоносцев был учителем великого князя Сергея Александровича, в политических взглядах они являлись единомышленниками.
В апреле 1902 года новой жертвой террора стал министр внутренних дел Дмитрий Сергеевич Сипягин. Убийца нагло явился к нему под видом адъютанта московского генерал-губернатора и со словами «Вам срочный пакет от великого князя Сергея Александровича» выстрелил в министра в упор.
Занимать государственные должности и служить верой и правдой царю в России становилось опасным для жизни. В списке намеченных жертв у террористов стояло и имя генерал-губернатора Москвы.
В январе 1904 года Россия вступила в русско-японскую войну за контроль над Маньчжурией и Кореей. Одна из современниц Елизаветы Федоровны, в то время молодая, только что начавшая выезжать в свет девушка, оставила свои воспоминания о великой княгине в тот период: «На следующем балу она была еще красивее; на ней был белый туалет с рассыпанными по платью бриллиантовыми звездами и с такими же бриллиантовыми звездами на волосах. Она походила на сказочную царевну… И вдруг как гром среди ясного неба – война с Японией. Все балы и приемы были отменены. Спешно устраивались лазареты для раненых, открывались мастерские для шитья белья и заготовки бинтов» (Н. Балуева-Арсеньева «Великая княгиня Елизавета Федоровна (из личных воспоминаний)»).
Елизавета Федоровна развернула в Москве широкую благотворительную помощь русским солдатам. С разрешения московского генерал-губернатора все залы Кремлевского дворца, кроме Тронного, были заняты под мастерские женского труда. Под началом Елизаветы Федоровны женщины шили солдатское обмундирование, собирали для отправки на фронт продукты и медикаменты, устраивали благотворительные аукционы.
Летом 1904 года Россию потрясло убийство министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве – эсер-террорист бросил в его карету бомбу. В покушении на Плеве принимал участие член боевой организации партии эсеров, выходец из Варшавы Иван Каляев, который в случае неудачи держал наготове вторую бомбу…
«Веяния нехорошие, проявления прямо революционные, нужно называть вещи своими именами без иллюзий. Время напоминает мне скверные времена моей молодости! – еще несколько лет назад писал великий князь Сергей Александрович государю. – Твердо, круто, сильно нужно вести дело, чтоб не скользить дальше по наклонной плоскости. Полумерами довольствоваться теперь нельзя».
Осенью 1904 года московский генерал-губернатор Сергей Александрович Романов подал в отставку. Возможно, последней каплей, переполнившей чашу его терпения, послужило убийство террористами министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве и назначение на его место Петра Дмитриевича Святополк-Мирского, призывавшего к сближению с либеральной оппозицией.
Государь подписал прошение об отставке, оставив за дядей пост командующего Московским военным округом.
Елизавета Федоровна с мужем и племянниками, Марией и Дмитрием, переехали из губернаторского дома в Александрийский дворец в Нескучном саду, но вскоре перебрались в Николаевский дворец в Кремле возле Чудова монастыря – казалось, что там безопасней.
Утро 4 февраля 1905 года Елизавета Федоровна долго вспоминала в мельчайших подробностях. За завтраком Сергей находился в хорошем настроении: накануне он получил от императора миниатюрный портрет покойного государя Александра III в обрамлении лаврового венка из золота и с удовольствием разглядывал подарок. Зато сама Елизавета Федоровна, как она потом говорила близким, с самого утра испытывала безотчетную тревогу и тоску. Обычно она не вмешивалась в дела мужа, а тут впервые чуть не со слезами на глазах стала уговаривать Сергея отказаться от предстоящей поездки в Петербург.
Днем Сергей Александрович решил съездить в губернаторский дом, чтобы забрать некоторые оставшиеся после переезда личные вещи. Елизавета Федоровна должна была подъехать туда позже.
Между двумя и тремя часами дня великий князь выехал из Николаевского дворца. Карета уже доехала до окружных ворот, как вдруг раздался сильный взрыв. Елизавета Федоровна побледнела и со словами «Это Сергей!» выбежала на улицу. Кто-то на ходу успел набросить ей на плечи плащ.
Террорист Иван Каляев, переодетый ямщиком, с расстояния в четыре шага бросил бомбу в карету великого князя Сергея Александровича. Предполагают, что бомба упала ему на колени. Смерть сорокавосьмилетнего великого князя последовала мгновенно.
«На Сенатской площади, не доходя до Никольской площади, уже толпился народ. Ее хотели не допустить, но она пробилась к месту, где лежали останки бедного Сергея – часть туловища с ногою, оторванная рука, обрывки тела, платье. Она припала к кисти его правой руки, сняла кольца. Лицо ее было в крови несчастного. Нашлись обрывок золотой цепочки и уцелевшие тельный крест и образки», – так великий князь Константин Константинович описал в дневнике события, произошедшие на месте взрыва.
Позднее Елизавета Федоровна говорила сестре, принцессе Виктории, что в эти страшные минуты думала только об одном: «Скорее, скорее – Сергей так ненавидел беспорядок и кровь».
К месту трагедии на извозчике примчался адъютант великого князя, Владимир Федорович Джунковский, который вспоминал: «Трудно описать грустную картину, представившуюся моим глазам, – полная тишина вокруг, народу мало, солдаты и офицеры несут что-то покрытое солдатской шинелью, за которую придерживается великая княгиня со спокойным лицом».
Удивительное самообладание Елизаветы Федоровны отмечали все, кто видел ее в эти трагические дни. Великая княгиня не плакала на людях, лишь белое, неподвижное, словно окаменевшее лицо выдавало ее глубокую, невыразимую скорбь. Она лично отвечала на многие письма и телеграммы с соболезнованиями и, как вспоминают, тихо и неподвижно стояла на коленях у гроба мужа во время панихид, которые служились почти без перерыва, с утра до позднего вечера. Должно быть, именно тогда Елизавета Федоровна испытала утешительную силу православной веры с ее долгими заупокойными службами и молитвами за души ушедших в мир иной.
«Элла изумительна: она делает все, что должно, думая только о других, но не о себе, принимает всех желающих выразить ей участие, часто ходит ко гробу, на панихиды, которые то и дело служат различные общества, учреждения, полки, заведения, и, кроме того, на официальные в два и восемь», – записал в дневнике великий князь Константин Константинович, приехавший на похороны из Петербурга как официальный представитель от семьи Романовых. Государя с императрицей отговорили ехать в Москву из опасения новых терактов.
В день трагедии Елизавета Федоровна навестила в больнице получившего тяжелые ранения кучера великого князя Андрея Рудинкина. Очнувшись, он первом делом спросил о Сергее Александровиче, и врачи не стали волновать больного печальным известием. Великая княгиня нарочно приехала в Яузскую больницу не в трауре, а в светлом платье и во время разговора с больным не проронила ни слезинки. На вопросы о здоровье Сергея Александровича, она тихо сказала: «Он направил меня к вам…»
Но особенно всех поразило, когда через три дня после гибели мужа Елизавета Федоровна посетила в тюрьме его убийцу Каляева, уговаривая его покаяться и подумать о спасении свой души.
«…Элла ездила к убийце Сергея; она долго говорила с несчастным и дала ему образок… Такое мужество, такая высота души прямо невероятны. Она – святая», – записал в дневнике изумленный великий князь Константин Константинович.
В дни прощания с великим князем Сергеем Александровичем по просьбе великой княгини Кремль был открыт для свободного прохода, и народ шел к гробу бывшего генерал-губернатора Москвы непрерывным потоком. На средства Елизаветы Федоровны во всех народных домах и столовых «Попечительства о народной трезвости Москвы» были устроены поминальные обеды для москвичей. По подсчетам устроителей, с 12 февраля по 15 марта, сороковой день кончины великого князя, по благотворительным билетам было выдано сорок пять тысяч бесплатных обедов.
По прошествии сорока дней, Елизавета Федоровна съездила в Ильинское, где они с Сергеем провели столько счастливых дней. В одиночестве бродила великая княгиня по заснеженным дорожкам парка, смотрела с террасы двухэтажного дома на застывшие воды Москвы-реки. Еще недавно они вместе с мужем пили на балконе дома утренний кофе, катались на лодке, играли в теннис, принимали гостей – каждый летний гостевой домик имел свои шутливые названия: «Приют для приятелей», «Пойми меня», «Миловид», «Кинь грусть»… Все эти радости для Елизаветы Федоровны умерли с гибелью Сергея. На будущее лето она решила разместить в Ильинском госпиталь для раненых.
О своем посещении Ильинского Елизавета Федоровна написала Николаю II в двух строках: «Я была в Ильинском, в Усове, на службе в церкви. Все там словно уснуло в снегу».
После гибели мужа Елизавета Федоровна уничтожила все письма Сергея и свои тоже – из их личной переписки случайно уцелели лишь несколько телеграмм и коротких писем.
Родственники настойчиво звали Елизавету Федоровну уехать из России. Свое решение она изложила в письме брату, великому герцогу Эрнесту Людвигу Гессенскому: «…Ничто не сможет заставить меня оставить это место. Но я буду жить или умру здесь. Мне кажется, что я вросла в это место, и я не боюсь. Я вполне спокойна и счастлива, да, счастлива сознавать, что мой дорогой находится в мире близко от Бога и что он не переживает это ужасное время» (письмо от 19 ноября 1905 года). Из этого письма видно, насколько трезво оценивала Елизавета Федоровна то, что происходило в России: «Все идет от худшего к худшему, и не надо строить себе никаких иллюзий, что лучшее время наступит через несколько месяцев. Мы живем во времена революции. Как все обернется – никто не знает, так как правительство такое слабое, или, скорее сказать, кажется, что его не существует…»
Точно не известно, когда именно возникла у Елизаветы Федоровны мысль создать в Москве в память о муже обитель молитвы, труда и милосердия. Но уже в конце 1906 года она распродавала свои драгоценности и великолепные наряды, чтобы купить дом с садом на Большой Ордынке для будущей Марфо-Мариинской обители. Название пришло от имен двух сестер Лазаря, воскрешенного Иисусом Христом: труженицы Марфы и молитвенницы Марии.
Великая княгиня Елизавета Федоровна решила объединить все лучшее, что она видела в русских монастырях и западных благотворительных учреждениях: Марфо-Мариинская обитель была похожа и на монастырь, и на благотворительную больницу, и на социальную службу помощи обез доленным.
«Моя жизнь сложилась так, что с блеском в большом свете и обязанностями по отношению к нему покончено из-за моего вдовства, – писала Елизавета Федоровна своей близкой подруге Александре Николаевне Нарышкиной (письмо от 20 января 1909 года). – Я одинока – люди, страдающие от нищеты и испытывающие все чаще и чаще физические и моральные страдания, должны получать хотя бы немного христианской любви и милосердия – меня это всегда волновало, а теперь стало целью моей жизни».
Конечно, Елизавета Федоровна не ожидала, что ее решение полностью посвятить свою жизнь христианскому служению ближнему вызовет сильный общественный резонанс.
«Я была поражена, когда разразилась целая буря: меня пытались удержать, запугать трудностями, и все это с такой любовью и добротой – и с полным непониманием моего характера…» – с удивлением писала она государю Николаю II (письмо от 18 апреля 1909 года).
Одни поднимали на смех желание бывшей первой дамы Москвы по своей воле проводить жизнь среди нищих и калек, другие упрекали ее в гордости, третьи опасались за здоровье великой княгини.
«Многим кажется, что я взяла неподъемный крест и либо пожалею об этом и сброшу его, либо рухну под его тяжестью. Я же приняла это не как крест, а как дорогу, полную света, которую указал мне Господь после смерти Сергея, и стремление к которой уже много-много лет назад появилось в моей душе. Не знаю, когда – кажется, мне с самого детства очень хотелось помогать страждущим», – объясняла она императору Николаю II.
Елизавета Федоровна искала поддержки у императора еще и потому, что столкнулась с неожиданными препятствиями. Она хотела возродить древний институт диаконис, но некоторые из духовенства стали упрекать ее в протестантизме.
Было решено разработать для Марфо-Мариинской обители особый устав и признать, что речь идет о совершенно новом для России благотворительном учреждении.
Обитель святых Марфы и Марии не случайно начала свою деятельность 10 февраля 1909 года – ровно четыре года назад в этот день в Чудовом монастыре хоронили великого князя Сергея Александровича Романова.
Покровский собор Марфо-Мариинской обители, Москва. Современный вид
Через два месяца состоялось торжественное посвящение великой княгини Елизаветы Федоровны в настоятельницы Марфо-Мариинской обители и посвящение первых семнадцати женщин в сестры по утвержденному Священным Синодом чину – остальные находились на испытании и готовились принять посвящение позже. О том, насколько этот день был важным в жизни великой княгини, видно по одному из ее писем императору Николаю II – она воспринимала посвящение как переход на новую ступень своей христианской жизни. «Через две недели начинается моя новая жизнь, благословленная в Церкви. Я как бы прощаюсь с прошлым, с его ошибками и грехами, надеясь на более высокую цель и более чистое существование. Для меня принятие обетов – это еще нечто более серьезное, чем для юной девушки замужество. Я обручаюсь Христу и Его делу, я все, что могу, отдаю Ему и ближним, я глубже ухожу в нашу Православную Церковь и становлюсь как бы миссионером христианской веры и дела милосердия…» (письмо от 27 марта 1910 года).
Отныне великая княгиня Елизавета Федоровна вела жизнь христианской подвижницы и сестры милосердия: спала на деревянной кровати без матраца на жесткой подушке, нередко проводила ночи без сна у постели больных, сама ассистировала при операциях и делала перевязки. Каждый день настоятельницы был заполнен молитвой и множеством неотложных дел, как у Марии и Марфы. После гибели мужа ее жизнь снова обрела смысл.
«Впервые по посвящении в настоятельницы созданной ей общины появилась Элла, вся в белом, с апостольником, покрывающим голову и лоб, с белым платком поверх апостольника, с наперстным крестом и четками», – записал в дневнике великий князь Константин Константинович 6 мая 1910 года. Он встретил приехавшую на день рождения государя Елизавету Федоровну в Петербурге и был поражен, насколько она была не похожа на прежнюю блистательную светскую даму. Это была уже другая, духовная красота. «От нее веет святостью без ханжества; столько простоты и искренности» (15 июля 1910 года).
В Первую мировую войну великая княгиня каждый день навещала в госпиталях Москвы раненых, в том числе немцев и австрийцев. По столице поползли слухи, будто настоятельница Марфо-Мариинской обители дает деньги врагам и вообще является немецким шпионом, а по ночам на Ордынку по тайному переходу для переговоров к ней приходит брат Эрнест.
В июне 1915 года, когда великая княгиня Елизавета Федоровна возвращалась из Петербурга с похорон своего близкого друга, великого князя Константина Константиновича Романова, ее автомобиль забросали камнями. Хулиганы выкрикивали злобные ругательства, плевались, бросались угрозами в адрес господ – у некоторых были красные банты на груди… Один камень попал в шофера и ушиб ему плечо, но Елизавета Федоровна даже не шелохнулась, только лицо ее стало мертвенно-бледным, как в минуты глубоких переживаний. Россия катилась в пропасть революции…
«Время летит так незаметно, что уже не различаешь ни дней, ни лет – все сливается в один миг молитвы и милосердия… Сегодня двадцать пять лет, как я присоединилась к нашей возлюбленной Церкви, – писала Елизавета Федоровна императору 13 апреля 1916 года. – Мы отстояли литургию и большой молебен, священники дарили мне иконы… Душой я была с Папа, Мама, моей крестной и Сергеем, вновь переживая все эти годы – через месяц будет двадцать пять лет, как я в Москве».
Время и впрямь закрутилось с немыслимой быстротой. 2 марта 1917 года император Николай II отрекся от престола за себя и за своего сына – наследника Алексея в пользу брата, великого князя Михаила Александровича Романова. На следующий день думские заговорщики «уговорили», точнее заставили отречься от престола и великого князя Михаила. С его отречением закончилась история почти трехсотлетнего царствования династии Романовых в России.
«Народ – дитя, он не повинен в происходящем… он введен в заблуждение врагами России», – не раз говорила Елизавета Федоровна сестрам обители.
Большевики арестовали настоятельницу Марфо-Мариинской обители в апреле 1918 года, на третий день после Пасхи, и дали всего полчаса на сборы. Елизавете Федоровне разрешили взять с собой двух сестер – с ней в Сибирь поехали Варвара Яковлева и Екатерина Янышева. Великую княгиню повезли в арестантском вагоне сначала в Пермь, затем в Екатеринбург, где в то время содержалась под арестом царская семья.
Конец ознакомительного фрагмента.