Святослав, князь-ратоборец. I. Преданья старины глубокой… (М. Б. Елисеев, 2015)

Истоки

Приступая к описанию подвигов киевского князя Святослава Игоревича, как и полагается в таких случаях, надо сначала рассказать о родителях нашего героя, а также по мере возможности о его дальних и близких родственниках. Честно говоря, особого желания разбирать эту тему я не испытывал – изучая деятельность Игоря и Ольги, невольно придётся обращаться к фигурам князя Рюрика и Вещего Олега, а это в свою очередь потянет за собой хвост из других исторических проблем. Ведь главным недостатком рассматриваемого периода является то, что утверждать что-либо с уверенностью невозможно, а историки на протяжении нескольких веков так и не пришли к единому мнению. Версий, теорий, гипотез хоть пруд пруди. Причём многие исследователи так и норовят объявить своё «открытие» или «теорию» истиной в последней инстанции, что, на мой взгляд, совершенно нереально. Если же разбирать каждую версию на тему, кто такой Рюрик, откуда и зачем пришёл к славянам или куда ушёл Вещий Олег и какое отношение к этим обоим историческим деятелям имел князь Игорь, то можно будет написать не один том.

С другой стороны, о первых русских князьях – Аскольде, Рюрике и Вещем Олеге мы достаточно подробно рассказали в наших с Владимиром Филипповым совместных книгах – «10 мифов Древней Руси», «Русь против Хазарии» и «Русь и варяги». Поэтому повторяться не буду.

С родителями нашего героя всё более или менее ясно – по крайней мере, уж их имена известны точно, чего про остальных его родичей этого не скажешь. Даже имя деда Святослава неизвестно – заморский пришелец Рюрик, на мой взгляд, не имеет к нему ровно никакого отношения. Постараюсь объяснить почему. Дело в том, что официальной датой рождения князя Игоря принято считать 878 год, хотя Татищев приводит и несколько иных дат, которые он обнаружил в других летописных списках – 875 год в Раскольничьем, 861 год в Нижегородском и 865 г. в Оренбургском. Но сути дела это не меняет, поскольку из летописных известий следует, что на момент рождения сына Святослава в 942 году Игорь был, мягко говоря, человеком не первой молодости – князю стукнуло 64 года. И можно было бы не обратить на этот факт внимания – всякое в жизни бывает, если бы не два НО. Во-первых, если следовать буквально летописному тексту, то Игорь в точности повторяет судьбу своего «отца», князя Рюрика, который, скончавшись в преклонном возрасте, оставил своего сына малолетним. Так и Святослав остаётся малым ребёнком после гибели престарелого Игоря. А во-вторых, и это имеет куда более серьёзное значение для понимания дальнейших событий, это возраст жены князя Игоря, Ольги – ведь если следовать официальной хронологии, то на момент рождения сына ей было 52 года! Прямо как в сказке получается – жили-были старик со старухой и вдруг ни с того ни с сего бац – и богатырь у них родился! Только жизнь это не сказка, здесь всё гораздо сложнее…

Рюрик, Синеус и Трувор. Худ. В. Верещагин.

Многие историки отмечали, что подобное долгожительство родителей Святослава было придумано правившими труд Нестора переписчиками для того, чтобы хоть как-то привязать правящую династию к имени варяжского находника Рюрика. Но, увы, всё это оказалось шито белыми нитками. И настолько явно бросалось в глаза, что стали появляться самые разнообразные и несуразные версии да «открытия». Договорились до того, что было два Рюрика. Отец и сын, соответственно дед и прадед Игоря. Историки пытались соединить то, что соединить невозможно. Ведь сама летописная хронология событий, связанных с переходом власти от Олега Вещего к Игорю, очень запутанна, противоречива и неясна. Но если отбросить в сторону байки о том, что Игорь был сыном Рюрика, то всё становится логичным и объяснимым. Наиболее ярким примером здесь может служить Новгородская I летопись младшего извода, где об одних и тех же событиях рассказывается два раза подряд!

Согласно тексту этой летописи, Игорь стал самостоятельно править с 922 года и его вокняжение ознаменовалось восстанием древлян и уличей. С древлянми князь пошёл разбираться сам, а против уличей отправил варяга Свенельда с дружиной. Игорь управился быстро, а вот Свенельд проторчал под стенами столицы уличей Пересеченом целых три года. Но городом всё же овладел. А Игорь, щедрая душа, взял да и пожаловал воеводе за его труды ратные дань с земель уличей. Потом и вовсе расщедрился, отдав Свенельду также и древлянскую дань.

Затем начинаются чудеса. Дело в том, что начиная с 922 года и вплоть до 940-го согласно Новгородской I летописи младшего извода, на Руси ничего не происходит. Совсем. Просто перечислены года – и всё. Но потом – внимание! – мы читаем о том, что Пересечен вновь захвачен людьми Игоря, а дань с уличей он снова отдаёт Свенельду. В 942 году князь по второму кругу отдаёт варягу древлянскую дань. Но ведь он её пожаловал воеводе раньше! Так же как и древлянскую! Может, отнял, а потом вернул? И город Пересечен в очередной раз восстал против Игоря? Или князь с воеводой потеряли память, и один решил порадовать верного товарища дорогим подарком, а другой искренне этому радовался, не подозревая, что ему дарят то, что уже подарили раньше?

Как всё это прикажете понимать?

Могу предложить свою версию, которая никоим образом не претендует на истину в последней инстанции. На мой взгляд, правильными являются как раз те даты, которые летописец приводит повторно. Дело в том, что если сопоставить известия Новгородской I летописи младшего извода и сведения других летописных сводов, то мы увидим одну очень интересную вещь. Активная деятельность Игоря как самостоятельного князя начинается с конца 30-х годов. Здесь и война с уличами, и первое восстание древлян, и походы на Византию. Рейд дружины Свенельда в Бердаа. Как видим, у Игоря энергия бьёт ключом, и он трудится не покладая рук.

Согласно Повести временных лет, Игорь начинает княжить в 913 году (а по Новгородской I летописи младшего извода в 922-м!). И что мы наблюдаем – начав править самостоятельно, в Повести князь упоминается лишь под 914 годом в связи с восстанием древлян и в 915 году в связи с заключением мира с печенегами. В 920 году Игорь вновь мелькает на исторической сцене в связи с тем, что «воеваше на печенеги». После этого он вновь надолго исчезает с горизонта. И появляется на страницах Повести временных лет лишь в 940 году в связи с походом на Византию. Возникает закономерный вопрос: а что он всё это время делал и что в эти годы вообще происходило на Руси? Царствовал «лёжа на боку»? Ответа нет и вряд ли когда будет. Обо всём можно говорить только в сослагательном наклонении. Но как мы помним, подобный провал во времени присутствует и в Новгородской I летописи младшего извода! Причём и в Повести, и в летописи начало княжения Игоря связано с древлянским мятежом (про восстание уличей Нестор не упоминает).

Поэтому если рассуждать логически и взять за основу сообщение новгородского летописца за 940 год, то вполне резонно будет предположить, что Игорь самостоятельно стал править примерно в 936–937 годах. Ведь, как мы помним, Пересечен, осаждали три года и взяли лишь в 940 году. А раз восстание древлян и уличей произошло в момент вступления Игоря на престол, то и приведённые выше даты выглядят более-менее обоснованными. В этом случае и свадьба с Ольгой происходит не в 903 году, а значительно позже. Все же прочие нестыковки и несуразности как в Повести, так и в Новгородской I летописи младшего извода можно объяснить только одним – любой ценой притянуть Игоря к Рюрику.

Ведь если отринуть мифическую связь князя Игоря с тем, кого считают родоначальником династии, то можно предположить, что отец Святослава родился в самом начале X века. Соответственно значительно сокращается и время его княжения. А. Карпов считает, что Игорь начал править с середины 30-х годов, и довольно убедительно аргументирует свою точку зрения, с чем я полностью согласен. Однако в этом случае удлиняется правление Олега, в чём в общем-то нет ничего невероятного. По крайней мере, новгородский летописец смерть Вещего князя датирует 922 годом, а не 913-м, как Повесть временных лет. Уже кое-что. Хотя наверняка можно утверждать лишь одно – к моменту рождения сына Игорь явно не был седобородым старцем, а его жена бойкой дамой преклонных лет, как получается из текста Повести. Они были ещё достаточно молодыми людьми, недаром В. Н. Татищев говорит о том, что у Святослава был брат по имени Улеб. Не на старости же лет заниматься супружеской чете улучшением демографической ситуации на Руси! Хотя, если исходить из той информации, которую нам сообщает Василий Никитич, говоря о том, что у Игоря было несколько жён, мы можем предположить, что Улеб мог и не быть сыном Ольги. Но здесь, по крайней мере, всё логично и объяснимо, происходит в соответствии с законами природы, а не вопреки им. Но вот тут и начинается очередная головоломка, которая касается уже жены Игоря – Ольги.

Историки давно уже бьются над вопросом, который до сих пор остаётся не ясным: откуда родом мать Святослава, Ольга? Вроде бы всё понятно, в летописях указан город Псков, а «Житие» княгини даже уточняет эту информацию и называет деревню Выбуты, в 12 км выше Пскова по реке Великой. Автор «Жития» так же указывает, что будущая княгиня была незнатного рода – «от языка варяжьска, от рода не от княжьска, ни от велмож, но от простых бяше человек». О том же говорят многие летописи, но всё, как всегда, неоднозначно, когда дело касается первых русских князей. Дело в том, что те же летописи указывают, что Игоря и Ольгу поженил Олег, причём Новгородская и Устюжская летописи указывают её возраст на этот момент – десять лет. Но наиболее интересным является тот факт, что есть весьма веские основания считать Ольгу дочерью самого Олега – Типографская летопись так и пишет об этом: «Нецыи же глаголють яко Олгова дчи бе Олга». О том же свидетельствует и Пискарёвский летописец: «Нецыи же глаголют, яко Ольгова дщери бе Ольга». Вот так, не больше и не меньше! Да и само имя Ольга, как отметил А. Карпов, является женской формой мужского имени Олег – и вполне вероятно, не случайно будущую княгиню так назвали. И у нас есть гораздо больше оснований связать её с варягом Олегом, нежели Игоря с князем Рюриком – здесь даже её десятилетний возраст не помеха, как и то, что привезли её к мужу из Пскова. Ведь как ни поверни, а именно Вещий князь идёт в поход из Новгорода на Киев, убивает местного князя Аскольда и захватывает город. Понятно, что киевляне считали Олега узурпатором, и потому нет ничего странного в том, что свою дочь он мог отправить от греха подальше в Псков. До поры до времени. Ведь позиции варяга на Севере были очень крепкие.

Псков. Родина княгини Ольги. Фото А. Карева.

Правда, Татищев приводит свою версию происхождения легендарной княгини: «Когда Игорь возмужал, оженил его Олег, выдал за него жену от Изборска, рода Гостомыслова, которая Прекраса звалась, а Олег переименовал ее и нарек во свое имя Ольга. Были у Игоря потом другие жены, но Ольгу из-за мудрости ее более других чтил». В дальнейшем Василий Никитич ещё раз подчеркнёт данный факт: «Более доказательно, что она была рода прежних князей славянских, внучка Гостомысла, имя ее славянское Прекраса Олег от любви во свое переименовал, а при крещении названа Елена».

На мой взгляд, не тот был человек Вещий Олег, чтобы заниматься всякой ерундой, в частности менять имена разным девицам. Князь был прагматиком до мозга костей и не смотрел на мир как кисейная барышня. Подобные сантименты ему были безразличны. А с другой стороны, если принять версию о том, что Игорь – сын Рюрика, то получается очень занятная картина. И Ольга внучка Гостомысла, и Игорь правнук Гостомысла. Практически племянник и тётка. Брак между очень близкими родственниками. Со всеми вытекающими последствиями. Да и годами Ольга тогда должна быть постарше своего жениха.

Если же принять то, что Игорь не сын Рюрика, то ситуация выглядит более логичной, хотя и не безупречной. В Киеве от Ольги, как от родственницы Гостомысла, толку никакого, поскольку Олегу надо любой ценой породниться с представителями местной элиты. Накрепко зацепиться в Киеве. А Новгород он уже никуда не убежит. Поэтому гораздо логичнее считать, что будущая княгиня всё же дочь Олега, а не внучка Гостомысла.

Вещий Олег. Худ. В. Верещагин.

Первая встреча князя Игоря с Ольгой. Худ. В. Сазонов.

О том, из какого рода был Игорь, можно только гадать – скорее всего, он был представителем киевской элиты, и вполне вероятно, что после смерти Олега вся власть должна была перейти к нему. К тому времени, когда варяг, по сведениям Новгородской I летописи, в 922 году покинул навсегда Киев и ушёл на север, Игорю должно было быть около двадцати лет – разница в десять лет с Ольгой свидетельствует о том, что этот брак был необходим Олегу как воздух и он очень спешил. И даже то, что он покинул Киев, не должно было в итоге сказаться на союзе Игоря и Ольги, поскольку в городе оставались и варяги-воины, и варяги-купцы, а также масса разного народа, который пришёл с Севера и осел на берегах Днепра. Брак между представителем киевлян и представительницей пришельцев окончательно скреплял их союз. Благодаря чему вопрос о том, кто и в чём перед кем виноват, канул в Лету. Олегу же, который служил живым напоминанием о страшных и кровавых временах борьбы за власть, места в Киеве уже не было – скорее всего, он потому и ушёл в Ладогу. «В лето 6430 (922) Иде Олег к Новугороду, и оттуда в Ладогу. Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну змиа в ногу, и с того умре; есть могыла его в Ладозе». Вот так, кратко и ёмко написал новгородский летописец о смерти Олега, та же самая информация встречается и в Устюжской летописи.

В Повести временных лет кончина узурпатора нарисована несколько иначе, там присутствуют восторженные и умилительные тона – очевидно, что редакторы Повести недаром свой хлеб ели. «И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами… Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемою Щековица; есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой». Как видим, могила варяга находится минимум в трёх разных местах – Киеве, Ладоге и «за морем», что не может не настораживать.

Тризна по Олегу. Худ. В. Васнецов.

Складывается впечатление, что всеобщая любовь подданных к Олегу – не более чем миф, и, по большому счёту, им было наплевать, что же с ним стало в дальнейшем. Отсюда и разноголосица.

Я уже отмечал, что версий, когда Игорь начал править самостоятельно, существует великое множество – даже летописи приводят разные данные, не говоря об историках. Повесть временных лет указывает 913 год: «В год 6421 (913). После Олега стал княжить Игорь». А Новгородская I летопись младшего извода приводит другие данные, запись под 922 годом сообщает: «Игорь же седяше в Киеве княжа». Но, несмотря на разноголосицу в датах, летописи солидарны в одном – вступление Игоря на престол в Киеве ознаменовалась смутами и войнами. Против центральной власти выступили древляне, а затем развернулись боевые действия против уличей. Именно Новгородская летопись рассказывает о том, как воевода Игоря Свенельд ходил войной на уличей и после трёх лет боёв под стенами города захватил их столицу – Пересечен. Сам Игорь в это время воевал с древлянами и тоже одержал победу, наложив на них дань «больше Олеговой». Только вот, как мы помним, плодами этой победы князь распорядился довольно своеобразно: «И примучи Углече, взложи на ня дань, и вдасть Свеньделду… И дасть же дань деревьскую Свенделду, и имаша по черне куне от дыма» (Новгородская I летопись младшего извода).

Трудно сказать, чем заслужил Свенельд такую княжескую милость, поскольку получать дань с двух земель – не шутка, это сразу же делало воеводу одним из богатейших и влиятельнейших людей в стране. Что позволяло ему не только ни в чём себе не отказывать, но содержать сильнейшую дружину, не уступавшую княжеской. Вполне вероятно, что именно он оказал решительную поддержку Игорю в тот момент, когда тот брал власть в свои руки, и благодаря его варяжским гридням молодой князь занял киевский стол. Это не более чем предположение, но оно очень хорошо укладывается в развитие событий, которые начали нарастать, как снежный ком.

Дело в том, что после такого аттракциона неслыханной щедрости люди Игоря заявят своему князю: «Се далъ еси единому мужеве много» (Новгородская I летопись младшего извода). Происходит первый конфликт князя со своими людьми, которые почувствовали себя обделёнными и открыто выразили своё неудовольствие. Мы не знаем, как отреагировал Игорь на этот демарш. По крайней мере, все пожалования остались за воеводой, а Свенельд стал практически вторым человеком в государстве. Зато и недовольство в княжеской дружине осталось, что через несколько лет привело к трагедии. Но для нас важно другое – скорее всего, именно это недовольство и заставило совершить Игоря поход на Византию, который, по замыслу князя, за счёт захваченной добычи должен был удовлетворить аппетиты его людей.

Ведь что получалось: Свенельд три года осаждал столицу уличей, а дружина Игоря помимо похода на древлян ходила ещё в степь на печенегов. Княжеские гридни постоянно в боях и походах, продираются сквозь древлянские леса, рубятся в степи с кочевниками, а все пожалования уходят тем, кто и древлян-то в глаза не видел. Обидно.

Всё это прекрасно понимает и Игорь. Он был достойный государственный деятель той далёкой эпохи, эпохи, когда у власти могли удержаться только хищники, и не случайно впоследствии от древлян Игорь получил прозвище Князь-волк. Свои проблемы он очень любил решать за счёт соседей, вот и в этот раз решил не изобретать велосипед, а пойти туда, где можно было взять, как ему казалось, максимум добычи при минимуме затраченных усилий. На Византию.

Вот эти походы мы сейчас и разберём.

Как Князь-Волк воевал с Византией

Поход князя Игоря на Византию в 941 году был предприятием поистине грандиозным – по сообщениям источников, как русских, так и византийских, Игорь вёл на Царьград 10 000 кораблей. Но в этих цифрах можно усомниться – если исходить из того, что боевая ладья вмещала 40 человек, то общее количество воинов получается 400 000 бойцов – цифра явно нереальная. Епископ Кремоны Лиутпранд, итальянский дипломат и историк X века, посетивший Константинополь через несколько лет после этих событий, приводит данные, которые гораздо ближе к истине, указывая, что Игорь вёл «более тысячи судов». Эту же цифру указывает и Рогожский летописец – в итоге большинство историков считает её достоверной, соглашаясь с тем, что флотилия русов насчитывала 1000 кораблей и 40 000 воинов – более чем достаточно для успешного завершения предприятия.

Судя по всему, к походу Игорь готовился очень тщательно – киевский князь специально выждал момент, когда грозный византийский флот уйдёт из столицы Империи и откроет боевые действия против арабов. И когда он получил этому подтверждение, то сразу же повёл свои дружины на Византию.

Князь Игорь. Худ. В. Верещагин.

Причин, по которым Игорь развязал войну с Империей, могло быть несколько: во-первых, одним из важнейших факторов, если не главным, поскольку именно он зафиксирован в источниках, был конфликт князя с дружиной, которая считала себя обделённой и была возмущена беспрецедентным обогащением и усилением Свенельда. Недовольным княжьим мужам нужно было заткнуть рты, а что лучше богатой военной добычи для этого подходило! Как говорится, требовалась маленькая победоносная война.

Из всех соседей Руси Византия на роль жертвы подходила в глазах Игоря идеально, поскольку он помнил, чем закончился поход на Царьград Вещего Олега и размер взятой им добычи. Да и многие свидетели этого триумфа оружия русов были ещё живы и могли поделиться с князем своими воспоминаниями. Судя по всему, Игорь не забывал также и о неудачном походе князя Аскольда, а потому готовился к войне с Империей особенно тщательно. Правда, в свой план войны он внёс некоторые изменения, которые радикально отличали это мероприятие от походов его предшественников.

Другой причиной, которая могла побудить Игоря к столь решительным действиям, могло быть, по мнению Б. А. Рыбакова, то, что византийцы начали чинить препятствия русской торговле, несмотря на договор 911 года. Недаром А. Карпов отмечал, что снаряжение торговых караванов в Царьград было делом государственным, а не частным – отправка товаров в Византию и их сбыт являлись такой же важной заботой русских князей, как полюдье и сбор дани. Будучи умным и дальновидным государственным деятелем, понимая все выгоды от торговли с Империей, киевский князь просто обязан был вмешаться в происходящее и поставить зарвавшихся ромеев на место – что он и решил в итоге сделать.

Также поводом для того, что Игорь повёл рать на Империю, могло быть и то, что предыдущий договор между двумя державами, заключённый в 911 году, мог и закончиться – по мнению историков, правители Византии заключали их обычно на 30 лет. И конечно же, нельзя отбрасывать тот момент, что Игорь хотел прославить своё имя и превзойти своих предшественников – Аскольда и Олега Вещего. Ну а где ещё эту славу добывать, как не в войне с величайшей державой мира?

Таким образом, мы видим, что поход 941 года был вызван не какой-либо одной причиной, а целой их совокупностью и являлся не просто личной инициативой князя, а был продиктован и государственными интересами. После тщательной подготовки и разведки громадная флотилия русов из 1000 ладей в мае 941 года двинулась по Днепру к Чёрному морю, планируя пройти вдоль болгарского побережья и всей мощью обрушиться на Империю. Легендарный поход князя Игоря на Византию начался.

Основным отличием похода Игоря на Византию от предыдущих походов было то, что главный удар он решил нанести не по столице Константинополю, а по провинциям. И в этом действительно был определённый смысл – князь знал, что Царьград обладал мощнейшими укреплениями и что без длительной осады и военной техники его не возьмёшь. На всё это было нужно время, а оно бы в этом случае играло на руку византийцам – могли войска собрать, могли флот вернуть, и тогда не факт, что город вообще удалось бы захватить. А это означало, что ни добычи, ни воинской славы Игорь не получает, дружина остаётся недовольной, а внешнеполитическое и экономическое положение Руси резко ухудшиться. Зато в случае удара по провинции все шансы ромеев на успех сводились практически к нулю, а перед русами открывались очень заманчивые перспективы. Да и полководцы Империи могли ожидать, что пришельцы с Севера по своей давней привычке атакуют именно столицу, благо примеры подобных действий противника были у них перед глазами. Поэтому, изменив направление главного удара, Игорь начисто переиграл своих оппонентов в Константинополе – для них подобные действия русского князя оказались полной неожиданностью.

И даже то, что болгары предупредили византийских стратегов о походе русов, серьёзного значения не имело, поскольку ромеи ждали атаку на Константинополь, а она последовала в другом месте. То, что именно болгары предупредили Империю о нашествии с севера, удивления не вызывает: «И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград» (Повесть временных лет). Было бы удивительным, если бы они этого не сделали, поскольку являлись союзниками Империи, а их царь Пётр был женат на родственнице базилевса. Поэтому можно не сомневаться в том, что Игорь и этот фактор учитывал, а вот для ромеев это предупреждение, как покажет дальнейшее развитие событий, не имело значения. Ведь боевые действия развернутся не под стенами Константинополя, где византийцы поджидали врага, а на просторах Малой Азии – именно туда и был направлен главный удар русских дружин.

Огромная армада Игоря миновала Константинополь и двинулась вдоль побережья Анатолии – князь подбирал место, где можно беспрепятственно высадить войска и начать массированное вторжение в глубь вражеской территории. В итоге флот пристал к берегам провинции Вифиния, и 11 июня 941 года вся громадная масса воинов высадилась на берег – никто не помешал высадке, никто не оказал сопротивления, поскольку для имперских стратегов подобный ход русского князя оказался полной неожиданностью. И содрогнулась Византия! Часть отрядов русов рассыпалась по Вифинии, подвергнув провинцию страшному разгрому и разграбив окрестности города Никомедии. Другие двинулись на восток и вторглись в Пафлагонию, дойдя до Гераклеи. Клубы чёрного дыма днём заволакивали синее небо Анатолии, а по ночам зарево пожаров было видно на противоположном берегу Босфора. Русы рыскали по стране в поисках добычи, которая была просто громадной – её свозили на побережье, туда, где был разбит главный лагерь и стояли вытащенные на берег ладьи. Княжеские молодцы разгулялись не на шутку, сведения об этом мы находим как в русских, так и в иностранных письменных источниках. Безнаказанность порождает жестокость, и жители Вифинии и Пафлагонии, брошенные на произвол судьбы своим базилевсом и его советниками, ощутили это в полной мере. «Много злодеяний совершили росы до подхода ромейского войска: предали огню побережье Стена, а из пленных одних распинали на кресте, других вколачивали в землю, третьих ставили мишенями и расстреливали из луков. Пленным же из священнического сословия они связали за спиной руки и вгоняли им в голову железные гвозди. Немало они сожгли и святых храмов» (Продолжатель Феофана). Можно было бы упрекнуть византийского хрониста в преувеличениях, но всё дело в том, что практически теми же словами повествует об этом и Повесть временных лет, что явно не случайно.

Ведь недаром в былине «Волх Всеславович» имеется красочное описание того, как вели себя русы на захваченных территориях:

Правда, гвозди в головы не вбивают, но общего смысла это не меняет.

Между тем письменные свидетельства подчёркивает один очень существенный момент – военные трофеи дружинников были настолько значительны, что, по большому счёту, поход можно было сворачивать и отплывать на Русь. Однако этого не произошло.

Погром провинций Империи продолжался три месяца – это зафиксировано в византийских источниках, где конкретно указано, что армада русов проплыла мимо Константинополя 11 июня, а решающий бой с имперскими кораблями произошёл лишь 15 сентября. Даже за половину этого срока можно было набить ладьи добром по самые борта и спокойно отплывать на родину – мощный флот ромеев так и не появился в этих водах, занятый операциями против арабов. Но Игорь этого не сделал, а потому возникает резонный вопрос: почему? На мой взгляд, ответ лежит на поверхности – князя одолела банальная жадность. Видя, что правительство Византии не предпринимает никаких мер по спасению своих провинций, Игорь уверился, что так оно всё и останется. С другой стороны, князь, возможно, и понимал, что надо уходить, но постоянно откладывал отплытие, поскольку всё новые и новые вереницы телег с захваченным добром тянулись к побережью. Князь просто не мог остановиться, хватая всё больше и больше, а когда спохватился, то было уже поздно – на море появились корабли Империи, а с суши надвигались войска византийских стратегов. Время было упущено, но Игоря это не смутило – вполне возможно, что в глубине души он ждал встречи с армией базилевса, поскольку добыча добычей, но и лавры победоносного вождя тоже не помешали бы князю.

А силы, которые выступили против русов, были очень значительны – доместик схол Востока Панфир вёл 40 000 воинов, закалённых в сражениях с арабами. С севера подходил с македонскими тагмами Варда Фока-старший (отец будущего императора), а из Фракии прибыл стратег Фёдор с войсками. Гонцы из тех отрядов, что разошлись по провинциям, докладывали князю о появлении крупных вражеских сил, о том, что русы вступают в стычки с превосходящими войсками ромеев и, теряя людей, отступают к морю, а византийских отрядов становится всё больше и больше. Появилась вероятность того, что вот-вот может появиться грозный флот Империи и тогда русам придётся действительно туго. Наибольшую опасность для них представляли несущие «греческий огонь» дромоны – тяжёлые корабли, снабжёнными боевыми площадками, где были установлены метательные машины и куда во время боя поднимались лучники. Но главным оружием на дромонах были огненосные сифоны для метания «греческого огня», которым можно запросто сжечь весь вражеский флот. Другим видом судов, которые входили в состав имперского флота, были хеландии, которые также в случае нужды можно было оснастить «греческим огнём». А между тем ситуация накалялась, Игоря обкладывали как медведя в берлоге, но князь по-прежнему не трогался с места, отдавая инициативу врагу. И дождался – войска ромеев соединились в одну армию и повели наступление в сторону побережья, сгоняя рассыпавшиеся по стране вражеские войска в одно место. А потом в море появились корабли Империи – но что это был за флот!

Дадим слово Лиутпранду Кремонскому, чей отчим в это время находился в столице Империи в качестве посла итальянского короля Гуго, а потому и обладал епископ Кремоны информацией, так сказать, из первых рук. Вот что он рассказал о том, какие меры принял базилевс Роман для борьбы с нашествием русов. «Проведя в размышлениях немало бессонных ночей, – Игорь в это время опустошал морское побережье, – Роман узнал, что в его распоряжении есть ещё 15 полуразрушенных хеландий, которые народ оставил дома из-за их ветхости». Как видим, ни о каком грозном и могучем флоте, который мог бы остановить русов и помешать их высадке в Анатолии, даже речи нет. Потому что та рухлядь, которая стояла в гавани Константинополя, для боевых действий совершенно не годилась.

Правительство Византии пребывало в панике. Судя по всему, император пару месяцев провёл в глубокомысленных размышлениях и, ворочаясь долгими ночами с боку на бок, терзался лишь одной мыслью: что делать в данной критической ситуации? Казалось, что шансов на спасение своих провинций у ромеев нет. Но для Игоря и его воинства настоящей бедой оказалось то, базилевс Роман Лакапин до того, как усесться на трон, был командующим военно-морскими силами Империи и всё, что касалось ведения боевых действий на море, знал от и до. Вот и нашёл выход из этого сложного положения.

Роман дал чёткие указания тем, кто снаряжал этот ветхий флот: «Но разместите устройство для метания огня не только на носу, но также на корме и по обоим бортам» (Лиутпранд Кремонский). То есть приказал втрое увеличить огневую мощь кораблей, хотя это и было сопряжено с определённым риском – для стрельбы «греческим огнём» море должно было быть спокойным, не дай бог смесь при качке попадёт на палубу. Но другого выхода не было, и приказ базилевса был выполнен.

Использование «греческого огня» на море. Миниатюра из Мадридского списка «Хроники Иоанна Скилицы».

Не от хорошей жизни было решено оснастить «греческим огнём» те ветхие судна, которые ещё оставались на плаву в гавани столицы, и послать их против русов – вся надежда была на мастерство и доблесть византийских моряков и солдат, обслуживающих машины для метания «греческого огня». Всё точно рассчитал князь Игорь, когда планировал поход, все шансы на благополучный исход были на его стороне, но вот пошёл на поводу у собственной жадности, и результаты не заставили себя долго ждать.

Когда дозорные донесли, что армия ромеев на подходе, Игорь срочно собрал на совет воевод – решали, дать врагу бой на суше или погрузиться на ладьи и уплыть на Русь. Судя по всему, тот флот, который удалось собрать базилевсу, русы не восприняли как серьёзную угрозу, поскольку и внешний вид, и количество кораблей свидетельствовали сами за себя – воеводы рассчитывали без труда отправить греков на дно. В итоге было принято решение: невзирая на численное превосходство врага, дать бой на суше, поскольку в случае неудачи дружины могли отступить на корабли и уйти морем, зато в случае победы дружинники могли продолжать праздник жизни на территории Империи. Ведь в данный момент, после разгрома вооружённых сил Византии, без защиты оказывалась большая часть Малой Азии и рейды за добычей можно было уже продолжать в новых местах, не затронутых грабежом. Вполне возможно, высказывались мысли попробовать в случае удачи в битве закрепиться на побережье и удержать за собой одну из областей – когда ещё базилевс соберёт новые войска! В итоге наутро русы покинули свой стан и стали строиться в боевой порядок – увидев, что враг готовится к битве, началось движение и в лагере византийцев.

Войско Игоря было пешим, лишь немногие гридни были на конях, захваченных во время набегов по вражеской стране, – через море много лошадей в ладьях не перевезёшь. Дружинники вставали тесными рядами, плечом к плечу, сдвигали внахлёст большие круглые щиты – среди них было немало варягов, воевавших на Севере и не понаслышке знавших всю мощь этого боевого строя викингов. «Стена щитов» способна выдержать удар не только вражеской пехоты, но и отразить атаку тяжёлой кавалерии, которой так были сильны византийцы, а затем в едином, монолитном броске разбить вражеские ряды. Вперёд Игорь выдвинул лучников, велев им в случае необходимости отступить за строй и укрыться на ладьях, которые тихо покачивались на мелководье – если русы отступят к морю, то пусть с судов и стреляют по ромеям. С одной стороны, позицию князь занимал выгодную – за спиной было море, что исключало возможность захода в тыл вражеской конницы. Правда, и русы были лишены возможности маневра, и всё в итоге сводилось к фронтальному столкновению.

Над рядами греков пропели трубы, и массы пехоты двинулись вперёд – в ответ взревели боевые рога варягов, и строй дружин ощетинился копьями и мечами. Выдвинувшиеся вперёд лучники засыпали наступающих ромеев градом стрел, византийцы один за другим валились под ноги идущих вперёд товарищей, поднимающих над головами большие овальные щиты. Видя, что стрелами атаку вражеской пехоты не остановить, Игорь распорядился отозвать стрелков – выпустив в наступающих греков ещё по стреле, лучники бросились назад. Дружинники разомкнули строй, пропуская своих товарищей, а затем вновь сомкнули ряды, готовясь встретить вражескую пехоту. Два войска с грохотом столкнулись на морском берегу, и отчаянная рукопашная закипела по всему фронту. Под мощным натиском больших масс византийской пехоты, «стена щитов» дрогнула, прогнулась в центре, а затем резко выпрямилась. Ударами мечей, копий и боевых топоров дружинники и варяги Игоря выкосили передние ряды пехотинцев базилевса и отбросили их назад. Ромеи отступили, выровняли ряды, вновь ударили по русам и снова откатились, разбившись о «стену щитов», оставляя на земле десятки изрубленных и исколотых тел.

Князь Игорь прекрасно понимал, чего добиваются вражеские стратеги, – ударами пехоты расстроить боевые порядки русов, а затем окончательно опрокинуть их натиском тяжёлой кавалерии. Он видел, как волнами на строй его рати накатывается вражеская пехота и как откатывается назад, неся большие потери. Было ясно, что скоро стратеги Панфир и Фока отзовут пешее воинство, которые не смогло добиться успеха, а вместо них пошлют в бой тяжёлую конницу закованных в доспехи катафрактов и клибанариев. Вот тогда гридням и варягам действительно придётся нелегко, поскольку конница ромеев была той силой, которая запросто может переломить ход сражения. Так и произошло – медленно, отбиваясь от наседавших русов, выходили из боя утомлённые подразделения византийской пехоты и не спеша двигались в тыл, где стратеги начинали приводить в порядок свои потрёпанные войска. Над полем боя ненадолго воцарилось затишье. Русы выносили из строя тела убитых, оттаскивали раненых на корабли, правили затупившееся оружие. Солнце палило нещадно, раскаляя доспехи и шлемы, воинов Севера мучила страшная жара, от которой негде было укрыться, а вода, нагревшаяся на солнце, не могла утолить жажду уставших бойцов. Но недолгая тишина снова взорвалась боевым кличем ромеев и грохотом оружия – Панфир взмахнул мечом, и бронированные клинья кавалерии базилевса пошли в атаку.

Это был страшный день для Игоря, его воевод и всех тех, кто стоял под княжеским стягом на берегу моря. Тяжёлая конница Империи лавиной накатывалась на боевые порядки русов, с разгону вламывалась в их ряды, ломая стену из щитов, стремясь развалить и прорвать монолитный строй. Закованные в железо по самую макушку, клибанарии гвоздили налево и направо тяжёлыми палицами и боевыми топорами, раскалывали щиты, разбивали на куски шлемы, дробили доспехи, ломали кости. Их громадные кони, также закованные в доспехи, ударами копыт сбивали дружинников с ног, втаптывали упавших в залитый кровью песок, врезаясь в ряды, рушили боевой порядок. Катафракты длинными пиками пронзали сразу по нескольку человек, а многие, изломав в рукопашной длинные копья, потянули из ножен мечи и, разогнав коней, буквально влетали в передние ряды, поражая врагов. «Стена щитов» гнулась и трещала под этим страшным натиском. Тут и там возникали в ней прорехи, куда устремлялись вражеские наездники, но воеводы бросались в эти опасные места, восстанавливали порядок, и снова строй русов стоял несокрушимо. Отступая, русы приблизились к самому берегу, где стояли ладьи, и град стрел с них сразу же накрыл византийцев – наступление вновь захлебнулось.

Критический момент наступил, когда Панфир послал в бой отдохнувшую пехоту, а Варда Фока лично возглавил атаку кавалерии – русы дрогнули и стали пятиться к берегу, из последних сил держа строй, понимая, что если он рухнет, то всё будет кончено и все они так и останутся лежать на этом залитом кровью берегу. Понял это и Игорь, а потому спрыгнул с коня, взял у оруженосца двуручный боевой топор и пошёл в первую шеренгу бойцов, в самую гущу боя. В этот решающий миг князь бросил на чашу весов последнее, что только мог, – личное мужество, поскольку никаких свежих войск под рукой у него не оставалось. Стоя в первой шеренге, Игорь тяжёлым топором крушил ромеев, страшными ударами рассекал панцири клибанариев, вышибал из сёдел катафрактов, которые с грохотом валились на землю, беспомощно барахтаясь в песке, поскольку не имели силы подняться самостоятельно. На победу Игорь уже не надеялся, единственной надеждой оставалось продержаться до темноты, а там погрузиться на суда и уйти на Русь, но для этого надо было выстоять до ночи под непрекращающимся потоком вражеских атак. И это ему удалось – варяги и гридни воспрянули духом, увидев в первом ряду своего князя, вновь сомкнули ряды и отбросили греков.

Яростные бои продолжались до вечера, стратеги вновь и вновь кидали в атаки панцирную конницу, пытаясь сбросить русов в море, но уже становилось ясно, что северяне устояли, невзирая на страшные потери. Желая прекратить ставшее бессмысленным кровопролитие, а также сберечь свои отборные войска для завтрашнего боя, Панфир велел трубить отступление. Тяжёлая византийская конница, выходя из боя, еле-еле передвигала ноги – доспехи катафрактов и клибанариев были иссечены мечами и топорами, а сами всадники болтались в сёдлах как безвольные куклы. Их боевые кони, измотанные беспрерывными атаками под палящими лучами солнца, с трудом тащили закованных в доспехи хозяев, которые жарились в своих панцирях, словно в печках. Армия ромеев, подобно гигантской змее, уползала в свой лагерь, не имея больше сил продолжать сражение. Русы ушли к ладьям, и битва стихла, багровое солнце стремительно катилось за линию горизонта, и вскоре наступившая ночь накрыла заваленное тысячами изрубленных и растоптанных тел побережье.

Сразу после боя Игорь собрал военный совет – несмотря на то, что русам в этот день удалось устоять, князь не обольщался и прекрасно понимал, что второй такой битвы его рать просто не выдержит. Потери были страшные, ещё больше было раненых, и все осознавали, что выход только один – грузиться на ладьи и уходить на Русь. Времени было в обрез, надо было не только подготовиться к отплытию, но и проводить в последний путь павших воинов, чьи тела уже сносили на берег – благо после такой сечи многие ладьи стояли пустые, и по приказу князя туда складывали погибших. Из византийского лагеря было видно, как чёрное ночное небо озаряет пламя погребальных костров, на которых русы жгли тела своих товарищей, и многим ромеям становилось не по себе, когда они начинали думать о завтрашнем дне.

Похороны знатного руса. Худ. Г. Семирадский.

А Игорь торопился – пока догорали погребальные костры, его воины спешно грузились на ладьи, соблюдая строжайшую тишину, чтобы в лагере ромеев не возникло и тени подозрения на то, что русы хотят отплыть. Того флота, который его караулил в море, киевский князь не боялся, думая просто пройти мимо него и даже мысли не допуская, что византийцы атакуют русов. Отплывали ночью, пока не наступил рассвет, но командующий флотом Империи патрикий Феофан службу поставил хорошо, а потому и узнал вовремя, что вражеские ладьи отошли от берега. Он решил не дожидаться противника, а атаковать сам, используя момент неожиданности, поскольку русы этого нападения явно не ожидали. Византийские хеландии смело пошли на сближение, и Игорь распорядился их захватить – явное свидетельство того, что он не считал моряков Феофана серьёзными противниками. Об этом же говорит и обращение князя к воинам, когда он предлагал не убивать ромеев, а брать их в плен. Но Игорь жестоко ошибся.

Едва корабли враждебных флотов сблизились, как с палуб ромейских судов стали извергаться потоки «греческого огня». Погода стояла идеальная, поверхность моря была ровной и спокойной, а потому успех сопутствовал кораблям базилевса. Яркими кострами занялись в темноте ладьи русов, и эта ночь стала самой кошмарной в жизни князя Игоря. Он видел, как его гридни и варяги бросались с охваченных пламенем судов в море и тут же шли на дно под тяжестью доспехов, а те, кто всё же выплыл, продолжали гореть в воде, по которой растекался огонь. Как кормчие правили прямо на ромейские корабли, надеясь захватить их с бою, но византийцы не давали им даже приблизиться – медные трубы извергали всё новые и новые струи огня, а ладьи одна за другой исчезали в пламени. Ночь превратилась в день, само море вокруг горело, и суеверный страх стал охватывать русов и варягов, которые в жизни не видели чего-либо подобного. Вскоре паника охватила всех – от князя до простого ратника, каждый думал теперь только о себе, о том, как бы скорее выбраться из этого огненного ада. Но спасения не было никому. Хеландия патрикия Феофана врезалась в самую гущу вражеского флота, поливая с кормы и носа огнём вражеские ладьи, которые пытались её окружить. На палубе флагмана воины и моряки Империи действовали быстро и слаженно, выше всяких похвал, успевая обслуживать свои смертоносные машины и укрываться от стрел, смертельным дождём летевших с ладей. Следом за своим храбрым командующим и остальные ромейские корабли уверенно пошли вперёд, извергая огонь, а флот русов распался – одни начали править на мелководье, куда из-за тяжёлой осадки не могли подплыть хеландии, другие же бросились уходить в открытое море, надеясь потеряться в темноте. Вместе с ними уходил и князь, оставляя за собой пылающее море, где гибли его корабли и в огне сгорали верные дружинники. Не имея возможности ничем им помочь, Игорь надеялся, что если судьба будет к нему благосклонна и он вернётся домой живым, то его месть ромеям ждать себя не заставит.

Действие «греческого огня» при осаждении Константинополя Игорем. Худ. Ф. Бруни.

Что же касается тех русов, которые отступили на мелководье, то их судьба сложилась трагически: когда взошло солнце, они увидели, что со стороны моря их поджидает огненосный флот, а на суше – армия базилевса. Большая часть их погибла в схватках с византийцами, остальные же попали в плен, и их казнили в Константинополе вместе с теми из русов, которые были захвачены во время ночного боя на море. Эту казнь и наблюдал отчим Лиутпранда Кремонского, «человек, преисполненный достоинства и мудрости», который в это время находился в столице Империи в качестве посла итальянского короля Гуго.

Подведём итоги – поход, на который Игорь возлагал столько надежд, закончился полным провалом, и вина за неудачу в большей мере лежала именно на князе. Если бы он вовремя остановился, погрузил рать на суда и отплыл домой, пока базилевс «проводил в размышлениях немало бессонных ночей», то исход предприятия был бы иным и Игорь мог бы почивать на лаврах, осенённый заслуженной славой. А так – флот сожжён, войско практически полностью уничтожено, средства, вложенные в этот поход, пошли прахом. Лев Диакон конкретно обозначил размеры постигшей русов катастрофы, а также прямо указал маршрут бегства князя, который «к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды». Об этом же свидетельствуют и другие византийские источники, например, в «Житии Василия Нового» сказано, что русы «… едва спаслись в свою землю, чтобы рассказать о том, что с ними случилось». Причём в свете этих двух известий можно сделать вывод о том, что Боспор Киммерийский принадлежал Игорю, и не случайно именно туда убежал князь после разгрома. О практически полном уничтожении рати русов свидетельствует и Супрасльская летопись, в которой есть указание на то, что после этого похода Игорь в Киев «отбежа в мале дружине», что было вполне естественно после ожесточённого сражения на суше с армией Империи и катастрофы на море. Но это ещё не повод безоговорочно записывать князя в неудачники. Игорь не был идеальным правителем и человеком, как и все люди, он совершал ошибки и пытался в меру сил их исправить. А потому это поражение нисколько не умаляет его заслуг перед потомками. Не ошибается тот, кто ничего не делает, а жизнь у Игоря, жившего на переломе эпох, была очень насыщенной. Что как раз и подтвердилось, когда он вернулся на Русь из злополучного похода.

Прибыв на берега Днепра, князь развил бурную деятельность: создаётся впечатление, что, пока он добирался до дома, все его мысли были только об одном – отомстить! Вероятно, что во время долгого пути Игорь всё тщательно обдумал, взвесил свои возможности, поразмышлял над допущенными ошибками, сделал соответствующие выводы – и сразу по приезде начал готовить новый поход на Византию. Ромеи сожгли флот – немедленно строить новый! Дружина понесла тяжёлые потери – вперёд, к варягам и викингам, вербовать новых бойцов, денег не жалеть! Нечего противопоставить коннице базилевса – наймём печенегов! Греки захотят перехватить нас на море – а мы и по суше пойдём, да ещё и по Болгарии ударим! Игорь целиком ушёл в подготовку к этому походу, передоверив дела по внутреннему управлению страны своей жене. С одной стороны, ему хотелось как можно скорее встретиться вновь со своим врагом на поле боя, с другой – он понимал, что любая оплошность и недогляд, допущенные в спешке, могут привести к очень тяжёлым последствиям. Он уже не имел права на ошибку, князь просто обязан был смыть с себя позор поражения и поставить Империю на место. И если поход в 941 году был его личным делом, то в 943-м он превратил его в общегосударственное мероприятие, подняв на войну с Империей все подвластные и зависимые земли – «русь, и полян, и словен, и кривичей, и тиверцев».

По сообщениям Повести временных лет второй поход Игоря начался в 944 году, хотя Н. М. Карамзин, Б. А. Рыбаков и ряд других историков указывали на 943-й, опираясь на обрывочные сведения Новгородской I летописи. Я тоже склоняюсь к этому мнению, а потому при описании дальнейших событий буду исходить из того, что Игорь выступил в поход на Византию в начале мая 943 года. Но самое интересное, что некоторые исследователи, начиная от Н. И. Костомарова и заканчивая А. Королёвым, утверждают, что этого похода просто не было, на основании того, что в византийских источниках он не упоминается. «Если греки недавно разбили русских, то не могли до такой степени перепугаться их нового нашествия, особенно когда были предупреждены заранее и, следовательно, могли предпринять все средства и способы к отражению наступавшего неприятеля. Согласиться на унизительные условия, не бившись с врагами, которые недавно потерпели поражение, было бы уж чересчур нелепо, и Византия не была еще в то время бессильною» (Н. И. Костомаров). Для начала замечу, что если в иностранных источниках ничего не говорится о событиях из русской истории, то это ещё не повод полностью их отвергать – вон некоторые умники договорились до того, что и Невской битвы в 1240 году не было: дескать, у буржуев про неё ничего не написано.

Опять же всегда необходимо помнить о том, что Империя часто вела войну на два фронта – в Европе и Азии, а потому переброска войск с одного театра боевых действий на другой представляла определённые затруднения. То, что базилевс получил предупреждение из Херсонеса о движении флотилии Игоря, удивления не вызывает, после событий 941 года он просто обязан был усилить разведку в этом регионе. Что же касается того, что болгары предупредили ромеев о нашествии русов, то они и в 941 году тоже предупреждали, только толку от этого не было никакого. Зато теперь «братушки» донесли о том, кто же идёт на этот раз под стягом Игоря, и дали императору Роману ту информацию, которой не располагала администрация в Херсонесе. Весть о том, что вместе с русами идут печенеги, обеспокоила правящие круги Византии. Знаменитая византийская дипломатия дала сбой, а князь Игорь начисто переиграл базилевса и его окружение, поскольку принцип «Разделяй и властвуй» в этот раз не сработал. Ермолинская летопись донесла до нас те слова, с которыми имперские стратеги обратились к базилевсу: «Русь идёт на тя и Печенег наняли суть».

Вот потому и запаниковали в Царьграде, вот потому и решили попытаться решить дело миром, поскольку поняли, с какой силой им придётся столкнуться: «Они же, слышавши безьконечну его силу, послаша ко Игору: “Не ходи на них, a возми дань, яко жь Олег”» (Супрасльская летопись). К этому времени армия и флот Игоря подошли к Дунаю, и князь начал готовить переправу своих сухопутных сил на другой берег реки. Вот тут-то и нагрянуло византийское посольство.

Цель послов была вполне конкретной – не допустить вторжения громадного вражеского войска на земли Империи, предложить откуп и заключить мир на взаимовыгодных условиях. Что творят русы на захваченных территориях, ромеи знали не понаслышке, Вифиния и Пафлагония до сих пор пребывали в запустении, ну а уж если с Игорем явились с печенеги… В случае продолжения войны перспектива перед базилевсом вырисовывалась не очень радужная, потому что даже в случае победы византийского оружия тот урон, которые его землям могли нанести русы вместе с кочевниками, мог оказаться невосполнимым. С другой стороны, для бояр и воевод Игоря сладким звоном прозвучали слова императора, которые тот передал через послов: «Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани» (Повесть временных лет). Очевидно, что многие из них помнили поход 941 года, страшные атаки византийских катафрактов под палящим солнцем Анатолии и всепожирающий «греческий огонь». Слишком свежи были в памяти эти воспоминания…

Вот если бы базилевс посольство не прислал, то и ситуация тогда складывалась другая, русам снова приходилось биться и с кованой ратью ромеев, и вести ладьи на огненосные дромоны. Но сейчас появлялся шанс получить всё без боя и заключить почётный мир. Княжеская дружина явно не горела желанием идти в бой с непредсказуемым исходом, и недаром летописец отметил, что мирная инициатива исходила от них, а не от князя. «Сказала же дружина Игорева: “Если так говорит царь, то чего нам еще нужно, – не бившись, взять золото, и серебро, и паволоки? Разве знает кто – кому одолеть: нам ли, им ли? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь ходим, но по глубине морской: всем общая смерть”» (Повесть временных лет). Что же касается Игоря, то, наверное, он всё же хотел встретиться с ромеями на поле битвы и кровью греков смыть позор прошлой неудачи, но, столкнувшись с противодействием большинства, уступил. «И створи с нимь мир и по миру Олгову» (Супрасльская летопись) – так напишет летописец, подводя итог не только походу 943 года, но всем русско-византийским войнам, пришедшимся на период правления князя Игоря. Этот мир окажется достаточно прочным и будет нарушен только в 970 году, когда грянет решающая схватка между молодой Русью и древней Византией. В эти дни Империя содрогнётся от грозной поступи дружин Святослава, который приведёт в её земли свои победоносные войска.

Ну а крайними в этой ситуации оказались болгары, и пословица «Не рой другому яму, сам в неё попадёшь» оказалась явно про них – князь Игорь спустил на «братушек» всю свою печенежскую свору. Печенеги – это народ-воин, война и грабёж были смыслом их жизни. И хоть были задарены они ромеями сверх всякой меры, но от предложения, которое сделал им князь, отказаться не смогли – это было выше их сил. Здесь интересы Игоря и его степных союзников совпали полностью, поскольку князь карал болгар за их пакости по отношению к Руси, а печенеги получали пленных, добычу и небольшую войну. Грандиозный поход Игоря закончился на полпути к вражеской столице, но итоги его удовлетворили всех участников – мир заключён, откуп получен, дружеские отношения между двумя странами восстановлены. Оставалось закрепить всё это официально, а потому предстоял длительный обмен посольствами между Киевом и Константинополем. Но по большому счёту, это уже значения не имело – война закончилась, а «Игорь же начал княжить в Киеве, мир имея ко всем странам» (Повесть временных лет).

Смерть князя Игоря

События 945 года, которые привели к гибели Игоря, на мой взгляд, достаточно подробно освещены в источниках, а потому нет никакого смысла искать в них какую-либо загадочную подоплёку или действия неких тайных сил. Всё довольно легко объяснимо и понятно, а сам ход событий в целом сомнений не вызывает. Итак.

Поход 943 года принёс Игорю и его дружине довольно солидную добычу, но вполне вероятно, что спустя два года для некоторых из его людей она могла остаться только счастливым воспоминанием. И тут вновь на сцене появляется Свенельд, тот самый воевода, которому Игорь в своё время передал дань с уличей и древлян, вызвав неудовольствие своих людей – «се дал еси единому мужеве много». Обратим внимание на такой факт, что в Повести временных лет об этом первом конфликте между князем и его дружиной нет ни слова – зато информация о нём есть как в Новгородской I летописи, так и в Никоновском летописном своде. Вполне вероятно, что при позднейших редакциях труда Нестора эти сведения просто убрали из текста, поскольку они в довольно негативном свете показывали взаимоотношения Игоря со своими людьми. Это не те отношения, которые были у Святослава с дружинниками и которые можно назвать исключительными, недаром гридни говорили своему князю: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим».

Всё дело в том, что в отличие от своего отца Святослав был личностью харизматической, ставшей легендой ещё при жизни, и для дружины он был олицетворением того героического идеала, к которому стремился каждый воин. И совсем другие отношения между князем и дружиной были уже при Владимире Святославиче, который не жалел казны для своих людей, говоря при этом: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра» (Повесть временных лет). Правда, и при нём находились недовольные в рядах дружины, которые пытались мутить воду, но здесь автор Повести сделал очень интересное замечание по этому поводу – «Когда же, бывало, подопьются, то начнут роптать на князя». Но это явление обыденное, можно сказать, бытовое. Понятно, что вино ума ещё никому не прибавляло, но всё дело в том, что и княжеская власть при Владимире усилилась настолько, что сын Святослава при желании мог скрутить всех недовольных в бараний рог. Потому и роптали мужи княжеские только после застолий, когда кажется, что море по колено, а Владимир на это смотрел снисходительно, посмеиваясь в душе. Только вот у Игоря всё было иначе, государство ещё только формировалось, а княжеская власть не окрепла настолько, чтобы он мог силой заткнуть рот смутьянам. Поэтому и стали возможны те демарши, которые устраивала его дружина.

И дело не в том, что князь был жаден и скуп для своих людей – сведений об этом мы не найдём в летописях, а потому и не будем князя в этом упрекать; дело в том, что жадность как раз проявляли дружинники. И причиной этого было не то, что им действительно плохо жилось, а то, что у кого-то было больше, чем у них. Так было во время первого конфликта с князем, так будет и во время второго. Да и на Дунае, когда послы базилевса предложили откуп, именно дружина настояла на прекращении боевых действий, получив значительные суммы денег без каких либо усилий со своей стороны. Трудно сказать, почему Игорь не мог призвать их к порядку, а часто шёл у них на поводу. Возможно, опасался, что без их поддержки тот же Свенельд заберёт слишком большую власть и потеснит его самого. Но как бы там ни было, но именно отношения князя со своими людьми и привели к трагедии.

Началось всё с появления Свенельда – а вот откуда он пришёл в Киев в 945 году, это особая тема. Но сначала была жалоба: «В тот год сказала дружина Игорю: “Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам”». Вот так передаёт эти события Повесть временных лет, и из неё можно сделать вывод о том, что воевода о своих людях заботится, а Игорь нет, вроде как золота жалко. Но вот какую картину рисует Супрасльская летопись, и выводы здесь напрашиваются совершенно другие: «По сих же рекоша дружина Игорева: “Яко Свинтель издобылся всего, a мы не тако; ныне поиди на древляны и взложи на них дань”». То есть дружинники открытым текстом заявляют князю: Свенельд взял добычу больше, чем мы, нам завидно, пошли на древлян за данью! Вот она, алчность во всей красе! А ведь мы помним, что древлянская дань была отдана Свенельду, и, подбивая князя идти в эту землю, дружина явно провоцировала его на конфликт с воеводой, который мог привести к очень тяжёлым последствиям. Конечно, к этому времени Игорь мог эту самую дань и отобрать у Свенельда, но летописи, которые сообщают, как он её ему пожаловал (аж целых два раза!), ни словом не обмолвились о том, как князь её отобрал. Опять же явно не случайно дружина завела речь именно о древлянах: а куда им ещё идти, с Византией мир, там, где побывал Свенельд, точно ничего не осталось, грабить княжеские земли тоже нехорошо, а вот пройтись по землям ненавистного воеводы и недружественных Киеву древлян – милое дело! И процесс пошёл.

Но был во всём этом ещё один момент, не менее значимый, но на который почему-то не принято обращать внимания. Дело в том, что и у викингов, и у варягов военная добыча считалась даром богов, а потому её надо было выставить напоказ, дабы видели все. Можно представить, какими глазами смотрели княжие мужи на воинов Свенельда, ходивших в шелках. По их понятиям, на том, кто завладел такими трофеями, лежит милость богов, а раз боги милостивы к Свенельду, то, соответственно, и к его людям. В дружине Игоря тоже было много варягов, а потому в их головах невольно рождался вопрос: а как боги относятся к их князю? И упадёт ли на них тень его удачи, если таковая есть?

Теперь же о том, где мог Свенельд взять такую добычу, что княжеские люди покой потеряли и локти кусали из зависти. Дело в том, что среди тех, кто помимо Игоря подписал мирный договор с Византией, имя Свенельда отсутствует, хотя по занимаемому положению он был одним из первых лиц в государстве. И это явно не случайно, потому что если бы воевода был в тот момент на Дунае, то его имя однозначно было бы прописано в договоре. А так вывод напрашивается один: Свенельд со своей дружиной на Византию не ходил, он в это время находился в другом месте. И место это называлась Бердаа, город, расположенный на Карабахской равнине, в междуречье Куры и Аракса. Географическое положение его было выгоднейшее, благо он располагался на пересечении торговых путей, однако одной из основ благосостояния горожан была торговля шёлком. Учёный и географ Ал-Истахри в своём труде «Книга путей и стран» оставил очень яркое описание Бердаа: «Это город большой… здоровый, цветущий и весьма обильный посевами и плодами. В Ираке и Хорасане после Рея и Испагани нет города более значительного, более цветущего и более красивого по местоположению и угодьям, чем Бердаа… Из Бердаа вывозится много шелку. Червей шелковичных вскармливают на тутовых деревьях, не принадлежащих никому. Много его (шелку) отправляется оттуда в Персию и Хузистан».

Как видим, поживиться в городе было чем, к тому же надо учитывать, что в походы в Закавказье русы ходили ещё со времён князя Аскольда и края эти не являлись для них землёй незнаемой. Да и сражаться с местными правителями – это не против Византии воевать, а потому можно сказать, что объект для набега Свенельд выбрал идеально. Другое дело, что в этом случае воевода в походе 943 года не участвовал, но Свенельд знал, что делал. Нам неизвестно, как удалось воеводе избежать участия в войне с ромеями и какими словами он убедил князя, что его присутствие там не обязательно, но факт остаётся фактом – на Дунае Свенельда не было.

Но вряд ли его это огорчило – авантюра воеводы увенчалась блестящим успехом, войска местных правителей в столкновении с русами разлетелись, как глиняный горшок при ударе о кирпичную стену, а сам город оказался захвачен. Мало того, Свенельд не просто захватил Бердаа – он там остался на целых полгода, а по другим сведениям, и вовсе на год, вполне вероятно имея мысль остаться в городе навсегда и создать собственное княжество. Русы успешно отразили все попытки правителя Азербайджана Марзубана вернуть город под свою власть, и казалось, что планы их близки к осуществлению, однако проблема была в том, что отношения с местным населением не заладились изначально. И хоть поначалу город никто не грабил, а просто взяли под контроль, но в дальнейшем, столкнувшись с враждебным отношением жителей к себе, русы обрушили на местное население репрессии. Горожан изгоняли и убивали, присваивая их имущество. Арабский учёный Ибн Мискавейх (932–1030), благодаря которому нам известно об этих событиях, отмечал, что «…скопилось у Русов в городе Бердаа большое богатство, стоимость и достоинство которого были велики». И то – князь Игорь в 941 году грабил провинции Византии «всего» три месяца, а Свенельд окопался в Бердаа на целых полгода! Сама эта эпопея закончилась довольно неожиданно: по сообщению Ибн-Мискавейха, русы «набросились на плоды, которых было много сортов, и заболели. Началась среди них эпидемия». Тоже в этом ничего удивительного нет, поскольку всё местное изобилие было пришельцам с Севера в диковину, а потому, дорвавшись до него, воины Свенельда явно не могли остановиться. Впрочем, не они первые и явно не последние в ряду тех, кто пострадал от подобной напасти.

В итоге, понеся серьёзные потери как в боях, так и от болезней, русы выгребли из города всё что можно: «угнали женщин, юношей и девушек столько, сколько хотели» (Ибн Мискавейх), подожгли Бердаа и ушли к реке Куре, где под охраной стояли их ладьи. Погрузив на них пленников с трофеями, они спокойно отплыли и благополучно вернулись в Киев, где шокировали своей добычей не только горожан, но и дружинников Игоря. Богатство гридней Свенельда было настолько велико, что люди князя почувствовали себя по сравнению с ними нищими – вот тогда и началось! Примечателен тот факт, что Свенельд на провокационные действия Игоря по сбору древлянской дани никак не отреагировал – то ли действительно было всё равно, поскольку в богатстве купался, то ли просто решил в данный момент не связываться.

Повесть временных лет точно указывает время, когда Игорь согласился с дружиной и решил идти в Древлянскую землю за данью, – осень 945 года. Мало того, нагрянув к древлянам, князь значительно повысил им размеры выплат, а когда те выразили неудовольствие, велел своей дружине применить силу. То, что произошло дальше, иначе, как грабежом, не назовёшь, поскольку гридни полностью вычистили древлянские клети и амбары. И при этом, как указал летописец, «творили насилие». А что творили одуревшие от жадности и безнаказанности княжьи мужи, представить довольно легко, поскольку мы видели на примере Византии, как они это умеют делать. Вполне возможно, что особо не свирепствовали, но и спуску никому не давали, благо считали, что грабят землю Свенельда. Наконец, набив обозы награбленным добром, дружинники медленно поползли обратно в Киев, но вот тут уже проявил себя Игорь.

Князь Игорь собирает дань с древлян в 945 году. Худ. К. Лебедев.

Ситуация в точности напоминала ту, которая сложилась во время первого похода на Византию, – князя одолела жадность, и он не мог остановиться, почувствовав вкус добычи. Отсюда и его решение вернуться назад и снова тряхнуть древлян. Вполне вероятно, что вызвано оно было тем, что бóльшая часть древлянской дани досталась именно дружине, а не князю, которому захотелось тоже пополнить собственную казну. На это указывает тот факт, что отправился он «с малой частью дружины» (Повесть временных лет). Раз народу мало, то и делиться особо не с кем, а потому в повторный рейд Игорь отправился полный самых радужных надежд. Вот тут бы и вспомнить ему, к чему привела его жадность в Вифинии и как плачевно всё это закончилось, но не вспомнил, а может, и вспомнил, да подумал, что в этот раз уж точно ничего не случится, благо древляне не ромеи! Но он жестоко ошибся.

«Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит» (Повесть временных лет) – так высказались лучшие люди Древлянской земли во главе с князем Малом по поводу возвращения Игоря. Тем самым решив его судьбу. Но судя по всему, крови они не хотели, потому что послали навстречу князю послов, которые пытались отговорить Игоря от его безрассудного намерения: «Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань» (Повесть временных лет).

Казнь князя Игоря. Худ. Ф. Бруни.

Но того было уже не остановить, князь упрямо шёл вперёд навстречу своей гибели. Предания говорят, что киевскую дружину заманили в болото и всю уничтожили – лишь Игорь был захвачен живым и предстал перед древлянами. Для них он был вором, грабителем и насильником, а потому снисхождения не заслуживал. А потому согнули древлянские воины два дерева, привязали к ним Игоря за ноги, да и отпустили. Разодранное пополам тело князя должно было послужить предостережением всем остальным находникам, падким до чужого добра. Зловещая тишина воцарилась над Русью, ждали все большой смуты и великой крови, поскольку понимали: в Киеве убийство князя не простят.

Волчонок

Удивительно, но по поводу точной даты рождения одного из величайших полководцев Древней Руси среди историков до сих пор ведутся споры. Хотя оснований для этого в общем-то нет. В Повести временных лет по Ипатьевскому списку чётко прописано: «В лето 6450 (942) в се же лето родися Стославъ оу Игоря». То есть как раз между первым и вторым походами на Византию. «Книга степенная царского родословия» связывает рождение князя с возвращением Игоря из второго похода против Империи: «И вземъ дань Игорь возвратися отъ Дуная въ Киевъ, и родися ему сынъ Святославъ отъ сея блаженныя Ольги». Разница в один год, но для нас принципиальным является тот факт, что достаточно чётко обозначен временной промежуток, когда Святослав появился на свет, – время походов Игоря на Империю. Древнейший «Рогожский летописец» дату рождения не указывает, зато называет сроки правления князя-воина: «В лето 6480 поиде Святослав на порогы зимовать в Белобережии, и оубиша его печенези, а княжи лет 28». Год 6480-й от сотворения мира – это 972-й от Рождества Христова, соответственно, получается, что Святослав начал править в 944 году. Но здесь неувязка в один год, поскольку Игорь погиб в 945 году и начать княжить при живом отце сын никак не мог.

Очень интересной выглядит та информация, которую сообщает «Пискаревский летописец»: «В лето 6452. Семион иде на хорваты, и побежден бысть хорваты, и умре, оставив по себе сына своего Петра князя болгаром. Того же лета родися Святослав у Игоря». Казалось бы, всё ясно, но дело в том, что в тексте год 6452-й идёт после 6450-го, затем 6451-й, а потом опять 6452-й! Причём про Святослава ни слова. Гадать, почему так получилось, можно сколько угодно, я же лишь отмечу, что поход царя Симеона на хорватов Повесть временных лет, как по Лаврентьевскому, так и по Ипатьевскому списку, относит к 6450 (942) году. Поэтому имеем две даты – либо воитель родился в 942 году, либо в 944-м. Что согласуется с другими летописными свидетельствами.

Впрочем, тот же «Пискаревский летописец» вновь подкидывает информацию к размышлению, когда при рассказе о смерти князя-воина отмечает, что «и бысть всех лет Святославлих 28». Не срок княжения, а сколько лет прожил. Получаем всё тот же 944 год.

Итак, 942 или 944 год? На мой взгляд, более точной является 942-й, что может косвенно подтвердить одно наблюдение. Мы все помним, что в своей первой битве Святослав будет кидать копьё в сторону древлянского войска. Вот как описывает этот знаковый момент «Пискаревский летописец»: «И сунув копией Святослав на древляны, и копие лете сквозе уши коневи и удари в ноги коневы, бе бо детеск». Это происходит в 946 году. Понятно, что бросал маленький князь не тяжёлое боевое копьё, а либо сулицу, либо специально изготовленное ему по руке. Но тем не менее это могло быть только тогда, если он родился в 942 году и ему на этот момент было четыре года. В том случае, если мы примем другую дату, то получим, что к моменту войны с древлянами Святославу было лишь два года. Какое там копьё, он бы на коне без посторонней помощи не усидел!

Однако есть ещё одна версия. Дело в том, что В. Н. Татищев называет годом рождения князя-воина 920 год. Вот что нам сообщает историк: «6428 (920). В том же году родился Игорю сын, и нарекла его Ольга Святослав». Невольно возникает вопрос, а где собственно Василий Никитич такой информацией разжился. Однако об этом историк сообщает в примечаниях к тексту: «О рождении Святослава в Новгородском и в Ростовском манускриптах положено, а в прочих не находится». Возникает соблазн проверить эти самые манускрипты. Вот что нам сообщает Новгородская I летопись младшего извода: «И пакы приведе себе жену от Плескова, именемъ Олгу, и бе мудра и смыслена, от нея же родися сынъ Святослав. По сих же пакы временех. В лето 6429 (921). Игорь и Олегъ пристроиста воя многы, и Варягы и Поляне и Словене и Кривичи, и корабля многы бещисленыи».

Конец ознакомительного фрагмента.