Святослав Рерих. Жизнь и творчество. Святослав Рерих. Жизнь и творчество (П. Ф. Беликов)

Глава I

[Родословная родителей Святослава Рериха. – Встреча и знакомство Елены Ивановны Шапошниковой и Николая Константиновича Рериха. – Детство Юрия и Святослава Рерихов. – Бабушка Мария Васильевна Рерих. – Степан Степанович Митусов. – Интересы Юрия и Святослава в детские годы. – Квартира директора Школы Общества Поощрения художеств в Петербурге. – Летние путешествия. – Из воспоминаний С. Н. Рериха о своем детстве. – Формирование интересов Юрия и Святослава Рерихов. – Переписка юных Рерихов с отцом. – Талашкино. – 1914 г. Военное время. – Валдай. – Влияние Елены Ивановны Рерих на формирование характеров и духовного мира Юрия и Святослава Рерихов. – 1916 г. Военное время. – Путь в Карелию.]

Святослав Рерих родился 23 октября 1904 года в Петербурге. Его отец – Николай Константинович Рерих – всемирно известный художник, мыслитель и ученый – происходил из старинного скандинавского рода, осевшего на восточном побережье Балтики, невдалеке от замка Газенпот[15], который был построен в тринадцатом веке рыцарями Тевтонского ордена. Эта часть Курляндии была местом частых войн и, до того как присоединиться к России, попеременно находилась в подчинении у Литвы, Швеции, Дании, Польши.

Представители рода Рерихов занимали видные военные и административные посты в России, начиная с царствования Петра Великого. Братья прадеда Святослава служили в привилегированном кавалергардском полку и участвовали в Отечественной войне 1812 года. Прадед, занимавший должность Курляндского губернского секретаря, умер через год после рождения Святослава, дожив до солидного возраста 104 лет. После прадеда осталась богатая библиотека с редкими изданиями. Дед Святослава имел обширные связи среди виднейших русских ученых, художников, общественных деятелей и принимал участие в деле освобождения крестьян от крепостной зависимости. Из поколения в поколение передавался в семье рассказ о том, как один из предков – генерал в войсках Петра Великого – не побоялся навлечь на себя гнев императора за отказ уничтожить старинную церковь, прикрывавшую атаку неприятеля. Воинская доблесть и просвещение одинаково почитались в древнем роду Рерихов.

Мать Святослава Рериха – Елена Ивановна, урожденная Шапошникова, – вспоминая свою родословную, писала: «Прадед отца моего приехал в Россию при Петре Великом. Во время посещения Петром Прибалтийского Края прадед состоял бургомистром города Риги и преподнес Петру великолепную шапку Мономаха, шитую драгоценными камнями и строченную бобром. Император остался доволен оказанным ему приемом и пригласил прадеда приехать в Россию и принять русское подданство с новым именем Шапошникова, намек на полученный дар. И тогда же император подарил прадеду свой походный кубок, вернее, серебряную стопу с привинченной ко дну ее походной чернильницей. При стопе была и жалованная грамота»[16].

Правнук этого первого Шапошникова – архитектор, академик Иван Иванович Шапошников – женился на Екатерине Васильевне Голенищевой-Кутузовой, внучатой племяннице героя Отечественной войны 1812 года фельдмаршала М. И. Кутузова. Двое детей от этого брака умерли рано. Рано умер и глава семьи, оставив вдову и дочь Елену, родившуюся в 1879 году. У матери Елены Ивановны было много влиятельных родственников, наиболее близкая среди них – старшая сестра, княгиня Евдокия Васильевна Путятина, по первому браку Митусова. Князь П. А. Путятин – археолог, коллекционер, один из руководителей Русского археологического общества – имел собственный особняк в Петербурге и большое имение под Бологим в Новгородской губернии. В дом Путятиных были вхожи ученые, художники, музыканты. Однако задавали тон в их гостиной придворные аристократы, высоких чинов военные, именитые и богатые землевладельцы и промышленники. В этом пестром окружении и прошли молодые годы Елены Ивановны. Она была красива, изящна, отличалась живым, любознательным характером. У умной и очаровательной девушки не было недостатка в поклонниках, и родные сулили ей «блестящую партию». Но судьбу ее решила первая же встреча с Николаем Константиновичем Рерихом. Произошла она летом 1899 года в имении князя Путятина, куда только что окончивший Академию художеств и университет молодой художник и ученый приехал по делам, связанным с его археологическими изысканиями.

Среда, в которой протекала юность Елены Ивановны, с одной стороны, манила легкой и беззаботной жизнью, с другой – открывала богатые возможности для приобретения разнообразных знаний. Елену Ивановну с детских лет влекли к себе занятия литературой, музыкой, изобразительным искусством. Она много читала, интересовалась историей народа, к которому принадлежала, жизнью своих предков, прославивших Родину героическими подвигами, очень увлекалась философией, особенно трудами мыслителей древности. Все это сходилось с интересами и творческими замыслами Николая Константиновича. Молодые люди полюбили друг друга и сразу же нашли друг в друге то, что считали главным для совместной жизни. Однако складывалась она поначалу не так гладко. Родня Елены Ивановны не могла согласиться с ее выбором. В их глазах начинающий художник не шел ни в какое сравнение с более «выгодными» предложениями, от которых Елена Ивановна отказывалась. Мать Николая Константиновича тоже противилась раннему браку сына и собиралась выбрать ему жену по своему вкусу. В результате в намеченное время свадьба не состоялась и мечты о совместной поездке за границу, уже решенной молодыми людьми, не воплотились. Николай Константинович уехал один для продолжения художественного образования, и внезапная разлука стала серьезным испытанием для них обоих. Полнейшая неопределенность вселяла порой отчаяние. Николай Константинович писал Елене Ивановне из Парижа: «…Я повис над пропастью – внизу темно и грозно – и держусь я за уступ одной рукой, а все мои присные расположились кругом меня в удобных позах и наслаждаются зрелищем: „удержится ли он?“. Картина поучительная. Ты одна еще поддерживаешь меня, но Тебя веселым хороводом рвут в сторону… неужели бросишь?»[17]

Нет, Елена Ивановна не думала бросать и боролась за общее с Николаем Константиновичем будущее, так что у последнего был повод писать ей: «Помнишь слово: „будем вместе бороться“? Как я горжусь, что Ты подала мне руку именно на этом слове!»[18]

Николай Константинович вернулся в Петербург осенью 1901 года, и его бракосочетание с Еленой Ивановной состоялось 28 октября. В августе 1902 года в семье Рерихов родился первенец, старший брат Святослава – Юрий. Возрастная разница в два года была незначительной. Юрий и Святослав росли и воспитывались вместе, окруженные атмосферой славных семейных традиций и бившей ключом творческой жизни родителей, рядом с которыми всегда было много интереснейших людей – ученых, писателей, художников, музыкантов, педагогов, общественных деятелей, военных.

Из родственников наиболее близким был младший брат Николая Константиновича, впоследствии видный советский архитектор – Борис Константинович Рерих. Он жил вместе с бабушкой Юрия и Святослава – Марией Васильевной Рерих, урожденной Калашниковой. После смерти мужа в 1900 году она поселилась в своем особнячке на Васильевском острове, поблизости от дома на Университетской набережной, где прожила с мужем большую часть жизни и где родился и вырос отец Юрия и Святослава. Много, много лет спустя Святослав Николаевич писал: «Я хорошо помню дом-особняк бабушки Марии Васильевны. Был обширный сад, через ограду виднелось большое здание какого-то училища. Дом был одноэтажный, вместительный. В столовой на стене висели чучела птиц, приготовленные Николаем Константиновичем, – трофеи его охот. Тоже несколько ранних работ, как-то: воин, перевязывающий руку, и другие. Еще жила охотничья собака Николая Константиновича Изварка – пойнтер, белый с черными пятнами. Ей было много лет»[19].

Теперь этого, памятного для Святослава Николаевича, дома бабушки не существует. На его месте давно уже воздвигнут многоэтажный жилой дом.

Маленькими, Юрий и Святослав любили навещать бабушку и дядю Борю, который часто бывал у них и помогал в разных делах при отлучках отца. В доме бабушки царил патриархальный уклад жизни, уходивший корнями в традиции древней Псковщины, откуда Мария Васильевна была родом. Бабушка часто рассказывала внукам о своих сородичах, о жизни в Изваре – имении их деда под Петербургом, о юношеских годах их отца. Занятия Николая Константиновича в Академии художеств и Университете, его охотничьи походы, археологические находки вокруг Извары – все это становилось близким и живым в увлекательных рассказах бабушки, большими любителями которых были Юрий и Святослав.

Близким другом Рерихов был Степан Степанович Митусов, сын тетки Елены Ивановны от первого брака. Он тесно сошелся с Николаем Константиновичем и чувствовал себя своим в его семье. Юрий и Святослав звали его «дядя Степа» и очень были к нему привязаны. Степан Степанович был музыкантом. В его доме Рерихи познакомились с известным композитором Игорем Федоровичем Стравинским, который много работал совместно с Митусовым над аранжировкой своих ранних произведений. Музыка занимала большое место в жизни Рерихов. Елена Ивановна прекрасно играла на пианино. Ее тетка – Евдокия Васильевна, мать Степана Степановича Митусова – кончила Петербургскую консерваторию по классу пения. Бабушка Юрия и Святослава по матери – Екатерина Васильевна – любила вспоминать о знаменитом русском композиторе М. П. Мусоргском, который приходился родней Голенищевым-Кутузовым, часто гостил у них в имении, где иногда работал над своими музыкальными эскизами. Сам Николай Константинович много занимался оформлением театральных постановок, в том числе опер и балетов. В Школе Общества Поощрения художеств[20] им был организован хор, которым управлял С. С. Митусов. Музыка и пение постоянно раздавались под гостеприимным кровом Рерихов.

Среди двоюродных братьев и сестер Елены Ивановны были видные администраторы, военные, врачи, педагоги, лица духовного звания. Все они поддерживали знакомство с семьей Николая Константиновича и в совокупности с его друзьями – художниками, учеными, литераторами – составляли интересное окружение, влияние которого не проходило бесследно для младшего поколения. Так, например, Юрий, рано увлекшийся историей Востока, мечтал в детстве также и о военной карьере, изучал историю войн и воинские уставы, собирал военную литературу.

Святослава с малых лет больше всего привлекала сфера деятельности отца – его тянуло к бумаге, карандашам, краскам, глине для лепки. Однако этому сопутствовали и многие другие интересы, особенно в области природоведения. Тяга к познанию окружающей жизни была замечена у него в самом раннем детстве. Елена Ивановна писала находившемуся в отъезде мужу: «Светкина любовь ко всему живому простирается и на дождевых червей, улиток и прочих мерзостей. Набрал этой гадости целую массу, все ведерки и банки заняты этой коллекцией, и не позволяет выбрасывать».

В 1906 году отец Юрия и Святослава возглавил Школу Общества Поощрения художеств в Петербурге и поселился в директорской квартире принадлежащего этому обществу дома. В нем размещались выставочные залы, школьные и служебные помещения, студии. Квартира Рерихов находилась на втором этаже и выходила окнами на набережную реки Мойки. Центральную часть квартиры занимал просторный кабинет Николая Константиновича, сообщавшийся со служебными помещениями и отделенный длинным коридором и вестибюлем от жилых комнат, расположенных вдоль фасада. Из окон этих комнат открывался вид на заключенную в гранитные берега речку Мойку и на Мариинский дворец с частью обширной Исаакиевской площади.

Красота окружала Юрия и Святослава с первых шагов их жизни. Слово «прекрасно», пожалуй, наиболее часто раздавалось в семье Рерихов и навсегда заняло в богатом лексиконе Святослава Николаевича самое видное место. Николай Константинович и Елена Ивановна любили народное искусство, древности, старинную живопись, старинную мебель. Собрание картин Рерихов включало произведения известнейших мастеров живописи. Николай Константинович был одним из первых русских художников, обративших внимание общественности на ценность древнерусской иконописи. Старые иконы и картины родители Юрия и Святослава любили расчищать сами, и вызволение из потемок красоты отмечалось как большой семейный праздник.

С величественной красотой Петербурга, многократно воспетой поэтами и художниками, Юрий и Святослав соприкасались ежедневно. Ведь жили они именно в той части города, где сосредоточены его самые знаменитые архитектурные ансамбли: Зимний дворец, Адмиралтейство, Сенатская площадь с памятником Петру Великому, Исаакиевский собор, набережная Невы с видом на Петропавловскую крепость, Академию наук, Академию художеств, Университет. Все это находилось по соседству, воспитывало вкус, стимулировало детскую любознательность.

Но не только созданное человеческими руками оказывало на Юрия и Святослава свое влияние, приобщая их к прекрасному. Николай Константинович и Елена Ивановна проводили много времени среди природы и учили детей любить и понимать этот всеобщий первоисточник Красоты и Мудрости. Каждое лето Рерихи выезжали на несколько месяцев из города, причем предпочтение отдавалось уединенным местам в Псковской, Тверской, Новгородской губерниях. Зачастую выбор места зависел от археологических изысканий или творческих поездок Николая Константиновича. Иногда эти поездки уводили в Прибалтику, Финляндию или дальше в зарубежные страны. Так, первое лето своей жизни Святослав провел в местечке Березка бывшей Тверской губернии, невдалеке от Бологого, а на второе оказался с матерью и старшим братом в Швейцарии.

В деловых поездках Николай Константинович посещал Прагу, Венецию, Вену, Париж, Лондон. Находиться неотлучно с семьей он не мог и в каждом письме заботливо справлялся о детях. Росли они живыми, любознательными и способными мальчиками. Елена Ивановна писала летом 1906 года из Швейцарии во Флоренцию, где проездом оказался Николай Константинович: «Мне ужасно обидно, что я не могла взять француженку, Юсик начинает говорить, делает массу выражений и слов и даже недурно выговаривает. Светка тоже выказыв[ает] большую способн[ость] ко франц[узскому] яз[ыку], говорит „promener, non, que“[21] и очень чисто Юрика называет Юнька, а себя Зветочка»[22].

Родители Юрия и Святослава, считаясь с возрастом и наклонностями сыновей, рано стали вводить их в круг своих занятий и интересов. Какому ребенку не хочется быть «как взрослые», чувствовать себя полезным членом семьи, если, конечно, это не связано с понуждением? Жизнь родителей была для Юрия и Святослава в высшей степени заманчивой, а труд, заполнявший без остатка время взрослых, представлялся столь же радостным увлечением, как и их детские игры. Родители успешно достигали того, что обучение в школе, как и дополнительные внешкольные занятия, оборачивались для детей не утомительной подготовкой к маячившей где-то далеко «настоящей жизни», а полнокровной жизнью сегодняшнего дня, тесно связанной с занятиями отца и матери. Детская комната в просторной квартире Рерихов копировала рабочую студию Николая Константиновича. Полки с книгами, столы и этажерки, заставленные коллекциями минералов, жуков, бабочек, гербариями, – все это собиралось, обрабатывалось, систематизировалось совместно детьми и родителями. Стены комнаты были увешаны рисунками, репродукциями, изображениями любимых героев. Ко всему, что заполняло детскую комнату, так или иначе «прилагались их руки», по поводу каждого предмета дети могли рассказать что-то их занимавшее. «Готовое» или «безразличное» не поощрялось родителями и не загромождало детского кругозора своей чужеродностью. В каждой вещи Юрий и Святослав стремились обнаружить ее смысл и связь с окружающим.

Когда много позже в 1975 году Святослав Николаевич выступал в Ленинграде в Доме ученых, его попросили поделиться воспоминаниями о своем детстве. Среди прочего он сказал: «Наш дом был полон и предметов искусства, и замечательных книг, и коллекций Николая Константиновича ‹…›. Была замечательная коллекция каменного века. Мы все посильно, в том числе и я, помогали собирать эту коллекцию. В Новгородской губернии мы собирали скребки, копья. Все это было неразрывной частью нашей жизни. Я даже сейчас хорошо помню все те орудия каменного века, которые Николай Константинович особенно любил, что его особенно интересовало. Кроме того, у него была большая коллекция картин фламандско-нидерландской живописи. И, конечно, это все очень влияло на нас, то есть на моего брата и меня.

Моя Матушка, которая тоже была замечательной женщиной, женой, матерью, очень мудро с самого начала руководила нашей жизнью и следила за нашими интересами, за нашими порывами и чувствами, которые открывали ей направление наших интересов. Она никогда не настаивала ни на чем, никогда не старалась как-то убедить нас в чем-то, но она всегда ставила на нашем пути именно то, что нам было нужно. Мой брат с самых ранних лет интересовался историей, поэтому она бережно собирала для него книги, которые бы ему помогали, вместе с ним ходила по музеям, учреждениям, которые помогли бы его как-то направить. ‹…›

У меня тоже рано пробудился интерес к естественным наукам. Я очень интересовался орнитологией, зоологией. Елена Ивановна собирала мне все книги, которые могла найти. Она покупала нам чучела птиц, собирала с нами коллекции насекомых. Кроме того, меня привлекали красивые камни, минералогия. Она помогала собирать уральские и другие камни. И у меня с детства образовалась большая коллекция, в которую вошли коллекции моего отца и его братьев, собранные ими в студенческие годы. Таким образом, наш маленький детский мир был насыщен большими и замечательными впечатлениями. Перед нашими глазами раскрывался богатый мир. Мы всегда присутствовали при разговорах Николая Константиновича и Елены Ивановны. Это имело большое влияние на нас. Елену Ивановну интересовала философия, у нее был широкий и глубокий взгляд на жизнь. Уже с самых ранних лет помню, что Николай Константинович и Елена Ивановна интересовались Индией.

Кроме того, я с самых ранних лет занимался искусством, то есть рисовал, лепил, и для меня это было, быть может, самое существенное. Имея всегда перед собой живой пример Николая Константиновича, видя, как он работал над картинами, постановками в театре, мозаиками и другими большими работами, мы воодушевлялись, это вызывало в нас какие-то внутренние запросы и интересы. Вот так проходили ранние годы моей жизни»[23].

Лето 1907 года Рерихи были в Финляндии, 1908-го – в поселке Березка, а 1909-го – в Бологом. В 1910 году начало лета Рерихи провели в Гапсале[24], на берегу Балтийского моря, а затем поехали в Смоленск, где Николай Константинович проводил раскопки. В 1911 и 1912 годах жили под Смоленском в Талашкине, в 1913 году, когда сам Николай Константинович должен был пройти курс лечения на Кавказе, Елена Ивановна провела лето с детьми в Павловске под Петербургом. Летом 1914 года семья в полном составе опять была в Талашкине, где Николай Константинович расписывал храм. Святославу шел тогда десятый год, и он немало уже повидал на своем веку. Богатство впечатлений, рожденных красотой деревенских просторов, морских далей, северных озер и лесов, накапливалось и закреплялось в частых совместных с отцом, матерью и братом прогулках. Юрий и Святослав выходили на них с тетрадями для зарисовок, сачками для ловли бабочек и стрекоз, папками для гербариев. Елена Ивановна – с фотоаппаратом, Николай Константинович – с мольбертом и красками. Первые уроки рисования с натуры Святославу посчастливилось получить не только в четырех стенах рисовального класса, но и среди яркой живой природы в сопровождении увлекательных рассказов отца и матери.

Елена Ивановна много фотографировала, и ее снимки помещались в издания по истории искусств[25]. Хорошо зная предмет, она обращала внимание детей на красоту древнего зодчества, ваяния, живописи. Белоснежные церквушки исконных русских земель, строгие готические шпили и суровые замки Прибалтики, разностильные, подчас причудливые строения барских усадеб – все это обсуждалось с детьми, связывалось с историческими событиями и бытующими в окрестностях легендами, все прочно входило в круг их понятий и формирующихся интересов. Так развивалась наблюдательность детей, выявлялись их наклонности, пробуждались творческие силы. Особое внимание обращалось на трудолюбие, постоянную занятость полезной деятельностью. Праздники в семье Рерихов отмечались не застольями и бездельем, а особенно интересными, увлекательными походами, встречами, заданиями.

Когда Николай Константинович отлучался на продолжительные сроки, то он переписывался не только с Еленой Ивановной, но обязательно и с сыновьями, которые с нетерпением ждали его писем и отвечали на них. Так, Юрий писал из Павловска на Кавказ: «Милый папочка. Как ты поживаешь? ‹…› Вчера был у нас дядя Боря, я с ним играл в теннис, он нам поставил сетку. Мы были у Рыжиков[26]. Дядя Илья[27] спрашивал меня о войне с турками и Наполеоном. Потом еще спрашивал формы русской армии. Я в некоторых наврал, зато он не знал форм русских солдат 12-го года. ‹…› Целую Тебя крепко. Твой Юша»[28].

Святослав, которому не было еще и девяти лет, не отставал в переписке от старшего брата: «Милый Папочка, как ты поживаешь? Я собрал коллекцию камней из Славянки. Я нашел 20 камней. В Славянке я нашел перламутра кусочек, красно с черным камень, и какой-то камень песочного цвета со слюдой, два кварца, по определению дяди Бори ‹…›»[29]; «Милый Папочка. Я сейчас пишу тебе письмо, а в нашем саду страшный ветер и гроза. Я сижу в детской. Мне очень интересно знать, кто это Чортиков? Мы сегодня поймали стрекозу, крылья у нее ультрамарин блау. Грудь у нее отливает золотым, брюшко ее отливает синим, зеленым и желто-зеленым. У нас есть большой огород, все в нем распустилось. Не видно ли на горах диких козлов? Какие жуки и камни? На моем огороде растут подсолнухи, редиска, укроп и картофель. У Юрика на огороде растет шпинат, лук, морковь, салат, японский газон, горох и картофель. Фрейлейн тебе кланяется и желает те[бе] поправиться. Твой Света»[30].

А вот еще более раннее письмо шестилетнего Святослава: «Милый папа, прости, что я тебе не писал. Я не писал тебе потому, что я учусь полчаса по-немецки и час по-русски. И потом Оля [приезжала], и мы тоже приходили в Талашкино. Мама купила щенка, а Коля принес ежей. У нас был сильный град и дождь вместе, и я собирал град и очень большой. Шарик от града – я его хотел спрятать, но град растаял, и образовалась вода»[31].

Письма мальчика поражают острой наблюдательностью. В них уже можно узнать и будущего ученого-естествоиспытателя, и будущего художника-колориста. Тончайшие оттенки красок точно различаются и фиксируются в памяти ребенка. Несколько сохранившихся рисунков пятилетнего Святослава подтверждают необыкновенно богатое «мировидение» мальчика. Такие же места из писем, как: «…Мама нам поймала бабочку, ее крылья в два вершка длины, а брюшко в два сантиметра толщины. Это ночная бабочка»[32], – свидетельствуют о рано привитых навыках настоящей научной систематизации, научного подхода в изучении окружающей природы.

В мае 1913 года Святослав держал экзамен в приготовительный класс гимназии, о чем сохранилось следующее «Удостоверение»: «Дано сие от С[анкт]-Петербургской Гимназии К. Мая сыну художника СВЯТОСЛАВУ РЕРИХ, православного вероисповедания, родившемуся [в] 1904 году, в том, что он, Святослав Рерих, весною 1913 года подвергался вступительному экзамену в приготовит[ельный] класс означенной Гимназии К. Мая, при чем обнаруж[ил] следующие познания: в Законе Божьем – три (3), в Русском языке – четыре (4), в Арифметике – четыре (4).

На основании указанных познаний, означенный Святослав Рерих может быть с осени 1913 года принят в число учеников приготовит[ельного] класса С[анкт]-Петербургской Гимназии К. Мая»[33].

Судя по этому документу, в воспитании молодого поколения Рерихов законам человеческого познания отводилось больше места, нежели законоположениям «божеским».

Святославу исполнилось десять лет, когда разразилась первая мировая война. Объявление войны застало Рерихов под Смоленском, в имении М. К. Тенишевой Талашкино, где Николай Константинович заканчивал в абсиде церкви замечательную роспись «Царица Небесная на берегу реки жизни»[34]. Юрий и Святослав любили наблюдать за работой отца, смотреть, как готовят краски, как тщательно они подбираются и наносятся на загрунтованную стену. Монументальная композиция рождалась на глазах у детей, и они были свидетелями того, как сумрак церкви в алтарной части внезапно рассеялся, когда ее освободили от лесов. Теперь уже не маленькие оконца, а расписанная их отцом стена стала источать переливчатый свет, и дети предвкушали торжественность того момента, когда им озарится вся церковь.

Но этому чуду так и не суждено было свершиться. В один из погожих летних дней под гулкими сводами храма прозвучало роковое слово «война». По загруженной войсковыми составами железной дороге семья Рерихов, до окончания летних школьных каникул, вернулась в Петербург.

Война сразу же дала о себе знать в доме Николая Константиновича, в котором жизнь забила еще интенсивнее. Сам глава семьи принял деятельное участие в работе Красного Креста, организовал художественные мастерские для обучения живописи и художественным ремеслам раненых воинов, предпринял первые попытки к созданию международной договоренности по охране культурных ценностей при военных столкновениях[35].

Все это привлекало в дом много новых людей, вызывало горячие обсуждения, споры, догадки. И ко всему этому внимательно приглядывались и прислушивались Юрий и Святослав. Мир людей раздвигал перед ними границы, за которыми таились не только радость и красота, но и величайшие человеческие бедствия. Много противоречий вставало перед их не искушенным еще сознанием. Дети воспитывались в духе просвещенного патриотизма, любви к Родине, гордости за ее трудовые и воинские подвиги. Их поездки с отцом и матерью по историческим местам, археологические находки, связанные с доблестным военным прошлым славянства, сама живопись отца, воспевавшая героизм, – окутывали родную страну ореолом могущества и непобедимости. Понятно, что и возникшая война рисовалась детям в блеске победоносных лавров. Но побед не было, привычные представления рушились, и сам патриотизм подчас открывался перед ними с доселе неизвестной стороны, превращался в бессмысленное варварство.

По стране пробежала волна черносотенных погромов. Один из них затронул и сферу деятельности Николая Константиновича. В 1915 году в Москве были разгромлены склады издательства Кнебеля только потому, что их владелец носил немецкую фамилию. Погибли находившиеся там около 200 оригинальных картин русских художников, уникальные клише, много рукописей. В связи с разгромом прекратился выпуск «Истории русского искусства», над созданием которой много лет работал И. Э. Грабарь, сотрудничавший в этом деле с Н. К. Рерихом. Среди погибшего от погрома шовинистов оказались и уже готовые к печатанию материалы для большой монографии о Н. К. Рерихе, которая так и не увидела свет.

Подобные безобразия, конечно, с возмущением встречались в прогрессивных кругах русской интеллигенции, и многие должны были переосмыслить священное для них понятие: «патриот своего Отечества». Ведь созвучный лозунг нередко служил ширмой самому оголтелому шовинизму и политической реакции.

Очень трудным во всех отношениях оказался для Рерихов 1915 год. Николай Константинович перенес весной тяжелое воспаление легких, за которым последовал ряд осложнений, сильно подорвавших его здоровье. Врачи настоятельно рекомендовали художнику поездку на излечение в Крым или на Кавказ, но ему претила суетная обстановка курортов, и семья уехала на лето в холмистый и озерный Валдайский край. Этот живописный уголок исконно русской земли полюбился Рерихам еще по прежним путешествиям, и, несмотря на приближавшийся фронт, летом 1915 и 1916 годов они приезжали именно в эти глухие места на Валдае. Николай Константинович писал о них: «Причудны леса всякими деревьями. Цветочны травы. Глубоко сини волнистые дали. Всюду зеркала рек и озер. Бугры и холмы. Крутые, пологие, мшистые, каменные. Камни стадами навалены. Всяких отливов. Мшистые холмы богато накинуты. Белые с зеленым, лиловые, красные, оранжевые, синие, черные с желтым… Любой выбирай. Все нетронуто. Ждет. Старинные проезжие пути ведут по чудесным борам. Зовут бесконечными далями»[36].

Можно представить, каким праздником были для детей летние каникулы, проводимые среди чарующей и умиротворяющей природы средней полосы России. В ее окружении по-особому звучали и запечатлялись в памяти рассказы родителей о подвижническом прошлом и славном будущем их страны, которое, вопреки всем временным незадачам, обязательно наступит. «Припадая к земле, мы слышим. Земля говорит – все пройдет, потом хорошо будет. И там, где природа крепка, где недра не тронуты, там и сущность народа тверда, без смятения»[37], – читал Николай Константинович в семейном кругу отрывки из своих валдайских записей, укрепляя в сыновьях любовь к Родине, веру в преуспеяние ее народа.

Наглядные уроки великого учителя жизни – Природы – вносили высокий смысл в окружающее, давали детям почувствовать то неистребимо прекрасное, против чего бессильна человеческая злоба. А ею была пропитана обстановка военных лет. Искусственно раздуваемый шовинизм, жестокость, военный психоз, жажда обогащения, обман – все это под тем или иным видом проникало в стены учебных заведений, будоражило молодые умы, сеяло раздоры, вызывало недоумения и растерянность.

Летние каникулы среди валдайских лесов, полей и озер, особо тесное и душевное общение с родителями оберегали впечатлительные детские души от губительного недуга – смятения и неуверенности. По опыту собственных «побегов в природу» в молодости Николай Константинович знал, что ничто так не уравновешивает душевное состояние, как умение черпать силы из ее неистощимой «скрыни»[38]. Гармония, обретаемая человеком в общении с природой, помогает находить нужные решения и во взаимоотношениях между людьми. Для Юрия и Святослава, вступавших в юношеский возраст, это было особенно необходимым.

Дом их отца был местом встреч людей самых разных общественных направлений, философских и научных взглядов. Разговоры в квартире на Мойке подчас переходили в жаркую полемику. Сам Николай Константинович называл ее «кузницей мыслей»[39]. В горниле этой кузницы закалялись и клинки пытливой мысли его сыновей, с которыми обращались уже как со взрослыми. Отец и мать часто делились с ними воспоминаниями о годах своей юности. Рассказы Николая Константиновича об Академии художеств, Университете, о своих первых шагах в искусстве и науке давали юношам богатую пищу для сопоставлений с первыми сознательными шагами их молодой жизни. Юрий и Святослав обучались в той же гимназии Мая на Васильевском острове, которую окончил их отец, что само собой обусловливало преемственность интересов и тем для разговоров. Юрий с пятнадцати лет увлекся Востоком и стал брать уроки у известных русских ученых – египтолога Б. А. Тураева и монголоведа А. Д. Руднева, хорошо знакомых Николаю Константиновичу по его научным изысканиям. Святослав внимательно прислушивался к художникам-педагогам, которые, пользуясь тем, что Школа Общества Поощрения художеств и квартира ее директора находились под одной крышей, были завсегдатаями в семье Рерихов. Некоторые из них давали поощрительные советы будущему художнику, подогревали его интерес к рисованию.

Громадное влияние на формирование характеров и духовного мира Юрия и Святослава оказывала их мать – Елена Ивановна. Николай Константинович писал о своей жене: «Вот в жизни проходит замечательный, великий женский облик. От малых лет девочка тайком уносит к себе тяжелое, огромное издание. Склонясь под тяжестью непомерной ноши, она украдкою от больших уносит к себе сокровище, чтобы смотреть картины и, научась самоучкою, – уже читать. Из тех же отцовских шкафов, не по времени рано, уносятся философские сочинения, и среди шумного, казалось бы, развлекающего обихода самосоздается глубокое, словно бы давно уже законченное миросозерцание. Правда, справедливость, постоянный поиск истины и любовь к творящему труду – преображают всю жизнь вокруг молодого, сильного духа. И весь дом, и вся семья – все строится по тем же благодатным началам. Все трудности и опасности переносятся под тем же несокрушимым водительством. ‹…› Такую неустанно трудовую жизнь, в подвиге каждого дня, в доброжелательстве и строительстве, нужно иметь перед собою всей молодежи»[40].

Юрий и Святослав всегда старались следовать близкому и дорогому их сердцам примеру матери. Враг всякой несправедливости, косности, предвзятости, расхлябанности – Елена Ивановна растила в своей семье смелых строителей жизни. Она не терпела жалоб, слез, пустого времяпровождения. В ее отношении к сыновьям порой проскальзывала как бы суровость, но не было места потворству и сентиментальности. Елена Ивановна прививала сыновьям активное отношение к окружающему, стремилась сделать их полезными членами общества. Любовь к труду, трудовые навыки, ответственность за качество сделанного своими руками, своим измышлением – в той или иной форме внедрялись в каждодневную жизнь и занятия молодого поколения Рерихов.

«Обеспечение и легкость достижения есть величайшие препятствия на пути духовного роста, – писала впоследствии Елена Ивановна. – Молодость для того и дана, чтобы испытать все препятствия и на них закалить свой дух. ‹…›

Не об удобствах молодежи нужно думать, но о лучшем вооружении ее к жизненной борьбе ‹…›»[41].

Приобретение знаний, дисциплина, ответственность не только за действия, но и за каждую свою мысль, каждое побуждение – все это входило в понятие «вооружения к жизненной борьбе» и вместе с тем не было догмой или самоцелью. Нацеливалась молодежь на жизнь, которую во всех отношениях можно было бы назвать достойной человеческого звания и которая, в ходе закономерной эволюции, в первую очередь возвышала бы самого человека.

Между тем события текущей жизни рушили застоявшиеся устои, готовили небывалые в истории человечества потрясения, формировали новый авангард двигающих эволюцию сил. В России не было человека, который не испытывался бы в эти годы на готовность принять назревшие перемены, не держал бы перед самим собой экзамена на право участия в коренном переустройстве общественной и государственной структуры. Николай Константинович приветствовал наступление новой эпохи, чувствовал необходимость коренных перемен, прислушивался к новым прогрессивным веяниям, хотя прямого отношения к политической деятельности никогда не имел.

Разруха, вызванная неспособностью отживающего режима к управлению страной и усугубленная военными неудачами, губительно сказывалась во всем. Непоправимый урон несли просвещение и культура. Николай Константинович не жалел сил, чтобы поддерживать на нужном уровне работу во вверенных его руководству культурно-просветительных учреждениях. Недостаток средств грозил закрытию Школы Общества Поощрения художеств, однако Рерих, учитывая новые требования, разрабатывал план преобразования ее в Народную Академию искусств. Научно-исследовательские работы Рериха в области археологии полностью свернулись, но у него уже созревали новые, далеко идущие намерения их развития в будущем.

Будущее… Рерих всегда верил в него и, вернувшись осенью 1916 года с Валдая, писал: «Нынче летом на Валдае наехали мы на огромный ключ железный. Посреди луга стоит полная чаша живой воды. Никому не нужная по полю разбегается. Целебная, неотпитая чаша подле большого пути. Вся безграничная область русских богатств, все наше сокровище искусства, вся эта целебная чаша полна живой воды. Русь – неотпитая чаша».

Между тем здоровье Николая Константиновича вдруг резко ухудшилось. Врачи категорически потребовали удаления от дел и перемены климата. Чтобы не порывать всех деловых связей, Рерих решил переехать в соседнюю Карелию, которая славилась своими хвойными лесами и богатым озоном, целебным воздухом.

Так, холодным и хмурым декабрьским днем 1916 года семья Рериха покинула Петроград. За окнами нетопленых по военному времени вагонов мелькали знакомые дачные пригороды. Путь лежал на северную окраину побережья Ладожского озера, в Сердоболь[42] – живописный, окруженный лесом и студеными ладожскими водами, тихий городок. Рерихи уже раньше посещали Финляндию и Карелию. Николай Константинович изучал их исторические памятники, народное творчество, восхищался их суровой, бодрящей душу и тело северной природой. Все считали, что вынужденное пребывание в Сердоболе, вызванное состоянием здоровья главы семьи, продлится не так уж долго.

У двенадцатилетнего Святослава не могло даже мелькнуть мысли о том, что расстается он с родными местами, где прошло его счастливое детство, навсегда, что для всей их семьи начинается новый этап жизни. Его мысли все еще возвращались к школе, прерванным занятиям, оставленным в Петрограде друзьям. Но впереди уже расстилались перед ним неизведанные дороги, ждали его новые земли, города, люди, которых он глубоко познает и полюбит. Однако даже в свои двенадцать лет Святослав Николаевич оказался достаточно зрелым для того, чтобы земля, где он родился, ее люди, родной язык и культура остались бы для него навсегда незабываемыми, чтобы судьбы Родины неразрывно оставались связанными с его собственной судьбой. Прикоснувшись в детские годы к «Неотпитой чаше – Руси», он на всю жизнь остался верен этому своему первому «принятию святых таинств».

Глава II

[Поездка семьи Н. К. Рериха в Финляндию в 1907 г. – 1916–1918 гг. Жизнь в Сортавале. – Завещание Н. К. Рериха. – Новая государственная граница с Финляндией. – Остров Тулола. – Первые портреты. – Единение с природой Карелии. Самодисциплина и самоуглубление. – Повесть Н. К. Рериха «Пламя». – Планирование Рерихами поездки в Индию. – Позиция Е. И. Рерих в отношении религии. – 1918–1919 гг. Выставки картин Н. К. Рериха в Скандинавских странах. – «Легенды» о гибели Н. К. Рериха. – 1919–1920 гг. Лондон. – Встреча с Рабиндранатом Тагором. – Продолжение образования Ю. Н. и С. Н. Рерихов. – Знакомство с В. А. Шибаевым. – Художественная, научная и просветительская деятельность Н. К. Рериха в США. – Обучение Ю. Н. и С. Н. Рерихов в США. – Работа С. Н. Рериха над театральными постановками. – Многоплановость интересов С. Н. Рериха. – Развитие организаторских способностей С. Н. Рериха. – Поездка семьи Рерихов в Европу.]

Первую, длительную поездку по Финляндии и Карелии Рерихи совершили в 1907 году. Лето этого года они проводили на даче под Выборгом. Святославу было тогда лишь три года, и знал он о подробностях этого посещения Финляндии больше по позднейшим рассказам родителей. Ранней весной, положившись на местного финна-возницу, Николай Константинович и Елена Ивановна поехали санным путем через большое озеро ознакомиться с рекомендованным им местом и домом. Тронутый весенним солнцем лед на середине глубокого озера стал ломаться, и лишь в бешеном беге шустрая финская лошадка, погружаясь в воду и выкарабкиваясь из-под ледяных обломков, галопом вытянула их на берег, где собравшаяся толпа накинулась на безответственного возницу, знавшего, что уже несколько дней по озеру движение было закрыто. Среди семейных воспоминаний о пережитых опасностях сохранился и этот случай, описанный Николаем Константиновичем в очерке «Еще гибель»[43].

Николай Константинович и Елена Ивановна объездили в 1907 году южную часть Финляндии до ее западных морских границ, плавали по шхерам Ботнического залива, побывали на известных финских водопадах, озерах, каналах. Многие места тогда запомнились им своей неповторимой красотой. В очерке «Древнейшие финские храмы» Николай Константинович писал: «В горах бесконечных, в озерах неожиданных, в валунах мохнатых, в порогах каменистых живет прекрасная северная сказка»[44].

Очарование этой сказки встретило юных Юрия и Святослава, когда декабрьским днем 1916 г. поезд доставил их на северную окраину Ладоги. Сортавала (тогда Сердоболь) – чистенький и уютный городок, разделенный на две части рекой. С восточной стороны его омывают ладожские воды, скованные зимой льдом и укутанные белым покрывалом сверкающего под солнечными лучами снега. Повсюду видны разбросанные прибрежные острова с причудливыми выходами гранитных скал и каким-то чудом угнездившимися на них темно-зелеными елями-великанами. Между островами открывается необъятная даль, незаметно переходящая у горизонта от белоснежной равнины к лазоревому небосводу.

На первое время Рерихи остановились в пустовавшей зимой гостинице. Сортавала по административному делению относилась к Великому княжеству Финляндскому, входившему в состав Российской империи. Город граничил с русской территорией Карелии, имел железнодорожное и пароходное сообщение с Петербургом и теснее всего был связан именно с тогдашней русской столицей. В городе проживало много русских, русским языком владела вся местная интеллигенция, некоторые преподаватели здешнего лицея и учительской семинарии были выпускниками петербургских высших учебных заведений, так что языкового барьера здесь не ощущалось, и для Юрия и Святослава без затруднений удалось найти опытных педагогов, которые смогли продолжить их образование в объеме гимназического курса.

К весне Рерихи решили выехать за город. В течение зимы Юрий и Святослав хорошо изучили в лыжных походах окрестности Сортавалы. Побывали они на ближайших ладожских островках, исследовали извилистое побережье со множеством проливов. Особенно живописным, с широким видом на открытое озеро оказался берег к югу от Сортавалы у бухты Юхинлахти, что в переводе с финского означало «Бухта единения».

Здесь невдалеке от озера стоял уютный дом, окруженный плотной оградой из колючего шиповника. Принадлежал он ректору семинарии Реландеру. Владелец оставался на лето в Сортавале и охотно сдал этот дом в аренду Рерихам.

Здоровье Николая Константиновича в продолжение всего 1917 года отличалось неустойчивостью и резко менялось то в ту, то в другую сторону, так что врачи намекали даже на возможность рокового исхода при внезапных и острых приступах ползучей пневмонии. Хотя размеренная, спокойная жизнь вдали от большого города и чистый воздух Карелии постепенно оказывали целебное действие, все-таки на всякий случай Николай Константинович счел нужным составить завещание, в котором, среди прочего, было записано: «Все, чем владею, все, что имею получить, завещаю жене моей Елене Ивановне Рерих. Тогда, когда она найдет нужным, она оставит в равноценных частях нашим сыновьям Юрию и Святославу. Пусть живут дружно и согласно и трудятся на пользу Родины»[45].

Родина, неотъемлемая причастность к ней, судьбы ее народов – это то, что никогда не забывалось Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной, что служило им ориентиром в самых трудных жизненных обстоятельствах и верность чему они завещали своим сыновьям.

Весь 1917 год и в начале 1918 года Рерих в меру своих сил поддерживал сношения с Петроградом и, когда позволяло здоровье, на короткое время выезжал туда по делам. Многие сотрудники по Школе Общества Поощрения художеств, знакомые и друзья навещали Рерихов в Сортавале. Не прекращалась также интенсивная переписка. Положение в корне изменилось с мая 1918 года, когда в Финляндии, при участии германских вооруженных сил, был установлен реакционный режим, порвавший дипломатические отношения с Советской Россией. Именно вследствие этого семья Рериха неожиданно оказалась отрезанной от дома новой государственной границей. Настроение в самой Финляндии складывалось не особенно благоприятно для русского населения. В пограничных районах стали насаждаться шовинистические и антисоветские настроения. Ходили слухи о возможности выселения всех русских. Николай Константинович писал известному финскому художнику А. Галлену-Каллеле, с которым подружился еще в 1907 году: «…Вот, пожалуйста: известная личность, известное имя и общественное положение и высылка только по причине национальности. Такого не случалось никогда ни в одной стране. Когда мне сообщили эту новость, я засмеялся. Но только что я получил письмо от одного человека, которому доверяю. Этот человек советует мне запастись рекомендательными письмами. Я сразу же подумал о тебе. Твое имя нам поможет»[46].

Осень 1917 г. и зиму 1918 г. Рерихи провели в Сортавале, чтобы Юрий и Святослав могли продолжать учебу, а к весне семья перебралась на остров Тулолансаари, где и оставалась до осени 1918 года.

Тулолансаари – малонаселенный островок – был отделен от Сортавальского побережья широким проливом. Часть острова использовалась под покосы и выгоны, часть была покрыта лесом, а в северной его части велись разработки гранита, который шел в Петербург на строительство и памятники. Невдалеке от этих каменоломен, на возвышенном месте стоял обширный, крепко сколоченный дом, построенный русским выборгским купцом Бариновым. В нем Рерихи и поселились.

Святославу Николаевичу было 12 лет, когда он попал в Карелию, и 15, когда вся семья покинула ее. Однако по развитию он много опережал свой возраст. Способность быстро все схватывать в значительной мере стимулировалась еще и тем, что рос он вместе с братом, который был двумя годами старше его. Многие занятия Юрий и Святослав проводили вместе, совместно изучали иностранные языки, совместно читали и обсуждали прочитанное, на равных началах распределялся и их домашний режим. В Карелии родители уже не считались с возрастной разницей сыновей, и она сошла на нет.

Святослав Николаевич с детства отличался замечательной памятью. По прошествии более пятидесяти лет он отлично помнил многие обстоятельства своей карельской юности, людей, с которыми приходилось там встречаться.,. места, которые там посещались. Так, в 1975 году он писал: «Из Uhinlahti часто ездили по шхерам, особенно нравился Николаю Константиновичу Karne Saari[47], и он там писал несколько этюдов и воспользовался скалами для картины „Столпник“. Вы правы, на Tulola[48] дом стоял на возвышении, на северо-западной стороне острова, недалеко от пристани. ‹…› На север от острова были причудливые заливы Kirjava lahti, куда мы ездили на катерах. Остров был полон дичи. Тетерева, вальдшнепы, трудно представить себе такое изобилие всякой птицы. Сам дом был большой, с мезонином, деревянный, с большими комнатами, меня особенно поражали доски полов – совсем невиданной ширины. Ездили на Валаам, посещали скиты на островах, особенно меня поразили схимники. Раз в год они собирались в подземном храме у раки преподобных Сергия и Г_… ермана для службы.

На юг от Сердоболя, по дороге в Uhinlahti было Валаамское подворье, около ореха, посколько помню, звали Hy^… mpola. Николай Константинович писал много этюдов»[49].

В Карелии Святослав Николаевич получил возможность больше находиться при отце и наблюдать его рабочие методы. Николай Константинович приучал сына к составлению красок, наглядно раскрывал секреты их особого «звучания» на полотне, давал уроки рисунка, композиции. Студия большого мастера кисти и опытного педагога послужила первой профессиональной школой молодому таланту. Сразу же была подмечена склонность Святослава к портрету. Именно здесь, всего тринадцати лет от роду он создал два портрета отца в угле и один маслом на деревянной доске. Любопытно отметить, что к карельскому периоду относятся и многие работы красками по дереву самого Николая Константиновича. Возможно, что это было вызвано недостатком холста в военное время. Тем более это характеризует творческий потенциал Рериха, находивший себе выход в любых условиях.

Один из учеников Рериха по Школе Общества Поощрения художеств в своих воспоминаниях писал: «Его метод преподавания был предельно прост: определял тему и формат эскиза, рассказывал в нескольких словах, какие фигуры и как следует расположить[50], добавляя при этом, что так сделал бы он сам, но каждый может делать так, как ему больше нравится. На изготовление эскиза давал неделю времени. При просмотре все эскизы развешивались на стене, и каждый из них он подвергал основательному разбору»[51].

Верный своим взглядам на свободное выявление индивидуальных творческих особенностей каждого ученика, Николай Константинович был очень чуток и в отношении своего сына. Он внимательно следил, чтобы тот не увлекся слепым подражательством, и, наряду с изобразительным искусством, усердно поощрял другие интересы мальчика, открывая перед ним широкие возможности для развития всех его увлечений и способностей.

По сравнению с Карелией прежние выезды из города на несколько месяцев в летние каникулы оказались для Юрия и Святослава хотя и очень поучительными, но лишь подготовительными классами к настоящему постижению Матери-Природы. С природой нужно сжиться, чтобы навсегда впитать в себя ее ритмы, войти в круговорот ее чудесных превращений, познать глубину ее таинств и сродниться с нею. Нужны годы для того, чтобы почувствовать гармонию в бесконечном разнообразии природы, найти в ней свое место, свое, завоеванное в трудах право – отражать в человеческом «я» великий смысл необъятного Бытия. И все это необходимо сделать смолоду, ибо с годами притупляется острота восприятия, и ощущение общности человека со всем живым может потеряться или, даже, вообще не возникнуть. Святослав Николаевич навсегда проникся к Карелии благодарностью за то, что она помогла ему развить необходимое для каждого подлинного творца чувство единства со всем Сущим.

Запомнилась ему Карелия еще и потому, что под ее небосводом, среди ее суровых гранитов и необъятных водных горизонтов он подошел к важнейшему порогу жизни, за которым совокупность усвоенных знаний и заговоривших в полный голос чувств складывается в определенное мировоззрение, которое начинает оказывать решающее влияние на поведение и творческие устремления человека.

Елена Ивановна и Николай Константинович, вводя сыновей в сложный мир идей, оберегали Юрия и Святослава от подчинения мертвым догматическим концепциям, сковывающим свободное восприятие действительности. Цельное и вместе с тем лишенное каких-либо предубеждений мировоззрение родителей органично передавалось сыновьям в ежедневных занятиях тесного семейного круга, который в силу сложившихся обстоятельств замкнулся в самом себе. Временная изоляция от внешнего мира подчас приводит и к отрицательным последствиям, однако для Юрия и Святослава она сослужила хорошую службу. До того, как вступить в мир взрослых, насыщенный отвлекающей суетой и противоречиями, они усвоили не только широкие философские взгляды родителей, но и их дисциплинированный образ жизни. Причем эта дисциплина покоилась не на подчинении раз и навсегда установленным нормам, а свободно вытекала из внутренних убеждений, связующих в единый последовательный ряд сознание и поступок.

Такая последовательность достигается в систематической работе над самим собой, в приобретении навыков «ухода в себя». Лишь в моменты беспристрастного предстояния перед самим собой человек становится судьей своих дел и помышлений и, одновременно, главным свидетелем, от показаний которого зависит справедливость вынесенного себе же приговора. Не терять самого себя в бурном потоке жизни, спрашивать с самого себя по всей строгости способен только тот, кто не боится оставаться с самим собой наедине, кто умеет в самом себе черпать силы для самопризнаний и исправлений своих ошибок.

Величественная и суровая природа Карелии много способствовала развитию ничем не заменимого в творческом процессе самоуглубления. Без умения сосредоточиваться творческая работоспособность легко уязвима со стороны разных привходящих обстоятельств. Когда Николая Константиновича как-то спросили о лучших условиях для работы, он ответил: «Неплохо на пароходике через Неву; нехудо в трамвае или поезде. Движение дает даже какой-то ритм»[52]. Подчинять внешнюю обстановку творческому процессу, а не наоборот – трудная наука. Юрий и Святослав усвоили ее в тесном общении с родителями, и с юных лет у них не было пустой «выжидательной» траты времени, в каких бы условиях они ни оказывались. Внутренняя собранность, сосредоточенность, обостряющая внимание и укрепляющая работоспособность, совершенно естественно передались от родителей младшему поколению Рерихов.

Для самого Николая Константиновича карельское уединение, несмотря на болезнь и вынужденное сидение на месте, проходило в накоплении новых сил и в интенсивной подготовке к предстоящим жизненным сражениям. По своей натуре он был воином и нимало не собирался оградить себя броней отшельничества. Также и своих сыновей он хотел видеть борцами, сражающимися за лучшее будущее человечества, а не «нищими духом» смиренниками. Родительским напутствием звучат строки из стихотворения Николая Константиновича, написанного им в Карелии:

На острове Тулолансаари Н. К. Рерих создал аллегорическую повесть «Пламя»[54], во многом построенную на автобиографическом материале. В повести нашли отражение некоторые заветные мечты автора, яркие особенности его творческого кредо, подводилась какая-то черта под прожитым и намечались перспективы на будущее. В работе над повестью использовались дневниковые заметки с оценками конкретных событий и людей. Обсуждая все это в семейном кругу, Николай Константинович делился с сыновьями нажитым опытом, приобщал их к своим планам на отдаленное будущее и к первоочередным задачам.

Среди последних главное место отводилось Индии, посещение которой было давно задумано и отложено из-за войны. Культурное сближение народов Востока и России как в историческом прошлом, так в настоящем и будущем – было основной проблемой, занимавшей Рериха-ученого, мыслителя и общественного деятеля. Первая мировая война истощала себя, и давнее намерение поехать в Индию стало обретать реальные формы. В дневниковой записи Николая Константиновича от 26 октября 1917 года имеются строки: «Делаю земной поклон Учителям Индии. Они внесли в хаос нашей жизни истинное творчество и радость духа, и тишину рождающую. Во время крайней нужды Они подали нам Зов. Спокойный, убедительный, мудрый знанием»[55]. Встречаются также записи со ссылками на Тагора. Литературная аллегория «Пламя» заканчивается цитатой из священной для каждого индуса книги «Бхагавадгиты»: «Взирай лишь на дело, а не на плоды его. Да не будут побуждением твоим – плоды деятельности.

Отказываясь от привязанности, оставаясь одинаково уравновешенным в успехе и в неудаче, совершай деяния в слиянии с Божественным»[56].

Судя по некоторым картинам, литературным произведениям и отрывкам из дневника, мысль о том, что поездка в Индию не должна больше откладываться, окончательно созрела у Рериха в Карелии к концу 1918 года. Можно себе представить, с каким восторгом встречали юные Юрий и Святослав каждое слово о предстоящем путешествии. Напомним, что еще в Петрограде Юрий приступил к изучению восточных языков. Искусство народов Востока, история их культуры, их древняя философская мысль – были предметами, к которым Елена Ивановна и Николай Константинович систематически направляли внимание своих сыновей. Книги индийских писателей, поэтов, мыслителей чаще всего перекочевывали с полок старшего поколения Рерихов к младшему. При этом, как и всегда, родители заботились о том, чтобы мировоззрение их сыновей оставалось свободным от казуистических догм, а их нравственные опоры – независимыми от враждующих друг с другом «радетелей душ человеческих». Елена Ивановна впоследствии писала: «… Я всегда держалась довольно далеко от церкви и ее представителей именно из желания охранить в своих сыновьях уважение к своей религии до тех пор, пока сознание их достаточно окрепнет, и они уже вполне зрело смогут оценить все то прекрасное, что заключается в ней, и в то же время спокойно смотреть на отрицательные проявления ее ‹…›»[57].

Так и в изучении восточной религиозной литературы решительно отвергалось все то, что могло бы сковать Юрия и Святослава путами ортодоксальных институтов индуизма, буддизма, поклонников Зороастра или Магомета, хотя в своем увлечении Востоком они углублялись во многие детали этих религиозных систем. Вера в людей и уважение к их убеждениям сопровождались у Юрия и Святослава полной свободой поиска, воспринятой ими с юности от родителей.

К концу 1918 года в здоровье Николая Константиновича наметилась тенденция к улучшению, и он, с удвоенной энергией, взялся за осуществление намеченных планов. Торопило его и то, что Юрию и Святославу необходимо было продолжать образование уже в том объеме, которого маленькая Сортавала обеспечить не могла. Поэтому сначала семья выехала в ближайший крупный финский город – Выборг. Оттуда Николай Константинович смог заняться проблемами устройства своих выставок. Открылась возможность показать их в столице Финляндии – Хельсинки – и в Швеции. Выставка в Стокгольме открылась в ноябре 1918 года. Имя Николая Константиновича Рериха, широко известное не только в России, но и во многих европейских странах, опять запестрело на страницах европейской прессы.

После закрытия государственной границы между Финляндией и Советским Союзом сведения о Рерихе на его родину поступали очень скудно. Распространился даже слух о его гибели в… далекой Сибири. Осенью 1918 года известный советский поэт Николай Асеев, находившийся тогда на Дальнем Востоке, выступил со стихотворением, посвященным памяти якобы погибшего Н. К. Рериха. В стихотворении были строки:

И вот через месяц после публикации стихотворения Н. Асеева пришло известие, что отнюдь не «на щите», а «со щитом» русский художник Николай Константинович Рерих продолжает свое шествие по лику земли с призывным знаменем Красоты и Человеческого Подвига. Его выставки в Хельсинки и Стокгольме, тогда оживленном центре европейской дипломатии, прошли с большим успехом. Рериха приглашали провести турне выставок по другим европейским странам. Однако Николая Константиновича больше всего устраивало предложение приехать в Лондон для участия в театральных постановках. Оно исходило от известного английского театрального деятеля Т. Бичама и прославившегося в Европе русского постановщика С. П. Дягилева.

Париж и Лондон в свое время с восторгом встречали рериховское художественное оформление русских спектаклей. Считаясь с тем, что разрешение на посещение Индии нужно было испросить у английских властей, Николай Константинович принял именно предложение Т. Бичама. Так весной 1919 года Рерихи распрощались с Финляндией и, через Скандинавию, направились к Британским берегам.

И вот, наконец, – Лондон – совершенно новый для юных Юрия и Святослава мир. Вообще-то жизнь большого города была им не в диковинку. Выросли они в Петербурге. Однако там был – дом, было все свое: привычный с детства уклад, родной язык, близкие люди. Здесь же все – не только чужое, но и чуждое, ко всему нужно было заново приспосабливаться.

Усвоенные в Карелии навыки регулярной сосредоточенной работы помогли Юрию и Святославу безболезненно совершить крутой переход от почти полного безлюдия к многолюдному круговороту жизни одного из самых больших городов мира. Семья Рериха всегда была «многоязычной», так что в отношении английского языка затруднений не создалось. Сложнее было с включением в английский «образ жизни», специфика которого сказывалась во многих мелочах. Впрочем, уступая мелочам быта, Рерихи никогда и нигде не уступали главному и не меняли трудовой режим своего жизненного уклада.

В Лондоне Николай Константинович сразу же приступил к исполнению театральных заказов и начал готовить персональную выставку. Открылась она в мае 1920 года в «Goupil Gallery». Выставка вызвала много новых предложений и заказов. Завязались обширные знакомства в научных и культурных кругах Великобритании. Началась подготовка к проведению научно-исследовательской работы в странах Азии.

Поселились Рерихи в доме № 25 по улице Квинсгэт-террас, около Гайд-парка, в красивом жилом районе Лондона – Кенингстоне. Здесь же находилась и студия Николая Константиновича, в которой вскоре его посетил Рабиндранат Тагор. В «Листах дневника» Рерих вспоминает: «Мечталось увидеть Тагора, и вот поэт самолично в моей мастерской на Квинсгэт-террас в Лондоне в 1920 году. Тагор услышал о русских картинах и захотел встретиться. А в это самое время писалась индусская серия – панно „Сны Востока“. Помню удивление поэта при виде такого совпадения. Помним, как прекрасно вошел он, и духовный облик его заставил затрепетать наши сердца»[59].

Первая встреча с посланником великой культуры древней Индии, о котором Юрий и Святослав были уже много наслышаны, произвела на сыновей Рериха глубокое впечатление. Мысли об Индии стали все больше и больше овладевать ими. Между тем в первую очередь требовалось решать вопросы дальнейшего образования. Юрий стал и далее специализироваться по Востоку и поступил на индоиранское отделение Школы восточных языков при Лондонском университете.

Относительно Святослава можно было предполагать, что с его талантом и уже приобретенными навыками он и далее будет совершенствоваться в живописи. Однако случилось по-иному. Он поступил на архитектурный курс и серьезно занялся строительным искусством. Родители не противились такому повороту дела, хотя и полагали, что их младший сын обязательно вернется к кисти и палитре. Возможно, что во временном отходе от них усматривалась даже некоторая закономерность – Святослав наследовал свойственную его отцу творческую многогранность.

Из лондонских встреч нельзя не упомянуть знакомство Рерихов с Владимиром Анатольевичем Шибаевым, в будущем – секретарем учрежденного Рерихами в Гималаях научно-исследовательского института «Урусвати». Шибаев был на четыре года старше Юрия и на шесть – Святослава. Он уже давно жил в Лондоне, свыкся с английскими обычаями, свободно владел английским и русским языками, проявлял большой интерес к литературе, искусству и философии Востока.

Шибаев вспоминал: «Случайно Николай Константинович Рерих зашел в издательство на Флийт стрит, где я тогда работал, чтобы получить справку о возможности срочно переписать на русской машинке его новый сборник стихов „Цветы Мории“. Я рад был это сделать сам. ‹…› Меня сразу же привлекло к Рериху как к мыслителю-писателю, и я, конечно, с величайшим удовольствием принял его любезное приглашение посетить его выставку. Его картин я раньше не видел. ‹…› Я был до такой степени пленен как его искусством красок, так и широтой и глубиной мысли, что решил всем сердцем посвятить себя его работе и потому радостно принял последовавшее немного позже предложение поехать с ним и его семьей в Индию, куда он, по приглашению великого индийского поэта Рабиндраната Тагора, намеревался вскоре выехать. С моим знанием английского языка я должен был присоединиться к ним в качестве личного секретаря»[60].

Заслуживает внимание и описание Шибаевым его первого визита на квартиру Рерихов: «Живо помню, как придя туда вечером, я был встречен с такой любезностью и радушием, как могут в мире встречать лишь русские и, может быть, индусы. Елена Ивановна, по этой встрече, так и осталась у меня в памяти навсегда – светлая, радостная, сияющая; она вышла мне навстречу, протянув обе руки, с улыбкою приветствия. Юрий Николаевич и Святослав Николаевич занимались тогда в Лондонском университете, и у нас тут же сложилась глубокая дружба, сохранившаяся до последних писем Юрия из Москвы и в теперешней переписке со Святославом из Индии. ‹…›

Вернулся я домой после первого посещения Рерихов только к полуночи. Время так было занято интересной беседой, что я и не заметил, что мы ведь не ужинали, даже не пили чай. Очевидно предполагалось, что я пообедал раньше дома до восьми. И так это было далее при других приглашениях. Только позднее я понял мудрость этого – ведь у нас всех таким образом сохранялась сосредоточенность в беседе, которая прервалась бы отвлечением на еду… Это, между прочим, характерная черта Рериха: твердо выработав план и цель действия (будь то картина, статья для журнала, деловая встреча, разработка проекта учреждения), он не позволял ни себе, ни другим ничем отвлекаться, чтобы, как он говорил, не нарушать „прямизны полета стрелы“ и чтобы не страдала „монолитность действия“»[61].

Николай Константинович не собирался задерживаться в Англии на долгое время и усиленно готовился к выезду в Индию. Однако, в силу многих привходящих обстоятельств, эта первая попытка попасть туда не удалась. Поэтому, получив от директора Чикагского института искусств Р. Б. Харше приглашение выступить с выставочным турне по тридцати городам США, Николай Константинович принял его и в октябре 1920 года оказался с семьей в Америке.

Через два месяца в Нью-Йорке, в галерее Kingor состоялся вернисаж русского художника. Выставке сопутствовал невиданный в США успех. В первый же день число посетителей подошло к десяти тысячам. На вернисаже Рериху была представлена Зинаида Григорьевна Фосдик (Лихтман) – в будущем американский сотрудник и большой друг его семьи. О своем первом посещении Рерихов З. Г. Фосдик вспоминает: «Когда я вошла в большую студию и была принята с тем чудесным радушием, естественно свойственным русскому характеру, меня ожидало много других, не менее изумительных сюрпризов. Этот великий человек и его жена приняли меня, как будто они давно меня знали! Более того, они начали мне рассказывать о своих планах на будущее, в то же время проявляя глубокий интерес к моей музыкальной и педагогической деятельности. И, что поразительно, – наши пути должны были сойтись. Труд несения искусства и знания среди молодежи Америки должен был связать меня теснее с ними»[62].

Кроме своей обычной художественной работы Николай Константинович развернул в Америке широкую общественно-культурную и научно-педагогическую деятельность. По инициативе и при прямом участии Рериха в США вскоре возникли такие крупные культурные организации, как: Мастер-Институт объединенных искусств, объединение американских художников «Cor Ardens», Международный центр искусств «Corona Mundi»[63]. Вокруг них сошлись многие известные американские художники, музыканты, ученые, писатели, деятели культуры и просвещения, что в свою очередь привлекло много молодежи. Пребывание Рериха в Америке вызвало значительный подъем интереса к искусству и гуманитарным наукам. Уже после того, как Николай Константинович с семьей покинул Американский континент, в Нью-Йорке был создан Музей Николая Рериха, плодотворная художественно-просветительная деятельность которого продолжается до нашего времени.

Юрий и Святослав продолжали свое образование в США. Юрий в Гарвардском университете, который со степенью бакалавра был закончен им в 1922 году по отделению индийской филологии. После этого он на время расстался с семьей, чтобы пополнить свои знания в Парижском университете, в Школе восточных языков при Сорбонне – тогда крупнейшем центре европейского востоковедения.

Святослав, сдав экстерном экзамены за два курса, поступил на архитектурное отделение Колумбийского университета в Нью-Йорке и вскоре оттуда перешел в аспирантуру в Гарвардский университет. Гарвардский университет расположен в пригороде Бостона – Кембридже. Это позволило Святославу Николаевичу одновременно заниматься и на скульптурном отделении находящегося в Бостоне Массачусетсского университета. В Бостонском Музее изящных искусств собрана одна из богатейших в США коллекций скульптуры, что много помогло углублению и расширению знаний Святослава Николаевича в этой области изобразительного искусства. Как большой знаток скульптуры он в дальнейшем часто участвовал в различных консультациях и экспертизах.

Серьезно увлекся Святослав Николаевич в начале двадцатых годов также и графикой. Его графические работы на сказочные сюжеты, исполненные черной тушью на бумаге, были представлены в 1922 году на выставке зарубежного русского искусства и получили высокую оценку со стороны американской художественной критики. Четкость, легкость и изящество рисунка навсегда остались характерной чертой живописи Святослава Рериха. Краска и линия не вступают у него в противоборство, а гармонично сливаются в одно целое.

Святослав Николаевич, так же как его отец, отдал в свое время дань и театру. В США он помогал Николаю Константиновичу в работе над художественным оформлением оперы «Снегурочка», так же как и в Лондоне над некоторыми постановками в «Covent Garden». В Бостоне Святослав Николаевич вошел в группу талантливой, новаторски мыслящей, театральной молодежи и осуществил с Д. Халлом (сокурсником по Гарварду, в дальнейшем известным американским детским писателем) самостоятельную постановку балета. Музыку к нему написал композитор А. Штейнерт, танцевали популярные тогда в США танцовщицы сестры Брагнотти. Работы Святослава Рериха для театра были замечены. Адольф Больм, много лет гастролировавший с Анной Павловой и принимавший участие в труппе С. П. Дягилева, с 1916 года жил в США, где и создал балетную труппу «Ballet Intime». Именно из этой труппы вышла знаменитая впоследствии прима-балерина лондонской оперы «Covent Garden» – Руфь Пейдж. Святослав Николаевич был приглашен Больмом для совместной работы и особенно много занимался созданием костюмов для спектаклей с участием Р. Пейдж. Позже эти рисунки она использовала в работе с созданной ею в Чикаго балетной труппой.

Сближение с театральными кругами Америки нашло отражение в портретном творчестве Святослава Рериха. Им были написаны портреты известной танцовщицы Альбертины Витак, танцора Честера Хейла (1923)[64] и др. В Нью-Йорке Рерихов посещали проживавшие в США композиторы Сергей Васильевич Рахманинов и Сергей Сергеевич Прокофьев, создававший тогда музыку для оперы «Любовь к трем апельсинам». Елена Ивановна очень ценила Прокофьева, и тот часто играл у Рерихов свои новые вещи, делился с ними своими творческими планами.

Архитектура, живопись, скульптура, театр, музыка, активное участие в работе культурно-просветительных учреждений, встречи с учеными, писателями, общественными деятелями – не много ли для молодого человека восемнадцати лет от роду? Не наблюдалось ли в этом разбросанности, неуверенного поиска своего пути? Нет, нимало. Скорее здесь можно было усмотреть преемственность, семейную традицию. Отец Святослава в молодые годы также одновременно изучал живопись и юриспруденцию, занимался археологией и литературой, когда же ему предложили еще и должности помощника директора Музея искусств и редактора искусствоведческого журнала, то он, на всякий случай, обратился к своему учителю А. И. Куинджи с вопросом – не повредит ли все это живописи? Знаменитый русский художник, хорошо знавший своего ученика, ответил: «Занятый человек все успеет, зрячий все увидит, а слепому все равно картин не писать».

Святослав Николаевич придерживался такого же мнения и, не изменяя своему основному призванию, стремился к тому максимальному пределу реализации человеческих возможностей, живым примером которого являлись для него родители. Через много, много лет он напишет: «Истоки моего искусства неразделимо связаны с Николаем Константиновичем. Он всегда поощрял то, что, ему казалось, привлекало меня. Меня всегда как-то привлекал портрет человека. С самых ранних лет я любил портрет и человеческую фигуру. К сожалению, мои самые ранние работы не сохранились. Есть маленький автопортрет, когда мне было пятнадцать лет. Я всегда любил скульптуру и одно время много работал и учился скульптуре. Но, конечно, основные связи моего подхода к жизни и, в частности, к искусству неразделимо связаны с Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной. Сотрудничество Николая Константиновича и Елены Ивановны было редчайшей комбинацией полнозвучного звучания на всех планах»[65].

Многоплановость интересов и творческих проявлений Святослава Николаевича – своего рода запрограммированный семейный кодекс Рерихов, нашедший в Рерихе-младшем естественного продолжателя.

Лето 1922 года Николай Константинович и Елена Ивановна проводили на острове Монхиган, у Атлантического побережья Америки, где художник создал знаменитую серию картин «Ocean Series». Из Монхигана Николай Константинович писал В. А. Шибаеву в Европу: «Юрик уже в Париже. Светик, видимо, отходит от архитектуры и идет в искусство. Сегодня мы его ждем из Нью-Йорка. Сидим на островке – сущая Финляндия. Те же скалы, и хвоя, и прохлада»[66].

Николай Константинович был прав. Живопись, не вытесняясь, а обогащаясь побочно получаемыми знаниями и опытом, занимала главные позиции в многогранных творческих направлениях деятельности его младшего сына. Весной 1923 года на выставке в Филадельфии его произведения были отмечены первой премией.

Однако, думается, что Святославу Николаевичу Рериху входить в искусство было много труднее, чем его отцу. Особенно если учесть, что первые шаги ему пришлось делать в Америке. Николай Константинович начал с хорошо освоенной, до конца прочувствованной собственной темы, для которой родная земля предложила ему непочатый край интереснейшей натуры. С раннего детства он сближался с нею и проникся психологией народа, среди которого жил и для которого творил. Следовательно, у старшего Рериха была в начале творческого пути твердая почва под ногами, в том числе и «визуальная», что для художника особенно существенно. Оказавшись вне России, младший Рерих был лишен этой почвы. Ни Англия, ни Америка ничего сколько-то равноценного предоставить ему не могли. Ведь даже портретисту необходимо «видеть» ту землю, по которой не только ходят его персонажи, но которая творит и питает души его героев. Потеряв «визуальную натуру» России, Святослав Рерих, до посещения Индии, ничем не мог ее заменить.

Но образовавшийся вакуум был с пользою заполнен им иной деятельностью и приобретением необходимого жизненного опыта. Святослав Николаевич принял самое активное участие в культурно-просветительной работе возникших по инициативе его отца учреждений. Молодому Рериху это послужило единственной в своем роде школой настоящей американской деловитости, в лучшем смысле этого понятия. Америка во многом помогла развитию организаторских способностей Святослава Николаевича, которые уже в ближайшие годы очень и очень понадобились для общего дела Рерихов – в их прекрасно слаженном сотрудничестве каждый член семьи чем-то дополнял другого. В силу сложившихся обстоятельств именно на долю Святослава Николаевича часто выпадали «дипломатические миссии» по связям с различными официальными инстанциями. Четкость мысли, оперативность, умение разбираться в людях и оценках конъюнктуры – всегда приводили к нужным результатам и делали Святослава Николаевича незаменимым помощником в организационных делах.

Пребывание в Америке для всех Рерихов оказалось не только полезным, но даже и необходимым. Тем не менее оно всегда рассматривалось ими именно как временное, и подготовка к переезду в Индию ни на миг не прекращалась. Николай Константинович в письме к В. А. Шибаеву от 21 июня 1922 года упоминает: «Ведь здесь нам осталось одиннадцать месяцев»[67]. И действительно, 8 мая 1923 года Николай Константинович, Елена Ивановна и Святослав Николаевич, провожаемые многочисленными американскими друзьями, отбывают на пароходе из Нью-Йорка в Европу. Юрий Николаевич ждал их в Париже. Семья опять была в полном составе и готова к путешествию в Азию. Но до отъезда нужно было еще закончить некоторые дела в Европе. Очень важно было установить и некоторые личные контакты, полезные для намеченной научной работы в Индии. В этих целях кроме Парижа Рерихи побывали в Виши, Лионе, Риме, Флоренции, Болонье, Женеве. В августе в Швейцарии Рерихов навестил В. А. Шибаев. Его поездка в Индию на этот раз была отменена, но он получил от Рериха ряд поручений и остался его доверенным лицом по европейским делам и связям с Россией. Прямая переписка из тогда еще колониальной Индии с корреспондентами, находящимися в Советском Союзе, грозила крахом намеченной в Азии научной работе, поэтому первое время она велась через В. А. Шибаева, переехавшего на жительство в Ригу.

За несколько проведенных в Европе месяцев Святослав Николаевич мог ознакомиться с музеями и историческими памятниками Старого света, что имело для него большое значение. Ведь в дальнейшем история искусств также заняла далеко не последнее место в его творческой деятельности. По возможности восполнял он свои знания и в естественных науках – ботанике, орнитологии, минералогии. Все это было очень важным для участия в предстоящих научно-исследовательских экспедициях.

Надо сказать, что во всех отношениях семья Рерихов была теперь подготовлена к поездке в Азию много лучше, нежели в 1920 году в Лондоне, так что невольная отсрочка пошла на пользу и, как всегда у Рерихов, о «потерянном времени» не могло быть и речи. Юрий и Святослав успели получить образование и стать полноценными помощниками. Юрий в совершенстве овладел многими языками народов Азии, в том числе санскритом и пали, что давало возможность обходиться без переводчиков не только в пути, но и на местах при изучении древних памятников культуры и манускриптов на «мертвых» языках. История философии Востока, религиозная мысль его народов, культура Азии – все эти годы были предметом систематических занятий Елены Ивановны, Николая Константиновича и Святослава Николаевича. Громадное значение имело то, что с востоковедами Америки и Европы и с прогрессивными представителями научных и культурных кругов Индии были налажены тесные контакты. Все это вселяло уверенность в том, что намеченная в Азии научно-исследовательская и художественная работа даст богатые плоды.

17 ноября 1923 года из Марселя на пароходе «Македония» Рерихи отбыли от берегов Европы и 30 ноября сошли в Бомбее на долгожданную землю Индии.

Глава III

[Индия. – «Чтобы привезти ларец». – Письмо С. Н. Рериха В. А. Шибаеву. – «Заманчив Великий Индийский путь». – Рабиндранат Тагор. – Д. Ч. Бос и Ч. В. Раман. – Сикким. Дарджилинг. – «Талай-Пхо-Бранг». – Местная медицина, флора. – Подготовка к Центрально-Азиатской экспедиции. – Связь с «внешним миром» через С. Н. Рериха. – 1924 г. Поездка Н. К. и С. Н. Рерихов в Америку. – Преемственность и самобытность в творчестве С. Н. Рериха. – Соприкосновение и расхождение граней искусства Н. К. Рериха и С. Н. Рериха. – 1924 г. Америка.]

Индия… Для кого-то она была и остается древнейшим очагом мудрости, хранилищем накопленных человечеством в течение тысячелетий Знаний. Кого-то Индия привлекала своей причудливостью и экзотикой. Кто-то стремился в Индию для того, чтобы в отшельническом подвиге обрести душевный покой. Кто-то рвался туда для наживы и наслаждения изысканными благами жизни. Купцы, монахи, ученые, паломники, авантюристы, писатели, чиновники, художники и просто путешественники всех рангов и обличий с незапамятных времен посещали Индию, по-своему воспринимали ее и щедро получали заслуженное по справедливости или, еще чаще, пытались овладеть незаслуженным.

О приезде в Индию через несколько лет после Октябрьской революции русского художника Николая Константиновича Рериха с семьей высказывалось в свое время много догадок. Самые фантастические легенды находили себе место на страницах западной печати, изощрялась в невероятных выдумках белоэмигрантская пресса, появлялись укоры и в советских изданиях за то, что Рерих якобы забыл о своем сыновнем долге, покинув Родину в трудные для нее времена.

Все это было далеко от истины, и, словно отвечая на незаслуженные упреки, обращаясь мыслями к созидателям Нового мира, Николай Константинович писал, что молодое поколение непременно преобразит серые будни в праздник труда и что не от них, строителей светлого будущего, он уехал, а для них: «чтобы им привезти ларец»[68].

Великими трудами дружной семьи Рериха в течение многих лет наполнялся этот ларец дарами древних культур народов Востока, однако доставить его по назначению суждено было уже не самому Николаю Константиновичу, а его сыновьям, чья верность и любовь к Родине сняли все несостоятельные догадки и не оставили сомнений в том, что именно побудило Рериха на долгие годы обосноваться в Индии и объездить многие страны Азии.

Да и сам Николай Константинович открыто декларировал свои взгляды и намерения в широко известной книге с многозначащим названием – «Алтай-Гималаи». Вышла она в 1929 году и открывалась путевой записью, сделанной еще в 1923 году по дороге в Индию: «Урус карош!» – кричит лодочник в Порт-Саиде, увидев мою бороду. Всюду на Востоке звенит этот народный привет всему русскому. И сверкает зеленая волна, и красная лодка, и бело-голубая одежда, и жемчуг зубов: «Карош урус!». «Привет Востока!»[69]

Восток всегда умел отличать друзей от врагов и в лице Рериха приветствовал настоящего друга, о котором много лет спустя индийский деятель культуры доктор Калидас Наг скажет, что он был: «первым русским послом красоты, принесшим в Индию бессмертный зов Искусства ‹…› и тем самым объединившим души России и Индии»[70].

Вспомним, что в своем завещании 1917 года Николай Константинович, упоминая о своих сыновьях, писал: «Пусть живут дружно и трудятся на пользу Родине». В 1939 году он повторяет: «Любите Родину. Любите народ Русский. Любите все народы на всех необъятностях нашей Родины. Пусть эта любовь научит полюбить и все человечество. Чтобы полюбить Родину, надо познать ее. Пусть познавание чужих стран лишь приведет к Родине, ко всем ее несказуемым сокровищам»[71].

Этот отцовский завет с детских лет и на всю жизнь запал в сознание Юрия и Святослава. Вступая на землю Индии, Святослав Николаевич, несмотря на свои молодые годы, зорко всматривался в то далекое и для многих еще «туманное» будущее, в котором духовная мощь его родного народа и народов Востока лягут в основу нового мирового сотрудничества. О масштабности мышления и уверенности в правоте того дела, непременным участником которого мог уже с полным правом считать себя и Святослав Николаевич, свидетельствуют такие строки из его письма к В. А. Шибаеву, отправленного из Индии в мае 1924 года: «Так хорошо слышать о работе. Ведь дело всемирное. И большие начала все таковы. С радостью будем смотреть в будущее, с радостью примем угрозы врагов, ведь они только могут грозить в своем безумии»[72].

«Заманчивый Великий Индийский путь», о котором так много и так долго говорилось в семье Николая Константиновича Рериха и к которому так тщательно все готовились, был не только путем, где «живет Красота», но для вступивших на него – путем, усыпанным терниями. Ни то, ни другое не проходило мимо внимания Николая Константиновича, Елены Ивановны, Юрия и Святослава. Восхищаясь памятниками Элефанты эпохи Гуптов[73], они отмечали разрушения, нанесенные еще португальскими захватчиками. Любуясь архитектурными шедеврами Ахмадабада, Джайпура, Дели, Агры, Николай Константинович указывал на несоответствие между этими величественными памятниками и новыми, чуждыми индусскому духу сооружениями. Побывав в давно опустевшей резиденции Акбара – в Фатехпур Сикри[74], обращаясь к славному прошлому страны и дутому тщеславию феодальной знати, доведшей Индию до нищенского состояния, Рерих заносит в путевой дневник: «Здесь великий объединитель страны хоронил свои лучшие мечты, так непонятые современниками. В Фатехпур Сикри он беседовал со своим мудрым Бирбалом и с немногими, понявшими его уровень. Здесь он строил храм Единого Знания. Здесь он терял немногих друзей своих и предчувствовал, как не сохранится созданное им благополучие государства. И Агра, и Фатехпур Сикри – все полно безграничною грустью. Акбар знал, как будет расхищено достояние, данное им народу. Может быть, уже знал, как последний император Индии дотянет до половины девятнадцатого века, торгуя мебелью своего дворца и ковыряя из стен дворца в Дели осколки мозаик»[75].

С первых же дней Рерихи всюду встречались с ужасающей нищетой больших индийских городов. Она безропотно существовала по соседству с роскошью и расточительностью махараджей, паразитирующих на истерзанном завоевателями теле Великой Матери Индии. На задворках их дворцов бездомные парии приносили последнюю пригоршню риса в жертву богу Ганешу[76] – слону счастья. «Не много счастья принесло им это изображение. Индию надо знать не только из дворца махараджи»[77], – замечает Николай Константинович.

Однако ни толчея базаров с жадными торгашами и жалкими факирами, манипулирующими с беззубыми старыми кобрами, ни глупое чванство привилегированных каст не поколебали веру Рерихов в ту Индию, куда они, преодолев множество трудностей, приехали.

Осмотрев достопримечательности Бомбея, Джайпура, Дели, Агры, Варанаси, Николай Константинович с женой и сыновьями доехал до Калькутты. Здесь Рерихи собирались повидаться с Рабиндранатом Тагором. В полной уверенности, что в родном городе его должен знать всякий, вышли всей семьей из гостиницы, не захватив с собой адреса, и наняли такси. Услышав имя «Тагор», таксист действительно тронулся с места, нимало не раздумывая, и, к великому удивлению Рерихов, доставил их к какому-то махарадже Тагору, о котором они не имели ни малейшего представления. Оказалось, что о поэте Тагоре таксист не знает. Расспросы десятка полицейских и почтенного вида прохожих помогли только лишний раз вспомнить о старой истине: «нет пророка в своем отечестве». Хорошо, что удалось все-таки вспомнить название улицы и таким образом добраться до дома известного на весь мир поэта, гуманиста и общественного деятеля – Рабиндраната Тагора. Сам он оказался в отъезде. Рерихов встретил его брат, глава так называемой «бенгальской школы»[78], известный индийский художник – Абининдранат Тагор. С ним, так же как и с его учеником и последователем – Асит Кумар Халдаром, директором школы искусств в Джайпуре, а в дальнейшем директором Государственного Колледжа искусств и ремесел в Лакхнау, у Рерихов сложились на многие годы самые дружеские отношения и тесное сотрудничество.

Очень перспективным для запланированной исследовательской работы в Индии оказалось знакомство с основателем научного института в Калькутте – Джагадиш Чандра Босом. Рерихи посетили лабораторию его института, где проводились интересные опыты по изучению чувствительности растений, их реакции на излучения человека. Это была по тому времени совершенно новая область науки. Д. Ч. Бос был ученым широкого диапазона и занимался проблемами физики, биохимии, биофизики, а также исследованием космических лучей, атомной энергии. В 1923 году, когда состоялась первая встреча Рерихов с Д. Ч. Босом, он занимался главным образом ботаникой, и Николаю Константиновичу приятно было услышать из уст крупнейшего индийского ученого высокую оценку трудов своего соотечественника – К. А. Тимирязева. В это время преподавал еще в Калькуттском университете всемирно известный индийский физик Чандрасекхара Венката Раман, организовавший впоследствии научно-исследовательский институт в Бангалоре. Талантливый организатор и прогрессивный общественный деятель, Ч. В. Раман в 1947 году был избран иностранным членом-корреспондентом Академии наук СССР, а в 1957 году ему была присуждена Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами». С Ч. В. Раманом у Рерихов также установились прочные контакты.

Ко всем новым знакомствам и связям с особым вниманием относился Святослав Николаевич. Он уже знал, что непосредственные сношения с деятелями искусства, литературы и науки Индии, так же как и с представителями ее деловых и общественных кругов, будут возложены именно на него. Поэтому присматривался он к деятелям освободительного движения, вникал в различные отрасли хозяйственной жизни страны, в частности интересовался промышленным разведением некоторых сельскохозяйственных культур, а также добычей и обработкой редких и малоизученных лекарственных средств восточной фармакопеи.

В Калькутте Рерихи долго задерживаться не могли. Они очень спешили в Сикким, поближе к Гималайской горной гряде. Их предостерегали от поездки в горы, которые в декабре были еще покрыты глубоким снегом. Дарджилинг, где Рерихи хотели обосноваться на более продолжительный срок, считался летним курортом, куда ездили спасаться от жары. Зимой же погода стояла там, по индийским понятиям, достаточно суровая. Однако только зимой можно было наблюдать оттуда без помех всю сверкающую серебром грандиозную панораму Гималайских вершин. Начиная с марта и до осени горы, большею частью, скрывались за пеленою тумана.

Неблагоприятные условия зимнего путешествия не испугали Рерихов. Николай Константинович и Елена Ивановна твердо придерживались и сыновьям успели внушить мудрую заповедь Востока: «лучше трудно подходить к большому, чем легко овладевать малым»[79]. Так уже в конце декабря 1923 года они предстали перед давно манившим их умы и воображение, величественным и вдохновляющим «Ликом Гималаев»[80].

Правда, сам Дарджилинг очень разочаровал Рерихов. Город портили окруженные заборами современные коттеджи, бунгало владельцев чайных плантаций и настроенные ими безобразные бараки для рабочих. Все это заслоняло красочность местного национального колорита. На семейном совете было решено, что такая «неталантливая Швейцария»[81] – сомнительный плацдарм для постижения гималайских красот. Хотя Рерихов и убеждали, что за пределами города подходящего жилья не имеется, они все-таки отправились на поиски и обнаружили именно то, что им было нужно, – отличный старый дом почти под самым Дарджилингом, расположенный в уединенном месте, на холме, в окружении вековых кедров. Отсюда открывался изумительный вид на цепь Гималайских вершин.

Дом пустовал, и Рерихи поселились в нем. Местные жители называли этот дом «Талай-Пхо-Бранг»[82], что было связано с его интересным прошлым. Когда-то в нем останавливался проездом далай-лама. С тех пор это место получило широкую известность, а сам дом – двоякую репутацию: некоторые считали, что в нем обитают привидения и нечистая сила, оборотясь черной свиньей, тревожит ночной покой жильцов. Другие же, наоборот, почитали дом священным и приходили к нему на поклонение.

Рерихам действительно случалось не раз просыпаться по ночам, но не от происков нечистой силы, а от пения и мерных ударов музыкальных инструментов, под звуки которых ламы и особенно усердные пилигримы в молитвенном экстазе обходили дом на коленях. В лунные ночи это было очень живописным зрелищем, так что на потревоженный сон сетовать было грешно. Тем более что здесь часто появлялись странствующие паломники из далеких мест – тибетцы, бутанцы, непальцы и даже монголы – и тем самым открывалась возможность приютить под своей кровлей на несколько дней интересных людей и узнать многие подробности о тех местах, по которым намечались маршруты будущих путешествий.

Базируясь в «Талай-Пхо-Бранг», Рерихи провели три экспедиции в горных областях Сиккима, Бутана и Непала. Изыскания в местах скрещения древнейших путей общения народов Азии дали много материала по истории культуры не только местных жителей, но и обширнейшего региона Центральной, Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии. В это время создавались живописные произведения Николая Константиновича, принесшие ему звание «Мастера гор», готовились первые научно-исследовательские труды Юрия, с новой силой развивалось художественное творчество Святослава.

Святослава Николаевича особенно увлекало изучение предметов искусства, обихода и культов, несущих следы сложных многовековых национальных переплетений и наслоений. Много времени он также уделял изучению местной флоры и народной медицины. Создавались первые ценные коллекции и гербарии лекарственных растений. Терпкие, богатые танином плоды горных растений с успехом применялись местными жителями против простудных заболеваний. Красная кора была известна как сильное антисептическое средство. Из цветов красного рододендрона приготовляли желудочные лекарства. На подступах к Канченджанге рос драгоценный черный аконит, цветы которого ярко светились ночью. Не они ли послужили возникновению легенд о волшебном «жар-цвете»?[83]

Народная фармакопея, особенно тибетская, широко использовала для целительства также и продукты животного мира. Причудливые на первый взгляд комплексы лекарственных средств и способы их применения при более тщательном изучении поражали своей продуманностью, основанной на практике и многовековых наблюдениях.

Отнюдь не «диким», а глубоко продуманным оказался и весь жизненный уклад местного населения. Правда, с одной стороны, он терпел немалый урон от искусственно привитых народу религиозных суеверий, а с другой – на него уже вел наступление пресловутый «западный образ жизни». Впрочем, последний добивался успехов только в городах типа Дарджилинг. В отдаленных долинах и селениях на крутых горных склонах жизнь текла в русле старых народных традиций, очаровывающих гармоничным сочетанием человеческого обихода с окружающей природой.

Приблизиться и прикоснуться к истокам этой гармонии, проследить пути ее внедрения в народное сознание, уловить влияние прошлого на современность и современного на наследие далеких времен – всем этим с большим усердием и увлечением занимались Рерихи.

О разносторонних знаниях, опыте и о практическом складе ума, чудесным образом не накладывающего оков на свободный полет творческой мысли художника, свидетельствует письмо Святослава Николаевича к В. А. Шибаеву, отправленное в начале 1924 года из Сиккима в Европу: «…Отсюда, из Индии, идет столько товаров и продуктов, нужных Европе. Вы пишете о чае для Латвии и монополии для Литвы, о привозе его из Цейлона, если цены дешевле бразильских[84]. Не можем ли мы быть Вам полезны в установлении связи? Дарджилинг – одно из самых крупных мест для чайных плантаций. О других продуктах скажу следующее: идут от нас пряности, как – кардамон, например, и другие. Затем – шафран, красные краски Mogit[85], Indigo, касторовое масло, Nux Vomica (для стрихнина и лекарств), затем белый волос Yak’s Tails очень известный в Европе[86]. Из других нужных продуктов идут Civet (для духов), Bears Bile (т. е. медвежья желчь)[87] для лекарств во все препараты против ревматизма, подагры, ишиаса и т. п. И, наконец, самый известный продукт, о котором я Вам уже писал, это мускус (Musk). Советую Вам обратить внимание на это дело, ведь мускус ищут „днем с огнем“ и мне случайно удалось найти источник. Тот мускус, т. е. который Вам будет послан, самый лучший сорт, без всяких фальсификаций, ибо идет от своих людей, а не из чужих рук. Итак – действуйте, узнавайте, наводите справки, а я всегда готов помочь Вам, в чем бы это ни заключалось. ‹…›

Вы пишете о Ваших занятиях музыкой. Что может быть лучше красоты и разве можно без нее существовать? И бедны те, кто закрывает свои глаза на нее, а их столько, столько! Совпадение звуков и цвета пробовали в Америке. Создали так называемый Color Organ, но это без звуков, только симфония одних цветов. Они проецируются на экране. Получаются очень интересные комбинации. Но согласования музыки и цвета еще не нашли, хотя факт Color Organ – уже крупный шаг вперед. ‹…› Приветствую все Ваши мысли в этой области. Области Красоты и Знания. Надо кончать. Уже поздно, а завтра надо рано вставать и приниматься за работу. ‹…› Много уже написал картин. Ведь здесь столько материала…»[88]

В этом письме нашли отражение самые разнообразные, для многих и вообще исключающие друг друга аспекты человеческой деятельности. Осваивая и сочетая их, Святослав Николаевич готовился к высоким творческим полетам и, одновременно, ограждал себя от риска споткнуться о первый же придорожный камень. Ближайшие годы готовили ему серьезные испытания на находчивость и умение зрело разбираться в сложных жизненных перипетиях.

Находясь в Сиккиме, Рерихи уже положительно решили вопрос о проведении большой Центрально-Азиатской экспедиции, рассчитанной на несколько лет. В состав экспедиции, возглавляемой самим Николаем Константиновичем, должны были войти также Елена Ивановна и Юрий Николаевич. Экспедиция могла стать своего рода «путешествием в неведомое». И не только потому, что ее маршрут намечался по малоисследованным, труднопроходимым горным и пустынным областям, но еще и потому, что административное подчинение этих областей было весьма неопределенным. Местные власти зачастую действовали там независимо от вышестоящих государственных органов, и актов грубейшего самоуправства нельзя было исключить.

Николай Константинович, как инициатор и глава экспедиции, не имел твердой опоры в лице какого-либо государства, в том числе и Соединенных Штатов Америки, под флагом которых экспедицию формально хотели провести. Дело в том, что Рерихи, продолжая себя считать русскими подданными, иностранного гражданства не принимали, а потому на соответствующую государственную защиту в полном объеме рассчитывать не могли.

Кроме того, Николай Константинович собирался пройти с экспедицией частично по территории Советского Союза, положив этим начало осуществлению своих основных планов о научном и культурном сближении народов Востока и России. А это усугубляло и без того сложное положение, так как подобные планы шли вразрез с политикой западных капиталистических держав и не могли встретить одобрения в государственных инстанциях США. Между тем начинать экспедицию без уверенности в финансовой помощи американских учреждений было бы вообще безрассудно. Так что успешное завершение небывалой по задуманным масштабам научно-исследовательской и художественной экспедиции в Азии зависело не только от преодоления всех случайностей трудного пути, но и от ограждения ее от возможных враждебных нападок и провокаций со стороны государств-колонизаторов, которые уже не раз чинили препятствия русским исследователям восточных стран. Выступая в дальний путь с территории тогда еще Британской Индии, экспедиция Рериха серьезно рисковала – это стало ясно уже на первых ее этапах.

Все эти обстоятельства требовали организации надежного «тыла» с верным сотрудником, который был бы посвящен во все детали начатого дела и хорошо ориентировался бы в тех общественных, научных и культурно-просветительных связях, которые в течение нескольких лет налаживались Рерихом в Америке, Европе и Азии.

Несмотря на молодость, Святослав Николаевич лучше, чем кто-либо, был подготовлен к выполнению этих сложных и ответственных обязанностей. Именно с них и началась самостоятельная деятельность младшего сына Николая Константиновича Рериха как представителя и продолжателя научной, художественной и общественно-просветительной миссии своего знаменитого отца. Почти все прямые контакты с «внешним миром» в дальнейшем осуществлялись всеми членами семьи Рерихов через Святослава Николаевича, и многое, предпринятое им по личной инициативе, открывало для плодотворной деятельности его отца и старшего брата новые перспективы.

В сентябре 1924 года Николай Константинович и Святослав Николаевич покинули Сикким. В Дарджилинге остались Елена Ивановна и Юрий Николаевич, который подводил итоги первых научных исследований в Индии. Николай Константинович должен был окончательно договориться с американскими учреждениями об организационной стороне экспедиции. Предполагалось также укрепить полезные связи с некоторыми европейскими учеными и посетить Посольство СССР в Берлине, чтобы заручиться поддержкой молодого Советского государства и проинформировать его руководителей о планах и целях экспедиции.

На этот раз отец и сын проехали от Калькутты до Бомбея через Нагпур, что значительно южнее первого маршрута Рерихов к Сиккиму. Богатая природа Индии, разнообразие обычаев ее многонационального населения развертывались перед ними во всей своей необычайной красочности, словно взывая к их кистям и палитрам. Выезжая из Бомбея, Святослав Николаевич был уверен, что покидает Индию не навсегда, что его жизнь, его искусство уже безраздельно связаны с этой прекрасной страной, частицу которой он вез с собой запечатленной на полотнах и любовь к которой – в своем сердце.

Направляясь в Америку, с тем чтобы впервые оторваться от семьи и взять на себя заботы о ее нуждах во время отсутствия отца, матери и старшего брата в длительной и опасной экспедиции, Святослав Николаевич чувствовал всю тяжесть поручения и ответственности, но не смущался этим. Усвоенные от отца и матери методы работы, общность взглядов на жизнь и долга перед нею укрепляли уверенность, что все будет исполнено с максимальной тщательностью и усердием. Это, конечно, не снимало тревог, связанных с предстоящей разлукой и началом самостоятельного жизненного пути.

Ближайшие задачи перед Святославом Николаевичем вырисовывались достаточно четко, но вместе с этим и трудности их выполнения вставали в полный рост. Ведь кроме тех обязанностей, которые ложились на его плечи, как на представителя семьи Николая Константиновича Рериха, Святославу Николаевичу нужно было многое сделать и для дальнейшего совершенствования в собственном творчестве. Путешествие по Индии и работа под наблюдением такого опытного педагога, как его отец, дали начинающему художнику очень много. Еще во время пребывания в Сиккиме его картины, вместе с картинами Николая Константиновича, посылались на выставки в США и находили там хороший прием и высокую оценку критики. Но все это было только первыми шагами в искусстве. Святославу Николаевичу необходимо было решить для самого себя еще много сложных проблем. Он не мог не видеть, что совместная работа с отцом автоматически накладывала свой отпечаток и на его живописные приемы. Художественное мировосприятие Святослава Рериха по существу мало чем отличалось от такового у Николая Рериха. Сын отнюдь не собирался отходить от традиций своего отца, от его взглядов на исключительное значение Прекрасного в искусстве и в жизни. Эти взгляды давно уже стали и его собственными убеждениями, и творческими стимулами. Однако Святослав Рерих не мог превратиться в простого подражателя Николая Рериха. Это означало бы вообще не состояться как художнику, независимо от достигнутого совершенства в подражании. Для сына и для отца это было одинаково ясно.

Конечно, такая проблема вставала перед ними не столько в родственно-личностном аспекте, сколько в свете общей для каждого ученика преемственности и самобытности собственного творчества по отношению к творчеству своего учителя. Для Святослава Николаевича эта общая проблема усложнялась двумя обстоятельствами. Во-первых, его философский образ мышления, взгляды на эстетику, его мировосприятие в целом – гармонично сливались с отцовскими. А во-вторых – мировая известность отца обрекала искусство сына на сравнительные сопоставления. Мир уже признал и восторженно принял одного Рериха. Не станет ли это помехой для объективных оценок и признания второго?

Эти возникавшие за пределами внутренней, духовной жизни отца и сына проблемы существовали независимо от желания или нежелания двух художников и никогда не вызывали между ними каких-либо недоразумений. Как отец, так и сын в полном согласии стремились одними и теми же жизненными и творческими путями к равнозначным для них идеалам и целям. Тем не менее проблемы эти все-таки существовали и вызывали подчас шумные разногласия среди критиков, падких на сенсационные, абстрагированные и поэтому ровным счетом ничего не определяющие оценки – «лучше» и «хуже».

Неизбежный и наиболее существенный для каждого молодого художника вопрос о самобытности, творческой индивидуальности в искусстве, в случае со Святославом Рерихом, из-за большой известности Николая Рериха, был почти неотделим от дополнительного, для большинства не менее важного вопроса: в чем его искусство сходится и чем отличается от прославленной и общепризнанной «Державы Рериха»[89] его отца? Как бы признавая за этим вопросом известную правомочность, Святослав Николаевич никогда не опасался его и не избегал, о чем свидетельствуют и ставшие традицией совместные выставки двух художников.

Безусловно, отличие между ними находило себе место уже в самом начале и было подсказано очевидным преобладанием определенного жанра в творчестве отца и сына. Святослав Николаевич тяготел к жанру портрета, который среди произведений Николая Константиновича почти совершенно отсутствовал. Однако разность жанра – отличие чисто «внешнее». К тому же Святослав Николаевич не собирался ради этого различия ограничивать диапазон своего искусства одним определенным жанром, хотя бы и наиболее близким ему. Пейзаж, бытовые сцены, символика органически сочетались в его творчестве с портретом и находили самостоятельное выражение.

Соприкосновение и расхождение граней искусства Святослава Рериха и Николая Рериха должно было вытекать из более глубоких причин, нежели сюжетная условность. И такие причины действительно существовали.

У отца и сына были однородные взгляды на функциональное служение искусства человечеству, и само понятие «служение», неприемлемое для разного толка формалистов и поклонников «чистого искусства», одинаково сильно давало о себе знать в самой основе их творческого кредо. Это сказывалось в заметных синкретических тенденциях их творчества, которые наблюдались не только в поисках закономерной взаимосвязи цвета, ритма, пластики, динамичности, но и в поисках нерасторжимости искусства как такового с непреходящей реальностью Бытия. Такой поиск приводил к свойственному мистериям смешению прошлого, настоящего и будущего, к предельной концентрации времени, а может быть, и к «исчезновению» его путем проекции «временного» в «вечное» и наоборот. И если «вечное» было у Николая Рериха и Святослава Рериха понятием идентичным, то «временное», уже в силу самих законов исторического времени, таковым быть не могло.

Быстротекущее и изменчивое время влекло Святослава Рериха к новым задачам, диктовало новые ритмы, требовало новых средств выражения. Зов времени – не только изменчивая, но и не однозначная величина. Безразличие к нему – смерть для художника. Однако каждый художник слышит и воплощает этот зов в своих творениях в свойственном его личности ключе. У многих такой ключ ничего, кроме слепой каждодневной толчеи и раздутых ею «страстей», не приоткрывает. Поэтому кто-то считает его вообще для искусства необязательным и, в погоне за «вневременным и вечным», впадает в абстракцию. Некоторые принимают «связь времен» за хронологическую последовательность событий и не выходят в своем творчестве из подчинения первому правилу арифметики. Однако реальная сила и ценность искусства заключаются не в копировании жизни, а в воздействии на живущих. Поэтому и «временное» с «вечным» сочетаются в произведениях искусства на неповторимых, индивидуальных путях свободного волеизлияния, приводящих творчество к действенной убедительности поверх всяких арифметических правил и формальных постулатов.

Проложить такие пути Святославу Николаевичу еще предстояло. Он не обольщался первыми успехами на избранном поприще и не преуменьшал коварства соблазнов «легких достижений», которые подстерегают каждого молодого художника.

Отец и сын быстро на этот раз миновали Европу. Важнейшие встречи и переговоры Николай Константинович отложил на обратный проезд через нее в Индию. Также и Святослав Николаевич предполагал посетить европейские страны в ближайшем будущем, чтобы отдать дань уважения и прикоснуться к прекрасным образцам из их культурного наследия. Особый интерес он питал к истории итальянского и испанского искусства, которое через Византию и Среднюю Азию впитало немало элементов из художественных традиций Востока.

Пробыв несколько дней в Париже, Рерихи держали теперь путь к берегам Америки. У Николая Константиновича оставалось совсем мало времени для улаживания дел в США. В Дарджилинге его ждала спешная работа по оснащению экспедиции. Ее выход из Сиккима по направлению к Кашмиру и дальше через перевалы западной части Гималайского хребта в сторону Алтая намечался на март следующего года. В декабре Николай Константинович договорился опять быть в Европе и, самое позднее, к началу февраля должен был вернуться в Индию. В резерве имелось всего два месяца. Большая часть оставшегося времени должна была уйти на переговоры, связанные с экспедиционными делами, и на разъезды. Так что Святославу Николаевичу приходилось рассчитывать в основном на себя. Ввести сына во все подробности своих американских и европейских общественных, культурно-просветительных и научных связей и начинаний Николай Константинович не успевал. Обнадеживало то, что среди руководителей нью-йоркских культурных учреждений находились такие близкие и испытанные друзья, как З. Г. Лихтман, М. М. Лихтман, Ф. Р. Грант и другие, кого уже хорошо знал Святослав Николаевич и на кого всегда можно было положиться.

Встреча с этими друзьями была радостной. Многое, нужное для оформления экспедиции, было ими уже тщательно подготовлено, так что эти хлопоты оказались для Николая Константиновича не столь уж утомительными, и завершились они самым наилучшим образом.

25 октября 1924[90] года в Нью-Йорке, в кругу близких друзей, было отмечено двадцатилетие Святослава Николаевича. Самостоятельная жизнь началась для него очень рано.

Глава IV

[Проект строительства Музея Николая Рериха в Америке. – Луис Хорш. – «Corona Mundi». – Создание экспозиции Музея Николая Рериха в Нью-Йорке. – Общество друзей Музея Николая Рериха. – Картина Н. К. Рериха «Помни». – Становление С. Н. Рериха на самостоятельный жизненный и творческий путь. – Изучение Святославом Рерихом восточных и европейских художественных школ и традиций. – Творческое кредо Святослава Рериха. – Ранние произведения Святослава Рериха. – Значение фона в картинах Святослава Рериха. – «Я иду одиноко» (1967). – 1928 г. Финансовое положение семьи Рерихов. «Министр финансов». – Институт «Урусвати». Становление. – Переезд в долину Кулу.]

В начале двадцатых годов жизнь в Америке била ключом. Еще ничто не предвещало небывалого экономического кризиса, разразившегося через несколько лет. Широкие возможности расширения материальной базы открывались и перед связанными с именем Н. К. Рериха культурно-просветительными учреждениями. Их руководители, после отъезда Н. К. Рериха с семьей в Индию, решили построить в Нью-Йорке большой дом, под кровлей которого могли бы разместиться музей, институт, международный центр искусств и другие учреждения, в деятельности которых принимал живейшее участие русский художник.

За одобрением этой идеи обратились к самому Рериху. И такое одобрение, вместе с эскизным проектом, было вскоре получено. Проект предусматривал строительство 24-этажного здания с помещениями для музея, выставочной галереи, театра, рабочих студий, лекционных залов и прочего. Верхние этажи здания отводились для квартир, плата за которые была бы доступна для художников, педагогов, артистов и других работников культуры и просвещения со средним достатком.

Известный американский архитектор Х. Корбетт взялся за осуществление этого проекта. С банком была достигнута договоренность о предоставлении ссуды на очень крупную сумму. Когда Святослав Николаевич проводил в дальнее путешествие отца, строительство развернулось по-американски быстро. Непосредственно строительством, как и прочими делами административно-хозяйственного характера, в Музее Николая Рериха ведал директор-казначей – Луис Хорш. Его познакомили с Рерихами еще в 1922 году. Бизнесмен с обширными связями в финансовых кругах США, Хорш проявил громадный интерес к культурной деятельности Н. К. Рериха и, казалось, был ценной находкой для малоискушенных в коммерческих делах членов директората Музея. Правда, их подчас шокировали развязность манер и невежество Хорша в области искусства, однако в хозяйственных делах он проявлял столько инициативы и находчивости, что без него вскоре было уже трудно обходиться.

По настоянию Хорша в первоначальный проект постройки были внесены изменения, которые вызвали значительные увеличения банковской задолженности и выплаты процентов по ней. Предстоящие дополнительные расходы Хорш намеревался компенсировать предоставлением некоторых помещений строящегося небоскреба коммерческим предприятиям, что отнюдь не входило в планы учредителей Музея Николая Рериха.

Святослав Николаевич не вмешивался в финансовые дела, порученные Хоршу. Следует сказать, что, хотя финансирование Центрально-Азиатской экспедиции и осуществлялось в основном через американские учреждения, тем не менее Николай Константинович Рерих и члены его семьи сохраняли за собой полную свободу действий и не ставили себя в исключительную финансовую зависимость от каких бы то ни было лиц или организаций. Само строительство небоскреба в центре Нью-Йорка воспринималось Рерихами и их ближайшими сотрудниками как реальный шаг к осуществлению идеи «объединения всех искусств под одной крышей», под каковым лозунгом и велось все дело. В дальнейшем Музей предполагалось передать в дар американскому народу, что и было отражено в специальных документах, составленных членами-учредителями. Первоначально Музей должен был функционировать на правах паевого общества. Н. К. Рерих и Е. И. Рерих, как директора-учредители, обладали долей паев, которые давали им возможность участвовать во всех делах Музея, однако, проживая за пределами США, они практически не могли такими правами пользоваться и поэтому официально передоверяли их директору-казначею Л. Хоршу.

Святослав Николаевич, держась в стороне от финансово-хозяйственных вопросов, принимал самое деятельное участие в культурно-просветительной работе всех учреждений, связанных с именем его отца. Большие знания и организаторские способности молодого Рериха были по достоинству оценены сотрудниками, и он был выдвинут на посты директора Международного центра культуры «Corona Mundi» и вице-президента Музея Николая Рериха в Нью-Йорке.

Возглавив руководство Международного художественного центра «Corona Mundi», Святослав Николаевич заметно активизировал деятельность этой организации, призванной, по замыслу ее учредителей, укреплять международные связи и дружбу между народами путем взаимообмена культурными ценностями. Верность основной идее, вызвавшей объединение «Corona Mundi» к жизни, и широкое практическое понимание ее Святославом Николаевичем много способствовали созданию той структуры, того направления, в рамках которых деятельность организации быстро расцвела. Даже краткий перечень мероприятий, проведенных этой организацией за годы ее существования, свидетельствует о большом вкладе в международную культурную жизнь. Так, центром «Corona Mundi» были проведены выставки: старых итальянских мастеров, русской иконы, художников Индии, старинного тибетского искусства, современных художников Бразилии, современных художников Австралии, современных художников Франции, современных художников Германии, искусства американских индейцев, портретов государственных деятелей Индии, американской графики и скульптуры. Были и коллективные, и персональные выставки начинающих художников, только еще пробивающих дорогу в жизнь. Некоторые из выставок носили характер передвижных и показывались не только в музеях разных городов США, но и в школах, высших учебных заведениях, библиотеках, госпиталях. Ознакомление с культурными творческими достижениями разных стран и народов шло небывало широким фронтом, ломавшим укоренившиеся представления об «искусстве для избранных».

Центром «Corona Mundi» организовывались также различные конкурсные выставки. Например, выставка, проведенная с целью отбора лучших декораций к операм «Аида», «Кармен», «Фауст»,

«Риголетто», выставки современных костюмов и одежды, выдержанных в заданных старинных, национальных стилях, выставки проектов современной мебели, текстиля и т. п.

С музеями и отдельными коллекционерами в разных странах было налажено самое широкое сотрудничество в деле обмена, пополнения коллекций, их специализированного подбора, экспертизы и каталогизирования произведений искусства.

Музей Николая Рериха был официально открыт 17 октября 1923 года, когда вся семья Рерихов находилась в Индии. В основу экспозиции легли 465 картин Н. К. Рериха, частично оставшихся в Америке после турне его выставок по американским городам, которое было организовано Чикагским художественным институтом, и частично созданных уже в самой Америке (серии: «Sancta», «New Mexiko», «Suita Ocean» и др.).

В 1924 году Николай Константинович пополнил коллекцию 80 произведениями, созданными уже в Азии. 23 ноября 1924 года состоялось открытие нового отдела музея, посвященного Елене Ивановне Рерих. В нем экспонировались четыре серии картин Н. К. Рериха: «Его Страна», «Зарождение тайн», «Сиккимский путь», «Гималаи».

Когда Святослав Николаевич занял должность вице-президента Музея, в нем уже насчитывалось свыше 500 картин его отца. Музею были переданы также несколько картин Святослава Николаевича, написанных в Сиккиме, и редкие коллекции предметов искусства народов Востока, собранные в экспедициях по Сиккиму, Бутану и Непалу. Среди произведений Н. К. Рериха были картины, написанные в разное время в России, Финляндии, Англии, Америке и, наконец, в Азии. Святослав Николаевич, присутствовавший при создании многих из этих произведений, лучше чем кто-либо разбирался в них. Поэтому при оформлении экспозиций в Музее, репродуцировании картин для различных изданий всегда широко пользовались его помощью и прислушивались к его советам. Ведь он прекрасно знал как произведения своего отца и все с ними связанное, так и вообще историю культуры народов, занимавшую значительное место в творчестве Н. К. Рериха.

В годы путешествия Н. К. Рериха по Центральной Азии собрание его картин в Америке регулярно пополнялось. В 1925 году было получено Музеем 72 полотна по мотивам Кашмира, Ладака, Малого Тибета, затем подошло 13 картин из известной серии «Знамена Востока», в 1927 году Музей получил 107 произведений, включавших уже и монгольские мотивы. У Святослава Николаевича не прекращалась работа по систематизации как картин своего отца, так и этнографического, фольклорного и другого научного материала, который поступал из экспедиции по мере ее продвижения по необъятным просторам Азии.

В ноябре 1926 года в Нью-Йорке было основано Общество друзей Музея Николая Рериха, вслед за которым аналогичные общества стали возникать во многих странах. К концу тридцатых годов их насчитывалось уже около восьми десятков. Причастный к почину этого массового международного культурного движения, Святослав Николаевич всегда находился в курсе его развития и поддерживал тесные связи с организаторами и участниками его отдельных, широко разбросанных звеньев. Корпоративность учреждений, вызванных к жизни художественной, научной и культурно-просветительной деятельностью Н. К. Рериха, вовлекала Святослава Николаевича в их обширную исследовательскую, лекционную, издательскую работу, в которой он выступал и как непосредственный участник, и как наиболее близкий и надежный посредник между этими звеньями и самим Николаем Константиновичем.

Перечисленное дает некоторое, хотя и далеко еще не полное представление о том обширном поле деятельности, которое открылось перед Святославом Николаевичем тогда, когда он только-только выходил на самостоятельный жизненный путь. Каждый шаг на этом пути привносил свои конкретные задачи, создавал новые ситуации. Сложившийся внутренний мир и уже достаточный духовный опыт предъявляли Святославу Николаевичу свои требования, подсказывали ему, что земной путь – это не просто «прохождение», оправдывающее поговорку: «день и ночь – сутки прочь». Нет, каждый шаг на этом пути – или восхождение к далеким горным вершинам, или скольжение под гору.

В одном из залов нью-йоркского Музея висела картина Николая Рериха «Помни», написанная незадолго до отъезда отца и сына из Сиккима. Величественная панорама Гималайской горной гряды, вершины, освещенные розовыми лучами восходящего солнца. Одинокий всадник покидает родное жилище. Где-то в низинах его ждут важные дела. Всадник оборачивается и окидывает прощальным взглядом свой дом, женщин, провожающих его в дальний путь, уводящие к небесам снеговые пики. «Помни, для чего ты покидаешь нас, что должен выполнить и почему должен вернуться сюда обратно!» – этот зов горнего мира обращен как бы и к самому Святославу Николаевичу, этот зов и вдохновляет, и обязывает, и вызывает сердечную тоску по горней Обители.

Как далек от этой Обители Духа низинный мир, в который пришлось погрузиться, как отталкивающе-чуждо море «житейской суеты», о котором еще до отъезда в Индию Николай Константинович писал:

Оторванный от семьи, Святослав Николаевич в свои двадцать лет должен был пройти все уготованные для одинокого «ловца» испытания. Он знал, что малейшая оплошность может низвести «ловца» до бесславной роли «загонщика». Но в мудром «Наставлении ловцу», которым отец вооружил сына, сказано:

Велико искусство постоянного восхождения, великими трудами достаются «запечатанные дары», но, может быть, самым великим и наиболее трудным искусством является умение делиться найденным с людьми, умение увлекать их за собою на крутые горние тропы восхождений? И не о этом ли, самом трудном, было завещано всаднику с картины «Помни»? Думается, что каждый творец духовных ценностей, каждый мыслитель, художник, писатель, композитор, артист, испытавший высокие творческие взлеты, чувствует великую ответственность, передавая обретенное в этих взлетах другим людям.

Период творческой отдачи наступил у Святослава Николаевича рано, но, подчиняясь чувству ответственности, он был поначалу очень осторожен в методах выражения своего внутреннего мира. Первые произведения Святослава Николаевича свидетельствовали о тщательном изучении художником различных школ и традиций. Индийская миниатюра, методы ее перенесения в монументалистику, каноны тибетской иконописи, мусульманская орнаменталистика и ее влияние на традиционный, свободный рисунок древнеиндийской живописи, элементы греческого, египетского, персидского искусства, проникшие в Индию еще при Александре Македонском, сложный, философски осмысленный сплав этих традиций в более поздних индийских национальных школах – все это интересовало Святослава Николаевича как искусствоведа и находило какое-то преломление в той, по существу, европейской школе живописи, питомцем которой он являлся. Память о Востоке постоянно вносила свои коррективы как в его исключительные способности наблюдать и анализировать окружающее, так и в его живопись.

В эти годы Святослав Николаевич много разъезжает по Америке, посещает европейские страны, встречается с художниками, деятелями культуры, учеными самых различных толков и направлений. Запад не перестал быть для Святослава Николаевича важнейшей школой и жизни, и искусства. Склонный доходить во всем до истоков, молодой художник с особым интересом относился ко всему, что было связано с эпохой Возрождения. Изучение по подлинникам произведений Леонардо да Винчи, Рафаэля, Джорджоне, Тициана, Микеланджело, Антониса ван Дейка, Луки Лейденского и других великих мастеров, ярких представителей и выразителей своей эпохи, являлось для Святослава Николаевича логическим продолжением того первого прикосновения к Прекрасному, которое он испытал еще в ранние детские годы в Петербурге среди собраний его богатейших музеев и в семейной обстановке.

Большое значение для Святослава Николаевича имели некоторые технические проблемы. Так, например, старые индийские мастера из-за климатических условий (сырость и температурные перепады) избегали масляных красок. Николай Рерих в поисках ярких, декоративных тонов почти полностью перешел на темперу, когда Святославу было всего два года. Так что именно европейское искусство оставалось для Святослава Николаевича школой мастерства масляной живописи, от которой, в основном в портрете, он не хотел отказываться и над которой много экспериментировал, добиваясь необычной для нее яркости, чистоты тонов и их устойчивости.

Сопоставляя индийские школы живописи XV–XVI веков с европейскими школами эпохи Возрождения, Святослав Николаевич, на примере могольской школы, возникшей на севере Индии в начале XVI века, наблюдал сложный процесс проникновения европейских влияний, занесенных португальцами и голландцами в индийские, персидские и центральноазиатские традиции. Большой интерес представлял для Святослава Николаевича и период застоя в индийском искусстве в начале XIX века, обусловленный приходом в Индию англичан, и последующее возрождение этого искусства в конце XIX века, когда тяготение к классическому наследию Индии вызвало к жизни так называемый Бенгальский ренессанс, с основоположниками которого – Абаниндранатом Тагором и Рабиндранатом Тагором – семья Рерихов поддерживала самые близкие и дружеские отношения.

Полученный на Востоке опыт изучения истории культуры и искусства углублял интерес Святослава Николаевича ко многим явлениям эпохи Возрождения как к классическому наследию Европы, которое способно внести новые, живительные струи в чем-то сильно деградирующее искусство Запада. Игнорирование функционального назначения искусства в жизни человека и человеческого общества сказывалось как на искусстве, так и на всем жизненном укладе западных стран. Разрыв между реальной жизнью и искусством разрушал основы того и другого.

Искусство, преобразующее жизнь, которая его порождает, по мысли Святослава Николаевича, должно аккумулировать в себе все самое лучшее, чем эта жизнь богата. Творческое кредо художника четко выражено в его словах: «Я лично стараюсь отобразить, что я вижу красивого. ‹…› Я считаю, что если вы что-то изображаете в картине, то это остается для будущего воздействия на других. В жизни, когда мы видим что-то некрасивое, мы можем от этого отвернуться, но когда это запечатлено, да еще с большим мастерством, то мы не можем ни уйти, ни изменить этого. ‹…› Поэтому я всегда искал красоту. ‹…› И передавая то красивое, что я видел, я передавал долю радости, которую сам при этом ощущал. ‹…› В природе есть много красивого. ‹…› Посмотрите на крылья бабочки. Как замечательны всевозможные комбинации их! Посмотрите на цветы, на кристалл, на игру красок в небесах, на море, и вы увидите, что мы окружены исключительной красотой. Только это нужно усмотреть и прочувствовать. Что может быть красивее крыльев бабочки? Вы спросите – зачем они так созданы? Несомненно, именно такими они были нужны, раз созданы природой. Она никогда не создает того, что ей не нужно. ‹…› И наше человеческое стремление к красоте – то же самое. Оно исходит из глубин нашей общей природы. И когда мы стремимся к Красоте, мы видим и понимаем, что это не что иное, как самое рациональное и практическое отношение к миру, к жизни»[93].

Всегда ли человек, устраивая свою жизнь на Земле, следует законам матери-природы и воздерживается от создания абсолютно никому не нужного или даже для всех вредоносного? Какое место занимает искусство в рациональном, практическом отношении к человеку и к окружающей его среде? Наконец, произведения искусства, получая самостоятельную жизнь, становятся ли нужными не одному только их творцу? Похоже, что каждый раз, беря в руки кисть, Святослав Рерих ставил перед собой эти вопросы, отлично понимая, что все попытки решить их, не отходя от мольберта, в свою очередь оказались бы беспредметными и нерациональными. Их реальное решение отсылает к многовековому опыту прошлых поколений, к сложнейшим явлениям сегодняшнего дня, к прогнозам на ближайшее и отдаленное будущее. На Востоке Святослав Николаевич слышал буддийское изречение: «Прошлого мы не помним, будущего не знаем, поэтому реально для нас существует лишь настоящее»[94]. С этим можно согласиться, однако отнюдь не потому, что с восходом солнца начинается все заново лишь для того, чтобы не опоздать на похороны содеянного к его закату. Подлинное осознание ценности и неповторимости настоящего заключается в том, что оно является прямым результатом «забытого прошлого» и единственной ступенью к достижению «незнаемого будущего». Сегодняшний день – это связующее звено в непрерывной цепи жизненных проявлений, это – вечное «теперь». Исключите это звено, и цепь рассыплется, и само это звено, лишась опоры, потеряет свою реальность, канет в небытие. Именно лишь действенное вхождение в жизнь сегодняшнего дня позволяет творцу ощутить и выразить в своем творчестве непреходящую истину вечности Бытия.

Такое вхождение в жизнь, всестороннее ее познание предшествовали у Святослава Рериха творческому самовыражению, несколько тормозили его. Молодой художник много и упорно работал, его произведения пользовались на выставках большим успехом, но он не спешил «заявить» себя и выставлялся сравнительно мало, даже очень мало, если принять во внимание имевшиеся у него в этом отношении возможности. Давали себя знать строгий отбор, взыскательная самокритичность, исходившая из повышенного чувства ответственности за все, что отдается людям. В одном из очерков Николай Константинович Рерих упоминает: «Святослав собирается уничтожить часть своих картин, которые перестали ему нравиться. Трудное это дело. Часто не угадать, что именно можно обречь огню»[95].

Действительно, такой отбор можно произвести, лишь глядя через призму многих ушедших годов. Через полвека после вступления на самостоятельную стезю жизни и творчества Святослав Николаевич скажет: «Когда долго идешь по жизненному пути, неизбежно начинаешь видеть, как много суетного в тебе и вокруг. Надо очистить душу от мелочной суеты, чтобы она могла наполниться энергией для самого главного: для предстояния перед Жизнью. Потому что каждый миг подлинной, полноценно проживаемой жизни есть предстояние перед Жизнью. Готовность и способность творить»[96].

Ощущение того, что лишь «предстояние перед Жизнью» дает художнику право стоять у мольберта, всегда определяло направление творческого пути Святослава Николаевича. Из его ранних, наиболее известных произведений можно указать на следующие:

– пять панно для фресок на восточные мотивы. Эти панно получили первую премию на Международной выставке в Филадельфии в 1926 году;

– панно с изображением двух разгоряченных скачущих коней, тоже для стенописи. Фрески Востока произвели на Святослава Николаевича, получившего также и архитектурное образование, большое впечатление и, по-видимому, стимулировали его творчество в области монументалистики;

– большое полотно «Святой Франциск» (1923);

– «Лама с рогом» (1924), картина исполнена в упрощенной, но очень яркой тональности. Портрет ламы на фоне сиккимского пейзажа;

– «Сиккимская женщина» (1924) – работница плантаций;

– «Мальчик из Непала» (1924);

– «Портрет корсиканской женщины» (1926);

– большое полотно «Мадонна роз» (1926) – портретное изображение на фоне террасовых склонов итальянского пейзажа, исполненное и в каких-то традициях ренессанса, и вместе с тем очень современное;

– портрет Наташи Рамбовой в восточном одеянии, на фоне восточного же, далеко не привычного для портретного фона панно с изображением крупномасштабных человеческих фигур. Решение – в ярких красках, по рисунку – лаконичное, можно говорить даже о графичности, но без малейшей тенденции замены живописи сухой схематикой. Привлечение атрибуций ушедших времен и далеких земель нимало не отодвигает в далекое прошлое саму модель. У вас не возникает сомнений в том, что эта молодая, красивая женщина принадлежит к нашему, двадцатому столетию и Восток для нее еще – только мечта, а не органически родственная, взрастившая ее жизнь.

Натюрморт, пейзаж, монументалистика прикладного характера, символические композиции, портрет и совмещение портрета с другими жанрами, отнюдь не случайное, а вытекающее из внутреннего мира модели, осваиваются Святославом Николаевичем не хаотически, а в строгой системе подчинения самому для него главному – проникновению в глубины человеческой души – в упорных поисках гармоничного сочетания личности с окружающей средой. Николай Константинович в одном из очерков, посвященных творчеству сына, приводит фрагмент из жизнеописания Ван Дейка: «Некто привел своего сына к Ван Дейку и, прося принять его в мастерскую, уверял, что сын его уже умеет писать фон портрета. Великий мастер справедливо заметил: „Если ваш сын умеет писать фон портрета, то ему у меня уже нечему учиться“»[97].

Фон портрета – это зримый образ вообще-то скрытого в самом человеке его духовного мира. Фон передаваем различными приемами – иногда исключительно тональностью и интенсивностью цветовых сочетаний. Но фон не может быть просто окружающей обстановкой, в которой человек живет. Фон – это излучения человеческой души, создаваемая самим человеком атмосфера его окружения, то, что на Востоке называют «аурой». Фотоаппарат, воспроизводя изображения разных людей на одном и том же фоне, не в силах этот последний изменять. Художник обязан подметить те изменения, которые в одну и ту же обстановку вносят разные люди. Но для этого художнику необходимо научиться проникать в самые сокровенные недра душ человеческих и обнаруживать всю сложность взаимосвязанности человеческого «нутра» с окружающим его внешним миром.

Люди и тот «мир людей», в котором они не только живут, но который они и творят своей сущностью, своими устремлениями, мыслью, надеждами, для Святослава Николаевича, как портретиста, были нераздельным целым. И, возможно, поэтому столь убедительными оказались его самые первые работы в большой серии портретов Николая Рериха. В данном случае ни субъективных, ни объективных преград, разделяющих художника и его модель, не существовало. Там же, где эти преграды приходилось преодолевать, жизненный опыт предшествовал у Святослава Николаевича опыту живописному. Первый как бы расчищал путь для второго. И вряд ли мы ошибемся, если скажем, что до того, как сделать «заявку» на место в искусстве, Святослав Рерих сделал большую и ответственную заявку на свое место в жизни.

Жизнь же, во всей своей неуемности, ставила перед молодым художником одну проблему за другой. Беспокойство за судьбу отца, матери и брата, находившихся в экспедиции, которую длительное время считали бесследно пропавшей, усугубляло беспокойство и за судьбу всех тех обширных общественно-культурных начинаний, успешное развитие которых во многом зависело теперь от его организаторских способностей. Ведь Святослав Николаевич лишь формально числился «младшим в семье». Вообще-то обыденной градации «старшинства» в их семье не признавалось. Каждый в полном объеме отвечал за дело, в котором сотрудничество строилось на принципе незаменимости, а не подчинения. Но при некоторых неизбежных обстоятельствах приходилось одному и заменять всех, и отвечать за все, и полагаться лишь на себя. Святославу Николаевичу, чаще других представлявшему семью единственно в своем лице, выпала трудная доля единоборствующего воина. Думается, что одна из его позднейших картин – «Я иду одиноко» (1967) – автобиографична. В каком-то аспекте она определенно отображает весь жизненный путь художника с самого раннего периода его самостоятельной деятельности.

В начале 1928 года были получены первые известия о том, что экспедиции Николая Рериха удалось вырваться из Тибета, где она была коварно задержана британскими колонизаторами, не желавшими допустить Рериха обратно в Индию после посещения им Советского Союза. Экспедиция держала путь в Сикким через перевалы Гималайского хребта. Святослав Николаевич немедленно покинул Соединенные Штаты, чтобы подготовить все необходимое для встречи экспедиции в Индии. С борта парохода он пишет В. А. Шибаеву в Ригу, что временно остановится в Калькутте, дабы «заняться разными делами, по возможности совмещая их с живописью»[98]. В числе перечисляемых дел упоминается о связях с американскими киностудиями и их представительствами в Европе, о необходимости детального изучения производства и рынков лекарственных растений и иных фармацевтических препаратов Востока, об экспорте из Индии в западные страны сырья для западной парфюмерной промышленности. Эти «разные дела» как будто плохо согласуются с живописью и углубленными занятиями в области изучения древних культур народов Востока. Однако в той дифференциации занятий и ответственности, которая сложилась между членами семьи Рерихов, на долю Святослава Николаевича выпадали как дипломатическая миссия «полномочного представителя», так и обязанности «министра финансов». Безответственные выдумки о полной зависимости Николая Рериха от милости американских миллионеров, инспирированные в основном завистливыми неудачниками белоэмигрантских кругов, обнаружили свою несостоятельность в середине тридцатых годов, когда группа американских бизнесменов попыталась подвести Николая Рериха «под банкрот». Как показали последующие годы, и материальное, и духовное банкротство постигло именно эту группу. Вопреки чаяниям заговорщиков Рерихи, преодолев временно возникшие затруднения, успешно продолжали развивать свою творческую, научную и культурно-просветительную деятельность и после того, как им пришлось отказаться от действительно существенной поддержки «его величества доллара». И огромнейшая заслуга в этом принадлежит Святославу Николаевичу, чьими неустанными заботами и трудами умело поддерживалась на нужном уровне та материальная база, без которой, в сложившихся обстоятельствах, независимое финансовое положение семьи в целом было бы трудно сохранить.

В мае 1928 года отец, мать и оба сына опять собрались все вместе в уже известном нам доме «Талай-Пхо-Бранг» под Дарджилингом. Проведенной экспедицией, принесшей Рериху-ученому большую известность, отнюдь не завершались его планы по изучению Востока. Находясь в 1926 году в Москве, Николай Константинович определил, что для окончания всей намеченной программы исследований ему потребуется не менее десяти лет. По возвращении из экспедиции необходимо было решить вопрос – в какой форме лучше продолжать столь успешно начатую работу? Возобновив контакты с научными учреждениями Азии, Европы и Америки, проявившими большой интерес к результатам экспедиции, Рерихи решили, что наилучшей формой явится самостоятельный институт, расположенный непосредственно у Гималайского хребта. Таковой институт и был официально открыт 24 июля 1928 года в Дарджилинге. Он был назван – Гималайский институт научных исследований «Урусвати». Структура института предусматривала возможность комплексного изучения большого круга научных проблем, и деятельность института была рассчитана на обширные интернациональные связи. Как и всегда, значительная роль в налаживании таких связей принадлежала Святославу Николаевичу. Директором института стал уже широко признанный в научных востоковедческих кругах – Юрий Николаевич Рерих. Святослав Николаевич принял на себя прямое руководство некоторыми секторами отдела естественных наук (ботаника, орнитология, фармакопея, кристаллография, тибетская медицина), а также исследованиями по истории искусств и культуры народов Азии.

На должность секретаря института «Урусвати» был приглашен вызванный из Европы Владимир Анатольевич Шибаев.

В процессе интенсивного первого периода организационной работы встал вопрос о переводе института в более подходящее место, чем шумный, полукоммерческий, полукурортный Дарджилинг. Выбор остановили на долине Кулу, в районе Западных Гималаев, на границе с Малым Тибетом. Эта историческая долина в археологическом, филологическом, этнографическом, а также геологическом, ботаническом и зоологическом отношениях предоставляла для исследований неисчерпаемый материал. Долину эту рекомендовал Рерихам также известный альпинист Ч. Брюс, который трижды – в 1921, 1922 и 1924 годах штурмовал Джомолунгму (Эверест). Долина Кулу славилась также прекрасным климатом, что является немаловажным условием для европейцев, решившихся на долговременное пребывание в Индии.

В декабре 1928 года Рерихи покинули Дарджилинг. До Патанкота благополучно добрались по железной дороге, дальше же пришлось снаряжать настоящий караван. В. А. Шибаев, присутствовавший при переезде, вспоминает: «На несколько машин погрузили домашнее имущество, картины, коллекции, различное экспедиционное оснащение. Особняком шла вся конюшня, находившаяся в ведении Юрия Николаевича. ‹…›

Первую ночевку организовали в Палампуре, на высоте тысяча метров. Это было в конце декабря 1928 года. Мне удалось достать елочку и маленькие свечи, и в далеких Гималаях засверкала традиционная русская рождественская елка. Следующая остановка была в Манди, где раджа предоставил для ночевки большую удобную дачу. К вечеру третьего дня, проехав на машинах ущелье Ут, мы достигли долины Кулу, которую местные жители часто называют „Долиной трехсот шестидесяти богов“. В то время горные дороги в этих местах были так узки, что движение по ним происходило лишь в одну сторону с двухчасовыми перегонами и разъездами»[99].

В долине Кулу Рерихам посчастливилось приобрести у раджи Манди участок с прекрасным двухэтажным домом для жилья. Дом находился на удобной площадке склона горного хребта на высоте 2000 метров над уровнем моря. Метров на триста выше по склону находилась другая площадка со строениями, которые после реконструкции и дополнительных пристроек можно было отвести для нужд института. В январе 1929 года Рерихи справили новоселье, и поселок Наггар в долине Кулу стал постоянным их местопребыванием в Индии и навсегда остался связанным с их именем. Однако Святославу Николаевичу часто и на длительные сроки приходилось покидать это так полюбившееся ему семейное «горное гнездо», с которым мысленно он никогда не расставался. «Там совсем другой мир, – замечает в одном из писем Святослав Николаевич, – и если включиться в него, его сущность и внутреннюю жизнь, то все другое отходит на дальний план»[100].

Глава V

[Долина 360 богов. – 1929 г. Поездка Н. К. и Ю. Н. Рерихов в Америку. – Обустройство в Кулу. – Сфера исследовательской деятельности С. Н. Рериха (естественные науки и история искусств). – Мастерская С. Н. Рериха. – Трудности, связанные с возвращением Н. К. и Ю. Н. Рерихов в Индию. – Жизнь семьи Рерихов в Кулу. Дом. – 1932 г. Участие С. Н. Рериха в выставке работ современных портретистов. – Раскрытие духовного мира человека в творчестве С. Н. Рериха. – Совмещение жанров. – «Кризисные явления». – Николай Рерих о картинах Святослава Рериха. – Симфоничность полотен С. Н. Рериха. – «Союз волшебных красок, чувств и дум».]

Священная долина Кулу, расположенная в северной части Пенджаба на границе Лахула и Тибета, – место пересечения древних путей многих племен и народов. Дальние пришельцы, смешиваясь с коренным населением и соседними раджпутами, сикхами, непальцами, монголоидными горцами, образовали здесь сложнейший этнический конгломерат. Достаточно сказать, что долину Кулу облюбовало 360 богов, и комбинация индуизма, буддизма и иных привнесенных верований создала своеобразную религию, в которой небожителям невольно пришлось пойти на взаимные уступки и искать пути мирного сосуществования на сравнительно небольшой площади. И они вполне преуспели в этом, ярким доказательством чему служат многочисленные праздники, отмечаемые дружескими визитами богов древней Кулуты.

Визиты эти сопровождаются торжественными процессиями. Одна из них, во главе со старейшей обитательницей местного Олимпа – богиней Трипурасундари, – не замедлила посетить и Рерихов в их новом жилище. К ее приходу успели достойным образом подготовиться. На площадке перед домом, под величественным деодаром была установлена статуя Гуги-Чохана на коне. Позднее изображение этой статуи обошло весь мир в фотографиях и репродукциях с картин Николая Константиновича Рериха. Подобранные в разрушенных временем храмах статуи Кали, риши Катрик Свами Нансиганга, Парвати, покровителя долины Кулу Нарасимхи – также украшали площадку и подходы к дому.

Вообще-то Трипурасундари не отличалась обходительным нравом. В расположенном невдалеке от жилища Рерихов древнейшем ее храме когда-то приносились человеческие жертвы. Однако тесное общение с соседствующими богами смирило ее свирепый нрав. Теперь походы Трипурасундари сопровождались музыкой и танцами. В свиту богини входили ее сестра Бхутана и бог Нага. Триумфальная процессия остановилась на широкой террасе окружающего дом сада. Сверкали разукрашенные золотом и серебром паланкины, в которых высоко над пестро разодетой толпой мерно колыхались «почетные гости». Гремели барабаны, развевались яркие знамена, в ритуальном танце молниями блистали кривые сабли, они символически разили воображаемых врагов. На самом деле приход богини Трипурасундари и ее свиты знаменовал не открытие враждебных действий, а радостный праздник. Люди пели, танцевали, веселились и, казалось, не знали горя и забот под могущественным покровительством целого сонма богов, сменивших местожительство в небесных сферах на цветущую долину Кулу[101].

Святослав Николаевич дважды, в тридцатых и в сороковых годах, запечатлел эту изумительную сцену в большой картине «Боги приходят» («Дуссера»).

Однако пение и танцы были хотя и любимым, но далеко не единственным занятием людей и богов Кулуты. Ее главный герой-покровитель – раджпутский раджа Нарасимха – согласно легенде, покинул свои владения, смешался с толпой скромных кули и под видом простого рабочего начал в долине Кулу новую жизнь, ратуя за справедливость и трудолюбие и карая зло и нерадивость. «Теперь он будет покровительствовать и „Урусвати“, нашему Гималайскому Исследовательскому Институту»[102], – записал Николай Константинович. «Урусвати» означает в переводе – Свет Утренней Звезды. Действительно, переселение в долину Кулу и связанный с этим новый период творческой и научно-исследовательской работы в этой древнейшей области Ариаварты[103] оказались для всех Рерихов утром славного дня ценнейших творческих достижений. Указывая на большую удачу с выбором места, Николай Константинович писал: «Гималаи в своем полном могуществе пересекают эти нагорья; по ту сторону их возвышается Кайлас, а еще дальше – Каракорум, и горное королевство замыкает на севере Кунь-Лунь. Здесь также дороги к таинственному озеру Манасаровар, здесь проходят наиболее древние пути тайных пилигримов. В этой области также находятся озеро Нагов и озеро Равалсар, местопребывание Падмы Самбхавы. Здесь пещеры Архатов и великое жилище Шивы – пещера Амарнатха; здесь горячие источники; тут триста шестьдесят местных божеств, число которых свидетельствует, как существенны эти места сосредоточения человеческой мысли на протяжении многих веков». «Эти камни говорят о прошлом. Но к северу от Кулу высятся белые пики главного Гималайского хребта. По ту сторону их лежит дорога к Лахулу и Ладаку, и главные белые гиганты называются Гуру Гури Дхар – Путь Духовного Учителя. Это понятие объединяет всех в устремлении к Высотам»[104].

Стремление к высотам знания, творчества, нравственного совершенствования, поставленным на благую службу человечеству, объединило и усилия Рерихов в решении новых задач их деятельности.

В апреле 1929 года Николай Константинович и Юрий Николаевич собрались в Америку и в Европу. После нескольких лет, проведенных в экспедиции, нужно было возобновить личные контакты с некоторыми учеными, заручиться согласием научных институтов Запада на совместную работу, организовать в Нью-Йорке филиал института «Урусвати» для стабильных сношений с американскими научными учреждениями в будущем. Для нью-йоркского филиала «Урусвати» везлись коллекции, собранные в экспедиции, в их числе и редчайший комплект Канджур-Танджура[105] – триста свитков буддийского канона на тибетском языке. Святослав Николаевич в 1929 году снял документальный фильм «Серебряная долина» (еще одно местное название долины Кулу), который также намечался к отправке в Нью-Йорк.

Все это должно было повысить интерес западной науки к Азии, к древнейшей культуре ее народов, отнюдь не погребенной под развалинами тысячелетних храмов, а живой, готовой к участию в строительстве будущего, к духовному совершенствованию ради уже стоящего на пороге Нового Мира – мира труда, справедливости и Космических полетов.

«Гуру Гури Дхар» понималось Рерихами очень широко, и они прилагали все силы к тому, чтобы «горнее узреть» смогло бы как можно большее количество людей. Были у Николая Константиновича в странах Запада и важные общественные дела. Он выдвигал на обсуждение свою идею об охране культурного достояния народов в случаях военных столкновений. Проект соответствующего международного Пакта, разработанный на основе предложений Н. К. Рериха, уже оформлялся в Париже юристами-международниками, с ними нужно было согласовать все детали и наметить конкретный план действий по продвижению Пакта на ближайшие годы.

В Нью-Йорке Николая Константиновича ждали также и на торжественное открытие музея его имени в только что построенном небоскребе, под кровлю которого перебрались и другие культурно-просветительные и научные учреждения, возникшие в Америке по инициативе и при участии русского художника.

Однако основная работа и творческие замыслы связывались теперь с жизнью в Кулу, поэтому Николай Константинович и его старший сын намеревались вернуться в Индию к концу 1929 года. Пока они были в отъезде, там оставались Елена Ивановна, Святослав Николаевич и секретарь института «Урусвати» В. А. Шибаев, на которых легла ответственная работа первого, организационного периода деятельности института «Урусвати»[106]. Значительной реконструкции требовал приобретенный для института дом. Между виллой «Холл», в которой жили Рерихи, и зданием института находился двухэтажный дом, который предполагалось использовать для приема и размещения приезжих научных сотрудников. В различных переделках и оборудовании нуждались и многочисленные подсобные сооружения. Велись заготовки для нового строительства, так как имевшиеся в наличии помещения не смогли бы обеспечить всех нужд института при намеченном расширении его дальнейшей деятельности.

Конец ознакомительного фрагмента.