III
У всех троих были чудесные голоса. Отец и мать их научили многим священным напевам; кроме того, поп Киприан выучил своего десятилетнего мальчика играть на гуслях. И так они втроём сладко играли и пели, что в праздничные дни, особенно долгими летними вечерами, народ толпами стал собираться под окно поповской избы, чтобы послушать песнь об Иове многострадальном, о чудном спасении трёх отроков в пещи огненной, или другое подобное сказание, которые отец Киприан умел искусно в стих перекладывать.
Слушал их народ, заслушивался и уходил умилённый…
И вдруг осенила благочестивого иерея дума: «Не расточаются дары Господни напрасно. Не дана ли мне, в сладостных голосах невинных моих отроков, возможность снять со своей и с чужой души тяжесть невыполненного обета?.. Сам Спаситель учил не зарывать в землю талантов… Пойду-ка я к старцу Евфимию, попрошу его разрешение и, коли он благословит, поставлю у порога моего кружицу для добровольных приношений на построение храма на бедном погосте нашем. Пусть народ слушает пение моих детей и в умилении подаёт, во спасение душ своих, посильные лепты».
И пошёл Киприан в Святолесскую пустынь, в скит отшельника Евфимия. В глухих дебрях лесных основал святой старец одну из первых иноческих обителей на Руси; но вскоре сожительство с несколькими братьями монахами, последовавшими за ним в пустыню, показалось ему тягостною суетой… Удалился он от заложенного им скита в ещё бо́льшую глушь дремучего бора; вырыл себе малую пещерку и там спасался в денных и ночных молитвах, видясь только с теми, кто имел до него неотложное дело. Без особой нужды не дерзали нарушать уединение святого старца даже братья его, иноки. По очереди, раз или два в неделю, тайком крадучись, они навещали пустынника; с низким поклоном клали на пороге пещерки его просфору и удалялись, не промолвив ни слова.
Однако тех пришельцев, кои к нему обращались с просьбой: «Благослови, отче, на беседу, во спасение души!», Евфимий осенял крестным знамением, выслушивал и давал наставление.
Радостный возвратился из скита отец Киприан и тотчас принялся за дело.
Перенёс он свою убогую хижину к самому кладбищу; поселясь возле самой часовни, стал безвозмездно совершать все требы: отпевал, хоронил, поминал православных, ничего для себя не требуя, лишь указывая просившим молитв его на вделанную в камень у самого входа в часовенку железную кружицу, с поклоном говоря каждому:
– Не для меня жертвуете, православные, – для себя самих, на построение храма, во имя Пресвятой Матери Господа нашего Иисуса Христа, – по обету здесь заложенного, да не выстроенного.
И давали добрые люди полушки и гривны, – кому сколько в силу-мощь было; давали тем щедрей и охотней, что нигде никто не слыхивал столь сладостного пения, как на служениях отца Киприана. Две дочери и отрок сын служили ему клиром.
Когда же наступали вешние дни, оконца и двери отворялись в поповой избе; семья выходила коротать долгий золотой сумрак на крылечко; туда Василько выносил свои гусли и, присев с сёстрами на ступеньки, первый подавал им голос. Когда юные голоса их разливались в хвале Богу, Создателю утренней и вечерней зари, солнца жаркого, и кроткого месяца, и ясных звёзд что вокруг них зажигалися в румяных ещё небесах, – тогда лужайка пред погостом покрывалась народом. Соседи из пригородов и горожане из-под кремля самого стекалися послушать дивное пение. Многим казалось, что Божья благодать, мир и любовь нисходят вместе с волнами звуков в смягчённые сердца. Многим хотелось молиться: им чудилось что ангелы Божии сходят с ясных небес и свои голоса примешивают к пению отроков… Полушки и гривны тогда частым дождиком стучали о дно кружки церковной, и радовалось сердце отца Киприана, слыша стук этот и внемля просьбам народа, говорившего его детям:
«Пойте, отроки Божии! Славьте ещё Отца Вседержителя, и Духа Святого, и Христа-Спасителя, и Пресвятую Матерь Его!.. Добро нам слушать вас! Пойте! А уж мы порадеем на построение храма».
Конец ознакомительного фрагмента.