VI. Тамбовский волк
Проблема перевода архиепископа Луки из Красноярска в одну из епархий центральной полосы России решалась несколько месяцев.
Шел непростой процесс согласования между Патриархией и Наркомздравом. Рассматривались разные варианты. Наконец обе стороны договорились: «Намерены перевести Вас в Тамбов, широкое поле деятельности в госпиталях и крупной больнице», – протелеграфировал народный комиссар здравоохранения РСФСР А.Ф. Третьяков.
15 декабря 1943 года на заседании Священного синода патриарх Сергий предложил перевести архиепископа Луку «с Красноярской кафедры на Тамбовскую, ввиду непосильных для старца внешних условий служения в Красноярске» (1).
Почти два с половиной года провел Лука на Тамбовской земле. Здесь он был награжден Сталинской премией за научные труды в области медицины. Здесь же им была начата работа над богословским сочинением «Дух, душа и тело».
Служение святителя в Тамбове началось 19 февраля 1944 года. Он поселился на частной квартире в маленьком одноэтажном деревянном доме, разделенном пополам, на две семьи, по адресу: ул. Комсомольская, 9. «Город недурной, почти полностью сохранивший вид старого губернского города. Встретили меня здесь хорошо», – сообщает он сыну Михаилу (2).
Лука полностью погружается в жизнь медика и архиерея. «В Тамбове я много оперирую, обучаю врачей трудным операциям, которых они и не видели, и выступаю с большими докладами-лекциями на окружной конференции Орловского военного округа и на больших конференциях; и в недалеком будущем надеюсь начать большой курс лекций по гнойной хирургии», – сообщает он председателю Совета по делам Русской православной церкви Георгию Карпову (3).
В начале 1944 года в Тамбове находилось более двух десятков госпиталей Наркомата здравоохранения. Архиепископ-хирург консультирует, оперирует, ведет научную и методическую работу в трех госпиталях. Работая в Тамбове в ранге профессора-консультанта, владыка участвует в конференциях врачей, где читает лекции по гнойной хирургии. Медицинские дела Луки идут замечательно, а вот церковные – совсем не просто.
26 февраля 1944 года архиерей, при вступлении на Тамбовскую кафедру, произнес проповедь в единственной действовавшей в городе Покровской церкви: «Мир вам, моя новая возлюбленная паства, мир вам, труждающиеся люди, мир вам, мои бедные люди, мир вам, голодные люди!
Пятнадцать лет были закрыты и связаны мои уста, но теперь они вновь раскрылись, чтобы благовествовать вам слова Божии. Открывайте свои сердца для восприятия моих слов.
О чем я буду вам говорить? Господь мне словами пророка Иеремии повелевает: «Пастыри, утешайте, утешайте мой народ!». Вот вы и примите мои утешения, мои бедные, голодные люди. Вы голодны отсутствием проповеди Слова Божия. Храмы наши разрушены – они в пепле, угле и развалинах. Вы счастливы, что имеете хоть небольшой, бедный, но все же храм. Он грязен, загажен, темен. Не сияет над нашими головами свет, который должен бы сиять, но зато в сердцах наших горит свет Христов. Взгляните вы, что делается в мире? Идет кровопролитная война. Враг разрушает города, селения, храмы, но его изгоняют наши войска из пределов нашей родины. В освобожденных местностях наш народ восстанавливает города, селения, строит заводы, – так и вы, подобно этим строителям, восстанавливайте разрушенные храмы, подымайте их из пепла и мусора. Свои храмы очищайте от грязи скорее. Несите сюда все, что у вас есть: несите полотна, шейте ризы священникам, – пусть они ходят не в золотых, как преподобный Сергий Радонежский. Давайте сюда живописцев, художников! Пусть они пишут иконы. Нам нужен ваш труд для восстановления уничтоженного, ибо храмы Божии должны вновь восстановиться и вера засиять новым пламенем».
Казалось бы, Лука говорит совершенно понятные, здравые вещи. Но в СССР многое было перевернуто с ног на голову, действовали двойные стандарты. Борьба с верующими трактовалась идеологическим аппаратом как борьба с контрреволюцией, а никакого преследования религии как таковой, по мнению чиновников, в СССР не было. Советские люди догадывались, конечно, что происходило в реальности, но не представляли масштаба сегрегации по религиозному признаку. Любое публичное напоминание о гонениях на веру воспринималось властями предержащими как клевета на советскую действительность. Когда, например, верующие Кировской области написали в ходатайстве об открытии храма неосторожные, хотя и справедливые слова: «после того, как горсовет разграбил церковь», уполномоченный Совета по делам Русской православной церкви передал заявление «соответствующим органам НКГБ для особой проверки» (4). Публично о насильственном закрытии храмов говорить было нельзя. И вот Лука расширяет зону правды: говорит о преследовании за веру и о поруганных святынях. И эта проповедь испугала прихожан. По воспоминаниям очевидцев, расходясь в тот зимний вечер из церкви, они не надеялись больше увидеть архиерея. Все обошлось, хотя уполномоченный Совета по делам Русской православной церкви (в дальнейшем – СДРПЦ) расценил слова Луки как «нездоровые высказывания» и отправил наверх соответствующее донесение (5).
В Тамбовской области ко времени приезда Луки было 44 района и 6 городов. По данным Тамбовского облисполкома, на 1 сентября 1942 года в области числилось сто сорок семь незакрытых церквей, однако они использовались как подсобные и складские помещения (6). Всего же закрыт был триста тридцать один храм (7). Действовали только храмы в Тамбове и Мичуринске.
Но религиозная жизнь не ограничивается двумя церквями. По данным уполномоченного, массовые богослужения в Кирсановском районе проводит бывший учитель о. Андрей Китов, а в селе Оржевке Уметского района, где церковь с 1939 года используется под ссыпной пункт, священник Василий Лазуткин. Недалеко от этого села в лесу рядом с бывшим мужским монастырем у родника собираются верующие и под руководством монахинь совершают богослужения.
Служат: в селе Текино (Сампурский район) – священник Смирнов, восьмидесятилетний о. Патрикий – в селе Бухаревка (Сампурский район). Его ровесник о. Ефим Акулин – в селе Вязовом (Туголуковский район), о. Павел Соловьев – в селе Кочетовка (Токаревский район). В самом Тамбове на Воздвиженском кладбище несколько незарегистрированных священников совершают требы (8).
Кто-то из незарегистрированных признает «патриаршую церковь», кто-то нет. И критикует «сергиан» за угодничество перед властями, называет их «обновленцами». Только в одном Кирсановском районе, как свидетельствуют документы, сложилась мощная церковная оппозиция. «В Иноковке монашки не признают попов, сами исполняют требы. В 1 и 2 Иноковке, Свищевке, Кавылки, Вячке, Калаисе и Осиновке – раскольнические районы» (9).
«Вообще же нелегальное богослужение носит массовый характер не только со стороны бывших священнослужителей, а даже и со стороны лиц, не имеющих на то прав; реальной борьбы же с ними никакой не ведется», – признается уполномоченный в одном из своих отчетов (10).
Историк Константин Обозный назвал избрание патриарха Сергия (Страгородского) «точкой бифуркации», то есть тем узловым моментом, который определил будущее Церкви на многие десятилетия. Не Декларация 1927 года митрополита Сергия, не его верноподданнические деяния по смещению неугодных властям священников и архиереев, а именно возведение его в патриархи. В этой точке существовали разные сценарии существования Церкви, все не было настолько детерминировано, как кажется на первый взгляд.
Может быть, правильнее считать такой растянувшейся во времени точкой бифуркации 1943–1948 годы, когда устанавливались новые правила игры. Религия, по мнению правительства, могла принести немалые дивиденды на международной арене, и отношение к ней менялось на глазах. И здесь многое зависело от активности духовенства и мирян, от их согласия или, наоборот, несогласия принимать предлагаемые советскими чиновниками правила игры, от их возможности продавливать нужные решения.
Крайней датой можно считать июль 1948 года, празднование 500-летия автокефалии Русской православной церкви. Руководство Московской патриархии планировало юбилейные торжества совместить с всеправославным совещанием, которое по своему составу и принятым решениям могло быть приравнено к Вселенскому собору. По замыслу окружения Сталина, на совещании должны были быть приняты решения, выгодные Советскому Союзу. Однако находящиеся в орбите Запада греческие церкви проигнорировали форум: они прислали своих представителей, которые непосредственно в совещании не участвовали и присутствовали только на юбилейных торжествах. Провал совещания можно считать отправной точкой охлаждения окружения Сталина к Церкви.
Архиепископ Лука, будучи абсолютно лояльным к советской власти, предлагал свой сценарий взаимоотношения Церкви и государства. Нельзя сказать, что это была некая идиллия. У владыки были свои сторонники во всех слоях церковного общества и при определенном политическом и социальном раскладе в стране, при большей поддержке его епископатом кривая могла повернуть и в его сторону. Луку поддерживали архиепископ Ставропольский Антоний (Романов), преосвященный Мануил (Лемешевский), живший тогда на покое в Тамбове, и другие. Но внешние условия не очень этому благоприятствовали, и введенная в советскую элиту церковная верхушка сделала выбор в сторону беспримесного «сергианства». Немного странно, конечно, читать о хлопотах в 1944 году калининского епископа Рафаила (Березина) о прикреплении его к спецраспределителю. На полях сражений льется кровь, народ пухнет от голода, работает по 12–14 часов, а тут такие шкурнические поползновения. Но прикрепление к магазину для «слуг народа» было реальной платой за сервилизм, и владыка, добиваясь своего, не без оснований ссылался на сложившуюся практику (11).
Сценарий Луки подразумевал бо́льшую свободу во взаимоотношениях Церкви и государства в рамках сталинской конституции. Чиновники СДРПЦ, по мысли святителя, следят за соблюдением законности, но не лезут во внутреннюю жизнь Церкви. Церковные же люди своим творчеством, своей работой укрепляют существующий строй и внутренне преображают его. Лука не устает подчеркивать, что без религии и религиозной морали общество быстро деградирует. В своей наивности он полагает, что власти рано или поздно поймут это и разрешат проповедь Евангелия, сами станут верующими. И симфония, союз власти светской и духовной, примет совсем иной характер, чем при патриархе Сергии.
Но пока государство не созрело, Церкви необходимо готовить почву. Для этого следует повсеместно открывать храмы, заниматься апологетикой и т. п.
Все эти мысли были изложены в письмах к патриарху Сергию (Страгородскому) и митрополиту Алексию (Симанскому). И то, что они внимательно изучались и церковным, и светским руководством, говорит о многом.
Мы видим, как Лука разворачивает программу церковного строительства в письме местоблюстителю патриаршего престола митрополиту Алексию (Симанскому) от 15 июля 1944 года.
«Народу надо помочь экстренными мерами в деле восстановления богослужения, ибо оно важнее всего… Медленно, нетерпимо медленно идет открытие церквей в селах, и надо ускорить его двумя мероприятиями:
1) Всемерно добиваться перед Правительством немедленного открытия тех многочисленных сельских церквей, которые сохранились неповрежденными, в которых есть и утварь церковная, и облачения, и книги; возле которых часто живут без дела священники, потому что заперты двери храма.
2) Строить новые, деревянные церкви – обыденки (а не молитвенные дома, о которых часто ходатайствуют). В каждом селе найдется несколько нежилых изб, которые можно разобрать и построить из них большую избу с небольшим алтарем, одной главой с крестом.
В Москве и во всех епархиях надо поскорее организовать мастерские по изготовлению церковной утвари и свечные заводы, иконописные мастерские и переписку необходимейших церковных книг, не ожидая, пока станет возможным печатание их».
Лука задается вопросом: где взять столько священников для вновь открытых храмов? «Найдем их там, где мы не ищем; не из окончивших семинарии и нередко недостойных священства, а в недрах народа Божия, среди простых и чистых сердцем овец Христова стада; и наша задача будет только в том, чтобы дать им минимум богослужебных, богословских и практических знаний, необходимых для священника… Мы теперь все же в гораздо лучшем положении, чем архиереи древней Руси, набиравшие священнослужителей из неграмотных мужиков. Даже в недавнее от нас время св. Иосафа Белгородского культурный и нравственный уровень священников был так низок, что святителю иногда приходилось пороть их розгами и плетьми».
Священники, по Луке, должны быть образованны, но для этого необязательно заканчивать семинарии: «Не дожидаясь открытия средних богословских школ, надо кликнуть клич в народе и находить достойных священства простецов, поручая образованным протоиереям и священникам вести индивидуальные занятия с ними по подготовке к священству. Ведь средние школы во всех епархиях откроются еще не скоро».
С вопросов внутрицерковных Лука переходит к миссионерским и апологетическим темам: «До крайности плачевно религиозное состояние советской молодежи. Она абсолютно невежественна в религиозном отношении, и ей надо было бы проповедовать Евангелие, как пермякам, мордве и черемисам. Это, однако, невозможно по советским законам, и проповедь среди молодежи возможна только двумя путями: богослужениями… и религиозным воспитанием детей через родителей… Советское законодательство разрешает ознакомление с религиозным учением молодых людей, достигших 18-летнего возраста, и следовало бы поставить вопрос об открытии воскресных школ для них.
Особой заботы требует религиозное просвещение нашей интеллигенции. Широко распространившееся, но и прежде сильное безбожие среди людей, более или менее причастных к современному научному знанию, нельзя считать явлением серьезным и сколько-нибудь глубоким. Чтобы избавить образованных людей от власти материализма, есть только одно средство: открыть пред ними безграничный мир трансцендентного…
Метапсихология, как мне кажется, послужит мостом между наукой и религией, и Церковь должна использовать эту новую, несомненно прогрессивную науку как средство для начального отрезвления безбожников по недомыслию…
За последнюю четверть века, несомненно, появилась в католических и протестантских странах большая, неведомая нам, богословская и религиозно-философская литература, доступа к которой нам следует всемерно добиваться…
Коллективным трудом христиан-ученых всех специальностей, объединенным компетентным архипастырским руководством, должна быть изучена и подвергнута критике вся антирелигиозная литература и создана новая, серьезная апологетика. Это большое дело займет не менее трех лет, и к тому времени отсутствующая теперь возможность издания богословских книг может открыться… Необходимо написать краткий критический обзор антирелигиозных нападок для руководства малообразованных священников.
Церковь жива и сильна кровью мучеников, страданиями исповедников, великими подвигами преподобных и ради них умножающейся благодатью Божией. Жития святых, конечно, неизмеримо сильнее книг и журналов по метапсихологии, и широкое распространение их в народе очень необходимо для обращения неверующих и колеблющихся… Весьма необходимо издать новый сборник житий, в котором не повторялись бы очень многочисленные и однообразные биографии святых, особенно мучеников, а излагались бы только самые яркие и святые подвиги мучеников и серьезно, подробно изложенные биографии великих святых, изъясняющие путь спасения».
В заключение письма владыка размышляет о ситуации внутри клира, о роли епископа в деле управления духовенством и о покаянной дисциплине к раскольникам: «Старые язвы духовенства и церковной жизни не излечены и страшными уроками революции. Общеизвестны важнейшие из них: корыстолюбие, небрежение в священнослужении, тщеславие и честолюбие, недостаток братолюбия. Важнейшим средством воздействия… была архипастырская любовь. Но и меры строгости, наказания и прещения необходимы и неизбежны, и плохи те архиереи, которые заботятся больше всего о том, чтобы жить в мире со всем духовенством, не восстанавливать их против себя, и потворствуют им в их прегрешениях. Очень важным и неотложным делом считаю я немедленное прекращение награждения священников митрами…
До крайности трудна борьба со всякими расколами и самочинием священнослужителей и монашествующих… И здесь на первое место должны мы поставить кроткое и любовное увещание… Но большая твердость и непреклонность в отношении неподчиняющихся и вожаков церковного разделения, запрещение их в священнослужении, лишении сана и даже отлучение от Церкви совершенно необходимы для искоренения расколов и разъединения» (12).
Положения своего письма Лука начал проводить в жизнь. И первые дела его оказались связаны с наведением порядка в доме Господнем, с чистотой риз служителей алтаря.
Архиепископ-исповедник сам составил чин покаяния для тех, кто «в малодушии своем убоялся страданий за Христа и избрал путь лукавства и неправды». Этот чин, на первый взгляд сугубо церковный, имел политическую проекцию. Ведь в свое время, как мы говорили, власти активно поддерживали «обновленческий» проект Церкви по всей стране. Тамбовская область не была в этом смысле исключением. В апреле 1922 года местное отделение ОГПУ получает из центра шифрограмму «подготовить попов». И эта подготовка тут же начинает осуществляться. Летом 1922 года в епархии формируются группы обновленческого духовенства. Епископ Тамбовский Зиновий решительно выступил против раскольников. И обновленцы совместно с властями принимают решение об отстранении его от власти. Было сфабриковано «дело о сокрытии церковных ценностей в Преображенском соборе», по которому к суду привлекли епископа Зиновия и ключаря собора протоиерея Тихона Поспелова.
Поддержка обновленцев на местах со стороны властей была разная. Если в Козлове в 1928 году из 10 церквей было только две, принадлежащие обновленцам, то в Тамбове из 13 церквей 10 принадлежало живоцерковникам. На такую диспропорцию обратили внимание даже в Москве. Член президиума ВЦИК П. Смидович в адрес Тамбовского губисполкома еще в январе 1927 года направил телеграмму следующего содержания: «В г. Тамбове действия местных административных органов привели к тому, что в руках одного религиозного течения «обновленцы» (при том меньшего) оказались почти все городские здания церквей. Другая часть верующих «староцерковники», при том очень значительная, получила три церковных здания. Президиум ВЦИК предлагает вам вновь пересмотреть вопрос о распределении молитвенных зданий». Но положение в городе существенно не поменялось. Обновленцам можно предъявить обвинение в том, что они отчасти стали виновниками закрытия и уничтожения большей части тамбовских приходских храмов в начале 1930-х годов. Народ перестал посещать эти храмы, содержать их было не на что, долги росли, и это становилось поводом к их закрытию, а затем разрушению. Последний обновленческий храм в Тамбове – Покровская церковь – был закрыт в 1936–1937 годах (13).
В годы Великой Отечественной войны начался активный переход обновленческих общин в лоно патриаршей церкви. После избрания патриарха Сергия этот процесс усилился. И.В. Сталин сделал выбор в пользу канонического православия, и этот выбор был вполне прагматичным: обновленцы не пользовались народной поддержкой и не признавались поместными православными церквями за рубежом и, стало быть, не могли быть использованы во внешнеполитических кремлевских играх.
Советская власть активно способствовала ликвидации раскола «слева», чиновник проводили «беседы» с обновленческим клиром, и клирики вместе с общинами переходили в подчинение Московской патриархии. Перед патриаршей церковью встала непростая проблема приема клириков-раскольников. С канонической точки зрения священники обновленческой церкви были рукоположены незаконно и их, после покаяния, посвящали снова в сан пресвитеров. Сложнее обстояло дело с женатым епископатом, которого РПЦ МП не признавало. На этой почве возникали коллизии, вроде той, которая произошла в Ставрополе. Женатый епископ Василий (Кожин) в 1945 году «не препятствовал воссоединению обновленческих приходов с патриаршими». После проведения уполномоченным «соответствующей работы» он «согласился отдать сорок приходов целиком». Но «был обманут»: Московская патриархия так и не разрешила епископскую хиротонию Кожина (14).
Просился перейти в патриаршую церковь даже первоиерарх обновленцев Александр Введенский, написавший в июне 1945 года письмо патриарху Алексию I. Но ответ, в котором говорилось, что его могут принять лишь мирянином и трудоустроить рядовым сотрудником в «Журнал Московской патриархии», его не устроил.
Проще обстояло дело с теми, кто был рукоположен до раскола 1923 года: их принимали через покаяние. Чин присоединения епископов совершался в зале заседаний Священного синода, в отсутствие простого народа. Покаяние рядового духовенства также проходило келейно – в алтаре храма (15).
Такую практику покаяния архиепископ Лука не одобрял. Он считал, что раз клирики публично грешили, то должны публично и каяться. Поэтому, «как указано в «Журнале Московской патриархии» № 1 за 1944 г., воссоединение обновленчества с православной Церковью, происходящее в зале заседания Синода, Святейший проводит неверно» (16). Лука сам составил чин присоединения и направил патриарху Сергию на одобрение.
Каково же было содержание этого чина, который совершался в тамбовском кафедральном Покровском соборе? «Содержание чина следующее:
На малом входе подводят к архиерею кающегося. Архиерей вопрошает: «Почто пришел еси к нашей мерности?»
Ответ: «Покаяться в великом грехе моем».
Архиерей: «Доброе и святое есть дело покаяние. Соверши же его со страхом Божиим».
Вновь поклоняется кающийся архиерею, и отводят его на амвон, и чтет покаяние: «Пред Великим и Всеправедным Богом, ему же мерзость, лукавство пред тобою, владыко святый, и пред народом православным исповедую мой смертный грех нарушения единства церкви и участие в расколе живоцерковном и обновленческом.
Уча свою паству идти за Христом путем тесным и прискорбным, я сам в малодушии своем убоялся страданий за Христа и избрал путь лукавства и неправды, забыл я обличающие слова св. апостола Иоанна Богослова: «Они вышли от нас, но не были наши. Ибо если бы они были наши, то остались бы с нами, но они вышли, и через это открылось, что не все наши». Не убоялся я грозных слов св. пророка Малахии: «Уста иерея хранят правду и закона ищут от уст его, ибо он вестник Господа Вседержителя. Вы же уклонились от пути, сделали немощными в законе многих, нарушили закон Левия, – говорит Господь Вседержитель. И я сделаю вас униженными и отверженными пред людьми, ибо вы не сохранили путей моих».
Горе мне, окаянному, ибо мне говорит Христос: «Кто соблазнит единого из сих моих верующих в меня, тому лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили в глубине морской».
Став на колени и воздев руки: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, Ты рекл еси пречистыми усты Твоими, яко радость будет на небеси о едином грешнике кающемся, нежели о девятидесяти и девяти праведных, не требующих покаяния. Прости же, Господи, и мне, грешному, тяжкий грех мой». Встав с колен и поклонясь архиепископу: «Прости и ты, владыко святый, и благослови». Поклонясь в пояс на три стороны народу: «Простите мя, отцы, братья и сестры и помолитесь о мне, грешном». Потом подходит к архиерею и творит земной поклон. Архиерей дает молитву разрешительную» (17).
Впервые чин присоединения был совершен 5 марта 1944 года в первое воскресение Великого поста на Торжество Православия. В общение с Московской патриархией был принят бывший обновленческий священник о. Симеон (Петров) из города Кирсанова. На литургии Лука сказал проповедь. «В 1922 году в Русской церкви появился страшный раскол живоцерковной кучки священников с некоторыми архиереями – не захотели поминать святейшего патриарха Тихона и отмежевались от него, убоясь гонений. В 1923 году они созвали свой самочинный собор и увлекли за собой хитростью, лестью и обманом часть доверчивых людей… Хранителями Истины нередко являются не архиереи и священники, а народ. И вот наш народ восстал против обновленцев. Обновленческих священников и архиереев гнали из церкви, сбрасывали с лестниц церковных, кидали в них камнями, срывали с них одежды священнические, разрывали мантии на архиереях, били их, клеймили позором. Правда, за это некоторые из православных пострадали, но за то получили венцы мученические. Честь и хвала защитникам православия!..
…святейший патриарх Тихон запретил в священнослужении обновленческих архиереев, но они не убоялись этого и продолжали служить. Вот и ваш храм и община были обновленческими, и вы повинны в этом грехе раскола. Горе, горе вам!
Вы слышали сегодня за литургией, как каялся, плакал об этом грехе священник Симеон, осознав тяжесть греха раскола, – так и вы кайтесь в нем. Идя на исповедь, откройте этот грех своим священникам и получите прощение» (18).
Тамбовский уполномоченный СДРПЦ увидел в составленном архиепископом чине политику. Этот чин, комментирует он, вызвал торжество и радость фанатиков, радующихся унижению обновленцев; слезы и плач людей, не понявших, в чем кается священник; возмущение и презрение к епископу, унижающему личность и авторитет священника – со стороны сознательных людей (19).
Архиепископ Лука оказался в окружении бывших раскольников. Даже секретарь епархии свящ. Иоанн (Леоферов) был из числа обновленцев. Вплоть до 1938 года он служил в разных обновленческих приходах на территории СССР. Затем был отчислен за штат и работал сначала счетоводом, потом бухгалтером на Тамбовской электростанции. В сентябре 1943-го его приняли в число клириков РПЦ и назначили настоятелем Тамбовского кафедрального собора. В дальнейшем, после пострижения в монахи с именем Иннокентий, его ждал карьерный рост и епископское служение.
О. Иоанн активно стучал на правящего архиерея, который даже не подозревал об этом. Задело его и резкое отношение правящего епископа к раскольникам, и 8 марта, то есть через три дня после чина присоединения, он сказал Луке, что «гонимы были мы, обновленцы». Лука ответил: «На вас, обновленцев, было не гонение, а выражение презрения народа. Гонимы были мы, староцерковники, от власти, так как архиереев, не пожелавших занять живоцерковнической кафедры, ссылали. Храмы закрывались. Обновленческие священники и епископы были агентами. Доказательством этого служит то, что у одного обновленческого священника по изгнании из храма в ящике нашли составленный список на староцерковных священнослужителей для ареста. В этом списке первым был я. В этом заключается путь лукавства и неправды. В большинстве обновленческие священники и епископы таковы, но среди них отдельные лица бывают и идейные. К таким я отношу бывшего кировского митрополита Иоанна (Мирдова), который еще до революции был социалистом. Он находил, что социализм и христианство совместимы. Он читает Ленина, Энгельса, изучает «Капитал» Карла Маркса. Я же считаю недопустимым убивать на это много времени. Лучше изучать Библию и св. Отцов» (20).
Известно, что Луке не были чужды идеи социализма и только воинствующий атеизм большевиков вынудил его оказаться в оппозиции к власти. Сам он читал и Ленина, и Маркса. Так что совет не тратить время на сочинения классиков марксизма-ленинизма относился к конкретному человеку, а именно к секретарю епархии. Епископ как бы просил его не быть столь привязанным к вертикали власти, хотел помочь ему обрести внутреннюю свободу. Не получилось. И спустя годы бывший секретарь Тамбовской епархии благоговел перед безбожником-уполномоченным и всегда брал под козырек. Не случайно чиновник СДРПЦ по Калининской области характеризовал его как человека, который «по вопросам современной жизни высказывает правильные суждения». «По натуре человек нерешительный, малодушен, трусоват», но «как управляющий епархией нас устраивает», – уверяет он свое начальство (21).
В 1943–1944 годах с помощью власти изживается и так называемый григорианский раскол. Он был инициирован группой российских иерархов во главе с архиепископом Свердловским и Ирбитским Григорием (Яцковским), по имени которого назван. Григориане, посчитав, что вследствие ошибок патриарха Тихона, вмешательства обновленцев и единоличного правления патриаршего местоблюстителя Петра (Полянского) «попраны права соборности в РПЦ», создали 22 декабря 1925 года для руководства церковью коллегиальный орган – Временный высший церковный совет (ВВЦС). Вскоре архиепископ Григорий и его сторонники образовали самостоятельное религиозное течение. Правда, к началу Великой Отечественной войны оно фактически исчерпало себя, и большинство его членов добровольно-принудительно поменяли свою юрисдикцию. Под давлением государственных органов под омофор патриаршей церкви переходят немногочисленные григорианские епископы – Фотий (Тапиро), Гермоген (Кузьмин), Иосиф (Вырыпаев), Феодосий (Григорович).
С открытием в Тамбове Покровской церкви там некоторое время служил григорианский протоиерей Николай Тюменев, который о своей принадлежности к этой ориентации поначалу не объявил, но архиепископ Лука узнал об этом и потребовал от Тюменева покаяния, на что получил отказ. Протоиерей ушел из церкви и служил частным образом, исполняя требы в домах верующих (22).
Еще более строго архиепископ Лука относился к «непоминающим», то есть к тем, кто так и не пошел под омофор патриарха Сергия. Он не только не допускал их в общение, но и считал возможным искоренять «крамолу» с помощью советской власти. Известны случаи, когда архиерей сообщал представителям СДРПЦ о богослужениях «раскольников» и просил их принять необходимые меры к их прекращению.
Храм, в котором служил святитель Лука в Тамбове, до 1993 года был единственной действующей церковью в городе. Скажем о нем несколько слов. Он был построен в 1763 году на месте деревянной церкви, воздвигнутой в честь освящения города (1 октября 1637 года). Он известен также как Старо-Покровская, или Солдатская, церковь в связи с тем, что с 1903 года по 1917 год она относилась к военному ведомству. После закрытия Покровской церкви в 1937 году в ней располагалось рабочее общежитие. Снова храм был открыт в 1943 году и требовал серьезного ремонта. При святителе Луке здесь было восстановлено почитание Тамбовской иконы Божьей Матери, для которой в нижнем храме устроили большой резной киот.
Владыка сумел организовать в соборе замечательный архиерейский хор. Возглавил его регент-композитор Сергей Александрович Богомолов, в прошлом питомец Тамбовской семинарии выпуска 1913 года. Кроме профессионального и любительского хора со временем появился еще и хор монашеский. Он состоял из монахинь и инокинь Вознесенского монастыря, которые после разгона обители жили по несколько человек вместе.
Итак, Лука оказался в окружении проверенного органами госбезопасности сервильного духовенства. И, конечно, ему совсем не хотелось опираться во всем на этих малодушных людей, бывших раскольников. Он пытается привлечь в клир тех, кто не побоялся пойти путем крестных мук.
«Штат арх. Лука старается подобрать из реакционно настроенного духовенства, а именно: при приеме первым вопросом ставит, обновленец или нет, а вторым вопросом, был ли под арестом. Когда же он получает ответ, что священнослужитель из староцерковных и был под арестом, то от таких охотно принимает анкету. Примером может служить священник села Текино, который освобожден из концлагеря в 1943 г.», – рапортует наверх уполномоченный СДРПЦ (23). В то же время, в пику «обновленческому стандарту», Лука настаивал на изменении внешнего облика священнослужителей. Он хочет, чтобы духовенство не стеснялось носить в общественных местах рясу, было узнаваемо даже по прическе. «Благочинному Леоферову предложил отпустить волосы, бороду и не ходить в светской одежде, а протодиакону Покровской церкви приказал больше не ходить в парикмахерскую и не носить светскую одежду. Сам арх. Лука намерен на намеченном Облздравотделом в конце марта областном совещании врачей присутствовать в архиерейском облачении» (24).
При легализации структур Московского патриархата многие вещи не оговаривались. И реальное положение дел выяснялось в обстоятельствах жизни. За годы террора идеологические работники и помыслить не могли, что «попы» могут что-то предпринимать без их ведома. Непокорных просто репрессировали. И вот, в точке бифуркации, некоторая независимость епископата в принятии решений натолкнулась на стремление советской власти подмять все под себя.
«Церковный проект» Луки подразумевал определенную инициативу правящего епископа без оглядки на мнение властей предержащих. Лука, по доносу о. Иоанна (Леоферова), начал выдавать справки такого содержания: «Священник NN находится со мною в каноническом общении. В священнослужении не запрещен и пользуется всеми правами священнослужения». Лука считал, что такой справки вполне достаточно для того, чтобы священник мог начинать служить и, в случае чего, предъявить ее сельсовету или райисполкому (25). Вскоре, однако, выяснилось, что такой справки недостаточно. И чтобы священник служил и совершал требы на территории своего прихода, нужна регистрация уполномоченного.
С регистрацией священников сразу начались проблемы. Так, в 1944 году уполномоченный отклонил регистрацию свящ. Добронравова, «как реакционера», а также отказался давать регистрацию священникам для проведения треб, так как СДРПЦ «запретил проведение обрядов, если в районе нет молитвенного дома» (26). Луке пришлось приложить немало усилий для того, чтобы о. Илья Добронравов все-таки вошел в клир Покровского собора.
И в дальнейшем святитель имел серьезные трудности в проведении нужной Церкви кадровой политики. Он чувствовал себя в епархии не вполне хозяином. Когда, например, решил отправить за штат, о. Богоявленского, то вынужден был звонить в Московскую патриархию и запрашивать телефонное подтверждение правильности увольнения священника. Лука уволил Богоявленского «за небратолюбие и корыстолюбие»: в течение нескольких месяцев службы в Моршанске тот купил себе дом и двух коров. Настоящее богатство по тем временам. Свое неподчинение указу Богоявленский объяснял тем, что его назначила на должность Московская патриархия. Ясно, что при этом он опирался на молчаливую поддержку тамбовского уполномоченного, который хотел совершенно подмять под себя архипастыря.
В Тамбовской области на первых порах очень плохо обстояло дело с открытием новых храмов. Лука порывался встретиться с верующими на местах, помочь им. Но подобного рода намерения пресекались на корню. В одно из посещений, рапортует уполномоченный, архиепископ Лука «поставил вопрос организовать ему поездку в одно из селений Тамбовского района, где нет действующей церкви, для беседы с верующими». «Мне удалось ему доказать, что эта поездка ничего не даст» (27).
Еще одна попытка оживления церковной жизни оказалась связанной с проведением собраний клириков и мирян. Однако власти отклонили идею на корню. Тогда Лука пишет обращение к верующим Тамбовской епархии: «Благословен Бог, положивший конец страшному голоду – не голоду хлеба и жажде воды, но голоду слышания слова Божия; отверзающий храмы наши и опять поставляющий нас, недостойных служителей Своих, пред святым престолом Своим…
…Пусть каждый принесет на алтарь Церкви Тамбовской то, что может. Искусные в иконописании да примутся за изображение ликов Христа и Его Пречистой Матери, ликов великих угодников Божиих и славных событий Священной истории. Могущие созидать иконостасы и утварь церковную, да явят свое художество и усердие. Имеющие ткани, для облачений священнических пригодные, хотя бы и самые простые, да принесут их в дар Церкви, а умудренные в шитье да сошьют ризы и стихари, покровы на престолы и аналои, воздухи и покровцы на священные сосуды, завесы для царских врат. Плотники и каменщики, столяры и кровельщики да принесут свой труд на ремонт церковных зданий. Имеющие книги богослужебные да принесут архиереям и настоятелям церквей. Певцы и певицы да составят хоры церковные, от чистого благочестия принося искусство свое на службу Богу…
…Всех вас, монашествующие и миряне, прошу словами св. апостола Петра провождать добродетельную жизнь между неверующими, дабы они за то, что злословят вас, увидя добрые дела ваши, прославили Бога в день посещения. Будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа. Любите героев-борцов славной армии нашей, освобождающей нас от рабства немцев, вторично распинающих Христа. Любите и почитайте великих и славных вождей народа нашего. Любите всех ближних и дальних, всегда помня слова Господа нашего Иисуса Христа: «По тому узнают, что вы ученики Мои, если будете иметь любовь между собой» (28). Как видим, это послание ничем не отличается от того, что Лука говорил раньше. Но уже сам факт его появления был воспринят СДРПЦ как демонстрация определенной независимости епископа от светской и церковной власти. Г.Г. Карпов пишет тамбовскому уполномоченному: «Неправильно сделал архиепископ Лука, послав послание «Ко всем православным христианам области Тамбовской», что, без получения предварительного разрешения со стороны патриарха, он делать не может» (29). Председатель СДРПЦ, высокопоставленный чиновник, не вправе сказать архиерею о том, что он может, а что не может делать, прямо. Это было бы расценено как вмешательство во внутрицерковные дела. Однако он последовательно выстраивает вертикаль власти. И что за беда, если при этом происходит нарушение православной экклесиологии. Даже в период «синодального пленения» Церкви местные епархии имели определенные свободы. И патриарх, в конце концов, первый по чести. Но здесь, в конструкции сталинского епископата, ему отводится ключевая административная, каноническая и политическая роль, он превращается в «папу», Москва становится православным Ватиканом. «Папой» удобно управлять. Таким образом, светская власть, помимо административных рычагов воздействия на церковь, получает дополнительные возможности проводить свою политику, не засвечивая себя, руками Московской патриархии.
Но инициатива Луки (а он не отказался от рассылки посланий, от попыток посещения забытых Богом мест, от всякого рода церковных акций и в дальнейшем) расширяет зону свободы Церкви. Патриарх всегда может кивнуть на такого рода «отступника»: мол, не слушает, а снять знаменитого хирурга с должности нельзя, международный скандал выйдет.
И властям предержащим в чем-то приходилось отступать, соглашаться на то, что «недопустимое», с их точки зрения, в какой-то момент становится допустимым. Лука для них всегда оставался занозой, которую они так и не смогли вытащить. Можно сказать, что люди, подобные святителю, отвоевали небольшое поле для маневров, для нормальной церковной жизни.
И все-таки главным действующим лицом в точке бифуркации являлся Совет по делам Русской православной церкви. Именно СДРПЦ формировал определенную ментальность и стиль отношений Церкви и государства, которые пережили советскую власть. Хотя и здесь была своя специфика.
Уполномоченные СДРПЦ работали в тесном контакте с областной номенклатурой и нередко проводили линию не СДРПЦ, а местной власти. Председатель СДРПЦ Г.Г. Карпов, опираясь на бывших работников спецслужб, сумел переломить ситуацию, поднять авторитет нового органа. Правда, областное начальство с ним далеко не всегда считалось и в дальнейшем, а по мере замены чекистов на идеологических работников значение органа упало. Тем не менее СДРПЦ оказывал мощное воздействие на религиозную политику в регионах. После войны правительство взяло курс на сокращение числа открытых во время оккупации храмов, в то же время оно разрешило открывать небольшое количество храмов на не занятой немцами территории. Первый уполномоченный, с которым столкнулся в Тамбове архиепископ Лука, Медведев, ориентировался в своих действиях на антирелигиозно настроенную областную администрацию. Он всячески тормозил открытие церквей и вскоре был снят со своей должности.
Карпов и его подчиненные, следуя указанию Сталина, старались не вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви и не лезть в церковный карман. Но понимали они эту жизнь крайне узко. Чиновники СДРПЦ не считали внутренним делом Церкви проповеди архиепископа Луки в Покровской церкви, публичное покаяние обновленцев, участие святителя на медицинской конференции в рясе и клобуке. Даже выдача Лукой справок о праве совершать богослужения священникам, не имеющим приходов, воспринимается руководством СДРПЦ как криминал. В этом случае гнев Карпова удалось укротить о. Иоанну (Леоферову), сообщившему, что ввиду нехватки храмов и зарегистрированных священников нелегальные службы проходят повсеместно. Наличие в селениях священников, готовых к окормлению и регистрации общин, будет способствовать выходу этих общин из подполья и ликвидации катакомб.
В вину Луке ставилась даже попытка «восстановления в Тамбове т. н. «мощей» (30). Речь в документе идет о возвращении Церкви мощей святителя Питирима Тамбовского. Карпов изначально отрицательно относился к передаче верующим мощей, правительство не издало ни одного правового акта, регламентирующего такую передачу. Но в рамках политики уступок верующим было передано ряд святынь. В 1946–1948 годах были возвращены мощи свт. Тихона Задонского, преп. Сергия Радонежского, свт. Алексия Московского, святой благоверной княгини Анны Кашинской… Честные останки свт. Питирима не были отданы Церкви. Вряд ли святитель Лука делал официальный запрос на этот счет. Скорее всего, он просто зондировал почву, но и этого было достаточно, чтобы обвинить его в непослушании.
Выстраивая вертикаль власти, СДРПЦ стремится унифицировать внутрицерковную жизнь, свести ее к работе комбината ритуальных услуг.
Эта унификация касается даже богослужения. Чиновники следят, чтобы духовенство не вносило в службы ничего, на их взгляд, нового. И если какие-то «новшества» в виде дополнительной ектеньи, проповеди, модификации обряда появляются, они сигнализируют наверх, и СДРПЦ руками Московской патриархии (то есть руками церковной канцелярии) наводит порядок. Особенно усердствовали «ревнители СДРПЦ» в эпоху хрущевских гонений. «Некоторые священники в целях более широкого охвата населения религиозной обрядностью идут на прямые нарушения канонических правил, и им это сходит с рук. Свящ. Кирильчук Игнатий в г. Джанкое 4 ноября 1962 г. окрестил окроплением одновременно 94 младенца», – сигнализирует уполномоченный Крыма (31).
СДРПЦ устанавливает свои правила игры. В его руках не только административные и идеологические, но и материальные рычаги воздействия. В СССР при плановом ведении хозяйства без разнарядки невозможно достать гвозди, бревна, цемент, кровельное железо, словом, все, что необходимо для ремонта храма. Епархиальное управление не может купить машину, построить церковную сторожку. Любое приобретение недвижимости немыслимо без санкции уполномоченного. 22 сентября 1945 года Наркомат юстиции СССР издал распоряжение № 18/35 для нотариальных контор, в котором говорилось, что они обязаны удостоверять в нотариальном порядке договора, заключенные церковными организациями о покупке, аренде и строительстве, при наличии у них соответствующих разрешений со стороны уполномоченных. Разрешение уполномоченного по делам Русской православной церкви также требовалось на приобретение дорогостоящих вещей.
В вопросах налогообложения духовенства чиновники СДРПЦ выступают в качестве экспертов: по их запискам финансовые органы понижают или, наоборот, повышают налоги.
На первых порах открытие храмов, несмотря на обилие заявлений верующих, идет крайне медленно. К октябрю 1944 года к двум действовавшим храмам в Тамбове и Мичуринске добавились лишь церкви в Моршанске и Кирсанове. Но вскоре процесс становится более динамичным. К октябрю 1945 года в Тамбовской области действуют уже пятнадцать храмов (32). К 1 января 1946 года открыто двадцать четыре прихода (33).
С первых дней управления епархией святитель ходатайствовал об открытии в Тамбове большого двухэтажного Спасо-Преображенского собора, который вместил бы всех молящихся. В Покровской церкви архиерею служить крайне сложно. «Она всегда полна народом, и даже в рядовой воскресный день невозможно пройти для каждения храма, и гаснут свечи и лампады от большой духоты, ибо церковь очень низка. В большие праздники неизбежны обмороки у молящихся от духоты» (34).
Власти утверждают, что собор открыть невозможно, поскольку он занят музеем. Лука побывал в недействующем храме и выяснил: «Верхний этаж собора занят не музеем, а только хаотическим складом музейного имущества, а нижний – небольшим складом имущества эвакогоспиталя» (35).
Но партийные чиновники не желают слышать доводы архиерея. Уполномоченный рапортует: «22 / III-44 г. архиепископ Лука был у меня в облисполкоме, где я с ним в присутствии начальника 2 отдела УНКГБ, который присутствовал как сотрудник облисполкома, вел беседу по вопросу отклонения открытия кафедрального собора и на вопрос: «Если Вы находите, что ответ Вас не устраивает, то можете поставить вопрос перед Советом», – он заявил: «Я поставлю вопрос перед Святейшим о переводе меня из Тамбова по примеру того, как я уехал из Красноярска, где не было для меня храма и я вынужден был ходить для совершения богослужения за несколько километров»» (36).
Луке не совсем понятно, кто же препятствует открытию Спасо-Преображенского кафедрального собора: местные власти или СДРПЦ? Карпов то обещает его открыть, то спускает дело на тормозах. Чиновники играют с Лукой в кошки-мышки и кивают друг на друга. 3 апреля 1944 года архиерей пишет письмо Г.Г. Карпову. Вариантов повлиять на решение властей предержащих у него немного. Только апелляция к собственной хирургической практике и ее важности для страны дает святителю небольшой шанс. И он старается им воспользоваться: «Помимо большого личного огорчения, этот отказ вносит серьезнейшую разруху в дело лечения раненых. Ибо наша единственная, убогая и малая церковь почти непригодна для архиерейских служений… Продолжать служение в ней я не считаю возможным, и если Ваш отказ в открытии собора, который готовы открыть местные власти, будет окончательным, то я буду вынужден перебраться в Мичуринск, где церковь гораздо лучше и вдвое больше, чем наша. Это сведет почти на нет мою хирургическую работу, так как там мало госпиталей и они плохо оборудованы» (37).
Но переезд в Мичуринск невозможен по двум причинам. Кафедра находится в Тамбове, и уполномоченный имеет административную власть не допустить Луку в мичуринскую церковь. И врачебной работы в Мичуринске тоже может не оказаться. Карпов об этом позаботился. В служебной записке наркому здравоохранения РСФСР А.Ф. Третьякову он пишет «о нарушении советских законов архиепископом Лукой»: «Повесил икону в хирургическом отделении эвакогоспиталя № 1414 в Тамбове и совершает религиозные обряды в служебном помещении госпиталя перед проведением операций; 19 марта явился на межобластное совещание врачей эвакогоспиталей одетым в архиерейское облачение, сел за председательский стол и в этом же облачении сделал доклад по хирургии». Карпов полагает, что Облздравотдел должен сделать замечание профессору и что «наличие в Тамбове только одной церкви и отказ в открытии второй церкви (собора) не может иметь связи с вопросом исполнения им обязанностей хирурга госпиталя» (38).
Игры вокруг открытия второй церкви в городе продолжались все время пребывания Луки на Тамбовской кафедре. В 1945 году он много раз посещает уполномоченного, просит открыть кафедральный собор или, как приемлемый вариант, церковь бывшего Вознесенского монастыря (39).
Светские власти готовы были хвалить владыку за его работу врача, они видели в нем классного специалиста, попавшего в «церковный омут». Однажды председатель облисполкома И.Т. Козырьков пригласил Луку к себе в кабинет и, желая выразить ему расположение, спросил:
– Чем вас премировать за вашу замечательную работу в госпитале?
– Откройте городской собор.
– Ну нет, собора вам никогда не видать.
– А другого мне от вас ничего не нужно, – ответил святитель (40).
Председатель облисполкома Козырьков и первый секретарь обкома партии Волков были комсомольцами двадцатых годов, они решительно боролись «с религиозным дурманом». Мало чем отличались от них по ментальности районные руководители. В июле 1946 года, сразу после перевода Луки в Крым, в Знаменском районе Тамбовской области по распоряжению райисполкома и Тамбовского облисполкома было взорвано сохранившееся в целости каменное здание церкви, «об открытии которой ходатайствовали верующие». Причем взрывные работы произведены силами военнопленных немцев в один из праздничных дней и в присутствии большого количества верующих (41).
Такого рода демонстрация в период заигрывания Сталина с Церковью свидетельствует о многом. Что бы ни говорило центральное руководство, этим путем оно «выпускало пары», борцы атеистического фронта получали эмоциональную подпитку. Вертикали власти было удобно держать в качестве церберов радикальных атеистов и с их помощью, а не только путем ограничительных мер проводить свою политику.
Показательный взрыв очевидным образом являлся публичным сигналом православным общинам. Еще в 1945 году власти запрещали ремонт церкви до момента получения разрешения от СДРПЦ на открытие храма. И уполномоченный был вынужден просить СДРПЦ разрешить текущий ремонт: «У большинства групп верующих уже заготовлен материал, хранят его в разбросанном виде… Многие из них согласны ремонтировать даже без гарантии на то, что здание им будет передано, главное сохранить здание, предохранить его от разрушения» (42).
И вот одно из пригодных к богослужению зданий взлетает на воздух. Это явный знак тем, кто приступает к ремонту храмов, не имея гарантий, что их откроют.
СДРПЦ в какие-то моменты вынужден был реагировать на инициативу местных властей довольно резко. В 1948 году в ряде регионов, в том числе в Тамбовской области, без согласования с Советом по делам Русской православной церкви, местные органы начали процесс самостоятельного слома или переоборудования храмов. 28 августа 1948 года Генеральный прокурор СССР в циркулярном письме № 7197 дал указание прокурорам областей опротестовывать распоряжения и постановления местных органов власти по этому вопросу (43).
Сталинское разрешение на беспрепятственное открытие храмов оказалось фарсом. За 1944–1945 годы в Совет поступило 5770 заявлений об открытии церквей, а было удовлетворено только 414 ходатайств.
Получив отказ на открытие собора, Лука, как и говорил об этом в облисполкоме, ставит вопрос перед патриархом Сергием о переводе его на другую кафедру. Святейший 4 мая 1944 года во время беседы с Карповым зондирует почву насчет перевода Луки в Тулу, мотивируя такую необходимость болезнью архиепископа малярией. Карпов уходит от прямого ответа, говорит, что нужно согласовать перевод с Наркомздравом РСФСР, но реально он против. У него собран обширный компромат на Луку, который не стал послушным инструментом в руках светской власти. Святитель в глазах председателя СДРПЦ – реакционер, которого нельзя приближать к Москве. Он смотрит на архиепископа глазами охотника, видит в нем хищного зверя и пытается загнать его в угол.
«Идет охота на волков, идет охота» – эти слова из песни Высоцкого как нельзя более точно отражают взаимоотношения высокопоставленного советского чиновника и архиерея. Егеря обложили «тамбовского волка» со всех сторон, повсюду вывесили красные флажки. «Тов. Карпов ознакомил Сергия с рядом неправильных притязаний со стороны архиепископа Луки, неправильных его действий и выпадов. В частности, что архиепископ Лука в хирургическом госпитале в своем кабинете повесил икону; перед исполнением операций совершает молитвы; на совещании врачей эвакогоспиталей за столом президиума находился в архиерейском облачении; в дни Пасхи 1944 г. делал попытки совершать богослужения в нефункционирующих храмах; делал клеветнические выпады по отношению к обновленческому духовенству и т. д.» (44). Сергий обещает «принять меры воздействия»: вскоре он пишет увещевательное письмо архиепископу, чтобы он был более сговорчивым.
В сборе компромата на «тамбовского волка» Карпов неутомим. Он пишет своему подчиненному в Тамбов: «Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР имеет сведения, что арх. Лука Войно-Ясенецкий организует нелегальные церкви в Тамбовской области. Прошу вас проверить правдоподобность этих сведений и если действия арх. Луки окажутся правдоподобными, то эти факты документировать путем получения заявлений от верующих или служителей культа. После этого вызовите к себе арх. Луку и потребуйте от него объяснения, на каком основании он проводит организацию нелегальных церквей по Тамбовской епархии. В случае если он заявит, что на это он получил санкцию от церковного центра, то возьмите от него документ, присланный из патриархии. Всю документацию, объяснение Луки, заявление верующих и служителей культа вышлите в Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР» (45).
Сведения об организации нелегальных церквей оказались уткой. Такой же уткой оказались и утверждения Карпова о совершении Лукой в госпиталях молебнов перед иконами. При личной встрече наркома здравоохранения РСФСР Андрея Третьякова со святителем-хирургом выяснилось, что в эвакогоспитале № 1414 он никогда не работал, а в госпиталях, им обслуживаемых, никогда икон не вывешивал. Но мнение Карпова насчет Луки не меняется. Просто накануне присуждения хирургу в сане Сталинской премии он вынужден умерить свой пыл.
15 мая 1944 года умер патриарх Сергий. Перед выборами нового патриарха в ноябре, с 21-го по 23-е, состоялся Архиерейский собор Русской православной церкви. На нем председательствовал местоблюститель патриаршего престола митрополит Алексий (Симанский). Власти сделали выбор в его пользу, и предстоящему Поместному собору оставалось только утвердить этот выбор. Архиереи пели «осанну» местоблюстителю. Но в их хор ворвался голос Луки. Он предложил вернуться к традиции Поместного собора 1917–1918 годов и избрать патриарха голосованием из нескольких предложенных кандидатур: «Великое и благое дело – единодушие епископов. Великое и благое дело, если открыто всеми епископами избирается достойнейший. Но еще гораздо более великое и еще гораздо более благое дело – предоставить избрание столь великого лица, как глава Русской Церкви, самому Господу Богу, как это было не только на Соборе 1917–18 годов, но и на тех соборах, которые избирали наших древнерусских патриархов. Их избирал Сам Бог» (46).
Послушное большинство не восприняло слова святителя. Но Лука остался при своем мнении. На Поместном соборе, который должен был состояться в Москве с 31 января по 4 февраля 1945 года, он намеревался внести предложение о выборе из трех кандидатов. За несколько дней до собора владыка был отравлен консервами в епархиальной столовой и не смог приехать в Москву (по другой версии – отравился сам).
В феврале 1945 года, сразу же после своего безальтернативного избрания, патриарх Алексий (Симанский) наградил святителя правом ношения на клобуке бриллиантового креста. Как бы постарался смягчить этой наградой возникшую размолвку. Светские власти также не оставили его без награды. Лука был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» – «за большую работу в госпиталях Тамбова, способствующую возвращению в строй раненых офицеров и бойцов Красной Армии, и успешную деятельность по повышению квалификации врачей» (47). Существует апокрифическая история о вручении награды в облисполкоме, куда святой по обычаю пришел в архиерейском облачении. На пожелания председателя облисполкома принести еще много пользы, делясь своим богатым опытом с медиками, архиепископ ответил: «Я учил и готов учить врачей тому, что знаю: я вернул жизнь и здоровье сотням, а может быть, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы не схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено отнюдь не по моей воле». Председатель залепетал, что прошлое пора забыть, а жить надо настоящим и будущим. Но владыка на это отрезал: «Ну, нет уж, извините, не забуду никогда!» (48).
В годы Великой Отечественной войны в Тамбовской области было около двухсот пятидесяти госпиталей, принявших более 600 тыс. раненых и больных солдат и офицеров. В областном центре имелись 21 госпиталь, 13 100 коек (49). Тамбовский областной отдел здравоохранения в 1943–1944 годах возглавлял А.С. Гаспарян. Это ему звонил нарком здравоохранения РСФСР Андрей Третьяков в начале 1944 года и предупреждал о приезде профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого: «К Вам приедет из Красноярска хирург, профессор, примите, создайте условия. Одновременно он будет служить в церкви архиереем».
«Работа в госпиталях идет отлично, зреет монография о лечении хронических огнестрельных эмпием плевры. Читаю лекции врачам о гнойных артритах… Свободных дней почти нет», – пишет Лука сыну Михаилу 10 августа 1944 года.
Святитель-хирург принимает активное участие в работе многих врачебных совещаний и научных конференций, которых в Тамбове в 1944–1945 годах, по данным В.А. Кученковой, было проведено 190.
Ко времени пребывания архиепископа Луки в Тамбове относится страничка воспоминаний о нем хирурга В.А. Полякова. Он пишет: «В один из воскресных дней 1944 года меня вызвали в Тамбов на совещание начальников и главных хирургов госпиталей Воронежского военного округа. В то время я был ведущим хирургом госпиталя на 700 коек, стоявшего в Котовске. На совещание собралось много народа. Все расселись по своим местам, и за столом президиума уже поднялся председательствующий, чтобы объявить название доклада. Но вдруг широко открылись обе двери, и в зал вошел человек огромного роста в очках. Его седые волосы ниспадали до плеч. Легкая, прозрачная, белая кружевная борода покоилась на груди. Губы под усами были крепко сжаты. Большие белые руки перебирали черные матовые четки. Человек медленно вошел в зал и сел в первом ряду. Председательствующий обратился к нему с просьбой занять место в президиуме. Он поднялся, прошел на подмостки и сел в предложенное ему кресло. Это был профессор Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий» (50).
Во второй половине 1944 года увидела свет монография профессора «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов». Издание книги именно Наркомздравом СССР придало ей форму руководства для военно-полевых хирургов страны. Еще раньше основные положения «Поздних резекций…» были включены в «Инструкцию по лечению огнестрельных ранений суставов», разработанную Учебным медицинским советом Наркомздрава СССР в апреле 1944 года (51).
Также в тамбовский период была напечатана монография Войно-Ясенецкого «О течении хронической эмпиемы и хондратах» (1944 год), а в «Сборнике трудов эвакогоспиталей Воронежского военного округа» (1946 год) вышла статья «О раневом сепсисе».
Святитель-хирург наиболее часто оперировал и ставил диагнозы в госпитале № 5355 (700–900 коек), который находился в Доме колхозника (ул. К. Маркса, 142/10). Он был предназначен для лечения раненых в нижние конечности. Госпиталь № 5894 (500 коек) располагался в здании бывшей школы № 21 (ул. Пионерская, 11). Здесь занимались грудной хирургией.
Оперативным лечением профессор Войно-Ясенецкий занимался и в других госпиталях. В частности, в тыловом эвакуационном госпитале № 5358 (600 коек), где занимались бойцами с огнестрельным ранением таза. И в госпитале № 5362 (400 коек), где проходили лечение раненые с тяжелыми повреждениями верхних конечностей, включая ранения крупных суставов (52).
Сравнивая летальность от огнестрельных остеомиелитов в тамбовских эвакуационных госпиталях с летальностью по итогам войны с Финляндией, исследователь П.А. Куприянов сообщает, что в Тамбове она была в 3,5 раза меньше; и почти в 4 раза меньше по сравнению с данными для других тыловых госпиталей страны.
Лука-врач очень востребован. В 1944–1945 годах он несколько раз выезжает в Москву на заседания пленума госпитального совета Народного комиссариата здравоохранения РСФСР, принимает участие в работе 4-го съезда сельских врачей в Тамбове (22–25 мая 1944 года), выступает на совещании начальников и главных хирургов госпиталей Воронежского округа. Пока идет война, власти вынуждены терпеть рясу профессора, в которой он является на совещания. Но после окончания боевых действий партийные чиновники запрещают ему выступать в рясе и с панагией. В 1946 году он пишет сыну: «Я получил предложение Наркомздрава СССР сделать основной доклад на большом съезде, который должен подвести итог военно-хирургической работе… На выступление в рясе не согласились. Я просил передать наркому, что принимаю это как отлучение от общества ученых» (53).
На тамбовский период приходится пик славы архиерея-ученого. 26 января 1946 года постановлением правительства выдающийся хирург, профессор Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений, изложенных в трудах «Очерки гнойной хирургии» и «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов», был награжден Сталинской премией первой степени. Из денежного вознаграждения в двести тысяч рублей сто тридцать тысяч Лука пожертвовал на помощь детским домам. О своем решении он сообщил телеграммой И.В. Сталину и получил в ответ благодарность. Оставшуюся часть премии он отдал своим детям (60 тыс. руб.) и неимущим (10 тыс. руб.).
После вручения государственной премии Лука становится медийной персоной. В то время информационные технологии не имели такого значения, как в наши дни. Власть предержащая решала большинство вопросов посредством карательных акций и тотального контроля. СМИ занимались пропагандой, промывкой мозгов. Но какие-то элементы ненавязчивых подсказок и достижения результатов посредством игры в их деятельности тоже присутствовали.
Уже в то время изображение жизни медийной персоны, к каковым относились крупные ученые, актеры, военные, передовики производства, партийные работники, сильно отличалось от реальности. В прессе существовали свои клише, штампы, которые выводили пиар-особу за рамки быта и возводили на пьедестал. Страна строила коммунизм, и ей нужны были герои. Попадание Луки в медийное пространство автоматически означало героизацию его образа: такова была медийная логика того времени – либо враг, либо герой.
В совсем другую эпоху, в начале нулевых годов XXI века, получило широкое хождение слово медиализация, которое может что-то прояснить в особенностях отражения образа Луки в медийном пространстве. Существует несколько значений медиализации. В медицине это способ коррекции переломов костей посредством аппарата Илизарова. В рекламе – построение усредненной модели покупателя. В узком филологическом смысле это усреднение фонетического облика слова, заимствованного сразу из нескольких языков. В широком гуманитарном – функциональная и смысловая интерпретация реальности посредством различных технологий. В СССР медиализация Луки шла путем построения усредненной модели на экспорт. При некоторой коррекции эта модель годилась для внутреннего пользования.
О Луке говорили как о патриоте своей страны и маститом ученом. Сам факт его существования – знаменитого хирурга и крупного церковного деятеля – свидетельствовал в пользу того, что религия в СССР больше не преследуется. Конечно, в прессе тех лет не говорилось о тюрьмах и ссылках, через которые прошел святитель. Зато всячески подчеркивалось, что он очень многое сделал для спасения жизни раненых воинов. Нигде не говорилось, что ему устраивают обструкции за ношение в публичных местах рясы и вознесение молитвы перед операцией. Зато подчеркивалась его верноподданническая позиция. Чтобы усилить нужный медийный образ, Луку просят написать в «Журнал Московской патриархии» несколько статей на патриотические темы. И он честно отрабатывает заказ. Мы поговорим о патриотизме Луки в отдельной главке. Сейчас нам важно просто отметить, что патриотизм советского извода становится важной компонентой пресс-портрета.
Конец ознакомительного фрагмента.