Святой самозванец. Глава 3 (Д. Р. Лэнкфорд, 2014)

Глава 3

Ариэль Росси не послушалась, когда Мэгги сказала, что хочет побыть одна. Вместо того чтобы покинуть солярий, она села рядом на марокканский коврик, скрестив ноги, держа на коленях серо-белую мягкую лошадку, и нахально уставилась на Мэгги. Какая самонадеянность. Ариэль унаследовала от отца не только смуглую внешность.

Девочке всего восемь лет, но уже ясно, что она избалована и упряма. Этого не произошло бы, если бы Мэгги была здесь и помогала ее воспитывать. Шармина, которая заняла место Мэгги, на все говорила «да». Она не проявляла твердости, необходимой с таким своенравным ребенком. И Аделина, мама Ариэль, тоже; она, очевидно, по-прежнему пыталась быть воплощением любви, тратила на других свое время и деньги, всегда была доброй и мягкой. Как такая женщина могла быть женой Феликса Росси, Мэгги не понимала.

– Милая, я сказала, что хочу побыть одна.

Ариэль сморщила носик, опустила глаза и пустила мягкую лошадку в галоп по коленкам. Лошадка напоминала Твинкл, ее шотландского пони. Он тоже был упрям и избалован.

– Нет, не хочешь, – возразила Ариэль.

Мэгги замерла.

– Хочу, и если надо, я могу вернуться в свою комнату.

– Останься здесь, тетушка Мэгги.

Это не прозвучало как распоряжение, но Мэгги не понравился отказ девочки сделать то, о чем ее попросили. Предполагалось, что Браун организовал ее похищение для того, чтобы выманить Феликса обратно в Нью-Йорк и расчистить путь к убийству Джесса. Но погиб сам Браун. И все равно Джесс умер. Дело рук Сатаны, осуществленное с помощью Феликса, этого ребенка и Сэма. Да и было ли действительно похищение? Мэгги не заметила у Ариэль никаких признаков пережитого стресса.

Мэгги откашлялась и заговорила – на всякий случай – добрым голосом.

– С тобой что-нибудь случилось примерно месяц назад?

Ариэль нахмурилась.

– Нет.

– Совсем ничего? Ничего странного?

Ариэль задумчиво подергала губу, пуская лошадку в галоп по дорогой ткани своего платья. Внезапно она подняла глаза:

– Я летала в Диснейленд на большом самолете.

Мэгги хотелось поднять глаза к небу, но она сдержалась. Какой бы Ариэль ни была избалованной и эгоцентричной, ей всего восемь лет. Мэгги уставилась на орхидеи, которые любила выращивать сестра Феликса; на них сиял солнечный свет, льющийся сквозь стеклянную крышу и стены солярия. Как могут по-прежнему существовать цветы? Как может светить солнце?

– Папа и мама послали женщину в мою школу с запиской, которая позволяла меня забрать, и мы поехали прямо в аэропорт. Мне даже не пришлось укладывать свои вещи. Она купила мне новые. Мы несколько дней жили в Диснейленде! Это было так весело! Но это случилось всего один раз. Мама и папа сказали, что больше никогда так не сделают.

Мэгги замерла.

– Ты разговаривала с мамой по телефону, когда жила там?

Ариэль посмотрела на нее, в глазах сквозила неуверенность.

– Нет. Всякий раз, когда мы ей звонили, она не отвечала.

Мэгги застыла, охваченная раскаянием, и ничего не сказала.

– Ты скучаешь по своему мальчику? – спросила Ариэль.

Скучает? Скучает ли она по нему? Мэгги захотелось кричать от ярости. Она несколько раз глубоко вздохнула, глаза были прикованы к пурпурным лепесткам орхидеи – три внутри, три снаружи, желтая сердцевина, где ждала пыльца. Через какое-то время она осознала, что Ариэль встала и подошла к ней. Одной рукой она прижимала к себе лошадку, другой гладила руку Мэгги.

– Если ты не можешь его найти, может, он не умер. Может, кто-нибудь увез его в Диснейленд.

Мэгги подняла Ариэль и посадила девочку на колени. Они молча обнялись в лучах сияющего солнца.

Сэм остановил угольно-черный «Рейнджровер» у обочины, всего через одну машину после лимузина, за которым следил. В нем сидела дочь той светской дамы, которая поручила детективному агентству Даффи выяснить, не трахается ли ее дочь с шофером. Дочери было девятнадцать лет, и она увлекалась татуировками, но, слава богу, как ему сказали, татуировки на обеих руках – временные. Зеленые пряди в ее волосах скоро смоет вода. Шоферу двадцать три года, он кореец, беден, зарабатывает на учебу в университете Нью-Йорка, чтобы получить степень магистра в области глобальных исследований. Если девушка не одумается, не смоет чернила и краску с волос и не начнет встречаться с достойным парнем, ее отправят в швейцарский интернат. Сэм пытался предостеречь родителей, что если они сошлют дочь в Альпы, татуировки могут стать постоянными, но они не захотели его слушать.

Сегодня семейный лимузин должен был отвезти ее в «Бергдорф», что на Пятой авеню. Но лимузин припарковали у магазина, где продается «одежда для улицы в стиле фанк».

Сэм приготовился ждать, время от времени поглядывая на пустое заднее сиденье «Рейнджровера». Феликс купил его много лет назад, когда Мэгги была беременна. Он держал его в гараже своего дома в Клифс Лэндинг, и теперь, когда она вернулась, отдал ей. Она тогда чуть не родила Джесса в этой машине.

Всякий раз, когда Сэм находился в этом автомобиле, он вспоминал ту давнюю ночь: Мэгги стонет на заднем сиденье, Феликс пытается остановить роды, хотя у него нет нужных лекарств, Сэм в багажном отделении отстреливается от людей Брауна. Он вынес Мэгги из «ровера» в темноту Центрального парка, где попал в перестрелку, после которой пролежал в коме десять лет, одиннадцать месяцев и четырнадцать дней. Он спас Мэгги и ее младенца, но очнулся другим человеком, с необузданным аппетитом и не помнящим себя.

Сэм вышел из комы всего шесть недель назад и обнаружил, что изнасиловал двух женщин, которых любил: Корал, которая отдалась бы ему добровольно в любой день; и доверчивую, любящую Мэгги, почему-то все еще девственницу, хоть она и родила ребенка.

Они обе его простили; по крайней мере он надеялся, что простили.

Сэм не испытывал удовольствия от вождения этой машины из-за всех этих воспоминаний, но Мэгги отдала ее для нового бизнеса, и он не смог отказаться. Какие бы правила она ни устанавливала для их семейной жизни, Сэм знал, что жена и ребенок нуждаются в еде и месте для ночлега.

Он наблюдал, как лимузин мягко раскачивается на рессорах, с дочерью и шофером внутри. Лично у него не было претензий к корейскому мальчику. Он не насиловал девчонку.

Сэм вздохнул, напомнив себе, что должен благодарить Бога за то, что вернулся и может разъезжать по Нью-Йорку. Как только смог оставить ненадолго Мэгги, он начал заново знакомиться с родным городом. Ездил по веткам метро из конца в конец и наблюдал за людьми. Садился в автобусы и ездил по улицам, на которых стало больше машин, наслаждался дующим в лицо ветром, вкусом еды, привыкал к одежде и прическам людей, так не похожим на те, что он видел десять лет назад. Снова он ходил пешком по жилым районам, возвращая силу телу, нюхал все – от тортильяс до круассанов в печи.

Он любил видеть глаза женщин – круглые и овальные, темные и светлые. Они могли обвенчаться с ним в местной iglesia[6], затрахать до смерти за один день, спасти его душу или проклясть, понести от него ребенка или убить ночью. Прежний Сэм ответил бы на некоторые безмолвные приглашения, просто чтобы посмотреть, выживет ли он. Новый думал о счастье только одной женщины. Двух, если ему когда-нибудь доведется увидеть Корал.

Кроме того, что башни-близнецы больше не возвышались над горизонтом города, самой заметной переменой, которую увидел Сэм Даффи в Нью-Йорке, была демография. По его оценкам, город разбух на добрых полмиллиона, возможно больше, за те годы, когда он лежал в коме под охраной у Теомунда Брауна.

Пользуясь любым предлогом, чтобы заговорить с незнакомыми людьми в городе, полном туристов, Сэм спрашивал дорогу и заводил беседы. Куда они идут? Чем занимаются? Он слушал акцент, опираясь на свой юношеский опыт моряка, и определял национальность. Удивлялся, видя больше азиатов, меньше белых и черных, и поразительно много носов, словно сошедших со стен храмов майя, или профилей с пирамид ацтеков. Если бы он не был уверен в обратном, то подумал бы, что находится в Техасе или другом пограничном штате.

Раньше Сэм знал, что в Нью-Йорке нет ни одного хорошего мексиканского ресторана. Теперь они проникли в «большое яблоко» и откусили от него кусочек для себя, особенно в районе Коронадо в Квинсе.

В поездах Сэм узнал, что пуэрториканский парад уже не является единственным большим мероприятием латиноамериканцев. Парни за камерами кабельного телевидения, снимавшие шоу, наводили объективы на задницы девушек. Мало лиц, только задницы, это гарантирует высокий рейтинг показа. Теперь в Нью-Йорке широко празднуют «Синко де Майо», День Мертвых и День независимости Мексики, «Грито де Долорес». Это означает костюмы charro[7] и china poblana[8], длинные красные и зеленые юбки. Появилось несколько десятков аналогов мексиканских городков. Сэм услышал новый термин – «Пуэбла-Йорк». Он относился к «poblanos», которые приехали из Пуэбло и сохранили старые традиции. «Неса-Йорк» относилось к более поздним иммигрантам из многолюдных поселений вокруг Мехико. Ему сказали, что обитатели Неса-Йорка часто смотрят свысока на более многочисленных жителей Пуэбла-Йорка.

Нью-Йорк изменился, и Сэму он нравился.

Две недели назад, надеясь найти на прежнем месте ирландский бар под названием «Молли Мэлоунс», он пришел в восторг, увидев, что зеленый трилистник по-прежнему висит снаружи, а бармен Пэт по-прежнему за стойкой. Каштановые волосы Сэма стали платиновыми, но Пэт остался все таким же плотным, медноволосым ирландцем. У него был такой вид, будто его вот-вот хватит удар, когда Сэм открыл дверь.

– Сэм, это ты, парень? Сэм? Господи, ты жив!

На его крик раздался топот ног по посыпанному опилками полу комнаты для игры в дартс позади главного зала «Молли Мэлоунс», обшитые деревом стены которого по-прежнему были увешаны рекламой «Гиннесса» и ирландскими сувенирами. То были пожарные и полицейские, легальные хакеры, поручители, таксисты, привратники и охранники.

Чарли, его старый соперник, сказал:

– Я знал, что тебя не могли убить, парень. У тебя слишком крепкая голова, ее нельзя проломить.

И он стиснул Сэма в объятиях.

Они полночи пили «Максорлис» и сотрясали стены «Молли Мэлоунс» бодрой, веселой, воодушевляющей версией «Поминок по Финнегану» в честь Сэма.

Они ввели Сэма в курс того, что произошло за те годы, что он проспал, и спросили о «горячей, как огонь, малышке» по имени Корал, которую он когда-то сюда приводил. Сэм ответил, что они с Мэгги собираются пожениться.

Когда он сообщил приятелям, что начинает свое дело, агентство «Детективы Даффи», они связали его с приятелем, у которого друг сдавал офисные помещения. Они разрекламировали его агентство в отелях, небоскребах, такси и судах Нью-Йорка и прислали Сэму первых клиентов.

С тех пор он был занят делом, и это помогало облегчить боль от воспоминаний о Джессе. Они были знакомы всего несколько дней, но Джесс был самым чудесным ребенком, какого когда-либо знал Сэм. Он бы до сих пор пребывал в оцепенении от горя, если бы у него не должен был родиться собственный ребенок.

В «Рейнджровере» он сделал заметку в блокноте: «11.30 утра. Следовал за лимузином до магазина на Пятой авеню». Помедлил, вспоминая свою юность, и написал: «Доказательства сексуальных контактов отсутствуют». Потом он вспомнил, что мать платит ему за правду.

Как раз в тот момент задняя дверь лимузина открылась, и дочь с шофером вышли, глядя друг на друга так, словно они одни на Пятой авеню. Тот Сэм, который возглавлял службу безопасности Теомунда Брауна, сдал бы их. Для Сэма влюбленного и полного раскаяния все оказалось сложнее. Их погруженность друг в друга заставила осознать, что еще изменилось в этом городе. Ранее славившиеся безразличием жители Нью-Йорка больше обращали друг на друга внимания с тех пор, как обрушились башни-близнецы.

Его сотовый телефон зазвонил, и он ответил по громкой связи, наблюдая, как парочка направилась к магазину одежды в стиле фанк, держась за руки.

– Да.

– Это Сэм Даффи? – Голос был женский, со смешанным нью-йоркским и южным акцентом, как у Мэгги.

– Кто говорит?

– Это Шармина, подруга Мэгги.

Даффи позабыл о парочке.

– В чем дело? Где она?

– С ней все в порядке. Я не поэтому звоню.

Он перевел дух.

– О, хорошо. Она хочет, чтобы я что-нибудь захватил по дороге?

– Нет…

Пауза тянулась чересчур долго. Сэм опять насторожился.

– Что-то случилось. Скажи мне.

– Я выдам ее секрет.

– Выдай.

– Ты заметил, что Мэгги как-то изменилась?

– Да, беременная женщина, горюющая о погибшем ребенке… помимо всего прочего.

– Я не могу это сделать. Мне не нужно было звонить.

– Нет, нужно. Где ты? – продолжая говорить, Сэм включил зажигание, следя за потоком машин, готовый тронуться с места и поехать туда, где находится Шармина.

– Не приезжай сюда, – возразила она. – Но, Сэм, ты представляешь себе, где твоя невеста?

– Где?

Слушая Шармину, Сэм записывал адрес в блокноте под фразой об отсутствии секса.

На балконе у Луиса Корал допила одним глотком остаток второго бокала «маргариты» и перевернулась на живот в шезлонге, скрестив поднятые ноги.

– Вот так я встретила Тео. Остальное ты знаешь, Луис, потому что это ты вел «роллс» в ту ночь, когда он купил ресторан, чтобы я могла достаться на десерт тому актеру.

– Да, я помню. – Он переключился с коктейлей на темное мексиканское пиво. – Твоя фамилия – Андерс. Норвежская?

– Ага. Сокращение от Андерсдоттир, дочь Андерса. Он умер, пытаясь добраться до моей матери в тот день, когда я родилась. У него случился инфаркт, когда он бежал к больнице. Свое невезение он передал мне.

Луис подошел к ней и приподнял ее лицо за подбородок.

– Ты могла бы стать моделью, женой богатого человека. Почему ты не попыталась добиться чего-то подобного? Ты не обычная женщина.

– Я действительно хотела танцевать.

– Так почему, – спросил он, – ты позволила Брауну увести тебя от этого?

– Слишком пышногрудая, – ответила она. – Слишком большая задница. Ты когда-нибудь видел фото Марго Фонтейн[10]? Ни сисек, ни бедер.

– О, это печально.

– Меня это не волнует. Я танцую каждый день.

– Ага! Так вот почему у тебя до сих пор идеальное тело. Ты могла бы стать кинозвездой.

Корал закатила глаза.

– Трудно представить себя кинозвездой, когда тебя трахают с восьми лет.

Он отступил на шаг.

– Eso es terrible![11] Тебя изнасиловали.

– Тоже мне новость.

– Кто это сделал?

– Тот мужчина, за которого моя мать вышла замуж.

– Muy terrible![12] А когда это случилось снова, вот здесь, всего несколько недель назад?

Корал перевернулась на спину и погладила живот, словно ей было больно.

– Оказывается, я не единственная, кого изнасиловал Сэм Даффи. Он и девственницей полакомился.

– Девственницей? Кто она?

– Мать клона. Сэм сказал, она каким-то образом все еще была девственницей. Поди разберись.

Она услышала, как Луис недоверчиво фыркнул.

– Ты его простила?

Корал вздохнула.

– Он не виноват.

– Ах, да, амнезия.

– Именно люди Тео подстрелили Сэма, когда он охранял Мэгги, как тебе хорошо известно. – Корал подняла глаза. – Что он видит в этой женщине, никогда не пойму. Возможно, ему было ее жаль. Это было так глупо – вынашивать вот так клона. Я бы никогда этого не сделала. Во всяком случае, у Сэма мозги были набекрень, когда он вышел из комы. Он не представлял себе, что он делает. Да, я прощаю его. Почему нет? Теперь с ним все в порядке.

Луис сжал серебряный кинжал, который не выпускал из рук.

– Сэм Даффи был там, в Италии, когда погиб Теомунд? Он имел к этому какое-то отношение?

Корал посмотрела ему в глаза.

– Сэма там не было. Он не имеет к этому отношения. – Это было правдой. – Тео упал с утеса и разбился. – Она постаралась не опускать глаз.

– Это правда?

– Да. Удовлетворен?

Он кивнул.

Она не чувствовала вины. Брауна, мерзавца мирового класса, убил порядочный человек. Только это был не Сэм.

– Ладно, твоя очередь, – сказала она.

– Что ты хочешь знать? – ворчливо спросил он.

Корал посмотрела на богато украшенный кинжал в мексиканском чехле.

– Ты – голубой?

Луис швырнул пивную бутылку в кирпичную стену пентхауса, она разбилась, разноцветные птицы заверещали и захлопали крыльями.

– Cabrona! Pinche retardada![13]

Корал затаила дыхание, оценивая мужчину, которого только что привела в ярость. Она была довольна, что сделала это. Теперь она могла судить, попытается ли он избить ее, если она будет работать на него, и позволит ли другим ее избивать?

Луис поднял палец, и этот палец дрожал, когда он говорил.

– Я – верующий человек! Я – человек веры. Я последователь Хуана Диего, которому Дева Мария явилась на Тепеяце в 1531 году и оставила свой образ на его плаще. Я родился 12 декабря, в день праздника Девы Марии Гваделупской, и я посвящаю ей свою жизнь!

Луис дрожал, как загнанный в угол жеребец.

Корал встала. Она, наконец, поняла его. Медленно подняла руки и обвила его шею, чтобы он смог положить голову ей на плечо. На мгновение он ей это позволил, и она чувствовала, как дрожит его тело.

Потом он шагнул назад и сильно ударил ладонями по своей грудной клетке.

– Это тело – храм, в котором обитает моя душа. Я никогда не оскверню его перед Девой Марией!

Она подумала, что если бы Луис не был так зол, он бы заплакал.

– Я не голубой, я дал обет безбрачия. Таким я и останусь.

– Ты всегда хранил невинность?

Корал увидела, как возвращается стальной стержень, и теперь понимала его источник.

– Всегда!

Она открыла холодильник и протянула ему другую бутылку, потом увидела, как слуга бесшумно подмел осколки.

– Расскажи мне о себе, Луис, – сказала Корал и снова села. «Он изящен, как скульптура ягуара, и опасен, как живой, – подумала она. – В душе он отверженный ребенок».

Луис гневно смотрел на нее.

– Америка становится страной латинос.

– Да, в каком-то смысле. Испанская культура вошла в моду.

Он фыркнул.

– Ты хочешь сказать – культура латинос! Это не мода! Это нарастающий прилив, который сметет царство гринго.

Корал уже давно сама думала об этом, но решила рассмеяться.

Луис гордо выпрямился и шагнул к ней.

– К 2125 году здесь будет больше латинос, чем гринго.

Она нахмурилась.

– Мы переходим границу, изо дня в день, и не возвращаемся. В ваших больницах мы рожаем наших младенцев, по три на одного вашего. Все больше нас предпочитает не говорить по-английски. В этом нет нужды. Наши две столицы латинос, Сан-Антонио и Лос-Анджелес, будут такими, как Майами. Те гринго, которые не говорят по-испански, скоро будут там уничтожены. Им придется переехать или жить на пособие для безработных.

Корал решила вызвать его на откровенность.

– Сомневаюсь, позволит ли Техас этому случиться.

– Они не смогут это предотвратить. Радуйтесь, пока можете. Уже к 2050 году вы, белые, станете здесь меньшинством. Мы уже преобразовываем ваш мир. Ты знаешь, что именно в штатах с самым многочисленным электоратом – Техасе, Калифорнии, Нью-Йорке, Иллинойсе – живут латинос? Вскоре только мы будем решать, кто будет президентом.

– Правда? Я бывала в Сан-Антонио, Луис. Встречала американцев мексиканского происхождения. Большая часть не утруждает себя голосованием. Они едва сводят концы с концами и не пытаются ничего захватить, меньше всего – страну. Самые процветающие из них хотят прекратить нелегальную иммиграцию не меньше всех остальных.

– Бывшие мексиканцы составляют восемьдесят пять процентов населения латинос в этой стране, и их число лишь растет.

Корал рассердилась.

– В таком случае нам ничего не грозит. Как ты планируешь это провернуть? – Она вытянула руку в сторону двери. – С помощью таких пеонов, как твой двоюродный брат? В каких временных рамках? Maňana?[14]

Она отметила, что он не дал ей пощечину.

– Ты говоришь, как дура. – Луис улыбнулся. – Те, кто переходит границу нелегально, – национальные герои. День за днем их жертва возвращает то, что когда-то было нашим: Техас, Нуэво Мексико, Сонора, Альта Калифорния.

– Другими словами, весь юго-восток?

– Да, некоторые наши семьи прожили в Америке триста лет, но большинство – всего три месяца, три дня. Знаешь, как это называется?

– Нет, Луис, не знаю.

– La Reconquista.

– Реконкиста?

– Да, возвращение день за днем того, что принадлежало нам.

– Давай скажем прямо. Ты считаешь, что наркобароны пытаются завоевать США?

– Нет! Не они. У них нет души.

– Тогда кто?

– Я, много таких, как я.

Она села.

– Господи Иисусе! Ты действительно считаешь себя Че Геварой или Сапатой[15], или кем-то вроде них. Что с тобой, Луис? Ты никогда таким не был.

Он сел напротив.

– Я всегда был таким. Только не показывал этого.

– Итак, другими словами, ты говоришь, что придет день, когда большинством из нас будут править мексиканцы, а не те, кто правит сейчас? Я хочу сказать, ya ni modo[16].

Луис ощетинился.

– Ya ni modo – мои родители не позволяли произносить это у нас дома. Они учили не сдаваться, учили, что проблемы и неудачи не являются неизбежностью.

– Никаких неудач? Ладно, тогда бывшие мексиканцы будут навязывать свою волю другим?

– Нет! Это поведение гринго, которые топчут сапогами весь мир. Мексиканцы сочувствуют людям, мы ценим семью.

– Да? Поэтому большинство мексиканцев бедны, как мыши, а ничтожная горстка так богата, что не могла бы все потратить, даже если бы пыталась?

– К счастью для Америки, она получает дешевую рабочую силу. Во всяком случае эта страна становится такой же.

Корал скорчила гримасу.

– Есть большая разница между американскими и мексиканскими бедняками.

– У Мексики есть проблемы, но это моя страна. Ты – гринго, и тебе не понять.

Она вздохнула.

– То, что ты говоришь, не имеет смысла, Луис: завоевать тех, кто завоевал ваших завоевателей? Ты выступаешь только от половины своих генов. А как насчет другой половины? А как насчет ваших ацтекских – прости – мексиканских предков? Кто выступает от них?

– Я! – зарычал он. – Ты не найдешь ни одного памятника конкистадору в Мехико, хотя мы говорим на их языке и их кровь течет в наших жилах.

В его героической позе Корал почти видела Монтесуму до прихода испанцев, видела Кортеса на коне, видела Куаутемока во время последнего, обреченного на поражение боя против испанцев после гибели Монтесумы. Противоречия в генах породили поразительного человека.

– После сегодняшнего вечера ты не будешь говорить со мной так. Работай на меня, если хочешь, уходи или приходи, как захочешь, но не говори со мной так. Я не ребенок, чтобы слушать нотации белого человека, к тому же женщины, которую я не понимаю. Ты будешь относиться ко мне с уважением. Это моя правда, хочешь – верь, хочешь – нет. Не важно, что ты думаешь. Этот день придет в конце концов, веришь ты в это или нет. Я намерен ускорить его приход.

– Извини, я не хотела…

– Молчи, mujer blanca[17].

Корал стояла и думала, а Луис властно смотрел на нее и пил пиво, закидывая назад голову.

Она вспоминала, когда последний раз видела Сэма; он стоял на пляже в Италии и махал ей рукой, пока причаливала яхта Брауна. Сэм когда-то был моряком, и он установил местонахождение яхты через спутник. Он сказал, что Мэгги заставила его приехать и извиниться, хотя он бы и сам это сделал. Сэм остался на палубе, потому что обещал встречаться с Корал только при посторонних. Женщина, бегущая со своим пуделем, и два подростка на водных лыжах видели, что произошло, когда он сказал Корал, что сожалеет о том, что изнасиловал ее в то время, когда его личность изменилась из-за травмы. Сидя в кресле на яхте, Корал потеряла самообладание и попыталась избить его до смерти кулаками. Он только хватал ее за руки и повторял, что ему очень жаль. Потом он сошел с яхты и вернулся к Мэгги, к той женщине, которую любил.

Луис сказал:

– Ты слышала о свадьбе?

– О какой свадьбе?

– Сэма Даффи и Мэгги Джонсон. Они вернулись в Нью-Йорк, чтобы пожениться.

Корал заморгала и уставилась на Луиса. Он все же нанес ей удар, только не рукой.

– Откуда ты знаешь?

– За двадцать лет Теомунд нашпиговал это здание жучками. Феликс Росси убрал их, но прежде я услышал об этом. Ее сын, так называемый клон Христа, умер.

– Умер, но как?

– Какой-то глупый местный житель.

– Это ужасно.

– Да, потому что завтра Его преосвященство Эваристо, кардинал Салати, прилетит сюда из Рима. Я мог бы использовать этого мальчишку как козырь в переговорах.

– Луис, ты бы использовал ребенка?

– Я бы не сделал ему ничего плохого, но я бы отдал им мальчика.

Корал заморгала.

– Зачем?

– Бог не так глуп, чтобы позволить одному человеку помешать спасти целый народ. Теперь я должен найти что-то другое, чтобы заинтересовать Салати, раз клон умер. Завтра он будет моим гостем. Я хочу, чтобы ты, и только ты, его развлекала.

– Он был человеком Тео в Ватикане, правильно?

– Да. Я хочу, чтобы он теперь стал моим человеком. Сначала я хочу, чтобы ты выяснила, верит ли его преосвященство в обет безбрачия, которого Бог требует от церковников.

– В большинстве случаев священники хотят, чтобы им надрали задницу перед тем, как они согрешат.

– У меня есть хорошие испанские плетки.

Корал рассмеялась.

– Она носит его ребенка.

– Что?

– Она беременна от Сэма Даффи, – сказал Луис и положил ладонь на плечо Андерс. – Мэгги Джонсон, какая гадость.

Неожиданно Корал пала духом.

– Почему ты ее так назвал?

– Черная Мадонна? Тайная Мадонна? Мать клонированного Иисуса Христа? Эта женщина и ее мальчик были оскорблением Девы Марии Гваделупской. Теперь уже нет, gracias a Dios[18]. Ты мне поможешь?

Она глубоко вздохнула, думая о ребенке Сэма в чреве у Мэгги. Если у Корал когда-нибудь и был шанс с Сэмом, теперь все кончено.

– Почему бы и нет? Какого черта? Ты прав, Луис, я всю жизнь помогала одним ублюдкам топтать других. Ты не можешь быть хуже их. Идет. Только ты будешь платить мне четверть миллиона, понятно?

Он кивнул.

– Я помогу твоему приливу латинос смыть эту гниль. Почему бы и нет, черт побери?

Корал увидела в его глазах восхищение.

– Ты мне всегда нравилась, – произнес он.

Она обняла Луиса, как брата, чувствуя к нему жалость. Он сумасшедший, но он богат, и ей даже нравилось, что он считает себя Сапатой. Может быть, когда-нибудь она узнает, почему он такой безумный, и попытается ему помочь, если он сдержит слово.

Он шепотом отозвался:

– В моих молитвах, Корал, я прошу Деву Марию Гваделупскую только об одном: чтобы свершилась реконкиста, пока я жив. – Его голос сорвался. – Во всем остальном ты можешь мне доверять. Я буду платить тебе и не обижу. Только не предавай меня.

Корал взяла бутылку пива и чокнулась с его бутылкой, стараясь не думать о предстоящей свадьбе.

– Не предам, Луис. Пусть будет реконкиста, милый.