Житие святого праведного Алексия Мечева
Рождение
Святой праведный Алексий родился в Москве 17 марта 1859 года. Семья будущего святого находилась под покровительством Московского митрополита святителя Филарета. Отец будущего святого, Алексей Иванович Мечев, еще в детстве стал певчим митрополичьего хора. Впоследствии, по окончании семинарии, он по благословению святителя Филарета становится регентом митрополичьего Чудовского хора.
Как регент хора, он получил небольшую квартиру при Троицком подворье, где была резиденция Московского митрополита. Там же, при подворье проживали и певчие митрополичьего хора. Вскоре Алексей Иванович вступил в брак – его супругу звали Александра Дмитриевна.
Роды первенца были очень тяжелыми и затянулись, жизнь матери и ребенка оказалась в опасности.
В большом горе Алексей Иванович поехал помолиться в Алексеевский монастырь, где по случаю престольного праздника служил святитель митрополит Филарет. Увидев своего регента в смятенном состоянии, святитель подошел к нему и спросил: «Ты сегодня такой печальный, что у тебя?» – «Ваше Преосвященство, жена в родах умирает». [1, с. 10]
Святитель осенил себя крестным знамением: «Помолимся вместе… Бог милостив, все будет хорошо» [1, с. 11], – сказал он. Потом подал ему просфору со словами: «Родится мальчик, назови его Алексием в честь празднуемого нами сегодня святого Алексия, человека Божия». [1, с. 11]
Алексий Иванович ободрился, отстоял литургию и, окрыленный надеждой, поехал домой. В дверях его встретили радостью: родился мальчик. По слову архипастыря младенцу дали имя Алексий – это и был будущий святой праведный Алексий Мечев.
Детство и юность
В семье Мечевых царила живая вера в Бога, проявлялось радушное гостеприимство и хлебосольство; здесь жили радостями и горестями каждого, кого Бог привел быть в их доме. Всегда было многолюдно, постоянно останавливались родные и знакомые, которые знали, что им помогут и утешат.
От родителей Алексей перенял добро сердечное отношение к людям, привычку ставить на первое место удобство других, постоянно быть на людях.
Всю жизнь о. Алексий с благоговением вспоминал о самоотверженном поступке матери, которая взяла к себе овдовевшую сестру с тремя детьми, несмотря на то, что и самим было тесно с тремя своими – сыновьями Алексеем и Тихоном и дочерью Варварой. Для детей пришлось соорудить полати.
Среди родных и двоюродных братьев и сестер Леня, как звали Алексея в семье, выделялся мягкосердечием, тихим миролюбивым характером. Он избегал ссор, хотел, чтобы всем было хорошо; любил развеселить, утешить, пошутить. Все это выходило у него благочестиво. В гостях, в разгар игр в детских комнатах, Леня вдруг становился серьезен, быстро удалялся и прятался, замыкаясь в себе от шумного веселья. Окружающие прозвали его за это «блаженный Алешенька».
Начальное образование он получил в За-иконоспасском Духовном училище. Юный Алексей Мечев отличался большим прилежанием в учении. Впоследствии, уже став священником, он вспоминал, что каждый раз приходил в училище задолго до начала занятий, боясь опоздать.
По окончании Заиконоспасского училища Алексей Мечев поступил в семинарию. Семья по-прежнему жила небогато, так что готовить уроки ему приходилось в общей комнате. По словам самого о. Алексия: «Часто приходилось мне вставать ночью, чтобы приготовиться к ответу» [1, с. 14], поскольку днем в комнате было слишком шумно.
Он мечтал по окончании семинарии получить медицинское образование. Но этому решительно воспротивилась мать юноши, считая, что сын должен стать священником – молитвенником за весь род. Алексей не мог не послушаться матери. Как он сам говорил впоследствии: «Я глубоко благодарен ей, что она в то время настояла на своем слове». [1, с. 14]
По окончании семинарии Алексий Мечев 14 октября 1880 года получил назначение в псаломщики Московской церкви Знамения Пресвятой Богородицы на Знаменке. Здесь ему суждено было понести тяжелое испытание – экзамен на смирение.
Настоятель храма, куда был назначен Алексей Мечев, был человек крутого характера, неоправданно придирчивый. Он требовал от псаломщика выполнения и таких обязанностей, которые обычно лежали на стороже – топка печей, звон к началу службы, уборка храма. Несмотря на безропотное несение псаломщиком возложенных на него обязанностей, настоятель храма, о. Георгий, обходился с ним грубо, даже бил и кочергой замахивался. Младший брат Тихон, посещая Алексия, нередко заставал его в слезах. За беззащитного псаломщика вступался иногда диакон, а тот все сносил безропотно, не высказывая жалоб, не прося о переводе в другой храм. И впоследствии благодарил Господа, что Он дал ему пройти такую школу, а настоятеля, о. Георгия, вспоминал как своего учителя.
Уже будучи священником, о. Алексий, услышав о смерти о. Георгия, с готовностью пришел на отпевание, со слезами благодарности и любви провожал его до могилы, к удивлению знавших отношение к нему почившего.
В 1884 году Алексей Мечев женился. Его избранницей стала Анна Петровна Молчанова. К его будущей жене сватались многие женихи, но Анна Петровна всем отказывала. Алексей Мечев стал ее любовью с первого взгляда – она сказала матери: «Вот за этого маленького пойду». [1, с. 15]
Их брак был очень счастливым. Анна Петровна любила мужа и сочувствовала ему во всем. Но она страдала тяжелым заболеванием сердца, и здоровье ее стало предметом его постоянных забот. В жене о. Алексий видел друга и первого помощника на своем пути ко Христу и был устремлен к совершенствованию при ее содействии. Дружескими замечаниями жены он дорожил и слушал их так, как иной слушает своего старца: тотчас исправлял отмеченные ею недочеты и был покоен в уверенности, что ее любящий глаз досмотрит и укажет то, что сам он в себе не заметил и упустил.
Вскоре после женитьбы Алексей Мечев был посвящен в сан диакона. 18 ноября 1884 года в Никитском монастыре он был рукоположен епископом Можайским Мисаилом. После рукоположения о. Алексий был переведен в храм великомученика Георгия на Лубянке. Сделавшись служителем алтаря, диакон Алексий испытывал пламенную ревность о Господе, а внешне проявлял величайшую простоту, смирение и кротость.
В семье о. Алексия и Анны Петровны около четырех лет не было детей. Затем родились старшие дочери Александра (1888) и Анна (1890).
Слабое здоровье супруги было предметом постоянных забот о. Алексия. Он всячески старался ее поддержать. Все лето Анна Петровна с детьми проводила в деревне.
В 1891 году в семье Мечевых родился третий ребенок – сын Алексий. Когда ему было около 10 месяцев, в деревне, где летом отдыхала Анна Петровна с детьми, начался пожар. В общей тревоге малыша вынесли из избы и положили на землю. Младенец простудился и умер.
В 1892 году родился второй сын – Сергей. Болезненность матери сказалась и на нем – мальчик родился недоношенным и едва выжил.
В том же году о. Алексий был рукоположен епископом Нестором (Метаниевым), управляющим московским Новоспасским монастырем, во священника. Хиротония состоялась в Заиконоспасском монастыре.
Священническое служение
После рукоположения о. Алексий был назначен настоятелем одноштатной церкви святителя Николая в Кленниках на улице Маросейке. В то время каждый храм имел свой приход, то есть приписанные к каждому из московских храмов ближайшие жилые дома, население которых составляло паству этого храма. Церковь святителя Николая в Кленниках была маленькой, и приход, числившийся за ней, был очень мал. Поскольку там же было несколько больших храмов.
За храмом во дворе находился маленький домик для причта. Сюда и перебрался о. Алексий с семьей. Дом был ветхим, полусгнившим; стоящие вплотную соседние двухэтажные дома затеняли окна. В дождливое время ручьи, сбегая вниз с Покровки и Маросейки, текли во двор храма и в подвал домика, в квартире всегда было сыро.
Став настоятелем, о. Алексий ввел в своем храме ежедневное богослужение, в то время как обычно в малых московских храмах оно совершалось лишь два-три раза в седмицу. Поначалу будничное богослужение, также как и в других московских храмах, совершалось только утром. Отец Алексий приходил в храм часам к пяти утра, сам и отпирал его. Благоговейно приложившись к чудотворной Феодоровской иконе Божией Матери и другим образам, о. Алексий, не дожидаясь никого из причта, готовил все необходимое для Евхаристии, совершал проскомидию. Когда же подходил установленный час, начинал утреню, за которой нередко сам читал и пел; далее следовала литургия.
В дальнейшем о. Алексий отделил утреню от литургии и стал служить ежедневно с вечера праздничную всенощную дневному святому. Как говорил об этом сам батюшка: «Мне хотелось дать Москве один храмик, где каждый верующий именинник при желании мог бы услышать в день своего Ангела величание своему святому». [1, с. 23]
Кроме того ежедневно о. Алексий служил панихиду, прочитывая все поданные поминания. Но даже несмотря на такое усердие о. Алексия, в храме долгое время было пусто. «Восемь лет служил я литургию каждый день при пустом храме, – рассказывал впоследствии батюшка. – Один протоиерей говорил мне: «Как ни пройду мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил в церковь – пусто… Ничего у тебя не выйдет, понапрасну звонишь»». [1, с. 24] Но о. Алексий этим не смущался и продолжал служить. Он всецело предал себя воле Божией и твердо решил терпеливо трудиться на том месте, какое указал ему Промысел Божий. В основу своего дела он положил молитву и духовное бодрствование, возлагая успех всецело на благословение Божие.
В эти же трудные годы в семье о. Алексия и матушки Анны Петровны родилась младшая дочь Ольга (1896). Их жизнь была бедна и убога.
Известен, в частности, такой случай. Как-то раз – в самый канун Рождества – о. Алексия пригласили причастить больную. Он с трудом отыскал где-то на чердаке маленькую убогую комнату. Здесь лежала тяжело больная женщина, а около нее сидели и ползали по полу полуголые дети. Крайняя нищета этого семейства по трясла о. Алексия. Он отдал несчастным все свои деньги, которые были приготовлены на Рождество. Когда батюшка вернулся домой, домашние стали просить денег, чтобы купить что-нибудь к празднику. Отец Алексий, сделав вид, что занят, велел обождать. В глубоком сомнении – правильно ли он поступил, оставив собственное семейство под праздник без копейки, – о. Алексий стал горячо молиться. Между тем, домашние еще раз спросили денег; он снова велел обождать. Под вечер, незадолго до начала все нощной, в дверь позвонили: принесли пакет с деньгами и записку с просьбой помолиться о таких-то родственниках. Батюшка был поражен милостью Божией за оказанную милость. Впоследствии он неоднократно приводил этот случай как свидетельство Промысла Божия.
Одновременно со служением в храме о. Алексий вел работу в Обществе народного чтения, посещал тюрьмы.
В воскресные и праздничные дни о. Алексий старался проповедовать. Обычно темы для проповедей он брал из евангельских и апостольских чтений или из жития дневного святого. Проповедуя, о. Алексий не старался поразить слушателей красноречием. Но все, что он говорил, шло от сердца и трогало слушателей искренностью и простотой. В своих проповедях о. Алексий старался напоминать о любви Божией, близости Бога к каждому, о милосердии Божием ко всем падшим, слабым, грешным.
Лишь на девятый год служения о. Алексия народ пошел в храм святителя Николая в Клен-никах.
В Синодальный период частое причащение не приветствовалось – обычно все исповедовались и причащались лишь раз в году – Великим постом. Но о. Алексий, подобно отцам Иоанну Кронштадтскому и Валентину Амфитеатрову, советовал обращавшимся к нему чаще приступать к исповеди и причастию. Вообще в Никольском храме, где настоятельствовал о. Алексий, можно было в любой день исповедаться и причаститься. Со временем это стало Москве известно.
Скорбящие, обремененные горестями жизни, опустившиеся люди потянулись в этот храм. От них пошла молва про его доброго настоятеля.
Как-то раз после ранней литургии, в будний день к о. Алексию подошел пьяный в ободранной одежде и сказал: «Я совсем погиб, спился. Погибла душа моя. Спаси, помоги мне. Не помню себя трезвым. Потерял образ человека».
[1, с. 29] В ответ о. Алексий обнял его и сказал: «Голубчик, пора нам с тобой уже перестать пить винцо-то». [1, с. 29] После этого Василий – так звали пьяного – просил молитв батюшки. Тогда о. Алексий ведет его к амвону и при открытых царских вратах начинает торжественный молебен. По окончании молебна батюшка трижды осенил Василия крестом и, дав ему просфору, троекратно поцеловал. А некоторое время спустя в Никольский храм зашел благообразный, прилично одетый мужчина и просил о. Алексия отслужить благодарственный молебен. – Это был Василий. – Он бросил пить, нашел хорошую работу и устроил свою жизнь.
Другой случай, когда стоящему на посту городовому показалось подозрительным хождение неизвестной в очень ранний час по берегу Москвы-реки. Подойдя, он узнал, что женщина впала в отчаяние от тягот жизни и пришла топиться. Он убедил ее оставить это намерение и пойти на Маросейку к о. Алексию.
Постоянно накапливаемый опыт со временем дал о. Алексию возможность почти с первого взгляда понимать человека и видеть то, в чем он нуждается именно в данный момент.
Смерть жены
Супруга о. Алексия, матушка Анна Петровна, всегда была слабого здоровья. Сложные условия жизни еще более расстроили ее здоровье. Со временем материальное положение семьи выправилось, но к тому времени матушка уже была тяжело больна – у нее началась сердечная водянка с большими отеками и мучительной одышкой. Ее состояние было таким, что она уже не могла без одышки и отеков нагнуться и обуться.
Отец Алексий горячо молился о ее здоровье. Уходя в храм, он боялся, что она может умереть в его отсутствие. Она жестоко страдала и стала просить о. Алексия перестать ее вымаливать. Скончалась Анна Петровна 29 августа 1902 года в день Усекновения главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.
Смерть жены потрясла о. Алексия. Надгробное слово по супруге он произносил, обливаясь слезами. Эта скорбь не оставила его до кончины – уже много лет спустя он не скрывал, что после смерти супруги чувствует себя осиротевшим, поскольку лишился спутницы жизни, знавшей все его слабости и любившей его.
Первое время по кончине жены о. Алексий страшно убивался. Вот как он сам говорил об этом: «Господь посещает наше сердце скорбями, чтобы раскрыть нам сердца других людей. Так было в моей жизни. Случилось у меня большое горе – лишился я подруги жизни после многих счастливых лет совместной жизни. Господь взял ее – и для меня померк весь свет. Заперся я у себя в комнате, не хотел выходить к людям, изливал свою скорбь пред Господом». [1, с. 35]
В то время в Москву приехал о. Иоанн Кронштадтский. Купеческая семья Беловых, жившая на Маросейке, была знакома с о. Иоанном по делам благотворительности. Они пригласили о. Иоанна Кронштадтского к себе. Сделано это было для встречи с кронштадтским пастырем о. Алексия.
«Вы пришли разделить со мной мое горе?» – спросил о. Алексий, когда вошел о. Иоанн. «Не горе твое я пришел разделить, а радость, – ответил о. Иоанн, – тебя посещает Господь. Оставь свою келью и выйди к людям; только отныне и начнешь ты жить. Ты жалуешься на свои скорби и думаешь – нет на свете горя больше твоего, а ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твое несчастье мало, незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет». [1, с. 35]
При этом о. Иоанн посоветовал о. Алексию обратиться к молитве, сказав: «Обратите внимание на молитву, она облегчит ваши жизненные скорби и даст много утешения другим». [1, с. 36]
После встречи с праведным Иоанном Кронштадтским о. Алексий был приглашен сослужить с ним в одной из московских церквей. Благодать Божия, обильно почивающая на кронштадтском пастыре, по-новому осветила жизненный путь о. Алексия. Сказанное ему он принял как возложенное на него послушание. Батюшке о. Алексию открылись новые гори зонты.
Как рассказывал впоследствии сам о. Алексий: «Послушался я слов о. Иоанна – и люди предо мной стали другими. Увидел я скорби в их сердцах, и потянулось к ним мое собственное скорбное сердце; в их горе потонуло мое личное горе. Захотелось мне снова жить, чтобы утешать их, согревать их, любить их. С этой минуты я стал иным человеком: я воистину ожил. Вначале я думал, что делаю что-то многое и уже сделал; но после того, как пришлось уви деться с о. Иоанном Кронштадтским, я почув ствовал, что ничего еще не сделал». [1, с. 36]
Преподавательская деятельность
Вскоре после беседы с о. Иоанном Кронштадтским о. Алексий начал преподавать Закон Божий в гимназии Е. В. Винклер, находившейся также на Маросейке. О преподавательской деятельности о. Алексия известно немного, но, тем не менее, она заслуживает особого упоминания.
Гимназия Винклер официально считалась протестантской, но из-за большого числа учениц, принадлежавших к Православной Церкви, педагогический совет пригласил православного священника – выбор пал на о. Алексия.
В то время Закон Божий был одним из главных предметов – неуспеваемость по Закону Божию считалась признаком неблагонадежности. Это могло отрицательно сказаться на будущем учащихся. Одновременно система преподавания Закона Божия никак не способствовала живой вере, но сводилась к заучиванию текстов из катехизиса, молитвословов и рассказов из Священной Истории (Священного Писания). Наряду со справками о бытии у исповеди и причастии, которые учащиеся должны были предоставлять ежегодно, система преподавания Закона Божия воспитывала в учащихся формальное отношение к вере.
Однако, о. Алексий подошел к своей работе со всей душой. Его уроки были свидетельством его веры. Не заставляя учениц зубрить положенные тексты, о. Алексий вел с гимназистками беседы на темы евангельской морали. Кроме того он регулярно устраивал для учениц экскурсии по храму. Приводя девочек в Никольский храм, где он был настоятелем, о. Алексий разъяснял им устройство храма, показывал им облачения и святыни, рассказывал об их смысле и значении. Отец Алексий видел, что большинство его учениц, несмотря на официальную принадлежность к Православной Церкви, далеки от веры. Но он не навязывал им свои взгляды. Известен лишь один случай, когда о. Алексий вынужден был вмешаться в духовную жизнь учениц, против их воли, но сделано это было с присущими ему тактом и деликатностью. Дело в том, что одна из преподавательниц была сектанткой, она активно проповедовала свое вероучение, так что многие из гимназисток оказались вовлечены в ересь. Узнав об этом от родителей девочек, о. Алексий стал регулярно посещать эти семьи, беседовал с девочками. Вскоре почти все они вернулись в Православие.
Вообще, о. Алексий, проповедуя гимназисткам Православие, никогда не давил на учениц. Ученицы, видя незлобие о. Алексия, принимали его за слабость и нередко зло употребляли этим. Они пропускали проповедь Алексия мимо ушей и занимались на его уроках своими делами, будучи уверенными, что о. Алексий не станет снижать им оценки.
Но, несмотря на такое поведение некоторых гимназисток, о. Алексий всегда старался помочь ученицам, оказавшимся в тяжелых обстоятельствах. Известен случай, когда одна из девочек, учившихся в 6 классе, решив покончить с собой, выпила нашатырного спирта и попала в больницу. Когда об этом узнал о. Алексий, он тотчас отправился в больницу, чтобы поддержать девочку. Отец Алексий утешил ее и убедил отказаться от намерения свести счеты с жизнью.
В другой раз о. Алексий вынужден был вмешаться в конфликт двух своих учениц с отцом-фабрикантом. Увлеченный коммерческой деятельностью, тот совершенно не уделял внимания дочерям-подросткам, из-за чего в семье были постоянные ссоры. В конце концов, отец решил услать мешавших ему дочерей подальше. Не зная, что делать, девочки обратились к о. Алексию. Отец Алексий отправился к фабриканту – уговаривать его помириться с дочерями. Для этого тяжелого разговора священнику понадобились и кротость, и твердость – в результате конфликт был погашен и девочки остались дома.
В помощи о. Алексий не отказывал и своим коллегам-преподавателям. Когда у одного из них случилась семейная драма, о. Алексий подолгу беседовал с ним, утешая. Один из преподавателей так говорил об о. Алексии: «Тихий свет, исходивший от него, влиял, хотя и бессознательно для нас, на всех соприкасавшихся с ним, невзирая на различие взглядов и образа жизни. Мы даже не знали, что этот свет является только слабым отблеском того яркого душевного огня, которым он жег и целил сердца людей». [1, с. 39]
Начало старческого служения
Примерно в это же время о. Алексий, следуя совету о. Иоанна Кронштадтского, вступает на путь старческого служения, к которому он был подготовлен всей своей жизнью. Переживания о смерти супруги ослабили его здоровье – у о. Алексия стала развиваться болезнь сердца.
Отец Алексий принимал всех искавших в маросейском храме помощи, надломленных тяжелыми обстоятельствами жизни, взаимной неприязнью, погрязших в грехах, забывших о Боге – всех батюшка встречал с сердечной приветливостью, любовью и состраданием. В душу их вселялись радость и мир Христов, появлялась надежда на милость Божию, на возможность обновления души. Проявляемая по отношению к ним любовь вызывала у каждого ощущение, что его больше всех полюбили, пожалели, утешили.
Известны случаи, когда о. Алексий своей любовью наставлял на путь истинный даже атеистов. Дело обстояло следующим образом: обычно о. Алексий старался держаться как можно дальше от политики. Но однажды его пригласили отслужить молебен в филиале Союза Русского Народа. Не считая себя вправе отказать людям в молитве, о. Алексий отслужил молебен. Информация об этом попала в газеты. В результате несколько дней спустя в храм на Маросейке перед началом литургии ворвалась толпа студентов – они заиграли плясовую. Перепуганный псаломщик предложил о. Алексию, находящемуся в алтаре, вызвать полицию, но батюшка, как ни в чем не бывало, продолжил молитву. Один из студентов, желая устроить скандал, вошел в алтарь. Отец Алексий, стоявший у жертвенника, обернулся и сказал: «Как приятно видеть, что молодые люди начинают свой день молитвой. Вы пришли помянуть родителей?»[1, с. 47] Студент был шокирован приветливым обращением о. Алексия.
По окончании утрени о. Алексий обратился к студентам со словом, в котором напомнил о семье, о родителях, которые любят их и возлагают на них большие надежды, напомнил им об их обязанностях перед самыми близкими людьми. Его речь растрогала их, многие остались на литургию. Впоследствии они стали духовными детьми о. Алексия и прихожанами храма на Маросейке. Таких случаев было несколько. После них, по словам о. Алексия, учащаяся молодежь стала посещать Никольский храм.
Отец Алексий Мечев получил от Бога благодатный дар прозорливости. Приходившие к нему могли видеть, что ему известна вся их жизнь, как ее внешние события, так и их душевные устремления, мысли. Раскрывал он себя людям в разной степени. По своему глубокому смирению всегда стремился не показывать полноты этого дара. О каких-либо подробностях, деталях еще неизвестной собеседнику ситуации он обычно говорил не напрямик, а рассказывая об имевшем якобы недавно место аналогичном случае. Указание, как поступить в конкретном деле, батюшка высказывал только раз. Враг всякого насилия, батюшка никогда не возлагал бремени тяжелого послушания. Если пришедший возражал, настаивал на своем, то отец Алексий устранялся от дальнейшего разговора, не объяснял, к чему приведет неразумное желание, даже не повторял первоначально сказанного. Мог иногда дать и требуемое от него благословение. Лицам же, пришедшим с покаянным чувством и преисполненным доверия, он оказывал молитвенную помощь, предстательствуя за них перед Господом об избавлении от трудностей и бед.
Наставляя обращавшихся к нему за помощью, о. Алексий постоянно подчеркивал необходимость внешнего подвига, хотя бы самого малого, указывал, что прежде всего следует взвесить силы и возможности. Но на что уж решился, то нужно выполнять во что бы то ни стало, невзирая на усталость и другие обстоятельства. Иначе цель не достигается. И неизменно требовал хорошего отношения к родным и близким.
«Путь ко спасению, – постоянно повторял о. Алексий, – заключается в любви к Богу и ближним. Любовь к ближним должна не декларироваться как якобы направленная на все человечество, но начинаться в работе над собой в малом кругу своей семьи, в буднях повседневной жизни, во взаимоотношениях с теми, с кем Господь нас поставил. Нужно утеснять себя ради блага близких нам людей, перестраивать свою душу, переламывать свой характер так, чтобы ближним было легко с нами жить». [11]
Отец Алексий Мечев получил известность как добрый батюшка, к которому следует обращаться в трудных для семьи обстоятельствах. Не в правилах его было читать наставления, обличать, разбирать чьи-нибудь дурные поступки. Он умел говорить о моральных аспектах семейных ситуаций, не затрагивая болезненного самолюбия находящихся в конфликте сторон. И его приглашали на требы в критические моменты. Приезжая в готовую развалиться семью, батюшка приносил в нее мир, любовь и всепрощающее понимание всех и каждого. Он не порицал никого, не укорял, а старался, приводя яркие случаи ошибок и заблуждений, доводить слушающих до осознания своей вины, вызывать у них чувство раскаяния. Это рассеивало тучи злобы – и виноватые начинали чувствовать в своих поступках неправоту. Надлежащее понимание нередко наступало не сразу, но позже, когда человек, вспоминая слова о. Алексия и глубже заглядывая в свою смягчившуюся душу, мог, наконец, увидеть, что рассказы эти имели прямое к нему отношение, и понять, какой новый путь был для него намечен.
Эта возраставшая популярность о. Алексия по-разному настраивала к нему столичных жителей. Многие жившие духовной жизнью, познакомившись с ним, делались его друзьями и почитателями, другие, напротив, относились к о. Алексию с неприязнью и подозрительностью.
Духовно близкими к о. Алексию были современные ему оптинские подвижники – преподобный иеросхимонах Анатолий (Потапов), скитоначальник схиигумен Феодосий, преподобный иеросхимонах Нектарий (Тихонов). Они изумлялись подвигу московского старца «во граде, яко в пустыни».
Сам о. Алексий также с большим почитанием относился к старцу Анатолию: «Мы с ним одного духа» [1, с. 49], – говорил он. Несмотря на то, что виделись они всего один раз – когда о. Анатолий проездом был в Москве, между ними поддерживалось сообщение, которое близкие называли «беспроволочным телеграфом». Отец Анатолий обращавшихся к нему москвичей ча сто отсылал к о. Алексию.
С о. Феодосием у о. Алексия было более тесное общение. Отец Феодосий приехал как-то в Москву и посетил храм Николы в Кленниках. Он присутствовал за богослужением, видел, как идут вереницы исповедников, как истово и долго проходит служба, как подробно совершается поминовение, какие толпы народа ожидают приема, как долго длится этот прием. После о. Феодосий сказал о. Алексию: «На все это де ло, которое вы делаете один, у нас бы в Оптиной несколько человек понадобилось. Одному это сверх сил. Господь вам помогает». [1, с. 49]
А старец Нектарий (Тихонов) говорил, обращавшимся к нему москвичам: «Зачем вы ездите к нам? У вас есть отец Алексий». [1, с. 49] Были друзья у о. Алексия и среди московского духовенства. Одним из таких друзей был наместник Чудова монастыря в Кремле, архимандрит Арсений (Жадановский), с 1914 года – епископ Серпуховской. Он высоко ставил пастырскую деятельность батюшки, мудрого городского старца, «приносящего людям нисколько не менее пользы, чем какой-либо пустынник. Он в образе иерея был одним из тех подвижников, о которых пророчествовал преподобный Антоний Великий, говоря, что придет время, когда иноки, живя среди городов и суеты мирской, будут сами спасаться и других приводить к Богу». [11]
Но было много и недоброжелателей. Свидетельство этому – следующий случай. Как-то раз о. Алексий ехал в трамвае, направляясь на требу с одного конца города на другой. Впереди него сидели два священника. Они, не стесняясь в выражениях, обсуждали церковную жизнь Москвы. Разговор их коснулся и о. Алексия: «Вот тоже юродствует, старца из себя изображает, народ принимает, советы дает, уйму деньжищ загребает. Знаешь, у него доходу десять тысяч». [1, с. 49–50] Между тем, трамвай стал подходить к остановке, на которой батюшке нужно было выходить. Он прошел чуть вперед и сказал, сидящим там священникам: «Все, что вы говорили об о. Алексии, совершенно верно, он действительно таков; вы ошиблись только в одном: у него доходу не десять тысяч, а пятнадцать». [1, с. 50] После этого о. Алексий сошел с трамвая. На следующий день один из этих священников пришел к о. Алексию на квартиру и с глубоким раскаянием просил прощения.
В нижнем жилом этаже храма батюшка открыл начальную церковно-приходскую школу, а также устроил приют для сирот и детей неимущих родителей. Взяв на свое попечение ребенка, о. Алексий старался дать ему приличное ремесленное образование. Девочки из этой школы пели в церковном хоре, а мальчики прислуживали в алтаре. Со своими воспитанниками о. Алексий неоднократно паломничал в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру.
Желая расширить сферу пастырской деятельности, о. Алексий стал посещать находящийся неподалеку Хитров рынок, пользовавшийся дурной славой. Он проводил там беседы с завсегдатаями городского дна. Посещение тех мест пришлось через некоторый срок оставить из-за все возраставшей нагрузки в храме и вызовов на требы в различные концы Москвы.
Молитва о. Алексия никогда не прекращалась. Она наполняла его храм, создавая в нем атмосферу намоленности, которая ощущалась всеми приходившими. На своем примере батюшка показал, что при всем житейском шуме и суете города можно быть далеким от всего земного, иметь непрестанную молитву, чистое сердце и предстоять Богу еще здесь, на земле.
Когда его спрашивали, как наладить жизнь прихода, он отвечал: «Молиться!» Призывал своих духовных чад молиться за панихидами: «Еще раз ты войдешь в соприкосновение с усопшими. Когда же предстанешь перед Богом, все они воздвигнут молитвенно за тебя руки – и ты спасешься». [11]
Созидание общины
С самого начала о. Алексий стремился к созданию общины. В то время в обществе, особенно среди тех, кто был неравнодушен к вопросам духовной жизни, витала идея создания монастыря в миру – не прошел мимо этой идеи и о. Алексий. Вот как говорил об этом его сын священномученик Сергий: «Отец Алексий часто говорил, что его задача – устроить «мирской монастырь»… Вовсе не для одних только иноков открыт путь спасения, он должен быть открыт для всех христиан. Надо в миру жить «премирно», пользуясь им, по слову апостола, как бы не пользуясь. Тем своим духовным детям, которые просили благословения на поступление в монастырь, батюшка часто говорил: «Погоди, у нас свой монастырь будет», имея в виду не монастырские стены, а паству – семью, находящуюся под единым духовным руководством и связанную узами любви. В ней каждый человек живет как обычный мирянин и член общества, но в душе работает Богу… Батюшка отец Алексий понял, что надо дать верующим богослужение настоящее, подлинное, не имитацию, не суррогат, а богослужение вечное… И на этом фундаменте батюшка начал приобщать к вечности духовных детей. Берется не практика приходского храма или даже монастыря, но совершается богослужение по тем книгам, по которым оно должно совершаться и совершается изо дня в день – утром и вечером – при изумлении одних, смущении других и, быть может, насмешках третьих… Будничное ежедневное богослужение совершается не потому, что каждый человек должен приходить каждый день, но чтобы каждый знал – в это время совершается богослужение в том храме, где он обычно молится, и, когда ему будет возможно, он сможет всегда туда прийти… Батюшкина задача заключалась в том, чтобы каждый в меру своих сил, своего семейного положения приобщался к той великой школе, которая заложена в богослужении… А затем начинается подлинная духовная жизнь, которой, казалось, не может быть в миру. Батюшка работал над духовными детьми как духовник и старец, он начал ту работу духовного устроения, к которому и раньше стремились многие и которое они получали только в монастыре… Мы можем сказать прямо: мы ощущаем духовную почву под ногами, и ее дал нам батюшка – он… открыл для нас то, что было дотоле закрыто, спрятано в монастыре». [11]
Выражение монастыря в миру о. Алексий нашел в общине. Она постепенно сложилась из приходивших к батюшке под духовное окормление. Состав общины был пестрым, представлял все слои общества. Были среди духовных чад о. Алексия известные, образованные и ученые люди, а наряду с ними и самый простой народ. В общине собрались люди разные, подчас сложные в собственной внутренней жизни и во взаимоотношениях друг с другом. Деятельность о. Алексия привлекала ревнителей благочестия, любителей богослужения, стремившихся идти путем христианского восхождения.
Если батюшка видел, что человек готов к тому, чтобы идти, он начинал это ведение, которое было очень разным по форме в отношении каждого человека, но имело общие принципы. Работа над изменением жизни должна начинаться с узкого круга: семьи, близких. Основой этого изменения было внимательное отношение к себе, к своему поступку и слову. Формы, которые использовал о. Алексий, были следующими: регулярная исповедь и участие в богослужении, письма, ведение дневника, посещение человеком встреч, которые проводил сам о. Алексий или те, кого он благословил.
Одним из важных пастырских методов была духовная переписка. В письмах к конкретным людям о. Алексий мог напрямую говорить о проблемах человека, о том, в чем ему необходимо исправиться, а также давать конкретные рекомендации к исправлению (каждому свои). Еще одна важная форма – написание духовного дневника. Такой труд, считал о. Алексий, полезен для анализа своего состояния и пути, а также хранения постоянной памяти о Боге. Кроме того, дневники эти служили хорошей пищей для бесед и поводом для назидания. Отец Алексий часто зачитывал на встречах по средам некоторые места из этих дневников (так, чтобы нельзя было узнать автора) и на разрешении типичных ситуаций показывал примеры, как и что можно делать в духовной жизни каждому слушающему.
Еще одной формой общения были общие чаепития после богослужений. Угощения для этих чаепитий приносили всем миром: кто чай, кто конфеты, кто хлеб, кто овощи и фрукты. Как и в монастырях, на трапезе был и богослужебный момент. Дважды посреди чаепития одна из канонархов произносила стихи псалма: в первый раз пелся псалом 8 на 3-й глас, во второй – псалом 132 на 7-й глас.
Отец Алексий старался, чтобы община не замыкалась только на нем как на духовном руководителе. Он целенаправленно строил межчеловеческие духовные и душевные отношения – о. Алексий благословлял духовных чад помогать друг другу, например, посылалих навещать заболевших. Постепенно о. Алексий приучил своих духовных чад служить друг другу кто чем мог, жить радостями и горестями друг друга, собираться для просвещения духовного и приобщения к церковной традиции.
Второе десятилетие XX века
Со временем о. Алексий стал известен всей православной Москве. Сам он сторонился проявлений по отношению к себе знаков почтения, уважения, избегал пышных служб, а если приходилось участвовать, то старался встать позади всех. Тяготился наградами – они обременяли его, вызывали его глубокую, искреннюю скорбь. Смирение о. Алексия было велико – никогда не обижался он ни на какие грубости по отношению к себе.
В своей семейной жизни о. Алексий придерживался того метода воспитания, что и в преподавательской деятельности – не навязывал своего мнения. Так, о. Алексию очень хотелось, чтобы его единственный сын Сергей пошел по его стопам и стал священником. Однако он не стал настаивать на своем, когда сын предпочел получить светское образование сначала в гимназии, а затем в университете.
Несмотря на искреннюю веру, во время учебы в университете Сергей Мечев был полностью захвачен мирской жизнью. На этой почве они нередко спорили с о. Алексием. Уже после смерти отца Сергей, сам ставший священником, рассказывал о том, какой спор у них разгорелся относительно драмы Толстого «Живой труп». Поначалу о. Алексий пытался отмолчаться, но в конце концов сказал: «А у меня был этот человек, с которого написан «Живой труп», и, думаю, что я его понял, а как его понял Толстой, этого я не знаю». [1, с. 51] Сергей так и не нашелся, что ответить.
Примерно в это же время решилась, наконец, жилищная проблема о. Алексия. Известный книгоиздатель Сытин строил на Маросейке многоэтажный дом для своих сотрудников – одна стена этого дома выходила во двор Никольского храма. Сытину было выгодно вывести сюда не глухую стену, как было положено, согласно закону о соседнем владении, а сделать окна. Он просил согласия о. Алексия, как настоятеля Никольского храма, – о. Алексий согласился. В благодарность Сытин выстроил новый дом для причта, где и поселился о. Алексий со своей семьей.
Пока строился дом, о. Алексий снимал квартиру на Солянке. Однажды зимой в сильный мороз, встав, как обычно, рано, чтобы идти в храм, о. Алексий заколебался: «Не остаться ли дома в такую непогоду». [1, с. 51] Но, преодолев искушение, он все же отправился в храм. Там его уже дожидались несколько женщин, пришедших к началу богослужения. Открывая храм, батюшка поинтересовался – откуда они. Оказалось, что почти все пришли к нему издалека – с окраин Москвы. Впоследствии он рассказывал, что тогда подумал: «Когда же они должны были встать, чтобы пешком дойти сюда в такую вьюгу? А я-то сомневался, идти ли мне с ближайшей улицы». [1, с. 51]
В 1914 году началась Первая мировая война. Она всколыхнула всю страну – с каждым днем становилось все труднее и труднее. Беженцы из западных областей, потревоженных войной, наводнили среднюю полосу России и столицу. Война не обошла стороной и семью о. Алексия – его сын Сергей ушел на фронт. Он всю войну прослужил в санитарных частях, так как к тому времени уже решил, что станет священником.
За несколько военных лет нормальная жизнь в стране была нарушена. Появились очереди за продуктами. Введена была карточная система на хлеб. Общее настроение было тревожно-выжидательным.
В это время в Никольском храме произошло чудесное знамение. Отец Алексий очень чтил святыню храма – чудотворную Феодоровскую икону Божией Матери – и часто служил перед ней молебны. Однажды в преддверии событий 1917 года во время молебна он увидел, что из глаз Царицы Небесной покатились слезы. Это видели и присутствовавшие богомольцы. Батюшка был так потрясен, что не смог продолжать службу. К счастью, в то время в храме в качестве помощника настоятеля находился один из иеромонахов Троице-Сергиевой Лавры, ему-то и пришлось заканчивать молебен.
Между тем действительно наступали еще более тяжелые времена – сначала Февральская революция, затем Октябрьский переворот. Обычный ход жизни был сломлен окон чательно.
Число молящихся в храме все увеличивалось; отошедшие было от Церкви, испытав многочисленные беды, устремились в храмы в надежде на помощь Божию. Батюшке приходилось и раньше принимать часть приходивших к нему в своей квартире в домике причта. Теперь же можно было видеть нескончаемые очереди у дверей домика, летом приезжие оставались ночевать во дворе храма.
В богослужении о. Алексия сердца молящихся трогало чтение и пение им покаянных молитв. Великий канон Андрея Критского на первой неделе Великого поста он читал с плачем, плакали и богомольцы. На пасхальной заутрени, как вспоминал его сын, о. Сергий, в письме к духовным детям из ссылки: «Батюшка, радостный и ликующий в эту ночь, со слезами пел древним самоподобном икос, повествующий об оплакивании Христа женами-мироносицами. Чувствовалось, что вся внутренняя его рыдает при словах «и плачим, и возопиим: о, Владыко, востани, падшим подаяй воскресение». [11] Плакал и взывал он о себе, о падших людях, просил даровать всем воскресение.
Сам батюшка к этому времени вступил в тот период своего подвига, когда его увидели тысячи людей, падавших под тяжестью креста. В это время о. Алексий уже подошел к порогу вечности – здоровье его слабело, но дух по-прежнему был бодр.
Первые послереволюционные годы
Первые годы после революции были особенно для всех тяжелы и насыщены событиями. Зима 1918 года началась очень рано и была очень холодной – в Москве начались перебои с топливом и самый настоящий голод, по сравнению с которым прежние перебои с продуктами стали выглядеть временем относительного благополучия. Вместе с голодом началась эпидемия тяжелой формы гриппа, так называемая «испанка», и тиф.
Отец Алексий часто простужался в холодном храме – во время болезни жаждущие его помощи и совета приходили к нему на квартиру. Как раз в это время по указу новой власти началось уплотнение населения – чтобы помочь батюшке, к нему переселилось несколько духовных чад.
В тяжелые годы гражданской войны и всеобщей разрухи, при отсутствии информации о повсеместном ее распространении, среди жителей средней полосы появилось немало желающих продать здесь все и переехать в хлебородные южные области страны, на Украину. Отец Алексий не давал благословения на переезды, предостерегал от опасного шага куда-то бежать на свою погибель. Как-то раз он даже сказал проповедь на эту тему: «Вот многие хотят теперь уехать кто куда: кто на Украину, кто на юг, чтобы избежать голода; так послушайте дорогие мои, что говорит Господь через пророка Иеремию народу Иудейскому, преданному в рабство царю Вавилонскому, которого они боялись и хотели бежать от него в Египет: Если останетесь в земле сей, то Я устрою вас и не разорю, насажду вас и не искореню, ибо Я сожалею о том бедствии, какое сделал вам. Не бойтесь царя Вавилонского, которого вы боитесь; не бойтесь его, говорит Господь, ибо Я – с вами, чтобы спасти вас и избавлять вас от руки его. И явлю к вам милость и он умилостивится к вам. Если же скажете: не хотим жить в этой земле… пойдем в землю Египетскую, где войны не увидим и трубного гласа не услышим, и голодать не будем, и там будем жить – то выслушайте слово Господне: так говорит Господь Саваоф, если вы решительно обратите лица ваши, чтобы идти в Египет, и пойдете, чтобы жить там, то меч, которого вы боитесь, настигнет вас там, в земле Египетской, и голод, которого вы страшитесь, будет всегда следовать за вами там в Египте, и там умрете (Иер. 42: 10–16). Оставшимся же будет явлена милость Божия и избавление». [1, с. 67–68]
Как показали дальнейшие события о. Алексий оказался прав – лето 1919 года выдалось очень засушливым, так что в большей части южных и центральных областей начался голод.
После закрытия Кремля в 1919 году часть прихожан и певчих Чудова монастыря перешла, по благословению владыки Арсения Жада-новского, в Никольский храм на Маросейке.
В эти же годы начали служить на Маросейке получившие образование ревностные молодые священники и диаконы, в их числе сын о. Алексия – о. Сергий Мечев, рукоположенный во иерея в Великий Четверток 1919 года, о. Сергий Дурылин, о. Лазарь Судаков и другие. Молодые священники, желая облегчить труды батюшки, поделили между собой дни недели – каждый священник имел определенный день, в который он совершал Божественную литургию, а накануне служил всенощную.
Они помогали о. Алексию в проведении лекций, бесед, организации курсов по изучению богослужения. Каждый из священников маросейского храма проводил беседу по окончании вечернего богослужения: о. Сергий Мечев брал для своих бесед святых отцов – авву Дорофея, «Лествицу», «Добротолюбие»; о. Сергий Дурылин рассказывал о современных подвижниках, о. Лазарь любил проводить беседы на евангельские темы; сам о. Алексий проводил беседы по житиям святых.
Такие курсы были особенно важны в связи с закрытием духовных школ и тем, что в Никольском храме появилось немало молодежи, студентов, которые увидели, что революция вместо обещанных благ принесла новые бедствия, и стремились теперь постичь законы духовного мира. Прихожан, посещавших курсы в храме, именовали «курсовыми».
Большой наплыв новых прихожан создал определенные проблемы с общиной, устроенной о. Алексием. В первоначальную общину входили духовные чада батюшки – так что, несмотря на внешнюю неоднородность, у всех прихожан Никольского храма был общий стержень. Но появление в храме, с одной стороны, чудовских прихожан, а с другой – учащейся молодежи, так называемых «курсовых», породило внутренние нестроения. Молодежь тянулась и к о. Алексию, и к молодым батюшкам, кроме того, стиль ее поведения и образ мыслей был далек от высокой аскетики. А чудовские прихожане, привыкшие к монастырской строгости и к монастырским богослужениям, почти не признавали молодых сослужителей о. Алексия, считая их и паству их легкомысленными. Эти нестроения очень огорчали батюшку: он старался направить и чудовских и курсовых на путь взаимной христианской любви.
Нагрузка на о. Алексия возрастала – слишком многие желали получить его благословение на какое-либо дело, выслушать его совет. Теперь же можно было видеть нескончаемые очереди у дверей домика, летом приезжие оставались ночевать во дворе храма.
Святейший Патриарх Тихон всегда считался с отзывом батюшки в случаях хиротонии, затем предложил ему взять на себя труд по объединению московского духовенства. Заседания проходили в храме Христа Спасителя, но по условиям того времени вскоре были прекращены. Отношение духовенства к батюшке было весьма различным. Многие признавали его авторитет, часть пастырей были его духовными детьми и последователями, но немало было и тех, кто критиковал его.
В начале двадцатых
Начало двадцатых годов было особенно насыщенным по широте всесторонней деятельности о. Алексия и его сослужителей.
Отец Алексий Мечев все более слабел физически и все более горел духом. Особенно за богослужением он как бы светился каким-то внутренним неземным светом. Иногда благодать проявлялась и более сильно – он казался стоящим на воздухе. Как-то раз одна из прихожанок рассказала ему об этом; батюшка попросил ее: «Никому не говори об этом до моей смерти. Тебе дано было видеть меня, грешного, по Божию милосердию, в духе. Помни: это – только любовь и милосердие Божие ко мне, грешному». [1, с. 110]
В 1920 году чудовские сестры подняли вопрос о награде батюшке: «Что же вы, – говорили они прихожанам маросейского храма, – столько времени находитесь подле батюшки и не думаете о том, что ему пора выхлопотать крест с украшениями». [1, с. 119] Прихожане с радостью согласились с предложением чудовских сестер. Обратились с прошением к Патриарху и достали крест с камушками. Некоторое время спустя, о. Алексия вызвали на патриаршую службу и наградили крестом с украшениями. Вечером того же дня прихожане, осведомленные о произошедшем, собрались в храме и с радостным волнением ждали появления батюшки. Батюшка пришел уже после начала службы – он выглядел расстроенным.
По окончании богослужения открылись царские врата и все духовенство в облачениях вышло на солею. После короткого молебна о. Алексий обратился к присутствующим – он говорил о своем недостоинстве, о том, что всегда готов всем служить, но всякое внимание призывает еще к большим трудам. Его слово было публичным исповеданием своего ничтожества, негодности и слабости. В конце своей речи о. Алексий поклонился до земли, прося у всех прощения.
Когда же один из прихожан начал возражать ему, говоря, что, несмотря на все его немощи, знает его не только вся Москва, но и многие за ее пределами, о. Алексий прервал его, сказав: «Если бы ты только знал, сколько мне дал Господь, сколько оказал милостей, сколько показал великих примеров в великих людях, ты бы так не говорил. Я должен был быть гораздо лучше». [1, с. 120]
Но не только награждение вызвало переживания батюшки. В это время он страдал и от непонимания и даже нестроений с молодыми сослужителями. Дело в том, что в эти годы Церковь, только что вышедшая из Синодального периода и еще не вошедшая в период тотальных гонений от советской власти, жила мыслями об исправлении и улучшении церковной жизни. Об этом же горячо радели и молодые сослужители о. Алексия. Им казалось, что батюшка своей мягкостью и добротой потворствует нарушениям церковной дисциплины. Произошло несколько неприятных случаев, прежде чем они смогли убедиться в духовной мудрости своего наставника.
Один такой случай связан с записками о здравии и упокоении. Согласно каноническим правилам, записки должны быть подаваемы во время проскомидии, то есть до возгласа «Благословенно Царство», возвещающего начало литургии. Но общепринятая практика Русской Православной Церкви, и тогда и сейчас, допускает прием записок и вынимание частиц о здравии и упокоении вплоть до Великого Входа, когда Чаша со Святыми Дарами переносится с Жертвенника на Престол.
Общепринятая практика обсуждалась на собраниях духовенства и мирян, радеющих о чистоте церковной жизни. В результате молодые священнослужители маросейского храма решили, что не будут принимать записки после начала литургии. Вскоре это стало причиной неприятного случая, стоившего о. Алексию много нервов и душевных сил.
Как-то раз один из прихожан, у которого серьезно заболела жена, зашел в храм во время литургии перед самым чтением Евангелия, подал записку о здравии и купил просфору, прося вынуть из нее частицу. Но служивший в то время священник отказал ему, сказав, что проскомидия уже совершена. Прихожанин очень огорчился и отправился на квартиру к батюшке. Там он жаловался на новые порядки, лишающие его последнего утешения в трудную минуту. Отец Алексий, изумленный тем, что без его ведома и благословения было сделано та кое распоряжение, немедленно отправился в храм. Он просил священника, служившего ли тургию, принять записку и вынуть частицу за болящую женщину. Служащий священник был так взволнован распоряжением батюшки, что, вынимая частицу, отрезал копием голову Божией Матери, изображение Которой было на просфоре. Вид изувеченной просфоры привел прихожанина в уныние. Он сказал о. Алексию, что жена его теперь умрет, раз голова Божией Матери отрезана. Батюшка оставил эту просфору у себя, дал прихожанину другую, утешив и успокоив его. После службы он пригласил священника к себе, показал ему просфору и отменил распоряжение относительно отказа в приеме записок после начала литургии.
Вообще о. Алексий придавал поминовению на проскомидии огромное значение. Он совершал ее часа полтора и более, приходя заранее и усердно вычитывая поданные записки. Когда же по болезни он не мог быть в храме, то просил служащего священника помянуть того или другого из его духовных чад.
Другой случай непонимания на почве церковных правил был еще более болезненным для о. Алексия; это непонимание возникло с его родным сыном о. Сергием. Священномученик Сергий был очень ревностным пастырем, его проповеди были очень интересны – он вообще имел глубокий богословский ум. Однако все осложнялось большой горячностью о. Сергия, батюшка как-то сказал о нем: «Он горит, и я рад. Он сгорит на этом деле». [1, с. 136]
Отец Сергий всегда возмущался любыми отклонениями от церковных правил. Одним из таких нарушений была исповедь во время литургии. Согласно каноническим правилам, Таинства Исповеди и Причастия не связаны между собой, но с Синодального периода и по сегодняшний день в практике Русской Церкви эти Таинства соединены – без исповеди не допускают к причастию. Вследствие этого там, где существовала практика более-менее частого причащения, исповедь проводилась не только накануне, но и во время литургии. Так было и в Никольском храме, где настоятельствовал о. Алексий.
Отец Сергий решил прекратить такую практику – он настоял на том, чтобы исповедь проводилась или накануне, или перед литургией – во время проскомидии и чтения часов. Отец Алексий был не согласен с решением сына: «Ну как я откажу в исповеди, – говорил он, – может быть, она последняя надежда человека? Может быть, от толкнув его, я причиню гибель, вред его душе. Христос никого не отталкивал от Себя. Он всем говорил: Приидите ко Мне, вситруждающиися и обремененнии и Аз упокою вы (Мф. 11: 28). А кто теперь не труждается, кто не обременен различными скорбями? Все угнетены, все озлобленны: и на улице, и на службе, и даже в домашней обстановке, кроме свар, ссор и злобы, ничего не встретишь. Единственное место, где человек может отдохнуть душой и примириться с Богом и людьми, – это храм Божий. И вдруг он увидит, что его не допускают ко Христу. Вы говорите «закон». Но там, где нет любви, закон не спасает, а настоящая любовь есть исполнение закона». [6, с. 52–53] Но о. Сергий и другие сослужители считали, что правильнее будет вернуться к канонической практике – проводить исповедь накануне и допускать к причастию только тех, кто был на всенощной. В конце концов, о. Алексий смирился, сказав только сыну: «Делай, что тебе подсказывает совесть, а Господь поставит тебя в такие условия, при которых ты на опыте увидишь, был ли ты прав в том, что предпринял». [1, с. 137] Вскоре произошло несколько случаев, подтвердивших правоту о. Алексия.
Вот как рассказывал об этом сам о. Сергий: ««Ну, – думаю, – теперь-то я не допущу никаких непорядков». К аналою подходит девушка. «Вы исповедаться?» – «Да». – «А у всенощной были?» – «Нет, батюшка, у меня работа вечерняя, я не имею возможности бывать у всенощной». – Что ж делать? Пришлось ее допустить до исповеди и Причастия. Следующая была старушка. «Ты у всенощной была?» – «Нет, батюшка, не могла». – «Как же не могла? Ведь ты не работаешь, всегда дома. Не могу я тебя исповедовать!» – «Да, батюшка, как же так? Я и к обедне-то еле выбралась. Ведь мне приходится с детьми сидеть, и так меня еле отпустили, а ты говоришь, что нельзя без всенощной причащаться?» Пришлось и ее исповедать. Только что она отошла, вдруг какой-то незнакомый мужчина без спросу летит прямо в алтарь. Тут уж я не стерпел: досталось ему. А он и из храма ушел. Только ушел, а следом бежит ко мне Александра Ивановна: «Отец Сергий! Не приходил ли сейчас муж мой? Его батюшка хотел видеть. Я его едва уговорила, да не могла проводить!» Этого-то человека, которого привести к батюшке стоило многих хлопот, а отцу Алексию, может быть, многих молитв, я, можно сказать, прогнал. Долго его потом уговаривали прийти к батюшке». [6, с. 53] После этого в Маросейском храме вернулись к прежней практике.
С годами о. Алексий все больше слабел, иногда он не мог быть в храме, но продолжал прием посетителей. Родные, а в особенности сын, уговаривали батюшку пожалеть себя, поберечь свое здоровье, но он был непреклонен, принимая всех нуждающихся.
1922 год
Голод в Поволжье, южных губерниях России и на Украине стал поводом для декрета советской власти об изъятии церковных ценностей.
Вскоре после публикации декрета некоторые представители московского духовенства собрались на квартире о. Алексия, чтобы обсудить этот вопрос. Были рассмотрены исторические факты и прецеденты, в конце концов, было решено, что можно выдать все, но нужно постараться выкупить евхаристические сосуды.
В храм Николы в Кленниках комиссия по изъятию ценностей прибыла весной 1922 года. Этот визит комиссии стоил о. Алексию много душевных сил и нервов. Кроме личных переживаний, он опасался за о. Сергия, зная его горячность. Поэтому о. Алексий старался успокоить сына, удержать от каких бы то ни было проявлений возмущения.
Между тем, начинались тотальные гонения на Церковь. Советская власть ополчилась на Патриарха Тихона – столичному духовенству была разослана анкета относительно поминовения Святейшего. Опасаясь арестов, некоторые священники переходили к обновленцам либо просто переставали поминать Патриарха. Интересовались мнением о. Алексия. А сам батюшка пребывал в больших сомнениях – стоя на пороге вечности, он не собирался марать совесть компромиссами, но и не хотел, чтобы его выбор стал причиной неприятностей для других священнослужителей. Вот как говорил об этом сам о. Алексий: «Я не могу требовать от них мученичества. Бог мне этого не велел. А я сам… Мое дело другое, особое… Я решаю только за себя, за мной никого нет». [1, с. 140] О. Алексий знал, что его мнение может иметь решающее значение для почитающих его священников.
Несколько месяцев спустя, в августе 1922 года были арестованы, а затем высланы из Москвы два священника, служившие в Никольском храме. Это стало новой скорбью для о. Алексия.
Осенью в ОГПУ вызвали самого о. Алексия. В это время его сын, о. Сергий, и многие из духовных чад собрались в храме на Маросейке, чтобы помолиться о благополучном исходе. Он сам, вернувшись, рассказывал, что его спросили: «Вот, о. Алексий, вы уже стары, жизнь идет вперед, в храм ходят одни старухи, верующих становится все меньше. В ком вы надеетесь найти себе смену, откуда возьмутся новые священники?» Он ответил: «Верующими не родятся, а становятся. Вот был Савл, гнал Церковь Божию, а потом обратился и стал апостолом Павлом. Верующим можно стать в одну минуту. Вот, может быть, пройдет время, и вы уверуете в Бога, захотите стать священником, придете ко мне, и я дам вам рекомендацию к Святейшему Патриарху». [1, с. 142] Батюшку отпустили, но запретили ему принимать народ, угрожая репрессиями.
После этого массовый прием посетителей действительно пришлось прекратить – батюшка принимал только духовных чад. Участковый строго следил за тем, чтобы у о. Алексия не бывали посторонние. Известен рассказ одной из духовных чад о. Алексия о том, как власть ограничивала доступ посетителей: «Однажды пришла я к батюшке и сидела в столовой… дожидаясь, когда позовет меня батюшка. В передней сидели две посторонние женщины, пришедшие на совет. В дверь кто-то постучал, и эти женщины открыли. Вошедший о чем-то начал их спрашивать. После нескольких вопросов он начал кричать, грозить, ворвался в столовую со словами: «Вы опять народ принимаете! Я вам запретил!» Оказался участковый. Ему сказали, что они пришли исповедоваться. «Какое – исповедоваться?! Они сами сказали, что одной надо корову продать, другой – дочь замуж выдавать!» Вышел бледный и взволнованный о. Сергий и еле-еле уговорил его». [1, с. 140] После этого случая домашние долго не пускали к о. Алексию посетителей, опасаясь реакции властей.
В декабре 1922 года маросейский храм понес еще одну утрату – скончался о. Лазарь – духовный сын и сослужитель о. Алексия. Сам о. Алексий очень скорбел, хоть и говорил, что о. Лазарь был «зрелой пшеницей», приготовившись к встрече с Господом. Говоря об о. Лазаре, батюшка одновременно прощался со всеми сам, говоря, что это его последнее Рождество, что и его отшествие недалеко.
Последний год и кончина
Наступил 1923 год. Батюшке становилось все хуже – он постоянно задыхался от мучившей его одышки. Встречаясь с духовными чадами, он говорил, что не сделал в жизни ничего достойного, так чтобы быть готовым предстать перед Богом: «Разве, умирая, кто-нибудь может сказать о себе, что исполнил все повеленное ему от Бога. Так на что же надеяться?.. На великое Его милосердие только. Он был распят за нас, понес все грехи наши, и мы поэтому получили дерзновение просить Его заступничества перед Богом Отцом. Сказать, что мы исполнили повеленное нам хотя бы отчасти, мы не можем, но должны, умирая, иметь чистую совесть и в душе сознание, что сколько было сил, старались делать все, что требовалось от нас Господом, чтобы совесть наша ни в чем, ни в самом малейшем не могла бы нас укорить. Вот. Готовы мы никогда не можем быть, но, умирая, должны иметь чистую совесть». [1, с. 144–145] Наступал Великий пост 1923 года. В Прощеное воскресенье о. Алексий служил литургию, после которой он обратился к своей пастве – можно сказать, что это была не проповедь, а прощальная речь. Он сказал: «Недолго я еще буду с вами… скоро, скоро Господь отнимет меня от вас, недостойного служителя… Сознательно я никого не обижал, я старался каждому помочь… Но вот, может быть, нечаянно, может быть, кого не поравнял, может быть, к кому проявил любви больше, к другому – меньше. Может быть, по немощи моей, чего не доглядел, опоздал где с помощью, пришел не вовремя… А может быть, и совсем проглядел, не пришел. Простите меня… Я ничего ни против кого из вас не имею и, если обрету дерзновение, за всех вас буду молиться… Может быть, кому-либо из вас я не смог, не сумел дать того, что вы от меня ждали, не смог удовлетворить чьих-либо запросов духовных, но хочу таким из вас сказать в утешение: не скорбите. Господь пошлет вам вместо меня другого, который воздаст вам должное и нужное для вас. А меня простите». [1, с. 146] После этого он сделал земной поклон. Из-за одышки о. Алексий не мог подняться сам – ему помогли, после этого он начал давать крест. Каждого из подходивших батюшка встречал по-разному. Одних только благословлял, другим что-то спокойно говорил, с некоторыми был строг, иных будто не замечал, иных ласково увещевал.
На первой неделе Великого поста о. Алексий читал канон преподобного Андрея Критского. В этот раз покаянный вопль его души к Богу достигал самой высокой точки. После чтения канона о. Алексий почти не служил – только на свой день Ангела, в день памяти праведного Алексия, человека Божия.
Незадолго до Пасхи о. Алексия Мечева вновь вызвали в ОГПУ. По возвращении он рассказал, что его хотели арестовать, но, увидев, в каком он состоянии, – отпустили. В это время батюшка был очень слаб здоровьем – он уже не мог даже ходить на службу в храм.
После Пасхи о. Алексий поехал, как и в прошлые годы, отдыхать в Верею – небольшой городок в Московской области, где у него был маленький домик. Перед отъездом он уничтожил свои дневники и отслужил в маросейском храме свою последнюю литургию.
Скончался о. Алексий в пятницу 9/22 июня 1923 года. В последний вечер он был радостен, ласков со всеми, вспоминал отсутствующих. Смерть наступила сразу же, как только он лег в постель.
Гроб с телом батюшки был доставлен в Никольский храм 27 июня 1923 года. До самого утра следующего дня церковные общины Москвы во главе со своими пастырями приходили петь панихиды и прощаться с почившим. Чтобы дать возможность всем пришедшим по-молиться, служили вечером две заупокойные всенощные – одну в храме и другую во дворе.
Литургию и отпевание совершал во главе сонма духовенства архиепископ Феодор (Поз-деевский), настоятель Данилова монастыря. Незадолго до смерти о. Алексий написал преосвященному Феодору письмо, прося его об этом. Владыка Феодор находился тогда в тюрьме, но накануне был освобожден и смог исполнить желание батюшки. Всю дорогу до кладбища пелись пасхальные песнопения.
Проводить о. Алексия в последний путь прибыл на Лазаревское кладбище Святейший Патриарх Тихон, только что освобожденный из заключения. Он был восторженно встречен множеством народа. Так исполнились слова батюшки: «Когда я умру, – всем будет радость». Литию служил архимандрит Анемподист. Святейший Патриарх благословил опускаемый в могилу гроб и первый бросил на него горсть земли.