«А за решёткой неправда ликует…»
При царе столько людей в тюрьмы не сажали. Новая власть будто задалась целью в сжатые сроки переплюнуть три века романовской России по числу арестованных, казнённых, сосланных в Сибирь. С начала 1920-х чередой шли волны массовых «церковных» арестов. Сидели по тюрьмам, ссылкам или лежали в земле те, кто словом либо делом противился осквернению святых мощей, кощунственному изъятию богослужебных святынь из храмов, обновленческому расколу, поразившему Церковь с подачи советской власти[1]. Сам патриарх Тихон год жил под арестом. А архиереев[2] теперь в Сибири было, наверное, больше, чем в центральной России – только не на служении, а в злоключении.
Тюрьмы Томска, Омска, Иркутска, прочих городов были переполнены самым разным людом. За несколько лет у Татьяны выработался почти ритуал. В течение недели она обходила редкие томские храмы, не захваченные обнагленцами-обновленцами, забирала то, что оставляли для неё прихожане. В основном продукты, иногда тёплую одежду, деньги. В выходной день после литургии она шла по тюрьмам, там отдавала передачи для заключённых. Адресные – для духовенства, мирян, арестованных по «церковным» делам. Безадресные – любым узникам, у которых не было родни или знакомых, чтобы носить передачи. На покупку продуктов и необходимых в тюрьме вещей она тратила почти весь свой заработок.
Об этой деятельности внучки протоиерея Антонина Мисюрова, почившего несколько лет назад, на приходах знали многие. Кто-то смотрел на это полукриминальное в глазах новой власти занятие с сомнением, кто-то сочувственно вздыхал, но всё же опасливо сторонился. Однако и тех, кто жертвовал от своего скудного достатка, было немало. Татьяна никого не просила – просто брала то, что давали, и благодарила в ответ скупой улыбкой.
Через Томск и томские «дома заключения» прошло немало архиереев и простых священников, которых отправляли в сибирские ссылки. Здесь совершалось их очное или заочное знакомство с юной подвижницей милосердия. Разъезжаясь по местам ссылок, они с оказией переправляли Татьяне весточки. Завязывалась переписка. Ссыльные писали о своём житье, насущных нуждах, благодарили за тепло души, которым она щедро дарила их через свои посылки и письма.
Опасения родных и тех прихожан, кто предпочитал осторожность, скоро стали сбываться. Первый раз её арестовали в 1923 году в Иркутске, едва она довезла от вокзала до тюрьмы полпуда передач для здешних заключённых. Через четыре месяца всё же освободили, но из поля зрения ОГПУ[3] уже не выпускали. Полтора года спустя новый арест, на этот раз обошлось всего недельным сидением в камере. В мае 1926-го она в третий раз очутилась в застенке…
Сквозь решётку в оконце виден клок чёрного неба со звёздами. В камере томского ОГПУ спят на жёстких досках полтора десятка человек женского пола – от совсем ещё девочек-подростков до старух. Носовой свист, подхрапыванье, тихие стоны во сне. Татьяна сидит на своём лежаке. Сон – избавитель от тяжких дум – не идёт к ней. Душу терзает острая горечь, давят узкая железная дверь камеры и стальная оконная решётка. Стены хранят память о страданиях многих томившихся здесь за последние годы людей. Как хочется немедленно прочь отсюда, на волю!
Но разве на воле лучше? Она вспомнила свои стихи, написанные три года назад, тоже в тюрьме:
А за решёткой неправда ликует,
Конец ознакомительного фрагмента.