Москва Златоглавая
Как же выглядела наша столица во времена Алексея Михайловича? Венгерский путешественник Эрколе Зани писал: «Я удивлен громадностью города. Он превосходит любой из европейских или азиатских. Благодаря этому пешком ходить невозможно, и надо ездить… Для этого при почти каждой улице стоят наготове извозчики с санями и повозками. В нем живет несчетное множество народа – иные насчитывают миллион, а иные, более сведущие, более 700 тысяч. Без сомнения, он втрое больше виденных мною Парижа и Лондона… Хотя большая часть строений там из дерева, однако снаружи они довольно красивы и вперемежку с хоромами бояр представляют чудесный вид. Улицы широки и прямы, много обширных площадей; выложен он толстыми круглыми сплошными бревнами… При каждом жилище или боярских хоромах дворы, службы, баня и сад».
Да, Москва уже тогда была «мегаполисом». Павел Алеппский оценивал ее окружность в 30 верст, Таннер – в 45. Рейтенфельс указывал: «Москва, средостение государства и священное место пребывания царя, по справедливости должна быть отнесена к числу величайших городов земного шара» и называл число 600 тыс. жителей, Невилль – 500–600 тыс. Койэтт сообщал, что в городе было 95 тыс. домов, «не считая дворов и церквей». Многие отмечают и красоту столицы. Характеризуют как «богатейший и прекраснейший в мире город» (Перри). «Климат в ней довольно мягкий и местоположение ее весьма красиво, она поражает своими приблизительно 2 тысячами церквей, которые почти все каменные и придают городу великолепный вид» (Рейтенфельс). А голландский художник Корнелий де Бруин расхваливал как «чрезвычайно красивые деревянные постройки», так и множество «красивых каменных зданий».
Делилась столица на 5 основных частей – Кремль, Китай-город, Белый город, Замоскворечье и Земляной город. Вид Кремля отличался от нынешнего. На гравюрах того времени перед нами предстает настоящий «сказочный» город – из-за стен видны многочисленные терема, их фигурные кровли, башенки, флюгера. «Что же касается кремлевских церквей, то в них колокольни обтянуты гладкою густо позолоченной жестью, которая при ярком свете превосходно блестит и дает всему городу снаружи превосходный облик» (Олеарий). Позолоченные купола произвели впечатление и на Таннера: «И в нас при первом взгляде побудило неясное уважение к этому городу». Но Кремль еще сохранял свое прямое назначение – крепости. Его стены были окружены глубокими рвами и «снабжены великолепными орудиями и солдатами». Башен было 18, ворот – 6, подступы к ним прикрывались предмостными укреплениями (из которых сохранилась только Кутафья башня). Башни, имеющие ворота, обычно назывались по иконе, помещенной на них. На Спасской была икона Спаса, на Троицкой – Св. Троицы и т. д. Некоторые башни имели функциональное назначение. Так, Водовзводная служила водонапорной. В основании ее существовал колодец, в ней стояли насосы для подачи воды. На Набатной башне висел сигнальный колокол. В подвале Троицкой располагалась тюрьма. А на Спасской были часы с боем. Циферблат их делился не на 12, а на 24 часа, они вызванивали на колоколах «музыкальную гамму… наподобие чешских» (Таннер), а каждый час обозначался ударами большого колокола.
«Внутри Кремля находится много великолепных построек из камня: зданий, дворцов и церквей, которые обитаются и посещаются великим князем, патриархом, знатнейшими государственными советниками и вельможами» (Олеарий).
Впрочем, Кремль посещался не только «знатнейшими», ворота запирались лишь в моменты опасности, а в обычные дни сюда по своим делам захаживало и простонародье. Кремль был административным и церковным центром государства. Тут располагались царские палаты – Грановитая и Золотая, где проходили заседания Боярской Думы, приемы послов. Европейцы называли их «великолепными строениями и дворцами на иностранный манер». Но жилая резиденция царя была «ради здоровья» деревянной – чудесный Теремной дворец, построенный в 5 ярусов, с замечательным искусством и фантазией русских мастеров. Он-то и придавал Кремлю «сказочный» вид фигурными маковками и башенками.
Внутреннее убранство царской резиденции оставляло у посетителей не меньшее впечатление. «Изнутри дворцы настолько изукрашены и обвешаны персидскими коврами, столь восхитительно выработанными золотом, серебром и шелками, что не знаешь от удивления, куда направлять свои взоры. Там можно видеть такое собрание золота, драгоценных камней, жемчуга и великолепных предметов, что нет возможности всего описать» (Айрман). Интерьер помещений отделывался обоями из атласа, тисненой кожи, стены украшались затейливой росписью и живописью, в том числе и на исторические темы. Койэтт восхищался «аудиенц-залом» – Золотой палатой. Маскевич упоминает искусную систему отопления во дворце – подземные печи, откуда горячий воздух проникал по трубам в «душники» для обогрева помещений. Охрану царской резиденции осуществляли 2 тыс. стрельцов – в одну смену на посты их становилось 250. Это были отборные, вышколенные стражники. Коллинз пишет: «Телохранители и стража при его дворе стоят как безгласные неподвижные истуканы».
Главной площадью Кремля являлась Соборная. На нее выходили несколько храмов – Успенский собор, собор Михаила Архангела (где была усыпальница царей) и Благовещенский (он строился в качестве «домовой церкви» государей). О величии и красоте этих храмов, читателю, надеюсь, известно и без моих комментариев. А в то время их еще и украшали иконы лучших мастеров, Феофана Грека, Св. Андрея Рублева и др. Второй площадью Кремля была Ивановская – названная по колокольне Ивана Великого. На ней находился самый крупный в мире действующий колокол – 70-тонный Успенский. А всего колокольня Ивана Великого имела 37 колоколов – и «дискантовые», и «альтовые», и «теноровые», и «басовые», которые «составляют между собой музыкальную гармонию» (Таннер).
На Ивановскую площадь выходило и несколько главных приказов. Тут же, с крыльца, подьячие оглашали указы и решения (отсюда и поговорка «орет на всю Ивановскую»). В Кремле располагались также аптека, Оружейная палата, церковь Ризоположения, два монастыря, Чудов и Вознесенский (уничтоженные в ХХ в). В Чудовом действовала школа, основанная Филаретом, – с углубленным изучением богословия, греческого языка, латыни, в ней готовились квалифицированные священники, кадры для дипломатии. По соседству находились подворья некоторых других крупных монастырей (здесь было представлено 5 мужских и 3 женские обители). Всего же в Кремле насчитывалось полсотни церквей.
К Кремлю примыкал Китай-город. Его границы проходили примерно по нынешним Китайгородскому проезду, Старой и Новой площадям, Театральному проезду и Охотному ряду. На Красной площади, кроме храма Василия Блаженного и Лобного места, тоже служившего для оглашения указов и различных торжественных мероприятий, приезжих удивляли пушки. В обоих концах площади стояли по 2 огромных орудия, в каждом из которых «человек может сидеть» (Павел Алеппский). Здесь же располагалось большинство приказов и Земская изба – центр городского самоуправления. В Китай-городе жили князья, вельможи, богатейшие купцы. Но главным образом это был торговый центр. Вся Красная площадь и прилегающие к ней улицы являлись рынком. Площадь была «полна торговцев, мужчин и женщин, рабов и праздношатающихся».
Причем для каждого вида товара предназначался особый ряд. И европейцы, не знавшие у себя такого порядка, хвалили его как очень удобный – «каждый, благодаря ему, знает, куда ему пойти и где получить то, что надо» (Олеарий, Кильбургер, Айрман. Рейтенфельс и др.). Торговых рядов было более 120. Хлебный, Калашный, Пряничный, Ветчинный, Сальный, Мясной, Просольный, Живой, Свежий (торговавший рыбой), Охотный, Капустный, Луковичный, Чесночный, Огуречный, Яблочный, Дынный, Кафтанный, Шубный, Кушачный, Шапочный, Рукавишный, Зеркальный, Фонарный, Иконный, два свечных. В других рядах торговали шелком и сукном, чулками, коврами, церковными облачениями и утварью, изделиями золотых дел мастеров, продукцией шорников, сапожников, скорняков. А внутри каждого вида товара существовала и своя специализация. Скажем, скорняки делились на белочников, бобровников, душечников и др. А изготовлением и продажей кошельков и сумок занимались калитники, кошельники, сумники, мошенники. Особое место было отведено даже для старого тряпья – Ветошный ряд. Был и Книжный ряд «длиной в целую милю» (Айрман). Значит, и на интеллектуальную продукцию спрос был немалый. А в Зелейном ряду, торговавшем лекарственными растениями и прочими медицинскими снадобьями, можно было нанять «лечьца», «зубоволока», «костоправа», «кровопуска» и даже «бабичьих дел мастера»
Качество товаров было высоким. Павел Алеппский расхваливает продукцию из железа: котлы, сковороды, умывальники «превосходной работы», Кильбургер – Лоскутный ряд, «где продают всякие вещи, а между оными прекраснейшие и дорогие, так что по справедливости можно считать его между лучшими рядами и назвать иначе». Таннер хвалил деревянные ложки и кубки «изящной формы». Земская изба и городские суды наблюдали за чистотой на рынках, взимали пошлины. Некоторые ряды представляли собой открытые столы с навесами, другие – длинные шеренги каменных лавок, запирающихся на ночь железными дверями и ставнями. В двух больших крытых рядах, которые Павел Алеппский сравнивает со стамбульским безистаном, продавали дорогую одежду, оружие «и редкости, новые и старые». Всего же в столице насчитывалось до 40 тыс. лавок. «В городе Москве помещается больше торговых лавок, чем в Амстердаме или хотя бы в ином целом княжестве» (Кильбургер).
В отдельном месте цирюльники стригли и брили желающих – его называли «Вшивым рынком». Разумеется, в насмешку – с насекомыми у чистоплотных москвичей обстояло куда благополучнее, чем у парижан и лондонцев. Возле Лобного места под видом торговок холстом собирались проститутки – они обозначали себя тем, что держали в губах колечко с бирюзой. Впрочем, на Руси их промысел в законодательном порядке не преследовался. Под «прелюбодеянием» понималось только двоеженство или двоемужество. А бабенок легкого поведения называли «прелестницами» и, если попадутся, могли разве что вздуть батогами. А неподалеку от Красной площади располагалось под землей 200 винных и яблочных погребков. Это были не кабаки – тут продавались дорогие импортные вина, выдержанные меды, напитки из вишни и малины. Продавались оптом, в бочонках. Но желающий мог взять и в склянках, на пробу, и тут же продегустировать разные сорта, закусывая наливным яблочком. Причем летом напитки подавались с ледника, охлажденными.
На базаре осуществлялись и телесные наказания преступников, отсюда и название «торговая казнь». Но смертные казни в центре города не проводились. Их устраивали на отшибе, на Козьем болоте. Кроме центральной тюрьмы в Троицкой башне, имелись еще две – за Неглинной. Там обычно содержали осужденных к ссылке, ожидающих своей очереди для отправки в Сибирь.
В Москве было много иностранных купцов – единовременно до тысячи. Для размещения иноземцев и их торговли имелось два обширных двухэтажных гостиных двора – немецкий и персидский. При немецком, где продавались европейские товары, находились склады, большие городские весы, взимались пошлины с импорта, там же была биржа, где заключались крупные сделки. Персидское подворье было «просторно и имело резные деревянные палаты» (Бурх). Там было 200 лавок, расположенных по периметру «под сводом». Тут оперировали и менялы, осуществлявшие обмен европейских, азиатских и русских валют. Айрман описывал в Москве множество «персиян, татар, киргизов, турок, поляков… лифляндцев, шведов, финнов, голландцев, англичан, французов, итальянцев, испанцев, португальцев, немцев из Гамбурга, Любека, Дании», и то, что рядом с их лавками постоянно околачивались «многие» русские, знающие иностранные языки, поэтому покупатель здесь «в любое время найдет переводчика, который быстро сумеет навязать свои услуги».
Чужеземцев поражало не только изобилие всяких товаров, но и их дешевизна. Например, мясо было так дешево, что его продавали не на вес, а тушами или рубили на глазок. Кур и уток продавали «сороками». Восточные товары попадали на Русь напрямую, без посредников, и стоили на порядок меньше, чем в Европе. Таннер удивлялся, что в Москве «мелкие граненые рубины до того дешевы, что продаются на фунты – 20 московских или немецких флоринов за фунт». Даже простолюдины позволяли себе покупать драгоценные на Западе пряности и добавлять в выпечку, делая пряники, а женщины из простонародья носили золотые и серебряные украшения, наряжались на праздники в шелка и бархат. И австриец Гейс насчет русского богатства замечал: «А в Германии, пожалуй, что и не поверили бы».
Гостиным дворам не уступало и «великолепное подворье для послов к царю» (Койэтт). Оно имело «вид крепости» (Хуан Персидский), с башенками по углам, а у входа – высокую башню с тремя балконами на разных уровнях, чтобы иностранцы могли обозревать Москву. Здание было рассчитано на 400 человек, в нем были кабинеты, большие залы, жилые и складские помещения. А по соседству с Посольским подворьем стоял комплекс Посольского приказа из 4 обширных корпусов. Неподалеку – «великолепнейшее здание» Печатного двора. Был и «Греческий двор… уступающий впрочем несколько Греческому подворью в Риме» (Рейтенфельс). А парадными воротами в Китайгородской стене служили Неглинные. Они были крыты позолоченной медью, а над воротами находилось помещение, из которого царь и царица «неофициально» наблюдали за въездами иностранных посольств.
Южнее, в Замоскворечье, располагались стрелецкие и ремесленные слободы. Китай-город с Замоскворечьем соединял «живой мост». Вообще в Москве было несколько деревянных мостов «на сваях», а этот был «на судах» – понтонный. Настил был сделан из больших деревянных брусков и удерживался на канатах, крепившихся к башням на берегах. Писали, что «живой» мост «возбуждает большое удивление». «На этом мосту есть лавки, где происходит бойкая торговля; на нем большое движение; мы постоянно ходили туда на прогулку. По этому мосту идет путь в Калугу, Путивль, а также в Смоленск и страну ляхов; по нему беспрестанно движутся взад и вперед войска» (Павел Алеппский). А поскольку «вода здесь стоит высоко, в уровень с мостом», тут было и общепризнанное место для стирки, на мосту «каждый день видишь много женщин с бельем» (Таннер).
С запада, севера и востока Кремль и Китай-город опоясывал Белый город. Также окруженный «крепкой каменной стеной», проходившей примерно по линии современного Бульварного кольца. К сожалению, и ее тоже разрушили при советской власти. Хотя она являлась творением знаменитого архитектора Федора Коня. Павел Алеппский описывает ее как чудо фортификации: «Она больше городской стены Алеппо и изумительной постройки, ибо от земли до середины высоты она сделана откосом, а с повышением до верху имеется выступ, и потому на нее не действуют пушки». Бойницы имели наклон вниз, что позволяло простреливать «мертвое пространство» у стен. «Таких бойниц мы не видели ни в Антиохии, ни в Константинополе, ни в Алеппо». Ворота прикрывали сильные башни с артиллерией.
На Неглинной и Яузе действовало много мельниц. Поэтому в Белом городе были сосредоточены хлебные и мучные лабазы, торговали булочники. Тут же находились мясной и скотный рынки. А еще одним поясом с внешней стороны Белый город окружал Земляной. Там располагались рынки для торговли зерном, лошадьми и лесной рынок, где можно было купить бревна, срубы, готовые разобранные дома. Покажи, куда ставить – вмиг поставят. Земляной город был окружен мощным валом и стеной из деревянных срубов, наполненных камнями и землей, проходившей приблизительно по линии Садового кольца. Коллинз писал: «В ней бревен столько, что можно выстроить из них ряд лондонских тонкостенных домов в 15 миль длиной». Она имела, как сообщают иностранцы, «башни и ворота весьма красивые», «с трехконечными башенками». «Главные ворота велики и роскошны; близ них высится небольшая деревянная башня, где постоянно стоит часовой и на случай пожара и для означения деревянной колотушкой по доске ночных часов по захождении солнца». Это был, кстати, не просто способ «означения часов», но и переклички часовых – чтобы знать, что на постах все в порядке (и что караульный не спит). Постовой у Спасских ворот, услышав бой часов, ударял в специальную доску столько раз, сколько пробило часов. Другие, услышав его, били в свои доски. И так от центра прокатывалось до окраин.
Конечно, москвичи занимались не только торговлей. Базары функционировали по средам и пятницам. В остальные дни работали лишь стационарные лавки. Хотя у многих ремесленников магазинчики были и при доме – приходи когда хочешь. Просыпались люди очень рано – шли к заутрене. В церквях недостатка не было. Иностранцы, расшифровывая русское «сорок сороков», пишут о 1,5–2 тыс. храмов и монастырей. Но Павел Алеппский, гостивший по делам церковным, называет цифру 4 тыс. А вдобавок, по наблюдению Олеария, каждый пятый дом в центре имел «часовню» – речь идет о домовых церквях вельмож и богатых купцов. Храмы были не только религиозными, но и общественными центрами. В патрональных церквях ремесленных общин собирались для выборов своего самоуправления, решения других важных дел. В подвалах каменных храмов были склады дорогих товаров. Тут хранилась общественная казна, иногда отдавались на хранение и частные ценности. Проспать службу или забыть о ней было для москвича физически невозможно. Напоминали колокола. Их в каждой церкви было не менее 10. Первым подавал голос патриарший колокол. По его сигналу начинали звонить колокола Чудова монастыря. И за ними созывали прихожан все остальные. А уж по воскресеньям и праздникам все утро стоял перезвон, «от гула которого дрожала земля» (Павел Алеппский).
Рабочий день начинался молитвою – и обычно натощак. На Руси редко завтракали, а ели дважды в день, в обед и ужин. А после обеда укладывались на часок вздремнуть.
Если на базаре – то прямо в лавках, на телегах, а то и на земле. Точнее, под ногами-то был «пол». Вся Красная площадь и основные улицы Москвы были вымощены деревом. Для этого укладывался бревенчатый настил, а сверху накрывался плоским рядом плах. Правда, со временем на мостовую наносилась пыль, при дождях образовывался слой грязи. Однако за состоянием улиц городские власти следили, для их устройства собирали особые «мостовые деньги», и когда грязи становилось много, улицу мостили снова – иногда поверх старого покрытия.
Функционировал городской транспорт – шла «большая езда из одной части города в другую» (Таннер). Как сообщал Рейтенфельс, «на каждом перекрестке и у каждых ворот стоит… наготове много извозчиков, то есть возниц, которые, договорившись за весьма малую плату, быстро доставят приезжего к месту, им указанному». Невилль отмечал, что их было около тысячи – с «маленькими тележками, запряженными в одну лошадь». Описывает он и экипажи «наподобие паланкина», в которых ездили женщины по 5–6 человек. Чтобы пройти всю Москву пешком (иностранцы засекали), требовалось 3 часа. Но и в карете от центра до Земляного вала добирались за час. Между прочим, вплоть до 1670—1680-х гг. сам по себе городской транспорт чужеземцы описывали в качестве диковинки, подробно разъясняя, что это такое. Потому что в европейских городах ничего подобного еще не было – если нет своей кареты или телеги, топай пешком.
Хотя тут сказывался и другой фактор. Западные города застраивались так тесно и скученно, что по большинству улиц те же кареты и телеги не могли бы проехать. А большие размеры Москвы обеспечивались не только количеством жителей, но и тем, что русские жили просторно. Улицы достигали шириной 6—16 м (на Западе чаще всего – 2–4 м). Значительную часть территории занимали сады. Они были в каждом дворе, и летом Москва утопала в зелени. Растения сажали не только плодовые, но и декоративные. В начале XVII в. сортовые цветы на Руси еще не разводились, в садах росли шиповник и прочие представители полевой и лесной флоры. Однако к середине столетия пошла другая мода. Русские стали отсаживать из садов иностранцев махровые и прованские розы, покупать импортные семена цветов. А вскоре уже и свои семена и саженцы появились.
Улицы в Земляном городе и Замоскворечье представляли собой ряды по 30–40 домов. Пустыри между такими «микрорайонами» специально не застраивались, зеленели рощицами и кустарником. Здесь посадские проводили всякие «народные гуляния», пасли скот. Но такая планировка была полезна и в противопожарном отношении. Ведь Москва была в основном деревянной (кстати, она оставалась на две трети деревянной вплоть до 1812 г). Павел Алеппский писал: «При каждом доме есть непременно сад и широкий двор, оттого говорят, что Москва обширнее Константинополя и более открыта, чем он; в этом последнем все дома лепятся один к другому, нет открытых дворов, и дома в связи между собой. Поэтому, когда случается пожар, его не могут погасить. В Москве же много открытых мест и ее улицы широки, и когда случится в ней пожар, его быстро гасят».
Противопожарной охране вообще придавалось большое внимание. В каждом квартале назначались объезжие «для осмотру огня и воды» То есть для проверки правил обращения с огнем и наличия в каждом доме средств пожаротушения. А если все же занялось, тушением занимались стрельцы. Существовали уже пожарные команды, вооруженные помпами, имеющие специальные обозы повозок и лошадей, путь огню преграждался кожаными щитами, которые поливали водой. И дома на пути пожара ломали – на лесном рынке можно было потом недорого купить новые. Стрельцы выполняли и полицейские функции. Для этого им выдавали не только боевое оружие, но и короткие плетки – аналог нынешних милицейских дубинок. И государство их службу очень ценило. В Москве было несколько богаделен для престарелых и инвалидных стрельцов, которых содержали с женами и детьми за государев счет! Вот такого уж точно ни в одной европейской стране не было. Кроме общегородских земских властей существовали местные. В каждом квартале, сотне (дворов), слободе выбирали своих старост, сотских, десятских. Наряду с государственной действовала «общественная» служба охраны порядка – местные власти поочередно наряжали посадских в уличные караулы. (Не всех – мастера, числившиеся на государевой службе, например, на Пушечном дворе, от земских нарядов освобождались.)
Еще одной достопримечательностью Москвы были бани. Почти в каждом дворе имелись частные, а по берегам Москвы-реки, Яузы, Неглинки целыми шеренгами дымили «государевы», общественные бани. Их тоже взахлеб описывают все иноземцы, поскольку они были русской экзотикой.
Побывать при посещении Москвы в бане считалось, видимо, такой же обязательной частью программы, как сейчас сходить на балет. Хотя относились по-разному. Шведы тоже любили париться и отзывались о русских обычаях восторженно: «Ни в одной почти стране не найдешь, чтобы так умели мыться, как в этой Москве». Бани существовали и в Чехии, их переняли от турок. Но там мылись… одетыми, в специальных рубахах и штанах. И чех Таннер с соотечественниками сунулись было одетыми в московскую баню, где их, ясное дело, подняли на смех. Он очень злобно потом плевался в своих сочинениях насчет русской «непристойности». А представители других западных держав, где обычая мыться не было вообще, как раз и шли специально глазеть на «непристойности».
Потому что в русских общественных банях мыльни и раздевалки были раздельные для мужчин и женщин, а сени между ними общие. Лица обоего пола не стеснялись выбегать в чем мать родила за водой, окунуться в реке, а зимой – в проруби или поваляться в снегу. Это вовсе не считалось неприличным и не предполагало каких-то более серьезных соблазнов. Для русских такое было вполне естественно – баня она и есть баня. Туда ходили и поодиночке, и семьями не реже двух раз в неделю. А если посторонние при том увидят чьи-то прелести – ну так что ж, не убудет. Вот и лезли голландцы, англичане и немцы полюбоваться на голых «московитянок», после чего сообщали читателям о «варварстве» и «безнравственности» русских. Лезли даже и не в общие, а в женские заведения. Как, например, австрийские дипломаты, отправившиеся на экскурсию в боярский сад, где в банях на берегу пруда купалось «более трехсот Диан», встретивших их визгом (Лизек). Хотя можно, конечно, поспорить, что более «нравственно», мыться или подглядывать за моющимися?
Что же касается разночтений в количестве жителей Москвы, то ли 500, то ли 700 тыс., то они вполне естественны. Далеко не всегда было ясно, кого считать столичным населением – уже в те времена Москва «плавно сливалась» с Подмосковьем. Дома строились и вне городских стен, и Павел Алеппский указывал, что «деревни, примыкавшие кругом к городу, бессчетны». Укреплениями Земляного города оборонительные системы не ограничивалась. Иностранцы уже на дальних подступах к Москве отмечали заставы, шлагбаумы, рвы с рогатками. Дополнительным поясом обороны вокруг столицы служило кольцо укрепленных монастырей. Окрестности города были очень живописными, изобиловали лугами, дубравами. Здесь находилось несколько царских сел – Измайловское, Преображенское, Коломенское. В них были сады, «наподобие итальянских» (Таннер). Преображенское являлось центром соколиной охоты. В Измайлово был зверинец, «или, лучше сказать, лес, обнесенный забором и наполненный стадами разных животных, а близ него изящное здание для приготовления лекарств из садовых врачебных растений» (Рейтенфельс). Рядом с Москвой располагались и загородные дома вельмож – тоже с садами, с рыбными прудами.
В Москве было и 150 слобод. Одни – в городской черте, другие за стенами. За пределы Земляного города выносились, например, пожароопасные слободы – кузнецов и гончаров. За чертой стен лежало и поселение мусульман с мечетью, а также Басманная слобода, где жили мусульмане, принявшие крещение. Тут находились и ямские станции с домами и владениями служащих. «Помещения ямщиков как бы опоясывают город» (Рейтенфельс). (Отметим, что аналогов ямской почты на Западе тоже еще не существовало). Ну и кроме всего прочего за пределы Москвы, «в поле», при Алексее Михайловиче были вынесены кабаки. Так что назюзюкавшийся гуляка мог дрыхнуть под кустиком, не оскорбляя взоров граждан. А пропившийся до исподнего (в таких случаях кабатчик обязан был дать ему «гуньку» – грубое одеяние из рогожи), вынужден был тащиться домой через весь город, сопровождаемый насмешками прохожих.