Глава I
Два течения ясно обозначаются в современной жизни русского общества. Одно отражает в себе западное масонство новейшего времени со всеми его оттенками, от умеренных конституционалистов, признающих народ источником государственной власти, игнорирующих церковь в государстве, до анархистов; другое движется историческими национальными началами православия, самодержавия и народности. Масонство и народность стоят в резком противоположении. Столкновение их, временный перевес одного над другим составляют причину колебаний в историческом развитии новой России. Могучий подъем национальных чувств в критические моменты, охватывающий глубочайшие слои народной массы, мог бы служить указателем, что не в масонстве лежит источник русской силы. Масонство в такие моменты примазывается к результатам национального движения и неминуемо искажает их. Продолжительная борьба этих двух направлений до сих пор, однако, не привела к решительному торжеству одного из них. Доселе продолжается принципиальный спор. До днесь не получили законного и обязательного преобладания в широкой государственной жизни те начала, которые открываются в верхних течениях нашей национальной истории. Многие не затронуты еще общественным сознанием и неоценены по достойнству.
К числу таких принадлежит отношение русского народа ко Святой Земле.
Паломничество процветало среди всех новокрещенных народов Европы в начале Средних Веков. Христианский Восток подавал тому пример.
Жития святых Восточной церкви указывают на частые путешествия в Святую Землю из Греции, Малой Азии и Египта. Иерусалим и тогда был живым центром общения всех христианских наций. Хождения во Святую Землю рано начались и в России. Пр. Феодосий Печерский в отрочестве увлекся караваном странников, проходивших в 1022 году чрез Курск в Иерусалим, и пытался уйти с ними из родительского дома. Калики перехожие по былинам восходят до времен Владимира Красна Солнышка. Его правнучка пр. Евфросиния, княжна Полоцкая, умирает во Святом Граде. Раньше ее, в начале XII века, Даниил игумен посещает святые места, встречает у Святого Гроба целую дружину русских поклонников «Новгородци, Киане, Кашкачи и инии мнозе» и оставляет важный и первый письменный отчет о Святой Земле. В 1200 году Новгородский епископ Антоний, описывая святыни Царьграда, упоминает о мощах русского пресвитера Леонтия и замечает: «той бо Леонтий трижды в Иерусалим пеш ходил». Сарацинское завоевание останавливает прилив паломников с Запада, а татарское иго задерживает хождение русских людей. Но в то время как с падением Латинского королевства западные народы навсегда вычеркивают паломничество из народной жизни, предоставляя этот подвиг или духовенству, или немногим из высших классов, у нас, после освобождения от татарской зависимости, стремление к святым местам просыпается в народе снова и с тех пор не прекращается, но возрастает с каждым веком, по мере усиления государственного значения России. Преодолевая невероятные препятствия в странах чуждых по языку, занятых злыми и фанатическими врагами христиан, наш серый люд с котомкой и посохом идет, пробираясь через Балканский полуостров, терпя всякие обиды и насилия, нередко застигаемый смертью от насилий и истощения, к заветным горам Иудеи. Иные избирали еще более трудный путь чрез Кавказ, Армению и Сирию. Хождение тянулось годами. Оно было действительно подвигом христианским и героическим. Благополучно возвратившийся был дорогим и почетным гостем в русском доме. Назидательный рассказ о чудной земле, каждая пядь которой освящена Богочеловеком и прославлена чудесами и подвигами мучеников и пустынножителей, зажигал сердца слушателей. Святая Русь напоялась дивными повествованиями. Сильные духом и верой брали страннический посох и шли плакать у Гроба Господня, возмущаться наглостью мусульман и давать знать угнетенному палестинскому христианству о далеком северном царстве, которое высоко держит крестное знамя и побеждает мусульманских государей. Эти простые люди сеяли в продолжение веков крепкие народные связи между русскими и восточными христианами в самом центре христианства. В то время как Великий Иоанн III браком с царевной Софией Палеолог, как единственный монарх, вступивший в родство с последнею греческою династией, принимал на себя наследство византийское, а его преемники шли далее, объявляя всему христианству, что Москва – третий Рим, то есть светская столица православного человечества, четвертому же не быть, народ давал такому теоретическому основоположению восточного вопроса духовную, внутреннюю основу, установляя живо общение религиозное и политическое с восточными христианами, духовенство потянулось за подаяниями для бедствующих восточных церквей; в сердцах простого люда, героически выдерживающего многовековые гонения мусульман затеплилась надежда на русских освободителей. Единственный на свете Православный Царь, радеющий о церкви, становился вместе с тем единственным законным Царем. Объединение восточных стран под властью турецкого султана в XVI веке, укрепляя древнее предание о единоначалии христианских царей на всем Востоке, должно было еще сильнее выставлять иноверных властителей турок как Божие наказание за грехи, как властителей незаконных, рано или поздно долженствующих уступить неправо захваченную власть настоящему наследнику христианских царей, а таким мог быть только далекий и могущественный Белый Царь. На него в тайне возлагают все свои надежды не только одни православные, но и отложившиеся от вселенского единства сирийцы, копты и абиссинцы: отпадая от церкви, они не столько побуждались к тому догматическими заблуждениями, сколько, а наверное даже более, желанием освободиться от греческих притеснений. Ни Сирия, ни Египет не достались бы так легко арабам, если бы не пришла к ним на помощь измена коренного сирийского и египетского населения, обольщенного лживыми обещаниями всяких льгот со стороны арабских завоевателей. Царство раздельшееся на ся не могло устоять. Разочарование не умедлило. Новое зло оказалось горшим. Но в годину испытаний не к грекам, а на Север устремились взоры восточных христиан. Как ни разногласят они между собою, в них живет доселе смутное сознание, что все они все-таки составляют нечто цельное и совершенно особое, столько же от мусульман, сколько от франков, христиан западных, в число которых не входят русские. Никогда ни копт, ни сириец, ни эфиоп не смешает москова с прочими франками. Если одряхлевшие ереси должны рухнуть и воспоследует наконец единение церковное, то на Востоке это может совершиться только через Россию. Но здесь вопрос церковный становится близким предвестником колоссального политического переворота на всем Востоке. Неразрывная, извечная связь церкви и государства в православном мире роковым образом и неизбежно соединяет вопрос о православии с вопросом восточным, то есть об изгнании халифа в Мекку или Медину.
Итак, в то время как Великая Императрица жгла турецкие флоты, в то время как Александр I освобождал немцев от Наполеона и лояльно осуждал греков, восставших против султана, и в последующее столь же диковинное время странники в простоте души сотнями шли на поклонение во Святую Землю, сердобольно соболезнуя и утешая неблагонадежных подданных «законного» мусульманского властителя. По-прежнему шли из России щедрые жертвы, а высшие власти, – называя всех местных христиан «греками», не подозревая глубокой розни между туземцами православными и пришлым греческим духовенством, – в силу трактатов, по мере дипломатической возможности, поддерживали греческую иерархию. Положение православия представлялось в смутном виде. Паломники ближе знакомые с делом не были слышны в руководящих сферах. При Чарторижском русский дипломатический корпус разучился писать по-русски даже официальные бумаги. При Нессельроде инородцы получили полное преобладание над русскими и православными. В середине сороковых годов знаменитый архиепископ Порфирий (в последствии епископ Чигиринский) с горечью указывал, что из шести дипломатических чиновников в Египте, Сирии и Палестине не было ни одного русского и православного, были немцы, евреи, католики, протестанты, весьма сочувствовавшие всем, кроме православных. Их донесениями пользовался протестант граф Нессельроде, и можно представить себе какое традиционное отношение к делам восточного христианства, к очагу и фокусу восточных политико-религиозных отношений – к Палестине и Иерусалиму – установлялось среди наших дипломатических деятелей. Если внизу, в народе, в течение веков Святая Земля духовно сроднялась со Святою Русью и, с другой стороны, из наивных рассказов паломников злые языки извлекали не одну неказистую подробность о палестинском греческом духовенстве, игнорируя при этом туземных не греческих христиан, то высшие слои общества официально имели только те представления о деле, которые доходили до них сквозь двойную призму чуждых православию дипломатических чиновников и греческого клира.
Отношение христианских держав изменилось с 1851 года, когда прусский король обратился к великим державам с предложением выделить из Турецкого государства Иерусалим, предоставив ему некоторую автономию при участии в управлении всех христианских народов. Для протестантов он желал учредить англо-прусского епископа. Одна Англия поняла выгодность предложения и воспользовалась случаем утвердить английское влияние в Палестине. Одновременно с английским епископом, торжественно вступившим в Иерусалим в 1847 году, там же появляется генеральный консул Финн, ревностно преданный делу, отлично знакомый с местными языками и замечательный гебраист. Русское правительство представило возражения против прусского проекта и свой контрпроект, столь же несостоятельный как и прусский и, конечно, столь же холодно принятый великими державами.
Но прибытие англиканского епископа навело на мысль послать на место русскую духовную особу с несколькими монахами для удовлетворения духовных потребностей русских поклонников и отчасти для ближайшего ознакомления с иерусалимскими делами; дипломатические донесения очевидно перестали давать полное удовлетворение. Выбор пал на архимандрита Порфирия (Успенского).
Ученый архимандрит был поставлен в самое фальшивое положение. Он был отправлен в Иерусалим совершенно неофициально, в качестве паломника. Средства Миссии были нищенские. Непосредственных сношений со Святейшим Синодом он не имел, а если и обращался к нему, то годы проходили прежде чем он получал ответ. Осужденный на безвластие, бесправие и бездействие архимандрит Порфирий занялся научными работами, первыми серьезными трудами по изучению дневнехристианского Востока на русском языке. Но, тем не менее, он зорко приглядывался к церковным делам, хотя и не сообщал о них официальными бумагами. Не изданный доселе рукописный дневник его, хранящийся в Академии наук, составляет превосходную картину тогдашних дел, заносившуюся на страницы дневника день за днем, высокопоучительную и теперь, сорок лет спустя. Если б архимандрит Порфирий не был связан по рукам и ногам, если бы мы шли так же открыто и смело, как англичане и латиняне, не стесняясь дипломатическим малодушием, католическая и протестантская пропаганда, отторгнувшая тысячи туземных христиан от православной церкви, начиная с 1848 года, имея против себя такую силу как архимандрит Порфирий, теперь не имели бы права хвалиться своими успехами. Но архимандрит Порфирий был тем камнем, которым пренебрегли зиждущие. Никакого влияния он не мог иметь уже и потому, что в Иерусалиме без денег оно немыслимо, а содержание Миссии было нищенское, в то время как сотни тысяч шли из России непосредственно в бесконтрольное распоряжение Патриарха и Святогробской братии. Миссия стояла в подчинении Патриарху. В Иерусалиме не было даже русского консула: ближайшим дипломатическим представителем России, советы которого были обязательны для начальника Миссии, был генеральный консул в Бейруте, в двухнедельном расстоянии от Иерусалима. Патриарх же сносился через своего константинопольского уполномоченного прямо с российским императорским послом.
Патриарх Кирилл, поэтому, мог не обращать никакого внимания на присланного соглядатая и, ценя ученость архимандрита, занимал его иногда научными поручениями. Нечего было и думать об ограждении русских паломников от греческих вымогательств, об упорядочении их быта в Иерусалиме; еще менее возможно было повлиять на отношения греческого духовенства к местной пастве, преданной постыдно на жертву патеров и протестантов. Ничтожность, на которую была осуждена Миссия, была так очевидна, что, когда вспыхнула Восточная война, наша дипломатия забыла о Миссии: архимандрит Порфирий узнал о войне от австрийского консула и жил некоторое время со своими монахами на счет Патриархии, пока тот же консул не нашел возможности вывезти нашу Миссию из турецких владений.
Велик Бог Земли Русской! Как мы ни старались уронить обаяние России, посылая в таком виде представителей Русской Церкви на жгучую почву Иерусалима, оно не исчезло. Невзирая на победу султана и его союзников, обаяние России не пошатнулось. Паломничество, остановленное войной, возобновилось сильнее, чем прежде: в 1857 году в Иерусалиме русских странников было 700 человек, в 1859 – 950. Вновь поднялись заботы о русских поклонниках. Архимандрит Порфирий, возвратившись в отечество, конечно, представил иерусалимские отношения в их истинном свете, а не через очки, втираемые правительству фанариотами, святогробцами и нашими консулами, не русского происхождения и не православной веры. Святейший Синод по-прежнему хранил сдержанное положение. Высшим духовным сановникам было очевидно, что греческое духовенство Палестины находится в глубоком упадке, преследует или своекорыстные, или эллинистические, светские цели и небрежет об участи православия и Церкви, угрожаемых со всех сторон извечными врагами. Но, чтоб исправить, недостаточно было пастырского увещания, которое притом было и канонически невозможно: отступления от православия не было, а во внутренние дела Церкви вмешиваться нельзя. Обуздание беспорядочности должно было начаться косвенно воздействием светской власти, имевшей в своем распоряжении такой могучий рычаг, как доход с имений, приклоненных Святому Гробу. Между тем светская власть не имела даже консульства в Иерусалиме. Разоблачения архимандрита Порфирия, конечно, разъяснили и ошибочность наших дипломатических действий во Святой Земле. Нужна была очевидно иная система, но для нее требовался новый, свежий орган. Таким органом совершенно неожиданно явилось Русское Общество Пароходства и Торговли, учрежденное в 1857 году. Одною из задач его была перевозка паломников. Для ознакомления с их бытом был командирован от Морского Министерства Б. П. Мансуров. Замечательные донесения его обратили на себя высокое внимание Государыни Императрицы Марии Александровны, которая всегда относилась ко Святой Земле с величайшим сочувствием. С таким же теплым участием принял донесения г. Мансурова и великий князь Константин Николаевич. Картина безропотного терпения и беспризорного положения наших самоотверженных паломников по-видимому впервые была раскрыта, и народное вековое тяготение ко Святым Местам, минуя чиновничество, непосредственно обрело симпатию Царствующего Дома. Чтоб уничтожить зависимость паломников от Патриархии, нужно было иметь свои учреждения, свои приюты, где бы странники могли найти защиту, убежище и быть как дома. Для сего из государственного казначейства было отпущено 500 тысяч рублей и открыт сбор пожертвований, давший в 18571864 годах 536 129 руб. Для принятия пожертвований и распоряжения был учрежден Палестанский комитет под председательством великого князя Константина Николаевича, не подчиненный ни одному из высших государственных учреждений. Августейший председатель в 1859 году посетил Святую Землю. Он был первым русским великим князем, вступившим на священную почву, и первым христианином, после крестоносцев, пред которым раскрылись ворота Соломонова Храма на горе Мориа и мечети, осеняющей скалистое гумно Орна иевуссея, подножие прежнего святилища ветхозаветного храма. В это посещение приобретен был обширный участок земли под проектированные русские постройки. Пока они сооружались, по настоянию комитета, Иерусалим получил русского консула, которому исключительно и было поручено заботиться о быте паломников. В то же время возобновилась и Духовная Миссия. Отношения между Миссией и консулом вскоре, вследствие невозможности разграничить духовное и материальное попечение о богомольцах, приняли враждебный характер, что было очень на руку грекам, встретившим русские начинания с понятным неудовольствием. Русское консульство в Иерусалиме было неприятным учреждением для дипломатов того времени, в школе Нессельроде пропитавшихся космополитическими, западными тенденциями, не способными понять национальную важность палестинских дел и сочувствовать глубоко религиозному, мистическому духу народа. Иерусалим представлялся гнездом запутанных интриг, сложнейших отношений, требовавших неусыпного внимания и напряженной деятельности, тогда как вечным лозунгом классической дипломатии признавалось отнюдь не поднимать вопросов: pas trop de zele? Surtout pas d’affaires/. Знойный, скучный, лишенный всяких жизненных удобств Иерусалим был для чиновника чем-то вроде Лиссабона, Лимы, Христиании, только хуже, этапом к повышению и ничем более. Незадолго пред этим британский консул Финн арестовал англиканского епископа, и пример был слишком соблазнительным для отношений консула к архимандриту. Мы не должны, впрочем, строго относиться к этому печальному явлению. Живое отношение к государственной жизни еще вообще слишком отодвинуто бюрократическою исполнительностию, внутреннее содержание не приведено в гармонию с обязательными внешними формами. Повиновение «за страх» преобладает над повиновением «за совесть». В особенности трудно перевоспитать дипломатический корпус в национальном духе. Личный персонал его с юных лет почти навсегда отрывается от живого общения с отечеством и осуждается на постепенное, незаметное отожествление с западными иноземными народами более крепкого и устойчивого типа, не получив дома, на родине, твердой национальной шлифовки. Затем Патриархия не благоволила к Миссии, Патриарх же состоит в сношениях с начальством и может вредить, следовательно, лучше придерживаться Патриарха. И вот начинается ряд непрерывных столкновений консула и комитета с начальниками Миссии архимандритом Леонидом и епископом Мелитопольским Кириллом. В этой борьбе консулы всегда действуют в полном согласии с Патриархом. Им хочется превратить Миссию в причт консульской церкви, подчиненной Патриарху. Не имея никакой опоры в русских дипломатических представителях, Миссия, благодаря неверным и пристрастным донесениям консулов, представляется в совершенно искаженном виде в Петербурге, где также возгорается борьба между комитетом и защитниками Миссии. Отозвание архимандрита Леонида, крутая расправа с епископом Кириллом, однако, не сломили самостоятельности Миссии. На их месте в 1865 году появляется архимандрит Антонин, на счастье для дела, доселе остающийся во главе Миссии. Борьба тем временем продолжалась, и в 1880 году только заступничество в Бозе почивающей Государыни Императрицы спасло Миссию от упразднения и с нею историческое русское дело в Палестине.
Постройки были возведены, но в 1863 году великий князь Константин Николаевич, отъезжая в Варшаву, сложил с себя председательство в комитете. Будучи учреждением временным и случайным, комитет не мог уже по свойству дела, которое только началось с возведением приюта, хотя бы ради тех же паломников, не войти в лабиринт палестинских отношений и прекратить свое бытие, а потому должен был примкнуть к одному из министерств и вошел в состав Министерства иностранных дел. Антагонизм консула с Миссией, ревностно раздуваемый греками, составляет выдающуюся сторону его деятельности. В каком положении было попечение о поклонниках, видно из того, что заразные болезни до того развились в строениях русского приюта, что однажды турецкие власти задумали было оградиться от приюта карантинными мерами. Нечего и говорить о церковных делах: Иерусалимская Церковь переживала период анархии. Потеря румынских доходов расстроила церковное хозяйство и усилила эксплуатацию русских поклонников.
Попытка Патриарха Кирилла ограничить корыстолюбие Святогробской братии кончилась доносом и сменой Патриарха – первой в истории Иерусалимской Церкви. С тех пор, с 1872 года, сменили еще двух Патриархов. Совращение православных приняло угрожающие размеры. Сельские церкви разрушались, приходское духовенство, оставленное без средств для существования, покидало паству и храм: школы существовали только на бумаге. Высшее духовенство ссорилось из-за русских денег, монахи сманивали моложавых поклонниц в «геронтиссы», обдирали богомольцев, приобретали имения, строили гостиницы и лавки с верным доходом и, не краснея, заявляли, что лучше всего будет, если туземцы перейдут к латинянам и протестантам, а Святогробское братство с Патриархом останется в Иерусалиме при своих доходах, на правах армян, хранителем и служителем при Святых местах.
На страже православия в это время стоял один архимандрит Антонин. По необыкновенной стойкости, энергии, находчивости и дипломатической ловкости архимандрит Антонин стоит наравне со знаменитыми католическими деятелями в Палестине, Патриархом Валергой и патером Ратисбоном, и даже выше их, если вспомнить, что поддержки в консулах он совсем не имел и располагал только скудным бюджетом Миссии, да случайными пожертвованиями, приглашать публику к которым ему было формально воспрещено. Латиняне и протестанты, пользуясь щедрыми средствами конгрегаций, стали захватывать земли вокруг Иерусалима. Антонин являлся их удачным конкурентом повсюду. Он спас православие в Бейт Джале, купив несколько участков, на которых развел виноградник, выстроил училище, завел пансион. В Горней, против францисканского монастыря, он основал первую русскую женскую монастырскую общину; он предупредил графиню де ла Тур д’Овернь перекупив вершину Елеонской горы; ему удалось даже приобрести участок с дубом Мамврийским у фанатических магометан Хеврона – святыню, чтимую равно христианами, иудеями и мусульманами. За двадцать пять лет он едва ли получил из России 250 000 рублей, а стоимость земельных владений, приобретенных им и переданных в 1889 году Палестинскому Обществу, оценивается почти в миллион рублей.
Состояние Иерусалимской Православной Церкви и положение русских богомольцев, забытых среди междоусобий консулов с Миссией, возбудило наконец громкие жалобы. Они вновь поднялись от народной массы и достигли до трона. Палестинские дела не укладывались в формы, пригодные к обыденным, правильным и нормальным отправлениям, пребывали в хаотическом состояний, требовали и требуют особой разработки посредством особых орудий и учреждений, и только пройдя через таковую могут выясниться настолько, чтобы компетенция их, то ведомство, куда они окончательно приурочатся и где рассортируются, могла быть установлена с надлежащею точностью. Палестинские отношения до сих пор представляют неустранимый из народной жизни государственный материал, требующий непосредственного воздействия творческой самодержавной власти и не поддающийся общему порядку делопроизводства в учреждениях, созданных для иных целей. Палестиское дело – новая государственная задача, вдвинутая народом в русскую политику. Оттого каждый фазис его неизменно показывает двух факторов: Императорскую Фамилию, один из членов которой становится во главе дела, и массу безвестных паломников из России, причем регулярные учреждения оказываются недостаточными и появляется временная организация, близкая к правительственным сферам, но стоящая особо от высших государственных установлений. Эти обстоятельства вызвали к жизни Императорское Православное Палестинское Общество, под председательством великого князя Сергия Александровича.