Композитор Щелоков
В малярке, перед самым обедом, бригадирша Люська, вытирая растворителем краску с рук, объявила:
– Бабы, после обеда не расходиться: идем на столярку – композитор какой-то приехал. Петь будет.
– Что за композитор-то?
– А хрен его знает. С баяном. Приехал уже, у проходной в автобусе сидит. А чё нам – всё не работать.
После обеда стали собираться. Столярный участок – или столярка, как его называли, – находился за территорией завода; к нему нужно идти через проходную, потом вдоль забора мимо цехов и контор, и поход на столярку считался маленьким событием дня. К нему готовились, тем более потому, что на столярке работали одни мужчины.
Девицы в раздевалке подкрашивали реснички, оттирали забрызганные мелом лица, надевали выстиранные, «на выход» курточки, чистые платки.
– Ой, бабы, на девок-то наших гляньте: мазюкаются-то чего! – делала губки «бантиком» квадратная тетя Тоня; для нее кладовщица всегда заказывала самый большой размер комбинезона. – Давайте, девки, давайте – к женихам, чай, идете.
Тамарка-симулянтка постелила в своем шкафчике ватник и, устраиваясь поудобнее, прохрипела, чтоб не услышали через дверь мастера:
– Девки, я тут буду – не пойду. Чё мне делать больше нечего – переться такую даль по холоду? Я посплю лучше.
Умная Нина вынула из кармана ватника прочитанную до обеда газету, и вложила свежую: если будет скучно, почитает.
Крикливая тетя Лена возбужденно бегала по раздевалке с незастегнутым после туалета и болтающимся сзади комбинезоном, заталкивала под платок косматые седые волосы и, брызгая слюной и показывая свой единственный впереди зуб, спрашивала у всех сразу:
– Композитора-то пойдем слушать, а? Пусть нам споет, послушаем. Пусть пролетарьят развлекает. А?
– Девки, пропуска не забудьте!
Лидка натянула огромный ватник, размеров на шесть больше, чем требовалось, запахнулась, сунула в карман недоеденный в обед коржик и пошла за всеми.
Однажды, когда они красили мастерские в одном из цехов завода, к станочникам тоже артисты приезжали. Рабочие выключили станки и стали смотреть. Лидка с девчонками бросили работу и вышли в зал. Лидка уселась на верстак перед самой площадкой, где должны были выступать артисты, чтобы лучше видеть. Пела какая-то певица в длинном черном платье и серебряных туфлях; ей аккомпанировал баянист.
– Лидка, глянь, – толкнула ее в бок Тамарка, – туфли-то, небось, нашей серебрянкой выкрасила, что мы вентиляцию красим.
– Ха-ха, ну.
Певица исполняла народные песни, разводила руками и притоптывала серебряными туфлями. А после одной песни она вдруг, вытягивая последнюю ноту, пошла прямо на Лидку. Она, конечно, просто в сторону хотела уйти, чтобы потом снова выйти, – но как раз там, с краю первого ряда, и сидела Лидка. Певица шла и пела; у нее так широко был открыт рот – Лидка даже глотку увидела, – и оттуда выходил голос. Он звучал так громко и сильно (Лидка никогда раньше не слышала, чтобы при ней так близко своим голосом пели артисты), что ей вдруг страшно сделалось. Даже не то, чтобы страшно, а жуткого чего-то: внутри всё похолодело и запаниковало. И Лидку с верстака как ветром сдуло; остальные песни она дослушивала уже около самых дверей, где народу было побольше.
Потом эту певицу Лидка видела на одном праздничном концерте. Певица была в том же черном платье и тех же серебряных туфлях, – по туфлям ее Лидка и узнала. Она сказала тихо Светке:
– Она к нам на завод, в сорок пятый цех приезжала, пела. Прямо в цехе. Бесплатно. Я смотрела.
Но сейчас было совсем не страшно слушать ее. И чего тогда Лидка так испугалась?
И еще к ним в общежитие артисты оперетты приезжали. Правда, дама, которая привезла их, – на высоких каблуках с высоким бюстом, – сказала перед началом, что вот, мол, жалуются, что она привозит неизвестных артистов, а хотелось бы известных, но ведь она не может привозить тех, кто «делает афишу», как она выразилась. Лидка никак не могла понять, почему это она не может привозить тех, кто делает какую-то афишу. Но ей всё равно концерт понравился, и, конечно, она никому не стала бы жаловаться, что ей не известны эти артисты. Она хлопала громче всех, чтобы не так бросалось в глаза, что зрителей собралось в актовом зале общежития, где по причине холода все сидели в накинутых пальто, всего девять человек.
На сей раз, придя в столярку, Лидка уселась всё-таки не в первом ряду, а посередке: мало ли что.
В столярке, с одной стороны цеха, было небольшое возвышение, подобие сцены; здесь всегда проходили торжественные предпраздничные собрания, политинформации и тому подобное. Рабочие рассаживались на скамейках, столах, смахивали с верстаков стружки, стелили ватники, устраивались поудобнее.
Плотники и столяры любили, когда к ним приходили малярши. Сразу поднимался шум, слышались шутки, смех, остроты, легкая матерщина; кто-то взвизгивал от щипка, кто-то довольно крякал, отвесив смачный шлепок по чьему-то туго обтянутому застиранной спецовкой заду. Особенно приставали к бригадирше Люське, похожей длинной мощной шеей и плотным задом на высоких ногах на породистую кобылицу, и пухлой румяной Надежде. Похохатывая, спрашивали:
– Ну что, Надька, твой муж не теряет больше сознания?
Надежда сама всем рассказывала, как однажды ночью ее муж прямо во время этого дела от удовольствия или еще от чего, потерял сознание. Это смаковалось со всевозможными подробностями во всем цехе, и лишний раз не упускали возможности напомнить. Особенно не давал никому прохода местный острослов хохол Яцечко. У него был так сморщен рот, от которого в разные стороны отходило множество лучиков, что напоминал куриную гузку.
– Отстань, зануда, – отмахивалась от него Надежда, но сама блаженствовала. – Дай-ка мне лучше «беломорину».
– Надежда, ты разве куришь?
– Может похудею.
– Что ты? Зачем тебе худеть, и не вздумай: такая аппетитная женсчина… – причмокивал своей гузкой Яцечко. – Эх, Надька, и чего я не твой муж, я б сознания не терял.
– Нинка, а ты всё читаешь? Та зачем ты столько читаешь, глаза попортишь. Будешь умная такая, шо тебя и замуж не возьмет никто – на кой хрен такая умная жена? Шоб она умней меня была? Та ни за шо.
– За тебя умная и не пойдет.
Наконец, на сцену вышел старший мастер и объявил:
– Товарищи! К нам сегодня приехал и сейчас выступит перед вами композитор Щелоков и певица… Как? – сунул он голову в двери соседней комнаты. – И певица Батулина. Похлопаем, товарищи.
Все захлопали. Из комнаты вышел седенький композитор, прошлепал к приготовленному стулу, сел. За ним вынесли огромный аккордеон и поставили ему на колени. Композитор набросил на плечи ремни, заерзал на стуле, прилаживаясь к аккордеону, и сказал:
– Здравствуйте! Вы, насколько я понимаю, цех строительный, строите, значит, что-нибудь здесь. Я вон вижу маляры сидят, верно? Во-от… А мы, значит, ездим к вам на завод, в цех, выступаем перед вами. Я, как вам объявили меня – композитор. Фамилия моя – Щелоков. Ну я не знаю, помните ли вы мою фамилию и знаете ли меня лично – вряд ли, но песни мои вы каждый наверняка слышали по радио и со сцены на концертах. Потому что песен у меня много разных, их много поют, исполняют артисты по радио, телевидению, вы их знаете, слышали, только не знали, кто сочинил эти песни. А песни, как вы, наверное, знаете, пишет, или сочиняет, композитор. И вот перед вами «сочинитель» этих песен – это я, композитор Щелоков. Теперь, когда вы будете слышат эти песни, вы будете знать, что их написал не кто-нибудь, не какой-нибудь неизвестный вам дядя, а уже известный вам композитор Щелоков, который выступает сегодня перед вами. Мы покажем вам сейчас несколько моих песен, которые, я повторяю, вам хорошо знакомы, вы все не раз слышали их по радио и на грампластинках.
Вышла молоденькая певица, о чем-то посовещалась с композитором и спела несколько песен. Все стали вспоминать, где они слышали эти песни.
– А вот еще песня. Эту песню я написал к одному фильму, который вы все, наверное, смотрели. Ну, а то, что вы все слышали эту песню, я не сомневаюсь. Но кто ее написал, вы, конечно, не знали. Эту песню часто исполняют по радио и объявляют как народную. Вот, мол, народная песня – послушайте. Но у этой «народной» песни есть автор – композитор. Это я. Да, эту песню, а это кадриль, написал я, композитор Щелоков. Вы сами, а может, не сами, вы еще достаточно молоды для этого, а ваши отцы, матери, а может, и деды, танцевали эту кадриль и тоже думали, что ее написал народ. Но композитор, который написал эту кадриль, сидит вот перед вами, и вы его видите своими глазами. Мы сейчас исполним эту кадриль.
Кадриль исполнили. Певица складывала на груди руки и топала каблуками.
– Вот. Узнали? Ну, конечно, узнали – эта мелодия вам давно известна, только вы не знали, кто ее композитор. А теперь узнали. Вы часто слышите по радио, телевидению: «композитор», «композитор», слышите песни, которые он написал, но никогда не видите самого композитора. Наверное, думаете: «Интересно, что собой представляет этот композитор? Что еще за композитор такой?» Певцов вы видите на эстраде, а вот композиторов вы не видите, а только слышите о них. И вот вам представилась возможность увидеть живого композитора. «Живьем», так сказать. Теперь вы знаете, что собой представляет этот загадочный «композитор». А он такой же человек, как и все, только пишет музыку и песни. Или возьмет композитор какие-нибудь стихи, напишет к ним музыку, и вот стихи уже не просто стихи, а песня. И эту песню все поют и порой даже не знают, кто написал эту песню.
Певица спела еще несколько песен, а композитор Щелоков рассказывал, что все эти песни написал он, и что теперь его можно видеть перед собой, потому что раньше, наверное, никогда не видели. А напоследок сказал, чтоб они его все запомнили, потому что еще не раз будут слышать его песни, но теперь уже будут знать, кто их написал – их написал композитор Щелоков, который приезжал к ним на завод, в цех и выступал перед ними.
Композитору Щелокову похлопали. Композитор ушел в комнату со своим аккордеоном и с певицей.
Зрители спрыгивали с верстаков, надевали теплые насиженные ватники, громко переговаривались.
– Ну что? Послушали композитора Щелокова? Запомнили?
– Мда-а… Запомнили.
– А яколка-то, блин! Заколебал со своим «композитор Щелоков».
– Подумаешь, хрен выискался – композитор! А то мы композиторов не видели. Потихоньку расходились. Возле столярки стоял автобус, ждал композитора Щелокова.
– Ну вот, бабы, осталось работать часик – и по домам. Хорошо! Всегда бы так. В раздевалке встретила заспанная Тамарка:
– Вы чё так рано?
– Ни фига себе: рано!
Вяло бродили по раздевалке. В теплой столярке после обедов разморило – клонило ко сну; теперь зевали, лениво почесывались.
– Хватит спать, бабы, – потягиваясь, сказала бригадирша Люська. – Послушали композитора Щелокова – пошли работать. 1984 г.