Стас
Левицкий поприветствовал меня ядовитой ухмылкой и прикурил сигарету.
– Присаживайся! – указал он на диван напротив.
Я фыркнул и пошел к своим вещам, что находились в противоположной стороне комнаты.
Все время, пока я переодевал футболку, этот упырь пялился на меня. Не гей ли он случайно? Внешний вид вызывал у меня подозрения: белый костюм, под ним зеленая рубашка, крашенные волосы аккуратно уложены назад; тонкие черные усики, как по мне, выглядели нелепо. Я посмотрел на этого пижона – он все так же невозмутимо смотрел на меня и улыбался. Подхватив свой рюкзак с вещами я подошел к дивану, сел. Секунд тридцать смотрел ему в глаза. В эти раздражающие голубые глаза (тоже мне ариец). Не знаю что меня раздражало больше: явный закос под натурального голубоглазого блондина, или его идиотская улыбка.
Он выпустил струю дыма:
– Дерзкий.
– Сейчас выхватишь.
Он заржал как конь. Я сжал кулаки – почему-то хотелось влепить ему в ухо как минимум.
– Стас, расслабься. Я пришел с миром, – Левицкий поднял правую ладонь вверх. Мне этот жест показался смешным.
– Я вообще не понимаю что ты от меня хочешь.
– В целом, я пришел на переговоры.
– Ого.
– Да. Мне кажется, что ты один из тех музыкантов, которым не нужно готовиться к переговорам, потому что тебя мало интересует коммерческая сторона творчества. Было бы иначе, ты бы уже начал рыть землю в поисках спонсора и поддержки, но нет, по крайней мере ты (не ручаюсь за твоих коллег по цеху) довольствуешься андерграунд-концертами в переделах области.
– Говори короче, мне нужно аппаратуру грузить.
– Не нужно, – он ухмыльнулся.
– Не понял, – еще больше напрягся я.
– Мои парни помогают твоим собраться. Просто жест доброй воли.
Я машинально потянулся за телефоном в карман. Больше всего я переживал за свой Gibson. Мало того, что он мне влетел в копеечку, так и сама копеечка далась не легко.
– Успокойся, все нормально.
Я положил телефон перед собой на случай срочного вызова. Кто его знает что у Левицкого за парни и что они делают с нашей аппаратурой.
– Стас, давай будем друзьями?
– А зачем ты мне нужен?
– Ты поможешь мне, а я в свою очередь помогу тебе. Я хочу и могу заработать на тебе бабло и дополнительную репутацию. Взамен я могу подарить тебе возможность выйти на новый уровень.
– Я играю для себя и это все, что мне нужно.
– Тогда почему ты распинаешься здесь, на площадке, на которую пришло «две калеки, три чумы»?
– Создаю творческую атмосферу.
– Мне кажется, ты просто играешься в звезду, – он заметил мой вопросительный взгляд. – Тобой движут нереализованные амбиции, в которых ты боишься признаться самому себе. Тебе хочется говорить и быть услышанным.
Этот стервятник был прав. Это то, чего я хотел – говорить и быть услышанным. К своим двадцати четырем я очень четко усвоил, что человек рождается и умирает один. Мы нужны другим только как точка опоры, чтобы в тяжелый жизненный момент опереться и пойти дальше. Ничего святого, о чем пропагандируют на уроках литературы, ничего достойного и значимого, о чем рассказывают на лекциях по истории. Мы – рабы своего эгоизма.
– Я начал играть в одиннадцать, – мне неожиданно захотелось выговориться. – В двенадцать я уже не мог представить свою жизнь без гитары. В то время я был восходящей звездой школы. Все конкурсы, внимание… Я сразу же связался с компанией старшеклассников. Благодаря им социально развился не по меркам средних классов, что стало большим гемороем для администрации школы и моих родителей. На волне подростковой эйфории я пробовал сочинять. Чуть позже я уже писал собственные песни под акустическую гитару. Когда был в старших классах, начали распространяться слухи об одном звездном выпускнике – он со своей школьной группой осели в столице и под флагом нашей национальной поп-рок-группы уверенно шагали по просторам СНГ. Заинтересовавшись, я выяснил, что ребята покорили жюри на фестивале «Красная тревога» одним своим синглом. Одним! За победу в номинации «Открытие года» полагалась запись демо под лэйблом «На широкой ноте».
Я хмыкнул, прикурил сигарету.
– Это было больше похоже на полноформатный альбом, чем на демо новичков.
– Что это была за песня?
Я молча смотрел в одну точку. В моей голове воспроизводился фильм из воспоминаний того вечера, когда я впервые услышал эту запись. В голове сам по себе звучал тот самый мотив.
– Постой… Это была твоя песня? – не унимался Левицкий.
Замигал экран телефона. SMS: «Дружина Левицкого разгружает нашу апп на реп базе. Гибсон оставлю у себя». Я положил телефон обратно на стол, струсил пепел в пепельницу.
– Стас, что это была за группа?
Телефон снова замигал: «Если ты не полный кретин, сделай нам всем одолжение». Я глубоко выдохнул, повертел в руках старый телефон. Через пять лет он больше походил на хлам. Пора было что-то менять. Начать можно с малого.
Я глубоко затянулся, посмотрел в глаза человеку, для которого я был очередной ступенькой:
– Так чем ты, говоришь, мне можешь помочь?
Счетчик показал «47,23». Я протянул водителю полтинник:
– Сдачи не надо.
Он благодарно кивнул. Вполне возможно, мне нужно сделать клуб единомышленников «Ненавистники таксистского лицемерия». Нас бы объединяло общее чувство ненависти к таксистам, которые, к примеру, при цифрах на счетчике «47,23» отчаянно пытаются показать озабоченность поиска сдачи (с того же полтинника). Финальная сцена поездки всегда мне напоминала театр, преисполненный чувств и эмоций: «Я сегодня очень сильно устал, пассажир. У меня жена и пара голодных детей. Я кандидат исторических наук, но волей судьбы должен зарабатывать на хлеб извозом. Как настоящий профессионал своего дела, я не могу уступить педантичности и округлить «47,53» до ровных пятидесяти, т. к. это может вас оскорбить, пассажир. С другой стороны, вам было бы удобней расплатиться целой купюрой, чтобы не искать мелочь (возможно оплата мелочью вас оскорбит). Данная ситуация заставляет принять меня единственное правильное и волевое решение – я округлю «47,23» до «48» несмотря на общепринятые правила округления и дам сдачу целой купюрой. О нет! Я видимо слишком долго принимал решение и вы из-за спешки решили расплатиться бо́льшей суммой в виде одной купюры. Этот жест очень щедр пассажир, но я чувствую себя неловко. Я просто обязан выразить свое почтение твердым «Угу».
– Хорошей ночи, – сказал я, покидая автомобиль.
– До ночи еще дожить надо, – ответил водитель перед тем, как я захлопнул дверь.
Серьезно, эта десятисекундная немая сцена со счетчиком меня просто убивает. Вы никогда не всматривались в лицо таксиста, перед тем как он оглашает сумму? Всмотритесь, посмеемся потом вместе за пивом. Я говорю что меня факт лживой озабоченности злит, хотя описал смешную (как по мне) сцену – раздражение и злость переросли в сарказм с примесью безразличия. Не знаю что хуже – осознание того, что ты не можешь повлиять на систему, или безразличие к вопросу поиска рычага влияния на нее.
Под мелодию собственных мыслей я проделал пару торопливых шагов к домофону (моросил дождь) и набрал номер. После трех гудков в динамике послышался немолодой женский голос:
– Кто?
– Я, мам.
– Сейчас открою.
Я потянул на себя ручку двери и вошел в подъезд. На четвертом этаже в дверном проходе меня уже ожидала мать:
– Почему не на лифте?
– Держу себя в форме.
– Ой! Да расскажи! Итак худющий! Какая форма?
Я сдержался от лишних комментариев и зашел в квартиру.
– Привет!
– Здорово, – ответил я брату, стягивая с себя кеды. – Чего при параде? Пятница вроде.
Максим окинул взглядом свой костюм:
– Да решил не переодеваться. Сейчас быстро поем и на гульки пойду.
Из-за моей спины раздался голос матери:
– Что ты быстро поешь? Я ничего не готовила. Пятница – холодильник пустой. На рынок только завтра!
У матери была привычка готовить комплексно один раз в неделю, чтобы хватило дней на пять-шесть.
– Вот видишь, Стас, никакого праздничного стола к твоему приходу.
Прошло пять лет как я съехал от семьи. Решение было импульсивным, но правильным – ютиться втроем в двухкомнатной квартире с возрастом становилось тяжелее.
Изначально дальнюю комнату делили мы с Максимом, а родители располагались в проходной комнате (т. е. зал). Комнатное пространство делили пополам: «Здесь мой творческий беспорядок (гитары, комбик, нотные тетради), а здесь твой гармоничный хаос (боксерские перчатки, Sony Playstation, маленький телевизор)». В нашу небольшую комнатушку еще умудрились поместиться (помимо кроватей) письменный стол и шкаф с одеждой. В школьные годы доходило до скандала – я не мог играть на гитаре, потому что это мешало брату бить морды в компьютерных играх, а родители попросту не были в восторге от того, что я играю и сочиняю. В теплые времена года я прятался на балконе и гитарными звуками причинял головную боль соседям. Зимой же этот план не работал. В чудные периоды «переходного возраста» моя тяга к пониманию потребностей близких и компромиссам куда-то улетучивалась – дело доходило до драк. Первая моя драка с братом…
Я пришел домой из-за чего-то взвинченный (помню, были какие-то проблемы с учителями), родителей дома не было, Максим как всегда сидел за приставкой. Я скинул ранец, схватил акустическую гитару и начал импровизировать в «родительской» комнате. Мне успешно удалось направить свой гнев и агрессию в жесткий гитарный риф, который на акустике звучал как кошачьи песни в весенний период. Без каких-либо задних мыслей я влетел в свою (т. е. нашу с братом) комнату, подключил Dimavery к комбику и начал отжигать. Первые пару минут Максим сидел молча (у меня бывало часто, что сочинительством занимался на акустике в другой комнате или на балконе, но в промежутках забегал попробовать как результат звучит на электрогитаре). Сначала он укоризненно посмотрел на меня, но это придало мне злобы и я начал играть жестче. Затем он не глядя в мою сторону сказал: «Ты издеваешься, да?». Я увеличил громкость и начал играть Slayer «Raining Blood». Он не выдержал, подошел ко мне и сказал: «Прекрати». Я быстро поставил на пол гитару и по-хамски спросил: «А то что?». Он влепил мне пощечину. Боли не было, была моментальная ответная реакция. Я кинулся на него с кулаками, но он просто уворачивался от моих ударов, даже не бил. В один момент я споткнулся и он меня повалил на пол. Мы выкручивали друг другу руки и пытались душить. На каком-то из этапов этой нелепой борьбы Макс насел на меня и замахнулся. Брат не ударил, просто убрал руку. Моим агрессивным мозгам на тот момент не было понять почему он меня не ударил. Я моментально выкинул вперед правую руку, опрокинул его на спину и бил по лицу до тех пор, пока не понял, что его лицо было полностью залито кровью. Меня охватила паника и началась истерика. Я плакал: «Прости! Прости! Что мне делать?» Что я с тобой сделал?». Он молча лежал с открытым ртом и смотрел в потолок. Когда я попытался поднять его, он оттолкнул меня и сказал: «Ты еще об этом пожалеешь». Затем Максим поднялся и пошел в ванную.
Он не разговаривал со мной полгода. Родителям сказал, что подрался на тренировке. Первые три месяца для меня были страшны тем, что я понять не мог почему он не использовал тогда против меня силу. Каждый день я ожидал удара в спину, но ничего не происходило – он просто делал вид, что меня нет. Родители сильно не вникали в сложившуюся ситуацию, у них были свои заботы – отец спивался. Страх перед непониманием – вот что меня тревожило. Почему парень, серьезно занимающийся кик-боксингом позволил сделать с собой такое? В юношеском рейтинге одни из первых позиций по области, в школе обидчикам легко давал прикурить.
Через три месяца после драки пришло понимание. Зимним вечером я возвращался домой. Недалеко от дома меня поджидали двое – типичные школьные хулиганы, которые решили разобраться за какое-то слово или фразу. Сначала мне долго объясняли почему я не прав, а потом начали попросту отделывать. Сперва я сопротивлялся, но получив удар ботинком по лицо план «Отбиться и бежать» автоматически переключился на «Получить минимум увечий». Я упал, перевернулся на бок, поджал ноги к груди, а руками прикрыл лицо. «Добивания» не последовало, слышно было только возню на снегу и матерную брань. Когда все стихло, я услышал братское «Вставай». Я открыл глаза и увидел недалеко распластавшегося на снегу лицом вниз одного из обидчиков. Поднявшись на ноги и оглянувшись, понял, что брат уже далеко.
После этого случая меня не трогали, но трогали брата. Одному из обидчиков в тот день он нанес «Умышленные повреждения средней тяжести» как значилось в протоколе. Выйти из ситуации нашей семье помог тренер Максима. Через время инцидент замяли, а брата от греха подальше перевели в спортивную школу. Чувство вины пожирало меня изнутри. Это был тяжелый психологически момент, но сам Максим помог мне в очередной раз. Как-то сидя на уроках, я получил SMS: «Привет! Бьюс 18го в вск на чем страны! И ты тоже приезжай».
Брат не занял призового места, но важнее для меня было то, что мы снова стали семьей. И, мне кажется, я понял значение его слов в день нашей первой и единственной драки.
Время шло, настала пора поступать в университет. Отца к тому времени уже не стало, в финансовом плане семье было тяжело. Я поступил на бюджетное место кафедры перевода, Максим пошел на экономику. Первые два года моего студенчества были пропитаны алкоголем и беспорядочными половыми связями. На третьем курсе я уже активно вел жизнь начинающего андерграунд-музыканта. Ночевал дома редко, мать это бесило. На четвертом курсе я познакомился с Лолой и переехал к ней. Она снимала квартиру на районе, так что ситуация для меня с матерью была идеальной – мы вроде и рядом, но на расстоянии не злим друг друга. Отношения с братом поддерживал несмотря на то, что виделись нечасто.
Я снял рюкзак, скинул куртку, прошел в кухню, пожал руку брату и сел рядом.
– Так! Могу яйца пожарить!
Мы переглянулись. Я люблю яичницу, поджаренную с обеих сторон, когда Макс любит глазунью.
– Ну ладно, – вздохнула мать и открыла холодильник.
Макс взглянул на меня:
– Играли сегодня?
– Ага. Тебя не было.
– Так я же больше по клубу, репчику.
– Ужас. Пришел бы на брата посмотреть.
– Я был у вас как-то на концерте в «Камине»! Мне хватило!
– Концерт неудачный. Мы тогда нажрались.
– Стасик! – крикнула мать. Алкоголь был для нее больной темой.
– Мам, не называй меня «Стасик», – скривился я.
– А чего это? Глянь как мило! Стасик! Или надо серьезно? Станисла-а-а-в? Твой внешний вид на «Станислав» не тянет!
Ну да, на фоне солидного Максима я выглядел контрастно. Несмотря на то, что мы близнецы, отличия были существенными (хоть и не природными). Макс был чуть плотнее меня (мой образ жизни псевдо-рок-звезды с его спортивным прошлым не сопоставлялилсь), волосы имели натуральный русый оттенок в отличии от моих окрашенных в ярко желтый цвет. Волос у него было побольше – последние пару лет я стригусь под ирокез, окрашивая гребень («иглы» на нем не ставлю, я стильный мальчик). В общем, в плане стиля я полная противоположность Максима: пирсинг (два гвоздя и кольцо на левом ухе, два гвоздя на правом, проколот язык), обвисшая футболка на худом теле, на правой ключице просматривается элемент татуировки, обтягивающие синие джинсы. В биологическом плане мы одинаковые.
– Так как дела у группы? – спросил Макс.
– Нормально, – я хотел было заикнуться о предстоящих планах и перспективах, но сдержался. Рано еще. – Как на работе дела?
– Такое, – покрутил рукой брат. – Хочется чтобы оставили в покое и не выносили мозги. Наверное как у всех.
– Да у тебя и так благодать и покой! – отозвалась из-за плиты мать. – Жены нет! Детей нет! Никаких забот – сам себе хозяин.
– С тобой похозяйничаешь, как же.
– Так съезжай! Давно пора.
Есть в Максиме такая черта, которой мне не достает – острая привязанность к семье. Или скорее лень, не позволяющая двигаться по жизни.
– Здоровый лоб, а все мать нянчит, – продолжала гнуть свою линию мама. – У тебя уже сверстники по пять раз переженились, а ты все ходишь да ходишь. Хоть бы раз мне свою девочку показал!
– Ты ее уже видела…
– Ой, нет! Не надо!
Была у Максима «любовь всей жизни». По закону жанра – безответная. Дружба мальчика с девочкой началась со школьной скамьи и продолжалась по сей день. Проблема была в голове Максима – с какой-то стати он себя запрограммировал на то, что она его девушка. Программа эта работала стабильно и без сбоев хоть в тринадцать лет, хоть в двадцать четыре. Правда несколько явных обновлений за этот период произошло – маниакальное преследование сменилось тайным желанием. Основной фишкой ранней версии программы была спам-рассылка на мозг родителей: «У меня есть девочка Маша! Дайте денег на погулять!». Радости матери не было предела – у сына завелась умная (дополнительный пакет спам-рассылки) и красивая (школьные фотографии) девочка. Представьте удивление мамы, когда она начинает замечать эту девочку с другими мальчиками. «Сыночек, а что это она с другими мальчиками гуляет?» – спрашивала она у Максима. Со временем матери пришлось признать правду – сын попал в капкан безнадежной, безответной любви. Банальное, глупое и очень частое явление. Так или иначе, мать всеми силами пыталась направить сына в сторону других объектов обожания, но, увы, Мария засела в мозгу Максима прочно и надолго.
Мать поставила перед нами тарелки с яичницей – мне поджаренную с обеих сторон, брату глазунью. Пару минут мы молча принимали пищу.
– Такой худой… Леля наверное совсем не кормит? Кстати, как она?
– Нормально. Дома уже. Спит, наверное.
– Приводи ее в следующий раз к нам.
– И пусть подружку возьмет! – подхватил Макс.
– Она-то возьмет, только что ты с ней делать будешь?
– Ну как? Покажу ей свой богатый внутренний мир!
– Отлично, я записал: «Добыть брату готку, балдеющую от расчлененки».
– Стас! – пристыдила мать. – Ты работу нашел?
Для мамы частный перевод текстов – не работа.
– Пока есть над чем работать.
– Вы хоть музыкой зарабатываете? – спросил Макс.
– Больше нет, чем да. Когда играем в ноль – уже хорошо. Это я про тур.
– Ой! Тур! Еще гастроли скажи! – захохотала мать.
– А что? Типичный термин.
– Баловство все это. Вот нашел бы работу стабильную как твой брат…
– И что? – отрезал я. – Подыхать в офисе?
– Эй! Каждый выбирает свой путь и выбор человека нужно уважать, – начал Максим.
– Путь должен быть достойным. По призванию. Если всю жизнь проживать через силу – в чем смысл?
– Смысл в самопожертвовании. Этому учит Библия. Больше делать для других, чем для себя.
– Это бы работало, если бы мы не жили в такую алчную и меркантильную эпоху.
– Не все так грустно, как ты думаешь, братец.
– Я склонен верить тому, что вижу и чувствую своим сердцем.
– Проблема скорее не в алчности, а в человеческой глупости.
– Глупый человек, как правило, более предрасположен к счастью, чем его более интеллектуально развитые собратья.
– Горе от ума?
– Типа того.
– Вот смотрю на вас и думаю: «В кого вы такие умные?», – покачала головой мама.
– В тебя, мам, – ответил я.
– Черт! А я думал в меня!
– Не, я на две минуты дольше вынашивался – накапливал интеллектуальную мощь.
– Дурачок, – подвела с улыбкой итог мама.
Я доел, отставил тарелку:
– Спасибо, мам. Я пойду.
– Вот тебе здравствуйте! Только пришел!
– Домой надо, Лола ждет.
– Ты же сказал, что она спит.
– Зло не дремлет.
Мать хихикнула. Люблю когда она улыбается.
У Максима зазвонил телефон:
– Алло! Да. Да, через пятнадцать минут буду! – он положил телефон в карман. – Я тоже побежал.
– Ну вот, – вздохнула мать. – Опять одна.
«Человек всегда один» – хотел сказать я, но промолчал. В моей правде всегда было слишком много безнадежности. Слишком много для одного близкого человека.