II
Было бы странно, если бы я никогда не задумывался о прошлом. Оно преследовало меня постоянно, пряталось тёмным туманом между грязноватыми зданиями, переливалось светом окон домов, что неотрывно следили за мной, сочилось сквозь коллекторы, откуда я чувствовал такой чужой и такой знакомый запах отчуждённости и смерти. Казалось, всё наполнено прошлым, весь мир впитывал эту субстанцию, превращая жизнь обычного человека с камнем на сердце в настоящий кошмар.
С запада шли серые тучи. Песчаные заросли нашего захолустья приняли этот цвет и понемногу начинали сливаться с серым полотном, откуда каждые пару минут доносился грохот. Сверкали молнии.
Ветер усиливался, и мне пришлось закрыть окно, чтобы не навредить герани, одиноко стоящей на окне. Даже розы от прохладного летнего бриза дрожали и готовились опасть. Я не мог этого допустить. В руках дрожала лейка, и с каждой минутой чувство тревоги обуревало меня: хотелось поливать цветы дни напролёт, лишь бы они не засохли, но вовремя понимал, что так делать нельзя.
Тот мужчина, что приходил днём… он всё ещё всплывал в моей голове размытым пятном. Не знал я, чем он меня так зацепил, но его сверкающая лысина надолго врезалась мне в память, да и дипломат его был довольно неплох. Он купил розу для своей больной жены. Кто-то скажет, что это благородство. Кто-то – что любовь. Но я сказал бы, что это всего лишь жалость. Он любил её, да, но только потому, что не хотел, чтобы она умерла, будучи обиженной на него, на его возможные измены и прочие провинности. Эта роза была разменной монетой прощения. И цена этой монете – две сотни марок.
Я поставил лейку возле папоротника и подошёл к чуть пыльному окну. За ним, на пустой улице, покрытой нескончаемым пеплом и прахом давно ушедших дней, я видел дорогу, вдоль которой и расположился наш городок, выживающий только лишь на военных продовольственных заказах. Ферма работала круглые сутки, лишь бы о нас не забыли, но взамен, по сути, не получали ничего.
В нескольких сотнях метров от дороги, смотря на запад, можно заметить большой серый амбар и невысокий забор, окружавший курятники и свинарники. А вокруг всего этого различалась тёмная, песчаная гладь колосьев, медленно колыхавшихся на ветру. Скоро они вырастут, и их без зазрения совести срежут работники фермы, которым когда-то был и я. Но вспоминать об этом мне не хотелось. Хотя бы не сейчас, когда мир находился в благоговейном забвении в ожидании грозы, дарящей и жизнь, и смерть.
Выйдя из комнаты, я вновь очутился в пустой кишке коридора, напичканной всяким мусором постояльцев. Всё тот же холодильник, всё те же коробки, всё та же гнетущая пустота и ветер, разгуливающий внутри здания. Шум рефрижератора раздражал меня больше, чем грохот канонады на поле боя. Казалось, этому не будет конца.
Скоро будет ланч. Я должен был спуститься на первый этаж в общую кухню, где в это время собирались такие же, как я – униженные, оскорблённые временем. Люди, чьи возможности ограничены. Но я относился к ним лишь наполовину.
– Какая сегодня замечательная погода! – мечтательно сказала женщина-волонтёр по имени Клара, смотря в окно и перебирая ложки в ящиках. – Чую, сегодня будет хороший дождь.
– Плохо это, – ответил ей старый мужчина, сидевший за обеденным столом с двумя мужчинами-колясочниками и играющий с ними скат. – Воды много будет, грунт размоет, посевы погибнут.
– Да на кой чёрт тебе эта пшеница? – возмутился худенький старичок в коляске. – Ну, погибнет и погибнет. Всё равно помирать скоро.
– Типун тебе на язык, – буркнул второй старичок на коляске. Он выглядел чуть толще, но чуть более устрашающе. – Хочешь всех за собой утянуть в могилу?
– Мальчики, хватит, – к столу подошла Клара. – Не умрём. Нам ещё жить да жить. Помните со второго корпуса старичка-то? Морган, кажется. Так он прожил девяносто два года, только потом умер и то, потому что упал с лестницы и сломал спину. Так, глядишь, и больше прожил бы.
– Так он на таблетках постоянно сидел, – буркнул в ответ самый первый старичок без коляски. Он выглядел сморщенным, словно изюм или курага, отчего становилось немного противно, но скорее это было из-за постоянно хмурого лица.
– Полно тебе, Роберт, – ласково сказала Клара и вновь повернулась к рабочему столу, где она успела разложить пару помидоров и огурцов. На тарелках рядом красовался омлет для нас четверых.
Я сел на соседнее кресло с Робертом. Заприметив меня, он попытался улыбнуться, но из-за хронической хмурости получилось это неважно. Я оглядел мужчин, сидевших напротив: двое иссохших старичков в застиранных рубашках, с дрожащими пальцами и губами. Они смотрели на меня, как на спасителя, как на ангела, спустившегося с небес. Но я понимал, что ничем не могу помочь, и поэтому чувствовал себя отвратно. Ещё немного – и оба они умрут от старости или бросятся с лестницы. У них, к сожалению, никого не осталось, кроме нас да Клары.
Двоих колясочников звали Герберт и Джордж. Я вспомнил их имена, только лишь вглядевшись в их измученные лица с огромными впавшими глазами. Они были очень похожи между собой, но братьями не были – один здесь жил всю жизнь, другой приехал из Англии. И оба пострадали в катастрофах, но в каких, отказывались говорить. Да и не нужно мне это.
– А вот и еда! – радостно воскликнула Клара, поставив перед нами тарелки с дымящимися ароматными жареными яйцами и хлебом. В центре стояла тарелка с овощами, а женщина уже наливала компот. – Налетайте!
Мы принялись есть в полной тишине. Клара мирно пила компот из своей фарфоровой чашки и смотрела в окно на приближающуюся грозу. Роберт то и дело поглядывал на меня, видимо, пытаясь вызвать интерес. Но мне не хотелось разговаривать. Стоило мне очутиться в этой комнате, в этом обществе, как я тут же почувствовал себя его частью. Отчаявшиеся. Брошенные. Безыдейные. Создатели прошлого и кости будущего, на которых будут стоять наши потомки. Мы были четырьмя частями одного механизма страданий, а Клара – связующее звено между всеми нами.
Мы ели молча, пока в один миг Роберт не начал рассуждать вслух:
– Ох уж эта молодёжь, – начал он. – Вечно придут, вечно всё испортят и дальше идут. Ничего больше им бог не додумался дать, вот и терпим теперь этих, – Роберт кивнул в сторону комнаты, где жили молодые люди, работающие на ферме.
– Ты слишком строг с ними, – сказал вдруг Джордж. – Они хотя бы работают, а мы? Просто прожигаем жизнь на крыльце, да смотрим на поля. Нас кормят, одевают, нам дали кров. Почему ты жалуешься?
– Потому что молодёжь хочет от нас избавиться, – серьёзно ответил Роберт. – А ты как думаешь, Генри? – он бросил на меня заинтересованный взгляд.
– Во всяком случае мы должны благодарить их за то, что они нас терпят, – я откусил кусок чёрного хлеба. – Они нас обеспечивают, а Клара вообще золотой человек, – я улыбнулся ей, и щёки у неё покраснели.
– И ты, Брут! – нахмурился Роберт. – Никакой поддержки! Что делается с этим миром? Молодые захватывают власть, держат при себе большие деньги, у них есть работа. А мы?
– Мы им просто завидуем. Старые дурни, – раздражённо буркнул Герберт, будучи особо худым даже в сравнении с Джорджем. – Роберт, просто признайся, что ты хочешь такой же лёгкой жизни. Да, нам не со всем повезло. Но тебе даже сейчас лучше, чем всем остальным. На что ты жалуешься?
Я одобрительно кивнул и слегка улыбнулся. Роберта застали врасплох.
– И ничего я не завидую, – обиженно бросил он и продолжил молча есть овощи из общей тарелки.
– А вы знаете вести из большого города? – сказал после недолгого молчания Джордж. – Сегодня по радио слышал, что на запад идёт буря. Видимо, засуха, жара везде, но только не у нас. Хотя это только затишье перед настоящим штормом.
– Буря? – сказал я, недоумевая. – Я думал, эти времена давно прошли. Думал, что сейчас единственная опасность – это солдаты с огнемётами.
– И всё равно эти солдаты будут реальнее, чем буря, – сказал Роберт. – Они всегда нас стороной обходят, никогда не видел, чтобы нас заметало песком и грязью.
– Значит, увидишь, – встрял Герберт. – Джордж сказал, что буря на запад идёт. Мы как раз на этом пути. А бури, кстати, маленькими не бывают.
– К чему ты клонишь? – спросил Роберт. – Думаешь, нас в любом случае заденет? Вздор!
– Ну, вот и посмотрим, – ухмыльнулся Герберт. – Ставлю двадцать марок, что буря пройдёт по нам.
– Тогда я ставлю тридцать марок, что мимо, – парировал Робби. – Всё равно я выиграю.
– Значит, пари, – улыбнулся Герберт. Они пожали друг другу руки, а Джордж разбил их.
Так мы и сидели, объедали последние закрома нормальной жизни в ожидании неведомой бури, что мчалась к нам на огромной скорости, сметая всё своём пути. Но только пока угроза кажется призрачной, люди не смогут воспринимать её всерьёз. До тех пока, пока буря не накроет их с головой, они не поверят и будут отрицать всё на свете.
А когда поймут, что ошибались, то будет уже поздно.
Вечером все мы из кухни, где просидели за бессмысленной болтовнёй весь день, перебрались в практически пустую гостиную, обклеенную слегка выцветшими бежевыми обоями. Мы расселись на старых ободранных диванах и трухлявых креслах, со скрипами и стонами мимолётной боли в теле приняли удобное положение и принялись выплёскивать во вселенную пустоту. Её же нам так не хватало.
Герберт и Джордж, похоже, чувствовали себя неуютно, учитывая то, что пересесть на удобное кресло никто из них не мог. Поэтому они встали рядом друг с другом прямо посередине комнаты и тихо о чём-то шептались. Клара читала книгу лёжа на бордовом диване, а Роберт просто смотрел в окно, за которым открывались зияющая пустота раздольных полей и россыпь звёзд в иссиня-чёрном небе, рассекаемым грозой, которая уже сходила на «нет». Небо было готово упасть в любой момент. Казалось, оно трескалось всё больше с каждым днём, и вот уже совсем недалеко до конца.
– И всё-таки мне кажется, что бури не будет, – пробубнил Роберт, не поворачиваясь. – Слишком спокойно на улице стало.
– Так и западная сторона немаленькая, – сказал Герберт. – Глядишь, за пару недель доберётся. Там и посмотрим, как она на нас налетит и снесёт город к чертям собачьим.
– Не неси чушь! – рыкнул Роберт и бросил злобный взгляд на своего оппонента. – Всегда мимо проходили бури, а тут возьмёт одна и проедется по нам. Так что ли?
– А как же случай несколько лет назад, – Герберт улыбнулся и подъехал чуть ближе. Казалось, напряжение между двумя стариками накалялось, воздух между ними превращался в вязкую липкую жидкость, в которой застывало всё, даже свет и время. Все зрители конфликта отвлеклись от своих дел и теперь вновь наблюдали за этой мизансценой: два человека неистово буравят друг друга взглядами из-за догадок.
Клара отложила книгу в сторону.
– Хватит спорить, голова от вас разболелась. Какая вам разница, будет буря или нет? Поживём – увидим! – она встала с дивана и прошла к маленькой коробке настенной аптечки, из которой достала пару таблеток и, сходив на кухню за водой, проглотила их.
– Ах, вот как? – воскликнул Герберт и, не обращая больше внимания на Роберта, приблизился к Кларе. – Раз можно плюнуть на бурю, то давайте плюнем сразу на всё! На сбор урожая, на обеспечение стабильности, на сегодняшнее убийство розой!
– Остынь, – резко сказал я, и мой голос неожиданно громко растворился в коридоре и гостиной. Только спустя пару секунд до меня дошёл смысл его слов. – Погоди, что ты сказал?
– Убийство розой, – повторил Герберт немигающим взглядом. – Не слыхал? Я, когда вышел прогуляться, услышал разговор. Какие-то две девушки говорили что-то об убийстве розой, об аллергии и прочей ерунде. Я не стал вслушиваться и поехал дальше.
Эта новость взбудоражила мой разум. Теперь перед глазами появлялось это добродушное лицо мужчины, что так уверенно уговаривал продать ему розу. В его глазах больше не было жалости, в них были и жадность, и злоба, и ревность. Можно было бы предположить всё, что угодно, но одно оспаривать я точно не мог – я помог убить человека.
– Что с тобой, Генри? – Клара стояла возле меня и трясла за плечо. Я медленно вышел из странного транса, и взгляд вновь обрёл резкость. Рядом со мной стояли Герберт, Клара и Джордж. Все трое смотрели на меня, как на больного и измученного человека.
– Всё в порядке. Просто… кажется, я видел сегодня убийцу, – я замолчал, ожидая реакции. Клара широко раскрыла глаза, но виду не подала. – Он не местный. Проезжал здесь мимолётом, искал розу.
– Так что же ты его не задержал? – возмутилась Клара.
– А кто знал, зачем он ищет розу? – встрял в разговор Роберт, повернувшись ко всем. – Может, он в вазу хотел её поставить. Ну, кто бы мог подумать, что этим цветком можно убить?
– Во всяком случае, это немного настораживает, – спокойно ответил Джордж. Впервые за весь вечер его голос оглушил стены гостиной. – Кто будет искать в захолустье розы?
– Говорил, что для своей жены искал, – сказал я и запоздало прикусил язык. Все присутствующие в комнате смотрели на меня вопросительно и, видимо, ждали ответов. Я глубоко вздохнул.
Набраться смелости сознаться в таком деле довольно сложно. Кто знает, какой реакции они ожидали и чего ожидал я от них. Они мне практически никто, но даже этот момент стал монетой в копилку только зарождающейся дружбы.
И всё же молчать было уже поздно. Я привлёк слишком много внимания.
– Ладно, это я продал ему цветок, – выпалил я и закрыл лицо руками. Больная нога неприятно заныла. – Я убил человека. Понимаете?
На глаза наворачивались слёзы от страха заключения в нашей единственной тюрьме или самосуд на площади. Люди были очень изобретательны в методах казни, но в методах человечности ума всё ещё не хватало.
– Ты сейчас пошутил так? – нахмурится Роберт. – Если да, то это очень глупая и совсем не смешная шутка.
– Наверное, не следовало вообще заикаться об этом, – вздохнул я и упёр свой взгляд в пол. – Дурак. Какой же я дурак!
– Лучше уж рассказать кому-то, чем просто молчать и нести на себе такой камень, – тихо ответила Клара и села рядом со мной. – Ты поступил правильно. По крайней мере, сейчас.
– То есть… – Герберт встрепенулся и отвернулся к окну, – то есть ты понимаешь, на что ты себя обрёк? Ты помог убить кого-то, Генри. Несознательно, но всё же.
– Конечно, это позорное пятно на твоей репутации, – начал вдруг Роберт. – Но мы… мы же светские люди всё-таки, – он тихо рассмеялся, – мы тебя не сдадим. Так ведь?
Клара, Герберт и Джордж резко кивнули будто боялись, что передумают и встанут на сторону справедливости. Но они решили выбрать такую мимолётную дружбу, которая с каждым днём всё больше и больше прерывается пропастью смерти, разделяющей нас навсегда. И не все понимали, что навсегда – это действительно вечность. Жизнь не даёт поблажек в таких делах, иначе бы половина умерших давно воскресла.
– Спасибо, – буркнул я, и чувство вины за содеянное наливалось в сердце чёрной слизью.
– Ты не виноват в этом, – сказал вдруг Джордж. – Ты вообще здесь ни при чём. А знаешь, почему? Потому что ты не мог знать, зачем ему этот цветок на самом деле. Тем более, что его, возможно, уже задержали и твоей вины в этом ничуть нет. Так что просто успокойся. Иди на улицу, подыши. Вот увидишь, всё будет в порядке.
Я молча встал и, взяв трость, вышел из гостиной, чувствуя, как жарко становилось в комнате и как внимательные взгляды упирались мне в спину. Мне хотелось поскорее выйти на улицу и забыть обо всём этом, лишь бы ветер ночи сдул все дурные мысли из головы, оставив лишь пустоту, которую я мог бы заполнить следующим днём, ничем не отличающимся от предыдущего, кроме одного – я убил человека, ведь продавать оружие – это то же самое, что нажать на курок. Фактически, убийство.
Трудно было принять эту мысль. Она не подходила никуда, паззл не хотел собираться воедино, мысли путались всё больше, и стоило мне выйти на улицу, как прохладный ветер и аромат колосьев тут же выветрил всё из головы. На короткие мгновения мне хотелось забыть обо всём, забыть об этой жизни, о смертях в этих стенах, о больших надеждах и громадных провалах. Это здание, в котором я жил вот уже несколько лет, впитывало в себя всю людскую грязь, спуская излишки по коллекторам, выбрасывая черноту в реки. А мы и рады.
Я закрыл дверь в свою комнату на замок и посмотрел на свой дендрарий. Теперь отсутствие розы казалось для меня чёрным пятном на истории сада, и не хотелось больше видеть ни их, ни герань на окне, ни папоротник со своими длинными листьями-щупальцами. Они в один момент стали мне противны, в голову пришло осознание того, что даже миролюбивые растения могут стать орудием убийства.
Столбы моих ценностей и моральных устоев начали рушиться всё сильнее. Они ещё были крепки, но стоит мне сделать ещё несколько неверных шагов, и всё рухнет, а вместо меня появится дурная сущность, человек, которому чужды чувства.
Этого я боялся больше всего. Поэтому я со злостью взял клумбу и, сдерживая себя, чтобы не разломить её пополам, спрятал розы как можно дальше под кровать, а сам открыл запрятанную там же бутылку водки. Откупорил крышку и налил себе несколько рюмок.
Ночь опустилась на мир. Я опускался на дно.