Свидетели времени. Глава 4 (Чарлз Тодд, 2001)

Глава 4

Ратлидж задумчиво смотрел на священника, его мысль усиленно работала, взвешивая все, что он только что услышал. И что осталось невысказанным.

– Вы ведь боялись с самого начала, что отца Джеймса убили не из-за денег, не так ли? Давайте предположим, что вы правы. Если ограбление было лишь завесой, чтобы пустить полицию по ложному следу, и если вы боитесь, что можете стать очередной жертвой, я прихожу к неизбежному заключению – вы что-то услышали или узнали…

Монсеньор Хольстен прервал инспектора с горячностью:

– Я был в той комнате, когда тело отца Джеймса еще находилось там, до того, как его унесли. Там витали в воздухе злоба и дух насилия, понимаете, о чем я? Опасаюсь, что убийца не до конца удовлетворил свою жажду убийства. Или ваша профессия притупила восприятие смерти, которое стало привычным? Может быть, сейчас, когда сотни тысяч жизней унесла война, смерть одного человека, пусть даже и священника, не заслуживает особого внимания?

– И война, и убийство отвратительны, – ответил угрюмо Ратлидж. – Я к ним так и не привык. Вы описываете атмосферу преступления, не мотив, так?

Монсеньор Хольстен покачал головой:

– Что-то зловещее оставалось тогда в комнате. Свет горел, полицейские суетились вокруг, дух умершего давно покинул тело, но насилие и ярость там остались. – Он помолчал. – Как священник, я не мог подобрать ключа к мыслям убийцы. Но боюсь, что, испытывая страх перед этим чудовищным поступком, перед человеком, который только что забрал жизнь, я теряю веру и предаю Бога. – Он поставил чашку на стол.

– Вы послали за Скотленд-Ярдом, чтобы он помог вам восстановить веру в Бога? Но там этому не учат, – сухо ответил Ратлидж.

– Я не этого от вас жду. Мне нужны ваш опыт, ваши знания, чтобы понять, как и почему это преступление было совершено. Я хочу быть уверен, что подозреваемый, которого заберет полиция завтра, или через неделю, или через год, – действительно виновен. Будет нетрудно найти человека, для которого ничего не стоит украсть и который нуждается. И всю вину взвалить на него. Я должен быть уверен, что ошибки не произойдет!

Священник опять ушел от прямого разговора.

«Он скользкий как рыба», – заметил Хэмиш.

– Вы сами достаточно опытны и умны, монсеньор, и пошли далеко в своих размышлениях. Если это была не кража, если отец Джеймс знал о чем-то, что послужило причиной убийства, он мог сказать вам об этом. Значит, в доме настоятеля было нечто, что искал убийца. И поскольку не успел найти, вы боитесь, что он явится туда снова. И если вы встанете на его пути, он поступит с вами так же, как с отцом Джеймсом. Что, скажите мне, могло находиться в доме настоятеля такого, что унесло его жизнь, и, возможно, не его одного? Что подвергло его такому риску?

– Если бы я знал ответ, – возмущенно ответил монсеньор Хольстен, недовольный, что его обвинили в укрывательстве фактов, – нам не о чем было так долго разговаривать. Я бы сразу сообщил о том, что знаю, инспектору Блевинсу!

– Из чего следует, что я остаюсь с первоначальной версией полиции, а именно: имело место ограбление, и грабитель был застигнут врасплох. И это мог совершить житель Остерли. Если я доложу это своему начальству, то я должен его убедить, что Ярд здесь только теряет время. Тот факт, что убит священник, естественно, имеет вес, иначе меня просто не послали бы в Норидж. Но практика нашего дела показывает, что местная полиция знает куда больше о своих жителях, чем посторонний, даже из Ярда, и скорее может разыскать убийцу.

– Я вам предоставил всю информацию, которой владел. – Аскетическое лицо священника тем не менее выражало сомнение. – Больше не могу ничего добавить. Хотел бы сам знать больше. И я не солгал вам, снова повторяю: отец Джеймс был добрым, хорошим человеком, тружеником, человеком веры и глубоких убеждений. Я считаю своим долгом перед ним найти того, кто его убил. Если есть малейшая возможность, я ее должен использовать, и все сделаю для этого.

Хэмиш пробормотал: «Священника могут убить за то, что он знает тайны исповеди».

Это было так.

Ратлидж допил чай, поблагодарил и поставил пустую чашку на поднос.

– Есть еще путь, по которому можно идти. Священник несет тяжелое бремя своих обязанностей, груз ответственности иногда бывает непосильной ношей. И вполне вероятно, что отец Джеймс мог при выполнении своего долга столкнуться с чем-то таким, что оказалось ему не под силу. Если вы знаете эту тайну, может быть и не предполагая этого пока, вы рискуете – кто-то может подумать, что вам известно больше, чем это есть на самом деле, и тайна окажется раскрыта.

– Это возможно. Священник может узнать многое, слушая исповеди различных людей, и сделать свои выводы о том, что происходит в приходе, даже если это касается преступления. И не важно, как много правды будет в признании, он может по кусочкам восстановить всю картину, недосказанную на исповеди, и узнать правду. Неверный муж, клерк, который обманывает нанимателя, или кто-то распространяет слухи, ранящие другого, или приемный отец, а ребенок в семье не знает, что он неродной… Поэтому слова, произнесенные на исповеди в тот момент, когда человек обращается к Богу, надеясь получить прощение и облегчить душу, становятся нелегким грузом для священника. Наш долг – сохранить таинство исповеди и защитить человека, сохранив его тайну. И отец Джеймс никогда не нарушил бы эту клятву.

– Но если мужчина или женщина, признавшись на исповеди, потом пожалели о вырвавшемся признании?

– Конечно, он или она могли потом сожалеть. Но Бог знал о поступке задолго до того, как они признались, а священник поклялся хранить тайну.

– Но не всегда, на практике бывают исключения.

Монсеньор Хольстен снял пенсне и потер переносицу.

– Не всегда, – согласился он. – Но мужчина или женщина после своего признания, если сомневаются, могут поменять приход и, оставив священника, который узнал правду, найти другого, кто примет его как нового прихожанина, как говорится, с чистого листа. Священников не убивают из-за исповеди. Это перевернуло бы устои церкви еще сотни лет назад, если бы вошло в практику. – Монсеньор Хольстен водрузил пенсне на место, поправил, чтобы оно сидело прямо, сделал попытку улыбнуться, но потерпел неудачу. – Вы знаете, что отец Джеймс первые годы войны был на фронте капелланом, там подхватил жестокую дизентерию и был отправлен домой в семнадцатом? Может быть, правда скрыта там? – Он снова взглянул в окно на сад. Как будто хотел найти ответ среди деревьев, кустов и травы. Или боялся увидеть там кого-то.

Хэмиш опять вмешался: «Он ведет себя, как человек с отягощенной совестью».

Ратлидж мысленно ответил Хэмишу: «Или сомневается, но боится высказать мне свои мысли».

А вслух произнес:

– В таком случае не вижу причины для вас опасаться за свою жизнь.

Монсеньор Хольстен отвернулся от окна и посмотрел на Ратлиджа:

– Я уже говорил. Это первобытное чувство страха, примитивное, когда волосы встают дыбом в темном углу церкви или в доме, когда темно за окном и я один. Иногда в освещенной комнате с незадернутыми шторами, когда боишься взглянуть в окно, чтобы внезапно не встретить взгляд того, кто смотрит на тебя из темноты. Понимаю, что это все игра воображения. Ведь по своей природе я не пуглив. Но после этого случая стал бояться.

– Вы не были в тех частях, где служил капелланом отец Джеймс?

– Никогда не был во Франции. Во время войны я работал здесь, встречал раненых, когда прибывали суда. Большинство из них страдали от боли так, что сил хватало лишь на то, чтобы принять сигарету или немного утешения, что Господь их не оставил. Но в этом преступлении кроется загадка. – Монсеньор Хольстен покачал головой. – Вы, вероятно, правы, мои подозрения и страхи лишены логики. Но должен быть ключ к разгадке, почему отец Джеймс был убит, равно как и объяснение моему собственному страху. – Он вздохнул. – Простите. Вы очень умный человек, инспектор Ратлидж. Вы сможете всему этому отыскать объяснение, меня заверили, что Ярд пришлет одного из своих лучших сотрудников.

На том беседа была окончена.

Ратлидж остановился поговорить с экономкой Бриони, которая проводила его к выходу. В доме было тихо, сюда не проникали ни шум дождя, ни удары лопат по камню.

– Я понял, что об отце Джеймсе все были хорошего мнения, – сказал он.

– Это был черный день, когда его убили! Не могу до сих пор опомниться от потрясения, которое тогда испытала. Хорошего мнения? Да все его любили и уважали. – Она взяла со стула пальто и шляпу Ратлиджа и прижала их к груди жестом отчаяния. – Можете спросить любого.

– Люди всегда говорят хорошо о покойниках, – мягко сказал Ратлидж. – Даже священник только человек, и иногда не без слабостей.

– Если так, мне о них не было известно! Говорю вам, отец Джеймс был великодушный, терпеливый человек. И никто не скажет ничего плохого о нем. Если к нему приходили, жалуясь на тяжелое положение, он помогал, никогда не отказывал в помощи, сам давал деньги, и не было нужды его убивать за них! Это сделал жестокий человек и безбожник, который не думает о спасении души. – Женщина взглянула на инспектора с надеждой, как будто ждала, что он скажет что-то утешительное и немедленно укротит ее отчаяние.

– То есть не католик? Это вы хотели сказать?

– Не католик, не протестант. Ни один верующий человек никогда не пойдет на убийство служителя церкви. Я хочу вам сказать вот что – тот, кто убил отца Джеймса, не нуждался и не был голоден. Он все рассчитал и позаботился о собственной безопасности, ведомый дьяволом. Он или она. Женщины иногда бывают еще более жестокими. Неужели этих людей так много вокруг нас, что полиции трудно выследить его или eel Уже прошло несколько дней после смерти отца Джеймса. И что сделала полиция? Я бы сказала, что это просто насмешка!

– Коллеги наверняка пытаются сделать все возможное.

– О, что касается пытаются., я с вами согласна. Но они не слишком-то умны. – Экономка открыла входную дверь, выпуская инспектора в дождь и липкую грязь, которая растекалась около сточной канавы. – Грабеж, воровство, поджог или нападение – тут они найдут виновника, потому что он делал это раньше. Но это не требует ума, не так ли? Просто они знают, где искать.

– В этом случае надо найти человека, кто тратит деньги, которых раньше у него не было, то есть украденные у отца Джеймса, – отозвался Ратлидж.

Бриони строптиво вздернула голову:

– У отца Джеймса была семья, не знаю, говорили ли вам? В августе его сестра принесла своему мужу тройню, и отец Джеймс помогал ей управляться с детьми. Кто теперь подменит ее, когда она свалится с ног от усталости и бессонных ночей, если хоть один малыш заболеет? Вы можете поговорить с миссис Уайнер. Это экономка отца Джеймса. И одна из самых порядочных женщин на свете. Она расскажет, как вошла в кабинет и он лежал там, уже окоченевший, в луже крови. Кровь была повсюду. А ведь грабитель мог в это время находиться в соседней комнате и убить ее тоже! Если вы хоть немного успокоили сейчас монсеньора, то было бы с вашей стороны великодушно поехать и поговорить с ней тоже. Всего несколько часов езды отсюда.

– Где можно ее найти? – Ратлидж взял у Бриони пальто и шляпу и шагнул под дождь. Лицо сразу покрылось липкой влажной пленкой дождевого тумана.

– Она по-прежнему каждый день приходит в дом у церкви, как делала всегда при жизни отца Джеймса. Не представляю, как эта бедная женщина может там находиться одна, после того, что произошло. Входить в пустой дом. Это ее долг, так она говорит. Как если бы отец Джеймс был жив. Городок называется Остерли. Они, наверное, вам сказали в Лондоне? Это по дороге на север, к морю, не так уж далеко отсюда. – Бриони смотрела Ратлиджу прямо в глаза. – Понимаю, что куда легче взять и укатить обратно в Лондон, вы ведь уже выполнили свой служебный долг. Многие так бы и поступили. Но почему-то мне кажется, что вы не из таких людей!

И с этими словами, пожелав ему всего доброго, она закрыла дверь.

Ратлидж крутанул заводную рукоятку и, когда мотор взревел, поспешно сел в автомобиль, спасаясь от дождя. Но не тронулся с места, а, сам себе удивляясь, долго сидел в раздумье, вспоминая слова Бриони, положив руки на руль и чувствуя работу двигателя.

Он не имел ничего против того, чтобы оказаться вовлеченным в расследование подробностей жизни и смерти священника. Но в его задание это не входило. Оно было другим.

Поезжайте в Норфолк и успокойте епископа, заверьте, что местная полиция делает все, что в ее силах. И что она действует грамотно и сама справится.

Но здесь от него ждали другого: что он сотворит пару чудес – с ходу объяснит причину убийства и найдет самого убийцу.

Он не завидовал местному инспектору Блевинсу, которому приходилось работать в атмосфере всеобщего недоверия, когда все отказывались воспринимать это убийство как обыкновенное, каким оно по сути и было, а хотели видеть мистику и загадку.

Обдумывая сейчас все сказанное монсеньором Хольстеном и экономкой Бриони, он был заинтригован и тронут их отношением к убитому.

Хэмиш успокоил: «Это пройдет».

Возможно. Но Бриони очень постаралась, чтобы ему трудно было уехать со спокойной совестью.

И вместо того, чтобы поехать на юг, в Лондон, он развернулся и покатил на север, в Остерли.

Еще в школе, на уроках географии, при изучении карты Великобритании, учитель советовал, как легче ее запомнить. Весь остров напоминал очертаниями человека, скачущего верхом на свинье. Его высокая шляпа – север Шотландии, ее гористая часть. Голова и туловище – средние и нижние области Англии. Голова свиньи – Уэльс, передние ноги – полуостров Корнуолл, задние ноги – холмистые долины Кента. А задняя часть туши – большая выпуклость – Эссекс, Суффолк и Норфолк, которые выпячиваются в Северное море.

Эту картинку они находили занимательной, рисуя бесконечное число раз свинью и ее наездника, развлекаясь и не осознавая, что эти усилия не проходят даром и таким образом навсегда в их головах отпечатается география родной страны.

Покрывая теперь расстояния от Нориджа до Остерли, глядя, как капли дождя собираются в струйки и стекают по лобовому стеклу, он пытался избежать настойчивых попыток Хэмиша вовлечь его в дебаты по поводу интервью с монсеньором Хольстеном. Ратлидж не хотел сейчас углубляться в размышления, делать выводы из слов Хольстена и экономки. Первоначальная решимость, как и предсказывал Хэмиш, постепенно таяла, и вместо нее приходили на смену сомнения в правильности собственного решения. Ведь он еще официально не был допущен к работе, и его заданием было только съездить в Норфолк и успокоить епископа. Ничего не говорилось о возможности его поездки на север.

У старика Боулса разольется желчь, если он по собственной прихоти расстроит местного инспектора и навлечет гнев начальника полиции графства на головы Ярда и его представителя. В то же время Ратлидж понимал, что, хотя ему и удалось немного успокоить монсеньора Хольстена, тот, скорее всего, не удовлетворится положением дел, поверхностное участие Ярда его не устроит, и епископ все равно не даст им отвильнуть и переложить дело на местные власти. И если его визит в Остерли поможет поднять авторитет инспектора Блевинса, убедить в его способности разобраться самому в убийстве, а также даст понять, что Ярд Блевинсу вполне доверяет, то не последует дальнейших официальных придирок.

Но Хэмиша убедить было труднее. «Да тебя беспокоит совсем не этот труп! – тараторил он. – Ты все еще не можешь выкинуть из головы Шотландию. Ты не хочешь вернуться в Лондон и приступить к работе, потому что не готов взглянуть в лицо жизни».

– Но с меня сняли повязку, и, как только я вернусь, доктор выпишет меня.

«Это не одно и то же – освободиться от бандажа и примириться в душе с Шотландией».

– Когда вернусь в Лондон, я покончу и с этим.

«Ты уверен? Тогда почему сейчас едешь на север?»

Дорога из Нориджа к Остерли вела через гряду округлых холмов и была весьма живописной. В крохотных долинах ютились редкие деревеньки, с каменными или кирпичными домиками. Все еще свежая трава зеленела на склонах холмов под прикрытием лесополос, и на них паслись многочисленные стада толстых овец, к зиме они отрастили густую шерсть. Все было так не похоже на Францию с разрушенными домами и торчавшими из руин каминными трубами вдоль всей линии фронта. Сейчас Ратлидж даже забыл, что была война, как будто вернулся вновь в 1914-й, словно здесь ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось и никогда не станет прежним.

Для Хэмиша это была благодатная земля – мирная и богатая, где жить гораздо легче, чем в скалистых горах Северной Шотландии. Но именно суровость жизни, по мнению Хэмиша, и делала из шотландцев прекрасных воинов.

– Норфолк тоже прославился своими хорошими солдатами, – напомнил ему Ратлидж. Но для Хэмиша это были разные вещи: одних хорошо научили, а у вторых это было в крови, впиталось с молоком матери.

Даже когда они сидели в траншее, Хэмиш любил приводить исторические примеры на эту тему. Некоторые относились к двенадцатому веку, когда шотландцы проявили особую отвагу. Их образ жизни, по мнению Ратлиджа, никогда не сделает человека процветающим, но придает гордость и силу духа плюс врожденную храбрость.

Мили бежали одна за другой. Дорога, сделав очередной поворот, нырнула между двух холмов, и взору Ратлиджа открылись просторы болот, в это время года окрашенные зимней палитрой цветов – красно-коричневым, желтым и золотистым. Он съехал к обочине у развилки и долго любовался ландшафтом – надо признать, что небольшая Англия тоже имеет свою, своеобразную красоту.

Дорога раздваивалась – направо к Кли, налево к Ханстентону. Она тянулась по кромке болот, пропадая вдали. Ратлидж поехал налево, и вскоре северо-западный ветер принес крики чаек с гряды дюн вдоль берега моря. Через несколько миль он въехал на окраину небольшого городка, скорее деревни, распластавшегося под огромным колпаком серого неба, вобравшего цвет невидимой воды болот.

Небо сейчас не было похоже на знаменитое «Небо Констебла». Художник изобразил горизонт с широкой грядой облаков, пронизанных светом, природу, где жили сельские люди, простоту и неприхотливость их дней. Фермерские дети удили рыбу, усталые лошади тащили нагруженные повозки, каждый был занят своим повседневным трудом, не замечая величия неба над головой.

Сейчас небо казалось пеленой, укрывшей землю и море, которого не было видно. Оно было скрыто за болотами, образовавшимися на соленой и скользкой почве, которую море оставило, отступая. Эта часть Норфолка вела давнюю борьбу с ветром и водой, часто изменявшими прибрежную линию. В одном веке деревня стояла на берегу, а в следующем – уже в милях от моря.

Проехав разбросанные вдоль дороги дома, он въехал в Остерли. Слева, высоко над дорогой, на травянистом холме, стояла огромная, отделанная кремнем церковь. Наверное, ее построили в те времена, когда здесь процветали торговля шерстью и овцеводство. В Норфолке много таких соборов, отображающих времена расцвета в прошлом. Насколько Ратлидж помнил из истории, Остерли в Средние века был одним из пяти главных портов Англии, и многие местные богачи, ударившись в религию, строили церкви, увлекаясь высокими окнами и башнями, демонстрировавшими не только величие веры, но и оборонительную мощь. Повернув на подъездную дорогу к церкви, он направился вверх на холм, чтобы взглянуть на церковь вблизи. Табличка у ворот сообщала, что это церковь Святой Троицы.

Какая-то женщина вышла из дверей церкви и, заслонив глаза рукой, стала смотреть на верхние окна башни. Ветер трепал подол ее юбки и пальто. У Ратлиджа сложилось впечатление, что она молода, стройна и привлекательна. Красота сквозила в линии плеч, движениях головы и шеи, хотя рука скрывала черты лица.

«Наверное, неплохой вид с башни, – сказал Хэмиш, – церковь стоит очень высоко».

– С моря ее тоже видно. В Линкольншире многие века использовали церкви в качестве маяков.

Женщина вернулась в церковь. Франс понравилась бы ее шляпа. Темно-красная, с серебристыми голубыми перышками сбоку, придававшими элегантность. Ратлиджу захотелось выйти из автомобиля и зайти в церковь, чтобы рассмотреть женщину поближе. В это время на холм поднялся мужчина, не по дороге, а со стороны церковного двора, и тоже зашел внутрь. Рабочий, судя по одежде, – в тяжелых башмаках и комбинезоне. Наверное, женщина ждала его.

Ратлидж оглядел местность.

Впереди, перед капотом автомобиля, дорога обрывалась, уходя в небольшую рощу. За рощей пряталось несколько домов, виднелись лишь верхушки крыш с каминными трубами, поодаль стоял большой амбар.

Он не рискнул к ним подъехать, побоявшись, что застрянет в грязи. Наискосок от дороги находился дом викария, наполовину скрытый за каменной стеной, туда вела узкая подъездная дорога. Дом стоял среди высоких больших деревьев, явно очень старых.

Ратлидж развернулся и поехал вниз к главной дороге. Повернул направо по Уотер-стрит, знак указывал, что там находится полицейский участок.

Он остановился около него и пошел представляться инспектору Блевинсу. Но на двери висело объявление, что тот отбыл по делам, и был указан номер полиции в Шермане, чтобы можно было связаться с ним в экстренном случае. Ратлидж открыл дверь и заглянул внутрь. Пустая приемная показалась ему местом неуютным для ожидания.

«Как долго его придется ждать?» – ворчливо заметил Хэмиш, и Ратлидж закрыл дверь.

Сев в автомобиль, он подумал, что есть время осмотреть город и повидаться с миссис Уайнер. Это будет более приемлемо для Боулса как продолжение задания, которое заключалось в успокоении епископа, а не во вмешательстве в дела местной полиции. Уотер-стрит привела его к набережной, которая оказалась короткой, и вновь вернула на главную дорогу. Он поехал по ней снова, чтобы иметь представление о размерах Остерли. Город казался вполне процветающим, во всяком случае, Ратлидж не заметил здесь безобразных проявлений нищеты, как и показной роскоши.

С десяток коротких улиц от моря вели в глубь материка, одна из них – Шерман-стрит, наверное, соединяла Остерли с соседней деревней, исчезая за холмом. Дальше простирались фермерские поля. Он поехал в противоположную сторону и вскоре увидел вторую церковь, вероятно, это и была церковь Святой Анны.

Дорога повернула налево и пошла вдоль болот, простиравшихся до горизонта.

Хэмиш молчал, наверняка его тоже потряс великолепный вид. Ратлидж свернул на обочину, на каменистую площадку для машин, чтобы лучше рассмотреть ландшафт. Травяной покров болот лежал плотным коричневозолотистым ковром, по которому из-за порывов ветра иногда пробегали волны; небольшие деревья по краю болот клонились к земле. Утки, дикие гуси, чайки криками наполняли воздух. Вдали белела полоска морской пены.

Дикая красота захватывала, казалось, перед ним первозданная природа, до которой еще не добрался человек.

Хэмиш сказал: «Подожди, дай время».

Из травы поднялся сокол, пролетел ярдов двадцать и, хлопая крыльями, бросился вниз на невидимую, зазевавшуюся добычу. Потом поднялся снова, неся в когтях что-то небольшое и темное. Мышь?

Последовал новый порыв ветра с моря, стало слышно, как волны накатываются на берег. Потом снова воцарились тишина и покой, но они давили, только усиливая одиночество.

Косяк гусей от моря пролетел в сторону Остерли.

Провожая их взглядом, Ратлидж вспомнил слова поэмы, написанной Мэннингом:

Поэт написал об отчаянии человека и его борьбе с одиночеством.

И здесь, на болотах, глядя на косяк гусей, Ратлиджу вдруг показалось, что море все-таки скоро появится перед ним. Вернулась надежда, и настроение поднялось.

«Это ненадолго, – сказал Хэмиш. – Все лишь мираж и иллюзия».