Вы здесь

Свет-трава. Глава шестая (А. А. Кузнецова (Маркова), 1953)

Глава шестая

Стояли жаркие августовские дни. Пахло созревшими хлебами и скошенными травами. Воздух звенел пением молодых птиц, разноголосым ауканьем девчонок, которые по целым дням ползали в молодом сосняке в поисках рыжиков. Все лесные звуки заглушал рокот мотора. Комбайн шел по кромке созревшей пшеницы. И с каждым его заходом несжатое поле становилось у́же.

Из глухой тайги бежала река Звонкая. Она то искрилась на солнце в зрелой зелени отлогих берегов, то покрывалась серой неспокойной тенью, пробираясь в лесных зарослях.

В эту пору Маша не чувствовала ласки августовских дней. Сурово встретило ее село Семь Братьев, куда она получила назначение, окончив медицинский институт.

Не раз в бессонные ночи вспоминался ей теперь страх однокурсниц перед работой в районе. Некоторые уезжали туда со слезами. Маша осуждала их и доказывала, что только такая работа, полная риска и самостоятельности, сделает их настоящими врачами.

И вот теперь Маша сама врач сельской больницы. Но не радость чувствовала она, а тревогу и заботу.

Произошло это так.

С чемоданом и портфелем в руках Маша поднялась на высокое крыльцо сельской больницы и вошла в большую светлую комнату. Это была приемная. На широких белых скамьях сидели и лежали люди.

Из комнаты вели две двери. На одной из них висела дощечка с надписью: «Вход в палаты. Посторонним входить нельзя». На другой была приклеена бумажка, на которой значилось: «Прием больных с 9 ч. утра до 1 ч. дня и с 4 ч. дня до 9 ч. вечера».

Маша постеснялась войти в кабинет врача и решила дождаться, когда из дверей кто-нибудь появится. Она поставила чемодан в угол, между входной дверью и скамейкой, положила на него портфель и села на свои вещи.

Больные заметили ее. Женщина, лежавшая на скамейке, перестала стонать, приподняла с мешка голову, обвязанную белым платком, и неприязненно взглянула на нее. Как показалось Маше, взгляд ее говорил: «У тебя небось ничего не болит!»

Не мигая уставилась на Машу и девочка-подросток с забинтованной рукой.

«Вроде не из наших мест, городская», – с любопытством разглядывал Машу старик с мохнатыми седыми бровями.

В дверях появилась немолодая смуглая женщина в белом халате.

Маша вскочила и подошла к ней.

– У меня направление в вашу больницу, – сказала она.

– Какое направление? – с неудовольствием спросила та и, обращаясь к ожидающим, повысила голос: – Граждане, здесь не курить. Сколько раз вам говорить!

Маша вынула из сумочки назначение облздравотдела и протянула его женщине в белом халате. Та бегло прочитала бумажку.

– Наконец-то! – всплеснула она руками. – Заходите поскорее, заходите!

– У меня тут вещи, – нерешительно покосилась Маша на свой чемодан.

– Давайте их сюда! – воскликнула женщина в халате.

Точно опасаясь, чтобы Маша не изменила своего намерения работать в больнице, она почти бегом бросилась в угол, схватила в одну руку портфель, в другую чемодан и сама внесла их в кабинет.

– Феклуша! Доктор новый приехал! Наконец-то!

Медицинская сестра Феклуша стояла на табурете и разбирала в шкафу лекарства. Она степенно повернулась и с любопытством взглянула на Машу.

Серые немигающие глаза, окруженные расходящимися лучиками морщинок, смотрели с удивлением. Маша покраснела. Она поняла, что медсестра огорчена ее молодостью.

Дальнейшие события развернулись совсем не так, как ожидала Маша.

Доктор Вера Павловна Залесская обрадовалась приезду нового врача потому, что получила путевку на курорт и выехать ей необходимо было завтра же, чтобы не опоздать на поезд прямого сообщения.

Второй врач больницы, Знаменский, был на стажировке в городе. Вера Павловна уверила Машу, что через день Знаменский возвратится. День же не страшно побыть одной, тем более при такой опытной сестре, как Фекла Захаровна, да и тяжелобольных нет.

Вера Павловна временно поместила Машу у себя, оставила с ней приемную дочь и назавтра уехала. А в полдень пришла телеграмма от Знаменского. Он сообщал, что тяжело болен, ложится на исследование в клинику и вряд ли вернется в Семь Братьев.

Маша была в отчаянии.

Первый обход больных она делала вместе с Феклой Захаровной. Она чувствовала такое же волнение, как на государственных экзаменах.

Особенно волновалась она, когда Фекла Захаровна открыла перед ней двери женской палаты и громко сказала:

– Вот вам новый врач – Мария Владимировна! Прошу любить и жаловать!

Больные посмотрели на Машу: одни – с любопытством, другие – с безразличием.

«Хотя бы внешне не показать своей слабости», – подумала она и подошла к первой с краю кровати.

– Это ревматик, – сказала Фекла Захаровна.

В постели лежала девочка. Колени ее были приподняты. Здоровой рукой она держала больную, напряженно согнутую в локте. Девочка недоверчиво смотрела на Машу.

– Как тебя зовут, девочка? – спросила Маша.

– Мария.

– Маруся или Маша?

– Дома зовут Машенькой.

– Моя тезка, значит! Как же ты заболела ревматизмом?

– Я ангиной болела. Две недели назад. Заболело у меня здесь сначала, – девочка осторожно показала рукой на запястье.

Маша протянула руку к температурному листу в изголовье больной.

– Ой, тетя, не качните кровать! – со страхом воскликнула девочка.

– Не качну, не бойся. Что сейчас болит у тебя, девочка? – ласково спросила Маша.

– Левый локоть, левое колено и вот здесь, – она опять осторожно показала на запястье.

– Какое лекарство она пьет?

– Пью салицилку, – сказала девочка, – ничего мне не легче. День и ночь болит… – По лицу ее потекли слезы.

– А ты не плачь. Боли скоро пройдут. Через два-три дня уже никаких болей не будет.

А сама подумала с жалостью: «Боли-то пройдут, а вот сердце…»

– Сколько дней она в больнице? – спросила Маша Феклу Захаровну.

– Шестой день.

Маша в раздумье постояла над постелью больной и снова обратилась к Фекле Захаровне:

– Сколько граммов даете?

– Два грамма.

– Надо довести дозу до шести граммов в день.

Маша встретилась взглядом с глазами Феклы Захаровны и прочла в них одобрение.

Вера Павловна оказалась права – в женской палате не было тяжелобольных. И обход этой палаты Маша закончила почти спокойно.

Больным новый врач понравился, и они долго говорили о ее внимательности и серьезности.

Фекла Захаровна этого мнения больных не передала. «Рано ей голову кружить!» – решила она. Но сама с любопытством присматривалась к молодому врачу. Вроде и скромна, и краснеет по всякому пустяку, молчит все больше. А на обходе откуда что взялось: голос твердый, движения уверенные и для каждого ласковое слово нашла. Словно приворожила больных!

Фекла Захаровна чувствовала, что пройдет три-четыре дня – и Маша приворожит и ее.

Но это случилось в первые же сутки.

Вера Павловна, вероятно, намеренно не сказала новому врачу, что в мужской палате лежал тяжелобольной. Это был бригадир колхозной рыболовецкой бригады Никита Кириллович Банщиков – тридцатилетний смуглый человек с необычайно блестящими, беспокойными карими глазами.

Он лежал на подушках, в рубашке, разорванной им в момент приступа удушья. У него было крупозное воспаление легких, и в эту ночь ожидался кризис.

Маша надолго задержалась у постели Банщикова, прослушала его, проверила пульс, расспросила у Феклы Захаровны, что назначено больному.

Банщиков тяжело закашлялся, прижимая руки к груди.

– Дайте больному кислородную подушку, – сказала Маша Фекле Захаровне и, когда они обе отошли от постели, шепнула ей: – Вы бы записывали, Фекла Захаровна, больных много – забудете!

– Я забуду?! – изумленно подняла брови Фекла Захаровна. – Не случалось такого со мной. Не так уж я стара, чтобы дело забывать.

– Вам виднее, – сказала Маша, – но полагаться на память в таких случаях рискованно.

Фекла Захаровна достала из кармана халата сложенную вчетверо бумагу и огрызок карандаша. Обидчиво подобрав губы и прищурившись, она приложила бумагу к стене и записала сердитым, размашистым почерком:

«Банщикову – кислородную подушку».

В тот же день Фекла Захаровна воспользовалась случаем отомстить Маше. У больного надо было взять кровь.

– Вы это сделаете лучше меня, у вас большая практика, – сказала Маша Фекле Захаровне.

– Что вы! – ответила та. – Вы врач с высшим медицинским образованием! У вас, поди, и приемы какие-нибудь новые. Я уж поучусь!

Спорить у постели больного было нельзя. Маша засучила рукав на полной руке больного и, как ни приглядывалась, не могла найти вены. Она помолчала немного и сказала просто:

– На студенческой практике мне труднее всего было брать кровь из вены больных. Я не хочу причинять лишнюю боль. Сделайте, пожалуйста, вы, Фекла Захаровна.

Откровенное признание молодого врача разоружило Феклу Захаровну. Она послушно села на табурет у постели больного.

Летняя ночь подходила к концу. Таяли тени по углам просторной палаты, и в окна осторожно вливался свет. Маша сидела около кровати Банщикова. Она держала его холодную, влажную от пота руку. Теперь она знала, что больной будет жить.

– Я, наверно, не умру, – вдруг сказал Банщиков, и слабая улыбка тронула его губы.

Маша отпустила его руку и, счастливо улыбаясь, сказала вполголоса:

– Конечно. Все страшное осталось позади.

Больной закрыл глаза. Маша еще некоторое время постояла над ним и, убедившись, что он спит, на цыпочках вышла из палаты.

В кабинете она устало опустилась на кушетку, накрытую белой простыней. Ей казалось, что бесконечно много времени прошло с того момента, когда Вера Павловна втащила в эту комнату ее чемодан.

Во время обхода больных, в долгие, томительные часы ожидания у постели Банщикова Маша была в состоянии нервного подъема. Сейчас он прошел, и ее охватили сомнения. А правильно ли она ведет себя? Сможет ли она справиться с теми ответственными делами, которые надвигались на нее со всех сторон?

Она уткнулась лицом в прохладное полотно простыни и горько заплакала. В таком состоянии и застала ее Фекла Захаровна. Она гладила ее по голове, утешала, как девочку, называла ласково Машенькой.


Маша стояла у жестяного умывальника и, засучив рукава халата, задумчиво смывала с пальцев мыльную пену. Она думала о себе, о Вере Павловне и Фекле Захаровне. За несколько дней, проведенных в Семи Братьях, кроме этих людей, она пока еще никого не знала.

Вера Павловна ей не понравилась. Ее поразила легкость, с которой та оставила больницу на нового, неопытного человека. Она радушно предложила Маше свою квартиру, но оказалось, что и в этом преследовала выгоду. Ей не с кем было оставить дочь. Шустрая десятилетняя девочка стала тяжелой обузой для Маши.

Совсем другое впечатление произвела Фекла Захаровна. Она не кривила душой в отношениях с людьми и преданно любила свое дело. Но Фекла Захаровна была пожилым человеком, с интересами, присущими людям этого возраста, и Маша чувствовала томящее одиночество.

Она вздохнула, вытерла полотенцем руки и подошла к двери.

– Пожалуйста! – сказала она и открыла дверь.

В комнату вошел рослый светлоголовый парень. Он сел на белую табуретку около стола, застенчиво положил на колени большие руки.

– На что жалуетесь? – спросила Маша, и почему-то ей стало неловко от этого традиционного вопроса. – Что болит у вас?

– Я не здешний, из Власовки, – заговорил парень. – Шофер я. Привез ночью горючее в Семь Братьев. На рассвете зашел к сторожихе в сельсовет. А у нее внучка больна. Вы же ей ванны велели делать. Ну вот, бабка чуть свет грела воду. Печь нажарила так, что тронуть нельзя.

Маша прислушивалась к тихому говору больных в приемной и думала о том, что их там сегодня очень много, а этот пациент на редкость разговорчив, но остановить его она не решалась.

– Я дорогой озяб, в спину покалывать начало, – продолжал больной. – Думаю: простыл, дай-ка погреюсь хорошенько. Скинул стежонку, верхнюю рубаху и сел на скамейку возле печки. Задремал и привалился к ней. Слышу сквозь сон, хозяйка говорит: «Горелым пахнет» – и шарит по кастрюлям. Я встал. Она на спину мне взглянула да как закричит: «Мать моя родимая! Спину-то прожег!» А я не верю. Боли не чувствую.

Маша недоверчиво покачала головой и встала.

– Разденьтесь, – сказала она.

Парень поднялся, стянул через голову обе рубашки, снова сел на табуретку и повернулся спиной.

Ожог занимал почти треть спины справа и распространился на руку.

– Боли вы совершенно не чувствовали? И теперь не больно? – спросила Маша.

– Теперь немного больно. Почему же так, доктор?

Но Маша молчала. «Профессор говорил, – напряженно вспоминала она, – что подобные явления связаны с тремя заболеваниями: лепрой, сирингомиэлией и эпилепсией во время припадка. Что же это?»

Она почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине и забилось сердце. Чтобы не показать своего состояния, она отвернулась от больного. В какую-то долю секунды в мыслях ее пронеслось воспоминание о том, как однажды на экзамене профессор Якушкин обратился к ней с вопросом: «Что такое лепра?» Она дословно помнила сейчас свой ответ: «Лепра – проказа, пока еще неизлечимая болезнь. Ее возбудитель – микроб – известен, но неизвестны способы заражения и условия передачи ее».

Вспомнила она, как вскоре после экзаменов с группой студентов-старшекурсников рискнула пойти в лепрозорий. Студенты сшили себе туфли, которые вместе с чулками потом сожгли. Надели специальные халаты. Они договорились друг с другом ни до чего не дотрагиваться руками.

Было известно, что врачи, десятки лет лечащие больных в лепрозории, оставались здоровыми. И все же Маша боялась. Она боялась заразиться и даже раскаивалась в том, что пошла туда.

Студенты, молодые, здоровые и шумные, затихли, как только прошли через проходную будку лепрозория.

Но с первого взгляда их ничто не поразило. Они шли вдоль улицы. С обеих сторон стояли небольшие дома. Окна их были завешаны тюлевыми занавесками и вышитыми по полотну шторами. На подоконниках буйно цвели герани, розы, лилии. Позади домов зеленели огороды. То же солнце, что и там, за высокой стеной, ласкало зреющие овощи, золотило стройные подсолнухи и осыпающиеся маки. Изредка навстречу студентам попадались люди, и большинство из них на первый взгляд казались обыкновенными, здоровыми людьми.

Это небольшое поселение, отрезанное от всего мира, было все же безраздельно связано с ним. Люди здесь также работали, любили и женились.

Маша старалась не встречаться взглядом с больными. Она чувствовала виноватой себя в том, что она – молодая, здоровая, сильная, что она через час уйдет отсюда в светлый, большой и радостный мир, а они останутся здесь…

Все это пронеслось в памяти Маши.

В первый момент она так растерялась, что не могла даже скрыть своего состояния от пациента.

Парень торопливо начал было надевать рубашку, но Маша остановила его:

– Припадки какие-нибудь у вас бывали?

– Нет, не бывали.

– И никогда раньше с вами таких явлений не было?

Парень покачал головой.

«По-видимому, эпилепсии здесь нет. Теперь попытаюсь опровергнуть сирингомиэлию», – подумала Маша.

Она осторожно прикоснулась пальцами к позвоночнику больного. Ни искривления, ни реберного горба она не нашла.

Она бегло осмотрела правую руку больного, но ни похудания мышц, ни изменения ногтей не заметила.

«Неужели это проказа? – с волнением подумала Маша, и ей захотелось немедленно вымыть руки. – Но я же врач, я не имею права показывать больному свое состояние», – убеждала она себя.

Маша на несколько секунд отошла от больного, овладела собой и тогда спокойно обратилась к нему:

– Сейчас сестра обработает и перевяжет вам рану.

Она открыла дверь, позвала Феклу Захаровну и подошла к умывальнику. Прохладные струйки воды коснулись ее рук, и ей стало легче. Она тщательно промывала пальцы щеткой и мылом, потом протирала их спиртом.

«Что же делать дальше?» – с отчаянием думала она, пока Фекла Захаровна точными взмахами руки накладывала больному бинт. Но когда рана была перевязана, Маша подошла к Фекле Захаровне уже успокоенная.

– Больного нужно немедленно положить в изолятор, – тихо сказала она. – Я предполагаю, что у него лепра. Я сейчас же буду звонить в город.

Фекла Захаровна ничем не выдала своего волнения, только подвижные брови ее дрогнули.

– Мы оставим вас здесь, – обратилась Маша к больному. – Я предполагаю у вас серьезное заболевание.

Парень помолчал и вдруг спокойно заявил:

– Не хочу в больницу. Я лучше на перевязки ходить буду.

– Но мы не можем вас отпустить. Хотя бы трое суток вы должны полежать у нас, – схитрила Маша.

– Даже сутки не хочу, – мрачно ответил парень, опоясываясь кожаным ремнем. – Нет у меня такого времени, чтобы по больницам прохлаждаться, коли ничего не болит.

– Никаких возражений не может быть. Вы взрослый, сознательный человек. Директора вашего мы сегодня же известим, что вы заболели, – властно сказала Маша. – Вы пойдете с сестрой вот туда. – В открытое окно виднелся окруженный молодыми березами дом с широким крыльцом и двумя небольшими окнами. – Мы задержим вас всего на три дня, проведем необходимое исследование и тогда отпустим на все четыре стороны. Договорились?

«Ох, круто взяла. Надо бы помягче, поласковей уговаривать», – подумала Фекла Захаровна.

Но парень с тяжелым вздохом покорно махнул большой рукой: дескать, делайте что хотите, подчиняюсь.

– Ну и хорошо! – обрадовалась Маша. – Я вам книг принесу, чтобы не скучно было. Вы читать любите?

– Люблю! Только вот времени не хватает. Живешь на четвертой скорости.

– Ну вот, теперь и время будет. Хотите, я принесу вам «Молодую гвардию» Фадеева?

– Это читал!

– Ну, тогда «Как закалялась сталь» Островского?

– Так кто же не читал эту книгу? Вы мне принесите что-нибудь новое, про нашу Сибирь, и чтоб земляком написано было.

– Хорошо, принесу! – улыбнулась Маша. – Вот прием больных закончу и принесу.

Больной вышел в сопровождении Феклы Захаровны.

Маша подошла к телефону.

– Мне срочно нужен город, – сказала она. – Да, да. Облздравотдел.


Ночь Маша провела в больнице. Она ждала телефонного звонка из города.

Несколько раз заходила в палаты. Больные спали спокойно.

Маша пересмотрела скудную библиотечку больницы, но о лепре ничего не нашла и подумала, что нужно немедленно купить новых брошюр и книг.

В эти дни, проведенные в больнице, она заметила, что здесь не хватает и других важных мелочей, и ей показалось, что ни у Веры Павловны, ни у Знаменского не было настоящей заботы и любви к делу.

О чем бы ни думала Маша в эту ночь, мысли ее возвращались к больному шоферу. Верен ли ее диагноз? Почему молчит облздравотдел? Что делать с больным дальше? Казалось, одной только этой заботы было через край, но существовали десятки еще других забот: надо где-то доставать железа для крыши, не привезли своевременно и риса для больных, бухгалтер жаловался на незаконные перерасходы по смете. И все эти дела были темным лесом для Маши, в котором она вот-вот могла заблудиться.

Чуть свет в больницу прибежала Фекла Захаровна. Ей тоже не спалось в эту ночь.

– Шофер-то, видно, с левой ноги встал, – рассказывала она Маше, – кричит: «Забуксовал тут, в ваших Семи Братьях! Ничего не болит – в постель уложили! Давайте документы, поеду!» Я его на замок закрыла.

– Не нужно на замок! – испуганно возразила Маша. – Сейчас пойду сама, уговорю.

А в это время в лучах поднимающегося солнца над Семи Братьями кружил самолет, внезапно вынырнувший из-за горы. Он плавно снизился над кронами сосен и побежал к селу по широкой зеленеющей долине.

Несмотря на ранний час, навстречу ему, поднимая босыми ногами клубы пыли, мчались любопытные ребятишки.

Фекла Захаровна и Маша наблюдали у окна за опускающимся самолетом.

– В сельсовет, начальство из города, – сказала Фекла Захаровна. Она посмотрела на Машу и заметила, что лицо ее побледнело и осунулось, под глазами легли темные тени. – Идите спать, Мария Владимировна. Вон как вас подвело за ночь-то. Не беспокойтесь, я за всем догляжу, а как звонок из города будет – разбужу вас сразу же.

– Да, пожалуй, пойду. Зайду к шоферу – и потом спать, – вяло ответила Маша.

Но спать в этот день ей не пришлось.

Со скрипом открылась калитка, и во двор больницы в сопровождении ватаги торжествующих ребят вошла невысокая полная женщина в просторном сером пальто, в платочке из клетчатого шелка, повязанном под подбородком. В руках она держала небольшой чемодан.

– Вот сюда! Сюда! – суетились ребятишки, забегая на крыльцо больницы.

– Алла Максимовна! – крикнула Маша и, забыв о сне, об усталости, перевернув табуретку, помчалась на улицу.

Вслед за ней бросилась изумленная Фекла Захаровна.

На крыльце Маша протянула обе руки Алле Максимовне, и та, улыбаясь, приняла их в одну свободную руку в черной замшевой перчатке.

В одно мгновение отлегли от сердца Маши и тревоги и сомнения. Так случалось и прежде, на практических занятиях в нервной клинике, когда появлялась около Маши ассистент-невропатолог Алла Максимовна Зорина.

Между стволами березовой рощицы выглянуло солнце, жарким светом загорелись маленькие окна изолятора. Маша почувствовала вдруг небывалый прилив счастья, бодрости.

– Как я рада, Алла Максимовна! – твердила она. Об этом можно было и не говорить: сияющие глаза, яркая краска щек и счастливая улыбка – все выдавало ее радость.

Она отобрала у Зориной чемодан, пропустила ее вперед в двери больницы и даже забыла познакомить с Феклой Захаровной. Алла Максимовна сама протянула сестре руку и назвала себя.

Снимая пальто и перчатки, она сказала Маше, что собралась в районы читать лекции, а за час до вылета ей позвонили из облздравотдела, попросили заглянуть в Семь Братьев по поводу больного с диагнозом лепра.

Зорина села на стул, и Маша впервые заметила, что у нее были уже совсем седые волосы, строго причесанные на прямой ряд. Сутулая спина и опущенные плечи говорили о том, что ей далеко за пятьдесят. Но лицо с живыми глазами и свежим маленьким ртом было румяным и даже молодым. Всю жизнь, увлеченная науками, Зорина не придавала значения своей внешности, не подозревая того, что окружающие отмечали это в первую очередь.

Со спокойствием опытных врачей, которого у Маши еще не было, Зорина не торопясь позавтракала и только тогда надела халат и направилась в изолятор. Она пробыла там больше часа, а потом долго ходила с Машей по аллейке рощи.

Конец ознакомительного фрагмента.