11
Машинные сны
Билли Анкер, если верить данным дяди Зипа, находился в нескольких днях пути вниз по Пляжу от Мотеля Сплендидо. Навигационных трудностей перемещение не представляло, пока они не вышли на сложную гравитационную мель Радиозалива, продуваемую коррозийными потоками элементарных частиц. Серия Мау послала в обитаемую секцию своего суперкарго, и оказалось, что больше делать нечего. Математичка «Белой кошки» взяла на себя управление кораблем и усыпила ее. Серия Мау не смогла воспротивиться. Сны и кошмары поднялись изнутри, вытекая, подобно разогретому гудрону.
Чаще всего Серии Мау снилось детство. Похоже, ее собственное. Изображения этого сна возникали и размывались, озаренные странным, но ясным светом, оправленные в рамки, словно архаичные фотоснимки на крышке пианино. Там присутствовали люди и показывались события. Прекрасный день. Домашнее животное. Лодка. Смех. Все таяло и сливалось с пустотой. К ней приближалось лицо, настойчиво двигая губами, пытаясь сказать ей нечто, чего Серия Мау слышать не желала. Что-то пыталось сделаться известным ей, как нарратив жаждет стать рассказанным. Завершался сон такой картинкой: сад в тени лавров и близко посаженных серебристых берез; семья во главе с привлекательной брюнеткой, глаза у женщины – круглые, чистосердечные, карие. Улыбка ироничная и радостная одновременно – как у студентки, которой искренне любопытно ощутить себя матерью. Перед нею стояли двое детей, семи и десяти лет, мальчик и девочка, с глазами, походившими на материнские; у мальчика волосы были очень темные, и он держал на руках котенка. А за спинами троицы, положив руку на плечо девушки и слегка отвернувшись, стоял мужчина. Отец? Почем Серии Мау знать? Это казалось очень важным. Она вглядывалась в фото как можно внимательнее, фокусируясь на лице, но то медленно расплывалось в дымно-сером тумане, а глаза начинали слезиться.
И следующий сон вроде комментария к предшествующему.
Серия Мау смотрела на пустую переборку, занавешенную шелковыми шторами с рюшевой отделкой. Спустя какое-то время в поле зрения появилась верхняя половина мужского туловища. Мужчина был высок и худощав, одет в черный фрак и накрахмаленную белую рубашку. В одной руке, затянутой в белую перчатку, он держал за поля шляпу, в другой – короткую трость из эбенового дерева. Его черные волосы были набриолинены. Глаза – пронзительные, светло-голубые, усики черные, узкие, точно карандашом прочерченные. Она решила, что мужчина, вероятно, кланяется ей. По прошествии достаточно долгого времени, когда в поле ее зрения оказался такой обширный фрагмент его тела, какой вообще возможно показать без заступа за поля картинки, мужчина улыбнулся. В этот момент шелковый рюшевый фон сменился тремя арочными окнами, выходившими на величественно сиявший Тракт Кефаучи. Она увидела, что снимок сделан в космосе. Мужчина во фраке медленно убрался восвояси за поля картинки.
Если задачей этого сна было прояснить смысл предыдущего, то проку не вышло никакого. Серия Мау проснулась в своем баке и на миг испытала пустотную дезориентацию.
– Я вернулась, – сказала она гневно математичке корабля. – Зачем ты меня туда посылала? С какой стати?
Ответа не было.
Математичка разбудила ее, доверила управление кораблем и тихо ускользнула в личное пространство, где взялась за сортировку квантов, сопровождающих значимые для навигации события нелокального пространства; эта техника называлась стохастическим резонансом. Серия Мау чувствовала гнев и неадекватное отношение к себе, хотя не смогла бы толком пояснить почему. Математичка отправляла ее спать, когда хотела того. Могла разбудить, когда хотела. В каком-то смысле она и была центральным элементом корабля, каким не суждено стать Серии Мау. Та понятия не имела, что математичка собой представляет и что представляла до того, как K-технология навеки срастила их. Математичка облекала ее – ласковая, терпеливая, дружелюбная, нечеловеческая, древняя, как гало. Она в любой ситуации за ней присмотрит. Но мотивы действий математички оставались совершенно непонятны.
– Иногда я тебя ненавижу, – сказала ей Серия Мау. И, приверженная честности, нехотя уточнила: – Иногда я ненавижу себя.
Серии Мау было семь лет, когда она впервые увидела K-рабль. Помимо воли, пораженная его целеустремленной конструкцией, она восхищенно закричала:
– Я не хочу летать на таком. Я хочу стать таким!
Она тогда была тихая девочка, уже сжатая тисками внутренних противостояний.
– Гляньте. Гляньте!
Кто-то взял ее и резко встряхнул, как тряпку. Что-то – чувство, в конечном счете взявшее верх над остальными, – прокатилось по ее телу. Вот чего ей тогда захотелось.
Теперь она передумала, но боялась, что уже слишком поздно. Пакет дяди Зипа поманил ее обещаниями, но ни к чему не привел. Осторожности ради она изолировала его от остальных элементов корабля.
Видимая часть пакета лежала на палубе, в одной из маленьких кают обитаемой секции, в небольшой красной картонной коробке, перетянутой блестящей зеленой ленточкой. Дядя Зип преподнес ей пакет в обычной своей манере: с подписанной поздравительной открыткой, где красовались ангелочки, лавровые венки и горящие свечи, добавив к этому две дюжины роз на длинных стеблях. Розы теперь были раскиданы по палубе, увядшие, потемневшие лепестки едва заметно колыхало потоками прохладного воздуха.
Коробка, однако, представляла наименьший интерес. Ее содержимое было очень старым. Как бы ни пытался дядя Зип замаскировать сей факт, а все ж очевидно: ни он, ни кто другой понятия не имеют о первоначальном назначении пакета. Некоторые артефакты рассказывали о себе сами, через посредство устаревших на миллионы лет вместе со своими ожиданиями квазиличностей. Эти либо впадали в безумие, либо оказывались испорчены, либо предназначались для чего-то совершенно непостижимого. Их забросили, они пережили первоначальных владельцев. Любая попытка понять их с необходимостью относилась к области догадок. Люди вроде дяди Зипа могли установить программы-посредники, но почем знать, что́ на другом конце мостика? В коробке действует код, что само по себе опасно. Еще там находится какой-то нанотехнологический субстрат, предположительная среда запуска этого кода. Вероятно, код нужен для постройки какого-нибудь объекта. Но при попытке активации из пустоты негромко зазвенел колокольчик. Некое подобие белой пены, казалось, вылетело из коробки, забрызгав розы; женский голос, вежливый и, скорее, отстраненный, попросил позвать доктора Хэндса.
– Я не знаю никого с таким именем, – сердито отвечала Серия Мау. – Не знаю никого с таким именем.
– Доктора Хэндса, пожалуйста, – повторил пакет, словно не слыша ее.
– Я не знаю, чего ты хочешь, – сказала Серия Мау.
– Доктора Хэндса в операционную, пожалуйста.
Пена продолжала растекаться по палубе, пока Серия Мау снова не отключила программу. Она подумала, что, внимательно принюхавшись, можно было бы различить ароматы миндаля и ванили. На миг запахи так ясно проступили из ее памяти, что ей стало не по себе. Весь сенсориум словно бы отцепился от «Белой кошки», с которой был сочленен уже двадцать лет, перевернулся вверх тормашками и беспомощно поплыл во тьму. Серия Мау в баке забила конечностями. Она ослепла. Она потеряла ориентацию. Она испугалась, что сейчас потеряет себя, умрет, перестанет существовать. Из углов, как пауки из паутины, тревожно выползали теневые операторы, перешептываясь и хлопая друг друга по ладоням.
– Вот сделанное, – напомнил один другому, – а вот то, что остается незавершенным.
– Она такая малышка, – проговорили все в унисон.
Ответный вопль Серии Мау давал лишь отдаленное представление о силе ее тоски, отвращения к себе и сдавленной ярости. Что бы она там ни твердила им на парковочной орбите Мотеля Сплендидо, а ее мнение переменилось. Серия Мау Генлишер хотела снова стать человеком. Хотя, наблюдая за пассажирами, она зачастую сомневалась в этом желании.
Она полагала, что их четверо или пятеро. С самого начала трудно было сосчитать, поскольку одна женщина оказалась клоном другой. Они погрузили на борт добрую тонну оборудования, в основном полевые генераторы, и принялись с уверенной вальяжностью шляться по кораблю. Одежда их казалась практичной, пока не поймешь, насколько тонка ее ткань. У женщины напористая стрижка ежиком, волосы слегка покрыты муссом. У мужчин дискретные мозговые имплантаты, анимированные логотипы – дань уважения великим корпорациям прошлого. «Белая кошка», с ее аурой скрытности и явно военными функциями, быстро сбила с них мальчишеский задор. Никому из пассажиров еще не приходилось общаться с K-питаном.
– Привет, – робко сказали они, не зная, куда смотреть, когда заговорила Серия Мау. И затем – друг другу, подумав, что остались в одиночестве: – Эй, вот это да! Ничего себе поездочка!
– Пожалуйста, соблюдайте порядок в каютах, – вмешалась Серия Мау.
Она наблюдала за их поведением, уделяя особое внимание почти непрестанной сексуальной активности, через нанокамеры, установленные в углах кают, скрытые в складках одежды или дрейфующие пылинками на воздушных течениях обитаемой секции. Практически любой миг их повседневной жизни был ей доступен даже при слабом освещении: вот они едят, вот занимаются физическими упражнениями, вот испражняются. Совокупляются и подмываются, затем снова совокупляются. Серия Мау потеряла счет этим эпизодам, сочетаниям откляченных задниц и широко расставленных ног. Стоило включить звук, как то и дело кто-то шептал: «Да». Все мужчины по очереди трахнули одну из женщин; затем эта женщина под их взглядами занялась сексом со своим клоном. Последняя была по жизни сговорчива, нежна, склонна к неожиданным вспышкам гневного плача и настырным просьбам о финансовом содействии. Такая неуверенная, говорила она. Почти во всем. Они трахнули ее, поспали и попросили Серию Мау выключить искусственную гравитацию.
– Боюсь, что это невозможно, – соврала Серия Мау.
Их поведение одновременно отталкивало и привлекало ее. Картинка с нанокамер была скверного качества, и это придавало действиям пассажиров некоторое сходство с ее видениями. Есть ли тут какая-то связь?
Она стала упражняться в шепоте: «О да, вот так».
Между делом она продолжала исследовать оборудование, загруженное в трюм «Белой кошки». Похоже, к экзогеологии оно не имело никакого касательства, а скорее предназначалось для удержания небольших количеств редких изотопов в экзотических состояниях. Значит, они протекторы. Как обычно, высадились на Пляж в поисках сокровищ. Серия Мау так разгневалась, что в конце концов математичка снова уложила ее спать.
И почти тут же разбудила.
– Взгляни сюда, – сказала она.
– Куда?
– Два дня назад я выслала детекторы частиц за корму, – начала математичка, – хотя, – уточнила она услужливо, – направление за кормой не имело почти никакого смысла в рамках используемых геометрий – и приступила к подсчету значимых квантовых событий. И вот результат.
– Два дня назад?
– Стохастический резонанс требует времени.
Серия Мау скачала себе в бак данные, развернула диаграмму и принялась изучать их. Способности «Белой кошки» ужимать десятимерную информацию до четырехмерной были ограниченны, поэтому видела Серия Мау просто серое пространство, вроде как заполненное радиационными следами, и в условном центре его скучивались, заузливаясь, черви ярко-желтого света, претерпевали неустанные сдвиги, пульсировали, меняли цвет, входили в бифуркацию. На модель можно было наложить координатные сетки, отвечавшие различным режимам сканирования и методам анализа.
– Что это? – спросила она.
– Думаю, это корабль.
Серия Мау снова уставилась на картинку и запустила сравнительный анализ.
– Этот тип корабля мне неизвестен. Он что, древний? Что он там делает?
– Я не могу дать ответа.
– Почему?
– Я еще не знаю, где находится там.
– Избавь меня, – протянула Серия Мау. – Есть у тебя хоть что-то полезное сообщить?
– Он движется на одной с нами скорости.
Серия Мау вгляделась в следы.
– Это же невозможно, – сказала она. – Непохоже, чтоб это был K-рабль. А что нам делать?
– Продолжать сортировку квантов, – ответила математичка.
Серия Мау включила обзор обитаемой секции.
Мужчина развернул голографический экран и выступал перед товарищами с какой-то презентацией, пока женщина-клон сидела в уголке каюты, красила ногти, чуть язвительно улыбалась на каждую его реплику и отпускала бессмысленные замечания.
– Чего я не понимаю, – сказала она, – так это почему она этим никогда не занималась. А я должна.
Экран принял форму большого куба, наполненного дымом. В дыму прорисовались полученные во время пролетной миссии снимки Радиозаливного кластера, где среди прочих миров находились Сантори-IV и 3-альфа-Феррис-VII. Неудачливые звезды, коричневые карлики, мерцали в изменчивых вихревых облаках низкотемпературного газа, напоминая бредущих в тумане по скоростной трассе пьяниц. В поле зрения рывком влетела планета грибного оттенка с кремово-сернистыми прожилками. Появились изображения с ее поверхности: облака хаотически поливали планету дождями, хотя тут речь стоило вести не столько о погоде, сколько об атмосферной химии. Лабиринтоподобное скопление заброшенных две тысячи лет назад построек нелюдского вида. Чужаки часто оставляли после себя лабиринты.
– Мы наткнулись на что-то древнее, – заключил оратор. – Вероятно, по-настоящему древнее.
Внезапно камера перескочила на астероид, и открылся вид Тракта, блеснувшего, как ювелирное украшение на черном бархате.
– Думаю, – продолжил он, – это стоит оставить для следующей вылазки.
Засмеялись все, кроме клона, которая распростерла руки перед собой.
– Почему вы меня все так ненавидите? – спросила она, глядя на видневшегося спутника поверх ярко-красных ногтей. – Зачем поступаете так со мной, а не с ней?
Он подошел к ней и ласково поднял на ноги. Поцеловал.
– Мы предпочитаем заниматься этим с тобой, – сказал он, – потому что мы тебя любим. Мы все тебя любим.
Потом взял ее за руку и посмотрел на ногти.
– По веским историческим соображениям, – добавил он. Голограмма замерцала и расширилась, а достигнув размера четырех-пяти футов по одной стороне, внезапно продемонстрировала лицо клона в сексуальном экстазе. Рот ее широко раскрылся, глаза полезли из орбит, но от боли или наслаждения, Серия Мау не смогла определить. Что с ней вытворяют, видно не было. Все уселись и стали наблюдать за происходящим в голограмме с прежним вниманием, будто та все еще показывала изображения Радиозалива, древних инопланетных артефактов и великих тайн – всего самого вожделенного ими. А вскоре опять занялись сексом.
Серия Мау еще несколько минут наблюдала за ними с растущим подозрением. Она начинала сомневаться, что понимает истинные мотивы их присутствия на борту. Потом отключилась.
Сны продолжали ее донимать.
Ей казалось, что они превращают ее в дурно склеенное оригами, пространственный аккордеон, сжатый сильнее чем нужно или, возможно, наполненный, подобно гало, невидимой материей. Это что, так люди ощущают себя во сне? Она понятия не имела.
На десятый день полета ей приснилось, что она плывет на лодке по реке. Река называлась Новой Жемчужной и была, если верить словам мамы, шире мили. По берегам росла, опуская корни в воду, безопасная для людей, но экзотически перекроенная растительность, по глади реки катилась рябь, перламутровая, правильного узора, пахнущая миндалем и ванилью. Маме река нравилась не меньше, чем детям. Плюхая в холодную перламутровую воду босые ноги, она смеялась.
– Разве нам не повезло? – говорила она. – Разве нам не повезло?
Дети любили ее карие глаза. Любили энтузиазм, с каким она относилась ко всему на свете.
– Разве нам не повезло?
Слова эти эхом повисли в воздухе, а картинка сменилась, сперва почернев, затем явив тот самый сад под сенью лавров.
День клонился к вечеру. Шел дождь. Старик – должно быть, отец; видно, какой на нем груз ответственности, каких усилий ему стоит тащить этот груз, – раскладывал костер. Двое детей стояли рядом и смотрели, как он швыряет на кучу всякий сор. Коробки, бумаги, фотографии, одежду. Дым стелился над садом длинными ровными слоями, уловленный меж инверсионных течений ранней зимы. Дети глядели в жаркую сердцевину пламени. Запах, такой же как у любого костра, чем-то поневоле возбуждал их. Они стояли в пальтишках, шарфиках и варежках, пока холодный день клонился к вечеру, отягчал их тоской и печалью; они смотрели на пламя и кашляли от серого дыма.
Слишком он стар для отца, и вид как у попрошайки. Слишком он стар, этот человек.
Стоило видению стать непереносимым, как его кто-то отстранил. Серия Мау обнаружила, что смотрит в подсвеченную витрину лавки. Ретроокно с ретротоварами. Товары с Земли: инвентарь фокусника, детские игрушки из пластмассы низкого качества и дешевой резины, сами по себе тривиальные, а теперь – подлинное сокровище для коллекционера. Мотки поддельной лакрицы. Сердечко на Валентинов день с диодной подсветкой. Обувь на толстой подошве и якобы рентгеновские очки. Темно-красная лакированная коробочка: брось в такую бильярдный шарик – и можешь с ним попрощаться, хотя, если встряхнуть, слышно, как он где-то там внутри колотится. Чашка с отражением лица на дне: лицо это не было ее собственным. Браслеты, усаженные по всей длине окружности полудрагоценными камнями, и цирковые наручники. Под ее взглядом в витрину медленно просунулась верхняя часть человеческого туловища: это был человек в черной шляпе фокусника и фраке. На сей раз шляпа сидела у него на голове. Он снял белые лайковые перчатки, которые теперь держал в той руке, где раньше – красивую трость из черного дерева. Улыбка его не изменилась: дружелюбная, но нескрываемо ироничная. Он слишком много знал. Медленным, размашистым жестом, точно поднося щедрый дар, он стянул с головы шляпу и просунул ее через витрину, будто намеревался вручить Серии Мау. Ей самого себя предлагает, сообразила она. В каком-то смысле он был тождествен этим объектам. Улыбка его не менялась. Он медленно водрузил шляпу обратно на голову, разогнулся, храня вежливое молчание, и пропал из виду.
– Ежедневно, – произнес голос, – жизнь тела обязана узурпировать и лишать наследства мечту. – И прибавил: – Ты так и не выросла, но это последнее, что тебе довелось повидать ребенком.
Серия Мау проснулась, ее затрясло.
Неостановимая дрожь сотрясала все ее тело до тех пор, пока математичка, сжалившись, не пропустила через соответствующие зоны протеомы бака сложную смесь искусственных белков.
– Слушай, – сказала она, – у нас тут проблема.
– Покажи, – ответила Серия Мау.
Снова появилась диаграмма.
В ее центре, если о нем вообще стоит говорить в четырехмерном представлении десятимерного пространства, линии вероятности так сблизились, что, казалось, затвердели, образовав инертный объект с очертаниями грецкого ореха, который больше не менялся. Серия Мау сперва подумала, что достигнут предел возможностей экстраполяции. Исходный сигнал, бесконечно самоусложнившись, коллапсировал в эту стохастическую скорлупу и стал еще более загадочным.
– Это бесполезно, – посетовала она.
– Так кажется, – спокойно ответила математичка. – Но если внести поправки на динаточный сдвиг и задать достаточно высокое значение N, то получим…
Внезапный скачок проявил скрытую в случайности закономерность. Сигнал упростился и раздвоился; более слабая его компонента, окрашенная глубоким фиолетовым цветом, быстро замигала, исчезая из виду и проявляясь снова.
– Что ты мне показываешь? – потребовала объяснения Серия Мау.
– Два корабля, – сказала математичка. – Непрерывный след представляет K-рабль. В фазовом резонансе с его математичкой находится какое-то тяжелое судно ужасников, скорее всего крейсер. Очевидное преимущество в том, что интерпретировать их сигнатуру невозможно, однако это лишь побочный эффект. Истинная трудность в том, что они пользуются K-раблем как навигационным инструментом. Я с таким еще не сталкивалась. Кто бы ни написал для них код, он мало чем уступает мне.
Серия Мау уставилась на экран.
– А что они делают? – шепнула она.
– О, да они за нами гонятся! – сообщила математичка.