Светорада Янтарная. Глава 3 (Симона Вилар, 2009)

Глава 3

Море искрилось в солнечном свете. Большая хеландия[43], разрезая узким носом волны Понта Эвксинского, шла на всех парусах вдоль малоазийского берега Византии.

Пригнувшись при выходе из низкой кормовой надстройки, Светорада невольно прикрыла рукой глаза от слепящего солнечного света. Только через миг она разглядела беседующего с капитаном Ипатия. У того был встревоженный вид. Он не зря зафрахтовал для переезда столь мощный корабль – слухи о волнениях в связи с мятежом Андроника Дуки беспокоили многих, ибо никто не знал, что может случиться в ближайшее время.

Светорада увидела под палубой слаженно налегавших на весла гребцов, сильные спины которых лоснились от пота. Но, тем не менее, многие из них подняли головы, заметив наверху нарядную молодую женщину в светлом, по восточной моде, тюрбане и разлетавшейся на ветру ярко-голубой легкой накидке. Лицо Светорады до самых глаз было прикрыто полупрозрачной вуалью, причем не столько от скромности – когда это красавица княжна смущалась мужских взглядов? – сколько для того, чтобы горячее солнце не сожгло кожу. Ей бы не хотелось приехать в столицу мира Константинополь загорелой, как какая-нибудь собирательница винограда.

Стоя у борта корабля, она вглядывалась в проплывавшие мимо них берега. Песчаные отмели у воды казались на солнце почти белыми. Мощные сторожевые башни из камня венчали округлые возвышенности.

К ней подошел Ипатий.

– На море все спокойно, душа моя, и вскоре мы войдем в воды Босфора. С Божьей помощью наше плавание пройдет спокойно.

Однако Ипатий все равно выглядел удрученным.

– Ты думаешь, что мятеж этого Дуки и впрямь может привести к волнениям?

Ипатий кивнул.

– Я знавал этого Андроника Дуку. Очень умный, жесткий и властный человек. Он и с базилевсом держался, как с низшим, хотя, что там говорить, император Лев порой словно напрашивается, чтобы с ним вели себя дерзко, – столько в нем неуверенности, некоего смущения, как будто вся империя держится не на его плечах, а он сам случайно оказался на троне. Из-за его робости им и помыкают все, кому угодно: то бывший тесть Заутца, то главный евнух Самона, то патриарх Николай. Вот Андроник, более способный, смелый и решительный, и возмечтал добиться трона.

– А такое возможно?

Ипатий хмыкнул.

– Такое в Византии не диво. Скажу тебе, что даже отец нынешнего императора пришел к власти, свергнув и убив своего предшественника Михаила Пьяницу[44].

Светорада усмехнулась. Надо же, какое прозвище было у императора! Нынешний правитель Лев льстиво зовется Мудрым или Философом из-за своей учености. И все же он опасается за свой трон. А вот на Руси над всеми князьями стоит Олег по прозвищу Вещий. И хотя у Светорады остались о нем не самые приятные воспоминания, она ощутила гордость, оттого что Олег в далекой Скифии непреложный правитель. Взяв в свои умелые руки власть после смерти Рюрика, он расширил и укрепил Русь, да и вообще, правит так, что даже Игорь, сын и наследник Рюрика, не смеет противостоять ему.

В Византии же… Она молча выслушала рассказ Ипатия о том, как произошло убийство Михаила. Ипатий говорил с ней по-русски – не только потому, что не хотел, чтобы их поняли другие, но и чтобы Светораде было приятно. К тому же она – некогда легкомысленная девушка, а ныне подруга и советчица – была не из тех женщин, с которыми можно говорить лишь о нарядах, сплетнях или кухне (правда, что касается последнего, то Светорада была почти поэтом – так порой говаривал Ипатий). Светорада многое понимала из того, что происходило в Византии, вникала во все дела Ипатия. Он даже поведал ей, что когда фрахтовал в Ираклии корабль для переезда, то встретился там с самбазилевсом[45] Александром. Высокородный кесарь принял Ипатия, но держался с ним холодно и жестко. Среди окружавших самбазилевса патрикиев Ипатий видел своего сына Варду. Ипатий сразу понял, что Варда в милости у кесаря, поскольку тот улыбался молодому воину, брал его под руку, выражая свое благоволение. Ну а Варда, непримиримый к отцу, явно настроил Александра против своего родителя, что было весьма прискорбно.

Тем не менее Светорада уловила в голосе Ипатия и некую гордость. Сын все же… Хоть и непокорный.

– А Варда похож на тебя? – спросила княжна.

Ипатий потер щеку, заросшую седой щетиной. Перед возвращением в Константинополь он решил отпустить бороду, так как большинство ромеев, стремясь походить на своего правителя Льва, отказались от моды гладко брить лица. Однако Светорада находила, что Ипатию это не идет, – слишком уж старит его. Но сказать ему об этом не решилась.

– Варда стал очень хорош собой, – произнес патрикий опять-таки с гордостью. – Воинская служба явно пошла ему на пользу. Плечистый, сильный, он похож на греческое божество, как их изображают в статуях. А похож ли он на меня?.. Нет, пожалуй. По крайней мере у него такие же светлые глаза, как и у Хионии.

Светорада вдруг ощутила, как несколько раз гулко ударило сердце. И мелькнула догадка: а не ее ли это Тритон?..

Задумавшись, она отошла от Ипатия, смотрела на море. Нет, не может быть, чтобы ее случайный любовник оказался сыном Ипатия, судьба не должна так шутить с ней. Они никогда не виделись с Вардой, но княжна была наслышана, как грубо и непочтительно он отзывается о сожительнице отца. А тот, из моря, был так ласков… Нет и нет – она не желала верить, что хамоватый Варда и ее ласковый любовник одно и то же лицо!

Светорада вспомнила, как еще несколько раз ездила купаться на морское побережье под скалами у Пантелеймоновского монастыря. И каждый раз Тритон поджидал ее там. Они плавали в волнах, дурачились, смеялись, целовались, предавались любви… Ах, как это было похоже на любовь… Их безудержная, сводящая с ума страсть… Тритон, очень умелый любовник, обладал неистощимой фантазией, он был ласковым и неутомимым. Что он вытворял с ней! И какое это было восхитительное бесстыдное безумие!.. Тритон всегда говорил, что его наяда дарит ему почти забытые ощущения желания и нежности. Но кроме как о своей страсти, они ни о чем больше не говорили, словно понимали, что это может разрушить дивное очарование их свиданий. И хотя Светораде было любопытно узнать, кто ее таинственный любовник, сам Тритон как будто стремился остаться неузнанным.

– Пусть я буду для тебя просто подарком моря, – сказал он в их последнюю встречу.

Последнюю… Ибо когда Светорада в очередной раз приехала к морю, Тритон не явился на свидание… Она и не ожидала, что это настолько расстроит ее. Поэтому приходила в условленное место еще несколько раз, ждала, всматривалась в скалистое побережье. Ей было обидно, что любовник оставил ее… иначе это и не назовешь. Его неожиданное исчезновение задевало самолюбие признанной красавицы и привносило в ее жизнь некий отголосок одиночества. Неужели чуда больше не повторится и ее негаданная тайная любовь уже в прошлом? Когда она в последний раз ждала Тритона на их месте, то оставалась у моря так долго, что взволнованная Дорофея послала на ее поиски Силу. Раб-древлянин, обнаружив одиноко сидевшую у моря Светораду, сказал:

– Всему однажды приходит конец.

И княжна уловила в его серых глазах явное сочувствие.

Больше она купаться не ездила. Сперва обида на Тритона не пускала, а потом хлопоты, связанные с переездом в Константинополь. Тем не менее о Тритоне она думала чаще, чем ей хотелось бы. Их отношения напоминали княжне зарождение любви… Такой любви, от которой бьется сердце, путаются мысли, тысячи желаний и волнений переполняют душу. С Ипатием она жила в довольстве и покое – вполне достаточно, чтобы не вспоминать о страстях. Но вот поди ж ты… Вновь захотелось чего-то сладкого, запретного. Как в юности, когда она была совсем девчонкой и посмела влюбиться в того, кто не был ей предназначен.

От мыслей и воспоминаний Светораду отвлекли громкие команды капитана. Громче ударили в било, задавая ритм гребцам, а тяжелые весла, поднявшись с одной стороны, с другой глубже ушли в воду, разворачивая корабль. Понт Эвксинский остался позади, синий и огромный; волны переливались вокруг, ни на миг не оставаясь без движения; вдоль бортов мелькали мокрые спины играющих дельфинов. Кормчие, не отрывая глаз от видневшейся между зелеными берегами протоки, сильно налегали на рулевое весло, направляя мощную хеландию в Босфорский пролив.

– Радуйтесь, Бог посылает нам попутный ветер! – воскликнул капитан.

Как всегда, в этом месте на корабль налетели чайки, крикливые, требовательные. Ипатий передал Светораде поднос с мелко нарезанными кусочками хлеба, и она стала кидать их прожорливым птицам. Чайки пикировали и ловили подачку прямо на лету, подбирали упавшие крошки с поверхности воды, зависали над палубой в ожидании очередной порции.

Светорада смеялась, а Ипатий неожиданно вспомнил, как любит это развлечение Глеб. Светорада промолчала. Именно Ипатию принадлежала идея оставить Глеба в поместье.

– Еще неясно, как у нас все сложится в Константинополе, – пояснял он, уговаривая возлюбленную не брать с собой сына. – Удержусь ли я на службе, ждет ли меня опала? В Палатии это всегда так неожиданно. А в Оливии Глеб под защитой, да и для его здоровья лучше побыть там до октября. Вспомни, как помогло ему пребывание в провинции в прошлом году. К тому же приглядывать за ним будут авва Симватий и наш верный управитель Роман.

Светорада уступила. Правда, ее все-таки тревожила мысль, что ребенок столько времени будет проводить со священником. И хотя Светорада понимала, что Глеб в том возрасте, когда мальчиков полагается освобождать из-под женской опеки и передавать на воспитание мужчинам, ей не хотелось, чтобы наставниками сына стали монахи. Уезжая, Светорада дала строжайшие указания управляющему Роману, чтобы тот проследил, дабы ее мальчик чаще оставался в Оливии, играл с местными детишками, больше отдыхал и резвился на воздухе, а не ходил по поводу и без повода в монастырь.

Светорада вздохнула при мысли, что долго еще не увидит своего малыша. Сына Ольги и Игоря, которого она назвала своим. И еще Светорада подумала, как бы сложилась судьба мальчика, если бы он остался с родителями, которые теперь составляли супружескую пару. Во всяком случае он мог стать законным наследником Руси. Теперь же Глеб для них безвозвратно утерян.

Вверху захлопал надуваемый ветром парус. Темно-синие волны Босфора вспенивались белыми гребешками, по обе стороны пролива зеленели холмистые берега, на которых виднелись окруженные каменными оградами виллы знати, похожие на крепости, и деревянные стены крестьянских домов. Хвойные деревья и светлые строения придавали берегам удивительную живописность. А впереди уже сверкало на солнце Мраморное море – Пропонтида.

Царьград, словно некое дивное видение, возвышался на высоком длинном берегу, вырисовываясь на фоне солнечного неба причудливыми куполами и башнями. Стены, окружавшие город со всех сторон и проходившие над водами моря, высокие и толстые, зубчатые и неприступные, представляли собой самое надежное защитное сооружение. Но все же более всего притягивал взгляд огромный купол с крестом в вышине. Святая София! Храм, в котором Светорада впервые ощутила величие и мощь великого Бога христиан!

По мере приближения к Константинополю движение по Босфору становилось все оживленнее: мимо проплывали мощные военные дромоны и хеландии, проносились под склоненными парусами быстроходные галеи[46], скользили мелкие рыбацкие лодки. Большие корабли, проходившие мимо, были нагружены мраморными глыбами, жалобно блеявшим скотом, а также тюками товаров, амфорами и пифосами с зерном, винами, благовониями. С каких только концов света не приплывали сюда корабли, обогащая столицу мира – Царьград, как называли этот город на Руси, богохранимый Константинополь, «золотой мост» между Европой и Азией. Из Африки привозили слоновую кость, раковины-жемчужницы, золотой песок и белые алмазы, не слишком красивые, но совершенно необходимые для огранки драгоценностей. Из западных стран доставляли вино, олово, древесину, из Греции – шерсть и великолепных, спокойных, как изваяния, волов. Из Таврики в Константинополь шли корабли с кожами, вином, солью и соленой рыбой, из Хазарии привозили быстроногих коней, а из Скифии, то есть Руси, – меха, мед, янтарь и рабов… Приплывали из дальних пределов Индии корабли с серебром, металлами и драгоценными каменьями, из страны Синов[47] – с великолепным железом и великолепными же тканями. Персия продавала тут сладкие и острые пряности, благовония, а иные азиатские государства поставляли зерно, мыло, фрукты, лен-сырец и тоже рабов…

Надо отметить, что значительная часть товаров поступала в Византию в виде сырья, которое местные умельцы превращали в изумительные товары: украшения, ковры, ткани, мебель и… великолепные дворцы. Предметы роскоши, изготовляемые в мастерских Константинополя, пользовались популярностью не только в самой Византии, но и во всем мире. И Царьград – столица мира, как о нем говорили, – богател и рос на торговле, становился законодателем мод, образцом для подражания, славился во всех пределах. Этот город был окружен завистниками и врагами, но смотрел на них как бы свысока, ибо ромеи считали, что только они одни находятся под особым покровительством Бога. Они – истинная цивилизация, сохранившая блистательную культуру греко-римского мира, а все остальные – варвары. И мир за пределами Византии – варварский.

Светорада помнила, как поначалу даже стыдилась своего положения иноземки, как стремилась перенять местные обычаи и стать своей в этом чуждом ей мире. Потом поняла, что в Византии живут такие же люди, как и она сама. В общем, свыклась. Сейчас, когда подоспевшая к госпоже Дорофея заботливо поправляла складки ее одежды и прятала под тюрбан выбившиеся на ветру непокорные завитки волос – ах, порой Дорофея была до отвращения услужлива! – Светорада с удовольствием смотрела на беломраморные дворцы с колоннами, на высокие храмы, на монастыри среди зеленых кипарисов и сосен.

Хеландия, маневрируя среди множества судов, вошла в воды залива Золотой Рог, где покачивался целый лес корабельных мачт. Когда-то Ипатий объяснил русской княжне, что этот вдававшийся глубоко в сушу залив назван так не только потому, что его очертания похожи на крутой бараний рог, но и потому, что сюда стекались все богатства мира. Когда они причалили, Ипатий прочитал благодарственную молитву по поводу благополучного прибытия, и они по сходням сошли на пристань в гавани Неорий. Затем осторожно двинулись мимо свернутых в бухты канатов и штабелей товаров, поднялись по мощенному булыжниками склону туда, где за рядом крытых амбаров и складов их уже ждали богатые носилки. Когда патрикий с княжной и ее наставницей удобно расположились на мягких подушках, Сила дал знак и мускулистые рабы, специально прикупленные Ипатием африканцы – темнокожие, с огнем в глазах и черными курчавыми волосами, – подняли носилки на плечи. Еще недавно древлянин Сила просто пугался этих непривычных для взора славянина иноземцев, теперь же так прикрикнул на них, что они едва ли не трусцой побежали, неся на плечах паланкин, занавешенный бахромчатым сукном.

Дом патрикия Ипатия Малеила располагался в районе Эстратигиона, к северо-западу от величественного храма Святой Софии. Это был аристократический квартал столицы, хотя – Светорада это сразу заметила – в Царьграде не было, как, например, в Киеве и Смоленске, своего торгово-ремесленного Подола или высокой Горы, где селились бояре. Здесь лавочки и мастерские ремесленников стояли бок о бок с роскошным собором или пышным дворцом, и только знать могла решать, украшать ли округу своего обиталища. Иногда богачи сговаривались с простолюдинами, иногда даже принуждали владельцев скромных строений следить за порядком или же просто съехать с насиженного места.

Ипатий владел аккуратным особняком на тихой улочке за небольшой церковью Святой Анны, а по соседству с ним находился богатый дом византийского ювелира, грека Макриана. Это был достаточно известный и состоятельный торговец, имевший знатных клиентов из самого Священного Палатия. Да и вообще, ювелиры среди ремесленников считались чуть ли не аристократией, поэтому патрикий Ипатий приветливо кивнул соседу, когда тот вышел навстречу и радостно заулыбался вернувшейся чете. Светорада даже премило раскланялась с живой, веселой женой ювелира Палладией, а потом пригласила их в гости на ужин.

– Ты чересчур с ними любезна, – заметил Ипатий, когда они вошли в ворота особняка.

Светорада ничего не ответила. Она уже знала, что византийцы предпочитают вести замкнутый образ жизни, избегая дружить с соседями. Однако у нее на Руси считалось, что добрый сосед зачастую важнее дальнего родича, да и нравились Светораде Макриан и его супруга, у которых всегда можно было узнать свежие новости, поболтать о всяком, сходить с Палладией на рынок или в церковь, когда Ипатия задерживали дела при дворе, а она вынуждена была день-деньской проводить время за вышиванием, уединенно и скучно, как какая-нибудь византийская матрона.

Городской дом Ипатия был построен, как принято у ромеев, с учетом того, чтобы оградить внутреннюю жизнь его обитателей от внешнего мира. Окруженный высокой стеной, он смотрел на улицу своей тыльной стороной, с которой находились два подслеповатых, забранных решетками окошка и небольшое крыльцо под полукруглой аркой. Здание было выложено из тесаного светлого камня, перемежающегося рядами красного кирпича. Жилые строения располагались под углом к фасаду, выходившему в вымощенный гладким камнем двор, где бил фонтан. В глубине двора, в тени высоких платанов, притаилась беседка. По украшавшим вход колоннам вились побеги роз с нежно-розовыми бутонами. Светлая мраморная лестница вела во внутренние покои, обстановка которых поражала богатством и роскошью.

Когда Ипатий только обустраивался тут, он во всем старался угодить вкусам своей княжны, стремился, чтобы все соответствовало ее желаниям, и теперь Светорада весело переходила из комнаты в комнату и бойко отдавала распоряжения: расчехлить мебель, проветрить комнаты, снять ставни с больших окон триклиния. Сколько же удовольствия доставлял ей этот роскошный, уютный дом! Она любовалась облицованными ониксом полами, отполированными так, словно на их поверхности замерли капельки воды и льдинки, мозаичными изображениями цветов и переплетающихся виноградных лоз на стенах, мерцающими портьерами, которыми были занавешены полукруглые проходы из покоя в покой, и удобными сиденьями на изогнутых когтистых лапах, расставленными по всему дому. Ей нравилось здесь все: драгоценные безделушки на полках, резные поставцы, изящные столики, ковры.

Ипатию было приятно, что его возлюбленная так оживилась, он даже не пенял ей за некоторую фамильярность в обращении со слугами. Светорада сбросила накидку и свой дорожный тюрбан, ее уложенные в греческую прическу волосы чуть растрепались, и теперь изящные завитки красиво обрамляли нежное личико. Княжна тут же распорядилась и насчет ужина. Конечно, Ипатий предпочел бы в первый вечер отдохнуть с дороги, но раз уж Светорада решила принять гостей… Впрочем, патрикий привык потакать ее прихотям и желаниям. В этом была его радость.

Вечером они с гостями расположились в триклинии, вкушали яства при свете ламп в виде стеклянных шаров, говорили о делах. Макриан, пухлый, важный, отпустивший в подражание императору бороду, рассказывал, что, по его мнению, брак Зои Карбонопсины и Льва все же состоится, так как он получил заказ из Палатия: сделать для матери наследника роскошную диадему из перегородчатой эмали и темных рубинов – не иначе как к коронации. Да и в городе сейчас полным-полно латинских священников, кои привезли разрешение Папы Римского на брак императора. Говорят, будто патриарх Николай в гневе, потому что эти причащающиеся опресноками еретики[48] сейчас слишком почитаемы тут, да и император принимает их с великой милостью. Но для Макриана это довольно выгодно: легаты Папы прикупили у него немало эмалевых триптихов, кадильницу и даже женские браслеты – скорее всего, для своих любовниц, ибо известно, насколько эти бритоголовые священники-латиняне развратны и как много внимания уделяют женщинам.

Ипатий, обсуждая с Макрианом четвертый брак Льва и Зои, сказал, что если бракосочетание состоится, то патриарх даст разрешение на развод и ему. Рассуждая на эту тему, мужчины так углубились в тонкости законов о браке, что женщины завели негромкий разговор о своем – о новой моде и украшениях, о проделках юродивых на форумах города. Поговорили и о том, что супруга проэдра Анимаиса (одна из клиенток Макриана), несколько дней назад тоже вернувшаяся в Константинополь, поведала жене ювелира о чудесном супе, приготовленном Светорадой для пира в имении Оливий. Анимаиса похвалялась перед Палладией, что разгадала рецепт этого супа. Это рассмешило княжну, которая была весьма невысокого мнения о проницательности жены Агира. Светорада, конечно, понимала, что сейчас Палладия тоже начнет выпытывать у нее рецепт блюда, о котором Агир и Зенон даже при дворе рассказывали. Однако Палладия, украдкой поглядывая на увлеченно спорящих мужчин, неожиданно заговорила о Варде.

– Варда был тут, я видела его подле вашего особняка несколько дней назад, – негромко начала она. – Преданный Ипатию привратник не пустил его, ссылаясь на указания хозяина, но я и мои девочки все же смогли уговорить Варду навестить нас. Ах, как же он хорош в лорике[49] стратилата! Его шлем был украшен каменьями лучшей огранки – уж я, как жена ювелира, смогла это оценить, – и плюмажем из белоснежных страусовых перьев.

– Опиши мне Варду! – вдруг попросила Светорада.

Палладия недоуменно посмотрела на княжну: разве она только что не сделала это? Увы, она лишь сказала, что Варда хорош собой, что у него воинская осанка, причем не такая, как у грубых схолариев[50], а благородная, как у офицера дворцовой гвардии или как… у породистого скакуна. В сыне Ипатия хлопотливая жена ювелира видела прежде всего выгодного жениха для одной из своих дочерей, а у них их было пять, и за каждой давали неплохое приданое, как уверяла Палладия, тут же принявшись перечислять, что в него входит. Но Светорада ее уже не слушала, ей было тревожно. Не хватало еще, чтобы именно Варда был ее безрассудной морской любовью! Как бы ни любил свою княжну Ипатий, он не простил бы ей связи с собственным сыном. Патрикий вообще не простит ей измены – он так и сказал однажды, когда почувствовал, что силы его убывают и ему не всегда удается удовлетворить жадную до ласк Светораду.

– Если ты изменишь мне, между нами все будет кончено! – заявил как-то Ипатий, и голос его звучал непривычно сухо и решительно.

Да, этот добрый и внимательный человек придерживался суровых правил, когда дело касалось супружеской верности. Светорада понимала, что, женившись на ней, Ипатий даст ей полную гарантию покоя и обеспеченности. Но если… Некогда Светораде довелось хлебнуть горя в нужде, и она боялась чего-то подобного даже больше, чем смерти. Ибо незащищенность делала ее никем. Иностранка на чужбине, в стране, где на падшую женщину смотрят с презрением…

Эти мысли не оставляли Светораду, и, когда гости уже ушли, она, переодевшись ко сну, вошла в примыкавшую к спальне молельню. Опустившись перед иконами на колени, княжна попросила строгую Матерь христианского Бога смилостивиться над ней и сделать так, чтобы ее невольное прегрешение кануло в прошлое. Светорада же и далее будет оставаться доброй и преданной женой своему невенчанному мужу.

Когда княжна, осенив себя уже ставшим привычным крестным знамением, встала с колен и вернулась в спальню, она увидела, что Ипатий сидит на краю ее ложа в светлой домашней хламиде. Светорада откинула легкую ткань постельного полога и, грациозно опустившись, легла поперек широкой кровати. Какое-то время она слушала рассуждения Ипатия о том, как повлияет на их положение вмешательство папских легатов в брачные дела в Византии, как лично он сам постарается встретиться с кем-нибудь из них и попросит освободить его от уже давно недействительного брака с прокаженной Хионией.

Однако постепенно речь Ипатия стала замедляться, он делал все более долгие паузы и при этом не сводил взора с возлежавшей перед ним княжны. Когда-то он знал ее беспечной юной девушкой, игривой и кокетливой, любившей поплясать и посмеяться. И хотя она все так же любила веселье и смех, Ипатий заметил, что Светорада стала мудрее, нежнее, женственнее, обольстительнее… Поэтому он не мог не любоваться небрежной грацией ее расслабленной позы, когда она слушала его, подперев рукой голову. Растрепанные золотые кудри обрамляли нежное лицо, пышной массой ниспадая на светлый шелк простыней, а легкие складки ночной сорочки соблазнительно обтягивали бедро, подчеркивая его крутой переход в удивительно тонкую талию, и не скрывали линии длинных стройных ножек. Ну а босые ступни с крохотными пальчиками, высоким подъемом и изящной щиколоткой и вовсе не были прикрыты тканью… У Ипатия пересохло в горле, кровь застучала в висках, и он, разволновавшись, стал торопливо расстегивать застежку хламиды на плече.

Светорада с готовностью обняла его, услышала рядом прерывистое дыхание, ощутила под пальцами сухую, вяловатую кожу. Да, Ипатий был не молод, но все равно оставался нежным и чутким любовником. Он всегда мог вызвать в ней волнение, растормошить, увлечь, восхитить… Он никогда не спешил, сосредотачиваясь на легких, почти невесомых ласках. Его пальцы и губы, знавшие каждый изгиб этого нежного тела, умели возбудить в ней потаенную чувственность. Ипатий получал удовольствие, видя, как она расслабляется в его руках, как начинает сбиваться ее дыхание, и его ласки становились все более нескромными – он знал, что Светораде это нравится, знал, как доставить ей удовольствие. Любить ее… Не скромницу, не суровую строптивицу, а покорную, чуткую женщину, возле которой он все еще чувствовал себя мужчиной…

Светорада откидывалась, позволяя ему делать с собой все, что угодно. Да и сам он, опытный и изощренный любовник, знал, что ей нужно в данный момент, и не оставлял ее в покое, пока дыхание княжны не стало перемежаться стонами, пока она вся не раскрылась, выгнувшись ему навстречу, а ее ноги и грудь охватила дрожь, пока, наконец, громкий крик не оповестил, что он все же довел ее до высшей точки блаженства. И только тогда Ипатий быстро лег на нее, двинулся раз, другой…

Светорада уже свыклась с тем, что для себя он оставляет самую малость. Потом Ипатий скатился с нее, дышал тяжело и глубоко. Она покорно склонила голову на плечо любовника, слушала, как затихают удары его сердца… И почувствовала внезапно нахлынувшую грусть. Увы, Ипатию было за пятьдесят, и, вопреки всем ваннам и душистым мазям, запах старости становился все сильнее. В этой почти супружеской постели Светораду все чаще посещало единственное желание: увидеть рядом не этого мужчину, а гибкое молодое тело… ее Тритона, который так взволновал ее душу, ее естество. Грех, как говорят христиане? Но каким сладким был этот грех!..

Утром, когда Светорада проснулась, Ипатия уже не было рядом. Она долго лежала в постели, подремывая и вслушиваясь в долетавший извне гул большого города: колокольный звон, людские голоса, цокот подков по каменным плитам, даже рев животных, который то и дело раздавался за окнами. Увы, как ни хотел Ипатий поселиться в укромном месте, все же в Константинополе было слишком много скотных рынков, и один из таких – Стратигия, рынок мелкого убойного скота, – располагался относительно недалеко от их дома.

Когда Светорада, с кое-как заколотыми волосами, в легком льняном хитоне, спустилась в триклиний, Дорофея сообщила, что госпожу дожидается учитель музыки. Светорада только пожала плечами. Пусть ждет. Ей принесли завтрак: оливки, вареное яйцо, огурцы с зеленью в сметане. Рядом стоял кубок с легким разбавленным вином. Отпив из него, Светорада долго и внимательно рассматривала кубок. Он был украшен цветной эмалью, его ручки были в виде голубиных крыльев, а по ободу шла богатая чеканка: львы пробираются сквозь заросли тростника. Только византийцы умели делать столь тонкие и красивые вещи. Но и стоили они недешево. Однако Ипатию для его княжны ничего не жаль, да и средства у него на это имелись: он получал весьма неплохую ругу за службу, владел сдаваемыми в аренду многоквартирными домами в квартале Пульхерианы у Золотого Рога, а еще приторговывал, хотя и тайно.

Светорада вдруг вспомнила, что вчера вечером Ипатий попросил, чтобы она сходила в порт и посмотрела, не прибыл ли его херсонесский корабль с кожами. Что ж, это все успеется, а пока она займется музицированием.

Учитель музыки, юноша по имени Авип, терпеливо ждал госпожу, пока та соизволит выйти к нему. Он был беден и тайно влюблен в свою ученицу. Светораду несколько веселила его скромная влюбленность. Разговоры с ним она начинала игриво: то похвалит его новую тунику, то спросит, не нашел ли он наконец себе невесту, а то и попросту взлохматит его кудрявые волосы. Миленький мальчик был немного длинноносым, что, впрочем, не слыло у ромеев признаком некрасивости – скорее небольшой ровный носик Светорады считался у них чем-то иноземным и неидеальным, поскольку идеальным было только то, что соответствовало ромейским понятиям красоты. Но Светорада, никогда не испытующая сомнений по поводу своей внешности, держалась так непринужденно и с такой грацией, что присущее ей обаяние делало ее красавицей вопреки всем общепринятым здесь канонам.

Длинноносый Авип был в восторге вновь начать уроки с прелестной госпожой Ксантией. Она же, в свою очередь, рада была предаться занятию, ибо никогда раньше ее не учили музицированию. Кифару, которая была куплена по случаю начала занятий, Авип подал ей с благоговением, при этом вздрогнул, когда, поясняя урок, его пальцы нечаянно коснулись пальчиков Светорады. Он начал заикаться, смущенный то ли веселыми взглядами Ксантии, то ли строгой, осуждающе молчавшей Дорофеей, но постепенно занятие вошло в нужное русло. Светорада хотела повторить прошлые уроки и, взяв в руки инструмент, почти час не выпускала его, сперва слушая советы Авипа, а затем пытаясь наигрывать что-то свое. Авип ей подсказывал, увлекаясь в пылу объяснений, и между ними сложилось привычное взаимопонимание. Они долго перебирали струны, пока Дорофея не сообщила, что госпожу дожидается в прихожей учитель чтения.

За годы жизни в Византии русская княжна научилась и этой премудрости. И хотя учитель чтения был не так мил, как Авип – абсолютно лысый мужчина с вечным выражением уныния на лице (Дорофея даже подремывала под его монотонный голос), – Светорада занималась охотно.

– Сегодня мы почитаем про прекрасную Елену, – раскрывая дорогую книгу в тисненом переплете, сказал учитель и протянул ей стило, чтобы водить по строкам. Он был уверен, что его ученице будет так легче читать. Близорукий, он судил по себе, но Светорада уже довольно бегло читала:

И тут старый учитель, сидевший с прикрытыми глазами, вдруг встрепенулся и посмотрел на княжну в немом восхищении.

– Как это верно: «…Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»

На его лице появилось некое умильное выражение. Но тут вмешалась Дорофея, проворчав, что учитель – старый греховодник. Тот смутился, начал спешно собираться. Светораду душил смех. Правда, когда Дорофея после ухода учителя стала и княжне выговаривать, что порой госпожа Ксантия ведет себя подобно варварской женщине, а не как добропорядочная византийская матрона, Светорада холодно и резко оборвала ее. Бывали такие минуты, когда в ней просыпалась величавая властность и она вспоминала, кем была рождена. Она знала, что могла стать правительницей, а не терпеть упреки от армянской[51] византийки. Дорофея всегда пугалась в такие моменты и огорчалась до слез, так что вскоре Светорада сменяла гнев на милость и даже приобнимала ее, что всегда и смущало, и умиляло немолодую женщину.

Потом Светорада вызвала управляющего и потребовала отчет о тратах. В лице Светорады Ипатий, безусловно, приобрел прекрасную хозяйку, на которую всегда мог положиться, а управляющий его городским домом просто боялся княжну, хотя она никогда не разговаривала с ним на повышенных тонах. Тем не менее даже ее любезность порой заставляла его волноваться. И самое обидное, что не обманешь ее – она все видит сразу, так что нагреть руки на прокорме слуг, на их одеяниях или на положенной плате за уборку территории вокруг дома было невозможно. Однажды Светорада уличила управляющего в промахе, спокойно указав на допущенную оплошность, и добавила, не меняя интонации, что если подобное повторится, то ему придется искать себе иное место, да еще и без рекомендаций. Зато домашние слуги княжну любили. Как и во многих цареградских домах, здесь было поровну свободных ромеев и купленных на рынках рабов – всего около полутора десятка человек. Они охраняли дом, следили за порядком, содержали конюшню и работали в кухне, чинили, ткали, стряпали. И при этом жили некоей замкнутой общиной, куда неохотно пускали чужаков, а кого-то из слуг могли даже наказать, если те заводили дружбу с соседями или норовили проводить много времени вне дома.

Просмотрев счета, Светорада стала обсуждать, что приготовить на ужин. Она любила фантазировать на кулинарные темы, и в этот раз ей пришла охота приготовить новый соус из молока, яичных желтков, сахара, соли и петрушки с добавлением корицы, имбиря и… О, неужели в доме совсем нет шафрана? Нет, не следует никого посылать, и Светорада жестом остановила уже кинувшегося к выходу толстого управляющего. Ей самой хочется прогуляться по городу и сделать кое-какие покупки.

Это было важное дело – выход в город. Жителям Константинополя всегда полагалось выставлять себя с лучшей стороны, подчеркивая свое превосходство как друг перед другом, так и перед многочисленными приезжими. Поэтому Дорофея буквально извелась, решая, что ее госпоже надеть для прогулки. Несколько нарядов княжны, предназначенных для особых случаев, были просто ослепительны – парчовые, из струящегося аксамита[52], из знаменитого византийского шелка, густо вытканного замысловатыми узорами. Но были у нее и более простые одежды – из тонкого хлопка, однотонного шелка, мягкой шерсти. В тот день, посоветовавшись с Дорофеей, Светорада нарядилась в длинную столу из бледно-желтого шелка с затканным птицами подолом, закуталась в легкий гиматий[53] шафранового цвета, один конец которого набросила на голову, как вуаль, а сверху надела украшенный мелким янтарем обруч. Волосы она собрала в низкий узел из замысловато сплетенных кольцами кос. Ну и украшения. Без них ромейские матроны не выходили даже в баню. Поэтому Светорада надела на шею плотное янтарное ожерелье, некогда приобретенное в Херсонесе, а в уши вдела золотые серьги в виде крестов на подвесках. И наконец, обулась в узкие башмачки на мягкой подошве с вышитыми на носках золотистыми крестиками.

Для прогулок по городу Ипатий приобрел для своей княжны специальные позолоченные носилки, но молодая женщина с ее неуемной энергией, вместо того чтобы возлежать на подушках, частенько предпочитала пройтись пешком. Носилки – это для особых случаев: выезд на службу в храм Святой Софии, поездка за город или в бани, ну и, конечно же, посещение ипподрома в дни больших гонок. Ипподром располагался достаточно далеко от их дома, и шум игрищ им не досаждал, однако из окон особняка была видна огромная, возвышавшаяся над жилыми постройками города гора, богато украшенная мраморными арками и статуями.

В конце концов со сборами было покончено и Светорада в сопровождении Дорофеи, пары служанок и верного охранника Силы вышла на улицы столицы мира.

Константинополь всегда поражал. Светорада бывала и в иных странах, видела другие города, но все еще помнила тот трепет, который она ощутила, попав сюда впервые. Воистину ромеям было чем гордиться: огромные площади, украшенные позолоченными изваяниями на высоких столбах, триумфальные арки с бронзовыми квадригами наверху, широкие улицы, мощенные мрамором и мозаикой, где рядом с одетыми в шелка и парчу вельможами толпились безобразные нищие, роскошные портики дорогих лавок и богатых мастерских, колоннады вдоль домов, многочисленные статуи совершенной работы, фонтаны в водоемах, поражающие воображение прекрасные храмы, величественные, облицованные мрамором дворцы с золочеными крышами, украшенные барельефами и окруженные великолепными садами. Многоэтажные дома со светлыми, пастельных тонов фасадами и окнами, обрамленными архивольтами[54]; их мощные двери украшались металлическими накладками. Огромное количество рынков, где каждую лавку в качестве подпор украшали колонны, где зазывалы окликали прохожих и где можно было приобрести все, что угодно, – от простого ячменного хлеба до одежд из драгоценного шелка и багдадских узорчатых ковров. И наконец, величественно плывший над городом купол Святой Софии…

Светорада вышла на широко раскинувшийся между строений знаменитый форум Константина. Эта площадь, имевшая овальную форму, была украшена мозаикой и окружена арочной колоннадой. На самом видном месте возвышалась восьмиугольная базилика церкви Богородицы, вокруг которой шла оживленная торговля свечников, продавцов ладана, благовоний и пряных специй. Здесь Светорада приобрела желаемые пряности, потом задержалась в лавке свечника и купила у него высокие витые свечи белого и розового цвета, которые служанка положила в корзину. Под соседним портиком княжна купила немного благовоний у арабского купца, причем пришлось поторговаться – не столько от жадности, сколько по обычаю: арабские торговцы почти всегда завышали цену, и сбивать ее считалось едва ли не обрядом.

В этой торговой кипучей толчее так и тянуло что-нибудь купить для собственного удовольствия. Поэтому Светорада не удержалась, чтобы не войти в лавку меховщика, взглянула на связки темно-золотистого соболя и куницы, огладила пушистый лисий мех. Купец всячески обхаживал нарядную покупательницу:

– Сейчас хоть и жарко, красавица, но за теплом всегда грядет холод, а цены ныне, после того как купцы-русы навезли столько отменного товара, самые умеренные. Но когда русы уедут, цены обязательно поднимутся. И произойдет это, если учитывать нелады русов с эпархом[55], весьма скоро. Так что не скупись.

Светорада почти не слушала его, поигрывая шелковистой шкуркой соболя. Меха из Руси всегда высоко ценились в Царьграде. А летом тут и впрямь можно было встретить приплывших из ее далекой родины торговцев. Это всегда волновало молодую женщину. Встретить своих, узнать вести с Руси… просто заговорить на родном языке… Светорада почувствовала, как заныло в душе. Молча вышла, не дослушав, что говорил торговец о ссоре русов с градоначальником.

Едва она прошла мимо гигантской бронзовой статуи языческой Геры, стоявшей на выходе с форума, как к ней привязался нахальный юродивый.

– Дай обол[56], девка, тогда я замолю твой грех! – не то канючил, не то требовал он. – Блуд-то морской волной не смоешь, его отмолить надо.

Светорада хотела обойти убогого, но он прыгал рядом, скалился гнилыми зубами, да и воняло от него ужасно. К полоумным и на Руси было некое снисхождение, но в Константинополе, где к ним относились с религиозным почтением, и юродивые вели себя почти вызывающе. Обидеть такого наглеца считалось непозволительным, их терпели, к их разглагольствованиям прислушивались. Светорада замерла, слушая, как этот грязный бродяга говорит ей о блуде и морской волне… Поэтому, когда Сила уже хотел отпихнуть юродивого, княжна сдержала своего огромного древлянина, велев подать нищему монету. Тот довольно засмеялся:

– Так-так, добрым и Бог помогает. Вот только каждому надо помнить о Всевышнем. Ведь он единственный знает о всех тайных грехах.

Сила даже сплюнул от досады, что ему не разрешили наказать этого вонючего наглеца, а Светорада быстро поспешила прочь, в сторону Месы.

Меса была главной и самой роскошной улицей Константинополя. Неправдоподобно широкая среди храмов и дворцов, бурлящая многочисленной толпой магистраль устремлялась с востока на запад, от площади Августиона, через форумы Константина и Феодосия и дальше разветвлялась на два одинаковых бульвара, один из которых протянулся на юго-запад, к парадным Золотым воротам, а другой – на север, к воротам Харисия. И вдоль всей Месы стояли колоннады, статуи и прекрасные здания, били высокие фонтаны. В этот знойный августовский день горожане Царьграда не сидели дома – они гуляли под портиками[57] или собирались у храмов, заходили под колонны, где можно было выпить бокал вина, обменяться новостями с друзьями, поглазеть на прохожих. Порой мимо проезжали всадники в роскошных одеждах, шли отряды веститоров в блестящих доспехах, сильные рабы несли носилки, в которых с важным видом возлежали или сидели, словно изваяния, знатные патрикии.

Впереди на Месе показалась монументальная арка Феодосия с тремя проходами овальной формы: центральный – для колесниц и телег, боковые – для прохожих. И все равно здесь было скученно. Трое носилок загородили центральный проход: носильщики знатного сановника, сидевшего на кресле и державшего у груди лохматую собачку в бирюзовом ошейнике, стремились пройти первыми, а рядом, чуть ли не сталкиваясь с ними, протискивались с позолоченными паланкинами рабы, которые несли двух матрон, переговаривавшихся на ходу и нимало не заботившихся о том, что их ощутимо потряхивает, а слуги едва не лягают друг друга.

Светорада заметила Дорофее:

– Вот, а ты пеняла мне, что я хожу пешком, вместо того чтобы возлежать на носилках. Милая Дорофея, когда вы, ромеи, поймете, что все решают наша воля и желание, а не принятые традиции?

– Все надо делать как должно! – строго и назидательно произнесла ее наставница.

Но Светорада только смеялась в ответ:

– Что нам должно – это как поглядеть. Ведь если сам император Лев порой любит переодетым побродить по своей столице, разве его подданные не должны делать то же самое?

Дорофея предпочла промолчать. Что ж, Лев Философ был мудрым правителем, хотя и со своими странностями. Всему городу был известен случай, когда божественный базилевс вдруг решил вечером погулять переодетым по городским улицам, задержался допоздна и ночные обходчики, приняв его за бродягу, отправили светлейшую особу под надзор в одну из тюрем. Правда, там скоро разобрались, кто им попался, и базилевса освободили со всевозможными извинениями. Тем не менее в подражание божественному императору в Константинополе многие знатные особы стали предпочитать пешие прогулки. Дорофея не понимала этой прихоти, но принимала. Да и госпожа уже не была той восторженной девочкой, которая расспрашивала Дорофею об обычаях Византии. Она прижилась тут, стала почти патрикией, умеющей так вести себя с людьми, что ей кланялись и даже начинали подражать. А препозит Зенон как-то заметил, что, стремясь выглядеть не хуже красавицы Янтарной, жена проэдра Анимаиса стала покупать янтарь, способствуя распространению этой моды при дворе. И Дорофея с невольным уважением поглядела на свою госпожу, которой стремились подражать даже обитательницы ослепительного Палатия.

Светорада наверняка бы удивилась, узнав, что думает о ней ее ворчливая наставница. Но княжна сейчас была занята разглядыванием обновленной статуи Теодориха Великого. Бывший император был изображен сидящим на коне, с поднятой вверх правой рукой и с державой в левой. Смотрелось красиво и нарядно, хотя именно тут, на площади Феодосия, шли торги скотом, ощущался его запах, а с другой стороны форума доносились мучительные стоны очередного казнимого преступника. Светораде со слугами пришлось пробиваться сквозь толпу зевак, пришедших поглядеть на очередную экзекуцию. И тут же, на другой стороне площади, веселили зевак бродячие комедианты, а еще собирались философы, чтобы подискутировать по поводу догмата святой Троицы. Да, Константинополь, всегда переполненный людьми, представлял собой своеобразный людской муравейник с полумиллионом жителей – их здесь было так много, как ни в одном другом городе. И это не считая приезжих – арабов в чалмах, латинян в узких штанах и коротких накидках, длинноусых болгар в меховых шапках, евреев с пейсами, смуглых азиатов, воинственных кавказцев и множества иного люда, которого манили блеск и деловая суета столицы мира.

Светорада оглянулась на возвышавшиеся над строениями огромные арки акведука Валента, питавшие город водой. Благодаря водоснабжению в столице было много фонтанов, вода поступала в дома по трубам и обеспечивала работу канализации. Улицы полагалось убирать. Правда, канализационные отверстия были не везде: когда женщины приблизились к портовому кварталу у Золотого Рога, им пришлось переступать через кучи мусора, дома здесь не походили на дворцы, да и обитатели – портовые рабочие, грузчики, проститутки, моряки – выглядели далеко не презентабельно. Но у самого порта стояли мощные стены, защищавшие столицу, на башнях несли службу военные в блестящих шлемах, а большая гавань залива была запружена судами, мачты которых напоминали густой лес. Здесь, как всегда, царила не прекращавшаяся во время судоходства суета. По сходням вносили грузы, капитаны проверяли товары на судах, сновали лодчонки с пассажирами.

Светорада быстро определила, где находится прибывший из Херсонеса корабль, даже понаблюдала за его разгрузкой. Дорофее не нравилось в порту, ей претили дерзкие взгляды и шутки моряков. Вскоре она стала просить Светораду уйти отсюда, ныла, что уже проголодалась. Чтобы успокоить наставницу, княжна дала знак Силе, и тот купил для нее жареных каштанов, которые готовили тут на противнях монахи из соседней обители. Их поливали медом или оливковым маслом, как было принято в Константинополе, однако древлянин Сила не представлял себе, как можно есть такую гадость.

– Вот если бы маслицем умастить душистую краюху хлеба, – мечтательно произнес он, – а еще чуток присолить, да с лучком зеленым. Мммм… – Он даже прикрыл от удовольствия глаза.

Светорада тут же подхватила его мысль: мол, если хлеб такой пышный и душистый, как на Руси пекут, да с трещинками на корочке, а не как эти плоские сухие лепешки, какие тут продают, то… Они поговорили по-русски, затем понимающе переглянулись и кивнули друг другу – госпожа и ее охранник-раб. Оба поняли, что думают об одном и том же.

Светорада повернулась к Дорофее и сказала, что отпускает служанок с покупками домой, а они с Силой наймут в порту лодку и отправятся за город, в предместье Святого Маманта, где обычно селились прибывшие из Руси гости. Однако Дорофея неожиданно встрепенулась и тоже выразила желание отправиться с ними.

– За корчмарем Фокой соскучилась, не иначе, – хитро усмехнувшись, заметил Сила.

Светорада улыбнулась, видя, как просияло смуглое личико ее солидной наставницы. Этот русский Фока, содержавший довольно приличную корчму в предместье Святого Маманта, давно жил в Константинополе. Он стал настоящим византийцем, но не порывал связей с земляками. Свое славянское имя он давно забыл, и все в городе называли его христианским именем Фока. Корчмарь умел ладить со всяким, а строгую Дорофею обхаживал в столь игриво-веселой манере, что почтенная матрона, кажется, немного влюбилась в него. Она никогда не пеняла госпоже, когда у той вдруг возникало желание отправиться в предместье, где селились русы. А такое бывало не единожды. Светораду, привыкшую к роскошной жизни, вдруг обуревала тоска по своим, начинали мучить воспоминания о прошлой жизни, о ее прекрасной былой любви… Тогда ей хотелось услышать славянскую речь, побывать среди русов, наконец, просто отведать стряпню русской кухни, какую специально готовили в корчме у Фоки для русских гостей.

Небольшое парусное суденышко быстро довезло троих пассажиров до предместья за огибавшую город с суши стену Феодосия[58]. Отсюда дорога вела мимо Влахернского дворца в сторону монастыря Святого Маманта. Так же называлось и все предместье – в честь святого и одноименного старого загородного дворца императоров. Здесь можно было услышать славянскую речь, увидеть светлобородых витязей с Руси, и Светораде по мере приближения к предместью даже казалось, что она уже ощущает запах свежеиспеченного ржаного хлеба. Они пошли по предместью, которое русские торговые гости ласково называли «У мамы».