Светорада Золотая. Глава 5 (Симона Вилар, 2008)

Глава 5

Пока именитые мужи обсуждали совместное выступление, приготовления к предстоявшему пиру шли своим чередом. Было решено, что пир и прилюдный уговор Игоря с княжной Светорадой произойдут на мощеном дворе детинца, так как даже знаменитая Золотая Гридница Эгиля не в состоянии была вместить всех приглашенных на обручение.

Во дворе княжеского детинца была оживленная суета: катили бочки с вином и медом, варили пиво, тащили кувшины с квасом из подпола; из кладовых выносили копченые и соленые туши, кадки с рыбой, несли на шестах связки колбас. Вовсю дымили гигантские печи, где коптили, пекли и жарили мясо, птицу, рыбу. Кухари пробовали сытные каши, заправляя щедро салом или пышно сбитым маслом, а то и медом – по вкусу и разумению.

Княгиня Гордоксева сама следила за приготовлениями. Ее окружали тиуны, выслушивали распоряжения и тут же торопились куда-то, а к княгине уже спешили кухарки, спрашивали совета и также убегали. В теплом воздухе клубилась пыль, поднятая челядинцами, подметавшими перед теремом просторный двор.

– Пусть несут самые длинные столешницы из дальних складов, – громко приказывала Гордоксева, окидывая все вокруг властным взглядом, точно воевода, оценивающий поле предстоящего сражения. – И побольше деревянных козел, на которые установят столешницы, так чтобы они шли от теремного крыльца по всему двору. Места должно хватить всем. Когда еще столько народу соберется в Смоленске! И надо, чтобы каждому досталось место, достойное его положения и чести.

Непростое это было дело, если учесть, что на обручение Игоря и Светорады съехалось много воевод, бояр, старшин окрестных племен, и еще немало прибывших в город ярлов варяжских дружин, чья гордость не уступала заносчивости смоленских нарочитых мужей. Княгиня подумала, что надо проследить за тем, чтобы к столу все было подано в лучшем виде, не пережаренное, не сырое, чтобы мисок на всех хватило, ложка у каждого была по чести и чаркой никого не обошли.

И Гордоксева спешила на хозяйские дворы, наблюдала, как на вертелах поворачивают туши быков и овец, приказывала лить на них побольше жира, пробовала, как настоялся мед, достаточно ли затвердели круги сыра. К предстоящему пиру готовились еще загодя, но княгине надо было проследить, чтобы в последний момент ничего не испортили, чтобы все было сделано как надо.

Легкое головное покрывало княгини-хозяйки сползло ей на плечи, время от времени она вытирала запястьем лоб под посеребренным обручем, засучив рукава, показывала, как надо тонко резать жесткое вяленое мясо. В хлопотах не сразу заметила, что к ней приблизился Ингельд, и, только когда тот выхватил из-под ее руки ломтик красного вяленого мяса, резко оглянулась, желая обругать наглеца, да невольно ахнула, а потом приголубила сына, обняв и склонив к себе на плечо его большую бритую голову с длинной светлой прядью волос.

– Поет мое сердце при виде тебя, сын, да только не могу много времени тебе сейчас уделить. Сам видишь, сколько надо успеть сделать, чтобы никто потом не говорил, что мы плохо Светораду прогуляли.

– А сама-то она где? – жуя мясо, спросил Ингельд. – Когда это такое было, чтобы моя неугомонная сестренка носа повсюду не совала? Или заперли от чужих глаз славницу-то?

– Ее до самых смотрин-сговора не будет, – объяснила княгиня. – И ты не ошибся, говоря о чужих глазах. Подобной свадьбы давно на Днепре не было, так что лучше поостеречься, чтобы никто не сглазил Светораду.

И она шлепнула сына по мозолистой руке, когда тот, улучив момент, хотел отщипнуть румяную корочку от только что вынутого из печи пирога.

– Ну уж, матушка! – забасил Ингельд. – Еще немного, и вы меня, точно маленького, бранить начнете.

Гордоксева подняла лицо к сыну, ласково провела ладонью по его покрытой светлой щетиной щеке.

– Маленького… Скажешь еще. По мне, Ингельдушка, так ты прямо как разбойник хазарин выглядишь, а не как дитя, которого я в муках на свет родила. Вот куда я тебя сейчас направлю, так это в баню. Иди, она сейчас как раз хорошо разогрелась, венички дубовые в кадке с квасом мокнут. Перед сговором-обручением сестрицы ты, сын мой, должен, как положено, смыть с себя всю грязь и всю кровь, чтобы никакой Кровник[67] за тобой не маячил. Я скажу девкам, пусть выгладят для тебя достойный наряд, чтобы ты княжичем смотрелся на пиру, а не степняком диким.

– А кто меня в баньке попарит? – весело оглянулся Ингельд на теремных девок, ожидавших неподалеку распоряжений. – Уж не та ли рыженькая? Ха, клянусь колесницей Даждьбога! Уж не Потвора ли это? Ишь, какой стала. Загляденье. Не похлещешь ли меня веничком, красна девица?

Девушка только засмеялась, закрываясь вышитым рукавом, а княгиня опять шлепнула сына, на этот раз по бритому затылку. Со стороны такое подтрунивание матери над воинственным княжичем выглядело не оскорбительно, а даже по-домашнему мило. Особенно когда Ингельд, хохоча, стал обнимать княгиню – огромный, загорелый, диковатого вида, но бесшабашно веселый. Однако как ни хотелось Гордоксеве еще поговорить со старшим сыном, ее ждали дела. Поэтому, когда Ингельд удалился, а к ней приблизился воевода Кудияр, на лице княгини выразилось раздражение. Правда, она тут же, смахнув это выражение, улыбнулась. Княгиня испытывала некоторую вину перед бывшим женихом. И хотя за долгие годы прошлые страсти улеглись, оставив в душе ровное дружеское чувство, Гордоксева чувствовала себя обязанной Кудияру. Потому-то, отдав последние распоряжения, отошла в сторону с воеводой. Стояла, вытирая руки вышитым передником.

– Я всегда тебе рада, хоробр, но и ты меня пойми: дочку будем сговаривать. А дел невпроворот.

– Понимаю, княгиня. И не отвлек бы тебя, если бы… Но… Как быть, не ведаю.

Видеть всегда по-деловому спокойного Кудияра таким растерянным княгине было непривычно. Она посмотрела на него внимательнее, и воевода, отводя глаза, сказал негромко:

– Со Стемидом я приехал. Здесь он, в Смоленске.

Гордоксева только заморгала длинными ресницами, глядя на Кудияра, а когда рядом возник тиун с каким-то очередным вопросом, пропустила его слова мимо ушей. Потом даже разгневалась: что это они без нее ничего решить не могут! Пусть думают сами, за что это супруг ее им платит?

Она увлекла Кудияра в тенек под ели.

– Совсем боги помутили твой разум, Кудияр! Я ведь строго-настрого тебе приказывала, чтоб ни под каким видом парень больше не возвращался в Смоленск!

Кудияр опустил голову, нахмурив брови. Его сильные руки теребили затейливую пряжку на поясе.

– Ты не бранись, сударыня княгиня, а сперва выслушай. Я-то наказ твой не забыл, однако вот что скажу: перед отъездом вызвал меня к себе Олег Вещий и властно приказал, чтобы парень непременно поехал с дружиной в Смоленск.

На побледневшем лице Гордоксевы выразилась растерянность. Глядела на Кудияра, словно не видя его, и ее золотистые глаза потемнели от напряжения. Задумавшись, она не заметила, какое тоскливое выражение мелькнуло на суровом лице бывшего жениха. Словно зарница полыхнула. Ведь Кудияр был однолюбом, после отказа Гордоксевы с другими бабами не сходился, хозяйку в дом не привел и даже о матери Стемы никогда не заговаривал, все еще храня в душе память о той, которая сейчас стояла перед ним, – статная, величавая, с годами не утратившая привлекательности, разве что живость и непосредственность юности сменились в ней властным достоинством.

– Мысли Вещего мне мудрено осилить, – вымолвила наконец Гордоксева. – А вот то, что мужа моего приезд Стемы не обрадует… тут и к волхвам ходить не надо. Тогда, несколько лет назад, страшно разлютился он на Стему. Да и за прошедшие годы никогда не вспоминал о парне, хотя я-то знаю – не простил ему старой обиды Эгиль Золото. Я же… Пойми, только памятуя, чей сын Стема, я и выпросила для него тогда помилование. Однако… Ты уж не взыщи, Кудияр славный, но и я не жажду своего прежнего воспитанника тут видеть.

– Да скажи хотя бы, что натворил Стемид! – даже хлопнул себя по бокам обычно невозмутимый воевода Игоря. – Пойми, не из праздного любопытства спрашиваю. Как-никак, сын мне Стемка. Должен же я знать, от чего его предостеречь, когда один князь строго наказывает изгнать его, а другой так же твердо велит привезти в Смоленск. Как говорят у нас в Киеве – оказался парень между молотом и наковальней. Тревожно мне.

– И мне тревожно, – кивнула княгиня. Оглянулась на двор, где шла подготовка к пиру и где сейчас так требовался ее хозяйский глаз, но даже интереса прежнего не возникло. И, взяв Кудияра за широкий рукав рубахи, она потянула его за ближайшие строения, желая поговорить о тайном так, чтобы никто не отвлек.

За бревенчатой стеной ближайшего сруба княгиня опустилась на завалинку, поправила сползшее на плечи покрывало.

– Сам, небось, знаешь, каков у тебя Стемка. Дерзок, шустр, самолюбив. Ты рассказывал, что ни время, ни служба в дружине Игоря его не изменили. Но я-то понимаю, что не только боги таким норовом Стему наделили. В его нраве своевольном есть и наша с Эгилем вина. Да, некогда любили мы сына твоего, Кудияр, к роду своему приблизили, за один стол с собственными детьми сажали. Жилось ему в Смоленске вольготно и безбедно. А так как парень еще и пригожим уродился, то все его любили, а у баб и девок местных он особым вниманием пользовался. Помнится, ему только тринадцать годочков стукнуло, а я его, распутника, уже из девичьей по ночам выгоняла. Но одно дело покладистые теремные девки, а другое наша княжья кровь. Светорада-то всегда к нему тепло относилась, но так, как и к братьям своим. Он же… Как вспомню, что тогда произошло… Короче, прямо скажу: подло поступил с нашим доверием Стемка, и не будь он сыном моей подруги и твоим…

– Да не томи душу, Гордоксева! Каков собой Стема, я и без тебя знаю.

– Знаешь ли? А вот послушай меня. Светораде тогда одиннадцать годочков было, когда Стема твой запер ее в конюшне да хотел снасильничать.

Кудияр промолчал, только в глазах его мелькнул настоящий испуг. Не гнев, не возмущение выходкой сына, а именно испуг. Ибо он понял, от чего тогда спасла Стему Гордоксева, вырвав кнут из руки разъяренного Эгиля, а потом отправив воспитанника к отцу в Киев. С наказом никогда не возвращаться в Смоленск…

А Гордоксева продолжала негромко:

– Не подумал тогда о малолетстве княжны сын твой. Подмял под себя, разорвал на ней рубаху. Но Светорада такой крик подняла, что конюхи выломали дверь и успели поймать Стему, когда он уже в окошко выскакивал.

– Быть такого не может!.. – только и выдохнул Кудияр. – Не мог Стема вам такого бесчестья желать! Ведь он и о тебе, и о князе Эгиле всегда только уважительно отзывался.

– Ну уж как хочешь, так и понимай. А я бы никогда напраслину на сына подруги не навела. Да и тогда я не сразу поверила, пока не увидела дитя свое, растерзанное, заплаканное, пока не выслушала признания дочери. Говорю тебе, у княжны тогда только первое женское появляться стало, а Стеме уже пятнадцать было, сильный, здоровый уродился. По бабам бегал так, что мы с Эгилем думали его женить при первом же случае да привязать к жениному подолу. А Светорада… Она ведь души в Стеме не чаяла. Вот он, видимо, и решил, что и княжна Смоленская про него. А Светораде только одиннадцать тогда минуло…

В голосе Гордоксевы появились какие-то печальные нотки. Кудияр молчал. Что ж, любая мать затаила бы зло, а Гордоксева еще и спасла Стему. Но вряд ли забыла старую обиду, и тем более не мог забыть ее отец Светорады.

– Стема мой сын, – негромко проговорил Кудияр. – Я принял его, я успел сердцем к нему прикипеть. И я буду защищать его… Даже перед тобой и Эгилем!

Со стороны кухонь повеяло чем-то подгоревшим. Гордоксева оглянулась, словно только теперь вспомнив, где ей следует быть. Однако вопрос о неожиданном повелении Олега привезти Стему в Смоленск остался невыясненным. И княгиня только спросила, где сейчас сын Кудияра.

– Я велел ему пока не сходить с корабля, ждать наказа от меня.

Гордоксева понимающе кивнула, поправила на голове складки покрывала.

– Вот и пусть пока в стороне держится. Ни мужу, ни дочери о его появлении я говорить не стану.

– Но Олег приказал ему вечером в терем явиться, – заметил Кудияр, как-то виновато опустив голову.

Гордоксева смотрела на него с непониманием, потом протяжно вздохнула.

– Мудрено разгадать помыслы Вещего. Что ж… Если он велел, пусть Стема приходит. Но учти, Кудияр, я его в самый дальний конец столов посажу, среди уных и детских[68]. Чести для твоего сына в том немного, да только, если Эгиль и дочь моя его там не заметят, может, и обойдется все.

На том и порешили.

Солнце еще не опустилось за лесистые гряды, а пир во дворе смоленского детинца уже шел вовсю. Кухари и челядь несли на длинные столы большие подносы с зажаренными кабанами, гусями, дичью, ставили блюда, полные медвежатины, оленины, нежно золотившегося среди зелени мяса молочных поросят. По кругу ходили чаши и кубки, раздавались звуки музыки – мелодичное наигрывание рожков и сопилок, переливы гусельных струн, звон посеребренных бубенцов, удары бубнов.

Князья и самые знатные гости Эгиля восседали на галерее терема, глядя на тянувшиеся вдоль всего двора столы, слушали пение певца-гусляра, восславлявшего походы Олега.

Молодой князь Игорь, откинувшись на спинку удобного резного кресла, отодвинул от себя блюдо дичины, испеченной с яблоками. Он уже насытился так, что даже хмель не брал. Но время, когда положено напиваться, еще не пришло, пока все шло чинно: говорили здравницы за князей, поминали богов, восхваляли весь собравшийся честной люд. Все должны были понимать, что это не просто пир-братчина равных, а празднование уговора, заключенного между Киевом и Смоленском, объединения сил Днепровской Руси. Однако Игорь еще не видел невесту. Зато сидевший по правую руку от него княжич Ингельд указал молодому князю на тех женихов сестры, которым было отказано, хотя их тоже пригласили на пир.

– Видишь круглолицего хазарина, который сидит мрачнее тучи да глядит в свой кубок, словно желая увидеть там предсказание своей дальнейшей судьбы? Вот тот, с холеными усиками и длинными завитыми волосами, как принято у хазар. Так вот, это и есть шад Овадия, сын самого кагана Муниша. На днях он уже отбудет, а пока зван на пир как дорогой гость. Я бы дал ему по шапке да прочь прогнал, отродье хазарское. Но нельзя. Отец даже дарами богатыми его одарил, чтобы не затаил обиды царевич и дальше поддерживал мир с подвластными Смоленску землями кривичей. А теперь, друже Игорь, взгляни на ромея в блестящей хламиде со сверкающей брошью на груди. Этот ведь тоже в женихах числился.

– Да ведь он стар уже! – засмеялся Игорь. – У нас говорят: седина в бороду…

– Бес в ребро, – закончил, смеясь, Ингельд. – Однако где ты видел у него бороду, Игорь? Бреется ромей, как у них в Царьграде принято. Но слышал я от брата Асмунда: мол, не явись ты, может, и сосватали бы за него сестрицу мою. Да и не стар он, моложе многих, только изнеженный сверх меры и воин из него никакой, хотя и состоит главой воинства в самом Корсуне у Понтийского моря. Зато вон тот, что подле Ольги твоей, Гуннар Хмурый, по мне, так самый заправский витязь. Вот был бы славный жених для Светорадки, да только не ровня он моей сестре, как тут ни крути.

Ингельд еще что-то говорил о варяге, но Игорь почти не слушал. Захмелев, Ингельд был болтлив, как баба-гадалка, привечающая народ: слова сыпятся, как горох, но слушать необязательно. Зато Игоря удивило, как поглядывает Ольга на Гуннара, о котором только что говорил Ингельд, – будто интерес у нее особый к нему. И отчего-то Игорю это не понравилось. Он нетерпеливо перебил словоохотливого во хмелю Ингельда:

– Сестра-то твоя где? Ты мне женихов ее все показываешь, а сама она прячется, словно чья-то жена беспутная.

Это было сказано запальчиво и зло. Злился-то Игорь на Ольгу, а гнев готов был излить на Светораду Смоленскую, которую еще не видел. Однако с таким словом Игорь явно погорячился, ибо тут не только добродушный Ингельд на него сердито глянул, но и сидевший за ним Асмунд вперед подался.

– Светорада от тебя, Игорь Киевский, никуда не денется, – молвил младший княжич. – Однако отмечу: ни один из достойных женихов Светорады не смел грубое о ней сказать, уважая ее честь и честь князя Эгиля.

– Знать, не столь и достойные они, раз всем от ворот поворот указан, – сверкнул зубами Игорь. – А мне вот перед Эгилем заискивать нет нужды. Я сам ему честь оказываю, решив с ним породниться.

Еще что-то обидное хотел бросить Игорь, но осекся, заметив внимательный взгляд Олега.

– Ты бы на хмельное меньше налегал, – заметил Вещий. – А то и не разглядишь, какая тебе удача выпала получить самую завидную невесту на Днепре.

Игорь смолчал. А потом отвлекся, наблюдая за потешающими гостей шутами-скоморохами.

На дворе уже смеркалось, и по указу Эгиля слуги зажгли установленные на шестах огромные смоляные бочки. При огнях убранство двора и веселящаяся толпа гостей выглядели особенно празднично: оживленные лица, дорогая одежда, богатая утварь на столах. Выступающие на открытом пространстве между столами скоморохи в пестрых нарядах со множеством бубенцов – прыгающие, поющие, пляшущие, представляли живое и яркое зрелище. Они говорили прибаутки, от которых гости так и покатывались со смеху. А скоморохи тут же проделывали всякие фокусы: прыгали в середину зажженного круга, подкидывали и ловили факелы, залезали друг другу на плечи, а потом все вместе падали на землю, ловко кувыркаясь, опять вскакивали и плясали.

– Смотри, что надумали, – развеселился всегда спокойный Асмунд, толкая старшего брата в бок.

Ингельд взглянул и расхохотался. Игорь тоже посмотрел с интересом. Один из скоморохов, в пестром сарафане, с ярко размалеванным лицом и выкрашенными в желтое мочальными косами, выступил вперед и, подбоченясь, стал ходить перед остальными скоморохами, которые падали ему под ноги.

Одетый в сарафан скоморох тоненько запел, вертясь и притопывая:

К нему подскочил другой скоморох в блестящем варяжском шлеме с личиной. Начал выбрасывать коленца, ходить вприсядку, пытаясь вытащить из-за спины огромный меч. У него не больно получалось, он упал, покатился под ноги размалеванному скомороху-невесте, а тот только перепрыгнул через него, вертя пестрым подолом.

Игорь засмеялся, поняв, что скоморохи высмеивают сватание варяга Гуннара. Он невольно покосился туда, где сидел бывший жених княжны. Лицо варяга стало мрачнее тучи, но он делал вид, будто ему нет никакого дела до представления, помешивал в стоявшей перед ним бадейке резным ковшом-утицей. И еще Игорь с некоторым облегчением заметил, что Ольга не обращает внимания на варяга, смотрит на выходки скоморохов, улыбаясь и перебирая на груди косы.

А скоморохи все чудили, развлекая веселившихся гостей.

Теперь перед скоморохом в сарафане выхаживал гоголем шут в драпированном складками плаще и византийских сапожках. Притопывал, делал поклоны, пятился мелкими шажками, а потом выхватывал из-под полы то цветной венок, то бубенцы, норовя примерить все это на скомороха-девку, как будто одаривал. Она же еще пуще принималась скакать, уворачиваясь и гримасничая.

Вокруг стоял громкий хохот, кое-кто даже вытирал выступившие от смеха слезы. А когда скоморох-невеста поддал шута, изображавшего ромея, под зад, да так, что тот полетел через голову, кувыркаясь, до самых столов, толпа просто загудела. Только настоящий жених – византиец, не принимал участия в веселье, а вежливо улыбался, делая вид, что не воспринимает всерьез проделки шутов.

Однако хазарский царевич Овадия не стерпел, когда среди скоморохов появился его двойник и, гарцуя на жерди с лошадиной головой, стал кружить и подскакивать к выряженной невесте. Перескочив через стол, Овадия бросился к шуту, схватил за шиворот, стал трясти, пока тот под громкий хохот окружающих не вырвался да не юркнул под стол. Овадия счел ниже своего достоинства преследовать скомороха и удалился прочь, не обращая внимания на выкрики подгулявших гостей.

Игорь тоже смеялся, пока смех не замер у него на губах, когда он увидел среди скоморохов своего двойника. У актера была всклокоченная черная шевелюра со светлым клоком посередине, он то и дело распахивал свою широкую накидку, показывая веселящимся гостям подвешенный между ногами огромный член из скрученной соломы и выражая явное удовольствие по этому поводу. К скомороху, изображавшему Игоря, то и дело льнула девица с демонстративно большими грудями и длинной мочальной косой, одетая в некое подобие кольчуги. Это был явный намек на Ольгу, однако сама псковитянка, разобрав, в чем дело, только смеялась. Игорь тоже хмыкнул, наблюдая за тем, как выряженный невестой скоморох в сарафане оттолкнул «Ольгу», даже стал гоняться за ней, а двойник Игоря при этом от удовольствия подпрыгивал высоко да радостно тряс соломенным членом. Закончилось все тем, что их со Светорадой двойники сошлись в буйном танце, напоминавшем совокупление, когда же танец закончился, из-под сарафана скомороха-невесты стали выскакивать мальчишки скоморохи, мал мала меньше, как знак плодовитости невесты.

Игорь сам не заметил, когда начал смеяться и вместе с другими громко хлопать выстроившимся в ряд и кланяющимся скоморохам. Что ж, на Руси выходки этих охальников всегда были любы толпе, им принято было прощать все, даже издевку, а неудовольствие, которое только что продемонстрировал Овадия, только еще больше располагало зрителей к актерам.

Не успели скоморохи под веселые выкрики толпы удалиться, как от дальнего конца столов повели хоровод плясуньи. Девушки двигались вереницей, сплетя кисти рук, пели протяжно:

Голоса девушек лились звонко и плавно, да и сами плясуньи были все как на подбор: стройные, длиннокосые, в длинной белой одежде, словно лебедушки, с пышными венками на голове. Любуясь девицами, Игорь не сразу разглядел среди них свою нареченную. Заметил вдруг оживление среди гостей, увидел, как плясуньи красавицы стали расходиться, мелькая белыми рубахами, словно березки в роще, а за ними появилось некое сияние.

Было ли так все задумано заранее или от дочери варяга Эгиля и смолянки Гордоксевы и впрямь лился свет, но она показалась Игорю яркой, лучистой, будто сотканной из блеска и огня. «Просто свет так падает на девку», – одернул он себя, однако продолжал во все глаза смотреть на идущую через обширный двор княжну.

Она была величавой и нарядной. Ее длинные распушенные волосы, спускаясь волнами из-под сверкающего очелья, обтекали небольшую фигурку, как расплавленное золото. Белое парчовое платье мерцало, красиво ниспадая до земли, на широких рукавах блестели нашитые золотые круги. И держалась Светорада столь горделиво, словно всеобщее внимание не смущало ее, а придавало уверенности. Никакого волнения, положенного девице на смотринах, никакой робости, одна величавая краса и светлая улыбка.

Миновав не торопясь двор, она ускорила шаг, почти взбежав на ступени крыльца, к верхнему столу, и этот ее порыв будто взбодрил толпу, так что, когда она кинулась на грудь поднявшемуся из-за стола Эгилю, а потом весело оглянулась на гостей, те взорвались криками и здравницами, поднимая чаши, ликовали, словно появление княжны одарило их великой радостью.

Князь Эгиль, уже достаточно хмельной, гордящийся своей дочерью, громко воскликнул:

– Вот она! Вот она краса Смоленска, княжна Светорада! И это я ее породил!

Гордоксева пыталась было урезонить мужа, тянула за рукав, но Эгиль только смеялся, слушая крики собравшихся, целовал дочь, прижимал к себе. Тут и Олег поднял кубок за здоровье Светорады. Игорь же, наоборот, ощутил некую досаду, оттого что при появлении княжны о нем забыли. С чего это все, словно одурев, славят девку, не обращая внимания на прибывшего сватать ее жениха? Отчего все так носятся с ней, когда тут собрались князья и самые прославленные воины? Ни одной славнице такое возвеличивание не пристало, будь она хоть трижды княжьего рода.

Тут он заметил, что прильнувшая к отцу Светорада внимательно глядит на него. И улыбнулась безо всякого смущения. Ее глаза показались Игорю почти черными, в то время как сама она светилась и сверкала, будто золоченая драгоценность.

– Пляши, Светорада! – вдруг громко приказал Эгиль. – Пляши для отца своего и всего честного народа!

Игорь растерянно взглянул на Олега, ожидая, что тот остановит хмельного Эгиля, напомнит, что эта нарядная девушка уже предназначена Игорю и все они собрались, чтобы огласить обручение, а не для того чтобы его невеста тешила людей подобно скоморохам. Однако Олег сейчас, казалось, тоже был увлечен всеобщим ликованием и поднял кубок, требуя танца.

Игорь ощутил досаду. «Носятся с ней, как с писаной торбой!» – раздраженно подумал он. Глядя поверх зажатого в руке кубка, Игорь наблюдал, как Светорада под устремленными на нее взглядами легко сбежала на двор, остановилась на свободном пространстве перед крыльцом, тряхнула длинными кудрями. Гости вокруг гомонили, однако, едва раздался перезвон гусельных струн – переливчато, неспешно, словно исполнители только выбирали плясовую, – шум стал стихать.

Княжна стояла, уперев маленькие руки в бока и чуть поводя плечами в такт музыке. Ее темные брови изогнулись лукаво, она искоса бросила взгляд на гостей и вдруг по-лебединому взмахнула руками, так что широкие рукава разлетелись крыльями. И пошла, поплыла по кругу, разведя руки, приподняв кисти, звеня скользящими по руке браслетами.

Музыка зазвучала громче, веселее, к переливам струн теперь добавились мелодичные звуки поющего рожка, а княжна все плыла, ускоряя шаг вслед за нараставшей мелодией. Ее руки то взлетали над головой, то опадали, легче становился шаг, быстрее неожиданные повороты. Она плыла, кружилась, приплясывала, потом, подхватив длинный подол, стала перебирать быстрыми и ловкими ногами, выбивая каблучками дробь. Так плясали и девушки в весеннем танце, но во всех движениях княжны были такая грация, такая восхитительная легкость и красота, что гости не могли оторвать от нее глаз, прихлопывали, стучали кубками о столешницы, забыв о вине, а когда ритм ускорился, когда княжна закружилась, то взмахивая руками, то отступая, а потом вновь полетела, распушив золотое облако волос, двор взорвался криками. Они переросли в восторженный рев, когда девушка стремительно остановилась, ее подол обвился вокруг ног, а она рассмеялась, глядя вокруг, и стремительно бросилась на крыльцо, спрятав сияющее лицо на груди отца.

Игорь тряхнул головой, отгоняя наваждение. «Да ей впору с мавками плясать на заре, а не жить среди людей». Он видел, как радостно шумящие гости выходили из-за столов, спешили к крыльцу, выкрикивая здравницы и благие пожелания княжне. Все были оживлены, веселы, не столько от выпитого, сколько от какой-то непонятной радости, охватившей их после пляски Светорады.

Игорь не сразу ощутил на себе взгляд Олега, но Вещему все же была дана великая сила, и, когда он поднял руки, призывая к вниманию, захмелевшие разгоряченные гости начали успокаиваться, отступая от крыльца и глядя на великого князя Руси.

Наконец, когда гомон стих, Олег поклонился Эгилю Смоленскому и громко спросил: готов ли тот отдать его воспитаннику Игорю сыну Рюрика руку своей дочери Светорады? Эгиль ответил согласием, поблагодарил за оказанную честь, а Игорь вновь ощутил на себе веселый оценивающий взгляд княжны. Когда же князья ударили по рукам, а люд вокруг разразился радостными восклицаниями, Светорада первая шагнула к Игорю. Он подумал, что раскрасавица княжна могла хотя бы глаза опустить для приличия, так нет же, пялится и хохочет, а он даже смутился, словно юнец неопытный, чувствуя, как она окидывает его быстрым взглядом с ног до головы. «Словно коня при покупке оценивает», – мелькнула неприятная мысль. У него появилось ощущение, будто не Светораду сговаривают за него, а его привезли в подарок Смоленской княжне.

Однако когда наконец стихли громкие приветственные крики, все пошло по обряду. Светорада с поклоном поднесла Игорю чашу вина, он испил, а потом, как положено, надел ей на палец перстень. Перстень был богатый: со сверкающим темным топазом в окружении более мелких светлых алмазов. Топаз был величиной с ноготь большого пальца, и все это великолепие держалось в оправе из золота. У Светорады даже дыхание перехватило от такой красоты.

– Византийская работа, – со значением заметил Игорь и все же улыбнулся, видя восхищение невесты.

Княжна ответила ему улыбкой, а потом подняла руку, давая всем убедиться в ценности дара жениха. Кто-то разглядывал на ее руке обручальное кольцо, кто-то просто любовался девушкой, только все опять разразились радостными возгласами, зашумели, желая молодой паре многие лета. Только после этого, когда жених и невеста троекратно расцеловались, причем оба при этом украдкой следили друг за другом, – Эгиль и Олег соединили их руки и объявили обрученной парой.

Вновь звучала музыка, вновь гости сдвигали чаши. Было решено, что свадьба состоится на исходе лета, когда князья совершат поход к Киеву (о причине похода не упоминалось, так как говорить о предстоящих суровых событиях было недобрым знаком на обручении) и уже будет собран урожай. А до тех пор Игорь и Светорада будут считаться женихом и невестой.

– Ты доволен, что берешь меня в жены? – негромко спросила Игоря сидевшая подле него Светорада.

Игорю было немного не по себе, оттого что она так непринужденно держится с ним, смотрит, сверкая очами, и улыбается открыто, не смущаясь. И он сказал ей, степенно, как неразумному дитя:

– Тебе еще многое надо уразуметь, княжна, многому научиться.

Она чуть подняла брови, словно удивляясь строгости его речей. Но потом опять улыбнулась, лукаво поглядев из-под длинных ресниц.

– Вот ты меня и научишь, Игорь. Я ведь твоя теперь.

Он предпочел смолчать, хотя по-прежнему чувствовал непонятное раздражающее недоумение. Обычно запросто державшийся с красавицами, сейчас он терялся, не зная, как вести себя с этой странной, такой открытой и так отличающейся от других девушек княжной.

Тем временем по-летнему теплый травневый вечер уже переходил в ночь, а хмель все сильнее разбирал гостей. За столами уже начали горланить боевые походные песни, где-то спорили, слышался визгливый женский смех – там, где опьяневшие пирующие тянули к себе девок. Княгиня Гордоксева первая поднялась, давая понять, что женщинам пора покидать пир. В это время Олег наклонился к Игорю.

– Иди, проводи свою суженую.

Проводить означало пройти с невестой вдоль столов, выказав этим уважение всем присутствовавшим на обручении. Многие захмелевшие гости, не стесняясь, бросали Игорю замечания: дескать, небось, жених жалеет, что это не брачная ночь. Звучали и совсем сальные шутки, но у большинства еще хватало разумения держаться с почтением, кланяться, желая молодым всего наилучшего.

А потом, когда они обошли уже почти все столы, случилось неожиданное. Игорь не сразу понял, в чем дело. Рука Светорады, до этого покорно лежавшая в его ладони, вдруг забилась пойманной птицей, выскользнула, и девушка стремительно направилась к самому дальнему столу, за которым сидели младшие дружинники и еще не прошедшие посвящение отроки.

– Стемка, ты ли это? – воскликнула княжна, подавшись в сторону и словно забыв о женихе.

Игорь просто стоял и смотрел, растерявшись и не зная, что предпринять. Видел, как его невеста радостно улыбается и, перегнувшись через стол, протягивает руку одному из его дружинников – Стеме Стрелку.

– Здравствуй, Стемушка, – весело обратилась она к невозмутимо смотревшему на нее молодому воину. – Вот мы и свиделись!

Одна бровь Стемы недоуменно поднялась, он насмешливо хмыкнул при виде неожиданного порыва Светорады. И от этого княжна смутилась, отступила, едва не налетев на ожидавшего ее жениха. Вскинула на Игоря глаза, поглядев так, словно не соображает, кто перед ней. И только через мучительно долгое мгновение смогла взять себя в руки.

– Доброй ночи, суженый мой.

Низко склонилась, почти коснувшись длинными волосами земли, потом круто повернулась и пошла прочь.