Сборник 333. Три повести и тридцать три рассказа. ПОМНИТЬ ИНАЧЕ… (Валерий Мит)

Я стою и курю на лестничной площадке между четвёртым и пятым этажами офисного здания. Стою, прислонившись спиной к стене, а передо мной, прямо на уровне глаз, висит круглая табличка – «Курение запрещено, штраф 10 000 рублей». С моей стороны это не знак протеста и не показатель глупости.

Мне просто сейчас всё равно.

Выходить на улицу далеко и от этого лень, окружающим мой дым мешать не может, он поднимается вверх, а там только мой офис и в нём крайний кабинет мой, а в остальных сейчас нет никого.

На штраф мне плевать, и я привык здесь курить с тех самых пор, когда никаких запретов не было.

К чему это я? Ах да… видимо, к тому, что в последнее время мне всё одинаково безразлично – везде и во всём я не вижу никакого смысла.

*

Этот, 2013 год выдался особенно трудным для моей строительной компании.

Не самое маленькое, но далеко не крупное предприятие – 35 постоянных работников, существует почти 9 лет, офис в центре Санкт-Петербурга и 3—5 строящихся объектов в зависимости от времени года.

В целом жить можно, но только не в этот год.

В этот год у меня оставался один строящийся объект в стадии завершения и масса выставленных заказчикам счетов за выполненную работу, по которым не удавалось получить ни копейки.

Один объект не мог обеспечить полноценного существования моей компании, а неплатежи от заказчиков делали ситуацию угрожающей. Учитывая, что при этом особых накоплений не было, ведь и предыдущие годы не были особенно жирными, оставался только один путь – медленно погружаться на дно, из последних сил пытаясь продержаться до подписания новых контрактов.

В такой ситуации хватаешься за любую возможность, какой бы сомнительной ни казалась она на первый взгляд. И иногда возможности возникают, словно высшим силам становится небезразлично моё существование.

В апреле так и случилось.

Когда дела стали выглядеть почти безнадёжно, заказчики, с которыми я сотрудничал уже не один год, предложили работу, и мне удалось заключить несколько выгодных контрактов.

Финансирование этих работ предполагалось только в июле, но под них я смог взять в банке кредит – сомнительное действие, но стало легче. Я решил, что хватит бесцельно курить на лестнице, вызвал из вынужденного отпуска своих сотрудников и стал пытаться улучшить ситуацию.

Поиск новых подрядов в течение следующих двух недель результатов не дал, и я уже начал думать, что снова придётся распускать людей по домам, но неожиданно появилась одна, маловажная, как мне тогда показалось, возможность, которую, тем не менее, нужно было проверить.

Позвонил Игорь, мой старый знакомый, с которым я не виделся девять лет, и предложил мне работу.

*

Я познакомился с этим человеком в 2003 году на реконструкции здания в центре Санкт-Петербурга.

Некогда жилой, а на тот момент аварийный дом требовалось преобразовать в современную медицинскую клинику.

Игорь, немногим старше меня, был начальником этой стройки и представлял интересы заказчика, а я был простым исполнителем, обычным прорабом в подрядной организации.

Несмотря на разницу нашего положения, мы довольно близко сошлись, и не только по работе, что в принципе было неизбежно, но и в силу обычного душевного расположения. И хотя близкими друзьями мы так и не стали, нам было о чём поговорить.

Наши короткие разговоры в перерывах между делами для нас обоих были как отдушина, как глоток свежего воздуха в прокуренном помещении – прокуренном в прямом смысле слова – мы оба курили почти постоянно, и пили неизменный кофе эспрессо.

Начинаешь вспоминать – в голову лезут планёрки, как и когда, монтировали конструкции, как заливали бетон, как вели отделочные работы, а о разговорах с Игорем помнятся только ощущения. Помню только, что было интересно и удивительно легко с этим человеком, а вот о чём говорили конкретно – не вспомнить, хоть убей, хотя одна тема в наших разговорах тогда точно присутствовала.

Мы оба собирались уволиться и открыть собственное дело – он своё, а я своё.

Та стройка длилась чуть больше года, и весной в 2004-м я закончил все работы по договору, подписал последние акты и уехал.

На этом наши пути с Игорем разошлись.

Некоторое время спустя я пытался возобновить с ним отношения – несколько раз звонил, хотел выяснить, где он и как, пробовал договориться о встрече, но общения не получалось. Мы, оказались с ним в разных измерениях и нас больше ничего не связывало.

Но жизнь шла своим чередом.

Я сделал всё, что запланировал. Уволился с прежнего места работы, открыл своё дело.

Моя строительная компания постепенно окрепла, её заметили, появился успешный опыт ведения дел, появилась история, а вместе с тем и достаточно стабильная работа.

Так, ни шатко, ни валко, но я и вместе со мной мой маленький бизнес добрались до 2013 года.

Всё это время я ничего об Игоре не знал, вспоминал о нём редко, возможно, что в дальнейшем уже и не вспомнил бы никогда.

Так бывает, прошлые события, не имея связи с настоящим, стираются из нашей памяти.

Но в этот раз такого не случилось; совершенно неожиданно, спустя девять лет, Игорь вновь напомнил о себе.

– Здравствуй, Володя, – услышал я голос в трубке.

Странно, но я сразу его узнал.

– Игорь, ты, что ли? – спросил его я.

– Я, а кто же ещё? – ответил он и тут же продолжил:

– Я, Володя, буду без предисловий, времени мало, но твой ответ мне требуется срочно. Твоей компании работа нужна?

– А кому, Игорь, она сейчас не нужна? – ответил я. – Все сидят на голодном пайке, работы в городе мало. Конечно, нужна, а что за работа?

– Не телефонный разговор, но тебе понравится, – сказал он. – Я на некоторое время уеду, в городе буду 12 мая, и если ты не занят в понедельник 13-го, можем встретиться в твоём офисе – всё покажу и расскажу.

Так мы договорились о встрече.

*

Странно, никогда не понять, как нами распоряжается судьба.

Девять лет мы с Игорем не виделись, уже почти друг о друге забыли, и тут на тебе, новая встреча, да ещё в качестве деловых партнёров, да ещё в тот момент, когда я остро нуждался в работе. Удивительно и то, что не я его искал, что было бы вполне объяснимо, я часто обращаюсь к старым знакомым в поисках возможных подрядов – искал он. И было непонятно, как он вышел на мою компанию, ведь мы с ним не общались, не виделись, по работе не пересекались.

Невольно задумаешься о превратностях судьбы и её тайных предназначениях.

*

– Владимир Михайлович, к вам Игорь Петрович, – сказала секретарь по внутренней связи.

– Пропустите, – ответил я. – И сделайте, пожалуйста, нам два эспрессо, – добавил я, вспомнив, что он, как и я, очень любил крепкий кофе.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл человек. Увидев его, я в первый момент растерялся, мелькнула мысль, что мой секретарь ошиблась, и вместо Игоря ко мне вошёл кто-то другой.

Но человек решительно направился ко мне, протянул руку и сказал:

– Здравствуй, Володя, давненько не виделись, дай бог памяти, 9 лет прошло.

– Здравствуй, Игорь, рад тебя видеть, – ответил я, глядя на него. – А ты сильно изменился, не сразу тебя узнал.

– Что поделаешь, – сказал он, – всё меняется, и мы не становимся с годами моложе.

Сильно изменился, сказал я, но эти два слова совершенно не объясняли то, что я при этом чувствовал. Я смотрел на него и пытался найти хоть что-то в его облике из того, что помнилось мне. Не найдя ничего, я всё больше укреплялся в уверенности, что стоящий передо мной человек совершенно мне незнаком.

Он стал намного толще, правда, это вовсе не показатель, я и сам не стал с годами стройнее. Он показался мне ниже ростом. Аккуратная бородка на его лице не могла скрыть черты, отличные от тех, что запомнились мне. Были и другие, не выразимые словами признаки, делающие его совершенно чужим, незнакомым мне человеком.

Игорь не просто изменился за девять прошедших лет, он изменился до неузнаваемости.

Но что есть, то есть, я и сам, возможно, в его глазах выглядел не так, как он меня помнил.

Пауза затянулась, неловкое молчание повисло в воздухе.

Выручила нас мой секретарь. С подносом в руках она вошла в кабинет.

– Ваш кофе, Владимир Михайлович, – сказала она, ставя поднос на стол между нами. – Что-нибудь ещё?

– Нет, спасибо, – ответил я. – Проследите только, чтобы нас никто не беспокоил.

– Хорошо, – сказала она и вышла из кабинета.

– Присаживайся, Игорь, может быть, по кофейку? – сказал я.

– Спасибо, Володя, – ответил он, – но я как-то кофе не очень, да и сердечко пошаливает в последнее время.

– Чай, коньяк, виски? – снова спросил я, в надежде хоть как-то разрядить обстановку.

– Да нет же, спасибо, ничего не нужно, – несколько раздражённо ответил он. – И если честно, я очень спешу, поэтому, если ты не возражаешь, давай перейдём сразу к делу.

– Давай, Игорь, – ответил я, – дел много, а времени всегда мало, будем тратить его на главное.

И мы погрузились в дела, потратив на переговоры около часа.

Игорь принёс целый пакет заказов – три достаточно крупных объекта. Условия, предлагаемые им, выглядели не слишком выгодными, но вполне приемлемыми, объёмы работ были более чем внушительные, а перспективы развития отношений, приводили к новым, ещё большим объёмам. Финансирование этих работ было уже открыто, средства зарезервированы, оставалось выиграть тендер, который, по словам Игоря, был просто формальностью – он, как оказалось, был ответственным представителем заказчика, и его решение являлось гарантией успеха процентов на девяносто.

Для себя Игорь уже изучил возможных претендентов и, как ни странно, остановил свой выбор на мне.

Официально тендер должен был состояться через пятнадцать дней. Но независимо от этого уже сейчас было ясно, что, если просчитанная мной стоимость работ совпадёт с предполагаемыми затратами и я не сделаю при этом какой-нибудь глупости, с очень большой вероятностью я смогу получить эту работу.

Такое вот маленькое чудо – в самый подходящий момент появляется, как чёрт из табакерки, человек, называет себя моим старинным знакомым, которым на первый взгляд не является, и предлагает работу, способную решить многие финансовые проблемы моей компании.

Хотелось бы верить, но верилось с трудом.

Так почти никогда не бывает. Хотя… лично я уже давно перестал удивляться чему бы то ни было – бывает всякое. И потом, если уж подворачивается такая работа, то глупо давать волю сомнениям, нужно, во что бы то ни стало, её получить.

А для этого я должен был подготовить коммерческое предложение.

И на всё про всё у меня было пять дней.

Срок небольшой, учитывая объёмы работ, но я знал, что мы справимся.

– Ну вот, примерно такие перспективы, Володя, – подвёл он итог. – Жду тебя через пять дней с ответным визитом у себя. Будем подгонять твоё коммерческое предложение под нужные мне параметры, – и он рассмеялся.

Мы попрощались.

Игорь ушёл довольный, а я в некоторой растерянности остался. Выпил за два глотка из обеих кружек кофе, давно остывший на моём столе. Попытался понять причины своего смутного беспокойства, появившегося после визита Игоря.

С ходу с этим разобраться не удалось, беспокойство осталось.

Взял чертежи, которые принёс Игорь, и пошёл в кабинет Антона, начальника производственно-технического отдела.

– Ну как переговоры? – спросил меня Антон.

– Переговоры нормально, даже более чем. Предложение приемлемое, объёмы приличные, и если срастётся всё, о чём он говорит, мы будем обеспечены работой на несколько лет, – ответил я.

И я рассказал ему, как прошла встреча.

Мы просмотрели чертежи и сделали прикидочный расчёт. Стоимость работ получилась внушительная.

– Неплохо, – сказал Антон, – выглядит очень заманчиво, крупнее заказа у нас ещё не было, но как-то уж слишком гладко. Ты что, с ним близко знаком?

– Не сказать, что близко, – ответил я. – Когда-то были хорошими знакомыми, но не виделись уже девять лет. Про нашу компанию он, наверное, выяснил всё, что мог, тут ни-

какой тайны нет, но лично с ним мы никаких совместных проектов не делали.

– Тогда всё это ещё более странно, – сказал начальник ПТО. – Выглядит совершенно нереально. Крупная работа, которую он отдаёт неизвестной организации. Пусть даже он когда-то хорошо знал владельца, но риск, на мой взгляд, очень большой. Допустим, он угадал, мы люди порядочные, но он-то этого не знает и в тебе не может быть полностью уверен, ведь девять лет прошло, бывает, обстоятельства за полгода так человека меняют, что его и не узнать.

От его последних слов – обстоятельства… не узнать… – я вспомнил про своё беспокойство.

Антон же, ничего не заметив, продолжал:

– И тут два варианта: либо он идиот и ничего не боится, либо что-то недоговаривает.

– Действительно, нестыковок много и выглядит странно, – ответил я. – Но мы ведь пока ничего не знаем о причинах, по которым он так действует. Возможно, всё просто – его бизнес расширяется, те, с кем он работает, не справляются с увеличившимися объёмами, и ему нужны новые исполнители. К тому же он совсем не похож на идиота. Вполне возможно, что он действительно ничего не боится, может быть, он представляет интересы людей, которых по определению бояться должны такие, как мы.

Но что мы, в конце концов, теряем? Двигаемся дальше, готовим предложение, разбираемся с условиями заключения контракта. До подписания договора опасаться нам нечего, а там поглядим. Как бы там ни было, нужно пытаться получить эту работу, и если всё будет благополучно, она станет отличной возможностью поправить наши дела.

Я передал ему все необходимые данные для расчётов и обозначил задачу.

Вернулся в свой кабинет, сел за стол и попытался ещё раз прокрутить в голове нашу встречу с Игорем. Странный получился разговор, думал я, слишком заманчивое и оттого почти нереальное предложение, но беспокоило меня, в конечном счёте, не это – каких только предложений не выслушивал я за последние девять лет, и я давно отношусь к таким вещам философски – просто ещё одна, потенциальная, нереализованная пока возможность. Не сумею её реализовать – будет, немного жаль, но с этим ничего не поделаешь.

В процессе переговоров, участия в тендере, заключения контракта вполне может оказаться, что моя компания недостаточно готова, и тогда я не смогу получить эту работу, или, разгадав подвох, скрывающийся в этом заманчивом предложении, я сам не стану за неё браться. Так бывает в девяноста пяти случаях из ста, и я к этому давно привык, но загадывать наперёд – дело неблагодарное, и я этого не люблю, что будет, то и будет.

Эту работу мы расценим, думал я, необходимые бумаги для разговора с Игорем подготовим, но вот что он сам за человек, пока неясно. Почему я его не узнаю? Почему, встретившись через столько лет, он намеренно, ссылаясь на нехватку времени, уходит от частных разговоров? Ведь нам есть что вспомнить, мы были достаточно близки.

Допустим, торопится человек, но хотя бы пару фраз так, ни о чём, просто чтобы возобновить отношения…

Вопросы, вопросы, а ответов пока нет. Но найти эти ответы придётся, иначе деловые отношения с Игорем могут и не состояться.

Любые недомолвки вызывают непонимание, оно, в свою очередь, вызывает подозрительность, а заканчивается всё недоверием, а вот с ним уже работать нельзя.

*

Все ушли, и я остался в конторе один. Мысли о предстоящей работе не шли у меня из головы, и мне хотелось ещё раз всё хорошенько обдумать.

В нашем офисе вечером становится удивительно тихо.

Какое-то время ещё раздаются звонки – назойливые продавцы пытаются предложить свой товар, но мой секретарь ушла, а я не снимаю трубку городского телефона. В конце концов, в течение часа, затихают и они. Дальше уже ничто не тревожит мою тишину и одиночество.

*

Все, или почти все люди, окружающие меня, закончив свой рабочий день, стараются скорее забыть о делах, вернуться домой к своим семьям или раствориться в городской суете. А я часто уезжаю с работы последним, мои сотрудники это знают, принимают как должное, давно к этому привыкли. Что они при этом думают – для меня неважно, но они задают мне вопросы, перед тем как сказать до свидания.

– Остаётесь, Владимир Михайлович? – спрашивают рядовые сотрудники.

– Сегодня в две смены? – или: – Остаёшься в ночное? – или ещё какую-то ерунду спрашивает Антон, мой начальник ПТО, почти товарищ, моя правая рука.

И я приготовил для них объяснения.

Чаще всего я говорю, что пережидаю пробки. Действительно, глупо париться в машине два часа, если немногим позже можно доехать за сорок минут.

Но это не единственная причина, и таких причин, если разобраться, много.

Бывает, и нередко, задерживает работа: не люблю, когда дела остаются незавершёнными, но здесь вообще не требуются объяснения.

Иногда, ещё реже, я говорю, и это тоже правда, что я подстраиваюсь под график жены, ведь она возвращается домой поздно – работа два через два, до 22.00, и вечером дома в такие дни никого нет, кроме собаки.

Дети выросли, у них свои дела, и я им, по большому счёту, не нужен, или, вернее, не совсем так, им больше не требуется моё постоянное присутствие.

Все эти объяснения-причины – это версии для общего пользования. Есть и другие, и о них я стараюсь не распространяться, хотя и тут никакой тайны нет. Например, одна

из них – я просто люблю быть один, а вот на вопрос, почему мне это нравится, стараюсь не отвечать даже себе.

*

Так вот, я остался один.

Странно, вроде бы и день был напряжённый, но усталости я не чувствовал, настроение было приподнятым, хотя и для этого причин вроде бы быть не должно.

Я стоял у окна. Мысли о предстоящей работе мелькнули и ушли на второй план, я просто стоял и смотрел на свой город. Отсюда, с верхнего этажа, открывался замечательный вид.

Удивительное дело, думал я, мансардный этаж – аренда офисных помещений дешевле, а вид из окна такой, что никаких денег не жалко.

Я смотрел в окно.

Внизу текла речка Карповка, пересекая в некотором отдалении Каменноостровский проспект. За Карповкой, пока хватало глаз, до самого горизонта раскинулся старый город. Улицы, проспекты, скверы, крыши домов, тянущиеся до самого края Петроградской стороны, до самой Невы, а после Невы ещё дальше.

Там, за крышами домов, в глубине Петроградской есть место, где я родился. В одном из сотен домов, в маленькой коммуналке я жил, когда был совсем маленьким. Я не часто вспоминаю об этом, но это очень тёплые воспоминания, возможно, лучшие, что у меня есть.

Окно открывать не стоит.

Не люблю впускать сюда звуки. Пока оно закрыто, здесь, в офисе, за двойными стеклопакетами, ничто не мешает безмолвному разговору с городом. Я смотрел на него, и мне становилось спокойно и очень легко на душе, мне казалось, что здесь, на Петроградской стороне, со мной не может случиться ничего плохого, мой город поможет мне. Я верил, что здесь для меня ничего не потеряно.

Бывало, мне приходилось уезжать, но я всегда возвращался. Странным, удивительным образом, без видимого участия с моей стороны. Круг за кругом, виток за витком незримой, неведомой мне спирали.

В пути, возвращаясь назад, я менялся.

Где-то там, далеко в прошлом, остался маленький мальчик, восторженно глядящий на мир, наивный, многое чувствующий, не понимающий ничего из происходящего вокруг.

Всё потерялось, и я стал другим.

Изменилось моё отношение к людям, к жизни, бурлящей, или вяло текущей вокруг, к миру, окружающему меня; каждый виток – новое изменение. Теперь я, наверное, стал мудрее, могу понимать и принимать обстоятельства. Я стал циничен, научился не видеть вещи, не важные для меня, научился не чувствовать. Сейчас, на последнем витке этой своей спирали, я, по сути, всегда один…

Я вздрогнул…

Звонок сотового телефона вывел меня из моей задумчивости. Мысли промчались и осели глубоко на дне моей памяти.

Звонила жена, значит, уже поздно, больше десяти вечера, и она вернулась с работы.

Я ответил, что пока в офисе, но скоро буду выезжать, выключил телефон и вновь посмотрел в окно.

А ведь всё верно, снова подумал я, миллионы людей вокруг, а я как в пустыне – один, но самое ужасное то, что мне это нравится. Моральный урод – ни чувств, ни эмоций.

Но что есть, то есть, и глупо обманывать себя, тем более что это почти не беспокоит. Лишь иногда, в редкие дни, мне кажется, что я упускаю в жизни что-то самое главное, то, ради чего и происходит всё вокруг. В такие дни теряется смысл того, что я делаю, и мне становится страшно.

Я стоял у окна, смотрел на свой город, а он смотрел на меня.

Мы оба стали значительно старше, ведь с нашей первой с ним встречи прошло 49 лет. Для меня это много, а для него – мгновение. Что значат для такого города несколько десятков лет? Он, в отличие от меня, по-прежнему прекрасен и молод, а я перед ним – немолодой уже человек, неглупый, как думают многие, – всё тот же мальчишка, смутно понимающий происходящее вокруг.

Для нас с моим городом в этом отношении ничего не изменилось.

*

Приёмная, милая девушка секретарь угощает меня моим любимым эспрессо.

– Вера, пригласите Владимира Михайловича, пожалуйста, – раздалось из динамика громкой связи.

– Владимир Михайлович, Игорь Петрович вас ждёт, – продублировала динамик Вера.

Игорь встретил меня в огромном кабинете, развалившись в шикарном большом кресле за огромным письменным столом из натурального дерева.

Отделка кабинета тоже соответствовала общему впечатлению роскоши.

– Присаживайся, Володя, – предложил он, слегка приподнимаясь и указывая на кресло для посетителей.

– Впечатляет, – сказал я, усаживаясь в кресло и окидывая взглядом кабинет. – Неподготовленного человека такой роскошью можно привести в лёгкое замешательство. Сразу хочется стать более покладистым.

– На то и расчёт, – ответил Игорь, ухмыляясь, – но тебя, я вижу, этим не смутить – ещё один плюс в твою пользу.

– Меня вообще трудно смутить, – ответил я, – но такой кабинет говорит о многом. Например, теперь твои предложения выглядят более убедительно. Хочется верить в благоприятный исход.

– Что касается работы, которую я предлагаю, – сказал он жёстко, – то это благодаря связям, которые сохранились с прежних времён. На это же, Володя, – Игорь обвёл рукой кабинет, – не очень обращай внимание, всё это, можно сказать, осталось в прошлом. Сегодня ситуация, да и моё положение, несколько хуже. Знаешь, как это бывает: работают люди вместе, доверяют друг другу, но проходит время – и кто-то из них начинает считать, что достоин большего, недовольство растёт, взаимодействия больше нет, а бизнес от этого страдает. Страдает, страдает, а потом умирает. Остаётся только красивая оболочка.

И Игорь вновь обвёл рукой кабинет.

– Да и то не всегда, у меня вот осталась. Ну как, знакомая ситуация? По глазам вижу, что знакомая, – не дав мне слова сказать, добавил он.

– Ладно, Володя, не слушай мой бред, давай перейдём ближе к делу, – продолжил Игорь. – Принёс коммерческое предложение?

Я достал из портфеля довольно увесистую папку бумаг в красивой глянцевой обложке, на которой красовался логотип моей компании, и положил её на стол перед ним.

– Похоже, ты неплохо подготовился, – сказал Игорь – Сразу чувствуется серьёзный подход. Что здесь? Расскажи в двух словах, где основное, детали я изучу потом, сейчас,

чтобы зря не тратить твоё и моё время, пробежимся по главным позициям.

Я, Антон и его инженеры из ПТО действительно неплохо подготовились. В папке, что я отдал Игорю, было не только коммерческое предложение, там были 138 смет на 54 вида работ на сумму 589 миллионов рублей. Сделали мы все свои расчёты за неполных, четыре дня, очень уж мне хотелось встретиться с Игорем до конца этой недели, не хотелось уходить на выходные, не увидев его реакции.

Взяв у Игоря папку обратно, я начал свои объяснения…

– Таким образом, – продолжал я, – мы просчитали практически всё. Некоторые конструктивные нестыковки, а их перечень на страницах 245—247, потребуют дополнительных проектных решений и могут увеличить стоимость на 5—7%. Но их можно компенсировать, облегчив несущий каркас и несколько упростив пирог кровли, возможности для этого есть, мы проверили. Конечно, всё это придётся согласовывать с генеральным проектировщиком, но мне кажется, что эти вопросы не слишком принципиальные и проектировщики должны согласиться, – закончил я.

Игорь, смотрел на меня и улыбался. Я терялся в догадках, не понимая, что может означать эта его улыбка.

– Не думал я, – наконец сказал он, видя моё замешательство, – что такое ещё бывает. Порадовал, и я это, Володя, говорю совершенно искренне. Когда я выбирал строительную компанию под эту работу, я изучил историю многих фирм – что строили, что могут, а что не могут, но кроме этого я просматривал фамилии учредителей. Когда я увидел твою, то сразу вспомнил 2003 год и то, как ты умеешь работать. Это стало для меня решающим, и, похоже, что я не ошибся. Таких подробных расчётов, объясняющих практически всё, я не встречал уже очень давно. Сейчас так почти никто не делает. Сейчас, не вникая в проект, берут укрупнённые расценки на квадратный метр, умножают их на площадь, а потом умножают ещё на два, чтобы было куда опускаться. Приносят на одном листе крупно пропечатанную конечную, совершенно несуразную цифру, а откуда она взялась, даже объяснить не могут. Когда я им об этом говорю, они меня даже не понимают, твердят только, как умалишённые: можем опуститься не более чем на 20%.

– У тебя же всё чётко и ясно, даже добавить нечего, – продолжил он. – Считай, что контракт у тебя в кармане. Мои сметчики, безусловно, всё перепроверят, и по сумме

нужно будет договариваться. Я, честно говоря, рассчитывал, что конечная цифра будет не более 540, но я думаю, что всегда есть возможность подвинуться – проверьте со своей стороны тоже. Если же вписаться не сможем, попробуем изменить конструктив, тем более что ты сам накопал в нём кучу нестыковок. Сможете быстро исправить?

– К понедельнику, Игорь, всё ещё раз перепроверим и попытаемся опуститься до нужной цифры, – ответил я.

– Можете готовить договор, болванку к договору и перечень необходимых документов для тендера я сейчас скину на твою почту, – сказал Игорь, включил громкую связь

и дал распоряжение секретарю.

– Тендер состоится через десять дней, – продолжал он. – Формальность, как я и говорил, но правила необходимо соблюдать. По поводу этой работы и о наших разговорах – никому ни слова, выходим на финишную прямую, и незачем обострять ситуацию.

Игорь встал и, видимо, решив, что разговоров хватит, закончил: – Пока больше ничего, остальное после…

Встал и я.

– И ещё…, – неожиданно, будто вспомнив, добавил он. – За мой визит извини, я тогда был несколько сдержан в общении, но и ты должен меня понять: слишком уж многое случилось со мной за эти годы, я больше никому не доверяю. Вот разве что тебе… почему-то хочется верить. Последнее время, Володя, даже поговорить не с кем, всем

от меня нужны или услуги, или деньги. Сплошные дела, никаких человеческих отношений…. А дела закончили, рассчитались – и разбегаемся кто куда. Тоска… особенно после того, как… да что там…

Игорь замолчал на несколько мгновений, пытаясь справиться со своими эмоциями.

– Извини, очень давно нормально не разговаривал, – добавил он. – Нужно выговориться. Пятница, конец дня, может, закончим с делами и где-нибудь по рюмашке?

Отказать я ему не мог, как можно отказать потенциальному заказчику, а если честно, то и не хотел: он снова стал похож на человека, которого я когда-то хорошо знал, того Игоря из 2003 года.

*

Мы оказались в маленьком уютном баре, от офиса Игоря до него было рукой подать.

Обычный бар, ничего примечательного – пять столов, телевизор, симпатичная девушка-бармен, тихая ненавязчивая музыка, из посетителей, кроме нас, никого.

После нескольких рюмок коньяка, выпитых подряд, Игорь расслабился, взгляд его потеплел, то, что его сковывало – отпустило.

Я не мог его в этом поддержать, да он и не настаивал, уже тогда, в 2003-м, я не пил алкоголь, и он это знал. Я сидел напротив него с чашкой кофе и внимательно слушал всё, что он говорил, вставляя редкие реплики. Игорю действительно нужно было выговориться, а мне было интересно его послушать.

– Помнишь, как всё было на той стройке? – продолжал он. – Работа по 12 часов, масса параллельных процессов, противоречия и нестыковки проекта, брак исполнителей, там же был муравейник – одиннадцать подрядных организаций. Все толкутся, мешают друг другу. Одни залили плиты перекрытий, другие половину труб не заложили. Выполнили отделку, потом начинают бить штробы – забыли проложить кабели к операционным, полный бардак. Только с тобой мне было работать относительно легко, да и то…. Помнишь, что вы там натворили с конструкциями атриума? Перепад высот по коньку до 50 мм, да и створ не идеальный.

– Фермы атриума, Игорь, на заводе выполнили не в размер, – начал оправдываться я. – Отправлять назад – это месяц времени, срыв сроков, а нужно было как можно скорее тепловой контур закрывать. Мы на площадке выправили, что могли, но перепад по конструкциям полностью убрать не удалось; но там же поверх ферм ставился алюминиевый каркас остекления, вот он уже встал идеально, ни перепадов, ни отклонений, все чётко по проекту.

– Да помню я, – ответил он, – так, маленькая ложка дёгтя, но на ушах постоять пришлось, попробуй объяснить всё это твердолобому начальству. Они приезжают шашкой махать – отклонения от норм, немедленно переделать, а разумные доводы в расчёт не идут, ведь тогда придётся принимать собственное ответственное решение.

– Ладно, проехали, – продолжил он, – а вот только давно тебя хотел спросить, кто эту бучу тогда затеял? Ведь про эти отклонения до определённого момента никто не знал, а после остекления никто и не узнал бы никогда. Сам-то ты вряд ли стал бы так подставляться…

– Работал тогда в нашей конторе один технадзор, – ответил я. – Заметил…. Я пытался ему объяснить, что всё уже продумано, что будет скандал, что на несущую способность не влияет, что всё равно получится так, как я говорю, и это оптимальный вариант…. Он ни в какую, боялся ответственности. В результате внеочередная планёрка, мне выговор, две недели остановки работ до принятия решения. Несколько организаций две недели его принимали. В результате решение – делать так, как я говорил с самого начала.

– Специфика большой конторы, – продолжил я. – Вместо решения передают по цепочке вверх или вниз, в зависимости от обстоятельств, а там тоже некому принимать решения – либо из-за недостатка квалификации, либо из-за недостатка желания. Проблема уходит на второй, а иногда и на третий круг, подключаются новые и новые люди, всё искажается, и результат непредсказуем. Поэтому я и ушёл тогда из конторы и открыл собственное дело.

– Я сделал примерно то же самое и примерно по тем же причинам, – ответил Игорь, – только на полгода позже. Закончил все пусконаладочные работы по оборудованию, ввёл эту клинику в эксплуатацию, сдал дела и уволился.

– Хорошее было время, – продолжил он. – Впереди открывались громадные перспективы, я был уверен в своих силах, знал, как надо и как не надо работать, казалось, что можно весь мир перевернуть.

– Знакомое чувство, – ответил я, – только у меня это было во второй раз, первый опыт получился не самым удачным, поэтому никаких иллюзий не было, к будущим переменам я относился спокойно, считая, что просто для этого время пришло.

– А я тогда вообще ни к чему не мог спокойно относиться, – сказал Игорь, – во всём видел крайности. Белое было слишком белым, а чёрное – чернее некуда, наверное, потому, что встретил её. Помнишь Машу? Она была представителем поставщика медицинского оборудования. Первая партия пришла ещё при тебе.

– Нет, – ответил я, – не пересекались.

– А мы вот пересеклись, – сказал он. – Да так, что у меня башню напрочь снесло. Я раньше даже представить не мог, что такое бывает.

И Игорь достал фотографию.

Я посмотрел на этот плоский цветной кусочек картона, который не мог передать ничего, кроме изображения: на нём, на фоне какого-то развесистого дерева, стояла женщина лет 30 в полный рост. Она была в полупрозрачной накидке из шёлка, под накидкой, кроме купальника, ничего не было.

Стройные ноги, хорошая фигура, под купальником угадывалась красивая грудь, довольно короткая стрижка, миловидное лицо, губы изгибались в чуть заметной улыбке, а в больших глазах читалась лёгкая ирония.

Приятная женщина, на первый взгляд не красавица, но чем-то притягивала к себе.

– Снимок из Турции, всегда ношу его с собой, – объяснил Игорь. – Вроде бы и расстались уже давно, а всё никак не успокоиться. Смотрю на эту фотографию, вспоминаю, как всё у нас было – целых два года счастья, – становится легче. Каких бы женщин ни встречал после неё, ничего не чувствую. В сравнении с ней всё становится серым и унылым, руки опускаются, ничего не радует.

– Ну, если так, – сказал я, – нужно же что-то делать. Встретиться с ней, поговорить, как-то исправить всё. Она замужем, у неё кто-то есть?

– Эх, Володя, если бы всё было так просто, – ответил он. – Исправить ничего нельзя. Что тут можно исправить, если она меня не любит? А встретиться с ней… мы в принципе и не расставались, она была и до сих пор есть третий учредитель в нашей компании, правда, последнее время мы с ней видимся редко, это тяжело для обоих, благо возможность для этого есть, совместных проектов у нас не осталось.

– Что-то я не пойму, – сказал я. – Слишком у вас всё запутано.

– Да что тут непонятного, Володя, – ответил он. – Всё предельно просто, почти классический случай…

Рассказ Игоря

После того как ты свернулся и уехал, остались пусконаладочные работы: газовая котельная, системы отопления, вентиляция, электрика, автоматика и, наконец, медицинское оборудование, поставками, монтажом и пуско-наладкой которого занималась Маша.

Оборудование дорогое, не всё билось по номенклатуре. Как обычно, при отгрузке кое-что перепутали, сроки сдачи объекта могли сорваться, а это, сам понимаешь, и штрафные санкции, и рейтинг. Но Маша выполнила всё просто блестяще, нашла варианты замены, всё согласовала, организовала доставку, ускорила работы по монтажу и пуско-наладке, в результате у нас даже остался некоторый запас по времени.

Она прекрасно умеет работать. Как ураган, сплошное движение, десятки разных вопросов решает на одном дыхании и увязывает их между собой. Просто чудо, а не женщина.

Тогда нам приходилось с Машей плотно взаимодействовать. Я предоставлял ей фронт работ и контролировал готовность смежников – электрика, водопровод и другие сети.

За работой мы много разговаривали, и нам было интересно друг с другом.

Маша мне очень нравилась, я ей, видимо, тоже и она, как и я, в тот момент была одна.

Ты же, наверное, помнишь, мне было тогда уже 42, но женат я никогда не был. Короче говоря, достаточно зрелый, в чём-то уже перезрелый мужчина, а влюбился, как мальчишка, до умопомрачения.

Тогда я не понимал, не хотел понимать, да и не смог бы понять, что Маша меня не любит. Ей было хорошо со мной, возможно, моя страсть её привлекала, возможно, она думала о серьёзных отношениях, в её возрасте любая нормальная незамужняя женщина об этом думает. Возможно, мы ещё долго могли бы оставаться с ней вместе и быть при этом относительно счастливы, но я сам всё испортил.

В тот момент для меня всё смешалось – работа, любовь, радужные перспективы. Дальше своё новое дело, я и Машу в это втянул, вместо того чтобы просто на ней жениться, пока была такая возможность.

Но тогда я об этом не думал, а она не настаивала. Тогда, как и всегда, на первом месте у меня стояла работа. А после того как я открыл своё дело, работа заполнила собой всё.

Мне казалось в тот момент правильным, что мы с Машей всё время вместе. Я радовался, что всё у нас общее. Мне казалось, что это сближает нас ещё сильней.

Да, в сущности, так и было, мы оба были трудоголики….

Кроме меня и Маши учредителем был ещё один человек, он имел хорошие связи и гарантировал пакет заказов на год вперёд. Рассказывать о нём не хочется, но надо признать, что он выполнил то, что обещал.

Первые два года мы без работы не сидели, и её было столько, сколько мы могли осилить. Сил было много, в сутках 24 часа, и почти всё это время мы были там – в работе, мы были её частью – я и Маша, днём и ночью вместе.

Завтракаем – строим планы на день, приходим в офис – реализуем планы, в обед обмениваемся результатами работы, наступает ужин – подводим итоги дня, секс, и после него строим планы на будущее, не своего – своего дела, своей конторы, и так очень и очень долго, до тех пор, пока эта работа была. А вот когда её не стало, мы оба увидели, что нас больше ничего и не связывает. И если для меня это трагедия, ведь я Машу любил, то для неё – неприятность, да и то только потому, что от прошлого избавиться оказалось непросто. Мы были партнёрами по бизнесу и просто расстаться, сказав друг другу прощай, не могли. Но и оставить наши отношения без изменений было уже невозможно.

Всё произошло не мгновенно. Период нашего отчуждения длился где-то полгода. И опять я упустил свою возможность.

Если бы я всё понял сразу и сразу, как только почувствовал, что в наших отношениях пробежал холодок, не дожидаясь момента, когда мы станем ненавистны друг другу, предложил ей руку и сердце…

Но нет, я был занят другим, нужно было спасать нашу фирму, и я на долгое время выпал из повседневной жизни. Ни о чём, кроме производственных вопросов, не думал, сутками пропадал в конторе, уезжал в командировки, пытаясь расширить бизнес за счёт регионов, и на время просто забыл о своей любви. Я и о Маше вспоминал не часто, мне казалось, что сначала нужно решить глобальные вопросы, а личное может немного подождать.

Тогда, в 2006 году, наш бизнес был на грани разорения, наш третий учредитель нас предал – использовав все наши наработки, открыл собственную компанию. Все заказчики работали непосредственно с ним, ведь это был его административный ресурс, и он увёл их с собой.

Он был по-прежнему обеспечен подрядами, мы же остались без работы.

Правда, дела у него пошли не очень хорошо, это в теории всё просто, но нужно всё-таки иметь опыт для ведения таких дел, да и способности лишними не бывают. Ни того ни другого в нужных количествах у него не было, и последний кризис добил его окончательно.

Мне от этого легче не стало, морального удовлетворения не принесло, я воспринял это равнодушно – к тому времени меня уже ничто не радовало. С Машей мы на тот момент уже расстались, прошлые производственные вопросы я решил, амбиции растерял и, по сути, ни к чему не стремился.

Полная апатия, хотя, если рассуждать логически, я должен был ненавидеть этого человека. Пусть косвенно, но именно он разрушил моё счастье. Его элементарная жадность погубила мою любовь и чуть не погубила дело, которому я посвятил свою жизнь.

Спасти удалось немного: трёхэтажное офисное здание – ты видел, кое-что из автомобильного парка, некоторое оборудование. Остальное пошло с молотка в погашение долгов. На счету тоже ничего не осталось. Начинать пришлось с нуля, ниже, чем с нуля – с минуса.

Поначалу вообще ничего не получалось, и я уже готов был смириться с неизбежностью. Работы нет, людей нет, и никаких перспектив в ближайшем будущем.

Но случилось чудо, мои поездки по регионам даром не прошли, меня запомнили, пригласили участвовать в тендере. Я, ужавшись в цене до минимума, сумел его выиграть.

Фирма выполнила работу достойно и получила новый подряд. Дальше пошло как по накатанной колее, конечно, не так, как раньше, скорее, как у многих, с переменным успехом, но контора выжила.

Впору было радоваться, тем более что динамика развития прослеживалась, ко мне стали обращаться наши прежние заказчики, и в недалёком будущем они могли вернуться все.

Вот только мне уже было всё равно. Я установил для себя необходимый минимум объёмов работ, такой, чтобы просто жить спокойно, а от остального стал отказываться.

Работа, которую я предложил тебе, для меня тоже лишняя, только отказываться от неё нельзя, можно потерять очень важные связи.

Поэтому заключай контракт, действуй – если пройдёт всё гладко, то я завалю тебя подрядами.

*

Мы посидели ещё немного молча.

Добавить к своему рассказу Игорь ничего не хотел.

Я тоже молчал; после такого рассказа, что бы я ни сказал, всё прозвучало бы настолько неуместно, что не стоило и рта открывать.

Мы рассчитались и вышли из бара. Я поймал Игорю такси.

– Жду тебя с исправленным предложением, – сказал он, садясь в такси. – Точнее по времени определимся в понедельник, секретарь позвонит.

И он уехал.

Проводив взглядом такси, я вернулся к своей машине, которая была припаркована возле офиса Игоря.

Напротив моего «форда», наглухо перегораживая выезд, стоял серебристый «мерседес».

«Ну что за люди», – подумал я, оглядывая парковку: мест было предостаточно.

Я вошёл в здание, на вахте сидел охранник неопределённого возраста в камуфляжной форме.

– Мужчина, вы к кому? – остановил он меня.

– Не к кому, а зачем, – ответил я и обрисовал ему ситуацию.

– А вы в курсе, что припарковались у офисного помещения, а здесь парковочные места только для сотрудников? – с некоторым вызовом сказал мне охранник.

– Послушайте, не мне вас учить, но мне кажется, вы должны помнить, – раздражённо ответил я, – вы лично записывали меня в свой журнал. Да, я не сотрудник, я посетитель Игоря Петровича, и это парковочное место мне указали, когда я приехал на вашу стоянку.

Охранник слегка изменился в лице – видимо, не ожидал, что владелец какого-то «форда» может быть посетителем шефа.

– И уберите, пожалуйста, «мерседес» с проезда, – добавил я.

– Вы, ради бога, не волнуйтесь, – ответил он, – я ведь этого знать не мог, я заступил на смену 30 минут назад и вас записывал не я. Сейчас всё исправим.

Взяв в руку телефонную трубку, он набрал номер, дождался, когда на том конце ответят, сказал:

– Извините за беспокойство, Мария Ивановна просила позвонить, когда появится владелец «форда».

Повернувшись ко мне, охранник сказал, нагло улыбаясь:

– Ну вот, сейчас кто-нибудь спустится.

Прошло несколько минут, и из лифта вышел широкоплечий мужчина в строгом костюме, со стрижкой «под ёжик» и характерным выражением лица.

– Вы владелец «форда»? – обратился он ко мне.

– Да, – просто ответил я.

– Пройдёмте, – сказал мужчина и, не оглядываясь, вышел во двор.

Мне ничего не осталось, как пойти за ним следом.

– Ты уже не первый, кто ставит сюда свою машину, – начал этот тип. – Вокруг на самом деле не всегда есть, где припарковаться. Но здесь, у офиса, – частная территория. Сейчас ты сядешь за руль своей лохматки, я освобожу тебе проезд, и ты спокойно уедешь. На первый раз я тебе ничего не сделаю.

Я даже растерялся от такой наглости, но это очень быстро прошло, и, может быть, то, что мою любимую машину, которой было чуть больше двух лет, назвали лохматкой, зацепило, но я не сдержался.

– Послушай, ты, – почти закричал я, – я и так уезжаю, только хамить не надо.

Последовала мгновенная реакция, я даже не заметил, как всё произошло. Вот я стоял рядом со своей машиной – и вот уже дверь в моей машине распахнута, а я сижу на сиденье водителя.

В промежутке между этими двумя состояниями я, видимо, получил два удара, в грудь и лицо, – я еле мог дышать с перебитым дыханием и жутко болел нос, из которого сочилась кровь.

Этот тип стоял рядом и внимательно смотрел на меня. Затем, по-прежнему молча, аккуратно закрыл дверь моей машины, сел в «мерседес» и отъехал.

Всё было более чем красноречиво.

Сопротивляться дальше не имело смысла.

Я завёл двигатель и переехал в дальний конец стоянки – нужно было немного прийти в себя.

Я видел, как на место, где только что стоял мой «форд», он припарковал «мерседес», вышел из машины, поставил её на сигнализацию и скрылся в здании офиса, ни разу не

посмотрев в мою сторону.

«Что это было? – спрашивал я себя. – Зачем такая бессмысленная жестокость? Что это за человек? И как он связан с Игорем?»

В первый момент хотелось набрать номер, позвонить Игорю и всё у него расспросить, но нет, думал я, хватит на сегодня разговоров, да и выглядеть это будет глупо и несолидно. Дали по лицу маленькому мальчику, он заплакал и побежал жаловаться: помоги, дядя Игорь, меня обидели, накажи хулигана…

Нелепая ситуация.

Пока я так думал, дыхание восстановилось, но боль в носу, наоборот, несколько усилилась. Платок, который я к нему прижимал, весь пропитался кровью.

Только этого не хватало, думал я. Вместо того, чтобы поскорее отсюда уехать, видимо, придётся снова войти в это здание, поискать уборную и промыть нос.

Я посидел ещё немного, но моё состояние только ухудшилось, платок можно было выжимать, он уже не справлялся с моим кровотечением. Маленькие ручейки крови стали стекать по моей руке за лацканы пиджака.

Вот гад, что он мне там повредил, пытался понять я. Нос, наверное, сломан, ведь никогда не страдал от несвёртывания крови. Я догадывался, что теперь просто промыть нос уже не получится и что, скорее всего мне потребуется помощь.

Я вышел из машины, состояние было – хуже некуда, кружилась голова. Кроме носа, после того как я начал двигаться, заболели рёбра, меня начало мутить.

Сейчас я потеряю сознание и сдохну, как собака, на этой стоянке, думал я. Только бы дойти хотя бы до охранника на входе.

В тот момент мне уже было всё равно, я был готов обратиться за помощью даже к этому человеку. Я был почти уверен, что охранник видел всё, что со мной случилось, на своём мониторе – перед входом стояла видеокамера. Скорее всего, он посмеивался, глядя на это жестокое кино. Я предполагал, что этот человек знал заранее, что случится, когда звонил по телефону. Знал и не предупредил, ничего не сказал, я для него пустое место, и, наверное, когда на его глазах унижают человека, то ему в основном смешно.

Всё так, думал я, но просить о помощи здесь больше некого, и если он мне сейчас не поможет, возможно, я умру от потери крови, а он может стать убийцей.

Я еле шёл, слегка опираясь на попадающиеся по пути машины, каждое мгновение ожидая, что сознание может покинуть меня. Десять минут длился мой невероятно трудный путь. Я открыл парадную дверь, слегка испачкав её ручку своей кровью, увидел удивлённые глаза охранника – наверное, у меня был ещё тот видок. Одновременно с этим раздвинулись створки лифта в противоположной стене холла. Из него вышел тот самый тип, заслоняя своим телом какую-то женщину.

– Ты чего, мужик, так ничего и не понял? – услышал я его голос. – Да я сейчас…

Что он сделает сейчас, я так и не узнал. Я упал, обессилев, на мраморный пол, сильно ударившись головой, и потерял сознание.

Сознание очень медленно возвращалось ко мне. Я понял, что лежу на спине на чём-то твёрдом. Лежу с закрытыми глазами и чувствую нестерпимый белый свет, который пробивается сквозь закрытые веки.

Я зажмурился сильнее, и глазам стало легче.

– Доктор, по-моему, он приходит в себя, – услышал я женский голос.

– Как не вовремя, – ответил мужчина. – Мы ещё не успели швы наложить.

– Владимир Михайлович, если вы меня слышите, – продолжил мужчина, – глаза лучше не открывать, операционные светильники пока выключить не могу. Нужно потерпеть, я ещё не закончил. Сейчас будет немного больно, я должен зашить рассечённую бровь и наложить два шва на вашем лбу. Если будете лежать неподвижно, швы получатся аккуратные и, когда всё заживёт, почти не будут заметны.

Я всё слышал, но отвечать не хотелось. Как страус, который прячет голову в песок, я скрывался в своей бессознательности. Я не хотел возвращаться. Почему? Я пока не мог этого объяснить, я был слаб, мне было трудно логически мыслить, но в то же время это понимание и не требовало объяснений, их можно было подобрать позднее. Находясь в пограничном состоянии, я мог взглянуть на свою жизнь со стороны.

Я ужаснулся.

Реальность безобразно топорщилась во все стороны, и в ней я чувствовал себя полным ничтожеством. Случай на парковке – жалкий эпизод, маленький фрагмент моего бестолкового движения по жизни. Это было закономерно, и этого не могло бы случиться, будь я другим, – я никогда не оказался бы в то время и на том месте…

Я лежал и не шевелился, мне казалось тогда, что достаточно так вот лежать, ничем не выдавая своего присутствия, и эта неприглядная реальность никогда не наступит.

– Лиза, – сказал мужской голос, – пристегни на всякий случай его руки и ноги и придержи его голову.

Эти голоса я слышал приглушённо, словно был от них очень далеко. Боль появилась, но была слабой, еле ощутимой, видимо, я ещё не до конца пришёл в себя.

Через некоторое время доктор, а мужской голос, скорее всего, принадлежал именно ему, сказал:

– Ну вот, швы наложены. У меня на этом пока всё, а вы, Лиза, поставьте ему бандаж на сломанный нос, после отвезите его в кабинет томографии, затем можете отправлять в палату. Там поставьте капельницу – витамины, укрепляющие. Будет жаловаться на боли, сделаете обезболивающий укол. Позже, когда он окончательно придёт в себя, дайте мне знать, я хочу осмотреть его ещё раз.

– Скоро всё будет хорошо, неделька – и будете как новенький, – сказал доктор и слегка похлопал меня по плечу.

Я лежал на спине, глаза были закрыты. Яркий свет по-прежнему не позволял мне их открыть, но если честно, я был этому даже рад. Там, за границей света, Лиза колдовала над моим лицом.

Я лежал неподвижно, зажмурившись, оттягивая неизбежное настолько, насколько это было возможно.

*

Операционные светильники погасли.

– Всё, больной, можно открывать глаза, но головой резких движений старайтесь не делать, – сказала Лиза, закончив свои манипуляции.

Я сделал так, как она сказала, и открыл глаза.

Реальность вновь ворвалась в моё сознание, заполнив его без остатка, и я, приходя в себя, снова стал её частью.

– Уф, – с облегчением вздохнул я, думая: ну наконец-то очнулся, а то лезет в голову всякая ерунда.

В операционной был мягкий свет, стройная девушка в белоснежном халате внимательно вглядывалась мне в глаза.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она. – Голова не кружится?

– Пока лежу, вроде бы не кружится, только болит, – ответил я.

– Болит – это не страшно, значит, чувствительность сохранилась, и это уже хорошо. И тут ничего не поделаешь, придётся терпеть, удар-то ведь был нешуточный – с размаху головой о мраморный пол. Давайте сделаем вот что, – продолжала она, – сейчас я опущу операционный стол, на котором вы лежите, и вы с моей помощью попытаетесь сесть. При первых же признаках головокружения сразу сообщите мне.

– Давайте, – ответил я.

А сам подумал: как-то странно всё, не слишком ли много внимания моей персоне? Операционная – при пустяковой царапине, сам доктор накладывал швы, теперь эта девушка-медсестра, трепетно заботящаяся о моём здоровье…

Я, честно говоря, врачей не любил, обращался к ним очень редко и в больницах давно не был. Считал, что компетентных врачей почти нет, а врачей, которые с таким вниманием относятся к пациентам, вообще не существует. Предполагал, что в больницах сейчас творится черт знает что, но, оглядевшись вокруг, готов был пересмотреть своё мнение.

Всё сверкало стерильной чистотой, множество каких-то современных аппаратов располагалось по периметру этой операционной, мягкий свет не беспокоил глаза, тишина хранила покой – настоящая образцовая клиника.

Про учтивость медсестры и доктора я уже не говорю, они не подлежали сомнению. Об их компетентности можно было догадываться.

Что ж, поглядим, что будет дальше, думал я.

*

Палата, в которой я оказался, была рассчитана на одного человека. Удобная широкая кровать, которую можно было трансформировать во всех направлениях. У кровати пульт с многочисленными кнопками. Большое окно во всю стену, занавешенное шторами светлых тонов. На стене висел большой плоский телевизор. На прикроватной тумбочке стояли живые цветы.

Всё в этой палате выглядело новым и дорогим, словно её только вчера отремонтировали и наполнили новыми вещами и оборудованием. Это была палата для богатых пациентов.

Я не был богат, и меня это несколько насторожило.

Лиза отказалась давать объяснения.

– Потерпите немного, Владимир Михайлович, скоро придёт Эдуард Львович – так звали моего лечащего врача – и всё вам расскажет. А сейчас посмотрите вот сюда, – сказала она, показывая на пульт у кровати. – Эта кнопка – вызова медсестры, синяя кнопка – снизить температуру в комнате, красная, соответственно, повысить. Вот эти со стрелочками – приоткрыть, закрыть окно. Кнопки ниже красной линии регулируют положение кровати, но ими лучше самостоятельно не пользоваться, и мы в целях безопасности их отключили, оранжевые – открыть, закрыть шторы…

– Лиза, сжальтесь надо мной, – застонал я. – Вы же помните, у меня голова болит. Это мне сейчас всё равно не запомнить.

Она улыбнулась.

– Хорошо, Владимир Михайлович, – сказала она, – в любом случае, если что-то понадобится, жмите кнопку вызова, и я сейчас же к вам приду. Вы у нас особый пациент. И я ваша персональная медсестра. Если вам пока больше ничего не требуется, не буду вас беспокоить. Как только будут готовы результаты томографии, к вам придёт Эдуард Львович. Ужин в 20.00, меню с вариантами выбора блюд на прикроватной тумбочке, там же буклет с описанием услуг нашей клиники. Ваш сотовый телефон в ней же на нижней полке. Эдуард Львович не хотел разрешать вам им пользоваться, но я его уговорила. Вам же наверняка необходимо позвонить жене или что-то срочное по работе…. Извините, совсем заболталась…. Вызывайте в любой момент.

И она вышла.

Я посмотрел на стену перед собой. Там над плазменной панелью телевизора, висели часы. Они показывали 18.49.

Невероятно, – думал я, – ещё нет и семи, а событий столько, что на несколько дней хватит. Этот день, как резиновый, тянулся и никак не мог закончиться.

На глаза попался телефон.

Звонить никому не хотелось.

Жена сегодня вернётся поздно, и до десяти вечера беспокоиться не будет, рассказывать ей о случившемся пока не было желания. Детей тем более будоражить незачем, со мной ничего серьёзного, а у них своя жизнь.

Работа, думал я, тендер, заказ Игоря, даже не знаю, как теперь после этого мы будем взаимодействовать. Себя в этой ситуации я винить не мог, но, возможно, он будет чувствовать себя виноватым. По крайней мере, это событие заставит его чувствовать себя некомфортно в моём присутствии – всё это случилось на его территории, а тот тип, скорее всего, работает на него. Можно, правда, ничего ему не говорить. Но как быть с понедельником? Я к нему не попаду, из больницы меня ещё не выпустят, да с такой внешностью и не стоит перед ним показываться. С другой стороны, думал я, всё это мелочи, можно передоговориться о встрече по телефону, можно передать ему подготовленные документы через кого-то ещё. Возможности есть, нужно только решить, как лучше. Нет ничего невозможного. Мне эта работа нужна, и я должен в любом случае её получить.

Я взял телефон и набрал номер своего начальника ПТО.

– Антон, привет, – сказал я. – Извини, что звоню поздно, рабочий день уже закончился, но дело не терпит отлагательств. Мне пришлось уехать, возможно, на неделю. Ты остаёшься в конторе за старшего. Особых дел сейчас нет, кроме работы, которую мы с тобой просчитывали. И здесь всё срочно. Нужно сделать две вещи: Первое и самое главное – откорректировать коммерческое предложение. Конечная цифра должна быть не более 540, где-нибудь 539 восемьсот с чем-нибудь, раскидай это пропорционально объёмам. Исправленное коммерческое предложение обязательно должно попасть на стол заказчика в понедельник.

Второе, менее срочное, на это у нас есть вся следующая неделя – подготовить пакет документов для участия в тендере. На нашу почту от заказчика должно было прийти письмо с перечнем необходимой документации. Надеюсь, что к самому тендеру мне вернуться удастся. Ну как, справишься без меня?

На том конце провода повисло многозначительное молчание.

Естественно, Антон не в восторге от моего звонка, думал я, естественно, в выходные у него были свои планы, которые из-за меня придётся подвинуть, и потом, это я был владельцем конторы и по определению должен был работать днём и ночью в будни и выходные. Он же, являясь наёмным сотрудником, этого был не должен, с ним нужно было договариваться.

– Ну, так как, Антон? – повторил я свой вопрос.

– Володя… ты, что ли? Помехи на линии, ничего не слышу… – раздался голос в трубке.

Я задохнулся от злости, мгновенно переполнившей меня. Ещё немного, и я выдал бы всё, что думаю по этому поводу, но трубка снова ожила.

– Ладно, босс, пошутил, – сказал Антон. – Всё слышал, всё сделаю. Куда ты уезжаешь, не спрашиваю, не моего ума дело, вернёшься, захочешь – расскажешь, но твоя просьба разрушила все мои планы, и тебе это будет дорого стоить.

– Договорились, вернусь – обсудим, – сказал я хмуро. – И ещё, Антон, не шути так больше, у меня чуть мозг не взорвался, а ещё пара секунд – и твой бы взорвался тоже.

– Хорошо, Володя, не буду, – рассмеявшись, ответил он. – Отдыхай за нас обоих. Счастливого пути.

– Спасибо, – ответил я. – Если что – звони.

И отключил телефон.

Ну вот, думал я, одной проблемой меньше. Похоже, Антон решил, что я еду отдыхать. Разубеждать его не было ни сил, ни желания, интересно, что он подумает, когда я вернусь с разбитым носом.

Остаётся ещё разговор с Игорем, думал я. Нашу встречу пока никто не отменял, но ему я буду звонить ближе к понедельнику, и это не самый горящий вопрос, а вот разговор с женой намного важнее, и здесь всё непросто.

Нужно будет объяснить моё отсутствие, а правду говорить совершенно не хочется. Как-то язык не поворачивается рассказывать всю эту историю про стоянку, потерю сознания, больницу…

Кроме того, она совершенно точно бросит всё, примчится сюда и будет сидеть со мной до утра. Для меня это совсем неплохо, но ей нужно завтра на работу, она не выспится, и ей будет тяжело, тем более что в этом нет никакой необходимости.

Вдобавок ко всему я почему-то чувствовал, что здесь, в больнице, мне лучше оставаться одному.

Почему, думал я, странное ощущение…

Ладно, решил я, конец раздумьям, звонить жене буду позже, а к тому времени что-нибудь придумается.

Я снова взглянул на часы, стрелки показывали 19.10.

Такое ощущение, что время почти остановилось, снова подумал я.

Вставать с кровати было пока нельзя. Капельница, которую поставила Лиза, опустела только наполовину. Я устроился поудобнее и, видимо, уснул.

*

Лёгкий стук в дверь заставил меня проснуться.

Открыв глаза, я не увидел рядом с кроватью капельницу, видимо, пока я спал, Лиза её убрала. Зато я увидел доктора, который вошёл в мою палату.

– Как мы себя чувствуем? – спросил Эдуард Львович.

– Голова немного болит, но в целом значительно лучше, даже нос почти не беспокоит, – ответил я.

– Лиза, она почти волшебница, – ответил он. – Одним прикосновением лечит, плюс очень хорошая мазь, не буду забивать вам голову сложным названием. А ведь у меня для вас, Владимир Михайлович, хорошие новости, – продолжил он. – Получил результаты томографии, и, представьте, никаких отклонений не обнаружил. Я очень опасался, что потеря сознания вызвана серьёзным сотрясением мозга, но, к счастью, это не так. Видимо, причиной были потеря крови, тоже, честно говоря, незначительная, общее переутомление и стресс от случившегося, это бывает.

Так что отлёживайтесь, на завтра-послезавтра я назначу вам укрепляющие ванны, лечебный массаж, у нас очень хорошие специалисты, даже экстрасенс в штате имеется, по желанию можно поправить энергетику, пациенты его хвалят. А дальше смотрите сами, будете готовы – в понедельник можно и выписаться. Как говорится, у нас хорошо, а дома лучше.

– И кстати, у вас сегодня в 20.30 посетитель, – добавил доктор. – Обычно мы не разрешаем посещений после 20.00. У пациентов ужин, многие после него хотят отдохнуть, но тут случай особый, Марии Ивановне мы отказать не можем, она наш ангел-хранитель, да и вы должны быть ей благодарны, это ведь она вас к нам привезла.

Доктор меня изрядно заинтриговал, посетитель – незнакомая мне женщина. Хотя такое имя я вроде бы недавно слышал, но нет, сразу не вспомнить…

– Отдыхайте, набирайтесь сил, – продолжил он. – Скоро ужин, кстати, у вас нет никаких ограничений в выборе блюд, можете выбирать, что вашей душе угодно, естественно, в пределах нашего больничного меню, а здесь, как вы сами понимаете, питание диетическое.

– А скажите, доктор, Мария Ивановна… она имеет к этой клинике какое-то отношение? – спросил я его, пытаясь хоть что-то понять об этой женщине.

– Самое прямое, – ответил доктор. – Мария Ивановна, если разобраться, и есть эта клиника.

Увидев мой удивлённый взгляд, он тут же поправился.

– Я имею в виду, – сказал он, – что все эти прекрасные палаты, оборудование, да практически всё остальное, что мы здесь имеем, – это только благодаря ей. Она не единственный учредитель, есть и другие, но она всё равно здесь самая главная, главная по духу. С ней считаются все, с ней невозможно не считаться, и кроме того она просто замечательный человек, но вы об этом наверняка знаете сами.

Ничего я не знал, мало того, я окончательно запутался. У меня никогда не было знакомых женщин-медиков. А владельцы клиник – это вообще не мой уровень.

Мне стало немножко не по себе.

– Так вот, – продолжал доктор, – Мария Ивановна лично попросила, чтобы мы сделали для вас всё возможное, и я надеюсь, что с вашей точки зрения всё именно так и выглядит. Не хотелось бы огорчать эту женщину.

– Всё замечательно, доктор, – ответил я, – упрекнуть вас не в чем, для меня такое прекрасное обслуживание, мягко сказать, несколько необычно. Говорю это искренне и без всякой иронии. Непонятно даже, чем я такое заслужил…

– Об этом вам лучше спросить Марию Ивановну, и извините меня, но мне пора, – сухо закончил он и вышел из моей палаты.

Мне показалось, что он слегка обиделся, но копаться в причинах этого мне не хотелось. Я таких причин не видел, а врачи, с их узкой специализацией, видимо, воспринимают всё по-своему.

*

Когда доктор вышел, часы на стене показывали 19.55.

Подошло время ужина. Как только эта мысль сформировалась в моей голове, я понял, что жутко проголодался.

Встав с кровати, я почувствовал некоторую слабость, пришлось снова ненадолго присесть.

Ничего удивительного, думал я, слишком уж длинным оказался этот день. Но как бы там ни было, мне хотелось сходить в больничную столовую самостоятельно, нельзя же постоянно лежать, так можно и по-настоящему заболеть. Но для начала нужно было выяснить, есть ли тут вообще столовая в привычном понимании этого слова. Может быть в этой суперклинике еду готовили сугубо индивидуально для каждого пациента и подавали исключительно в постель?

Я вышел за дверь и сразу же наткнулся на удивлённый взгляд Лизы. Она сидела за маленьким столиком, на котором стояли лекарства и были разложены папки, похожие на медицинские карты.

– Вы куда? Владимир Михайлович, вам же нельзя выходить, – просительно сказала она.

– Не волнуйтесь, Лиза, – сказал я, – у меня совсем недавно был доктор, и он сказал, что я практически здоров. Некоторая слабость есть, но я потихонечку, вдоль стеночки. Чувствую, что пора начинать двигаться. Вы лучше, Лиза, расскажите, есть ли тут столовая, а если есть, как до неё добраться. Очень уж есть хочется.

Лиза подробно объяснила всё. Столовая была расположена на втором этаже. Пациенты, которым было разрешено двигаться вне палаты, и которым не было назначено индивидуальное питание, могли её посещать.

– Но вы точно нормально себя чувствуете? Вам точно не нужна помощь? – никак не могла успокоиться она. – Нет, я не имею права отпускать вас одного, я вас провожу.

Я не стал возражать, ведь это её работа. Как-никак персональная медсестра.

*

Столовая занимала половину второго этажа этого здания. Это не была столовая в привычном понимании. Не было ни окна раздачи, ни подносов, ни полок за стеклом, где были бы представлены варианты блюд.

Мы попали в огромный зал, в котором увидели столики под белоснежными скатертями, редко расставленные на начищенном до блеска паркете.

Мы с Лизой уселись за один из них. Практически мгновенно рядом с нами материализовался официант и положил передо мной и Лизой меню.

– С вашего позволения, могу порекомендовать, – приглушённым голосом начал он, – очень хорошее овощное рагу со сложным соусом, к нему паровые котлетки или говядина, но говядина несколько пресновата. Салаты в большом ассортименте, на выбор, всё великолепно приготовлено, то же касается и десертов. Напитки на выбор – чай, кофе, минеральная вода, соки.

Мы сделали свой заказ.

В отдалении за такими же столиками сидели другие пациенты, неторопливо ели и вели тихую непринуждённую беседу.

Какая же это столовая, думал я, это настоящий ресторан, причём не из дешёвых.

Сегодняшний день становился всё более и более насыщенным.

*

В больничном ресторане мы с Лизой провели довольно много времени – за ужином, за лёгкой беседой с милой девушкой оно пролетело для меня незаметно. Я совсем забыл, что меня ждёт посетитель, незнакомая мне женщина, о которой упоминал Эдуард Львович.

Когда мы вернулись, у двери в мою палату стояла она.

Безупречная фигура, дорогая элегантная одежда, подчёркивающая эту безупречность, длинные светлые волосы, уложенные в модную причёску, лёгкий макияж и, наконец, большие голубые глаза, в которых светились спокойная уверенность и сила.

Она была очень привлекательна, но настолько же и недоступна.

– Отсутствуете на рабочем месте, Лиза, – сказала она.

– Мария Ивановна, я же сейчас персональная медсестра и сопровождала пациента в столовую, – оправдываясь, ответила Лиза.

– А пациенту можно самостоятельно передвигаться? – спросила женщина.

Тут я решил, вмешаться.

– Не ругайте Лизу, Мария Ивановна, – сказал я, – Эдуард Львович сказал, что моему здоровью ничто не угрожает.

– Рада это слышать, – ответила она. – Не пригласите меня в палату? Нам нужно поговорить.

Я открыл дверь, и мы вошли.

*

Мы сели за стол у окна, и Мария Ивановна, внимательно оглядев меня, сказала:

– Досталось вам прилично.

– Доктор обещал, что через неделю я снова буду как новенький, – ответил я.

– Да, лечить они могут профессионально, – ответила она, – но тут как при ремонте новой машины, которую разбили. Можно всё исправить, ничего не будет видно, и не узнаешь, что был ремонт, только новой эта машина уже не станет никогда.

– Если продолжать аллегорию, – ответил я, – то тут скорее ремонт подержанной машины: поменяли детали, сделали профилактику, и теперь она стала как новая. Выглядит посвежее и бегает побыстрее.

Мария Ивановна улыбнулась.

– Но как бы там ни было, Владимир Михайлович, я очень виновата перед вами, – сказала она.

– Как? – удивился я. – Вы-то тут при чём?

– Тот серебристый «Мерседес» на стоянке, помните? Это была моя машина, – ответила она.

В самый первый момент я даже не нашёлся, что на это ответить.

Я смотрел на неё, и постепенно мозаика стала складываться в связную картинку.

Женщина за спиной того типа в лифте. Имя – Мария, такое же, как имя женщины Игоря, и такое же, как назвал тот охранник, совершая звонок. Изображение на фотографии – безусловно, это была она, хотя сейчас и выглядела намного привлекательней. Наконец, поставки медицинского оборудования в рассказе Игоря и здесь, в этой клинике.

Как же всё перепуталось!

Ничто в её облике не говорило об её истинной сущности. Солидная, привлекательная, интеллигентная женщина…. Неужели все бандиты из тех, что покруче, сегодня выглядят так, что сразу не догадаешься, кто они, думал я. Всё настолько перемешалось, что понять это можно только тогда, когда они начинают действовать.

Она смотрела на меня совершенно спокойно, не отводя взгляда, и, видимо, ждала вопросов с моей стороны. А я смотрел на неё. Смотрел и понимал, что если бы не тот случай на парковке, то я утонул бы в её глазах сияющих невероятной решимостью и силой, в их синей глубине. Если бы я не знал, кто она на самом деле, то наверняка поддался бы на её чары, ведь она, и я это чётко видел, была невероятная женщина.

Но я находился в больнице и я знал…

– Мария Ивановна, – сказал я, – вы, наверное, привыкли, что всё в этой жизни происходит так, как хочется вам. Всё получается легко и как бы само собой. А если что-то вдруг не так, всегда можно послать какого-нибудь мордоворота и он добудет для вас это недостающее.

Мне всегда было интересно понять, что думает человек, когда поступает так, как вы. Перегородили выезд, предупредили охрану, чтобы, не дай бог, эта серая мышка, которая попала на вашу запретную территорию, не ускользнула. Видимо, просто так отпустить нельзя, нужно наказать, чтоб неповадно было, да и неинтересно просто отпустить, а так какое-никакое, но развлечение.

Не выясняя ничего, не считаясь ни с чем, просто потому, что, на ваш взгляд, видимо, считаться и не с кем, и незачем. Эта серая масса людей, вас окружающая, не значит для вас вообще ничего. Но среди нас, в этой серой массе, тоже попадаются люди, и я даже не себя имею в виду, что я… Я сам в этой жизни растерял многое, эмоции почти на нуле, и я, возможно, к такому готов, но есть ведь и другие, те, кто после такой ситуации себя уважать перестанут…

Меня понесло, и я уже не мог остановиться, слова выскакивали из меня, складывались во фразы, и этот процесс я практически не контролировал.

Она же внимательно, не отводя глаз, не перебивая, слушала меня, оперев подбородок на скрещённые ладони.

– И, между прочим, Мария Ивановна, – продолжал я, – на этой парковке я оказался далеко не случайно. Я встречался с Игорем Петровичем. И именно он посоветовал мне поставить машину на это место, ссылаясь на то, что оно практически всегда свободно. Другое дело, что после переговоров мы перешли в бар, и спустя некоторое время, после бара, он уехал домой на такси, а я вернулся на парковку один. Вернулся и…

– Вы во многом ошибаетесь, – сказала она, останавливая мой словесный поток, – и это не удивительно. В вашем состоянии трудно разобраться в чём бы то ни было, у вас элементарный стресс. Вам нужно перестать прокручивать эту ситуацию. Нужно попытаться отвлечься от неё, забыть. Это не просто, и в этом, как я уже говорила, моя вина. А я ужасно не люблю чувствовать себя виноватой и хочу загладить свою вину, и, как вы удачно сумели заметить, я легко получаю то, что хочу.

С этими словами она встала, сбросила с себя своё платье и подошла ко мне.

От неожиданности у меня перехватило дыхание, и я чуть было снова не потерял сознание.

Слишком уж быстрым оказался переход в иную реальность…

*

Я лежал на постели один, в чём мать родила, и невидящим взглядом смотрел на часы. Время для меня остановилось окончательно.

То, что совсем недавно произошло, было невероятно.

И невероятно с нескольких точек зрения.

Во-первых, я никак не мог выйти из чудесно-блаженного состояния полной опустошённости, переживая снова и снова, то, что совсем недавно испытывал.

Ничего подобного со мной не было никогда – взрыв наслаждения, бешеный всплеск эмоций, полная потеря своего я. Мне практически ничего не пришлось для этого делать, она, понимая моё состояние, сделала всё сама, мне оставалось просто лежать на спине, отзываясь каждой своей клеткой на искусные движения её тела, и это было незабываемо.

Во-вторых, и это было странно, я не испытывал ни малейшего чувства вины. Я, давно женатый человек, любящий свою жену, не допускающий даже в мыслях возможность измены, мало того, не испытывающий в этом никакой потребности, изменив, считал, что это в порядке вещей.

При этом моё отношение к жене совершенно не изменилось, я любил её по-прежнему и в своей личной жизни ничего менять не собирался.

В то же время, я знал, знал на уровне подсознания, что был запущен некий параллельный процесс, имеющий не меньшее право на существование.

Она ли его запустила, или я сам позволил этому случиться – было неважно. Важно было другое: я раздвоился и теперь был обречён жить в этих двух состояниях, не имея возможности свести две совершенно разные, но при этом равнозначные реальности воедино.

Когда всё закончилось, Мария Ивановна встала и молча оделась.

Я не знал, чувствовала ли она то же, что чувствовал я. По её невозмутимому виду это было невозможно понять.

Одевшись, она снова подошла ко мне, поцеловала в щёку и заглянула в мои глаза.

– Ну вот, – сказала она, – теперь стало значительно лучше, сразу видно, дело идёт на поправку. С такой терапией никакие лекарства не нужны.

– Возможно, я навещу тебя снова, – добавила она и вышла из моей палаты.

*

Из оцепенения меня вывел телефонный звонок.

Я взглянул на экран дисплея – звонила жена. Я совсем забыл о ней и совершенно не был готов разговаривать с ней. Я не стал отвечать, и телефон, прозвонив восемь раз, замолчал.

Быстро ополоснувшись под душем, я оделся в свою пижаму и вновь взглянул на часы. Стрелки этого механизма показывали 22.20.

Со временем точно было не всё в порядке – то тянется, как резина, то стоит, то скачком перепрыгивает на полтора часа.

Что говорить жене, я совершенно не представлял, всё окончательно перепуталось.

Телефон зазвонил снова. Дальше тянуть было нельзя, пришло время ответить.

– Слушаю, – сказал я.

– Ты куда пропал? Не отвечаешь, не перезваниваешь, не иначе как любовницу себе завёл, – сказала она полушутя.

«Она не может знать, что тут произошло», – невольно мелькнула мысль.

Возможно, никогда и не узнает, думал я, уже более менее себя контролируя, в остальном же лучше говорить правду, врать в моём теперешнем состоянии бессмысленно, она сразу догадается, за 25 лет, прожитых вместе, мы неплохо изучили друг друга.

– Извини, Ира, что сразу не перезвонил. Дело в том, что я сейчас в больнице, – ответил я, – но ничего страшного не случилось. Было подозрение на сотрясение мозга, но оно не подтвердилось. Так что я практически здоров, только нос сломан.

– Ты что, в аварию попал? – волнуясь, спросила она.

– Нет, тут другая история, машина цела, можешь не беспокоиться, – ответил я.

– Да плевать я хотела на машину, я о тебе беспокоюсь, – чуть повышая голос, сказала она. – Говори адрес, я сейчас к тебе приеду.

– Ира, приезжать не обязательно, со мной действительно всё в порядке, к тому же посетителей после 20.00 сюда не пускают.

– Как-то очень уж настойчиво ты пытаешься меня отговорить, – ответила она. – И это очень подозрительно. Теперь я просто обязана увидеть, что с тобой.

Ничего не оставалось. Я взял буклет, на его последней странице нашёл адрес и продиктовал его ей.

– Всё, выезжаю, через полчаса буду, – сказала она.

Моя жена, когда требовалось, была очень решительной женщиной. Если она решала что-нибудь, остановить её было практически невозможно.

*

Я вышел в коридор. Можно было, конечно, нажать кнопку вызова, и Лиза пришла бы ко мне в палату, но моя просьба была несколько необычной, и я решил выйти сам.

Лиза дремала на своём месте. Подойдя, я тихонько побарабанил пальцем по крышке стола.

От неожиданности она вздрогнула и проснулась.

– Владимир Михайлович, – с виноватыми нотками в голосе сказала она, – вы уж меня простите, день выдался напряжённый, отключилась полностью, даже ваш вызов не услышала.

– Да не переживайте вы так, – сказал я, – всё это пустяки, никто не узнает. Лучше помогите…

*

– Не знаю даже, что тут можно сделать, – сказала она в ответ на мою просьбу. – В больнице очень строгие правила. Любое нарушение – это большой штраф, а для персонала, помогающего в этом нарушении, гарантированное увольнение.

– Лиза, – сказал я, – вы так говорите, потому что не знаете моей жены. Когда она сюда приедет, а случится это уже минут через 15, и её попытаются остановить, она всю больницу на ноги поднимет – и персонал, и пациентов, в итоге всё равно сюда попадёт, но будет скандал, а он, я думаю, никому не нужен. Что касается штрафа, то если такое случится, я беру его на себя, и в любом случае валите всё на меня, а я подтвержу, что это я вас заставил.

Лиза вздохнула, принимая неизбежное.

– Сегодня в приёмном покое, – обречённо сказала она, – под пандусом главного входа, там, где привозят больных машины скорой помощи, в ночную смену дежурит мой хороший знакомый из службы охраны. Я думаю, что сумею договориться. Опишите, как выглядит ваша жена.

– Брюнетка, стройная, симпатичная, примерно моего возраста, в чём будет одета, не знаю, – попытался подобрать описание я, – зовут Ирина Анатольевна, я думаю, вы её узнаете.

– Хорошо, сейчас я спущусь вниз, встречу вашу жену и провожу её сюда, – твёрдым голосом ответила Лиза, – но вы, Владимир Михайлович, должны мне пообещать, что после этого ни вы, ни ваша жена без крайней необходимости из палаты не выйдете, и будете вести себя тихо. Если вам что-то понадобится, просто нажмёте кнопку вызова.

*

Спустя некоторое время в мою палату вошла Ира. Окинув её внимательным взглядом, с бесстрастным выражением лица подошла к столу, за которым сидел я. В правой руке у неё была довольно объёмистая сумка.

Она поставила сумку на пол и, не говоря ни слова, изредка неодобрительно поглядывая на меня, стала вынимать из неё продукты и складывать их передо мной на стол.

Скоро на больничном столе почти не осталось свободного места. Продуктов было столько, что при желании, забаррикадировавшись, можно было продержаться в этой палате пару недель: Два литровых сока, две пластиковые бутылки с минеральной водой, килограмм апельсинов, столько же яблок, шесть штук спелых персиков, пластиковая коробка с черешней, два батона в нарезке, упаковка масла, вакуумные упаковки какого-то мяса и колбасы, плавленый сыр и пять банок с консервами – тунец, лосось, два типа паштетов и маринованные огурчики.

Интересная ситуация, думал я, похоже, она на что-то сердится. Понять бы на что. Но прямо так всё равно не спросишь, она ответит, что всё нормально, ничего не случилось, пустяки, не бери в голову, но замкнётся ещё больше, и я, не придумав ничего лучшего, задал довольно глупый вопрос:

– И когда ты успела всё это купить?

– Да что тут успевать, по дороге заехала в гипермаркет, в это время там почти никого нет, – ответила она.

– Но, Ира, зачем же столько, здесь есть столовая, и в ней неплохо кормят, – сказал я.

– Опять недоволен, – сказала она. – Что ни сделай – всё не так. Жена о тебе заботится, а ты только и умеешь ворчать. Я прекрасно знаю, какая в твоей больнице столовая. Если питаться только там, ты точно никогда не поправишься. Вот я и купила всякой разной еды, может быть, больше, чем нужно, но я же не знала, в каком ты состоянии и что в этом состоянии тебе захочется.

И она снова неодобрительно посмотрела на меня.

– Но я вижу, тебе и так хорошо, – продолжала она. – Может быть, ты даже не рад, что я к тебе приехала? Может быть, я зря после работы, уставшая, бросила всё, неслась, как ненормальная, через весь город на машине, думая, что тебе плохо, хотела тебе помочь? Что ты молчишь, Володя? Скажи, если всё это зря, то я прямо сейчас и уеду обратно.

Честно говоря, после таких её слов у меня мелькнула мысль сделать то, на что она напрашивается. Послать всё подальше, а там будь что будет, но вместо этого я ответил:

– Ну, о чём ты говоришь, Ира, я тебя ждал и…

Договорить она мне не дала и перебила на середине фразы.

– Не знаю, Володя, кого ты ждал, – сказала она. – Я приехала и вижу, что за столом сидит недовольный тип, вальяжно развалился, прикидывается больным, и это ему не то, и то не это, а у самого только пластырь на носу, и неясно есть ли под ним хотя бы царапина.

– На носу, Ира, у меня бандаж, – ответил я, – нос сломан, болит, и достаточно сильно. Голова раскалывается, а от твоих монологов вообще скоро лопнет.

– Я, между прочим, даже не ужинала, – продолжала она, совершенно меня не слыша, – думала, приеду, посидим, поговорим спокойно. А приехала как к чужому человеку, ни одного доброго слова.

И она заплакала.

Только этого не хватало, подумал я. Какая-то странная ситуация – слёзы, монолог Иры на грани истерики…. Наверно, она просто устала после работы, перенервничала после моего звонка. Торопилась ко мне, думая, что я при смерти, а я и в самом деле почти здоров. В итоге все её волнения и вылились в эти слёзы.

Я не мог видеть её слёз, и я должен был её успокоить.

– Ира, извини, я, и правда не очень хорошо себя чувствую, – начал я, – нос болит, эта больница, куча неприятностей, вот и веду себя как болван.

Я обнял её, поцеловал в мокрые от слёз глаза.

– Не плачь, малыш, прости, я тебя очень люблю, я скучал без тебя, и я очень рад, что ты приехала.

Она молчала, но я чувствовал, что лёд в наших отношениях стремительно тает. Когда он растаял окончательно, она тоже меня обняла.

– Ладно, что уж с тобой поделаешь, тебя всё равно не изменишь, – улыбаясь сквозь слёзы, сказала она. – Я тоже тебя люблю.

И она доверчиво прижалась ко мне.

Я чувствовал в своих объятиях её нежное, родное, знакомое до последней чёрточки тело, вдыхал его запах. Как же я любил так её обнимать, как же я любил эту женщину.

Удивительно: мы 25 лет вместе, а совершенно не надоели друг другу, думал я. Иногда мне кажется, что с годами мы становимся только ближе.

Мы стояли молча, не двигаясь, наслаждаясь этим мгновением, и во мне стало подниматься желание.

– Ого, – сказала она, почувствовав моё возбуждение. – Маленький мальчик, по-моему, что-то хочет?

Я ничего не сказал, просто плотнее прижал её к себе.

– А тебе можно, ты ведь у меня вроде бы больной? – шёпотом на ушко спросила она.

– Сегодня уже всё можно, – ответил я.

Она посмотрела на меня с некоторым удивлением, но нам было уже не до выяснений скрытого смысла моей неудачной фразы. Нам не терпелось поскорей оказаться в постели.

*

Хорошая всё же была эта больница с её отдельными палатами, с телевизором, включив который можно было заглушить почти любые звуки. Учтивый персонал, который не побеспокоит в самый неподходящий момент, и ещё я очень надеялся, что в этой больнице была хорошая звукоизоляция, должна быть хорошей, ведь это больница экстра-класса.

В отдельные моменты с некоторыми звуками телевизор мог и не справиться.

Встретившись здесь, в этой палате, спустя 12 часов после того, как расстались утром дома, мы просто потеряли голову, словно не виделись друг с другом очень много лет и будто все эти годы разлуки только и делали, что копили свою страсть.

А может быть, думал я, оно так и было.

Может быть, проблемы, заботы, каждодневная суета не давали нам возможности по-настоящему раскрыться друг для друга. Может быть, за долгие годы совместной жизни, наши отношения настолько устоялись, что мы забыли, как это делается.

Мы перестали искать в наших отношениях что-то новое, не ждали от них ничего необычного, и как оказалось – зря.

Уникальный случай – моя лёгкая травма, волнение по этому поводу, больница, не располагающая к проявлению нежных чувств, вывели нас из нашего привычного оцепенения и позволили открыть друг в друге новые уголки, до сих пор неизведанные.

Чудесное ощущение, делающее нас намного ближе друг другу.

Как же мне хорошо, думал я, обнимая свою любимую жену, задремавшую на моём плече. Так бы и лежал, не двигаясь, всю жизнь, боясь вспугнуть это ощущение счастья.

Ира открыла глаза. Улыбнулась мне. Придвинулась ближе.

– Знаешь, о чём мы с тобой забыли? – спросила она, возвращая меня к действительности.

– О чём? – в ответ спросил я.

– Когда мы поговорили по телефону, и я сорвалась к тебе, мы совершенно забыли о Томе, – ответила она. – С ним так никто и не погулял. Теперь он сидит там один, бедненький, и плачет.

Том – это на самом деле Томас, наша собака. Но я в который раз поразился женской логике. Забыла погулять с собакой – понятно. Голова была занята другим, переживала, не знала, что со мной, и считала, что нужно скорее добраться до больницы, – хорошо, это тоже объяснимо. Но зачем нужно обязательно перекладывать на меня часть своей ответственности, зачем в таких случаях добавлять это своё «мы».

– И что же теперь делать? – спросил я.

– А что тут сделаешь? Тебя туда не отправишь, ты всё-таки больной, придётся ехать мне, а так не хочется вылезать из твоей тёплой кроватки, – сказала она, прижимаясь ко мне.

– Нет, всё, надо возвращаться, – добавила она, отстраняясь, – а то я никогда не уйду.

Одевшись, она подошла ко мне, поцеловала в щёку, нежно шепнула:

– Мне было очень хорошо, так, как уже давно не было, лучше, наверное, вообще не бывает.

– Мне тоже, Ира, – сказал я в ответ. – Не хочется тебя отпускать. Как насчёт завтра? Приедешь навестить?

– Не знаю, не знаю, – сказала она, улыбаясь, – здесь же всё-таки больница, да и тебе покой нужен. Завтра созвонимся, а там видно будет. Всё, мне пора, а то Томка совсем с ума сойдёт.

– Выздоравливай поскорее, дома всё-таки лучше, – добавила она, поцеловала меня ещё раз и вышла из палаты.

Я снова остался один.

Второй раз за сегодняшний вечер женщины бросали меня здесь, в этой палате.

Похоже, это входит у них в привычку, подумал я.

Я снова взглянул на часы. Одновременно с моим взглядом обе стрелки встали вертикально вверх.

Этот странный и невероятно длинный день, наконец, закончился.

Вставать не хотелось, но на столе осталась лежать груда продуктов и за ночь некоторые из них могли испортиться.

Я встал, выпил соку и загрузил продукты в холодильник.

А говорила – не ужинала, посидим, поговорим, думал я, имея в виду свою жену, а сама, чуть повод появился, сразу уехала. Такое ощущение, что женщины меня только используют, а сам я, как личность, им и не нужен, и даже неинтересен.

Так, поймал я себя, невольно ухмыляясь, я уже начинаю думать о женщинах во множественном числе. Тревожный знак, пора возвращаться в исходное состояние.

И с этой мыслью я пошёл спать.

*

Я лежал на кровати, но мне было не до сна.

События, происшедшие совсем недавно, никак не желали меня отпускать.

Странное стечение обстоятельств и совершенно необъяснимое с точки зрения логики моё отрешённое отношение к случившемуся.

Оно не могло быть таким, думал я. Сколько себя помню, я всегда придерживался определённых правил, их у меня немного, но они есть. И одно из них, и возможно, самое

главное – никаких посторонних женщин после женитьбы.

Это не связано с моим воспитанием, религией или ещё какими-либо ограничениями физического или морального плана. Я просто по-настоящему люблю свою жену, уверен, что именно она и есть моя вторая половинка, и очень дорожу нашими отношениями. Возможностей для лёгкой интрижки, без каких бы то ни было обязательств, за мою не очень короткую жизнь было более чем достаточно, но я не шёл на поводу у своих сиюминутных желаний, я всегда придерживался своего строгого правила.

Тогда, 25 лет тому назад, перед тем как сделать своей жене предложение, я задал себе вопрос: готов ли я к тому, что, кроме неё, у меня других женщин уже не будет? Тогда я без тени сомнения ответил себе: да. И с тех пор ни разу не пожалел об этом.

Всю свою жизнь я хранил верность одной-единственной женщине, и для меня это так же естественно, как дышать.

Я прокручивал свою жизнь, пытаясь найти подтверждение моим мыслям, и находил их на каждом шагу. Память неумолимо разматывала клубок ушедшего времени.

Я вспомнил лето. Наш загородный участок недалеко от Выборга.

Мы с женой очень любим это место. Участок крайний, за его границей сосновый лес, чуть дальше – озёра среди скал, среди почти нетронутой природы.

Под ногами гранит или хвойные иголки вперемешку с песком. И запах, удивительный запах, наполненный северной первозданной чистотой.

Несколько часов, проведённых там, снимают усталость. Отдохнув в этом месте, наполняешься энергией на неделю вперёд.

Мы ездим туда постоянно, всегда, как только появляется такая возможность.

Нередко мы приглашаем туда гостей.

А самый главный для нас день – это 20 августа, годовщина нашей свадьбы. Каждый год в этот день мы устраиваем там настоящий праздник. Приезжают родственники, друзья с детьми и собаками, все, кто нам дорог, и все, кто хотел бы увидеть нас.

В этот день мы накрываем столы в нашем маленьком саду.

В нём несколько яблонь, на которых бывает на удивление много спелых яблок, слива, но плодов на ней почти нет, видимо, наш северный климат не очень для неё подходит.

Две вишни – с ними, как правило, всё хорошо. Обычно к этому дню, они усыпаны гроздьями спелых красных ягод.

Маленький симпатичный сад, в котором к вечеру этого дня плодов будет значительно меньше. Мы специально стараемся сохранить его нетронутым до этого дня.

Приедут гости, будет много детей, и им разрешено в этот день рвать в нашем саду всё что угодно.

Бывает здорово.

К вечеру у гостей поднимается настроение, все становятся непринуждёнными, звучат шутки, тосты, оживлённая беседа, смех. Дети вперемешку с собаками носятся между деревьев, и им тоже весело.

Такая вот ежегодная мини-свадьба.

Потом наши гости заставляют нас целоваться.

Для них это шутка, традиция, но для нас с моей любимой женой всё всерьёз. Раз – и я обнимаю её, покрепче целую в нежные губы, два – мы закрываем глаза и ускользаем из этой вселенной, для нас двоих больше нет ничего вокруг…

Я вспоминал и улыбался, события плавно текли сквозь сознание, к несчастью, постепенно замедляясь, теряя свою чёткость, – видимо, я засыпал.

Я сконцентрировался, и это дало некий толчок, поток событий нашёл своё русло, но это было совсем другое направление.

В моём воображении всплыла удивительно отчётливая картинка, словно я смотрел кино в режиме высокой чёткости, я даже вздрогнул от неожиданности.

Именно кино, потому что просто воспоминанием это назвать было нельзя, словно старый сценарий пьяный режиссёр перекроил на новый лад.

Там, в воспоминаниях, я находился на своём загородном участке, рядом никого не было. Жена ушла в магазин.

Я сидел у мангала в шезлонге, отдыхал и посматривал за приготовлением шашлыков, ждал гостей, которые должны были скоро приехать. Потягивал пиво прямо из бутылки, а у моих ног сидела моя любимая собака – лабрадор по кличке Панда.

Я оглянулся и увидел дом – почти особняк 10 на 15, моя гордость, кирпичный, двухэтажный, пусть с минимальными, но удобствами, очень красивый снаружи, уютный и удобный внутри.

Из распахнутой входной двери раздался голос:

– Володя, не поможешь накрыть на стол?

Это подруга жены и моя любовница звала меня…

Всё, стоп, это невозможно… Я попытался прогнать это воспоминание, но это оказалось непросто. Сначала словно в тумане, а дальше всё более и более отчётливо картинка вернулась. И в этом моём воспоминании я встал, вошёл в дом, прошёл в гостиную.

У стола хозяйничала симпатичная молодая женщина.

– А может быть, ну его этот стол, Машенька, – сказал я, нежно обнимая её и целуя за ушком, – может быть лучше найдём занятие поинтересней?

– Ну, перестань, дурачок, – отозвалась она, – не приставай, потерпи, сейчас не время и не место. Наверняка очень скоро кто-то явится. Или гости приедут, или твоя жена вернётся.

Я отстранился, скорчил дурашливо-обиженную мину.

– Так всегда… задумаешь что-то хорошее, так тебя тут же развернут, пнут под зад, и свободен, – ответил я, посмотрев на Машу.

В ответ получил осуждающе-недовольный взгляд и тут же постарался исправить положение:

– Ладно, Маша, я и сам всё понимаю, извини, показывай, что и куда накрывать.

И тут всё закончилось.

Словно выключили кинопроектор.

Я сидел на кровати, совершенно ошарашенный этим своим воспоминанием, испытывающий нешуточное возбуждение от недавней, теперь уже воображаемой близости симпатичной женщины, той самой Марии Ивановны, что совсем недавно посещала меня в больнице, которая в моём воспоминании легко и непринуждённо оказалась моей любовницей и подругой жены.

Я терялся в догадках, я не мог понять, как такое возможно, ведь это не было просто воображением, всё было слишком реалистично, словно я каким-то непостижимым образом приоткрыл дверь в неведомый мне мир, где всё было именно так, как я видел.

Там, в этом мире, у меня была собака по кличке Панда, там у меня был большой дом.

В моём мире всё было по-другому, мою собаку звали иначе, а на дачном участке был небольшой аккуратный домик 6х6.

И ещё…, на самом деле, я совершенно не пил алкоголь, даже пиво, даже безалкогольное, и уже очень давно.

Сознание раздвоилось, и я впал в некоторую прострацию. С одной стороны, я понимал, что пережитое мною – не более чем иллюзия, не имеющая ко мне никакого отношения, ведь я прекрасно знал, что со мной такого никогда не было.

С другой же стороны, всё, что я видел и ощущал, было настолько реалистично, что почти не вызывало сомнений.

Мозг был готов взорваться от переизбытка противоречий, но тут, видимо, сработал защитный клапан – я снова выпал из реальности и незаметно для себя оказался на грани яви и сна, где наполнился новыми странными видениями.

*

Я находился в ярко освещённом цилиндрическом тоннеле диаметром приблизительно 10 метров.

Это был технический тоннель в составе межконтинентальной транспортной сети.

Я, во главе группы специалистов, шёл к 115-му ответвлению сектора G8. Там была подготовлена к пуску установка регенерации воздуха.

Мы повернули направо, в боковое ответвление – оно было меньше, всего 5 метров в диаметре, длиной 154 метра, заканчивающееся тупиком, где за огромными вентиляторами, скрытая от посторонних глаз, находилась сложнейшая система очистки и обогащения воздуха.

Рядом с вентиляторами, за тяжёлой бронированной дверью, располагались технические помещения, а в них пульт управления установкой.

Внутренние поверхности тоннеля были выполнены из специального сплава нержавеющей стали.

Освещение в 115-ом ответвлении было выполнено временное, организованное специально для нас на время приёмки.

Постоянное освещение в этом тоннеле предусмотрено не было, да и нецелесообразно делать светильники там, где после пуска установки скорость потока воздуха будет достигать 120 метров в секунду.

Всё это – структуру межконтинентальной транспортной сети северо-западного филиала, сооружения, механизмы, автоматику и многое другое там, в своём видении, я знал досконально. Это являлось частью моей работы в службе заказчика, где я занимал значительный пост.

Я остановился, внимательно разглядывая поверхность обшивки. Прошёл дальше, осмотрел вентиляторы. Честно говоря, мне всё нравилось, первое впечатление всегда правильное, а когда много лет профессионально занимаешься каким-либо делом, при первом визуальном осмотре несоответствия всегда бросаются в глаза.

– Вот, Владимир Михайлович, всё подготовлено, всё в проектных габаритах, в соответствии с нормами, можете сами проверить, – засуетился человек лет сорока пяти,

видя мой озабоченный взгляд.

Я хорошо его знал, это был главный инженер компании «Экотрансстрой», и мы сотрудничали с ним уже довольно давно. Серьёзных нареканий к нему никогда не было – порядочный и очень ответственный человек, но всегда существует человеческий фактор. Что-то забыли, что-то пропустили, человеку свойственно ошибаться, поэтому я ни для кого и никогда не делал исключений.

– Выглядит неплохо, Игорь Петрович, – ответил я, – но проверим обязательно. Антон, – позвал я своего сотрудника, – возьмите себе кого-нибудь в помощь, запустите сканер – проверьте габариты, затем сделайте выборочный ультразвуковой контроль качества швов обшивки, а за обшивкой выборочно отсканируйте на предмет пустот.

– Владимир Михайлович, не доверяете, – возмутился главный инженер. – Ведь есть же подписанные акты. Всё проверено-перепроверено нашими и вашими сотрудниками. Независимая комиссия проводила экспертизу и давно выдала заключение. В заключении чёрным по белому прописано – отклонений нет, всё в норме….

– Да не волнуйтесь вы так, Игорь Петрович, – ответил я. – Много времени это не займёт, а подстраховаться и лишний раз проверить, никогда не помешает. Помни-

те, что было в 2003 году… а пропустили-то всего ничего, 200 миллиметров шва обшивки поверхности, даже не в зоне замка, помните, что стало с ответвлением 34 сектора К58?

– Помню… – обречённо ответил главный инженер.

– Вот то-то, – сказал я, – про стоимость тех восстановительных работ даже вспоминать не хочется. Мы с вами, Игорь Петрович, находимся на глубине 2870 метров от

уровня моря, а здесь любая, самая незначительная ошибка может очень дорого стоить. Пойдёмте лучше, пока мои ребята занимаются, посмотрим результаты тестирования установки регенерации.

– Машенька, – позвал я ещё одного своего сотрудника, – вы с нами, без вас мне будет не разобраться в их тарабарщине.

– Не скромничайте, Владимир Михайлович, – ответила она, – все знают, что лучше специалиста нет.

Надо сказать, что я терпеть не могу лести, но из уст этой женщины слышать такое было очень приятно.

– Да, хороша Маша, жаль, не наша, – очень тихо, так чтобы никто не слышал, почти шёпотом, сказал главный инженер.

Но я был рядом и невольно услышал его слова. Справиться с собой я просто не успел, мой красноречивый взгляд и недовольное выражение лица заставили его поперхнуться.

– Молчу, молчу, – с лёгкой улыбкой ответил он. – Может, до результатов тестирования по кофейку? Вы как, Мария Ивановна?

– Если Владимир Михайлович не против, я с удовольствием, – ответила Маша. – Ну как, Владимир Михайлович, – улыбаясь, добавила она, взяв меня под руку, – не угостите даму чашечкой кофе?

– Маша, мы же здесь не одни, кругом люди, – сказал я вполголоса ей на ухо, сам возбуждаясь от её прикосновения и сдерживаясь из последних сил. – Давай будем немного сдержаннее, мы же сейчас на работе.

Близость этой женщины доводила меня до умопомрачения. Маша это прекрасно знала, пользовалась этим при любом удобном и не очень удобном случае, да и сама испытывала нечто подобное. Нам с ней было очень хорошо, в чём-то мы идеально подходили друг другу, но это была тайная связь.

Я был давно и счастливо женат, она была одинока, и в это верилось с трудом, ведь она была очень красива, но не той броской, кукольной красотой, а мягкой, неявной, той, которую дарит сила большой души и огромного обаяния.

Несколько импульсивный характер в сочетании с неординарным умом и острым язычком, на мой взгляд, только добавляли ей очарования. Хотя мой взгляд вряд ли можно было считать объективным.

Маша мне очень нравилась.

И, тем не менее, я не мог объяснить её одиночество и её странную, на мой взгляд, симпатию ко мне, ведь я был значительно старше её.

Очень долго я пытался тормозить развитие наших отношений, хотелось во всём разобраться, но когда приходит торнадо – он всё сметает на своём пути.

Так и мы в какой-то момент оказались затянутыми неукротимым вихрем нашей страсти…

*

«Что это? – подумал я, стряхивая наваждение. – Откуда эти мысли? Как я могу так ярко представлять, то чего никогда не было… или было?»

Я окончательно запутался.

Прошлое, настоящее, странные видения перемешались, ставя под сомнение причинно-следственные связи событий.

Я застонал, схватившись за голову.

– Кто я? Где я? – чуть слышно прошептал я себе, теряя остатки сил, погружаясь в спасительную темноту, стараясь не уйти окончательно за границу здравого смысла.

*

Очнувшись, я обнаружил, что по-прежнему лежу на кровати, а она, в свою очередь, по-прежнему стоит в моей больничной палате.

Всё, что привиделось, казалось странным сном.

Ярким, необычно красочным, но всё же сном.

Реальность неумолимо вступала в свои права, исключая саму возможность любой альтернативы, способной разрушить её взаимосвязи.

За окном ярко светило солнце, наступил новый день.

Часы на стене показывали 7.00.

Мои сны – а в тот момент свои видения я уже представлял именно так – мне больше не казались чем-то необычным. Я не очень-то верил в теории про параллельные миры, всё-таки я был реалистом, столько лет занимаясь бизнесом, поневоле им станешь.

Всё объяснялось, как считал я, достаточно просто.

Маша… Мария Ивановна – я уже не знал, как правильно о ней думать, – сумела-таки достаточно глубоко проникнуть в мои чувства, намного сильнее, чем я вначале предполагал.

Я мог говорить себе что угодно, но себя не обманешь – мне очень нравилась эта женщина и она не шла из моей головы.

И вот именно то, что при этом я пытался избавиться от мыслей о ней, и проявлялось в моих необычных снах.

Там я не был способен себя контролировать, там я видел то, что больше всего меня беспокоило на данный момент.

Сны, видения…, как ни назови, что это, собственно, такое? – спрашивал я себя.

Возможно, это просто мои фантазии, мысленно отвечал я себе, яркие и очень реалистичные, но не имеющие к действительности, никакого отношения.

Конечно, ничто не бывает просто так, и, видимо, со мной не всё благополучно. С этим обязательно нужно что-то делать. Спокойно разобравшись во всём, что-то изменить и в чём-то, возможно, измениться самому…

С этими мыслями я снова уснул, а когда проснулся, часы на стене показывали 8.53.

Подошло время завтрака, но вставать не хотелось.

Я лежал и не шевелился, стараясь медленно дышать, пытаясь удержать очень важную мысль, пришедшую мне в голову.

Снова прокручивая события вчерашнего дня, я понял, что всё далеко не так просто, как виделось мне несколько ранее.

Сны и видения объяснить было можно. События, происшедшие со мной, видимо, тоже. Но как объяснить моё отношение к ним?

Я спокойно рассуждаю и думаю о вещах, которые совсем недавно были для меня вообще неприемлемы.

Я изменился, и изменился значительно, сам не замечая того.

Попав в ситуацию, отличную от моего привычного образа жизни, я отдал себя на волю обстоятельств и если разобраться, даже не пытался им противодействовать.

Я, видимо, слаб и беспомощен и неспособен контролировать свои желания.

Я вёл себя, как глупый ребёнок, которому случайно попала в руки новая игрушка и он, вцепившись в неё обеими руками, не думает о том, что это как минимум может привести его к неприятностям. Ведь игрушка, скорее всего чужая, и, возможно, подброшена специально, и, быть может, это ловушка и… куча других вариантов, которые не сулят ничего хорошего.

Наверное, я сошёл с ума, думал я. Совершаю поступки, не думая об их последствиях.

А ведь всё, буквально всё имеет свою причину и своё следствие. Всё взаимосвязано и уравновешено.

Я же это равновесие нарушил, запустил новый круговорот причин и следствий, и теперь невозможно представить, что меня ждёт.

Всё перепуталось.

Ира, моя любимая жена, Маша, занимающая всё больше и больше места в моём сознании – ужасное состояние двойственности, от которого невозможно избавиться.

Я всегда знал, что правильно, а что нет, я всегда знал, где и что главное, почти всегда чувствовал себя уверенно, а тут растерялся – важным казалось всё, и я не знал, что мне теперь с этим делать.

Я чувствовал себя маленьким насекомым, застрявшим в паутине, опутанным серебряными нитями, дёргающимся, не имеющим возможности выбраться, не зная даже, как и куда выбираться.

С одной стороны, я в больничной палате и имею определённую свободу выбора, могу встать с кровати, могу пройти в столовую, могу при желании вообще уехать из этой больницы.

– А могу ли? – спросил себя я.

Наверное, да, но вот тут и проявляются путы, сковывающие меня. Нужно найти одежду – в пижаме не очень-то походишь по улице, добраться до машины, а денег нет, и нужно кого-то просить, а это для меня непросто.

Нужно будет объяснять жене, почему я отсюда уехал.

Придётся расстаться с Машей – наверное, не навсегда, но гарантированно надолго. А я этого не хотел, это было тяжело, я хотел увидеть её хотя бы ещё один раз, и это, возможно, была самая крепкая нить в той сети, что удерживала меня в этой ситуации.

Возможно, думал я, очень скоро я уже не смогу из этого выбраться. Нарастут новые взаимосвязи, то, что было важным, постепенно отступит на второй план, а что-то новое перейдёт на первый. Ещё чуть-чуть, ещё несколько таких, как вчера, свиданий с Машей – и возврата к прежней жизни уже не будет никогда.

Я этого не хотел, и мне стало страшно.

*

Из моей задумчивости меня вывела Лиза, вошедшая ко мне в палату.

– Владимир Михайлович, уже девять часов, вы будете завтракать? – вполголоса спросила она.

Я открыл глаза и молча кивнул.

– Тогда я подожду и, когда вы будете готовы, с вашего позволения, буду вас сопровождать, – добавила она с лёгкой улыбкой. – Доктор назначил вам процедуры, по пути я вам всё расскажу.

И она вышла.

Что-то во взгляде Лизы мне показалось необычным – кроме профессиональной озабоченности в нём просматривался чисто женский интерес.

Ничего удивительного, думал я, вчера в течение нескольких часов меня посетили сразу несколько женщин, и всё происходило практически у неё на глазах, видеть она ничего, конечно, не видела, но слышала наверняка многое.

Женщины ушли от меня в хорошем настроении, и теперь вольно или невольно я вызываю у неё определённый интерес.

Тут странно другое.

Я ломал голову, не зная, как бы тактично извиниться перед ней за вчерашнее, ведь наверняка я и мои посетители доставили ей определённые неудобства. Но, судя по всему, извиняться просто не за что, проблем в её работе в связи с этим не возникло, а остальное в глазах этой девушки, видимо, только прибавило мне несколько очков.

Но самое странное даже не это, думал я, пытаясь разобраться в себе. В тот момент, когда я почувствовал её заинтересованность по отношению к себе, сразу невольно представил её стройную, соблазнительную фигурку под больничным халатом, её милое лицо…, хотя никогда не считал себя ловеласом.

Всё, хватит, подумал я. Ведь я намного её старше, и здесь не может быть никаких сексуальных фантазий.

Нужно скорее заканчивать со своим курсом лечения и бежать из этой больницы, видимо, тут такое место, что настраивает на определённый лад.

Я умылся, почистил зубы и вышел в коридор.

– Готовы, Владимир Михайлович? – сказала Лиза, выходя из-за своего стола и двигаясь мне навстречу. – Пойдёмте, про процедуры я вам всё сейчас расскажу, – и она взяла меня под руку. – Эдуард Львович, подготовил вам целую программу: в 11.00 и в 16.00 – укрепляющие ванны, в 17.00 – массаж, с 13.00 до 14.30 – сеанс нашего экстрасенса.

– Какого ещё экстрасенса, Лиза, – слегка возмутился я. – Я никогда к ним не обращался, да и не верю я этим шарлатанам.

– Тут вы, Владимир Михайлович, возможно, ошибаетесь, – возразила Лиза. – То, что он не шарлатан, это точно. Он помог очень многим. Это, конечно, не медицинский подход, и здесь это не афишируется, но когда у официальной медицины не остаётся никаких средств, люди готовы обращаться к кому угодно. В нашей же клинике принцип: всё, что можно предложить больным, здесь предлагается.

Но с Эдмундом Семёновичем всё честно. Как он это делает, остаётся загадкой, я ничего не понимаю в этих его воздействиях – поля, энергетика и прочее, но были случаи, когда даже раковые больные становились на ноги.

Он очень известен, к нему на приём записываются за несколько месяцев, и совершенно не факт, что попадают именно к нему. Простые случаи он поручает своим ассистентам – у него есть два ученика.

Так вот, представьте теперь, что он сам лично попросил Эдуарда Львовича назначить для вас сеанс. На мой взгляд, это просто невероятно. Наш доктор не видел причин для такого сеанса, но Эдмунд Семёнович ещё никогда и никого о таком не просил, и Эдуард Львович, считая, что вреда от этого точно не будет, согласился. Мы все очень заинтригованы.

Эдмунд Семёнович очень странный человек, почти ни с кем не общается, что у него на уме – никому не известно, и если честно, лично я его немного боюсь. Начнём с того, как он выглядит, он уже старый, ему, наверное, лет 50.

Я многозначительно посмотрел на неё. Перехватив мой взгляд, Лиза продолжала:

– С Вами Владимир Михайлович, никакого сравнения, вы и выглядите значительно моложе своих лет, и тут несколько другое, я, видимо, не так выразилась. От него веет какой-то древностью, он весь седой, как какой-то старец-монах, но главное – это его взгляд. Колючий взгляд огромных чёрных глаз, пронизывающий насквозь. Брр… от одного воспоминания мурашки, – закончила она, невольно покрепче ухватившись за мою руку и плотнее прижимаясь ко мне.

Створки лифта открылись, и мы вышли в фойе столовой.

– Вот он, – шепнула мне на ушко Лиза, кивком указывая на человека, идущего нам навстречу.

Я проследил за её взглядом и увидел высокого худощавого человека в белом халате. Его длинные, абсолютно седые волосы были собраны на затылке в тугой пучок. На смуглом лице действительно выделялись необычно большие, пронзительные и практически чёрные глаза, взглянув в которые я невольно отвёл взгляд.

– Доброе утро, Владимир Михайлович, – сказал человек, поравнявшись с нами. – В 13.00 с нетерпением жду вас у себя.

Я, совершенно неожиданно для себя ответил:

– Доброе утро, Эдмунд Семёнович, непременно буду.

– А вы, Лиза, напрасно меня боитесь, – добавил он. – Я добрый и лично вам ничего плохого не сделаю.

Лиза ничего ему не ответила, только кивнула головой, скромно опустив глаза и ещё сильнее вцепившись в мою руку.

Когда двери лифта за ним захлопнулись, она шёпотом, хотя вокруг нас не было никого, сказала:

– Почувствовали его взгляд? Он же нас насквозь видит – ужасный человек…

*

В 13.00 я стоял у дверей в кабинет Эдмунда Семёновича.

Лиза, проводила меня и, сославшись на важные дела, очень быстро ушла. По-моему, она действительно боялась этого экстрасенса даже на расстоянии.

Я легонько постучал и открыл дверь.

– Входите, Владимир Михайлович, будьте как дома, – сказал экстрасенс.

Я вошёл в просторный кабинет. На полу, занимая всю его середину, лежал ковёр, расписанный какими-то знаками. За дальней границей ковра, на который почему-то мне не хотелось наступать, стоял стол, а за ним в высоком кожаном кресле сидел хозяин кабинета.

Рядом со столом стояли два кресла друг напротив друга, видимо, для посетителей.

Эдмунд Семёнович встал, прошёл по ковру, протянул мне руку. Я совершено машинально ответил на его рукопожатие, при этом он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Рад, очень рад, Володя, нашей новой встрече, – сказал он. – Вижу, что ты почти не изменился, а значит, потеряно не всё и этот невероятно длинный круг наконец-то скоро замкнётся.

– Ну что, поговорим. Как это в песне поётся? Нам есть, что поведать друг другу… – сказал он и рассмеялся. – По ковру можешь идти спокойно, он сейчас не активен, – добавил он.

Мы с ним прошли по ковру. Он усадил меня в одно из кресел перед столом, сам же уселся в кресло напротив.

– Ничего, что я сразу говорю тебе ты? Звучит несколько фамильярно, но предлагаю и тебе обращаться со мной попроще, – продолжал он. – Нам понадобятся доверительные отношения. Вижу, что ты в некотором недоумении, но скоро всё встанет на свои места.

– Эдмунд Семёнович, хотелось бы наконец понять, что всё это значит, – начал я достаточно резко, чувствуя неприязнь к этому человеку.

– Эдмунд, зови меня просто Эдмунд, Володя.

– Ну, хорошо, Эдмунд, – продолжал я, раздражаясь ещё сильнее. – Что за тайные намёки, что за активные или неактивные ковры? Это что, такой ритуал? Некие загадочные круги, которые скоро замкнутся или нет, если клиент не заплатит необходимой суммы…. Имей в виду, Эдмунд, говорю это сразу, пока твои дорогостоящие услуги ещё не начались: денег на это у меня нет, а если бы и были, то я всё равно не заплатил бы за них ни копейки. Я вообще в этой клинике оказался случайно, ты меня с кем-то, видимо, перепутал.

Закончив свою тираду, я встал, собираясь уйти.

– Случайностей, Володя, не бывает, всё имеет свою причину, а случайности – это следствия неведомых нам причин, – тихо, но с невероятной мощью в голосе ответил он. – Я шёл к этой встрече 24 года, да и ты, если разобраться, тоже.

Я снова сел в кресло. Но не потому, что ждал от нашего разговора с Эдмундом каких-то откровений, и вопреки тому, что меня всё ещё раздражала его манера вести себя так, будто мы были с ним знакомы давно.

Я остался и снова сел в его кресло только потому, что он почти точно передал то, о чём я думал сам несколько часов назад. Думал, но уже готов был отказаться от этих своих мыслей. Не очень-то приятно чувствовать себя беспомощным насекомым….

– Дай мне свои руки, Володя, и посмотри мне в глаза, – сказал Эдмунд. – Я попробую объяснить… вернее, ты сам всё поймёшь.

Я сделал так, как он попросил.

Его чёрные глаза на мгновенье вспыхнули и невероятным, непостижимым для меня образом стали приближаться ко мне, увеличиваясь, сливаясь в один бездонный колодец, наполненный клокочущей тьмой с редкими проблесками света.

Я не мог отвести взгляд, меня затягивало в этот водоворот.

– Не сопротивляйся, Володя, – услышал я голос Эдмунда, звучащий с самого дна этой бездны, – расслабься, отпусти своё сознание.

Сделав так, как он говорил, я провалился.

Не зная куда, не представляя как, не понимая ни причин, ни направления, возможно, внутрь себя.

Стремительное падение вышибло из меня дух, мой безмолвный крик застыл на губах, и я невольно закрыл глаза.

А когда я их открыл, то увидел…

*

…Своего лучшего друга Андрея, стоявшего рядом со мной в арке дома №63 Большого проспекта Петроградской стороны. Мы пережидали дождь, курили и оживлённо разговаривали.

Была весна 1989 года, пятница, вечер, и мы прокладывали с ним наш обычный еженедельный маршрут: Ждановская набережная, мимо Тучкова моста, на Большой проспект, к Каменноостровскому, а там в метро.

Мы были молоды, полны нереализованных возможностей и амбиций.

Оно было и неудивительно. Мы хорошо зарабатывали, мы считали себя высококлассными специалистами, наша профессия – инженер – была более чем востребована; мы были уверены в себе.

Мы оба были женаты, у нас обоих чуть больше года назад родились дети. У него сын, а у меня дочь.

Мы были счастливы.

И это ощущение счастья делало нас интересными друг для друга, ведь у каждого из нас это ощущение было своим.

На нашем еженедельном маршруте мы делали несколько остановок, выпивали, общаясь друг с другом, пытаясь слегка растянуть и без того не очень короткий маршрут.

В тот день мы говорили о женщинах, мы вообще часто о них говорили. Если ты мужчина и тебе 25 лет, не так уж и много постоянных тем для беседы. Но мы были уже женатые мужчины, и в вопросе женщин наши мнения различались кардинально…

Там, в арке дома, я прикурил очередную сигарету, слушая, что мне говорил Андрей.

– Вот смотри, Володя, – сказал Андрей, – простая ситуация: идёшь ты, к примеру, по Большому проспекту, а навстречу тебе молодая, симпатичная и одинокая женщина с ребёнком в коляске. Эта молодая мама просит: «Молодой человек, помогите колясочку по лестнице поднять». Ты знаешь, что здесь, на Большом, в старом городе, в домах лифтов нет и ей действительно одной справиться трудно.

Вот скажи, ты разве откажешься ей помочь? Что в этом плохого?

– Андрей, – ответил я, – в том, чтобы помочь, нет ничего плохого, но я знаю, куда ты клонишь, и поэтому говорю: нет.

– Сразу нет! – отвечает он. – А она, межу прочим, давно одинока, у неё, может быть, месяц мужика не было. А у тебя дома с женой небольшой конфликт, и вы тоже….

– Андрей, – перебил я его, – у меня дома с женой всё в порядке.

– Хорошо, не у тебя, у меня с женой…

– Слушай, – опять перебиваю я, – ты что хочешь от меня услышать? То, что я думаю, или что-то другое?

– Ты, Володя, просто меня не дослушал, – никак не может успокоиться он. – Ну, какой в этом грех – ей хорошо, мне хорошо, в конечном счёте, и моей жене хорошо. Я перестаю нервничать, наши отношения налаживаются, в семье покой и благополучие.

– Я тебя, Андрей, прекрасно понял, – отвечаю я. – Понял без твоих объяснений. В этой ситуации всем хорошо, кроме твоей жены и мужа той женщины.

– Да нет у неё никакого мужа, – говорит он.

– А откуда ты знаешь? Ты что, её паспорт смотрел? – спрашиваю я.

– Нет, не смотрел, – говорит он озабоченно. – Но моей жене точно не хуже. Если она сама со мной не хочет…

– А ты ей расскажи, – снова перебил его я, – вот и посмотрим тогда, что ей лучше, что хуже.

– Ладно, замнём, – сказал он, – тема скользкая, однозначных решений нет. Но ничего плохого нет, когда людям даришь радость.

– Ага, – сказал я, – особенно если эти люди ты сам и есть.

И мы рассмеялись.

– Молодые люди, огонька не найдётся? – раздался голос за нашей спиной.

Мы обернулись одновременно. За нашими спинами стоял высокий худощавый человек в медицинском халате.

Белым этот халат назвать было трудно. Он не был грязным, было видно, что его недавно стирали, но несколько жёлтых пятен на видном месте, которые, наверное, уже не отстирывались, создавали неприглядную картину.

Прикурив, этот, на мой взгляд, лжемедик, сказал:

– Извините, но я невольно подслушал ваш разговор.

– И что? – спросил я. – Есть желание оспорить наше мнение?

– Я мог бы с вами поспорить, – ответил он, – но вас же не очень интересует, что думаю я. Я имел в виду вовсе не тему вашего разговора. Хотя если уж речь зашла об этом, то, на мой взгляд, неправы вы оба. Реальная жизнь почти никогда не бывает белой или чёрной, она скорее серая.

– А почему, собственно, ты решил, что у нас не этот редкий случай? – спросил я.

– Раз уж мы говорим друг другу ты, то давайте знакомиться, – сказал человек в халате. – Меня зовут Эдмунд.

– Это что, рабочий псевдоним или кличка? – спросил я.

Видя, что у меня разговор с нашим новым знакомым не клеится и готов перейти в конфликт, мой друг вмешался. Он слегка подвинул меня в сторону, протянул Эдмунду руку и просто сказал:

– Андрей, будем знакомы, а этот несдержанный человек, – и он кивком указал на меня, – мой лучший друг Володя. Каким ветром, Эдмунд, тебя занесло в нашу арку? В столь поздний час, в столь странном наряде. Больницы поблизости вроде бы нет. Надеюсь, ты не выпал из «скорой помощи» и не попросишь у нас денег на такси.

Эдмунд и Андрей улыбнулись, а я нет, я смотрел по-прежнему недоверчиво на этого лжедоктора и ждал, что он ответит. Чем-то этот тип мне ужасно не нравился.

– Вообще-то это моя арка, – сказал Эдмунд, – я здесь работаю, а вот вас я здесь раньше не видел.

– И что это за работа такая? – спросил я. – Не иначе как трупы бальзамируешь, вон и пятна на халате характерные.

– Володя, ты зря иронизируешь, – ответил он, – во дворе висит вывеска, перед аркой тоже, на ней написано – «ЭдоМед», это моя фирма, мой кооператив. Я экстрасенс, альтернативные способы лечения. На мой вид не обращайте внимания, рабочий день уже закончился, я занимался уборкой и надел старый халат. Вышел во двор покурить, обнаружил, что забыл спички в своём кабинете, увидел вас и невольно подслушал ваш разговор. Услышав, о чём речь, решил помочь.

– Вот ты, Андрей, – обратился он к моему другу, – говорил, что у тебя проблемы с женой, может быть эти проблемы связаны с физиологией. Я могу определить это на расстоянии. Для этого я должен взять твою руку и нужно, чтобы ты думал о жене.

Видя, что Андрей всерьёз решил воспользоваться услугами этого типа, я решил вмешаться.

– Слушай, Андрей, – сказал я, мгновенно трезвея, – неужели ты веришь этому фальшивому доктору? Посмотри вокруг, кругом толпы шарлатанов, кооперативы открыли, повесили вывески, наживаются на несчастье людей.

– Я действительно могу это сделать, – сказал Эдмунд, – и денег мне от вас не надо. Я это сделаю просто так, в рекламных целях.

На это мне сказать было нечего, я не понимал Андрея, я не понимал и не верил Эдмунду, я не хотел понимать. Видя, что мои слова не имеют для Андрея значения, я обиделся.

Возможно, я обиделся на то, что из-за этого Эдмунда наш разговор с Андреем, а вместе с тем и наш с ним совместный вечер подошёл к концу.

– Знаешь что, Андрей, – сказал я, – если ты веришь этому человеку, дело твоё, но я в этом участвовать не буду. Дождь кончился, и мне здесь оставаться просто невыносимо. Если ты со мной, то пошли.

– Извини, Володя, но я останусь, – сказал Андрей.

И я ушёл…

*

Все следующие годы, словно в калейдоскопе, промелькнули перед моими глазами, складываясь, стыкуясь между собой.

От нестерпимого мелькания кружилась голова, и я зажмурился, а когда я снова открыл глаза, то обнаружил себя по-прежнему сидящим в кресле, а напротив меня в таком же кресле всё так же сидел Эдмунд, значительно постаревший, но, несомненно, тот самый Эдмунд из 1989 года.

– Теперь ты, по крайней мере, меня узнал, – сказал экстрасенс, – но, видимо, пока ещё не понял, зачем мы с тобой встретились, Володя.

Мне это было действительно непонятно.

Зачем он заставил меня вспомнить то, что я старался забыть?

Я ненавидел себя за тот случай.

После того дня наши отношения с Андреем начали стремительно портиться, а спустя год отношений не осталось совсем. Не было больше доверительных разговоров, не осталось общих интересов и понимания.

Я очень переживал по этому поводу, он, видимо, тоже, но мы были молоды, самолюбивы, ни один из нас не желал хоть в чём-то уступить, в чём-то изменить своё мнение, попытаться понять… мы просто не знали тогда, как это делается. И в результате оба потеряли что-то невероятно важное – частицу самих себя.

Ещё через год контора, где мы работали, закрылась, и мы потерялись друг для друга окончательно. Нас разбросало по разным уголкам этой бесконечной вселенной.

Я часто вспоминал Андрея, я знал, что наступившие непростые 90-е вместе с ним, моим лучшим другом, прожить было бы значительно легче, но я думал тогда, что он не хочет меня видеть, что я ему просто неинтересен.

Только спустя ещё несколько лет я понял, что потерял.

Понял, когда он погиб.

Я узнал это не сразу, через третьих лиц, спустя несколько месяцев после его смерти. Я даже не был на похоронах.

Эта новость почти убила меня.

Я почувствовал тогда, что тоже почти умер. Оказалось, что значительная часть моей души принадлежала ему и теперь, с его смертью, её больше не стало.

Я впал в жуткую депрессию, забросил дела, надолго выпал из этой жизни, но постепенно сумел вернуться. Сумел если не забыть, то, по крайней мере, немного успокоиться…

И теперь Эдмунд разбередил мои старые раны…

Зачем?

Я действительно не понимал.

– И зачем это всё, Эдмунд Семёнович? – спросил я. – Это что, такое изощрённое издевательство, или вы сделали это из благих намерений? Я допускаю, что вам под силу стереть часть моей памяти, но только я не позволю вам это сделать, это моя жизнь, хорошая или плохая, но моя, и мне с этим жить.

– Вот ты возмущаешься, Володя, и я тебя понимаю, – ответил он. – Только ты ошибаешься. Мне незачем стирать твою память, при определённых условиях она сотрётся сама. И ты напрасно себя винишь, то, что случилось с твоим другом, было неизбежно, у каждого своя судьба. Или почти у каждого.

Есть редкие люди, которым дана возможность выбора, они, в отличие от многих других, не вписаны в жёсткую схему. Хотя это тоже не совсем верно, скорее, в силу некоторых своих качеств они имеют возможность избежать жёсткой привязки.

Общая энергетическая схема, где всё сбалансировано, подстраивается под них. Зачем это происходит, я не знаю, но ты, Володя, из их числа.

Это не значит, что такие люди вольны поступать так, как им вздумается, у каждого есть своё предназначение. Да они и не делают так, у этих людей всегда есть свои очень чёткие правила, и действуют они всегда в соответствии с ними, не допуская никаких отклонений, иногда наперекор общепринятым нормам.

Среди них нередки герои, и их невероятная целеустремлённость есть не что иное, как реализация их предназначения.

Тогда, в той арке, я что-то почувствовал, – продолжал он. – Но я тоже был молод, неопытен, толком не умел распоряжаться своим даром. Я сделал ошибку – вмешался. Я думал, что движение силы, которое я тогда смог заметить, – это указание к действию, но это было не так, я должен был просто смиренно наблюдать. Я искренне хотел помочь твоему другу, а вышло так, что я невольно внёс некоторое возмущение в твою жизнь. Оно было незначительным, но его хватило, чтобы в 2004 году ты не встретился с Машей… Марией Ивановной, и в этом виноват только я.

– Послушай, Эдмунд, – ответил я, – по имени-отчеству тебя называть я больше не могу. И причина тут не в доверительных отношениях, а скорее наоборот плюс твоя неистребимая фамильярность. Я тебя долго слушал и всё пытался понять, чего же ты добиваешься. Последняя фраза внесла некоторую ясность. Зачем ты в эту историю вплёл

ещё и Марию Ивановну, она-то тут при чём? Ты что, в курсе причин, по которым я попал в эту больницу?

– Володя, я не понимаю, о чём ты говоришь, – ответил он. – Я вижу многие взаимосвязи. Моя давняя ошибка очень дорого мне стоила. Я не смогу двигаться дальше, пока её не исправлю. Распутать этот клубок было очень непросто, мне потребовалось больше 15 лет, чтобы вычислить всё. Теперь я знаю, что твоё предназначение – это она, ваша встреча в 2004 году.

Да, я опоздал, я закончил свои расчёты слишком поздно, к тому моменту ваши пути уже разошлись, но ничто ещё не потеряно. Ты остался практически прежним, она, я это видел, – тоже, вы идеально подходите друг для друга, она такая же, как и ты, она тоже вне схемы.

О вашем предназначении мне ничего не известно, знаю только, что такой союз – это нечто особенное и это бывает редко.

Я специально устроился работать в эту клинику, чтобы быть поближе к ней, зная, что рано или поздно тебя приведёт сюда провидение и вот тут-то я уже не должен ошибиться, здесь я должен исправить все свои прошлые ошибки…

Я слушал Эдмунда, сдерживаясь из последних сил, я перестал его понимать, всё, что он говорил, казалось мне каким-то бредом.

– Знаешь, Эдмунд, – прервал я его на середине фразы, – извини, но я вот о чём хотел тебя спросить. Тогда, в 89-м, когда я ушёл, ты чем-нибудь помог Андрею? И если ты в курсе, а ты должен знать, раз просчитывал мои взаимосвязи, расскажи, чем тогда всё это закончилось.

– А какое это имеет… – начал он, но тут же замолчал, наткнувшись на мой ледяной взгляд.

Помедлив несколько секунд, продолжил на полтона ниже: – Когда ты ушёл, Володя, я попросил Андрея думать о жене и дать мне….

Рассказ Эдмунда

– Давай, Эдмунд, жми, – сказал Андрей, протягивая мне свою руку.

Я вял его ладонь, сосредоточился и увидел переплетение сияющих потоков, многообразие светлых, разных оттенков чувств. Он был очень хорошим человеком, многогранным, с громадным энергетическим потенциалом, который только начал раскрываться. Среди этого многообразия я выделил нужный сектор – его семью, но он думал не столько о жене, сколько о сыне. Я видел: его маленький, чуть больше года, мальчик Артём просто купался в золотистой энергии любви своего папы. Для меня этого было достаточно, через его сына я смог увидеть и его жену Надежду. Светлая, открытая женщина, полная любви и переживаний за своего мужа и сына. Я углубился дальше, на первый взгляд всё было в норме. Сердце, печень, почки, лёгкие, щитовидная железа – всё, что влияет на общее самочувствие, всё было без серьёзных отклонений, создавало правильный энергетический фон. Почти правильную сферу с незначительными завихрениями. Я устремился к этой аномалии. Маленькая, почти незаметная на поверхности воронка, расширяясь конусом, уходила вглубь…

– Извини, Андрей, но у меня плохие новости, – сказал я. – Это пока не критично, но у твоей жены, похоже, начальная стадия рака.

Он закурил, сел на корточки, прислонившись к стене, и зажмурил глаза, не позволяя эмоциям выплеснуться наружу.

Я молчал, нечего было добавить, а ему нужно было прийти в себя.

Справившись, Андрей совершенно спокойно, но несколько отрешённо посмотрел на меня.

– Ты уверен, Эдмунд? – тихо спросил он. – Здесь не может быть ошибки? Ты должен понимать, что такими вещами не шутят.

– Я уверен на 90 процентов, – ответил я. – До сих пор я не ошибся ни разу, но всегда можно наткнуться на что-то неведомое, мы ведь всего лишь люди.

– Ты сможешь помочь? – спросил он.

Я, честно говоря, с такими болезнями на тот момент ещё не работал. Спиральные расширяющиеся завихрения были для меня недоступны, но в тот момент я чувствовал необычный подъём, я знал, что моя сила растёт, и мне казалось, что для меня нет ничего невозможного.

– Не уверен, что смогу с этим справиться, – сказал я, – но улучшить ситуацию смогу наверняка. Приходите завтра. По субботам я обычно не работаю, но тут лучше не откладывать.

– Что я тебе буду должен? – спросил Андрей.

– Ничего, – неожиданно для себя ответил я, – и на качество моей работы это никак не повлияет.

Сказав так и пытаясь разобраться в причинах своего альтруизма, я в тот момент так ничего и не понял, я просто почувствовал, что поступаю абсолютно правильно. А я привык доверять своим ощущениям, можно сказать, что я только им и доверял.

Андрей возражать не стал, видимо, он в тот момент не был уверен в моих возможностях.

Мы договорились о времени моего сеанса и разъехались по домам.

Только дома, поздно вечером, я осознал, во что ввязался.

Всё, что я делал до сих пор, не шло с этим ни в какое сравнение.

Исправить лёгкое уплотнение энергии, слегка перераспределив поля, – это одно, но здесь настоящая аномальная зона, завихрения, переплетения существующих полей.

Действующие и жизненно важные потоки, текущие по извилистой неверной траектории, меняющие саму структуру материи. При таком воздействии, какое я планировал, требовалось учитывать десятки, а может быть, сотни факторов, чтобы просто не навредить, и примерно столько же, чтобы исправить. Я не был уверен, что у меня хватит на это сил, возможно, такое вообще никому не под силу, думал я.

Но я пообещал, и я знал, что должен это сделать, у меня не оставалось выбора.

Я решил сыграть ва-банк.

Идея была в том, что я решил не разбираться с завихрениями и переплетениями потоков, с чем мне, безусловно, было бы не справиться, а подпитать слабые потоки на входе, ведь именно поэтому они завихрения и создавали.

Мы встретились в назначенное время.

Андрея я оставил в приёмной, а с Надеждой мы прошли в мой кабинет. Я попросил её снять с себя все украшения, всё, что могло помешать моему воздействию, и уложил её на кушетку.

Осмотрел её ещё раз. Да, ошибки быть не могло, я отчётливо видел аномальную зону, и это было началом страшной болезни.

Я постепенно начал своё воздействие. Определил потоки, которые искажались, и стал подпитывать их своей собственной энергией, которая на тот момент просто переполняла меня.

То, что было потом, я помню смутно. Я постепенно увеличивал воздействие, я даже увидел, как аномалия начала выправляться, а значит, моё решение было правильным, но в какой-то момент процесс стал неконтролируемым, энергия моего тела утекала в эту аномалию, а у меня уже не хватало сил остановить этот процесс.

Я потерял сознание.

В чувство меня привела Надежда. Я лежал на полу и с трудом мог шевелиться. Она позвала своего мужа и вместе с Андреем уложила меня на кушетку, на которой совсем недавно лежала сама.

Я попросил её присесть рядом, мне нужно было увидеть её энергетику.

Аномальная зона осталась. Да, она стала меньше, но не намного меньше, над этой болезнью нужно было работать и работать.

Когда они ушли, а я смог самостоятельно двигаться, я прошёл в ванную комнату: хотелось принять душ, это должно было прибавить мне сил.

Я снял больничный халат, больничную шапочку и посмотрел на себя в зеркало.

Осунувшееся лицо, круги под глазами и совершенно седые волосы – вот что я увидел в своём отражении.

За несколько минут своего сеанса я полностью поседел.

Вот что бывает, когда берёшься за то, что тебе недоступно.

В тот раз я всё-таки смог улучшить состояние жены Андрея, но, к сожалению, совсем ненадолго, аномалия принимала свою прежнюю форму примерно за месяц, и каждый месяц я проводил новый сеанс, отдавая практически все свои силы.

Со временем я становился сильней, и иногда мне казалось, что болезнь отступает, но это было не так.

Я мог поддерживать нормальное состояние Надежды, сделать так, чтобы она не чувствовала себя больной, но это была всего лишь видимость здоровья, болезнь по-прежнему оставалась смертельно опасной.

Если бы я прекратил сеансы, она очень скоро уничтожила бы её.

С того самого дня у неё с Андреем больше не было интимных проблем. Но вылечить Надежду я так и не смог, я до сих пор этого не могу.

– Да, да, Володя, – сказал он, увидев мой удивлённый взгляд. – Это тянется до сих пор. Это мой крест.

Тот майский день вообще для нас троих был знаменательным. Мы все совершили ошибки, мы все многое потеряли, но кое-что и нашли.

Через год после того, как Андрея не стало, Надежда переехала ко мне, и мы до сих пор живём вместе. Можно сказать, мы счастливы, если это слово применимо к таким

калекам, как мы: она – смертельно больная женщина, и я, экстрасенс-лекарь, опустошённый за долгие годы борьбы с этой болезнью.

Наш сын уже вырос, Артёма я считаю и своим сыном тоже, и у него уже своя семья…

*

Стук в дверь кабинета заставил Эдмунда прервать свой рассказ.

Дверь кабинета открылась, и на пороге мы увидели Лизу.

– Эдмунд Семёнович, вы меня извините, но время уже 14.30, и я должна забрать у вас Владимира Михайловича, а вас дожидается другой пациент.

– Ну вот, как всегда – ничего не успел, – ответил он.

– Владимир Михайлович, мне кажется, мы немного недоговорили, – добавил он, обращаясь ко мне. – Вы не будете возражать, если я навещу вас в палате часиков после шести?

– С нетерпением буду ждать нашей встречи, – ответил я.

*

Я вышел из кабинета экстрасенса, испытывая к нему странные, неоднозначные чувства, Он расшевелил мои старые раны, но зато позволил взглянуть на ту давнюю историю под другим углом.

Правильно сказал Эдмунд, думал я, мы все совершили ошибку тогда, а кто из нас при этом был больше виноват, определять бессмысленно.

Непонятно только, продолжал думать я, вспоминая слова Эдмунда, как со всем этим связана Маша и что это за бред он нёс про предназначение….

Да…, не всё пока ясно… разрозненные картинки только-только начали складываться в осмысленный сюжет, до полного понимания которого было ещё очень далеко.

Ладно, думал я, сегодня вечером меня навестит Эдмунд, и, возможно, многое прояснится.

*

Я шёл по коридору, рядом со мной, держа меня под руку, прижимаясь ко мне время от времени левым боком, шла Лиза. Она без остановки мне что-то рассказывала – про укрепляющие ванны, про обеденное меню больничной столовой, про Эдуарда Львовича, который готовил мне новые процедуры, про пациентов, поступивших в клинику, пока я отсутствовал полтора часа.

– Да вы меня совсем не слушаете, – обиженно поджав губки, сказала она.

– Что вы, Лиза, я весь внимание, – ответил я, – но мне пока трудно сконцентрироваться, я ещё не пришёл в себя после сеанса Эдмунда Семёновича.

– Это заметно. А я, между прочим, переживала за вас, – сказала она. – Этот Эдмунд Семёнович очень странный человек, как посмотрит своими глазищами, будто наизнанку выворачивает, никакого рентгена не надо.

Она явно со мной кокетничала, и я решил ей немного подыграть.

– Он ещё и не то может, – ответил я.

Она посмотрела на меня испуганно-удивлёнными глазами, похоже, я её немного заинтересовал.

– Расскажите, Владимир Михайлович, – приглушённым и несколько дрожащим голосом попросила она.

– Рассказывать вообще-то нельзя, это опасно, – сказал я. – Если он об этом узнает, ещё неизвестно, чем всё это закончится. Мне-то что, я через несколько дней выпишусь, и ищи ветра в поле, а вам здесь работать. Станете потом его третьей помощницей.

– Как это? – спросила она.

– Да очень просто, вы же сдаёте на анализ кровь? – спросил я.

– Да, каждую неделю, – ответила Лиза.

– Так вот, – начал я, – ему достаточно одной маленькой капли крови – и он сможет делать с вами всё, что захочет. Мне лично повезло, моей крови у него не оказалось.

– А причём здесь кровь? – автоматически, немного напряжённо спросила она.

– Причём кровь – я не знаю, но он явно с ней что-то делает, всем же известно, что в любой клетке человека содержится информация обо всём человеке. А в крови эти клетки живые, и даже в маленькой капле их очень много. И, видимо, они, эти клетки некоторое время сохраняют связь с организмом. Вот через эту связь он и воздействует.

Но точно я не знаю, это так, предположение…

Вы думаете, почему он записал меня к себе на приём? – спросил я.

Лиза пожала плечами, несколько настороженно глядя на меня.

– Я могу вам ответить, – продолжал я. – Он хотел подчинить меня себе. Он узнал, что я знаком с Марией Ивановной, и если бы ему это удалось, то он смог бы воздействовать через меня на руководство этой клиники.

Я сразу это понял, как только вошёл к нему в кабинет.

Он сидел за своим столом и просматривал мою медицинскую карту. Не глядя на меня, как бы вскользь, равнодушным голосом заметил: «О, а анализа крови нет, давайте-ка,

Владимир Михайлович, сделаем экспресс-анализ, много времени это не займёт, а польза будет непременно».

Но я сразу догадался, что к чему. Зачем это экстрасенсу мой анализ крови? Я так ему и ответил: не обижайтесь, Эдмунд Семёнович, но, на мой взгляд, он вам не нужен.

Он сразу согласился, и это выглядит вдвойне подозрительно: ни один врач не идёт на поводу у больного, если, конечно, не задумал, что-то противозаконное.

Я, как видите, по-прежнему свободен, можно сказать, пронесло. А вот двум его помощникам повезло меньше.

Вы когда-нибудь видели, Лиза, его помощников, свободно прогуливающихся по этой клинике?

– Нет, – с дрожью в голосе ответила Лиза.

– И не увидите, – сказал я, – они делают только то, что он им говорит.

– Вы меня разыгрываете, – испуганно сказала Лиза.

– Вы, меня спросили, Лиза, я рассказывать не хотел, – ответил я, – но так уж получилось, что теперь вы всё знаете. Что он с вами сделает, я даже загадывать боюсь. Но в том, что он о нашем разговоре уже всё знает, я думаю, можно не сомневаться.

Наверное, я перестарался; может быть, её страхи по отношению к Эдмунду достаточно давно успели укорениться, но я напугал её по-настоящему.

Лиза ничего не говорила, но на её глазах выступили слёзы, ещё мгновение, и они могли перерасти в настоящую истерику с рыданиями и криками.

– Ну, Лиза, успокойтесь, – попытался поддержать её я, обняв за плечи и плотно прижав к себе. – Это мой глупый розыгрыш. Не о чём беспокоиться. Я всё придумал, Эдмунд

Семёнович вовсе не монстр.

Она, по-моему, меня даже не слышала. Она испугалась так, что дрожала всем телом, а слёзы градом текли из её глаз.

– Лиза… – в который уже раз позвал её я.

Видя, что ничего не помогает, я отстранился от неё и тихонько встряхнул за плечи.

– Да послушайте же вы, наконец! – почти закричал я.

Это слегка привело её в чувство, по крайней мере, теперь она меня слышала.

– Эдмунд Семёнович – мой старинный знакомый, мы просто разговаривали с ним все эти полтора часа. Я неудачно пошутил. Извините. Но я не думал, что это на вас так подействует, – сказал я.

Похоже, она, наконец, поняла. Началась обратная метаморфоза.

Сначала она перестала дрожать, потом перестали литься слёзы. Затем Лиза резким движением сбросила мои руки со своих плеч, отстранилась ещё дальше, лицо её исказилось в злобной гримасе, и она сказала:

– Вы… это вы монстр, Владимир Михайлович, хотя нет, это слишком расплывчатая характеристика, вы – негодяй. У меня с вами не то что… – поперхнулась она, срываясь на крик. – Я даже видеть вас не могу. Можете на меня жаловаться, но я не собираюсь быть вашей медсестрой.

Я промолчал. На это мне сказать было нечего.

Лиза бросила на меня ещё один гневный взгляд, развернулась и ушла быстрым шагом, ни разу не оглянувшись.

*

Я сходил на обед, повалялся на кровати, в 16.00 был на процедурах, посидел в джакузи с водой, насыщенной настоями каких-то трав под струями кислорода. Это и в самом деле прибавило мне сил.

Лизы нигде видно не было.

Её столик рядом с моей палатой пустовал, в коридорах она мне не попадалась.

В 17.00 я сходил в массажный кабинет, там мне размяли и вправили всё, что можно было размять и вправить.

Лизы не было нигде.

Я остался без медсестры. Потребности в этом, в общем-то, не было, но я уже привык к ней, её общество делало пребывание в этой клинике более комфортным, приятно, когда тебе уделяет внимание молодая симпатичная девушка.

Конечно, я не стал на неё жаловаться, я вообще никогда не жалуюсь, а в этом конкретном случае неправ был именно я. Болван, ничего уже не чувствую, и шутки у меня дурацкие. Напугал бедную, добрую девочку, а теперь не знал, как загладить вину. Я не знал даже, где она сейчас находится.

Спрашивать о ней кого бы то ни было, я не мог, это вызвало бы вопросы.

– А что, её разве нет на рабочем месте? – спрашивали бы меня сотрудники клиники. Это могло добавить ей лишних проблем. Оставалось ждать.

В 17.45 я вернулся в палату, лёг на кровать. Нужно было оставаться здесь, скоро с ответным визитом должен был прийти Эдмунд.

*

Спустя полчаса я услышал стук в дверь.

– Входите, – сказал я.

– Здравствуйте, Владимир Михайлович, – сказала Мария Ивановна, входя ко мне. – Как вы себя чувствуете?

Честно говоря, её я меньше всего ожидал увидеть в этот момент.

Её вопрос показался мне неуместным. Как может чувствовать себя практически здоровый человек? Поэтому, я, возможно, невпопад спросил:

– Мы что, Мария Ивановна, снова на вы?

Она на мгновение задумалась.

– Володя, – сказала она, – давайте пока придерживаться официальной манеры поведения. То, что случилось вчера, вовсе не повод как-то менять наши отношения. Считайте, что это был некий подарок с моей стороны, попытка загладить вину…. Признаюсь, что и вы мне теперь небезынтересны, но я пока не разобралась в себе, и мне кажется, что и вы этого тоже пока не сделали. И у вас, и у меня есть своя устоявшаяся жизнь, и давать развитие нашим отношениям, впускать их в неё, лично я просто боюсь. Чувствую, что последствия этого могут быть непредсказуемы.

Я молчал, внимательно слушал её и в целом думал примерно так же.

Я не хотел ничего менять в своей жизни.

Моя жизнь не просто устоялась, она очень удачно сложилась. Двадцать пять лет, прожитых в счастливом браке, вовсе не шутка. Ира, моя жена, была, есть и будет единственной женщиной, которую я по-настоящему люблю.

С Машей всё было бы по-другому….

Для отношений с ней мне было трудно подобрать правильное название.

В голове крутились одни аллегории, очень далёкие от моей повседневной жизни. Я пытался и не находил для этого привычных слов.

Она, как яркое солнце после долгих холодов, думал я, как ветер после полного штиля, как ливень после засухи. Что-то невероятно яркое среди серых будней. Но что-то и невероятно опасное. Солнце, которое, после того как растопит лёд, спалит дотла. Ветер, который набрав свою силу, превратившись в тайфун, сметёт. Ливень, переполняющий реки, переливающийся через край потоками ледяной воды, который смоет безвозвратно то, что создавалось годами.

Возможно, мы действительно подходили друг другу, и, возможно, мы были бы с ней счастливы. Но вот надолго ли? Это вопрос.

Стать любовниками, вести двойную жизнь, прятаться по укромным углам, пытаясь изредка добавить в теперешнюю счастливую жизнь новые, неизведанные пока ощущения – можно попробовать, но и это не продлится долго.

Тайными отношения с такой женщиной долго не пробудут, слишком уж яркими они могут оказаться.

Рано или поздно такие отношения уничтожат всё. Ценности сместятся, приоритеты поменяются местами. То, что нам дорого теперь, исчезнет навсегда. И скорее всего, мы сами станем другими.

Для меня это было немыслимо, и только поэтому я был готов согласиться с Машей.

– А скажите, Володя, – вдруг спросила она, – вы о нашем вчерашнем… вечере никому не рассказывали? Я не пытаюсь вас пристыдить, я всё понимаю, мужчинам вообще свойственно ради самоутверждения рассказывать такое. Мне это повредить никак не может, но я должна знать.

Видимо у меня изменилось лицо, возможно, мой взгляд сверкнул чем-то недобрым. Маша отвела глаза, но вскоре я сумел взять себя в руки и совершенно спокойно ответил:

– Мария Ивановна, я не любитель оправдываться, и я не знаю, откуда вы взяли, что мужчинам это свойственно.

Уверяю вас, настоящий мужчина никогда так не сделает, а я пытаюсь быть в их числе.

– То есть вы говорите – нет? – спросила она.

– Нет, Маша, конечно, нет, кроме нас, это никого не касается, – ответил я.

– Странно тогда, откуда об этом стало известно Эдмунду, не в астрале же, в самом деле, он это увидел, – сказала она. – Я виделась с ним сегодня около двух часов назад. Он странный человек, но сегодня его странность была выше всякой меры. Сегодня он внезапно уволился, ни о каких двухнедельных отработках слушать не пожелал. О том, что подводит клинику, оставляя нас без специалиста, не захотел даже думать. О том, что не увидит последнюю зарплату, выходное пособие и другие льготы, разговаривать не стал.

Собрался в течение часа и покинул эту больницу, даже вещи свои оставил, сказал, что за ними пришлёт кого-нибудь позже.

Собственно, я приехала сюда в основном поговорить с Эдмундом, но, как видите, нормального разговора не вышло. Вместо этого он как заведённый говорил о предназначениях. Радовался, что наконец-то нам с вами удалось встретиться, что теперь у нас с вами всё будет хорошо, ведь мы идеально подходим друг другу, и ещё много всего в этом роде.

Честно говоря, есть грех, я подумала, что это вы его подговорили. А что я могла ещё подумать? – спросила она, видя мой удивлённый взгляд. – Я видела ваше расписание, знала, что сегодня у вас был приём…

– Маша, – перебил я её, – Эдмунд Семёнович на своём приёме рассказывал мне то же самое. Он не простой человек, и что и откуда ему известно, никому неведомо.

Мы многозначительно посмотрели друг на друга.

Не знаю, о чём подумала она, но я в тот момент подумал о том, что с Эдмундом мы уже вряд ли увидимся, а ведь мы с ним так и не договорили.

Мы помолчали.

Первой нарушила молчание Маша.

– Не знаю, будет ли тебе интересно, но я чувствую, что должна сказать: я уволила своего телохранителя. Да и охрану на входе попросила Игоря поменять.

– Надеюсь, ты Игорю ничего не рассказывала? – спросил я.

– Разумеется, нет, Володя, эта история касается только нас с тобой, – вернула она обратно мою же фразу.

Мы опять замолчали, всё уже было сказано. Нечего было добавить, ведь мы уже решили закончить наши отношения. Да и не было по большому счёту никаких отношений, был небольшой эпизод, так, случайная связь.

Мы молчали, пытаясь выбрать нейтральные, простые слова, для того чтоб проститься и не находили их. Мы знали, что любое неосторожное слово, любое действие могло нарушить это шаткое равновесие, и последствия этого предсказать было невозможно.

Мы оба боялись и хотели этого.

И мы молчали.

Возможно, она ждала от меня слов или действий, возможно, я сам ждал от неё того же, но мы так ни на что и не решились.

Спустя некоторое время, я услышал:

– Прощай.

– Прощай, – не поднимая глаз, ответил я.

И Маша ушла.

– Наверное, с ней, – сказал я себе, – мы тоже уже никогда не встретимся.

Мне стало от этого невыносимо грустно.

*

Удивительное дело – эти переплетения судеб, думал я, оставшись один.

Мы все вращаемся на своих орбитах, с кем-то движемся параллельно, с кем-то пересекаемся – раз в день, раз в год, а с кем-то, если говорить об Эдмунде, раз в 24 года.

Всё имеет свою причину, любая причина ведёт к следствию. Следствия могут закончить некий цикл, но чаще открывают кучу причин, по которым нам снова необходимо действовать. Действия ведут к новым следствиям, и так без конца, круг за кругом. До тех самых пор, подумал я мрачно, пока не потеряешь всех, кто был тебе дорог.

Вот и Маша ушла…

*

До ужина оставалось ещё 35 минут, и мне нужно было убить время.

Я вышел из палаты, посмотрел на опустевший столик Лизы.

Её, кроме меня, похоже, никто не искал. Кому есть дело до медсестры человека, который по большому счёту только прикидывается больным.

Я спустился на третий этаж, туда, где недавно был на приёме у Эдмунда. Дверь в его кабинет была закрыта.

Куда он так поспешно сбежал, а главное, почему? – спрашивал я себя. Ответа не было. Я спустился на первый этаж, посидел в холле на мягком диване, разглядывая посетителей.

Поднялся в столовую на второй этаж.

Нигде в этом здании я не увидел ни одного знакомого мне человека, даже мой лечащий врач Эдуард Львович куда-то исчез.

Мне стало казаться, что в своей обозримой вселенной я остался абсолютно один.

*

Я вернулся в палату. Ничего не хотелось. Мысли нескончаемым хороводом кружились в моей голове: Маша, Эдмунд, мой покойный друг, Лиза с её детскими обидами – все они вторили, говорили, пытались что-то до меня донести, я не мог разобрать ни слова в этой какофонии.

Звонок сотового телефона заставил меня отвлечься от этих назойливых мыслей.

Звонила жена.

– Привет, мой любимый больной муж, – сказала она, посмеиваясь, – как отдыхается?

– Честно говоря, Ира, хреново, – ответил я.

– А что так, кто обидел моего пупсика? – продолжала она игривым тоном.

Что отвечать на такой вопрос? Мы словно находились на разных планетах. Она на весёлой, полной жизни и радости, а я на мрачной, опустошённой, полной тоски и безысходности.

Мы не могли сейчас понять друг друга, нас разделяло слишком большое расстояние.

– Ты сможешь приехать? – тихо спросил я.

– Наверное, не получится, Володя, – ответила она, резко меняя тон, чувствуя моё настроение. – Я ещё на работе, дома собака дожидается, продуктов у тебя полный холодильник, и я, честно говоря, вымотана до предела, вчера ведь толком поспать не удалось. Давай я приеду завтра и детей с собой возьму, все вместе тебя навестим.

– Надеюсь, ты детям пока ничего не говорила? – спросил я.

– Нет, пока не успела, мы ещё даже не связывались, – ответила она.

– И не надо говорить, зачем их лишний раз расстраивать, тем более что я почти здоров, – сказал я. – Завтра посмотрю и, может быть, вообще домой уеду.

– Здорово, а я тебя заберу, – сказала она.

– Да, хорошо, только сначала нужно созвониться, я ведь ещё с доктором об этом не разговаривал, вдруг не отпустит. Давай созвонимся часиков в одиннадцать.

И мы попрощались.

Я лёг на кровать, включил телевизор. Смотреть было нечего, и я убавил звук. Монотонное бормотание и мелькание экрана немного раздражали. Я выключил телевизор и постепенно, незаметно для себя, заснул.

И мне снился сон…

*

Мы повернули со Ждановской набережной на Большой проспект Петроградской стороны. За спиной у нас оставался Тучков мост.

– Нет, Володя, ты не понимаешь, тут что-то другое. Она ведь ничего не знает, – говорил Андрей.

– Женщины, может быть, иногда и не знают, но чувствуют всегда, – ответил я.

– Слушай, но ведь месяц уже, тут чувствуй не чувствуй, а от физиологии никуда не деться, – сказал мой друг. – У меня уже сперматозоиды из ушей капают, и она должна испытывать то же самое, но нет, каждый день говорит: «Извини, сегодня не получится, давай завтра». А я, может быть, до завтра уже не дотяну – лопну.

– Может быть, действительно у неё что-то со здоровьем, вы не пробовали сходить к врачу? – спросил я.

– Говорили много раз на эту тему, – ответил Андрей, – но она ни в какую. Говорит, потерпи ещё немного, всё само образуется. А как оно образуется, если становится только хуже? Скорее всего, она просто со мной не хочет. Или любовника себе завела.

– Не говори глупости, – сказал я, – я же прекрасно знаю твою жену, видел много раз, как она на тебя смотрит, любовью просто светится.

– Я и сам это чувствую, – ответил он, – только мне от этого не легче. Я же работать не могу, только о сексе и думаю. Вот ты меня осуждаешь…

– Да брось ты, Андрюха, кто я такой, чтоб судить, – перебил его я.

– Осуждаешь, я же знаю, – сказал он. – Переубеждать я тебя не стану, сам убедишься, что ничего плохого в этом нет.

– Да говорено-переговорено это всё, ни в чём ты не сможешь меня убедить, – ответил я.

Стал накрапывать дождь.

– Пошли в арку, переждём, – предложил мой друг.

Я согласился.

– Вот смотри, Володя, – начал свою теорию Андрей, – простая ситуация: идёшь ты, к примеру, по Большому проспекту, а навстречу тебе молодая, симпатичная и одинокая женщина с ребёнком в коляске. Эта молодая мама просит: «Молодой человек, помогите колясочку по лестнице поднять…»

– Молодые люди, прошу прощения, что перебил, но совершенно крайний случай, – вклинился в наш разговор худощавый и совершенно седой мужчина лет пятидесяти.

– Володя, можно вас на пару слов, – продолжил этот человек.

– Ты его знаешь? – вполголоса спросил меня Андрей.

Я вгляделся в этого человека и понял, что да, я его знаю.

Но ответить своему другу я не успел.

Это знание выбросило меня из моего сна в другую реальность.

Мы оказались стоящими с Эдмундом друг против друга посреди бескрайней и плоской, как стол, пустыни мелкого рыжеватого песка.

– Извини Володя, что так поспешно ушёл, – сказал Эдмунд.

– Куда ушёл? – машинально спросил я.

– Скорее, не куда, а откуда, – ответил он. – Дело в том, что мой цикл закончился, и мне требовалось уйти, оставаться там уже не имело смысла. Вы с Машей встретились, равновесие восстановилось, у меня начался новый цикл, у вас, кстати говоря, тоже.

– Да ничего у нас не началось, Эдмунд, – сказал я, – мы поговорили с Машей и решили расстаться. Мы решили ничего не менять в своей жизни и больше никогда с ней не встретимся.

Эдмунд посмотрел куда-то вдаль, затем, задумавшись, закрыл глаза.

– Нет, Володя, этого не может быть, – сказал он. – У тебя ведь уже были странные виденья, где вы были с Машей…

– Да при чём тут виденья, Эдмунд? – прервал его я. – Я тебе говорю про реальность. У нас с Машей ничего не будет, мы расстались навсегда.

– Что есть реальность, Володя? – сказал он. Интерпретация мозгом сигналов, поступающих от наших органов чувств. Запахи, звуки, расстояние, объём, цвет, глубина, ощущение своего я, своего тела, осязание – всё это не более чем иллюзии. Не более чем результат работы нашего мозга, не более чем наше восприятие. И если продолжать

размышлять в том же ключе, что есть твои виденья? Не являются ли они воспоминанием другого, альтернативного мира, ведь там ты и видел, и ощущал то, что окружало тебя, так же, как и в реальности, о которой ты говоришь? Эти альтернативные миры живут своей, совершенно отличной от нашей реальности жизнью. Там события развиваются иначе, и там мы помним другое прошлое. Помнишь, я говорил тебе, что при определённых условиях память сотрётся сама? Это здесь. И у тебя есть возможность выбрать мир, который идеально подходит тебе – без боли, страданий и одиночества – любой. Пройдёт совсем немного времени, и ты сможешь делать это самостоятельно. Ты сможешь выбрать мир, который абсолютно приспособлен для реализации вашего предназначения. А тогда…

– Да что это за предназначение такое? – перебил его я. – Что и для чего предназначено? Ну, встретились мы с Машей. Ну, допустим, существуют альтернативные миры, я тоже слышал о такой версии. Но это же ничего не меняет, допустим, в каждом из этих миров мы встретились, и что?

Да, мы идеально подходим друг другу; когда мы рядом, нас безумно друг к другу влечёт, но это и всё, потому что остальное в этот момент для нас исчезает. Не думаю, что нам предназначено во всех этих мирах часами смотреть друг на друга влюблёнными глазами, а в промежутках между этим есть, спать и заниматься сексом – до другого мы, скорее всего, просто не доберёмся. А если говорить о предопределённости, то и тут, Эдмунд, на мой взгляд, есть несколько противоречий. Во-первых, ты сам говорил, что есть редкие люди, на которых это не распространяется и что мы с Машей из их числа. А во-вторых, хоть и можно объяснить некоей предопределённостью то, что мы встретились только сейчас, а не год, два, десять лет назад, несмотря на то, что ты 24 года пытался ускорить эту ситуацию, но мы, тем не менее, расстались, и это никаким предопределением уже не объяснить. Так же мы сделаем и во всех твоих альтернативных мирах, если таким будет наше решение, или не сделаем, если решим по-другому. Если и есть что-то предназначенное для нас свыше, то, скорее всего, оно заключается в чём-то другом, а вовсе не в нашей встрече.

– Володя, тут вступают в игру очень мощные силы, – сказал Эдмунд, – вы не сможете поступать по-своему, вам с ними будет не справиться.

– Тебе ли не знать, Эдмунд, – ответил я, – что если есть сила с одним знаком, обязательно найдётся сила с другим. Это ли не равновесие?

– А ты быстро учишься, – сказал он. – В этом ты прав: главное – не нарушать баланс. Посмотри вокруг, здесь нет ничего и всё уравновешено. Но стоит только привнести сюда что-то своё, как сразу баланс нарушится. Построишь дом – ветер попытается разрушить его, выроешь яму – через час она будет полна песка. То же и с действиями: пока идёшь проторённой дорогой, уготованной провидением, – всё легко, тебе комфортно, у тебя всё получается, но стоит только свернуть, как проблемы не заставят себя ждать, и чем дальше ты от своего пути, тем их больше. До тех самых пор, пока не забредёшь в такую чащу, что не будет выхода. Но ты прав – решать тебе.

Я ничего не ответил ему, я устал от этого сложного для меня разговора.

Мне требовалось время, чтобы всё это по-настоящему осмыслить. Этот разговор сам по себе был для меня настоящим прорывом. Несколько дней назад я не смог бы не только об этом говорить – даже думать. Для меня этой достаточно абстрактной темы просто не существовало.

Пауза затянулась, мы молча стояли посреди бескрайней пустыни и смотрели каждый в свою сторону.

– Надя передавала тебе привет, – нарушил молчание Эдмунд. – Она всё ещё помнит тебя.

От его слов события прошлых лет снова нахлынули на меня, и я, в который уже раз, пережил их снова.

Я испытывал горечь и стыд, а невозможность что-либо исправить только усиливала эти чувства.

Как же я виноват перед ней…

Когда Андрея не стало, я даже не позвонил, не узнал, как она там. Не поддержал, ведь ей наверняка была нужна моя помощь. Как же я виноват перед своим другом…

Я закрыл руками лицо – не хотелось, чтобы Эдмунд видел моих слёз.

И ведь уже ничего не изменишь, снова подумал я. Всё, что можно было исправить, осталось где-то там, далеко в прошлом, там, где остался мой друг.

И я, больше не сдерживаясь, зарыдал – зарыдал в голос от полного бессилия и жалости к себе.

– Ну, ну, Володя, всё пройдёт, – услышал я голос Эдмунда. – Через недельку будешь как новенький, – добавил он, похлопывая меня по плечу.

*

Я открыл мокрые от слёз глаза и понял, что нахожусь в своей палате.

Шторы были занавешены, и я не сразу заметил силуэт, неподвижно застывший рядом с моей кроватью.

Приглядевшись, я понял, что это Лиза.

– Вы очень беспокойно спали, Владимир Михайлович, – тихо сказала она. – Кричали во сне, потом плакали. Вам, наверное, приснился очень плохой сон. Я даже собиралась вас разбудить.

– Да, Лиза, – ответил я, – ужасный сон, в нём я снова пережил смерть своего лучшего друга.

– Бедненький, – сказала она, садясь на краешек кровати, рядом со мной и доставая носовой платок из кармана своего больничного халата. – Возьмите, вам нужно вытереть слёзы.

Я взял платок, невольно коснувшись её руки.

Может быть, мои недавние переживания добавили мне чувствительности, или, быть может, я чувствовал себя очень одиноким, но я испытал лёгкое волнение, которое она, похоже, заметила.

– Давайте я вам помогу, у вас всё лицо мокрое, а вам не видно, – сказала Лиза, взяла из моей руки платок и, наклонившись, почти касаясь меня своей грудью, сосредоточенно вглядываясь, вытерла сначала глаза, потом щёки, а затем и лоб, покрывшийся испариной от уже нешуточного возбуждения.

Да что же это такое, думал я, невольно в своём воображении снимая с неё больничный халат. Под ним, как мне показалось, больше ничего не было.

Нужно немедленно встать, сказав, что мне нужно в ванную комнату, думал я. Необходимо немедленно это прекратить, ведь она на двадцать лет меня моложе.

Но встать я уже не мог.

Если бы я встал, откинув одеяло, то сразу бы на виду оказался мой окаменевший пенис.

Она же, закончив с моим лицом, посмотрела ниже. Увидев бугорок на моём одеяле, она улыбнулась.

– Тут у вас, Владимир Михайлович, странное уплотнение, – сказала она, нежно погладив верхушку этого бугорка, – мне нужно немедленно вас осмотреть.

– Лиза, – начал я, запинаясь, не представляя, что я хочу сказать. – Вы же знаете, я женат, и я значительно старше… и кроме того…

– Ах, Владимир Михайлович, – мне на ушко проворковала она, – вы взрослый человек, а женщин не знаете. В определённый момент нам это абсолютно все равно, а иногда, даже наоборот…

И она пуговку за пуговкой медленно расстегнула свой белоснежный халат, под которым и в самом деле ничего не было…

Я больше не мог сопротивляться.

Я не хотел быть один.

Я успел с улыбкой подумать об Эдмунде. О том, как объяснил бы всё это он с точки зрения провидения? – Не иначе как воздействием противоборствующих сил.

Дальше мысли исчезли.

Отпустив ситуацию, я перешёл на следующий круг своей жизни.

Меня разбудил звонок будильника.

Я взглянул на часы – на них застыло время 7.00. Вставать не хотелось, да и кому захочется вставать в такую рань, да ещё в воскресенье?

Я лежал один в своей спальне, на широкой двуспальной кровати, пытаясь справиться со своей ленью, и у меня это пока получалось плохо.

– Просыпайся, соня, – сказала жена, входя в комнату, – звонили из твоей конторы, машина за тобой приедет в 8.00. Я уезжаю на дачу, хочу проскочить до пробок. Завтрак на плите, остальное в холодильнике…

– Ира, не бросай меня здесь одного, – шутливо попросил я.

– Держись, Володя, ты справишься, ты уже большой мальчик, а я не всегда буду рядом, – в унисон мне ответила она. Присела на краешек кровати рядом со мной и добавила:

– Быстро освободишься, приезжай, ведь ещё целый день впереди.

– Это почти нереально, – ответил я, – завтра плановый пуск установки. Мне нужно просмотреть результаты её тестирования, результаты сканирования обшивки и ещё хренову тучу бумаг. Тут и дня мало.

– И всё это обязательно нужно делать самому? – спросила она. – У тебя же там есть хренова туча помощников, – вторя мне, продолжала Ира. – Машеньке своей поручи, она шустрая девушка…

– Ты не понимаешь, Ира, – сказал я, – стоит пропустить даже незначительный дефект…

– Знаю, слышала много раз, – ответила она, перебивая. – На глубине две или, может быть, три тысячи метров любая, даже самая незначительная ошибка может привести к катастрофе. Но знаешь, что я тебе скажу мой дорогой: на поверхности их тоже совершать не надо, здесь тоже катастрофы бывают.

– Что ты имеешь в виду, Ира? – спросил я.

– Ты уверен, что хочешь касаться этой щекотливой темы? – вопросом на вопрос ответила она.

– Какая-то ты агрессивная сегодня, – ответил я, приподнимаясь и целуя её в щёку.

Ира не отстранилась, но и не ответила на мой поцелуй, посмотрела на меня печальными глазами, встала с кровати и сказала:

– Мы очень мало бываем вместе, Володя. Ты вечно пропадаешь на своей работе, а я постоянно одна. Мне бывает очень грустно.

Ситуация принимала серьёзный оборот, тема была действительно щекотливая, нужно было срочно заканчивать этот разговор. Я встал, подошёл к ней, обнял и сказал, зная, что она всё равно откажется:

– А давай я сейчас отменю все свои дела, чёрт с ней, с этой установкой, в конце концов, наши отношения для меня дороже всего на свете. И махнём с тобой на дачу вдвоём.

– Как бы это было хорошо, Володя, – ответила она, – отвечая на мои объятия и плотнее прижимаясь ко мне. Но я прекрасно знаю, чем всё это кончится. Ты будешь весь день сидеть за компьютером, не вылезая из дома, без конца звонить по телефону, а вечером к тебе приедет твоя Маша с полным отчётом о проделанной работе. Лучше уж езжай в свой офис и попробуй освободиться пораньше. Я буду тебя ждать.

– Я постараюсь, Ира, – ответил я, зная, что этого не случится.

Знала и она.

Мы стояли, обнявшись, мне и в самом деле не хотелось расставаться с ней. Я очень любил эту женщину. Я прижимал к себе её родное любимое тело, вдыхал её запах. В такие моменты мы словно сливались с ней.

Мы были вместе уже очень давно и с годами становились только ближе друг другу, я не мог её потерять, я не хотел этого, даже мысль об этом была для меня невыносима.

Но было и ещё кое-что, именно на это и намекала Ира.

Что работа? – Многое можно отменить, многое перенести, что-то сделать заранее и без особых проблем устроить выходной со своей семьёй, если бы не одно но. Там, на этой работе, я мог видеться с Машей, а вне работы это было сделать сложно.

Это была тайная связь, от которой я отказаться не мог, это было выше моих сил.

Я раздвоился, я вёл двойную жизнь, я любил двух женщин одновременно, каждая из которых была мне очень дорога, но каждая – по-своему.

Я увяз в этой ситуации, запутался. Пытался найти выход и не находил….

Так дальше продолжаться не могло и это понимали все.

Я, Ира да, наверное, и Маша, хотя она и была женщиной без комплексов и не настаивала ни на чём…

Так не могло продолжаться, но продолжалось и продолжалось почти два года, и этому не видно было конца…

Все эти мысли пронеслись у меня в голове за мгновение, уже в тысячный раз. Пронеслись и исчезли – решения не было.

Ира слегка отстранилась от меня и с грустью в голосе сказала:

– Ладно, надо ехать, пока пробок нет.

– Аккуратнее на дороге, сильно не гони, – сказал я.

Проводил её до двери, посмотрел из окна на то, как она уехала, и пошёл собираться на работу.

*

Я приехал к зданию Северо-Западного филиала Межконтинентальной транспортной сети в 8.30. Поднялся на 98-й этаж, прошёл в свой офис. Сотрудников моего отдела пока не было, рабочий день начинался только в 9.00.

Я, не дожидаясь секретаря, подошёл к кофеварке и стал варить себе кофе.

– Мужчина, капучино, пожалуйста, – услышал я за своей спиной голос Маши.

Я развернулся. Она стояла прямо передо мной, на фоне большого витражного окна, в лёгком летнем платье, в ореоле света от яркого солнца, сияющего за окном, удивительно красивая и желанная.

Затем, подошла ко мне ближе, обняла за талию и прижала к себе.

– Ну, так как насчёт кофе, молодой человек? – волнующим полушёпотом вновь спросила она. – Да или нет, ответьте, или мне поискать другой кафетерий?

– Вы мне льстите, девушка, но с вами я и правда, чувствую себя намного моложе, – ответил я. – Могу предложить два сорта, – добавил я, – «Утренняя нежность»

или «Обжигающая страсть».

– Пожалуй, я возьму оба, – сказала она.

– Эти напитки сложные, Мария Ивановна, нужна настоящая кофейная церемония, – шепнул я ей на ушко. – Вы правильно сделали, что выбрали оба напитка. Один без другого покажется незавершённым. Если говорить о нежности, то это очень сложно объяснить, лучше показать.

И я очень нежно поцеловал её в губы.

Она мне ответила.

Спустя несколько минут, когда мы на мгновение прервались, она сказала:

– Хороший напиток, мне понравилось, но я чувствую, что и второй почти готов.

Я хотел ей ответить, но случайно взглянул на часы, висящие на стене. Они показывали 8.48. Меня как холодной водой окатило. Да что же мы делаем, подумал я, совсем голову потеряли, ведь в любой момент сюда может кто-нибудь прийти.

Странно, что этого до сих пор не случилось.

Я отстранился от Маши и показал ей рукой на часы.

– Извини, – сказал я, – но мы же договаривались: в рабочее время – никаких личных взаимоотношений.

– У нас было ещё 12 минут, – сказала она, – а ты всё испортил. И название такое хорошее – «Обжигающая страсть», я очень хотела попробовать. А теперь, – она посмотрела мне чуть ниже пояса, – мой кофе остыл. И моё желание осталось неудовлетворённым. А ты знаешь, Володя, что бывает в таких случаях?

– И что же? – слегка ухмыляясь, спросил я.

– Женщины начинают мстить, – ответила она строго, – и их месть может быть страшной.

– Ладно, Маша, – сказал я, – шутки в сторону, давай включаться в работу.

– Хорошо, – кротко сказала она.

Прошла к своему столу, села, включила компьютер и, отключившись от внешнего мира, стала работать.

Я тоже сел за свой рабочий стол и снова через какое-то время взглянул на часы. Стрелки показывали 9.05, но никто из моих сотрудников так и не появился. Что это, думал я, для забастовки вроде бы причин не было. О работе в воскресенье мы договорились заранее. Никто не отказался, все понимали, что завтра очень ответственный день – пуск установки и сегодня нужно было всё ещё раз проверить и перепроверить.

Странно, очень странно, думал я.

– Владимир Михайлович, – неожиданно сказала Маша, – А почему вы не спросите, где все остальные?

– А вы, Мария Ивановна, это знаете? – спросил я.

– Возможно, и знаю, – ответила она. – Но я не ваш секретарь и не обязана докладывать вам такие вещи.

– Хорошо, Маша, спрошу по-другому, – начал заводиться я. – Скажи мне, пожалуйста, куда подевались все наши сотрудники?

– Вот вы, Владимир Михайлович, нервничаете, – совершенно спокойно сказала она, – а меня это немного обижает, я ничего вам не буду говорить.

Она меня почти довела, я с силой бросил на стол шариковую ручку, которую держал в руке, а сам тут же подумал: она права, надо успокоиться. Ведь намного проще взять и позвонить.

Я на секунду задумался – секретарь или мой ведущий инженер. Секретарь, естественно, в курсе всего и знает в этом отношении больше, но на сегодня разговоров с женщинами мне уже хватило, и я набрал номер Антона.

На том конце линии никто долго не брал трубку. На седьмой или восьмой звонок соединение всё-таки было установлено.

– Але… о… – услышал я какие-то странные звуки.

– Антон, ты что, спишь? – нервно спросил я.

– Конечно, шеф, – ответила трубка. – Ведь воскресенье.

– Что-то случилось, Владимир Михайлович? – совершенно другим, уже проснувшимся голосом переспросил Антон.

– Антон, я не понимаю. Объясни, что происходит. Мы все сегодня договорились выйти на работу, времени в обрез, завтра плановый пуск. Почему вы саботируете мои решения? Мало того, делаете это достаточно цинично. Я что, не устраиваю вас как руководитель? – кипятился я.

– Да что вы такое говорите Владимир Михайлович? – слегка обиженно ответил Антон. – Вас все уважают. А вы разве не в курсе? Маша вам что, ничего не сообщила?

– Похоже, я вообще обо всём узнаю самым последним, – обречённо ответил я. – Давай, Антон, рассказывай, и по возможности не упуская подробностей.

И Антон начал рассказ:

– Как вы помните, вчера мы практически всё подготовили. Оставалось проверить результаты сканирования обшивки, просмотреть ещё раз результаты тестирования установки, но это были повторные данные, те, которые мы получили в день приёмки. Официальные результаты независимой комиссии, как вы знаете, не выявили никаких отклонений и давно подшиты к сдаточной документации.

Другими словами, оставалось ещё максимум полдня работы, и если бы мы не выявили никаких отклонений, то можно было бы ставить подпись и разрешать пуск.

Вчера поздно вечером мы все ушли, а Мария Ивановна осталась. Анализируя данные, она обнаружила в одной из наших проб забора воды критическое содержание метана.

Ей пришлось перелопатить все отчёты независимой комиссии. Оказывается, и у них в одной из проб тоже был обнаружен метан в критических количествах.

Независимая комиссия в связи с этим брала пробы воды десять раз вместо установленных трёх, но ни в одной из последующих проб, а это больше двух тысяч образцов, метана, да и никаких других отклонений не обнаружила.

Они всё делали по инструкции, та одна злополучная проба была списана на случайный фактор.

Но один раз – это случайность, а два – закономерность. Видимо, в зоне забора воды происходит локальный эпизодический выброс метана.

Мария Ивановна позвонила в головной офис, поставила всех на уши и добилась решения о переносе пуска на месяц. Завтра к месту забора воды установки будет отправлена экспедиция, спущен батискаф, и учёные на месте попытаются определить этот локальный выброс. В зависимости от результата будет принято решение либо нарастить водозаборники, либо установить дополнительные фильтры, либо ещё что… Но фильтры нежелательно, такие фильтры нужно довольно часто менять, а это технически сложно – остановка установки, иначе к ним не подобраться, с последующим запуском и отладкой – полный геморрой. Вот в целом и всё, но Маша вам, я думаю, расскажет подробнее… Да… уже поздно ночью, когда решение было принято, она обзвонила всех, рассказала об этом и подарила нам выходной, надо сказать, совершенно не лишний, третью неделю уже как проклятые без выходных…

– Спасибо Антон, – сказал я, – извини за звонок, отдыхай, до понедельника.

Мы попрощались с Антоном, и я с некоторым недоумением посмотрел на Машу.

– Мария Ивановна, странная какая-то ситуация получается, – сказал я. – Звоните в головной офис, решения принимаете, а меня даже в известность не поставили. Вопрос действительно серьёзный, и возможно, вы всё сделали правильно, но это моя работа – решения принимать и моя ответственность за принятие таких решений. Нужно было сразу мне звонить, я бы тут же приехал и разобрался во всём. Команды моим подчинённым раздаёте – это же подрывает мой авторитет. Мне что, теперь ещё и с ними разбираться, ведь они не выполнили то, что я им сказал, – не явились на работу. Прогулом это не назовёшь, всё-таки воскресенье, но меры принять придётся, иначе они могут подумать, что я у вас в подчинении.

Пока я это говорил, Маша менялась в лице. Постепенно из независимого и вызывающего это выражение стало опустошённым и растерянным. Мне стало жаль её, ведь я очень любил эту женщину.

– Володя, – еле слышно сказала она, – не сердись, извини меня. Я ведь по-своему, по-женски всё рассудила. Я понимала, что нужно тебе звонить, но была уже ночь. Я представила, что подумает твоя жена – ведь то, что между нами происходит, уже не тайна – вот и не стала будоражить твою семью, боялась, что это помешает нашим с тобой отношениям. Ну а раз не позвонила, всё остальное – следствия.

Одно хорошо, ты не знал, что сегодня выходной, и приехал, а я тебя здесь ждала. Я ведь и не уезжала никуда – сначала полночи работала, потом уснула на диванчике здесь же, у

нас на кухне. Проснулась, только когда ты приехал…

– Эх, Маша, Маша, глупенькая моя девочка, как же я тебя люблю, – сказал я, обнимая и целуя её.

Когда мы на мгновение прервались, Маша шепнула мне на ухо:

– Я всё ещё жду свой капучино.

Я взял её на руки и пошёл на кухню его готовить…

*

Мы лежали с Машей, обнявшись на узком кухонном диванчике. Она спала на моей груди, а я старался реже дышать, чтобы не тревожить её сон.

Как же мне повезло, думал я в тот момент, за что мне столько счастья? Ведь она значительно моложе меня, красавица, необыкновенный живой, добрый человек, немножко взбалмошная, но ей это даже идёт. Терпит меня, дурака, ничего не требует…

Я почти засыпал, но из этого дремотного состояния меня вывел телефонный звонок. Звонил городской телефон в моём офисе. Вставать было лень, да и Машу этот звонок не разбудил, и мне не хотелось шевелиться, я мог её потревожить.

Наверняка ничего важного, думал я, кто может звонить сюда в воскресенье по городскому номеру? Либо ошиблись, либо автомат обзванивает номера потенциальных покупателей каких-нибудь товаров.

В здании корпорации было удивительно тихо, в воскресенье здесь было очень мало людей. Из специалистов, возможно, только мы с Машей.

Заработал одинокий лифт, в будний день я бы его даже не услышал. Открылись автоматические створки кабины, я прислушивался, но не мог понять: возможно, даже на нашем этаже. А вот дальше исчезли любые сомнения, я услышал шаги – стук женских каблуков, как минимум двух пар ног, о мраморный пол коридора, и эти шаги приближались.

Я резко вскочил, Маша проснулась.

– Что случилось, Володя? – сонным голосом спросила она.

– Просыпайся, Маша, – сказал я, – по-моему, сюда кто-то идёт.

Мы вскочили, как ненормальные, мешая друг другу, пытаясь судорожно отыскать одежду, разбросанную по всему полу, чувствуя, что совершенно не успеваем, зная, что если идут сюда, то застанут нас в самом неприглядном виде…

– Добрый день, Володя, здравствуй, Маша, – услышал я голос за своей спиной.

Я оглянулся и увидел в дверном проёме двух женщин – одна из них была моя жена, а рядом с ней стояла Света, мой секретарь.

– Ира, подожди, пожалуйста, в приёмной, дай нам одеться, – сказал я. – Света, проводите Ирину Анатольевну.

Женщины вышли, я посмотрел на Машу, но не увидел её лица, картинка поплыла, мне показалось, что я падаю, теряя сознание.

*

Я очнулся, лёжа на кровати в тёмной комнате, не совсем представляя, где оказался, не имея никакого желания это выяснять.

Мне было всё равно.

Невероятная внутренняя усталость почти отключила все мои чувства и мысли.

Я машинально посмотрел на часы, висящие на стене, они показывали 2.15.

Скорее всего, ночь, машинально подумал я.

Рядом со мной, на моей кровати, свернувшись калачиком, спала обнажённая женщина. Я посмотрел на неё, и это не вызвало у меня ни удивления, ни эмоций, я просто понял, что это уже не сон и не видение. Теперь я знал, где нахожусь.

Я встал с кровати, оделся.

Укрыл спящую Лизу одеялом.

Думать о недавнем видении не хотелось.

Я больше не мог думать об этом абстрактно. То, что случилось там, касалось лично меня, и было лично обо мне. Два мира почти слились в единое целое. То, что случилось там, мне было понятно и вполне приемлемо.

Здесь я поступал и думал так же, как мой двойник там.

Я изменился… и мне это ужасно не нравилось. Мог ли я ещё надеяться, что это произошло не безвозвратно?

Я достал из холодильника минеральную воду, очень хотелось пить. Налил полный стакан, выпил. Слегка раздвинул шторы, хотелось взглянуть на этот мир из окна. Странно, что я не сделал этого раньше, думал я.

Город спал.

Передо мной, чуть ниже уровня глаз и до самого горизонта, простирались тёмные крыши домов. Тусклые фонари освещали мокрый асфальт нескольких улиц, что были видны отсюда. Правее, в просвете между корпусами больницы, мокрой густой зеленью манил к себе маленький сквер, подсвеченный полной луной. И наконец, двор, маленький больничный двор, расположенный прямо под моим окном, по какой-то счастливой случайности сохранивший в центре зелёный островок – круглый газон с расположенной на нём детской площадкой.

Деревянные лошадки на пружинах, детские горки и качели, всё ещё яркие и не потерявшие свой цвет.

Когда-то я хорошо знал это место. Почему так случилось, что я забыл о нём? Не вспомнил, когда сообщал жене адрес и узнал только сейчас, случайно посмотрев в окно,

– видимо, тогда для этого не пришло время?

Я ухмыльнулся тому, что начал думать почти, как Эдмунд.

Я смотрел на этот маленький круглый газон с детской площадкой в его середине, и мне становилось легче. Теперь у меня появилась возможность вспомнить время, когда я был другим.

– Ну, здравствуй, – сказал я, глядя в окно. – Я скоро приду.

Из одежды, кроме больничной пижамы, у меня ничего не было.

А, плевать, подумал я.

Потихоньку, чтобы не разбудить Лизу, вышел из палаты, прошёл к лифтам, спустился на нулевой этаж. Там располагался приёмный покой, и наружные двери гарантированно были открыты.

На выходе меня никто не остановил, видимо, не я один в этой клинике любил ночные прогулки. Правильно, думал я, кому-то нужно покурить, кому-то в круглосуточный магазинчик напротив.

Охранник, дежуривший у дверей, сказал:

– На улице дождь, промокнете, возьмите.

И протянул мне свой, изрядно потрёпанный чёрный зонт.

Я взял его, сказал ему: «Спасибо», подумав при этом, что хороших людей значительно больше, чем я предполагал.

Вышел из этой больницы.

Мне нужно было попасть на противоположную сторону клиники.

Я обошёл здание и увидел свой двор.

Здесь всё было так же, как и пять лет назад, так, как я помнил. Две лошадки, парящие над землёй рядом друг с другом, горки, качели. Больше просто не поместилось бы на этот маленький островок зелёной травы. Всё сверкало и даже пахло, как когда-то свежей краской.

Я сел на одну из лошадок.

Интересно, наверное, я выгляжу со стороны, думал я, взрослый мужчина в пижаме на детской лошадке и под зонтом.

Я мог бы, и посмеяться, но в тот момент я уже был занят другим.

*

Я скакал над землёй на своей лошадке и вспоминал 2008 год. Тогда, в один из дней, когда я был особенно сентиментален, мне пришла в голову одна хорошая мысль – сделать хоть что-то для своего города.

Но кто я такой? – Так, маленькая букашка, которая возомнила себя великим альтруистом.

Я объездил очень много мест, но ни в одно из них я не смог бы привнести хоть что-то, что сделало бы мой город лучше. Либо там уже было всё хорошо, либо изменения требовали средств, которых у меня не было. Я почти отчаялся, я думал, что у меня ничего не получится, пока не приехал сюда, в то место, с которого нужно было начинать.

В больницу, где я появился на свет.

Пять лет назад здесь ещё был родильный дом, совмещённый с детской больницей. Серое унылое здание, тусклые коридоры, грустные больные дети – неприглядная картина.

Тогда у меня и родилась идея сделать здесь что-то, что могло бы понравиться больным детям и сделало бы их пребывание здесь немного комфортнее – маленькую детскую площадку во внутреннем дворе.

Я поговорил с директором больницы, и он одобрил мою идею. Все необходимые согласования он взял на себя. Они прошли на удивление легко.

Видимо, в администрации знали о грядущих переменах по перепрофилированию этой клиники, резонно посчитав, что вреда всё равно не будет, а при реконструкции эта площадка, так или иначе, пойдёт под снос.

Но я тогда этого не знал. Выбрал поставщиков, проплатил по счетам, поставил рабочих, и спустя месяц во внутреннем дворе появилось нечто – яркое пятно среди серых стен; детям понравилось.

Делать добрые дела мне было вовсе не свойственно, и в процессе строительства я несколько раз успел пожалеть о том, что такая идея вообще пришла мне в голову.

Добрые дела стоят дорого, и я потратил большую сумму, чем первоначально рассчитывал. Но когда я увидел, как загорелись радостью глаза маленьких пациентов, мне стало несколько легче. Я понял, что деньги потрачены не зря, ведь искренняя радость стоит дороже любых денег, особенно если это радость больных детей, которых уже мало что радует.

Мы пожали с директором больницы друг другу руки, и я пошёл по этой жизни дальше наматывать свои невидимые круги…, пока один из них снова не привёл меня сюда.

Я оглянулся назад и увидел, как много было потеряно на этом пути, и ничего важного я не приобрёл взамен.

Я подошёл к незримой черте, к пресловутой точке невозврата. Я чувствовал, что стоит сделать ещё один неверный шаг – и всё, скорее всего, обратного пути уже не будет, я окончательно потеряю себя.

Случится то, что предсказывал мне Эдмунд: я окажусь в незнакомом для себя мире, где стану совсем другим человеком, забуду то, что сейчас для меня важнее всего, и стану наиболее приспособлен для выполнения неведомого мне предназначения.

Шаг – и всё…, я даже думать об этом перестану, я просто буду идти по этой жизни дальше к непонятной для меня цели, по проложенной для меня дороге, перестав быть собой.

Мне стало страшно, я не знал, что делать дальше.

Я вцепился в гриву лошадки, на которой сидел, боясь разжать руки.

Эта детская площадка во внутреннем больничном дворе казалась мне единственным безопасным местом на планете, и только оно всё ещё связывало меня с ускользающим прошлым.

Я давно уронил зонт, пижама промокла, но я этого не замечал.

Я стремительно погружался в прошлое.

Как же много я успел забыть…, но пока я находился здесь, у меня сохранялся шанс вспомнить всё…, зафиксировать в своей памяти, постараться сохранить …. И стоило поторопиться, пока мне не помешали, пока я сам могу это сделать, пока новые причинно-следственные связи не вступили в свои права.

Я погружался и погружался почти до самого дна, почти до самых истоков своей жизни, а затем начал подниматься назад. Невероятно, но я видел…1963 год, зима, маленькая комната в доме на улице Олега Кошевого. Я на детской кроватке, маленький, почти неразумный комочек жизни, которому не нужно ничего, кроме любви, который не понимает ничего, а только чувствует…. И он – я – окружён теплотой и любовью, окутан сверкающей аурой мамы и отца, и он – я – улыбается счастливой улыбкой.

– Какой хороший мальчик, – говорит мама, – ангелочек мой, улыбается своей мамочке. Смотри, Миша, – продолжает она, обращаясь к мужу, – какой красавец, улыбка до ушей.

Она берёт меня на руки, нежно прижимает к себе, целует в щёчки и шейку. Мне хорошо и немного щекотно, и, может быть, от этого я улыбаюсь ещё сильней.

– Тамара, – говорит мой отец, – затискаешь ребёнка, положи его в кроватку, ведь избалуется. Будет потом всю жизнь за твою юбку держаться, а мне нужен самостоятельный мужик.

Она нехотя выполняет его просьбу, но мне хорошо и здесь, не так, как на руках у мамы, но здесь я могу лучше чувствовать своего отца.

Эта маленькая комната в коммунальной квартире для меня – лучшее место на этой земле, она до самых краёв наполнена любовью и светом моих родителей…

Дальше, дальше….

Вот уже снова зима, мне уже год, первые слова, первые желания, я теперь умею не только чувствовать, но уже и хотеть, пытаюсь требовать при помощи слёз, добиваясь своих нехитрых желаний. И всегда рядом со мной моя мама и мой отец и их безграничные любовь и терпение.

Дни, месяцы, годы сменялись, шли друг за другом чередой, прокручивая передо мной события моей жизни.

Вот мне уже три года.

Детский сад, первый опыт общественной жизни.

Мне там было непросто. Уже тогда я не очень любил большого скопления людей.

Я был замкнут, но замкнут внутренне, на моё общение со сверстниками и воспитателями это никак не влияло. Я играл, как и все ребята, в свои детские игры, я был послушным, но ни с кем в этом месте не был по-настоящему близок.

Мне было не очень комфортно там, но я знал, что по-другому не будет. Я терпел и ждал, ничем не выдавая своих истинных чувств, когда наступит вечер и за мной придёт моя мама.

– Как себя вёл мой хулиган сегодня? – спрашивала воспитателя мама, приходя после работы за мной.

– Что вы, – отвечали ей, – какой же Володя хулиган, он всегда ведёт себя хорошо. Все бы дети были такие, у нас бы вообще проблем не было. Воспитанный и очень самостоятельный мальчик.

Я чувствовал, что маме слышать такое приятно, и для меня это было самое главное.

– Представляете, – продолжала воспитатель, – Сегодня собирались днём на прогулку. У Володи на курточке молнию заело. Я хотела помочь, но он ни в какую, говорит, не надо, я сам. Полчаса, наверное, возился, но справился.

Настоящий мужик растёт.

Мама улыбалась.

Я пыжился от гордости, стараясь не подавать вида, глядя в сторону, как будто их разговор касался не меня…

Дальше, дальше…

Мне четыре, пять, шесть лет…

Вспомнились прогулки с отцом. В выходной, просто по улицам Петроградской стороны…

– Ну что, Володя, – говорил он мне, – пойдём, пройдёмся, есть мужской разговор.

И мы шли, рука об руку, а когда я уставал, мы останавливались, и он угощал меня мороженым или ещё чем-то вкусным.

Он рассказывал мне про свою работу, про город, окружающий нас, про всё на свете. Я чувствовал его силу, и мне было спокойно и удивительно хорошо…

Дальше, дальше…

Мы переехали.

Новый район, новостройки, окраина города.

До школы оставался целый год.

Совершенно другой мир, широкие улицы, редко стоящие новые дома. Заборы, а за ними котлованы строек. Грязь на новых асфальтированных улицах. Не до конца обустроенный быт и раздолье для шестилетних мальчишек, каким в ту пору был я.

Первые настоящие друзья.

Мы облазили с ними все стройки нашего района.

Побывали, наверное, на всех крышах домов, залезли в каждый подвал. Переместили на своих сапогах тонны грязи…

Но дальше, дальше…

Воспоминания неслись, ускоряясь, и я уже не успевал фиксировать в них отдельные события, всё происходило в фоновом режиме. Так и должно было быть, необходимо было просто успеть пролистать их, пробежаться по вешкам, по полочкам можно было разложить и позднее.

Школа, сплошной поток – учёба, спорт, друзья, первая любовь, первые победы и поражения.

Дальше, дальше, не останавливаться.

Строительный институт, альпинизм, сплошное движение и женщины, женщины…

Работа, женитьба, рождение дочери.

Много, очень много событий, и над всем и всегда – бесконечная любовь моих родителей.

Я продолжал вспоминать, но с определённого момента мне стало это делать труднее. Что-то похожее на внутреннюю усталость, старалось остановить процесс.

Воспоминания стали терять свою чёткость, замедляться, пока не остановили свой бег на единственном событии, которое…

93-й год. Лето.

Моего друга уже год как не стало, но я всё ещё изредка повторял наш с ним маршрут. Ждановская набережная, Большой проспект Петроградской стороны, Каменноостровский и дальше в метро.

Такая вот дань моему погибшему другу, которая не изменит уже ничего.

По пути я делал остановки, выпивал, вспоминая о нём, грустил. Я всё ещё чувствовал себя виноватым.

В тот день я, как обычно, прошёл мимо той злополучной арки. В который уже раз с неприязнью вспомнил про Эдмунда, думая, что он наверняка до сих пор ещё работает там. Как всегда, не стал заходить – мне нечего было ему сказать, он ни при чём, я сам во всём виноват, и нет мне прощения.

Не доходя до Каменноостровского, я зашёл в кафе.

Мой маршрут был почти завершён, но ехать домой я был пока не готов. Хотелось посидеть в тишине, выпить чашечку крепкого кофе и помучить себя воспоминаниями.

В цокольном этаже, где располагалось это кафе, в самом деле, было достаточно тихо. Я сел за столик в углу в зале для курящих. Девушка-официант приняла мой заказ.

Я закурил в ожидании своего эспрессо.

Я был немного рассеян, так бывало всегда в такие, как этот дни – воспоминания становились особенно яркими и преобладали над реальностью. Мир становился зыбким, истончался до призрачной прозрачности, и от этого я немного терялся.

– Молодой человек, не поможете? – услышал я голос. – Вы позволите присесть?

Я поднял глаза и увидел прямо перед собой девушку лет 18—20. Я даже не удивился, она была настолько очаровательна, что совершенно естественно вышла из призрачного мира, напомнив мне своим появлением, что пора возвращаться в реальность.

– Пожалуйста, садитесь, – ответил я. – Какая вам нужна помощь?

В такие дни, как этот, я обычно оставался один, но ей я не мог отказать. В первый момент мне даже показалось, что я откуда-то её знаю. И хотя спустя мгновение я понял, что знакомы мы не были, но где-то и когда-то пересекались, это точно.

Мне стало интересно.

– Извините, что побеспокоила, но мне не к кому здесь обратиться, – сказала она. – Я совсем недавно приехала в ваш город и пока ещё очень плохо здесь ориентируюсь. Я ищу улицу Бармалеева, там живёт моя тётка, я просто заблудилась. Кого попало спрашивать не хочется, а вот вы почему-то вызываете у меня доверие.

Я невольно улыбнулся, вспомнив своего друга с его бесконечными историями про девушек, которым нужна помощь.

Увидев, что она насторожилась, пытаясь понять причину моей улыбки, я сказал:

– Не обращайте внимания, я не над вами смеюсь, просто вспомнилась одна история. А Бармалеева улица здесь недалеко, я вас провожу, вот только кофе выпью. А вы не хотите кофе?

Она не стала ломаться, и мне это очень понравилось.

– Да, – просто сказала она, – я люблю кофе, капучино, если это возможно.

– Нет ничего невозможного, – ответил я и сделал ещё один заказ.

– Ну что ж, – продолжил я, – раз мы с вами теперь попутчики, давайте знакомиться. Меня Владимир зовут.

– А меня Маша, – сказала она, посмотрев на меня своими большими красивыми глазами, в которых читалась лёгкая ирония.

Я взглянул на неё и сразу всё понял…

На этот раз я засмеялся по-настоящему.

Я смеялся и никак не мог остановиться; это был нервный смех, для которого, как правило, не нужно никаких причин.

В моём же случае причины были, и, на мой взгляд, они были катастрофические.

Я просто загибался от этого судорожного смеха, у меня потекли слёзы, и я закрыл глаза.

Когда же я, немного придя в себя, снова их открыл…, была по-прежнему ночь. Я всё ещё находился на детской площадке больничного двора, так же сидел верхом на своей лошадке, обхватив её деревянную гриву рукой, в мокрой от дождя пижаме, со слезами вперемешку с дождём на щеках.

Я опоздал.

Я не смог пересмотреть свою жизнь.

Я ничего не смог повторно зафиксировать.

Воспоминания, искажаясь, уводили меня к несуществующим событиям.

Всё кончено, думал я. Любые воспоминания включают ложную память, блокируют мою реальность, подменяют её чем-то другим.

Сколько я смогу продержаться? Через какое время произойдёт полная подмена, когда я окончательно потеряю себя?

Если учитывать скорость развития событий, у меня вообще не осталось времени.

Раз за разом я буду встречаться с Машей в разных вариантах прошлого и настоящего до тех самых пор, пока не случится неизбежное, и я не выдержу. Позволю ситуации развиваться самостоятельно, отпущу её, тем более что в глубине души, какой-то частью себя, я сам этого хочу.

Я откажусь от себя, сдамся, и моё прошлое исчезнет окончательно.

Возможно, для меня так будет лучше, но я этого не хочу.

Я должен оставаться здесь.

Я хочу здесь остаться.

Ведь именно здесь – моя жена Ира, которую я очень люблю, которую не могу потерять. Мои любимые дети – их что, в той новой реальности тоже уже не будет? Мой друг Андрей, о котором я всё ещё помню и хочу помнить всегда, хоть эти воспоминания и не приносят мне радости.

Нет, даже думать об этом невозможно.

Как можно вычеркнуть то, что, по сути, составляет меня, ведь тогда и от меня ничего не останется.

И зачем, во имя чего?

Что это за предназначение такое, меняющее порядок вещей, сам смысл моего существования?

Что бы там ни говорил Эдмунд, какими бы могучими силами он ни пугал, я не собираюсь сдаваться, я буду сражаться за свой привычный мир, за свою семью, за право оставаться собой.

Решение было принято.

Оставалось ни много ни мало – понять, как и с кем, мне предстояло сражаться.

Я сидел в мокрой пижаме на деревянной лошадке посреди газона больничного двора и гневно смотрел на въездную арку, ожидая неведомого мне врага, но город спал.

Никто не готовил на меня наступления.

По всей видимости, силы, о которых мне говорил Эдмунд, даже не принимали меня в расчёт. Они просто вели свои, им одним понятные игры, справедливо полагая, что мелкая букашка, кем, видимо, для них являлся я, всё равно никуда не денется.

И пусть я не был вписан в жёсткую схему и не был связан их сетью, тем не менее, я запутался. Не понимая, что делаю, сам отважно шагал по проторённой для меня дороге прямо в логово паука.

Это было почти неизбежно.

С каждым мгновением я обрастал новыми причинно-следственными связями, которые толкали меня туда.

Я продолжал смотреть в арку, дождь почти прекратился, по-прежнему всё ещё была ночь, редкие машины проносились мимо по улице. Одна из них, включив поворотник, свернула в арку моего двора.

Это был серебристый «мерседес», и он остановился прямо напротив меня.

Опустилось тонированное боковое стекло двери водителя, и за ним я увидел Машу – женщину, предназначенную мне судьбой, ту, о которой, боясь признаться себе, я мечтал, ту, с которой мы несколько часов назад решили навсегда расстаться.

– Здравствуй, Володя, – сказала она. – Нам нужно поговорить.

– Здравствуй, Маша, – ответил я, показывая рукой на соседнюю деревянную лошадку. – Присоединяйся, поскачем вместе, видимо, нам по пути…, заодно и поговорим.

– Нет, Володя, – сказала она. – Нам лучше разговаривать не здесь, нам лучше уехать из этого места. Уехать как можно скорее и как можно дальше. Садись в машину.

Я молча посмотрел на себя – мокрая пижама, грязные тапки.

– Куда я сяду в таком виде? – ответил я. – Нужно хотя бы переодеться, я же тебе сиденье испорчу.

– Плевать на сиденье, садись, – сказала она, – возможно, времени уже не осталось.

Я сел в её «мерседес», часы на приборной панели показывали 4.38. Уже наступало воскресное утро.

Маша объехала круглый газон, свернула на пустынную улицу и вдавила акселератор в пол.

– Стой, Маша, – внезапно сказал я, – мне нужно вернуться в больницу.

– Если тебе нужен твой сотовый, – сказала она, – то можешь не беспокоиться, он у меня, да и документы твои я смогла забрать. Вот с вещами сложнее, они в камере хранения, а раньше девяти туда не попасть. Или ты хотел с Лизой попрощаться?

– Нет,… а… спасибо, – промямлил я. Своим вопросом она вывела меня из равновесия.

– Я, Володя, всё понимаю, но вот Лиза… она же девчонка совсем, лет на 20 тебя моложе… Мне сложно тебя понять, к тому же это ускорило процесс деструктуризации реальности. Ладно, сейчас не до этого, – продолжила она, – возможно, это тоже фокусы изменения реальности, а ты этого знать не мог, да и я до вчерашнего дня ничего не знала. Мало того, даже слушать не стала бы никого, таких тем для меня вообще не существовало. Но лучше рассказывать всё по порядку…

Маша замолчала. Может быть, думала, с чего начать, а может быть, не хотела отвлекаться от управления автомобилем.

Молчал и я, но по другой причине. Мне не хотелось ни говорить, ни спрашивать ни о чём. Я устал от непрерывных колебаний реальности и своего разума.

Сев в машину, я отдал свою судьбу в руки Маши и безропотно ждал, что будет дальше. На что-то другое у меня в тот момент просто не было сил.

Маша оказалась хорошим водителем, не прошло и пятнадцати минут, как мы выехали за черту города, проскочили Сестрорецк, а чуть позже уже неслись по шоссе в сторону Выборга.

– Надеюсь, мы не в Финляндию едем, – нарушил молчание я. – А то боюсь, что в этой пижаме меня туда не пустят, да и загранпаспорт я дома оставил.

– Очень смешно, – сказала она. – Как ты можешь шутить, когда рушится всё?

– А это, Маша, как пир во время чумы: чувствуешь, что скоро помрёшь, так хоть повеселиться напоследок, – ответил я.

– Ты, наверное, и с Лизой поэтому… – сказала она.

Это был удар ниже пояса, причём в прямом смысле этого слова. На это я не смог ей ответить. Не мог же я рассказывать о том, как мне было одиноко и что, в сущности,

Лиза устроила всё сама…. Это было бы глупо, да и в любом случае факт случившегося отменить не могло.

Я замолчал.

– Ладно, расслабься, – добавила она, – скоро уже приедем. Тут недалеко есть один дом, остался мне от первого мужа. Я там почти не бываю, и о нём практически не знает никто. Связать этот дом со мной тоже не просто, поэтому я думаю, что там будет для нас безопасно. Доедем и спокойно поговорим.

Просто какие-то шпионские игры, думал я. Зачем мы куда-то едем, от кого-то убегаем? От проблем, которые свалились на нас, убежать невозможно. Как там сказала Маша – деструктуризация реальности,… Что это за хрень такая? Никогда не слышал ничего подобного. Но можно догадаться, и это, наверное, примерно то, что почувствовал я. Реальность меняется, рушится структура прежних причинно-следственных связей, и возникают новые. Так от кого убегать? Мы внутри этого процесса. Беги, не беги – бежать некуда.

– А зачем мы вообще куда-то едем, Маша? – спросил я. – От кого прячемся? Кому мы вообще нужны?

Она посмотрела на меня, как на идиота, сморщила лицо в недовольной гримасе, видимо, такие очевидные вещи ей было неприятно объяснять.

– Ты что, так ничего и не понял? – спросила она.

– Я, Маша, может быть, что-то и не понял, – ответил я, слегка повышая голос, – но мне очевидно одно: все эти изменения…, которые происходят, они, скорее, внутренние, а мы являемся частью этого процесса. Убежать от них куда-то вовне…, на мой взгляд, невозможно, тут должен быть какой-то другой способ.

– Ты правильно сказал, – ответила она, – мы являемся частью процесса, но заметь, очень непокорной его частью. Являясь достаточно важными фигурами в этой деструктуризации, поступаем наперекор. А всё должно быть сбалансировано, закон равновесия никто не отменял. Мы же с тобой это равновесие постоянно нарушаем. Система стремится уравновесить себя любыми способами.

Всё это проявляется и в реальности. Она меняется и воздействует на причину возмущения любыми доступными ей способами.

– А откуда ты это знаешь, Маша? – перебил я. – Может быть, ничего этого нет? Может быть, мы сами придумали эти шпионские игры? Может быть, мы вообще сошли с ума?

Она взглянула на меня. Отвернулась и снова стала смотреть на дорогу, задумавшись, и видимо, подбирая слова.

– Я расскажу тебе всё подробно, но чуть позже, это довольно длинный разговор, – сказала она. – Сейчас могу сказать тебе только одно. Там, откуда мы только что

уехали, тебя ищут. И сумасшествие – это ещё не самое страшное, что могут тебе там предъявить, изнасилование намного хуже. Там же ищут и меня: внезапно в выходной день – такое вообще бывает? – обвиняют в уклонении от налогов, а теперь, наверное, ещё и как пособницу насильника, то есть тебя.

– Как, Маша, какое изнасилование? – воскликнул я. – Да она сама… Я сейчас тебе всё объясню…

– Успокойся, Володя, не надо ничего объяснять, – сказала Маша уставшим голосом. – Так действует система, мне рассказали. Нам сейчас необходимо спрятаться хотя бы на время, всё хорошенько обдумать и попытаться найти выход. Может быть, то, что мы сейчас вместе, слегка уравновесит ситуацию.

– Погоди, Маша, а как же Ира, моя жена? Мне нужно ей позвонить, всё объяснить, она же будет беспокоиться.

– Наши телефоны, Володя, я выключила и даже батареи из них вынула, это не полная гарантия, но всё же…. Звонить нельзя – вычислят сразу. Крепись, твоей жене, я думаю, уже сообщили. Сообщили, что ты сошёл с ума, изнасиловал свою персональную медсестру и тебя разыскивает милиция. Естественно, твоя жена переживает, и при первой же возможности ты с ней свяжешься, но не сейчас. Сейчас нам надо исчезнуть, и желательно вообще из этой реальности, – она нервно рассмеялась, – здесь нас всё равно рано или поздно найдут.

*

Мы давно уже свернули с шоссе, кончились асфальтированные дороги, придорожный магазин, где мы остановились закупить продукты, тоже остался километрах в сорока позади. Мы уже достаточно долго ехали по просёлочной дороге, и по пути нам не попадалось ни одного населённого пункта, нас сплошной стеной окружал лес.

– Я думал, что здесь, не очень далеко от Санкт-Петербурга, такого уже не бывает, – сказал я.

– Мой первый муж очень любил уединение, – ответила Маша. – Ещё километров пятнадцать вглубь леса – не очень далеко, но ехать будем минут тридцать.

Так и оказалось.

Спустя полчаса мы вынырнули из леса и оказались на круглой поляне диаметром метров 150.

Когда-то, наверное, здесь был хутор. Но сейчас от него ничего не осталось. Перед нами стоял шикарный особняк, к парадному входу которого вела гравийная дорожка, разделяющаяся и огибающая маленькое искусственное озеро.

Видно было, что в доме никто не живёт, но даже слегка обветшалые стены почти не умаляли его величия.

– Солидный домик, – сказал я. – Чтобы такой здесь построить, нужно не просто много денег, нужно нечто большее. Кто же он был, твой загадочный муж?

– Кто мог позволить себе такое в 90-х? – ответила она. – Но я, наверное, любила его, помню, как месяц проплакала в этом самом доме, когда его не стало.

– Здесь, наверное, даже электричества нет? – спросил я.

– Всё автономное, в подвале мощный дизель-генератор, там же скважина и котельная, – ответила она. – Этот дом, Володя, со всеми удобствами, вот только топлива для генератора и котельной требуется много и доставлять его сюда непросто, но мне кажется, что оставался ещё приличный запас. – Не проверишь? – Да и генератор неплохо было бы завести.

Я пошёл в подвал.

Пошёл в чём был, в пижаме и больничных тапочках, проклиная себя, Машу, деструктуризацию реальности и всю вселенную в целом…

В подвале дома всё было устроено очень просто. Любой неопытный человек мог легко включить автономную систему, достаточно было просто нажать на кнопку под соответствующим указателем.

Я проверил запас топлива – его было более чем достаточно, почти 10 тысяч литров.

Открыл защитный клапан на кнопке запуска.

– На, получай! – сказал я и нажал на неё.

Электричество появилось сразу – померцал и загорелся в полную силу свет. С остальным нужно было ещё разбираться. Как запускать котельную и надо ли её запускать, я не знал, но это можно было сделать и чуть позже. В тот момент больше всего мне хотелось снять с себя больничную одежду, которая всё ещё оставалась влажной, и переодеться во что-то другое.

По внутренней лестнице я поднялся на первый этаж и попал в какой-то пыльный коридор. Сразу было видно, что уборкой здесь никто не занимался как минимум несколько месяцев.

Коридор уходил в обе стороны и с каждой заканчивался деревянной дверью. Я не понимал, куда мне идти, и просто повернул налево. Я угадал: за закрытой дверью оказался обширный холл, где я нос к носу столкнулся с Машей.

– А я уже хотела тебя искать, – сказала она. – С электричеством, вижу, ты разобрался, нужно теперь запустить котельную, для душа нужна горячая вода, я скоро.

И она скрылась за дверью, из которой я только что вышел.

Я огляделся вокруг.

Роскошь и полная безвкусица, смешение стилей и отсутствие пропорций – вот что меня окружало в этом холле.

Создавалось ощущение, что человек, который строил этот дом, поставил задачу истратить как можно больше, совершенно не задумываясь о том, как это потом будет выглядеть.

Вернулась Маша. По моему лицу догадалась, о чём я сейчас думаю, кивнула головой и сказала:

– Василий, мой бывший муж, был очень богатый человек. Но и очень занятой. Он выбрал на карте самый безлюдный участок земли, и это был его основной критерий…. Заказал проект, внёс несколько изменений в процессе проектирования, нанял подрядчиков и построил этот дом, ни разу не выезжая на это место. То же самое было с отделкой, мебелью и прочим. Те, кто этим занимались, приносили каталоги, пытались советовать, но и тут критерий был самый простой: мне нравится именно это или сделайте самое лучшее, а самое лучшее для него всегда было самое дорогое.

Вот и получилось, не пойми что – очень дорого, неуютно и полная безвкусица. Ну да ладно, нам тут не жить, а для временного убежища, я думаю, подойдёт. Здесь даже сотовой связи нет, полная изоляция, но зато со всеми удобствами.

– Там, наверху, – продолжала она, – в спальне есть гардеробная. В ней до сих пор много абсолютно новых вещей моего мужа, а он был примерно твоей комплекции. Пока нагревается вода, можешь подобрать себе что-нибудь.

Пойдём, я тебе покажу.

Из холла на второй этаж вела парадная лестница. Мы поднялись по ней, прошли мимо ряда комнат и оказались перед большой двустворчатой дверью. Войдя, мы оказались в прихожей, из которой вело три закрытых двери.

– Слева и справа – ванные комнаты, прямо – спальня, – объясняла Маша. – В спальне увидишь две двери, правая – гардеробная моего мужа. Выбирай что хочешь.

Пока выбираешь, я думаю, вода уже нагреется, сможешь принять душ. Я пока спущусь на кухню, посмотрю, в каком она состоянии, и попробую приготовить кофе. Кухня в дальнем конце коридора, по которому ты попал в холл.

Когда будешь готов, спускайся, я буду тебя ждать, нам нужно обстоятельно поговорить.

Маша вышла, а я открыл дверь и попал в большую комнату, на полу которой лежал ковёр со сложным рисунком, похожий на ковёр в кабинете Эдмунда.

В центре спальни, на постаменте, под балдахином стояла огромная кровать. Потолка в этой комнате в обычном понимании не было, вместо него была прозрачная крыша.

Судя по всему, стеклопакеты по алюминиевым конструкциям, подумал я. Наверное, когда-то здесь было совсем неплохо.

Я огляделся по сторонам и увидел вдоль стен большие кадки. Я представил цветущий сад, в середине которого стояло ложе любви.

Всё исчезло, от деревьев в кадках не осталось даже стволов, стеклопакеты над головой были покрыты рыжими пятнами, на всём в этой комнате стояла печать запустения.

Я прошёл по пыльному ковру к правой двери.

Было немного страшно в этом заброшенном доме, какая-то ирреальная ситуация. Глухой лес, на многие километры никого вокруг, и этот дом – маленький, всеми заброшенный дворец, который совсем не умер, а просто спит, хранит одному ему известные тайны и может в любой момент проснуться.

Я потянул за ручку двери, и передо мной открылась тёмная комната. Сердце ёкнуло, когда я увидел этот прямоугольник мрака. Я застыл на его краю, не решаясь сделать следующий шаг, силясь представить, что там скрывает от меня покойный олигарх.

Да что же я как мальчишка, подумал я, отгоняя страхи, собственной тени испугался. И нажал на выключатель рядом с дверной коробкой, который в первый момент не заметил.

Я ожидал увидеть маленькую комнатку, похожую на большой платяной шкаф, а попал в примерочную ателье. Сразу за дверью стоял изящный диванчик, рядом с ним кресло и журнальный столик, на котором стопкой лежали модные журналы прошлых лет. В середине комнаты, напротив широкого, высотой от пола до потолка зеркала, был устроен маленький подиум для примерки.

Странно, здесь почти не было пыли. Если бы я не видел других помещений, то мог бы подумать, что здесь время от времени делают уборку, видимо, до сих пор хорошо работала вентиляция, а входная дверь была подогнана плотно.

Дальнюю стену занимали шкафы с раздвижными створками. Я сразу прошёл к ним.

Здесь было 9 секций.

В первой оказались костюмы – мимо, пока не требуются, думал я, официальных встреч мы пока не планировали.

Во второй были рубашки, и я примерил одну на пробу.

Это был мой размер, чуть широковата, полнота была не моя, но я люблю свободную одежду, а значит, подойдёт.

В следующих секциях по порядку располагались джинсы, свитера и кофты, футболки, нижнее бельё и носки, две секции занимала обувь – вся 43-го размера, такого же, как носил я.

Я вернулся к костюмам, хотелось посмотреть на их размер. Бирок на большинстве костюмов просто не было, оно и понятно – сшиты на заказ, но на тех, что всё-таки были, стояло 50—178 – опять мой размер.

Чудеса, подумал я, похоже, в этой гардеробной вся одежда дожидалась именно меня. От этой мысли холодок пробежал у меня по спине, но я не позволил себе испугаться, отогнал ненужные фантазии – в этом направлении можно было уйти слишком далеко.

Я просто выбрал себе одежду – светлые джинсы, кроссовки, футболку и джемпер – на случай, если к вечеру станет прохладно. Все эти вещи были несколько устаревших фасонов, но очень хорошего качества.

Взял комплект нижнего белья, носки и два полотенца.

Вышел из спальни и выбрал правую ванную комнату, резонно посчитав, что, раз моя гардеробная находится справа, ванная должна находиться с той же стороны.

Похоже, в этом доме всё было несколько больше привычных стандартов. Я попал в помещение площадью приблизительно 20 квадратных метров – тёмный кафель на полу, светлый – на стенах, реечный потолок со встроенными светильниками. Здесь тоже практически не было пыли.

Перед входом с левой стороны сиротливо притулился унитаз, рядом с ним одиноко стояла раковина белого цвета, именно белого, было видно, что перед консервацией этого дома всё здесь тщательно вымыли.

В средней части этой комнаты в полу была вмонтирована круглая ванна с джакузи, она была огромных размеров и занимала, наверное, треть этого помещения. При желании одновременно в неё могли поместиться человек десять.

А может быть, для этого её такую и вмонтировали, подумал я.

Справа у стенки стояла душевая кабина, рядом с ней – вешалка и белый шкафчик.

Мне туда, решил я.

В шкафчике я нашёл шампуни и мыло. Сбросил с себя больничную одежду, забрался в душевую кабинку и включил воду.

– Володя, ты здесь? – услышал я Машин голос одновременно со звуком открывающейся двери. – Я принесла тебе кофе.

– Придётся подождать, я уже в душе, – сказал я.

Немного погодя я услышал – видеть я не мог, у меня были закрыты глаза, я как раз намылил голову – шуршание сбрасываемой одежды, звук открывания створки моей душевой кабины и голос:

– Извини, Володя, но я не могу больше ждать.

Я быстро промыл под струями воды лицо и увидел перед собой Машу, её большие глаза, полные неуверенности и желания, её робкую улыбку.

Я почувствовал, что тоже и не могу, и не хочу больше ждать.

Я привлёк её к себе, поцеловал в губы, она обняла меня и ответила на мой поцелуй.

И прежде чем отдаться страсти, переполняющей нас, я успел подумать: «Пир во время чумы тоже имеет право на существование».

*

Мы сидели на кухне на высоких стульях друг против друга у маленькой барной стойки, пили свой кофе, пытаясь сосредоточиться. Маша нежно коснулась моей руки.

– Ну что, готов к серьёзному разговору? – спросила она.

– Если честно, не очень, – ответил я. – Особенно когда ты ко мне прикасаешься. Хочется взять тебя на руки, отнести наверх и ещё раз принять душ.

– Я подумала о том же, – сказала она и убрала свою руку. – Трудно сосредоточиться, но надо, – добавила она.

Мы посидели ещё немного молча, и Маша начала свой рассказ.

Рассказ Маши

– Помнишь, как я ушла от тебя в пятницу? – начала она. – Невозмутимая, высокомерная, настоящая бизнес-леди. Ты даже представить себе не можешь, чего мне стоило выдержать этот образ. Мне хотелось свернуться калачиком у твоих ног, остаться в твоей палате, остаться с тобой навсегда.

Что это, думала я, со мной такого никогда не было, что за мучительно-сладостное чувство на грани счастья и полной безысходности. Возможно, это любовь – безоглядная, всепожирающая, безумная любовь от которой спасения нет.

Но я не потеряла голову, смогла сдержать себя, понимала, что просто не имею права отпускать и показывать свои чувства, хотя и видела, что ты испытываешь нечто похожее.

У тебя есть семья, дети, и неважно, что они уже взрослые, есть жена, которая любит тебя и которую, ты тоже любишь. Я не могла позволить себе разрушить это.

Но было и ещё кое-что.

Я не привыкла к тому, что что-то может быть сильнее меня, я не могла этого допустить, я привыкла владеть ситуацией.

И я ушла.

Словно в бреду добралась до дома и до поздней ночи проплакала, не понимая, как мне жить с этим дальше. Измучила себя, не находя ответа. И потеряв остатки сил, постепенно заснула.

Мне снился сон, но только это был не совсем сон, это было скорее видение. На дачном участке…

– Ты накрывала на стол, – перебил я, – скоро должны были приехать гости…

– А откуда ты знаешь? – спросила Маша. – Ты… тоже видел, у тебя тоже было это видение?

– Да, Маша, – ответил я, – было, и не только это. Тоннель на дне океана,… а потом ещё продолжение – мы с тобой в офисе, где нас застукала моя жена.

Она удивлённо и в то же время понимающе смотрела на меня.

– Значит, ты тоже всё это видел, – сказала она. – А я в какой-то момент подумала, что сошла с ума. Ты меня сейчас отчасти успокоил, но напугал, наверное, даже больше. Всё это намного серьёзней, чем предполагала я.

– В субботу, когда я проснулась, – продолжала она рассказ, – я не придала значения этим своим видениям, всё это казалось сном, пусть достаточно странным, но всё же сном. Но, постоянно прокручивая события этих снов, я понимала, что это не просто воспоминания о тебе, причудливо воплотившиеся в сновидениях. Мне казалось, что увиденное мной – это события, маленькие фрагменты иной реальности.

С кем я могла поговорить об этом?

Меня окружают люди, очень далёкие от всей этой эзотерики, я и сама совсем недавно была от неё очень далеко. Единственный, с кем я на тот момент я могла поделиться этим, не боясь выглядеть сумасшедшей, был Эдмунд.

Я позвонила ему, и мы договорились о встрече в 16.00 в клинике. О нашем разговоре с ним в общих чертах ты уже знаешь, он радовался, что мы с тобой встретились, постоянно твердил о предназначении.

О видениях он тоже упоминал, говорил, что это воспоминания событий из альтернативных реальностей. Радовался, объясняя, что само провидение толкает нас друг к другу таким вот способом, что наши с тобой отношения проявляются во многих, а со временем проявятся во всех возможных вероятностях.

Я не могла в это поверить.

Как можно поверить в такое, живя в обычном, реальном мире, где всё или почти всё подчиняется логике и имеет почти во всём прямые зависимости? Занимаясь бизнесом, по-другому думать рискованно.

Там в этом смысле всё просто: причина – следствие, здесь же получается наоборот. Есть следствие – наша с тобой связь, и для этого подбирается куча причин. Этих причин становится всё больше и больше, до тех самых пор, пока не случится предназначенное.

Реальность раскачивается, равновесие нарушено, Вселенная пытается уравновесить себя.

И тут все средства хороши.

Ради достижения этой цели рушатся старые причинно-следственные связи, меняется реальность, происходит её деструктуризация. Этот процесс – лавинообразный, в какой-то момент, дойдя до критической точки, его уже не остановить. В этот момент предназначенное должно будет свершиться или реальность избавится от причин, нарушающих её равновесие, ведь в противном случае эта ветвь реальности может исчезнуть.

Для мироздания это ничто, у него бесконечное число таких ветвей, но это не значит, что уничтожение этой реальности решённый вопрос. Пока есть возможность сохранить…, попытки использовать эту возможность не прекратятся.

До какого-то момента любые возмущения будут гаситься другими – большими возмущениями, но вот когда амплитуды возмущений достигнут критических величин, равновесия можно достигнуть только полным разрушением.

Я не стала рассказывать тебе об этом в больнице тогда, в субботу, после разговора с Эдмундом – я сама в это не верила.

Мы поговорили, решили расстаться, и я ушла, тем самым увеличив дисбаланс. Стали рушиться прежние связи, реальность начала меняться, мы сами стали меняться тоже.

То, что было неприемлемо вчера, стало возможным.

События, которые уже случились, стали исчезать, подменяться другими, создавая новые причины и следствия.

Это как круги на воде расходятся всё дальше, и с каждым новым кругом волны растут.

Я ушла от тебя, этого не понимая, считая, что поступаю правильно, отказываясь от тебя.

Мучилась, боролась с собой и вопреки своим собственным желаниям поступала наперекор здравому смыслу.

Первый звоночек, в прямом и переносном смысле, раздался около восьми часов вечера. Позвонил Эдуард Львович, извинился за поздний звонок и сообщил, что, возможно, допустил роковую ошибку. Просматривая повторно результаты твоей томографии, он заметил маленькую область затемнения, которую первоначально пропустил.

– Это может быть очень серьёзно, – сказал он. – Область, где расположена эта гематома, влияет на психическое здоровье, необходимо срочно делать повторную томографию.

Я объяснила ему, что навещала тебя менее двух часов назад и не увидела никаких отклонений. Он настаивал, и мы нашли компромисс – сделать её в понедельник.

Второй звоночек прозвучал в десять ….

Звонили из налоговой инспекции – невероятно, в субботу поздно вечером, да там в это время вообще никто не работает.

Объяснять ничего не стали, просто сказали, что я обвиняюсь в уклонении от уплаты налогов. Спросили, являюсь ли я учредителем этой клиники и не проводила ли я в течение двух месяцев сделок с недвижимостью. Я проводила, и там не всё было чисто, но об этом никто не мог знать.

Дальше, уже в три часа ночи, позвонил следователь прокуратуры, поинтересовался, не знакома ли я с тобой, и попросил подъехать в клинику для дачи показаний.

Я, не откладывая, приехала, узнала про изнасилование, дала показания. В основном это были ответы – не знаю, не слышала, ничто не предвещало. Затем сумела забрать твои документы. Заглянула в твою палату, её к тому моменту ещё не опечатали. Лизы на месте не было, с ней работали эксперты.

Твой телефон валялся на полу под кроватью, вы, наверно, смахнули его на пол, когда занимались с Лизой…, вернее, когда ты её насиловал.

– Маша! – воскликнул я. – Ведь ты прекрасно знаешь, что ничего этого не было.

– А откуда мне это знать, Володя? – сказала она, – меня там не было, а улики говорят против тебя.

Из палаты я выглянула в окно, странно, что кроме меня этого никто не сделал. Там за окном на детской площадке я увидела тебя…

Что было дальше, ты знаешь.

*

Да, дальше я всё знал – невероятная история.

И тут не то чтобы я не верил Маше. Теории, о которых она упоминала, с большой натяжкой ещё можно было принять.

Мне не очень верилось в цепь нелепых событий, о которых она мне рассказывала.

Даже если допустить возможность изменения реальности, всё равно очень трудно поверить в то, чего не было.

Я должен был хорошенько это обдумать.

И я не стал обсуждать с ней её рассказ.

Немного помолчав, я спросил её о том, о чём хотел спросить ещё там, в больнице.

– А скажи, Маша, детская площадка во внутреннем дворе…, как получилось, что в этой суперклинике она всё-таки сохранилась?

– Когда происходило перепрофилирование детской больницы, – сказала она, – эта площадка должна была пойти под снос. На её месте по проекту должен был появиться фонтан. Но я случайно узнала её историю – директор детской больницы рассказал, как появился этот островок радости в месте печали и скорби. Мне стало жаль уничтожать то, что создавалось с такой любовью. Я, как основной учредитель, настояла на том, чтобы исключить из проекта фонтан и оставить на газоне внутреннего двора всё в первозданном виде. Площадка и сейчас как новая, я внимательно слежу за её состоянием. Я не была знакома с человеком, который её сделал, но мне было бы интересно на него посмотреть. Видимо, он очень добрый, хороший человек.

Казалось бы, мелочь – две лошадки, качели, горка. Но всё такое яркое, привлекательное, то, что было нужно больным детям. То, что позволило им хотя бы ненадолго отвлечься от своих болезней и лишний раз улыбнуться.

– Я знаю человека, который сделал эту площадку, – сказал я. – Этот человек – циник и моральный урод, а совсем недавно он изнасиловал женщину. Этот человек – я. Но как бы то ни было, я очень благодарен тебе за то, что ты эту площадку сохранила.

Мы с пониманием посмотрели друг на друга.

А я снова подумал, что плохо знаю людей, и что оказывается хороших людей намного больше, чем мне когда-то казалось.

Себя отнести к их числу я уже не мог и почувствовал себя полным ничтожеством.

*

А с площадкой вышло интересно, размышлял я. – Пришла в голову идея, я её воплотил, очень скоро забыл об этом, ушёл дальше и растворился среди бесконечного множества других событий. Она же на больничном газоне жила, обрастала историей, заставляла кого-то радоваться, кого-то волноваться, жила сама по себе и продолжает жить дальше.

Она уже не имеет отношения ко мне, а может быть, никогда по-настоящему и не имела. Сейчас мне очень трудно даже представить, как эта идея вообще пришла ко мне в голову. Добрые дела я делать не умею, а сделав один раз, тут же забыл и не вспомнил бы никогда, если бы не оказался случайно в этой больнице…

– Случайностей, Володя, не бывает, – вспомнились слова Эдмунда.

Но как бы там ни было, подумал я, ещё один круг длиной в пять лет для меня замкнулся.

*

Я открыл глаза от яркого солнца, его лучи пробивались сквозь узкую щель в шторах.

Я лежал на широкой кровати, отдохнувший и полный сил. Лежал неподвижно, стараясь не шевелиться. Своими неосторожными движениями я мог нарушить покой этого странного места.

Здесь было удивительно тихо, и только дыхание спящей рядом со мной Маши, нарушало его полную тишину и моё безграничное одиночество.

Казалось, что вне этого дома больше ничего нет.

Да что там дома – ничего нет вне этой маленькой комнаты для гостей, которую мы наспех прибрали, – в спальне покойного олигарха я спать наотрез отказался.

Мы вытерли пыль в этой, первой справа по коридору второго этажа, комнате, перестелили постель, задёрнули шторы и забрались под одеяло. Прошлая бессонная ночь и переживания этого дня дали о себе знать, и мы мгновенно уснули, а спустя много часов, я проснулся первым.

*

Мысли вяло текли по извилинам моего мозга, рождая вялые, нежизнеспособные образы. Медленно и словно нехотя мне вспомнилась больница.

Странно, но прошлые события теперь представлялись мне несколько иначе.

Воспоминания не были чёткими. Находились на грани «было – не было». Словно в тумане, но я все-таки видел, как…

Я, чересчур возбуждённый, выхожу из кабинета Эдмунда – не знаю уж, что он со мной сделал там, но я начинаю заигрывать с Лизой. Она, отшучивается, видя моё состояние, но это действует слабо.

Я обнимаю её за плечи, стараюсь привлечь к себе – прямо там, в больничном коридоре. Как бы невзначай касаюсь её груди, и это распаляет меня ещё больше.

Лиза пробует вырваться, стараясь не шуметь, не желая привлекать ничьё внимание, надеясь сохранить хоть какую-то видимость порядка, не желая беспокоить других пациентов.

Её усилия бесполезны.

Она тихо, вполголоса что-то говорит, надеясь успокоить меня, но это тоже ничего не даёт.

Я откровенно смеюсь над ней, и она начинает плакать.

Сначала тихо, а потом всё сильней и сильней.

Вот она уже дрожит и рыдает от обиды и бессилия что-либо сделать, понимая, что со мной ей, видимо, не справиться.

Я вижу в коридоре Эдуарда Львовича, и он быстрым шагом направляется к нам. Я невольно ослабляю хватку, и Лиза, воспользовавшись этим, убегает.

Приблизившись, Эдуард Львович смотрит на меня своими пытливыми, внимательными глазами и говорит резким голосом, не терпящим никаких возражений:

– О случившемся я должен буду доложить Марии Ивановне.

– Да пошёл ты… – отвечаю я. И ухожу в сторону лифтов.

Дальше, скачком, мои воспоминания перепрыгивают на несколько часов вперёд. Поздний вечер, я в своей палате, лежу под одеялом, злой на весь свет, сжигаемый неудовлетворённым желанием, не отрываясь, смотрю на часы, знаю, что моё время ещё придёт.

В 23.38 дверь в мою палату очень медленно, стараясь не шуметь, открывает кто-то нерешительный.

Я улыбаюсь, закрываю глаза, притворяюсь спящим, думая: ну вот и пробил мой час, теперь попалась птичка…

Я знал, знал, ликовал я внутри, знал, что эта добрая девочка обязательно придёт проведать своего больного пациента.

Лиза чуть слышно подходит к моей кровати, поправляет одеяло.

– Как вы, Владимир Михайлович? – тихо, чтобы не разбудить, говорит она.

Я не шевелюсь, предвкушая предстоящее….

– Может быть, вам нужна моя помощь? – шёпотом спрашивает она.

Я открываю глаза, в которых нет ни капли сна, и одновременно с этим хватаю её за руку.

– Да, моя хорошая, ты можешь мне помочь, – говорю я, ухмыляясь.

Заваливаю её к себе на кровать, подминаю под себя, сажусь на неё верхом, одной рукой закрываю ей рот, а другой срываю с неё одежду…

Меня трясло от негодования и отвращения к самому себе. Я нечеловеческими усилиями сбросил с себя это наваждение, но это ничего не меняло.

Случившееся никуда не ушло.

Воспоминание об этом чудовищном поступке отпечаталось в моей памяти и стало частью меня.

Теперь я действительно чувствовал себя виноватым в этом преступлении.

– Что я наделал, – прошептал я. – Ведь это невозможно исправить!

*

Лежать неподвижно я больше не мог, мне нужно было куда-нибудь выйти. Мне нужно было просто любое движение, любое действие, которое пусть немного, но смогло бы отвлечь меня.

Оставаться наедине со своими мыслями стало невыносимо.

Только сейчас до меня, наконец, дошло, что возврата к прошлому уже не будет.

Дверь, ведущая в мой привычный мир, захлопнулась навсегда.

Я тихо, чтобы не разбудить Машу, встал с постели, взял свою одежду и вышел из комнаты.

По коридору прошёл к двустворчатой двери спальни, мне нужно было в ванную комнату.

Забравшись в душевую кабину, включил воду и, стоя под ледяным душем, попытался смыть с себя грязь, которую принесло с собой последнее воспоминание.

Вода смыла с меня остатки сна, но в остальном ничего не изменилось.

Я оделся и вышел в коридор.

Маша спала, из нашей комнаты не доносилось ни звука.

Было желание её разбудить. Я в тот момент остро нуждался в обычном человеческом общении.

Но нет, пересилив себя, я прошёл мимо.

Она ничем не могла мне помочь, с приступом своей депрессии мне нужно было справиться самому.

Я вышел из дома.

На улице было тепло, конец мая – почти лето.

Передо мной, на некотором удалении, сплошной зелёной стеной возвышался лес, из-за верхушек которого выглядывало оранжевое солнце. Над головой бездонным куполом раскинулось тёмно-синее небо, на котором не было ни облаков, ни птиц.

Ничто, кроме звука моих шагов, не нарушало тишину этого всеми забытого места, даже ветер молчал.

Неподвижный, абсолютно бесшумный мир.

Впереди, примерно в десяти метрах, находилось круглое маленькое озеро со стоячей, почти чёрной водой.

Маленький чёрный круг, облицованный гранитом.

Я сбросил кроссовки, закатал джинсы до колен, сел на его гранитный берег, опустил ноги в воду и закрыл глаза. Стараясь не двигаться, попытался слиться с миром, окружающим меня, раствориться в его тишине и одиночестве.

Мысли кружили нескончаемым хороводом, терзали меня.

Я был не в состоянии понять, как за каких-то жалких два дня я мог так измениться. Ведь я имел свои принципы, отвечал за свои поступки. Ведь я хоть и не любил людей, но никогда не делал им подлостей.

У меня это не укладывалось в голове.

Этого просто не могло быть, если только я действительно не сошёл с ума.

Сумасшествие объясняло всё, но, к сожалению, я не чувствовал себя сумасшедшим.

Заглянув внутрь себя, я не увидел никаких отклонений, но там же я не увидел и того, что могло бы толкнуть меня на этот жуткий поступок.

Для меня, как и раньше, это было просто немыслимо, для меня это означало бы полную потерю своего я, а я видел, что этого пока не случилось.

Это было бы чересчур.

Человек не может пересмотреть все свои ценности и поменять приоритеты за несколько дней. Сделать это никому не по силам.

Не сделал этого и я.

Сцены насилия могли быть не более чем игрой моего воображения, которое у меня было достаточно развитым.

События, произошедшие со мной, были похожи на моё жуткое виденье, но только с другим знаком.

Были заигрывания, но только не мои, а Лизы, были и её слёзы после моей неудачной шутки, были объятия, когда я пытался её успокоить.

Было и её стремительное бегство от меня по коридору, когда она на меня обиделась.

Случилось и нечто похожее на изнасилование.

Поздно ночью, не оставляя мне выбора, Лиза соблазнила меня…

Да, решил я, приходя в себя, именно так, скорее всего, это игра моего воображения.

Но в то же время я не мог не доверять Маше.

Оснований для этого у меня не было.

Она сбежала вместе со мной, бросила свой бизнес.

Уехала со мной в это изгнание, спасая меня.

Осознанно решила разделить со мной это бесконечное одиночество.

И если то, что она рассказала, правда – а это наверняка правда – правда, принадлежащая ей – остаётся поверить и во всё остальное, рассказанное ей, что в свою очередь подтверждает, что реальность может меняться.

А значит, там, в изменённой реальности, события были заменены, и там я действительно совершил преступление…

Я вернулся туда же, откуда начал.

– Невыносимо, ловушка, замкнутый круг, – чуть слышно сказал я себе. – Нет никакого выхода. Как же мне сообщить, оправдаться, объяснить всё жене, как донести до неё правду?

– Наверное, уже не получится никак, – сам же себе и ответил я. – Нет вариантов.

Ира далеко, и стоит мне к ней только приблизиться, как меня арестуют. Стоит подключить телефон, сделать лишь один звонок и будет примерно то же самое.

Я был уверен, что она всё ещё любит меня, переживает, плачет, не понимает, как такое могло случиться. Ищет меня своими наивными способами, не верит ни следователям, ни кому-то другому, кто говорит плохо обо мне.

Но долго ли это продлится?

Постепенно, спустя несколько часов, дней, недель – неизвестно сколько, – до её сознания всё же дойдёт, что долгие годы она прожила с чудовищем.

Появятся новые обстоятельства дела, результаты экспертиз и новые улики, которые ей любезно предоставит следователь.

– Не знаю, Ирина Анатольевна, – скажет он, – насколько сумасшедшим является ваш муж, это будет определять медицинская комиссия. Но он преступник и он изнасиловал женщину, все улики говорят против него: анализ ДНК, его сперма, следы насилия на теле жертвы. И, кроме того, – продолжит этот тип в милицейских погонах, – у него была сообщница – женщина, с которой он и сбежал. Она является одним из учредителей клиники. Да, да, Ирина Анатольевна, той самой клиники, где находился ваш муж. Как вы думаете, – задаст он свой риторический вопрос, – это тоже было случайно? Она, кстати говоря, – продолжит он, – тоже с законом не в ладах. Возможно, свои тёмные делишки они обделывали вместе.

Но если раньше им всё сходило с рук, то теперь всё кончено!

По факту их преступлений возбуждено уголовное дело.

Перекрыты все дороги, их ищет вся полиция, их описание и портреты переданы по средствам массовой информации, им не уйти…

И моя Ира сначала усомнится во мне, а затем, начнёт верить следователю.

А как не поверить, ведь я сбежал, а все факты…?

Я обхватил свою голову руками, пытаясь остановить поток этих неприятных мыслей.

Мне хотелось немедленно бежать назад в город, к Ире и объяснить ей, что я невиновен, доказывать свою правоту, пока ещё не поздно вообще что-либо доказывать, пока все, кого я знал, не вычеркнули меня из своей памяти.

Иначе…

– Обложили со всех сторон, – шептал я. – Как жить? Что делать дальше?

Решения не было.

Требовалось время, чтобы попытаться его найти.

А пока нужно пробовать приспособиться к новым обстоятельствам, думал я, жить здесь и искать, искать и искать пока хватит сил, выход из этой ситуации.

– Вот и хорошо, Володя, – сказала Маша, обнимая меня.

Я совершенно не слышал, как она подошла и села рядом, видимо, очень сильно был сконцентрирован на своих невесёлых мыслях. И ещё…, я вовсе не был уверен, что последнюю свою мысль я произнёс вслух и слова Маши вызвали у меня лёгкое удивление.

Или произнёс?

Возможно, и бормотал что-то себе под нос, увлёкшись своими размышлениями.

– Сейчас приберёмся немного в доме, проверим запасы, а там и подумаем, как быть дальше, – продолжала она. – Нам нужно продержаться здесь хотя бы неделю, потом, я думаю, будет полегче.

Всё немного успокоится, нас будут считать скрывшимися в неизвестном направлении, у нас появится определённая свобода действий. Свяжемся с твоей женой, попробуешь объяснить ей всё, успокоить…

– Наверное, уже ничего не исправить, – печально ответил я. – Всё кончено. Назад пути нет. После того, как я сбежал, Ира меня возненавидит.

– Не отчаивайся, всё можно вернуть, – сказала она. – Всё, что ей наговорили разные люди о тебе, в конечном счёте, станет неважно. Важным будет только то, как она к тебе относится и надолго ли хватит её любви. Когда ты вернёшься и снова встретишься с ней, ты всё сразу поймёшь, – закончила она.

Я не знал, что на это ответить. Конечно, она была права, да вот только то, что говорила Маша, относилось не ко мне. Это можно было сказать тому Володе из прошлой жизни, которого знала и любила Ира. Я же изменился настолько, что меня можно было и не узнать.

Со мной моей дорогой жене нужно было бы сначала познакомиться. Вполне возможно, что в своём теперешнем состоянии я буду ей неприятен. Я и себе таким не нравился.

– Сейчас всё равно ничего не изменишь, – продолжала она. – Постарайся не думать, расслабься, забудь на время и просто отдохни. Когда ещё появится возможность отвлечься от городской суеты, от бесконечных проблем, от работы…

Работы…, об этом я забыл совершенно. Я зациклился на эмоциональной сфере и перестал думать о физической.

Моя компания и текущие проблемы, подготовка к тендеру – здесь всё было более-менее определено. В пятницу я разговаривал с Антоном, и он подстрахует. Но вот с Игорем я так и не созвонился, а завтра уже понедельник, и его секретарь будет связываться со мной. Когда Игорь поймёт, что я просто исчез, не отвечаю на звонки, его отношение ко мне резко изменится, и далеко не в лучшую сторону, и он, скорее всего, откажется от контракта со мной.

– Маша, мне обязательно нужно связаться с Игорем, – сказал я. – И сделать это нужно сегодня, максимум в понедельник с утра.

– А что за спешка такая? – спросила она.

– Видишь ли, – начал я свои объяснения, – мы с ним готовим совместный проект, и на понедельник, то есть уже на завтра, у нас с ним назначена встреча. Я, судя по всему, на эту встречу попасть не смогу и нужно об этом его поставить в известность, не хочется портить с ним отношения.

– Ты меня, Володя, извини, – сказала она, – но вот слушаю я тебя и удивляюсь. Ты вполне разумный человек, а рассуждаешь, как ребёнок. Или, может быть, события последних дней так на тебя повлияли – сначала удар по голове, потом все эти изменения и потрясения. Взгляни на наше положение здраво: мы с тобой беглые преступники, нас ищет полиция, средства массовой информации трубят о нас на каждом углу. Твою, да и мою фирму тоже, скорее всего, уже опечатали, счета заморожены, в наших офисах устроена засада на тот случай, если мы там появимся.

Игорь наверняка об этом уже знает, ведь мой офис находится в его здании. Даже если он не появлялся в офисе, не смотрел телевизор и не слушал радио, а такое возможно, всё-таки сейчас выходные дни, он всё равно уже знает всё в деталях, ему уже всё рассказали. С ним наверняка связывались хотя бы для того, чтобы поинтересоваться, когда где и при каких обстоятельствах он встречался с тобой или со мной и не знает ли он нашего теперешнего местонахождения.

В этом отношении, кстати, могу тебя успокоить: мы хоть и прожили с ним как муж и жена больше двух лет, но про этот дом он не знает ничего. Про него вообще никто не знает из тех людей, кто связан со мной сейчас, а люди из моего давнего прошлого если и знают, то никому ничего не скажут. Они вообще немногословны, а с органами власти откровенных разговоров никогда не ведут. В остальном же, Володя, должна тебя огорчить – никакого совместного проекта с Игорем у вас уже не будет. Зная его достаточно хорошо, могу тебя заверить, что он уже вычеркнул тебя из своей жизни, да и меня, я думаю, тоже. Даже если со временем выяснится, что ты и я невиновны, для него это будет уже неважно, мы для него больше не существуем, от любых возможных проблем он избавляется сразу и навсегда.

Наверное, я и правда, сильно ударился головой о мраморный пол в офисе Игоря, думал я, слушая Машу. Ведь всё, что она говорила, настолько очевидно, что даже не требует никаких объяснений, даже эти, на первый взгляд, жёсткие качества Игоря. Ведь я сам в той, прошлой жизни действовал примерно так же. Занимаясь бизнесом, по-другому нельзя. От любых, даже маленьких, возможных проблем приходится избавляться заранее, пока они не переросли в большие.

Я был наивен и многого не понимал, но зато до объяснений Маши я не чувствовал такой безнадёжности нашего положения.

Только теперь мне стало по-настоящему страшно.

Я понял, что для меня мир сузился до поляны в лесу диаметром 150 метров, а круг общения – до одной-единственной женщины, которая сейчас сидит рядом со мной и которая пожертвовала всем ради меня.

Я предполагал, что Маша, имея обширные связи и массу возможностей, скорее всего, смогла бы уладить все свои проблемы. Здесь и сейчас она только потому, что я ей, видимо, дороже всего остального.

Я обнял Машу и тихо сказал:

– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Ведь это я во всём виноват.

Она посмотрела на меня своими большими, невероятно красивыми, мудрыми и очень печальными глазами и сказала:

– Я очень люблю тебя, Володя. Всё, чего я хочу, это быть рядом с тобой.

Она прижалась ко мне плотнее, и я, почувствовав её бесконечную любовь, забыв обо всём, задохнувшись от счастья и весь, без остатка, устремился к ней.

Кроме друг друга, мы не видели ничего. И мы не заметили, как… мир рухнул и разбился на мириады сверкающих осколков, под которыми исчезло всё наше прошлое.

*

Наша жизнь превратилась для нас в бесконечный поток. Сколько это длилось – не знаю. Мы потеряли счёт времени.

Наслаждение нашей близостью сменялось предвкушением новых наслаждений, и так без конца, до полной потери сил, до тех пор, пока мы не насытились друг другом настолько, что следующий шаг в этом направлении лишил бы каждого из нас собственной индивидуальности.

Мы чувствовали: ещё чуть-чуть – и нас просто не станет, мы станем чем-то большим, чем каждый из нас в отдельности.

Но мы не были готовы к таким метаморфозам, и мы остановились.

Маша лежала в забытьи от сладостной истомы на нашей кровати, а я поднялся, отыскал на полу, разбросанную, как попало одежду, но одеваться не стал – на это меня не хватило. Я просто взял её с собой. Для того, что я задумал, одеваться было не обязательно…

Огромная ванна наполнилась прохладной водой. Я забрался в неё, лёг, мне нужно было прийти в себя. Постепенно мне стало значительно легче, холодная вода сделала своё дело. Я подключил джакузи, и странно, но оно заработало.

Надо бы позвать Машу, подумал я, ей это тоже необходимо.

От одной мысли о ней я снова почувствовал возбуждение.

Да что же это такое, подумал я, сам чуть живой, еле дополз до этого джакузи, а всё туда же.

Я постарался расслабиться, и у меня это получилось.

Я закрыл глаза, прохладные струи массировали моё тело, добавляя сил. Лёгкое журчание воды вводило в отрешённое состояние, мысли исчезли. Я чувствовал, ещё немного, и я выпаду и из этой реальности.

Этого не случилось, странный плеск воды привлёк моё внимание.

Я открыл глаза и увидел прямо перед собой Эдмунда.

Он сидел на краю моего мини-бассейна, одетый в рубашку с короткими рукавами и шорты, опустив ноги в воду, сосредоточенно болтая ими, выписывая в воде какие-то круги.

– Что ты тут делаешь? – спросил я его.

– Здравствуй, Володя, – ответил он, проигнорировав мой вопрос. – Как тебе тут поживается?

– Как видишь, Эдмунд, пока живой, – ответил я.

– Чуть живой, – засмеялся он, – но смерть от любви – не самая плохая смерть.

– Что ты имеешь в виду? – немного нервно спросил я.

Вместо ответа он перестал смеяться и очень внимательно посмотрел на меня.

– Я вижу, Володя, – сказал он, – у тебя серьёзные перемены, хороший дом, страстная любовница и никто твоему счастью не мешает.

– Слушай, Эдмунд, – почти закричал я, – тебе что, нравится меня доставать? Хочешь что-то сказать – говори прямо.

– Не кричи, Володя, Машу разбудишь, – сказал он, – а нам лучше поговорить наедине. С ней этот разговор перейдёт в другое русло.

– И о чём разговор? – спросил я.

– О чём у нас может быть разговор? Всё о том же, о твоём предназначении.

Я задохнулся от злости. В тот момент я так ненавидел этого человека, что даже не мог говорить.

Эдмунд глядел на меня и терпеливо ждал.

Наконец, совладав с собой, я ответил:

– Ты же всё прекрасно знаешь, не можешь не знать. Ты же видишь, куда привело нас с Машей твоё предназначение. Мы в глухом лесу, отрезаны от мира, отрезаны и выброшены… Мы как прокажённые, все от нас отвернулись, мы никому больше не нужны. Нас только двое в этой вселенной – я и Маша.

– Начнём с того, что предназначение всё-таки твоё, а не моё, – тихо ответил он. – В остальном ты тоже глубоко заблуждаешься.

– В чём я могу ошибаться?

– Да хотя бы в том, что в этой вселенной вас двое…

– Ах да, конечно, не двое, – перебил я его, – сейчас нас уже трое, как же я тебя забыл сосчитать…

– Нет, Володя, – ответил он. – Здесь ты вообще один.

– Как? – удивился я, не понимая Эдмунда.

– А так…, – ответил он, – следи за деталями, и ты всё поймёшь.

– Я тебя не понимаю, – закричал я. – Объясни!

– Я не могу объяснить, не имею на это права, ты сам должен во всём разобраться. Могу только спросить: Как ты себя чувствуешь? Как твой сломанный нос?

Я невольно скосил глаза к носу и схватился за него рукой. Он не болел, но это было ещё не всё…

Я искал глазами Эдмунда, надеясь найти у него подтверждение своей страшной догадке, но его больше здесь не было. Как не было бандажа на моём сломанном носу. Бандажа, о котором я совершенно забыл, но который никто не снимал.

Как только я об этом подумал, появились сомнения.

С какого момента его не стало, думал я, возможно, он свалился сам, а я даже не заметил, последнее время, находясь здесь, я вообще ничего не замечал. Нет…, невозможно, кроме последнего времени, было время первое, но я не помнил, чтобы я вспоминал про свой сломанный нос, хотя совсем недавно, в больнице, он время от времени напоминал о себе.

Я подумал о машине Маши, в которой стоял навигатор спутниковой связи и, возможно, спутниковая сигнализация, на машинах такого класса она по определению должна быть такой. По этим приборам нас давно можно было здесь вычислить, но этого почему-то не случилось. – Тоже невероятно…

Но возможно, я и ошибаюсь, думал я, и в этой машине их нет или может быть, Маша их выключила.

Вызывал сомнения и сам этот дом, стоящий заброшенным без всякой охраны… Так не бывает даже в безлюдном месте. Через год от него остались бы только стены, а ещё через год не осталось бы даже их, но возможно, я и здесь чего-то и не понимаю.

Я вспомнил рассказ Маши, тоже, кстати сказать, невероятный, с нагромождением несуразных событий, рассказ, в котором, кроме всего прочего, а теперь я это понял отчётливо, были несоответствия по времени.

Следователь вызвал Машу в больницу для дачи показаний, а перед этим кто-то ведь вызвал следователя, а до того, видимо, была оперативная группа. Все эти вызовы занимают время. Также определённое время занимает дача показаний.

Кроме того, когда я выходил из палаты, Лиза спала. Наверное, должно было пройти какое-то время, пока она не проснулась.

Я начал считать.

Выходил я в 2.15 – дальше Лиза некоторое время ещё спала. Затем, проснулась, подумала, что её изнасиловали, или просто решила мне отомстить таким странным способом. Дальше, видимо, она пошла к дежурному врачу, посоветоваться, что делать. Вряд ли она сама стала вызывать полицию. У них там серьёзное заведение, и привлекать внимание органов власти к проблемам клиники по любому поводу не станут, это, как минимум, может побеспокоить пациентов.

Дальше, вызов оперативной группы, дальше – следователь, который должен изучить ситуацию и провести расследование, определить, что Маша каким-то образом связана

со мной, вызвать её, взять у неё показания. Дальше, Маша должна была сходить в мою палату, найти мой мобильник, выглянуть в окно и, увидев меня, спуститься к машине, переехать во внутренний двор, чтобы меня забрать.

Когда я сел в её машину я посмотрел на часы, они показывали 4.38. Разница во времени составляет 2 часа 23 минуты. Если добавить на каждое вышеперечисленное событие по 30 минут, что вполне реально, но для некоторых событий многовато – получится приблизительно 3 часа, что больше разницы во времени. Если брать на событие по 15 минут, уложиться можно, но 15 минут, где-то наверняка мало.

Я совсем запутался.

Эдмунд прав, надо разбираться. Нужно срочно поговорить с Машей. Раз появились сомнения, их необходимо разрешить.

Я опять раздвоился, какая-то часть меня требовала немедленного разрешения всех сомнений и при обнаружении несоответствий – немедленного возвращения в свой привычный мир.

Вторая же часть готова была признать за правду всё, что мне рассказывала Маша, без всяких дополнительных выяснений. Та моя часть готова была признать, что угодно, лишь бы не пришлось возвращаться, желая оставить всё, как есть.

Это внутреннее противоречие выматывало, отнимало остатки сил. Я почти согласился с собой, решив ничего не предпринимать и оставить всё без изменений, ведь так было значительно легче.

Почти…, но на этом слове я и споткнулся, не дав себе пойти по лёгкому пути.

Я прекрасно знал, что забыть о проблеме не значит её решить, а серьёзные вопросы не могут оставаться без ответов, рано или поздно они обязательно напомнят о себе.

Я вылез из ванны, надел свои джинсы и футболку. Кроссовки остались в нашей комнате, и я босиком отправился назад к Маше.

Уже в коридоре я почувствовал что-то неладное.

Дверь в нашу комнату была приоткрыта, а я прекрасно помнил, что плотно её закрывал.

Я побежал.

С нетерпением распахнул дверь.

В комнате всё было, как прежде. Разбросанная по полу одежда, наша кровать со сдвинутыми набок одеялом и простынёй, всё ещё хранящих наше тепло. Не было только Маши, а на прикроватной тумбе лежал инородный предмет, резко выделяясь на фоне тёмной мебели: обычный белый лист писчей бумаги.

Я с отвращением взял в руки это неприятное послание, ничем другим оно просто быть не могло, и прочитал:

Вот видишь, как оно бывает, Володя: только-только зародится некоторая гармония, как тут же найдётся кто-то, кто попытается всё разрушить.

Вносит сомнения, они переполняют этот мир, он выходит за границы нашего восприятия, и мы уже не в силах его вместить.

Вот и меня уже здесь не осталось.

Когда ты прочтёшь это письмо до конца, здесь не останется и тебя или, быть может, для тебя исчезнет этот мир – постоянно путаюсь в этих понятиях, хотя, по-моему, это одно и то же.

Прощай.

Твоя Маша.

Я оторвал взгляд от письма, и от отчаяния и бессилия что-либо изменить, не смог сдержать слёз. Ноги перестали слушаться меня, подкосились, я упал на пол, перевернулся на живот, уткнувшись лицом в свои руки, и зарыдал по-настоящему.

В который уже раз за последние дни я терял то, что вернуть невозможно.

*

Когда я немного успокоился и смог связно мыслить, я почувствовал, что весь промок. Не может быть, чтобы из меня вытекло столько слёз, подумал я и открыл глаза.

Было сумрачно.

Я пока не различал окружающие меня предметы, но силуэты становились отчётливей, по мере того, как глаза привыкали к темноте. Я лежал на чём-то мягком и мокром, похожем

на только что политый водой газон.

Я попытался сесть – это, с некоторым трудом, но мне удалось. Моя одежда, действительно, вся промокла и прилипла к моему телу. Мне было очень холодно, и я дрожал, практически, не переставая.

Чьи-то руки обхватили меня сзади и помогли мне встать в полный рост.

– Хорошо, что вы сами очнулись, Владимир Михайлович, – сказала Лиза, усаживая меня на деревянную лошадку. – А то я уже выбилась из сил, пытаясь вас поднять. Хотела уже бежать за помощью, да всё не могла решиться оставить вас здесь, в этой луже, на мокром газоне. Вы лежали лицом вниз, и я боялась, что вы захлебнётесь.

У меня зуб на зуб не попадал, и я ничего не ответил ей – просто не мог ответить. Я жестами объяснил, что нам нужно назад, в клинику. Но это Лиза знала и без меня.

– Вы сможете двигаться? – спросила она.

Я утвердительно кивнул головой.

Мы очень медленно шли.

Кое-как обогнули здание и с несколькими остановками пришли в приёмный покой.

Я чувствовал себя полной развалиной.

За несколько часов, проведённых во внутреннем дворе, я постарел, наверное, лет на 20.

Охранник на входе, тот самый парень, что предложил мне зонт, увидев нас, от удивления вытаращил глаза.

– Лиза, тебе нужна помощь? – спросил он.

– Нет, Иван, я справлюсь, – сказала она. – Но одна просьба будет. Об этом, – и она красноречивым взглядом указала на меня, – никому не докладывай.

– Лиза, ты же понимаешь, пропускной режим, а эти, – и он кивком указал на меня, – просачиваются, идут в бар на соседней улице…, а здесь серьёзная клиника…

– Иван, – оборвала его Лиза, – ты сам его выпустил, а этого было делать нельзя, он пациент и вне клиники он мог погибнуть.

– Что я… – начал оправдываться он. – Я думал, ему надо покурить или там, может быть, в магазин, зонтик ему дал…. А кстати, где мой зонтик? – спохватился он.

– Извини, Иван, – ответила Лиза, – он остался на детской площадке внутреннего двора, мы его там забыли.

– Ладно, – сказал Иван, – схожу за зонтом сам, а ты, Лиза, теперь мой должник.

И он с обожанием посмотрел на мою медсестру, видимо, она ему очень нравилась.

– Договорились, – сказала она.

– Ну что, отец, не рассчитал свои силы? Видишь, сколько от тебя неприятностей, – улыбаясь, добавил Иван, дружески похлопал меня по плечу и вышел в ночь, за своим зонтом.

А мы отправились к лифтам, поднялись на свой этаж, прошли в палату.

По дороге мы больше никого не встретили. Была глухая ночь, и все, кроме нас и Ивана, ищущего где-то в этой ночи свой зонт, спали.

В палате я первым делом взглянул на часы.

Они показывали 5.15.

Чудеса, да и только, подумал я. Наша история с Машей уместилась всего в несколько минут.

Мне было всё ещё очень холодно.

Я так до сих пор и не согрелся, приступы мелкой дрожи время от времени сотрясали всё моё тело.

Лиза усадила меня на стул, а сама прошла в ванную комнату и включила воду.

Вернувшись, стала снимать с меня мокрую пижаму.

Мне стало неловко.

– Не нужно, Лиза, – пытался сопротивляться я. – Давайте я сам.

– Вы что, Владимир Михайлович, стесняетесь меня? – с улыбкой спросила она. – И это после того…. В любом случае стесняться не надо, я все-таки доктор, а вам самому сейчас будет не справиться.

Тут она была права, у меня не было сил, и я позволил ей делать с собой всё, что она считала правильным.

Она усадила меня в горячую ванну. Сняла с моего носа бандаж и как следует, меня отмыла. Вышла на минуту и заново застелила мою кровать. Вернулась, насухо вытерла меня, проводила до кровати и уложила под одеяло.

– Вам нужно выпить горячего чая, – сказала она. – Я сейчас приготовлю.

Я ничего не успел ей сказать, в своём расслабленном состоянии я просто не успевал за ней.

Через пару минут Лиза вернулась с дымящейся кружкой.

Напоив меня чаем, спросила:

– Ну как вы, Владимир Михайлович, немножко согрелись?

– Зубы друг о друга уже не стучат, – ответил я, – но мне всё ещё холодно, время от времени по спине пробегает озноб.

– Так-так… – задумчиво проговорила она. – Тут есть несколько путей решения этой проблемы. Первый – медикаментозный, другими словами, лекарства, второй – это народный, веками проверенный метод. Учитывая, что мы с вами… другими словами, вы мне не безразличны, я думаю, второй значительно лучше.

Я терялся в догадках, вернее, та догадка, что была у меня, учитывая моё состояние, несколько пугала меня.

Взглянув на меня, она погрозила мне своим пальчиком.

– Ай-я-яй, шалунишка, о чём это вы подумали? – сказала она. – Это очень целомудренный способ. Но я должна вас спросить: могу ли я воспользоваться вашей ванной?

Я молча кивнул, не зная, что и подумать.

Минут через пять она вышла из ванной абсолютно голая и юркнула ко мне в постель. Я лежал и боялся пошевелиться.

– Лягте на бок, Володя, спиной ко мне, – сказала Лиза.

Я выполнил её просьбу, и она прижалась ко мне своим телом.

– Скоро вам станет тепло, – добавила она. – Я буду согревать вас так столько, сколько потребуется, тем более, что теперь мне из вашей палаты просто не в чем выйти. Кроме халатика, как вы помните, на мне ничего не было, а его мне пришлось сейчас постирать, он испачкался, когда я вытаскивала вас из лужи.

Через некоторое время мне и в самом деле стало теплей, и я почти перестал дрожать.

Мне было очень уютно в её объятиях.

Она согревала меня, а я чувствовал себя маленьким мальчиком, который набегался за день, наделал глупостей и под конец дня, уставший и неуверенный в себе, вернулся домой к своей маме, в её нежные объятия, в поисках поддержки и тепла.

Мне было очень хорошо, и я чувствовал, что скоро усну, но перед тем как уснуть, я сказал:

– Прости меня, Лиза, и спасибо тебе за всё.

– Нет, Владимир Михайлович, это вы меня простите, – прошептала она. – Это ведь я воспользовалась вашей беспомощностью, и…. Давайте не будем об этом никому говорить, пусть это останется между нами.

– Давай, – просто ответил я.

Она обняла меня крепче и добавила шёпотом:

– Спите, вам нужно набраться сил.

Я очень нуждался в её тепле, а она дарила мне его просто так, не требуя ничего взамен.

Какая же она всё-таки добрая, и за что мне всё это, проваливаясь в сон, успел подумать я. Мне казалось тогда, что я этого недостоин.

Я проснулся в своей больничной кровати один.

Рядом на стуле висела совершенно новая пижама, поверх которой лежал комплект нижнего белья – трусы и майка. На полу лежали новые больничные тапочки.

Спасибо, Лиза, подумал я.

Часы на стене показывали 10.45.

Завтрак я проспал, а Лиза совершенно оправданно не стала меня будить, слишком уж трудным выдался вчерашний день.

Есть не хотелось, вставать тоже.

Я лежал, вспоминал события нескольких прошедших дней, и они казались мне чем-то невозможным. Слишком много их было, странных, не всегда поддающихся логике событий, а были ли они вообще?..

Мне нравилось сомневаться в этом. – Думать, что всё осталось по-прежнему. Так, пусть ненадолго, но я мог снова стать самим собой.

Приятно чувствовать себя в предсказуемом мире, где всё просто и понятно. Где есть любимая жена, любимые дети, работа, которая в целом нравится или к которой привык настолько, что она стала частью тебя. Где есть постоянные радости, не очень обременительные обязанности. – В том мире, который ты создал сам. – Где с очень большой вероятностью можно угадывать, что будет завтра. Где не случается больших перемен, где всё определено на много лет вперёд, а если что-то и выбивается из привычного порядка вещей, то это, как правило, мелочи, о которых совершенно не стоит беспокоиться.

Мне не хотелось верить, что какая-то нелепая стычка на маленькой автомобильной парковке могла вырвать меня из моего привычного круга, разбить мой предсказуемый, любимый мир на мелкие осколки, не оставив мне ничего…, смогла изменить меня до неузнаваемости.

Мне не хотелось верить, но и не верить я уже просто не мог.

Я знал, что изменился.

Я стал допускать вещи, которые совсем недавно были неприемлемы для меня.

Я столкнулся с неведомым, проникся им, стал частью его. Эдмунд ли с его теориями стал причиной того или я сам, изменившись, расширил границы своего привычного мира – неясно.

Странные провалы-виденья воспринимались мной теперь как вероятности моей жизни. Красочные, невероятные иные миры, не менее яркие, не менее живые, чем моя настоящая жизнь, и какая из них настоящая – теперь с полной уверенностью сказать было уже невозможно.

Вымысел, иллюзии, реальность – всё перемешалось. Я уже не знал, во что верить, и я уже не знал точно, где я. Не знал, кто я теперь есть сам – двуличный, если не сказать многоликий, негодяй или жертва стечения роковых обстоятельств.

Осталось ли во мне хоть что-то, что делало меня прежним, или оно исчезло уже навсегда, скрылось под новыми наслоениями, и я навсегда стал другим?

Я верил, что нет, мне хотелось в это верить.

В тот момент я лежал на своей больничной кровати и думал, что ничего ещё не потеряно. Верил, что стоит мне только захотеть – и всё вернётся.

– Вот выпишусь из этой больницы, – чуть слышно сказал я себе, – вернусь домой и забуду обо всём, как о кошмарном сне.

*

Стук в дверь прервал мои мысли.

В палату, улыбаясь, вошла моя жена.

– Ну что, больной, ты как? – спросила Ира. – Смотри, кого я к тебе привела.

Из-за её спины вышла моя дочь Анна.

– Привет, папа, – сказала она, целуя меня в щёку.

– Здравствуй, Аня, – ответил я, обнимая и целуя её в ответ.

– А где наш малыш? – спросил я своих любимых женщин, имея в виду своего сына Олега.

– Олежка не смог приехать, – сказала Ира, – вызвали на работу, что-то у них там срочное.

Они уселись рядом со мной на краешек кровати, каждая со своей стороны.

– Неважно выглядишь, Володя, – сказала Ира.

– В целом нормально, только выписаться сегодня вряд ли получится, – ответил я. – Сегодня воскресенье, лечащего врача нет, у него выходной, а такие решения принимает всё-таки он. Давайте лучше выпьем чаю или кофе и вместе позавтракаем, а то я проспал всё на свете, в столовую не ходил, – добавил я.

– Соня, – сказала моя жена. – А вот насчёт чая и кофе не знаю, у тебя здесь даже чайника нет.

– Это, я думаю, мы организуем, – сказал я и нажал кнопку вызова медсестры.

Спустя несколько секунд на пороге моей палаты появилась Лиза.

Безупречный белоснежный халат, строгий внимательный взгляд, на лице никакой лишней косметики, на голове белая шапочка, из-под которой не выбивалось ни одного волоска.

– Вызывали, Владимир Михайлович? – спросила она ровным официальным голосом без тени кокетства.

Оказывается, она умеет владеть собой, подумал я.

Ничто в её облике и поведении не создавало даже намёка на наши недавние близкие отношения. Видимо, то, что случилось и в самом деле осталось в прошлом, где благополучно и умерло. В настоящем и будущем, у нас могли быть только такие официальные отношения и меня это полностью устраивало.

– Да, Лиза, вызывал, – ответил я. – Не поможете? Мы вот решили выпить чаю или кофе, а совершенно не знаем, как это организовать.

– В столовую сейчас идти бесполезно, для пациентов она закрыта, там технологический перерыв до часу. Но я вам помогу, – сказала она, – меня туда пустят и приготовят и кофе, и чай. Единственное…, если кто-нибудь из ваших женщин мне поможет, то мне не придётся ходить туда два раза.

– Давайте я помогу, – сказала моя дочь.

– Мы скоро, – добавила Лиза, взяла под руку Анну, и обе девушки вышли из моей палаты.

Когда мы остались одни, Ира внимательно и очень серьёзно посмотрела на меня.

– Володя, не хотела начинать этот разговор при свидетелях, но мне необходимо знать правду. Лучше не скрывай ничего, ты же меня знаешь, я всё равно всё узнаю, – сказала она

– О какой правде ты говоришь, Ира? – чуть дрогнувшим голосом, спросил я.

Я боялся даже подумать о том, что она уже сумела выяснить. Здесь, в больнице, как и в любом общественном месте, секреты живут недолго – кто-то обязательно что-то видел, кто-то слышал, кто-то что-то кому-то сказал. Вполне могло получиться так, что о моих похождениях в этой клинике уже известно всем и это в лучшем случае, в худшем – и за её пределами.

– Не пытайся уйти от этого разговора, Володя, – строго сказала Ира, – я ведь вижу, как ты сегодня выглядишь: лицо бледное, ни кровиночки, можно сказать, что его на тебе и нет. Спишь до обеда, с постели не встаёшь. Что с тобой? Расскажи мне правду, я ведь волнуюсь.

Я мысленно вздохнул с облегчением, она пока ничего не знала.

– Не переживай, Ира, – начал я. – Сегодня уже намного лучше. Вот вчера было действительно плохо, я же говорил тебе по телефону, просил приехать…

Она ответила не сразу. Сидела молча, о чём-то задумавшись, и грустно смотрела на меня.

– Какая же я всё-таки дура, – наконец с сожалением сказала она, – Приехала в пятницу к больному мужу, ещё и злилась на него. Потом затащила его в постель…

Меня немного раздражал этот её монолог о муже в третьем лице, как будто меня рядом и не было, но я слушал и не перебивал.

– Он, бедненький, все последние силы отдал своей жёнушке, – продолжала она, невольно улыбаясь, вспоминая тот эпизод. – Не надо было тогда нам это делать, зря я согласилась…. На следующий день он звонил, просил приехать, а я думала только о себе. На работе сидела уставшая, дома собака дожидалась, да и другие дела…, думала, что ему просто скучно, а ему очень нужна была моя помощь. Он тут, в этой больнице, страдал один-одинёшенек, всеми брошенный в выходной день, лежал на своей кровати и мучился.

– Прости меня Володя, не обижайся, – закончила она.

То, что она сказала, звучало немного странно, но как я мог обижаться? – Мне самому было, за что просить у неё прощения.

– Перестань, Ира, – ответил я, – не о чем переживать, я уже нормально себя чувствую.

– Точно нормально? – спросила она. – Может быть, доктора позвать?

– Всё в порядке, никого звать не нужно, – ответил я. – Вот сейчас чаю выпьем, и всё станет совсем хорошо.

Мы с минуту помолчали, переваривая сказанное.

Первой продолжила она:

– А вообще-то, Володя, мог бы нормально объяснить вчера по телефону, что тебе плохо. Я бы бросила всё и приехала. А ты зачем-то из себя героя строил, мол, ничего мне от вас не надо, сам справлюсь со своими проблемами. Даже немного обидно. А ты подумал о том, что если бы с тобой что-то случилось, я бы себя никогда не простила? Всю жизнь бы об этом думала и мучилась потом.

Я смотрел на неё и никак не мог понять, почему, слушая этот её бред, я всё ещё очень люблю эту женщину? Может быть, потому, что независимо от своих слов она действительно переживает за меня и, как бы там ни было, я всё ещё ей дорог, и она, пусть по-своему, но любит меня?

А возможно, всё и не так, решил я – просто за 25 лет, прожитых вместе, мы настолько прикипели друг к другу, что стали чем-то одним, а как можно не любить часть себя?

– Всё-таки ты эгоист, – добавила она, – думаешь только о себе. Меня не позвал, доктора вызывать не собираешься, а сам лежишь на кровати чуть живой. Ну, допустим, ты обо мне не думаешь – подумай о детях. Им-то каково будет? Даже Аня – видел? – немножко растеряна.

Я иду сюда, радостная, рассказываю ей о том, что папу сегодня выпишут, что он практически здоров, а что вижу, он лежит тут весь серый, почти при смерти и твердит, как умалишённый: всё хорошо, ничего не случилось. Даже Аню напугал.

– Ира, успокойся, – ответил я, – нашу Аню напугать непросто. Этот ребёнок живёт самостоятельно, ей 24 года, а если она немного и растеряна, то совсем по другой причине. – Просто я никогда серьёзно не болел, в больницы не попадал, и она пока не знает как вести себя в такой ситуации. Ты, Ира, видимо, растеряна тоже – твой странный монолог тому подтверждение…

– Ты меня, даже не слушаешь, – перебила она. – Я пытаюсь тебе сказать, что мы – я, Аня и Олежка – очень переживали за тебя. Когда ты сказал, что тебя выписывают и ты уже здоров, мы очень обрадовались, стали готовиться к этой встрече, даже Олег вечером после работы обещал заехать. Но оказалось, что… ты нам врал….

– Ира, не заводись, – перебил я её, повышая голос. – Мне что, попросить у тебя прощения за то, что мне стало плохо? Или за то, что испортил твой запланированный праздник? – Воскресенье, муж выходит из больницы, хороший повод собрать у нас дома детей, просто так ведь не дозовёшься, у всех свои планы…. Что угадал? И если да…, то кто после этого эгоист?

Похоже, я, действительно, угадал, но это не улучшило её настроения.

– С тобой бесполезно разговаривать, – нервно сказала она, встала с моей кровати, подошла к окну, резко отдёрнула штору, повернулась ко мне спиной, делая вид, что смотрит на улицу.

Видимо, я довёл её до слёз. Всхлипываний я не слышал, но видел в её руке носовой платок, который она время от времени подносила к лицу.

Мне стало её жаль. Нельзя было так разговаривать с ней, думал я. Зачем я её обидел? В любом случае, она не желала ничего плохого, по-своему переживала обо мне, думала о нашей семье.

Я начал вставать с постели, нужно было подойти и успокоить её.

Это оказалось непросто, силы ещё не полностью вернулись ко мне. Мне с трудом удалось просто сесть. Всё тело болело, словно после побоев, кружилась голова.

Я с трудом оделся и попытался встать. Со второй попытки мне это удалось.

Да, думал я, в моём возрасте бурные отношения с женщинами даром не проходят, хорошо хоть часть из них была где-то в виртуальном пространстве, а то можно было и коньки отбросить.

Я с трудом доковылял до стола у окна. Там мне пришлось сделать остановку. Вымотанный до предела своими незначительными усилиями, я ненадолго присел на стул у стола.

До Иры я добраться так и не успел.

Вернулись Лиза с Аней, держа в руках два подноса. На одном – чайник с кофейником и чистыми кружками, на другом – булочки и пирожки.

Всё на этих подносах дымилось и испускало соблазнительные запахи.

Мы с Ирой одновременно посмотрели в сторону вошедших девушек.

– Вот это да! – с несколько наигранным удивлением воскликнул я.

Ира ничего не сказала, но её красные заплаканные глаза говорили сами за себя.

– Вас уже на минуту нельзя оставить, – сказала Аня. – Ведёте себя, как дети, что вы вечно ругаетесь?

– Да мы вроде бы и не ругались, – ответил я. – Просто разговаривали.

– Я вижу, как вы разговаривали, – сказала моя дочь. – Мама вся заплаканная, а тебе хоть бы что.

И она поставила передо мной на стол поднос с кофейником, чайником и кружками. Лиза последовала её примеру и поставила рядом другой поднос.

– Вот и чай на столе, что ж, давайте завтракать, – сказал я, чтобы как-то разрядить обстановку.

– Извини, папа, но что-то не хочется, – сказала Аня. – Я, наверное, пойду, у меня сегодня ещё куча дел. Извини, – повторила она. – Поправляйся скорей, я тебе вечером позвоню.

И она наспех обняла меня, чмокнула в щёку и вышла из палаты.

Ира презрительно посмотрела на меня, подошла вплотную. Мне показалось, что она хочет влепить мне пощёчину.

– Ещё и ребёнка обидел, – с нескрываемой злобой сказала она.

– Ира, перестань, – ответил я, – зачем устраивать эти сцены? Присаживайся, выпьем чаю, позавтракаем…

– Знаешь что? – гневно перебила она меня. – Да после такого мне кусок в горло не полезет. Видеть тебя не могу!

И она, не оглядываясь, вышла из моей палаты.

Я ничего не мог понять, мне казалось, что поступки моих женщин были очень странными – они не соответствовали вызвавшим их причинам.

Неприятная ситуация получилась, подумал я, ну, да ладно, что есть, то и есть, позже всё образуется.

Рядом со столом, по-прежнему стояла Лиза, дожидаясь момента, чтобы уйти, но пока не решаясь это сделать.

– Давайте, Лиза, присаживайтесь, – сказал я, – позавтракаем. Пирожки пахнут просто замечательно.

– Извините, Владимир Михайлович, но нам личные контакты с пациентами строго-настрого запрещены, – не глядя на меня, сказала она. – Если вам больше ничего не требуется, то я, пожалуй, пойду.

Я в недоумении развёл руки.

Лиза, правильно расценив мой жест, тоже ушла.

Я снова остался один.

Взглянул на часы и зафиксировал время…

*

Часы на стене показывали 11.30, а спустя всего несколько минут, я вновь увидел на пороге палаты Лизу.

Я всё ещё сидел за столом у окна, и передо мной всё так же, испуская соблазнительные запахи, лежали на подносе булочки и пирожки, которые так никто и не попробовал.

– Хорошо, что вы вернулись, Лиза, – сказал я, – а то смотрю я на гору этих вкусных пирожков и не знаю, что с ними делать. Пахнут они замечательно, а одному их есть совершенно не хочется. Кстати, вы так и не рассказали, с чем они…

Лиза подошла к столу и стала подробно объяснять, указывая на поднос:

– Смотрите, вот эти прямоугольные – это мясные кулебяки, треугольные – с капустой, овальные – с черникой, маленькие круглые ватрушки, вы и сами видите, что с творогом. Булочки просто сдобные, посыпанные пудрой из заменителя сахара. Тут всё очень вкусное, но немного пресновато, вы должны понимать, что это всё же больничная еда. Только кулебяки на вкус ничем не отличаются, лично я их очень люблю, просто пальчики оближешь.

– Так зачем же дело стало? – спросил я. – Давайте, Лиза, присоединяйтесь.

– Владимир Михайлович, – сказала она, – я здесь не за этим. К вам посетитель. Я зашла проверить ваше самочувствие и спросить, сможете ли вы его принять.

– А что за посетитель? – спросил я.

– Эдмунд Семёнович, – сказала она.

Странное дело, думал я, на нашу запланированную встречу он не пришёл. Потом несколько раз появлялся в снах или видениях, но это, не в счёт. А теперь, когда его, в общем-то, и не ждали, взял и явился.

Я до этого момента так и не понял, что он за человек и как к нему относиться, но у меня накопилось много вопросов к нему, и я, конечно же, хотел его видеть.

Но сначала я решил выяснить другой волнующий меня вопрос.

– Очень интересно, – сказал я. – Но прежде чем мы позовём Эдмунда Семёновича, я хотел бы ещё раз поблагодарить вас, Лиза.

– За что? – спросила она. – Это ведь моя работа.

– Да бросьте вы, – ответил я, – мы договорились, я всё помню и не собираюсь менять наши договорённости. Но мы сейчас одни, нас никто не слышит, а вы держитесь холодно и слишком официально, и мне не хотелось бы думать, что я чем-то обидел вас.

Лиза смотрела на меня удивлёнными глазами, и в них читался неподдельный страх.

– Я не понимаю, Владимир Михайлович, о каких договорённостях вы говорите. Лично я ни о чём с вами не договаривалась! – с вызовом сказала она.

– Ну как же, неужели вы не помните? – сказал я. – Хотя ладно, бог с ними, с договорённостями. Я хотел просто поблагодарить вас ещё один раз. Вчера ночью вы помогли мне добраться сюда, в палату. Я был почти беспомощен. Без вас я бы не справился, так и валялся бы до сих пор на газоне в мокрой траве. Без вас неизвестно, что бы со мной сейчас было. Затем вы отмыли меня от грязи, уложили в постель и согревали своим телом, пока я не согрелся окончательно…

– Зачем вы всё это говорите? – перебила она меня. – Вы что, хотите меня оскорбить? Зачем вы выдумываете эти странные истории?

– Зачем мне выдумывать, Лиза, – сказал я. – Если вы не помните, спросите Ивана из службы охраны, который дежурит в приёмном покое, он нас видел. Он вряд ли забыл, я брал у него зонтик.

– Знаете что? – гневно сказала она. – Не знаю, чего вы добиваетесь, но могу сказать вам одно: если бы вы не были пациентом этой клиники, то я влепила бы вам сейчас пощёчину. Влепила бы так, чтобы ваши мозги стали на место.

Сразу, чтобы отсечь все ваши похотливые мысли, скажу: я замужем, вчера ночью я не работала, мои двое суток начались сегодня в 8.00. Человека с именем Иван в службе охраны нет, и не было никогда. Имя не редкое, но и тут у вас вышла промашка. И ещё…, я доложу об этом вашему лечащему врачу, пусть Эдуард Львович ещё раз проверит вашу томографию, возможно, после сотрясения у вас не всё в порядке с головой.

И она вышла.

И почти сразу за этим в мою палату вошёл Эдмунд.

Они не дали мне передышки.

Мне нужно было хотя бы несколько минут, чтобы собраться с мыслями, но у меня не

было времени даже на это. Реальность вновь приготовила мне парочку сюрпризов, а у меня не было ни времени, ни возможности к этому подготовиться.

*

– Здравствуй, Володя, – сказал Эдмунд. – Даже не знаю, с чего начать.

Я тоже не знал. Я вообще не знал, где нахожусь, сон это или явь и тот ли это Эдмунд, на приём к которому я ходил в пятницу.

– Начни с главного, – сказал я ему вместо приветствия, – а там посмотрим.

– Что главное, Володя? – спросил он и сам же и ответил: – В этом переменчивом мире очень часто главное становится второстепенным и наоборот. Чаще это происходит незаметно для нас. В какой-то момент мы просто начинаем смотреть на вещи другими глазами. Но бывает и по-другому: мы воспринимаем этот мир так же, как и раньше, а он меняется и становится другим для нас. Очень похожим, но мы перестаём его узнавать, многое в нём становится для нас непривычным, мы натыкаемся на это время от времени, теряемся, не видим ни главного, ни второстепенного, а что-то в нём становится просто чужим.

И опять он почти угадал. Что это – случайность или что-то ещё, думал я. Этот человек каждый раз говорит о том, что меня беспокоит.

– Я тебя понимаю, – сказал я, – и даже чувствую на своей шкуре то, о чём ты сейчас говоришь. Странное такое чувство, на грани сумасшествия. Но всё-таки я думаю, ты пришёл не за этим.

– Это трудно объяснить, – ответил он, будто не слыша меня. – Это удел избранных воспринимать переменчивость мира, оставаясь без изменений, открывая что-то новое в себе – хорошее или плохое, но всё же оставаясь собой. И тут ты прав, всё это на грани безумия, и очень важно не перешагнуть эту грань. Мы оба с тобой такие, Маша тоже, и поэтому мы можем друг друга понять.

– Опять говоришь загадками, Эдмунд, – сказал я. – Да, я наткнулся на некоторые несоответствия этого мира, но всему можно найти объяснения. Их придётся найти, иначе, действительно, можно сойти с ума…. Новые качества – да, они тоже открылись, жаль только, что теперь с этими новыми качествами я чувствую себя последней скотиной.

– Не вини себя, – сказал он. – Это эффект предназначения. Новые качества открываются, чтобы ты мог выйти за привычный круг восприятия и отправиться дальше.

– Опять тебя, заносит, – ответил я. – Слова-то какие – избранные, предназначение. Избранные для чего? Предназначение какое? – Недавно я думал об этом, так, не всерьёз, чисто гипотетически. Помнишь, ты говорил, что такие, как мы – избранные, выполняющие некое предназначение, – вне схемы, что вселенная подстраивается под нас. Так вот, я представил бесконечную пространственную сеть, непролазные серебряные энергетические нити, ни конца, ни края. В ней, как маленькие мушки, люди со своими судьбами бьются, не в силах вырваться, жёстко вплетены, опутаны сетью, ждут, когда к ним придёт злой паук и пожрёт их. Там же есть и другие, такие же незначительные букашки, но почему-то они не липнут к этой паутине, а отважно идут, пробиваются через её переплетения, выполняя важные предназначения. Шагают прямо в лапы к пауку, избранные быть съеденными в первую очередь.

– В целом, Володя, ты прав, – сказал он, – но всё несколько хуже. Мы все вместе и есть эта сеть, мы сами её создаём, сами себя и переплетаем. Большинство из нас считают, что впаяны в неё намертво, и так оно и оказывается; другие считают, что имеют некоторую свободу – и становятся свободны отчасти, третьи, такие как мы, не признают многих ограничений и поэтому ни к чему не привязаны. И если, Володя, ты хочешь встретить паука – ты его встретишь. Тут всё как в сказке: будет именно то, чего больше всего хочешь, при условии, что сможешь контролировать свои желания, а это сложно. И ещё… – они, эти твои желания, должны быть уравновешены со всем остальным, а этого очень трудно добиться.

Предназначение же – это нечто другое, это энергетическая печать, она с одной стороны добавляет силы, а значит, возможностей, а с другой стороны направляет. Всё должно быть сбалансировано. Отклонившись от своего пути – своего предназначения, такой человек значительно нарушает общий баланс, с ним быстрее, чем с кем-то другим, будут происходить разные неприятности, и так будет длиться до тех пор, пока он не свернёт на свой, ему одному предназначенный путь.

– Всё это сложно для меня, – сказал я. – Видимо, я пока не готов это понять.

– А не надо ничего понимать, – ответил он. – Оглянись вокруг, и ты увидишь…. Сверни на свой путь, пока мир, окружающий тебя, не изменился настолько, что из него не будет выхода. Теперь ты знаешь, как это делать. Ты вольно или невольно делал это уже несколько раз – делал пока неумело, и каждый раз тебя заносило не туда – тебя, да и твою Машу тоже. Последний раз мне удалось вам помочь, я вытащил вас из умирающей реальности, помог вам попасть сюда, но дальше всё может сложиться иначе.

Мы замолчали, нечего было добавить.

Я многого не понимал, а с тем, что всё-таки понял, не представлял, что делать дальше. Задавать новые вопросы не хотелось – мне надоели его странные туманные ответы, запутывающие меня ещё больше. Эдмунд, видимо, тоже не знал, что можно ещё мне сказать.

Чтобы как-то нарушить молчание я спросил:

– А как у вас с Надей?

– Если говорить о личных отношениях, то прекрасно, – ответил он, – ведь мы на своём пути. Если о болезни, то тут всё непросто, сдвиги есть, я теперь могу значительно больше, но справиться с этим пока не в силах.

– Как у тебя с Ирой – не спрашиваю, – продолжил он, – ты, наверное, уже понял сам, что ваши отношения не могут остаться без изменений. Твоя печать будет толкать тебя на другой путь. Сопротивляться бессмысленно, разрыв неизбежен, будешь сопротивляться – он будет только болезненней.

– Да откуда ты это можешь знать? – почти закричал я. – Тоже мне провидец…! И почему после двадцати пяти лет счастливой семейной жизни я должен отказываться от своего счастья?

– А ты уверен, Володя, что это счастье? – спросил он, имея в виду мою семейную жизнь.

Я уже не был уверен, особенно после сегодняшнего разговора с Ирой.

А кто может быть полностью в этом уверен? Кто может без тени сомнения сказать, что счастлив на все сто процентов? Счастье – это вообще что-то лёгкое, неуловимое, переменчивое, как вдохновение. Некое внутреннее состояние, позволяющее любить свою жизнь независимо от обстоятельств.

Мне оно было знакомо.

Любовь к женщине – частный случай такого состояния. И я твёрдо знал, что если в моей жизни не будет Иры, то это ощущение счастья никогда больше ко мне не придёт. Никогда мне не удастся любить свою жизнь, если в ней я сделаю несчастной эту женщину.

Но что мог знать об этом Эдмунд?

– Я, Эдмунд, не уверен, – ответил я на его вопрос, – как не можешь быть уверен и ты. Столько лет боли и переживаний в твоей жизни, а ты мне рассказываешь, как быть счастливым.

– Счастье и боль очень близко, Володя, – ответил он, – но всё же никак между собой не связаны. Ты прав, я не могу советовать, у каждого свой выбор, каждый должен прийти к этому сам, если, конечно, сможет. Но у тебя по сравнению с другими есть неоспоримое преимущество, я говорил, но хочу напомнить: у тебя есть выбор. Все вероятности этой вселенной доступны тебе, ты сам поймёшь, какие тебе подходят. Главное – следи за деталями, лови ощущения, ты сам найдёшь правильный путь, там не бывает больших препятствий.

*

Эдмунд ушёл, а что-то осталось несказанным.

Оно и не может быть выражено словами, думал я. Эдмунд это знал, я догадывался, у каждого это своё.

Мы все мечтаем о счастье. По большому счёту, только о нём и мечтаем. Всё, что делает любой человек, осознанно или нет, вольно или невольно, направлено для его достижения.

Мужчина и женщина – любовь.

Много лет прошло с тех пор, как я впервые задумался об этом, лет, наверное, тридцать.

Тогда я считал, что два близких по духу человека, имеющие похожие интересы, подходящие друг другу физически, могут, при наличии чего-то неуловимого, полюбить, а полюбив, смогут быть счастливы.

И я полюбил, а Ира полюбила меня.

Всё у нас так и было, но почему-то того искрящегося постоянного счастья мы так и не ощутили.

Мы были молоды, желания и слабости иногда рождали в нас нетерпимость друг к другу – мешали нам.

Когда у нас родились дети, появилась новая любовь – любовь к ним, и она усилила то, что уже было у нас, уничтожила старые слабости, добавила новые заботы, те связали нас крепче, сделали терпимее и ближе друг другу.

Все детали головоломки под названием «наша семья» встали на своё место, наконец-то мы стали чем-то одним, поймав нечто неуловимое – своё ощущение счастья.

Наверное, так бывает, когда любовь мужчины и женщины становится настолько большой, что заполняет собой всё, но это не может длиться вечно, такое счастье уходит.

Либо мы становимся больше и оно уже не способно заполнить собой всё, либо счастье становится меньше, когда становится меньше любви – неосознанное состояние, подверженное множествам обстоятельств.

С этим ничего не поделаешь, всё меняется в этом переменчивом мире, и если нам хватает мудрости это понять – ничего не потеряно.

Я понял, но понял, возможно, не то, что понимала Ира, возможно, больше, чем было необходимо мне.

На условной границе, где наши отношения с женой перестали быть яркими, мне пришло это понимание.

Я увидел, а вернее, почувствовал, поймал это мимолётное ощущение, сумел прикоснуться к нему, и оно осталось со мной….

Тогда я понял, что счастье с нами всегда, и оно уже есть у каждого. В этом мире печали и скорби, оно, как это ни удивительно, неизменная величина.

Оно позволяет любить свою жизнь независимо ни от чего.

Нужно только суметь открыть его в себе.

У меня получилось.

У Иры, возможно, всё было иначе.

Со мной это нечто осталось, а с ней, видимо, нет, но этот факт ничего не менял: я уже научился любить свою жизнь, а Ира занимала в ней очень большое место.

Видимо, где-то тогда и родилось это предназначение, ширилось, росло, как раковая опухоль, как аномалия, внося возмущения в мою жизнь, и жизнь Маши.

Прошло время, и аномалия стала устойчивой, а мы наиболее уязвимы, и эта болезнь дала о себе знать. – Мы с Машей встретились.

Встретившись, мы вышли за круг переменчивой реальности, переполненные ощущением счастья, навстречу неведомому…

На первый взгляд, выглядит красиво и очень романтично, но разобравшись здраво…

– Не знаю, кому и зачем понадобилось такое, – сказал я себе. – Для чего этот кто-то поставил на нас такое клеймо – пресловутую печать, о которой говорил Эдмунд?

Ответа не было, но это теперь, наверное, не так уж и важно, подумал я.

Я встал из-за стола.

Движения по-прежнему давались мне с некоторым трудом. Лиза, моя жена, дочь, да и Эдмунд тоже добавили отрицательных эмоций, вывели меня из спокойного состояния, что тоже влияло на самочувствие.

Мне захотелось на время забыть о них всех.

– И тут одно лишь может быть спасенье, – тихим голосом грустно пропел я, – пойти под душ без промедленья.

*

Минут через десять я вышел из ванной комнаты и увидел, что за столом в моей палате, спиной ко мне, сидит человек и совершенно непринуждённо за обе щеки уплетает мои пирожки, запивая их остывающим кофе.

Услышав, как я вышел из ванной, он обернулся, и я его сразу узнал – это был Игорь.

– Привет, Володя, – сказал он с набитым ртом. – Кулебяки просто замечательные, остальное так себе. Извини, что немного тут похозяйничал, но я с самого утра на ногах, почти не завтракал, а время уже к обеду подошло.

Я взглянул на часы – стрелки показывали 12.38.

– А как ты сюда попал, Игорь? – спросил я. – Медсестра тебя что, не остановила?

– Очень приятная женщина, глаза красивые, – ответил он. – Только немного странная, по-моему, она меня даже не заметила.

– Как не заметила? – удивился я. – У Лизы мышь мимо не проскочит.

– По-моему, у неё было другое имя на карточке, – ответил он. – Да бог с ней, я тут с утра пораньше бегал по нашим с тобой делам, принимал фронт работ у смежников. Так что всё закрутилось, пора выздоравливать, ещё неделя, и без тебя будет не обойтись. Будем уже с понедельника на месте демонтированных зданий готовить строительную площадку.

– Каких зданий? – автоматически спросил я.

– Да, хорошо тебя приложили, – ответил он, – всю память отшибло. Это же по тендеру – вход в магистраль Z15, коммерческое на который ты мне отдал в пятницу. Квартал по Ждановской набережной и полквартала по Большому проспекту. Глобальный проект «Оптимизация пространства Санкт-Петербурга». Из твоего окна, наверное, видно.

Увидев мой удивлённый взгляд, он стал значительно серьёзней и, посмотрев мне прямо в глаза, с некоторым нажимом добавил:

– Ты что, правда, ничего не помнишь?

Я постарался придать глазам спокойное выражение и слегка улыбнулся, хотя ничего и не понимал и очень хотел посмотреть в окно.

Он улыбнулся в ответ.

– Ты меня почти напугал, – сказал Игорь. – Ладно, выздоравливай, я, видимо не вовремя, извини. Просто рядом был, подумал, дай заскочу, проведаю. В понедельник с бумагами можешь послать Антона, твоё присутствие не обязательно. А вот к концу недели уж будьте любезны явиться, будем тендер выигрывать.

– Спасибо, Игорь, – сказал я, – не обижайся, я и правда, не в своей тарелке, голова не на месте, все кости болят. Веду себя как заторможенный.

– Всё нормально, – ответил он, – я понимаю, с каждым может случиться. Ладно, приводи себя в норму, а я побежал дальше. Выздоравливай.

Мы пожали друг другу руки, и он вышел.

А я подошёл к окну отдёрнул штору, посмотрел и увидел…

*

…Вернее, скорее не увидел за этим окном ничего, привычного для меня. Старый город исчез. Прямо передо мной и пока хватало глаз, до самого горизонта, возвышались прямоугольные высотные здания, отражающие в своих зеркальных стенах друг друга – безликая, нереальная картина, в которой ничто не радовало глаз.

В просвете между зданиями я увидел строительную площадку, о которой говорил Игорь. Даже отсюда, с расстояния не меньше километра, я видел этот безобразный пустырь, огороженный бетонным забором, с огромными кучами строительного мусора в местах, где совсем недавно стояли дома – последние дома города, в котором я родился, который любил и которого больше не стало.

Эдмунд был прав, думал я, задействованы очень мощные силы. Этот мир, в котором я сейчас оказался – мир из моих видений, исключал практически всё, что связывало меня с прошлой жизнью.

Город, который я помнил, исчез. Безликие небоскрёбы заполнили собой всё пространство передо мной. Мой привычный маршрут – Ждановская набережная – Большой проспект – Каменноостровский – изменился до неузнаваемости. Даже если пройти по нему, очень сложно представить, что я чувствовал раньше.

Дома, скверы, мостовые, перекрёстки – сотни знакомых вешек, которые рождали образы, вытаскивали из глубин моей памяти забытые события, позволяя вспомнить и заново пережить, понять, кто я есть на самом деле, – исчезли.

Я посмотрел вниз, во двор.

– Ну конечно, другого и быть не могло, – прошептал я.

Там, внизу, под моим окном, бил искрящимися на солнце струями воды, фонтан.

Детская площадка исчезла.

Здесь, в этом мире, её никогда и не было, здесь у меня даже не возникало желания её построить.

В этом мире никогда не было моего друга Андрея, теперь я это тоже уже знал.

Здесь в 2004 году я встретился с Машей, а расстался в 2006-м.

Почему?

Постепенно прояснялось и это.

Знание – память новой реальности постепенно наполняла меня. Ложная, чуждая мне память лживого и неприятного мне мира.

Здесь я никогда не был по-настоящему близок со своей женой.

Здесь я ни с кем не был близок по-настоящему.

Идеальное место для реализации предназначения – здесь меня ничто не связывало, а значит, ничто и не могло этому помешать.

Но в то же время, здесь, в этом мире, у меня никогда не возникало ощущения счастья. И именно потому я должен был принести сюда из своего мира это воздушное, похожее на вдохновение чувство, а прошлое – то моё прошлое, которое и помогло мне открыть его в себе, должно было умереть.

Я чувствовал, как стираются вешки, закрываются старые пути. Новые причинно-следственные связи убирали старые образы, ставили новые путевые знаки, наполняли меня событиями, которые не случались со мной.

– Сопротивляться бессмысленно, – услышал я в глубине себя слова Эдмунда. – Сопротивление сделает твой переход более болезненным.

Но я не хотел и не мог просто так терять самого себя.

Я пытался бороться.

Я почти потерял сознание, почти выпал из этого мира, но почувствовал, что реальность чуть отступила.

Я понял, что отступила она именно поэтому – я был нужен ей, и она временно подстроилась под меня, оставляя пока возможность быть собой.

Но и новая, ложная память никуда не ушла. Она притаилась в уголке сознания и ждала, когда я погружусь в эту реальность окончательно, когда она полностью овладеет мной, когда в причинно-следственных связях не останется места старым событиям.

Притаилась, ожидая момента стереть и уничтожить то, что я любил, подменив это на что-то другое.

Пока я оказался сильнее.

Я улыбнулся – это была маленькая, но победа – первая победа в длинной цепи поражений, которые и привели меня сюда.

И ещё…, мне нужно было срочно найти Машу, пока эта реальность не поглотила её.

Мне захотелось пить, чай и кофе, стоящие на моём столе, не годились, хотелось чего-нибудь холодного, мне нужно было остудить от сложных раздумий свой мозг.

Я открыл холодильник, но он был пуст.

– А что я удивляюсь? – сказал я себе. – Минеральная вода и соки тоже остались в прошлом. Здесь моя Ира не неслась в гипермаркет ночью, сгребая по дороге всё, что мне

могло понадобиться в больнице. Здесь она уже очень давно просто выполняла свою обязанность. В этом бездушном и расчётливом мире она уже не была способна на что-то большее.

Я прошёл к своей кровати и нажал кнопку вызова медсестры.

Почти сразу дверь в мою палату открылась, и я увидел Машу. Она вошла и тихо спросила:

– Вызывали, Владимир Михайлович?

Это было неожиданно, да что там – невероятно. Увидев её, я от волнения забыл о том, что мне хотелось пить, забыл, зачем вообще нажимал кнопку вызова.

Удивление, переходящее в радость, а затем в некоторую озабоченность. Она стояла в моей палате и неуверенно улыбалась. Её печальные глаза были наполнены болью и полны слёз.

Несмотря, на свою слабость, я почти перепрыгнул кровать, разделяющую нас, подошёл к ней, обнял, крепко прижал к себе.

Я вспомнил всё, что было у нас с ней в этом мире.

А она стояла, опустив голову, позволяя себя обнимать, и беззвучно плакала.

События прошлых лет вынырнули из уголка моего сознания и на время заполнили собой всё.

*

Я вспомнил 2006 год, офис на 98-м этаже, где я работал тогда.

Давнее событие, которое привело к катастрофическим последствиям. Взаимосвязи нашего привычного образа жизни в одно мгновение были разрушены.

В тот злополучный день кто-то из нас приспособился к переменчивой реальности, а кто-то вместе с прошлым канул в небытие.

Я вспомнил, как…

…Мы вскочили, мешая друг другу, пытаясь судорожно отыскать одежду, разбросанную по всему полу, чувствуя, что совершенно не успеваем, зная, что если идут сюда, то застанут нас в самом неприглядном виде…

– Добрый день, Володя, здравствуй Маша, – услышал я голос за своей спиной.

Я оглянулся и увидел в дверном проёме двух женщин, одной из них была моя жена, а рядом с ней стояла Света, мой секретарь.

– Ира, подожди, пожалуйста, в приёмной, дай нам одеться, – сказал я. – Света, проводите Ирину Анатольевну.

Женщины вышли, а я посмотрел на Машу. У неё было растерянное лицо, от обиды и стыда она отводила свой взгляд.

– Не расстраивайся, Маша, – сказал я и попытался её обнять.

Она молча отстранилась, оттолкнув мои руки. Я понимал, что она чувствует, я и сам чувствовал это.

Мы были словно воры, пойманные на месте преступления. Мы и были воры, мы оба крали у моей жены… и длилось это уже почти два года.

Мы были виноваты в этой ситуации, но я был виновен больше. Ведь именно я не мог и не хотел сделать окончательный выбор, боясь сделать несчастной одну из дорогих мне женщин, а в результате сделал несчастными их обеих.

Мы оделись и пошли туда, где дожидалась нас моя жена.

В приёмной, Света, как обычно, сидела за своим столом и делала вид, что работает, без конца перекладывая бумаги с места на место. Ира расположилась на диване для посетителей напротив моего секретаря, она даже не взглянула на нас, когда мы вошли, молча сидела, опустив глаза, о чём-то глубоко задумавшись. Мы же, как школьники, которых вызвали на педсовет, стояли перед ними, не зная, что делать дальше.

Неловкая ситуация, причём неловкая для всех четверых.

Мне показалось, что Ира сама была не рада, что её спровоцировала, и теперь не знала, как выйти из неё достойно.

Наконец, видимо, решившись, она ударила рукой по подлокотнику, тем самым фиксируя какую-то свою мысль.

Встала, взглянула на меня и сказала:

– Сейчас, Володя, я не буду устраивать здесь сцен и истерик, поговорим дома наедине.

Не сказав больше ни слова, она повернулась и вышла из моего офиса.

Мы слушали, как цокают её каблуки, удаляясь от нас, как открываются створки лифта, как он спускается всё ниже и ниже…

– Я тоже пойду, – сказала Маша.

– Я тебя провожу, – ответил я.

– Нет, Володя, – сказала она твёрдо. – Я пойду одна.

Она была очень решительна и злилась на меня, а я немного растерян и не смог ей сразу возразить – промолчал и позволил Маше уйти.

Неожиданная, нереальная ситуация.

Всё, к чему я привык, чем дорожил, разваливалось прямо на моих глазах, а я не мог понять, что делать дальше и как остановить разрушение.

Я сел на диван, где только что сидела Ира, и обхватил свою голову руками.

Пришло время принимать решение.

Но оказалось, что для меня это совсем непросто.

Просидев так несколько минут и не решив ничего, я посмотрел на Свету. Она по-прежнему сосредоточенно копалась в бумагах на своём столе.

– А как вы здесь оказались, Света? – спросил я.

Она оторвалась от бумаг и с вызовом посмотрела на меня. Похоже, она тоже была очень рассержена.

– Я не должна перед вами отчитываться, – сказала она, – а в этой ситуации тем более. Если бы я знала, что буду свидетелем такого, никогда бы сюда не пришла.

– И всё-таки мне бы хотелось понять, – настаивал я, – как вы оказались в этом офисе вместе с моей женой.

– Так вы думаете, что я… – слегка повышая голос, сказала она. – Ладно, я расскажу, если вам так хочется. – Где-то в половине десятого мне позвонила ваша жена. Позвонила на сотовый, у неё был мой номер, вы сами дали его ей, мы ведь часто работаем вне офиса – когда вы заняты, до вас трудно дозвониться, и вы со своей женой общаетесь через меня. Так вот, этот звонок меня немного удивил, ведь запланированный рабочий день был отменён, вы должны были находиться дома, а Ирина Анатольевна сказала, что ей нужно срочно с вами поговорить, а дозвониться до вас она не может.

Я про выходной день говорить ей не стала, пообещала передать вам её просьбу, попрощалась с ней и попробовала набрать ваш номер.

Дозвониться я тоже не смогла. «Телефон выключен или находится вне зоны действия сети», – сказал мне автомат сотовой связи.

Но у меня зародились сомнения. Я подумала, что, может быть, Мария Ивановна что-то напутала, может быть, я что-то поняла не так и сегодня совсем не выходной. Ведь вы лично рабочий день не отменяли, тем более, что ваша жена сказала, что вы на работе. Я быстро оделась и приехала сюда.

В холле нашего здания я столкнулась с Ириной Анатольевной, она в тот момент оформляла пропуск. Почувствовав неладное, я попробовала набрать городской номер нашего офиса, но и это не увенчалось успехом – трубку никто не взял. Можно было подумать, что я зря приехала и в офисе никого нет, но Ирина Анатольевна, увидев меня, сказала.

– Не трудитесь, Света, я знаю, что он там, я выяснила это у охраны.

На это мне ответить было нечего, и мы поднялись в офис.

Мне тоже было нечего на это ответить, я, как мальчишка, набросился с вопросами на Свету, пытаясь переложить часть вины за случившееся на неё. Но виноват во всём был только я сам. Я запутался, я не владел ситуацией, и вот она вышла из-под контроля.

Рано или поздно, это должно было случиться, думал я.

Может быть, всё и к лучшему.

Я достал свой мобильник, собираясь позвонить Маше, я должен был извиниться перед ней, я должен был вымаливать у неё прощение. Идиот, думал я, нельзя было отпускать её одну.

Но позвонить у меня не вышло, мой сотовый телефон был выключен. Судя по всему, была полностью разряжена батарея. Света была права, я был вне зоны действия сети.

– Света, извините меня за мои подозрения, – сказал я, – извините и за то, что поставил вас в неловкое положение. Но у меня к вам будет одна маленькая просьба. Мой мобильник полностью разряжен, а мне очень нужно позвонить Марии Ивановне, не поможете?

– Свой телефон вам, Владимир Михайлович, я не дам, – сказала она. – В ваших любовных треугольниках я участвовать не собираюсь, но телефонный номер вашей сотрудницы подсказать могу, я же пока ещё ваш секретарь.

Она сказала мне номер, я решительно набрал его с телефона городской сети. Я хотел сказать Маше, что люблю только её, что решил окончательно порвать с Ирой…, но дозвониться не вышло – на том конце провода никто не брал трубку. Я набирал номер Маши много раз, но всё повторялось – сплошные длинные гудки и никакого ответа; Маша ни с кем не хотела разговаривать.

Света ушла.

Я остался, сварил себе кофе, собрал диван, убрал все следы нашей недавней страсти.

Потерянный, сидел на сложенном диване в офисной кухне, нервными глотками пил кофе, не представляя, как поступить дальше.

Любой поступок казался неверным.

Недавний порыв, когда я собирался бросить всё и связать свою жизнь с Машей, прошёл, я уже не был уверен, что это правильно. Я уже не мог, да и не хотел обрывать отношения со своей женой. Немного успокоившись, я понял, что всё ещё очень её люблю. Кроме того, я считал, что это нечестно и по отношению к Маше, ведь я значительно старше её.

Я запутался, раздвоился, я любил двух женщин одновременно и каждую из них по-своему. Я опять, в тысячу первый раз, как и много раз до этого в течение последних двух лет, не мог сделать свой выбор.

А может быть, думал я, для меня и нет здесь никакого выбора…

Потеряв Иру, я терял привычный размеренный образ жизни, свою семью, которая уже давно стала частью меня.

Потеряв Машу, я терял половину красок этого мира, без неё моя жизнь становилась серой, тусклой, обыденной.

Я сидел и думал, всё больше и больше запутываясь в своих мыслях, в глубине души прекрасно понимая, что просто не хочу принимать решение; решение – это ответственность, приняв решение, нужно совершать поступки, а видимо, в серьёзных ситуациях я этого делать так и не научился.

Ира и Маша давно уже занимали в моей жизни очень большое место, и мне казалось невозможным отказаться от них, я был слаб и не хотел жертвовать частью себя в пользу чего-то другого. О женщинах, которые любили меня, я в тот момент даже не думал, я был эгоистом и думал, прежде всего, о себе.

– Оставить бы всё как есть… – чуть слышно сказал я. – Вряд ли получится, но попробовать стоит.

Я вышел из офиса, поймал такси и отправился к Маше.

Приехав к ней и постояв перед закрытой дверью её съёмной квартиры, в который уже раз надавил на звонок.

Снова не услышал никаких звуков, кроме дверного звонка, видимо, в квартире действительно никого не было.

Или, быть может, думал я, Маша была там. Сидела тихонько, притаившись внутри, как мышка, не издавая ни звука, и никого не желала видеть.

Как бы там ни было, оставаться на лестничной площадке мне в тот момент показалось неразумным, ведь я не знал наверняка, где сейчас находится Маша, и я вовсе не был уверен, что она будет рада нашей встрече.

Я вышел из подъезда и отправился домой.

Ожидая скандала, объяснений, а возможно, и слёз, я ошибался.

Ира была очень умной женщиной.

Она молча накрыла на стол, пригласила меня, а когда мы сели друг напротив друга, сказала:

– Володя, мы должны решить с тобой раз и навсегда, выбор за тобой: если ты хочешь быть со мной – оставайся, и я обещаю тебе, что никогда не напомню о том, что случилось сегодня. Если ты хочешь быть с ней – уходи, но это тебе придётся сделать прямо сейчас.

Идти в тот момент мне было некуда.

Идти к Маше? – Я не был уверен, что она примет меня.

Оборвать отношения с женой? – Но я в тот момент этого не хотел.

Здесь, с Ирой, всё было привычно, надёжно и предсказуемо, мы понимали друг друга. Я не знал, простила ли она меня, но верил, что она постарается это сделать. Нас с ней многое связывало, у нас с ней были взрослые дети и в обозримом будущем могли появиться внуки.

А что нас связывало с Машей? Кроме искрящейся радости обладания друг другом, пожалуй, что и ничего. Пусть яркие, невероятные отношения, неугасающая страсть при каждой новой встрече, но всё же, как мне тогда казалось – не любовь.

И находясь дома, рядом с женой, я думал, что это совсем не много.

– Да, Ира, – сказал я, считая, что менять свою жизнь кардинально, видимо уже поздно. – Я остаюсь. Прости меня, если сможешь…

Так я отказался от Маши, и она исчезла из моей жизни.

На следующий день она не вышла на работу, не было её и в следующие десять дней, потом я ушёл в отпуск, а вернувшись, узнал, что она уволилась.

Спустя какое-то время у меня самого тоже многое изменилось.

После увольнения Маши, будто что-то сломалось, а может быть, я сам стал другим. Контакта с подчинёнными уже не было. Исчезли доверительные отношения, мы перестали быть одной командой. У нашего коллектива исчезла душа, именно Маша и была ею, именно она и связывала нас друг с другом.

Спустя полгода уволился и я.

Мне предлагали повышение, но я не захотел остаться, эта работа стала мне ненавистна.

Открыл своё дело.

Моя строительная компания благодаря старым связям процветала.

С Ирой мы поддерживали дружеские отношения, создавая видимость благополучной семьи.

Иногда я даже верил, что это правда.

Но Машу я забыть не смог.

Она была необыкновенной, удивительной женщиной, возможно, единственной, той, какую встречаешь только раз в жизни, той, от которой я отказался сам…

И вот теперь, спустя долгих семь лет, я стоял в больничной палате, держал её в своих объятиях, а она стояла, прижавшись ко мне, и тихо плакала.

Что с ней случилось за эти семь лет?

Как она оказалась здесь, в этой больнице?

Как она стала медсестрой?

Наверное, лучше и не спрашивать, если захочет, расскажет обо всём сама…

Я на мгновение прервал поток своих мыслей.

Вернее, что-то заставило меня его прервать, но что?

Я оглядел поверх Машиной головы свою палату и не увидел ничего необычного. Стол с пирожками, недоеденными Игорем, чайник, кофейник – здесь ничего не изменилось.

Чем-то привлекало окно. Там, на расстоянии километра от этой больницы, в просвете между домами был виден пустырь – бывшие два квартала, пущенные под снос, на пересечении Ждановской набережной и Большого проспекта Петроградской стороны.

Подумав об этом, я с удовольствием улыбнулся и мысленно потёр руки: предстоящая работа на этом месте могла принести неплохие барыши.

Напротив окна был виден противоположный корпус, а ниже – внутренний двор, который я недавно разглядывал, детская площадка, на месте которой оказался фонтан.

Я непроизвольно вздрогнул.

Недавние воспоминания схлынули, словно волна, обнажив моё истинное прошлое. Я невольно отстранился от Маши.

– Маша, извини, – сказал я, – пойдём, присядем за стол, нам нужно о многом поговорить.

*

Я чуть не попался, думал я, память этого чуждого мне мира чуть не поглотила меня. Снова в который раз вспомнилось то, что говорил мне Эдмунд: при определённых условиях твоя память сотрётся сама.

Ещё немного – и это могло произойти, я чуть было не потерял себя окончательно.

На время я снова смог стать собой, но вот долго ли я смогу удерживать это своё состояние, понять было невозможно.

Я чувствовал, что нет.

Ложная память пока снова отступила, и опять спряталась в тёмном углу сознания, но я предполагал, что продлится это недолго. Я был на чужой территории – маленький островок иной реальности в чужом мире. Стоит мне на минуту расслабиться, и этот мир полностью поглотит меня.

Я усадил Машу за стол, сам сел напротив, отодвинул остывшие пирожки, сейчас не до них, взял Машу за руки. Она с недоумением и некоторой надеждой смотрела на меня.

– Не волнуйся, Маша, теперь всё будет хорошо, – сказал я твёрдым голосом, хотя сам в этом уверен не был.

Я посмотрел в её печальные глаза, в которых появилась надежда, и стал рассказывать ей всё с самого начала.

Возможно, я поступал глупо, ведь она могла подумать, что я сошёл с ума, но я надеялся, что этого не случится.

Я надеялся, что она попытается вспомнить…. Вспомнить себя настоящую, сумеет отказаться от ложной памяти и попытается стать собой.

Мне было больно смотреть на неё. Она казалась потерянной, нерешительной, отдавшей себя на волю обстоятельств, не ждущей от этой жизни ничего хорошего.

Я отчётливо помнил, какой она может быть – удивительной, невероятной, наполненной внутренней силой, женщиной.

Именно об этом я и хотел ей рассказать, напомнить и помочь снова стать прежней.

– Началось это на маленькой парковке меньше двух суток назад, – начал я свой рассказ. – Там, рядом с офисом моего старого знакомого, была припаркована моя машина…

*

…И вот, когда я дочитал это письмо, тот мир для меня исчез, и я оказался здесь.

Я опустил в своём рассказе некоторые детали. Те, которые описывали мои отношения с Ирой и Лизой. Не стал упоминать в рассказе и Игоря – возможно в этой реальности она и не знала его, но уверен я не был. – Мне не хотелось нервировать её лишний раз, и я не хотел выглядеть в её глазах плохо.

– Интересная история Володя, похожа на какую-то грустную сказку – сказала она абсолютно нейтральным голосом. – Извини, но я не очень поняла её смысл.

Я не смог достучаться до неё.

Она пока не решила, что я ненормальный, по крайней мере, мне хотелось верить, что это именно так, но я видел, что она немного обиделась.

Это можно было понять.

Прошло семь лет, мы снова встретились, я усадил её за стол, намекая на некий важный разговор, а сам рассказал странную историю, не имеющую к ней, с её точки зрения, никакого отношения.

Выдуманная история в несуществующем мире.

Маша не смогла вспомнить, её нужно было срочно вытаскивать отсюда, нам обоим было необходимо отсюда бежать.

Как там сказал Эдмунд? – У меня есть для этого возможность…? – Жаль только, что я не очень представлял, как осуществлять переход.

Где ты, Эдмунд? Ты всегда появляешься, когда тебя, в общем-то, и не ждут, а вот когда в тебе остро нуждаются, тебя рядом нет.

– Это, Маша, не сказка, – ответил я, – такая вот история без конца…

Закончить свою мысль я не успел. Дверь в мою палату открылась без стука. В неё очень решительно вошли сразу три человека. Возглавлял эту процессию Эдуард Львович, за ним следовала моя жена, замыкала процессию Лиза.

Это было неожиданно. С женой мы вроде бы простились, у Эдуарда Львовича был выходной. Видимо, после нашего разговора, Лиза начала действовать. Вызвала доктора и вернула мою жену.

Мы сидели перед ними за столом, и они не могли не заметить, как мы с Машей держим друг друга за руки.

– Видите, Эдуард Львович, Ирина Анатольевна, – громко, добавляя в свой голос визгливые нотки, сказала Лиза. – Теперь вы убедились? Он уже и к Марии Ивановне

пристаёт. Видимо, сотрясение действительно не прошло без последствий.

– Владимир Михайлович, вам нужно успокоиться, – сказал Эдуард Львович. – Мы все здесь не случайно. Лиза, безусловно, ведёт себя неподобающе и позволяет себе слишком много, но в одном она права: к сожалению, с вашим сотрясением не всё так просто. Вернее, не совсем ясно, связано ли маленькое затемнение, обнаруженное при повторном анализе томографии, с вашим сотрясением, быть может, оно никак с ним не связано, а существовало ещё до него.

– Что за затемнение? – резко спросил я.

– Как, разве я не сказал? – ответил доктор. – Когда Лиза мне позвонила и стала рассказывать о… впрочем, неважно о чём, я решил срочно приехать, это могло оказаться важным. Мне было необходимо ещё раз проверить результаты вашей томографии. Области мозга, отвечающие за поступки, о которых упоминала Лиза, никак не могли быть связаны с вашим сотрясением. Возможно, поэтому я не сразу заметил это небольшое затемнение. Может быть, и ничего страшного, и это просто дефект аппарата, возможно, что-то ещё чисто техническое, но если это то, чего я опасаюсь больше всего – у нас практически не осталось времени. Нужно срочно делать повторную томографию и, если результаты подтвердятся, готовиться к оперативному вмешательству.

Я по-прежнему сидел за столом и всё ещё держал за руки Машу.

Прямо передо мной стояла эта троица. Эдуард Львович с печально-озабоченным лицом, избегающий моего взгляда, глядящий куда-то вбок. Лиза, сложив руки на груди и гордо подняв голову, глядящая поверх моей головы в окно.

Моя жена с перекошенным от злости лицом, глядящая на Машу. Расположились они тоже интересно, полукольцом, как бы перекрывая мне и Маше все возможные для бегства пути.

Все молчали, в воздухе повисло напряжённое ожидание.

Сейчас был мой ход.

И прежде чем начать действовать, все ждали, что сделаю я. А я просто тянул время, сидел неподвижно, разглядывая их.

Пауза затягивалась, напряжение росло и требовало немедленного выхода.

Чтобы слегка разрядить обстановку, я, придав своему голосу, печальные нотки спросил:

– Вы уверены, Эдуард Львович, что всё так плохо? Ведь ещё совсем недавно вы говорили, что в понедельник, то есть уже завтра, вы меня выпишете. Чувствую я себя хорошо, никаких отклонений своего здоровья не ощущаю.

– Эх, Владимир Михайлович! – воскликнул доктор. – Да разве я не хочу, чтобы всё было именно так, да я, может быть, больше всего мечтаю, чтобы вы были здоровы. Но факты вещь упрямая, и они требуют либо подтверждения, либо опровержения. Сейчас мы пройдём в кабинет томографии, сделаем повторное обследование, и всё станет ясно. Не повторится моё подозрение – ради бога, завтра на выписку, с удовольствием с лёгкой душой отпускаю вас домой на все четыре стороны, а подтвердится – уж не обессудьте, ничего, батенька, не поделаешь, будем лечиться, иначе вы можете быть опасны для общества.

Я посмотрел на Эдуарда Львовича, тот упорно избегал взгляда со мной.

– Да что вы с ним церемонитесь, Эдуард Львович? – прошипела Лиза. – Нужно позвать санитаров, скрутить его и отправить куда следует. Вы что, не видите, что он просто тянет время? С этими маньяками по-другому нельзя. Вы вот ему что-то объясняете, уговариваете, а он как вцепился своими лапами в Марию Ивановну, так до сих пор и не отпускает. Ничего на него не действует – ни наше с вами присутствие, ни присутствие собственной жены.

Я видел, что ситуация становится неуправляемой. Эдуард Львович менялся в лице, его рука метнулась к карману халата, видимо, за мобильным телефоном, все трое немного приблизились к нам с Машей, сжимая кольцо.

– Эдуард Львович, – совершенно спокойным голосом сказал я, – вам нужно немного приструнить своих подчинённых, по-моему, они совсем распоясались, даже непонятно, кто здесь врач. Я думал, здесь солидная больница, – продолжал я. – Я что, ошибался? Что я слышу? Маньяк, скрутить, отправить куда следует… Здесь что, клиника для буйно помешанных или что-то другое? Мне кажется, что ваша медсестра Лизавета… не знаю, как по отчеству, сама немного не в себе. Откуда такая злость, такая нетерпимость к пациентам, а главное, неясно за что. Не знаю, что она вам там наплела, но оправдываться я не собираюсь.

Уберите её из моей палаты, да и сами можете пока идти.

Я вас услышал, мне нужно подумать, несколько позже я сообщу вам своё решение.

Это подействовало.

Реальность опять немного отступила.

Доктор вернулся в исходное состояние, посмотрел на Лизу, сделал шаг в её сторону, взял под локоток и потянул в сторону выхода. Из неё словно разом выпустили пар, она немного поникла, её агрессия куда-то подевалась; подчиняясь доктору, она попятилась от меня….

Я уже начал думать, что овладел ситуацией, но я ошибался.

В этой сцене не участвовали ещё два человека, и пока они только готовились проявить себя.

– Погодите, Эдуард Львович, сначала я хотела бы узнать, что здесь делает эта шлюха? – сказала моя жена, указывая на Машу.

– Ира, – вмешался я, – как ты можешь так говорить? Мария Ивановна – моя медсестра. В этой клинике она работает уже довольно давно, и встретились мы здесь совершенно случайно.

– И именно поэтому вы совершенно случайно оказались за столом, мило беседовали, держась за руки, – гневно ответила Ира. – Ты и сейчас её за руки держишь, это что, тоже случайно?

На это было трудно возразить.

– Я вижу, Володя, ты опять взялся за старое, – чуть тише и добавляя грустные нотки, продолжала она. – Я начинаю думать, что и эту клинику ты выбрал не случайно. Вы что, сговорились с этой тварью за моей спиной? Как ты мог… всё только-только начало налаживаться, целых семь лет надежд на то, что удастся сохранить нашу семью. А ты взял и в одночасье всё уничтожил. За что ты так ненавидишь меня?

И она, не в силах сдерживаться, заплакала.

Иру я утешить не мог. Для этого мне нужно было встать, подойти к ней, обнять и попытаться отвлечь, а затем, вымаливая прощенье, успокоить. В этом случае мне бы пришлось разорвать контакт с Машей, отпустить её руки, но шестое чувство подсказывало мне, что этого делать нельзя.

Если бы я это сделал, реальность этого мира мгновенно поглотила бы её окончательно, а следом за ней, немногим позже, поглотила бы и меня. Но спастись, и это я тоже почему-то знал, мы могли только вдвоём с Машей.

Я остался сидеть.

Ира продолжала плакать.

Эдуард Львович и Лиза настороженно наблюдали за нами, застыв на месте, готовые в любой момент вступить в игру.

Маша, до этого момента пребывающая в некоторой задумчивости, вдруг оживилась, пытаясь освободить свои руки, а когда у неё это не вышло, сказала:

– Володя, отпустите меня, нам запрещены личные контакты с пациентами в стенах этой клиники. Я не могу и не хочу нарушать правила, – отрешённым и каким-то чужим

голосом продолжала она. – Всё, что было между нами, давно прошло, семь лет – это всё-таки очень долго. И хотя я так и не сумела вас забыть, но теперь я уже ничего не чувствую, всё перегорело.

– Ирина Анатольевна, вы совершенно напрасно плачете, – обратилась она к моей жене, – я больше не претендую на вашего мужа, а если хорошенько задуматься, никогда и не претендовала. Я вообще о себе почти никогда не думала. Не знаю, имеете ли вы право называть меня шлюхой, но я не сержусь на вас, возможно, я это заслужила…

Маша говорила и говорила, слова лились из её рта сплошным потоком, и она никак не могла остановиться.

Она смотрела, не моргая, в одну точку, чуть в сторону от меня, забыв о том, что её руки по-прежнему находятся в моих руках. Ровный, без интонаций голос исходил прямо из глубины её сознания, казалось, что она сама не очень понимает, о чём говорит.

Всё вокруг нас застыло. Лиза, Эдуард Львович и Ира стояли, не двигаясь, в неудобных позах, не меняя выражения лица, словно загипнотизированные.

Я терялся в догадках, не понимая, что происходит, радуясь только одному – небольшой передышке, которую давал мне монолог Маши.

Я уже не слышал слов, которые она говорила, я прокручивал события недавних дней. Последнее, что вспомнилось мне, был особняк олигарха.

В последнее время это было лучшее место, где я побывал. Там никого, кроме нас с Машей, не было, и никто не устраивал перед нами безобразные сцены.

Глаза начали закрываться сами собой, я пытался бороться с этим, но, видимо, гипноз Маши действовал и на меня. Мир вокруг меня поплыл, теряя свои формы, я видел сквозь полуопущенные веки его нечёткие, расплывающиеся образы.

Смотреть так было тяжело, и я, устав бороться, закрыл глаза.

Стоило мне это сделать, как я почувствовал, что падаю в бездонный чёрный колодец, не имеющий дна. У меня закружилась голова, стало мутить, и я, испугавшись, снова открыл глаза.

Рассказ незнакомца

Я больше не был в больничной палате. Я сидел в полутёмной комнате на мягком диване, и мои глаза постепенно привыкали к тусклому свету, который с трудом пробивался сквозь грязные стёкла маленького окна.

Было удивительно тихо. Ни один звук не нарушал покой этого помещения. Свет включать не хотелось. После недавних событий приятно было скрыться в спасительном полумраке и побыть в тишине, одному.

Здесь, как по заказу, были почти идеальные условия для этого.

Я пребывал в расслабленном состоянии, мои нервы почти успокоились, но вместе с тем я чувствовал, что очень устал, последний переход отнял у меня почти все силы, не хотелось даже шевелиться.

Посидев так некоторое время, я смог различать предметы, окружающие меня. Рядом стояли кресло и журнальный столик с разбросанными по его поверхности глянцевыми журналами – гламур и мода две тысячи первого года. Справа я увидел шкафы с раздвигающимися створками, прямо передо мной было большое, в полный рост, зеркало.

Я узнал это место.

Это была гардеробная покойного олигарха. Та самая комната, открыв дверь в которую, я в прошлый раз испугался.

Я видел себя в зеркало. Небритое лицо, запавшие глаза, измученный взгляд – далеко не здоровый вид, я и чувствовал себя измученным и больным. Отвратительная светло-зелёная пижама с больничными тапками тоже не добавляли мне привлекательности.

Сил у меня почти не осталось, а ещё требовалось отыскать Машу. Я почему-то знал, что она где-то здесь и у неё всё в полном порядке, – странное чувство, но добавляющее мне немного уверенности.

Мне захотелось переодеться.

Раз уж я оказался в гардеробной, грех было не воспользоваться и не подобрать себе какую-нибудь нормальную одежду.

Я с трудом встал с дивана и подошёл к шкафам. Я уже знал, где и что лежит, знал, что мне здесь потребуется – обычная удобная одежда – кроссовки, джинсы, футболка, комплект нижнего белья, носки и на всякий случай кофта.

Я с трудом раздвинул створки первого шкафа.

Одновременно со звуком отодвигающейся створки раздался скрип кожаного дивана за моей спиной. Я мог бы, наверное, даже не обернуться – подумаешь, скрип, на этом диване я только что сидел, и, лишившись моего веса, он постепенно мог распрямлять свои пружины. Но звук повторился и одновременно с этим раздался голос:

– Здравствуйте, Владимир Михайлович!

Я резко обернулся.

Скрипел не диван, а кресло, именно в нём лицом ко мне сидел человек лет сорока пяти. Его сложение, пока он сидел, разглядеть было сложно, но, судя по всему, он был маленького роста, худенький, его хилые ручки лежали на подлокотниках. Ему было очень неудобно держать так свои руки, ему требовалось кресло несколько уже, ему приходилось тянуться и держать свою спину ровно. Но он, в ущерб своему удобству и, несмотря на свой тщедушный вид, пытался таким образом выглядеть солидно.

На лице этого странного человека не было никакой растительности, на макушке располагалась блестящая лысина, которую обрамляли короткие седые волосы. Одет он

был достаточно странно – бежевые хлопчатобумажные бриджи, гавайская рубаха с коротким рукавом и сандалии на босу ногу. Человек сидел и, не отрываясь, смотрел на меня.

Он мог бы вызвать своим видом улыбку, настолько неуместным казался он здесь. Но лично мне расхотелось смеяться сразу, как только я взглянул ему в глаза. Они не просто просвечивали меня насквозь, казалось, что они, при небольшом усилии своего хозяина, могут разложить меня на молекулы.

Я поймал лишь один его мимолётный скользящий взгляд, но мне хватило и этого…

Это был непростой человек, чем-то неуловимым он напоминал мне Эдмунда, но, в отличие от него и несмотря на свой странный вид, он был очень опасен.

Да, почему-то подумал я, Эдмунд в сравнении с ним просто мальчишка, ему ещё расти и расти.

– Извините, что без приглашения, – сказал человек, – но очень уж хотелось увидеться с вами лично.

– Не могу ответить вам тем же, – сказал я. – Почему-то мне кажется, что наша встреча не сулит мне ничего хорошего.

– Как знать, как знать, дорогой мой Владимир Михайлович, – смеясь, ответил он, – никогда не знаешь, чем и что обернётся.

Его последняя фраза несколько задела меня. Он не угрожал, но мне показалось, что это был некий намёк на возможную угрозу, и кроме того я не любил фамильярностей незнакомых мне людей.

– А кто вы вообще такой? – спросил я, слегка раздражаясь, забыв на минуту о своих страхах.

– Кто я такой? – переспросил человек. – Да меня тут всякий знает. А вот кто такой вы, Володя? Кто такая ваша подруга Маша? Боюсь, вы и сами толком не знаете.

Честно говоря, он попал в самую точку. Я и в самом деле уже не очень представлял, кем я теперь стал, временами я сам себя не узнавал. Мои глаза слегка округлились от удивления и от вновь подступившего страха, по спине пробежал лёгкий холодок.

– Да не волнуйтесь вы так, – продолжил он, видя моё состояние. – По отношению к вам, да и к Марии Ивановне тоже, я, можно сказать, нейтрален, так что опасаться вам нечего. Каюсь, немногим ранее я действительно выполнял некую миссию, – он скривился в недовольной гримасе, явно паясничая. – Можете не верить, но мне это самому не нравилось. Выполнял, так сказать, поручения свыше… не очень приятные поручения, надо сказать…. Воздействовал на вас самым постыдным образом – тайно, исподтишка.

Вам невольно приходилось считаться со мной. Вы меня не видели, о моём существовании не знали, но моё влияние вы не могли не чувствовать. Достаточно подло себя вёл и приношу вам свои извинения. Но надо признать, что я недооценил вас. Вы сумели-таки вывернуться, а я, видимо, действовал не очень эффективно. Ну да ладно, хрен с ним, как говорится, кто старое помянет, пусть уходит вон… – и он опять рассмеялся, теперь уже, видимо, над своей шуткой.

– Дело прошлое, сейчас там, – продолжил он, подняв указательный палец вверх, – принято другое решение. – С вас и с Марии Ивановны тоже снимается печать, и причиной такого решения явился ваш последний переход. Если честно, лично мне совершенно непонятно, как вам это удалось.

Вы тёмная лошадка, Владимир Михайлович. Я вижу многие вещи, и для меня очевидно, что у вас для такого перехода нет ни необходимых знаний, ни силы, ни энергии. Вам либо кто-то помогает – что почти невозможно, ведь хоть у вас и нет жёсткой привязки, все ваши взаимосвязи просчитаны – либо вам удивительно везёт, что в принципе тоже невозможно.

– Вас я не спрашиваю, – продолжал он, – вы, судя по всему, и сами не знаете, но мне необходимо с этим разобраться, причём как можно быстрей. Можно сказать, что это такая спортивная игра – рыбалка, ловля на живца…

Я слушал его бред и тихо закипал. Его манера разговаривать и вести себя, меня ужасно раздражали, я даже не пытался скрыть своего отношения к нему, и, видимо, оно легко читалось на моём лице.

– Вот вы нервничаете, Владимир Михайлович, – сказал он. – Я вам явно не нравлюсь, а между тем это ведь именно я помогаю вам. Переход переходом, а реальность, которую выбрали вы, – он картинно обвёл рукой гардеробную, имея в виду, видимо, то, что было за её пределами, – нежизнеспособна, так сказать, умирающий мир.

В нём почти ничего нет, причинно-следственные связи нарушены, а тех, что остались, совсем недостаточно для поддержания его жизнеспособности.

Так вот, в связи с этим я приготовил для вас сюрприз, маленький подарок, за причинённые ранее мной вам всяческие неудобства.

Можно сказать, даже два подарка. Во-первых, я немного закрепил от разрушения этот мир. Я, конечно, человек маленький и не могу возродить умирающую реальность, но немного закрепить, так сказать, продлить агонию на недельку другую – это мне вполне по силам….

И он снова засмеялся.

– И во-вторых…, – добавил он, – но, впрочем, не станем забегать вперёд, что там, во-вторых, узнаете несколько позже.

– Да, чего уж греха таить, набезобразничал, – продолжал он. – Сталкивал вас с разными женщинами, закрутил, замутил, пытался раскачать, пошатнуть ваше самосознание, но если честно, ничего хорошего у меня не вышло, только запутал всё ещё сильней, сам теперь с трудом разбираюсь, что к чему. Вы уж извините, работа такая.

Я слушал его, и мне казалось, что я схожу с ума, а возможно, уже сошёл и всё происходящее здесь – плод моего больного воображения. Я почти не понимал этого человека.

– Эх, Владимир Михайлович! – воскликнул он, будто читая мои мысли. – Если бы всё было так просто. Сумасшествие, удобная палата, добрый доктор кормит вас с ложечки, а вы в своём бреду путешествуете по разным измерениям, преодолеваете препятствия, встречаетесь с милыми женщинами… разные, насколько хватит воображения, приключения. Красота…, да только так, к сожалению, не бывает, – резко сказал он, стрельнув в меня своим недобрым взглядом. – Приключения ещё нужно заслужить.

В жизни всё происходит иначе: сошёл с ума – и всё, никаких тебе видений, просто провал, сплошная чернота, и это ещё хорошо, так, по крайней мере, не видишь, не чувствуешь и не знаешь, как доктор над тобой издевается.

А почему происходит именно так? – Я вам отвечу. – Пока вы не в себе и не владеете ситуацией – негатива всегда будет больше – он интереснее для тех, кто ситуацией владеют – чужие неприятности позволяют им забыть о своих.

Так и у вас.

Бьётесь, стараетесь, а всё без толку, реальность ускользает, вы то там, то тут, куда-то бежите, от кого-то убегаете, а понять не хотите, что бежите от самого себя. Бросаете всё на середине, вечно какая-то двойственность. Вроде бы и приняли решение, но нет – отказались, идёте на попятную…. И всё по-своему, наперекор развития сюжета. Создаёте аномалии, дисбаланс, реальность становится неустойчивой, начинает воздействовать на вас, пытается вернуться к равновесному состоянию.

А вы…? Что творите? – Сплошные глупости.

Я понимаю – возможность выбора и связанные с этой возможностью амбиции, но нужно всё же быть немного сдержаннее.

Я не осуждаю вас, я и сам в чём-то такой же, тоже делаю ошибки, иногда даже меняю решения, но даже я…

Он на секунду задумался.

– Я ведь понимаю, почему вы оказались именно здесь, – сказал он. – Понятно, что в первую очередь потому, что вы уже здесь были и попасть сюда, вам было легче, чем куда-то ещё. Но вот во вторую, я думаю, потому, что в этом пустынном месте ваши ошибки не так заметны. Есть и третья причина, для вас она бессознательная, вы ведь пока не знаете, что любое действие требует завершения, вольно или невольно, но всегда приходится возвращаться, чтобы замкнуть цепь событий.

Ваш круг, связанный с этой реальностью, оказался не замкнут, вы вышли из него не сами – Эдмунд по моей команде вытащил вас отсюда. Тогда это было необходимо, мне нужно было, чтобы работала ваша печать, а здесь… – он пренебрежительно махнул своей ручкой, – ничего интересного, одна линия, и никаких альтернативных вариантов развития сюжета.

Вы, наверное, спросите, что это за линия такая и что это за такой сюжет? – Вопрос интересный, и теперь я могу вам на него ответить, печать снята, запретов больше нет, вы теперь сами по себе, так сказать, временно вне игры…

Я слушал его, и мне действительно казалось, что я сошёл с ума. Мой горячечный бред никак не желал прекращаться, безумие лишило меня слов, а мой собеседник, похоже, даже наслаждался моим состоянием.

– Вы ведь тоже снимаете кино? – неожиданно спросил он. – Я имею в виду не лично вас, а, так сказать, людей в целом. Кино – это целая индустрия, – разглагольствовал он, – кто-то придумывает сюжет, кто-то пишет сценарий, режиссёр снимает фильм. Если фильм удался, его посмотрят миллионы. Но это ваше кино, и оно хорошо для вас, ведь у вас очень узкий круг восприятия. Без обид, Володя, но что есть, то есть, и с этим спорить трудно.

А теперь на секунду представьте, что есть кто-то, у кого это восприятие не просто большое, а бесконечно большое.

Ему эти придуманные истории на полтора часа просмотра неинтересны. Здесь нужно нечто большее – сама жизнь, причём никакая не выдуманная, а саморазвивающаяся, с непредсказуемыми поворотами, с неизвестным финалом, с кучей актёров, которые даже не знают, что играют, а значит, ведут себя абсолютно естественно. Мало того, на каждом повороте сюжета – развилка, история ширится, имеет бесконечные варианты развития, все они происходят одновременно, а сцена – это вся вселенная, причём не та вселенная, которую мы с вами можем представить, а вообще вся….

Представляете масштабы? Лично мне даже страшно вообразить, что этот кто-то всё это может видеть и воспринимать одновременно….

Так вот, Володя, вы удостоились великой чести быть не просто статистом, а сыграть свою, пусть маленькую, но оттого не менее значительную роль, получили печать, которая добавила вам сил и слегка направляла вас, чтобы вы находились в русле сюжета….

А что сделали вы?

Практически разрушили плавное течение своей собственной жизни, внесли возмущение во множестве вероятностей – теперь сюжет нестабилен во многих из них.

Всё, конечно, успокоится и найдёт своё равновесие, но для этого потребуется время.

Видите, что вы натворили, с вас даже печать пришлось снять, чтобы уменьшить дисбаланс. И хорошо ещё, что вы перешли сюда, где и так всё нестабильно и скоро разрушится само. Могло ведь быть что угодно, реальность во всех своих вероятностях могла вас просто уничтожить – стереть, как нежелательный элемент, нарушающий её равновесие.

Я стоял, пытаясь верить в сказанное, по-прежнему неспособный подобрать ни единого слова в ответ.

Мой гость или… – я не мог подобрать для него точного названия – явно наслаждался моим смятением.

– Ладно, не буду вас больше мучить, – сказал он, усмехаясь, и громко хлопнул в ладоши.

Я даже вздрогнул от неожиданности.

– А теперь сюрприз! – громко воскликнул он и расхохотался в полный голос.

Дверь в гардеробную открылась.

– Ну что ты там копаешься, давай заходи, мы с Владимиром Михайловичем уже заждались, – нетерпеливо сказал человек.

В дверь бочком, скромно потупив взгляд, вошёл Эдмунд. В руках у него были два огромных полиэтиленовых пакета из гипермаркета. Он скромно вошёл, поставил па-

кеты у стены рядом с дверью и встал неподвижно, не глядя на меня, будто мы даже не были с ним знакомы.

– Молодец, Эдмунд, порадовал старика, – сказал человек. – На первое время им хватит.

– Это обычные продукты, надеюсь, что Эд ничего не забыл, – добавил он достаточно жёстко, обращаясь уже непосредственно ко мне. – Очень скоро, Владимир, вы поймёте, что в этом мире это лучший подарок, какой вообще может быть.

Затем он встал, оказавшись и правда, небольшого роста. Стоя рядом с Эдмундом, он едва доставал ему до плеча.

– До свиданья, Володя, – сказал он. – Нам с Эдом пора, а с вами, мы, возможно, ещё увидимся.

Бросил на меня свой прощальный пронзительный взгляд, усмехнулся плотоядной улыбкой, взял Эдмунда под локоток, и они вместе вышли из комнаты.

Дверь за ними, как мне показалось, с лёгким скрипом закрылась сама.

Только сейчас, когда они вышли, я понял, что всё это время стоял у шкафа гардеробной, как истукан. Стоял совершенно неподвижно, как наказанный и молча слушал, как меня отчитывали, не дав сказать хоть что-то в своё оправдание. Мало того, я и сам не очень-то понимал, в чём был виноват – я не чувствовал за собой никакой вины.

Когда они вышли, я начал думать, а были ли они вообще. Слишком уж путанным и непонятным был монолог этого странного человека.

Я подошёл к двери, открыл её и словно попал в другой мир. За дверью в спальне всё было совсем не так, как помнил я.

Раньше там тоже не было особенно чисто, но сейчас на всём лежал слой пыли в сантиметр толщиной. В отдельных местах на полу блестели лужи грязной воды, попавшей сюда через стеклянную крышу – в ней осталось меньше половины целых стеклопакетов.

Балдахин, когда-то обрамлявший кровать, превратился в бесформенную тряпку и валялся рядом с ней на полу.

Везде были грязь и запустение, казалось, что с момента, как я был здесь в последний раз, прошло много лет.

За дверью, там, где должны были пройти Эдмунд со странным человеком, не осталось никаких следов. Я почти не удивился, но снова подумал, что встреча с этой парочкой мне просто привиделась. Но я знал, что это не так, в подтверждение этого говорили пакеты с продуктами всё ещё стоящие там, где их оставил Эдмунд.

Закрыв дверь, я вернулся к дивану, сел и огляделся вокруг.

Странно, но этой комнаты запустение будто бы и не коснулось, но думать об этом в тот момент у меня уже не хватило сил.

Я вспомнил, что очень устал, а после того, что я выслушал, мне стало тоскливо и очень одиноко.

Я передумал переодеваться.

В тот момент больше всего мне хотелось просто лечь и уснуть, но сначала мне требовалось найти в этом потерянном мире единственную родную мне душу – Машу.

Я вышел из гардеробной и попал в спальню, сразу провалившись по щиколотку в многолетнюю пыль. В больничных тапках на босу ногу – не самое приятное ощущение.

Надо было надеть кроссовки, подумал я, прошёл всего ничего, а ноги уже грязные.

Но возвращаться назад уже не имело смысла.

Чтобы переобуться, требовалось вымыть ноги, но сначала пришлось бы спуститься в подвал и запустить автономную систему. Учитывая состояние дома, это выглядело почти нереальным, а учитывая моё собственное состояние, нереальным вдвойне.

Из спальни я вышел в маленькую прихожую. Справа и слева от меня находились две двери, я помнил, что они вели в ванные комнаты.

Раз уж я ищу Машу, не стоит пропускать попадающихся мне дверей, подумал я.

Я вошёл в ближайшую из них.

В комнате, где я оказался, было чуть чище, чем в спальне, но время и здесь наложило свой отпечаток. На кафельном полу и на стенках душевой кабины виднелись следы плесени и рыжеватые подтёки.

Маши здесь не было.

Ванную комнату напротив я осматривать не стал, у меня родилась идея, которую мне хотелось проверить немедленно.

Я вышел в коридор.

Мне нужно было попасть в крайнюю комнату в правом ряду – комнату, которую мы выбрали с Машей в прошлый раз.

Перед её дверью на полу не было никаких следов.

По крайней мере, подумал я, из неё никто не выходил, а учитывая способ, которым мы сюда попали, входить было вовсе и не обязательно, и я очень рассчитывал, что Маша могла оказаться именно там.

Я открыл дверь и понял, что не ошибся.

На разобранной кровати, укрывшись одеялом, она безмятежно спала. Переход пошёл ей на пользу, во сне она была очень красива. Я не мог видеть её глаз, они были закрыты, но на щеках был лёгкий румянец, на губах – томная улыбка, расслабленное лицо, на котором не было ни одной тревожной морщинки.

Я видел перед собой счастливую, умиротворённую женщину, и я очень надеялся, что

когда она проснётся, то останется точно такой же, её память восстановится, а её недавняя настороженная озабоченность исчезнет навсегда.

Я оглядел эту комнату.

Здесь тоже было достаточно чисто. Не идеально чисто, но многолетнего запустения, присущего этому дому, в этой комнате не было.

Почему так?

Возможно, это как-то связано с нами, подумал я, в прошлый раз мы активно использовали в этом доме несколько мест, и быть может, невольно подзарядили их своей энергией.

Если верить человеку, с которым я недавно беседовал, этот мир умирал, в нём были разорваны многие причинно-следственные связи, а мы, своими нехитрыми действиями, пусть ненадолго, но восстановили их в этих местах.

Другого объяснения я просто не видел, но если следовать этой логике, то относительный порядок должен быть и в моей ванной комнате, мимо которой я только что проходил, и на кухне и в подвале.

Теперь у меня появилась надежда, что, может быть, всё-таки удастся оживить генератор и подключить котлы.

Будить Машу мне не хотелось, я и сам с удовольствием присоединился бы к ней, но пока я не мог себе этого позволить. Раз появилась надежда – требовалось проверить свою догадку – я должен был попробовать запустить автономную систему этого дома.

Помучаюсь ещё немного, решил я, а когда получится, то и спать со спокойной совестью будет приятнее.

Я вышел из комнаты, тихонько прикрыл дверь и отправился в подвал.

Здесь всё было почти по-прежнему, уровень топлива стоял на отметке 9650 литров. Значит, в прошлый раз мы истратили всего 350. Сколько мы пробыли здесь тогда, сказать было трудно, но я думал, что где-то около двух дней.

Если считать по максимуму, то в день мы тратили примерно 200 литров, а это означало, что система без дозаправки сможет проработать ещё 48 дней с хвостиком.

Более чем достаточно, решил я.

Столько времени находиться здесь я не хотел, да и не мог себе позволить. Нам нужно было выбираться отсюда как можно скорей.

*

Дизель чихнул несколько раз, пытаясь заглохнуть, но, видимо, решив не подводить меня в моих ожиданиях, всё-таки заработал.

Свет моргнул и разгорелся в полную силу, я видел, как заработал насос, качающий воду из скважины. Обнаружив кнопку запуска котлов, я запустил и их. Немного подождав, я увидел, как на термометре температура воды поползла вверх.

Всё заработало.

– Ну вот, полдела сделано, – сказал я себе. – Осталось немного – постараться выжить здесь и как можно скорее найти выход из этого места.

Закончив первоочередные дела, я невольно расслабился и почувствовал, что смертельно устал. Было желание принять душ, отмыть от грязи и пыли свои ноги. Я поднялся на второй этаж, поравнялся со спальней и понял, что до ванной комнаты мне просто не дойти.

– Потом, всё потом, – сказал я себе. – Нужно сначала отдохнуть.

Я вошёл в комнату, сел на уголок кровати, на которой всё ещё безмятежно спала Маша. Кое-как стряхнул грязь со своих ног.

Забрался под одеяло к ней, не снимая своей пижамы.

Она тоже спала в больничном халате.

Тихонько, чтобы не разбудить, я обнял её, близость этой женщины всегда была мне очень приятна, и постарался уснуть. Но сон, не смотря на мою усталость, пришёл не сразу.

Я лежал рядом с Машей, обнимал её, и мне казалось, что нет ничего невозможного. Мы были вдвоём, и многое становилось проще. В любом случае, рядом с ней я не чувствовал себя одиноким и очень надеялся, что она не будет чувствовать одинокой себя, рядом со мной.

В который уже раз за последние несколько дней вселенная опустела вокруг, оставив нас с Машей наедине. Раньше – для выполнения предназначения, сейчас – чтобы изолировать нас от всего остального.

Может быть, странный приятель Эдмунда нам такое устроил?

Трудно сказать.

Как бы там ни было, размышлял я, но всё повторяется круг за кругом, и мы оказываемся там, где нет никого, кроме нас.

Плохо это или хорошо, пусть судит кто-то другой, но, разобравшись в себе, я понял, что мне это нравится.

Я улыбнулся, плотнее прижался к Маше и сразу уснул.

*

– Володя, проснись, – услышал я сквозь сон.

– Что… что случилось? – спросил я, с трудом приходя в себя и открывая глаза.

Рядом с кроватью стояла Маша и испуганно смотрела на меня.

– Мне страшно, Володя, – сказала она. – Я не понимаю, где мы, не помню, как мы здесь оказались. Странный заброшенный дом. Кругом пыль и запустение. На первый этаж я идти испугалась. Какая-то неестественная тишина, так и кажется, что что-то притаилось и может выпрыгнуть в любой момент из-за любого угла. Я выглянула в окно, но и там что-то странное, я скорее задёрнула шторы и решила тебя разбудить.

Из сбивчивого монолога Маши я понял, что настоящая память к ней так и не вернулась. Но возможно, что и память прошлой реальности проявилась у неё не полностью….

Она уже не выглядела потерянной и несчастной – нормальный, на первый взгляд, человек, милая женщина, слегка напуганная необычной ситуацией, которую это её состояние делало ещё более привлекательной.

Хотелось её обнять, прижать к себе, говорить тёплые слова, пытаясь её успокоить.

Я откинул одеяло, сел на кровать, усадил её рядом, обнял.

Пытаясь привести мысли в порядок после сна, я ненадолго задумался.

Она сидела, выпрямив спину, положив руки на колени, я чувствовал, что она очень напряжена.

– Ты, правда, ничего не помнишь про этот дом? – спросил я.

– Я вообще, Володя, странно себя чувствую, – сказала она. – Такое ощущение, что я только сейчас родилась.

В голове обрывки каких-то мыслей. Я не знаю, кто я, как здесь оказалась, чётко помню только своё и твоё имя. Этот дом мне вроде бы знаком, но вот откуда? Была ли я здесь

раньше? Прошлое расплывчато и туманно. Чем занималась, где работала? Не представляю. Смутные образы – тоннель глубоко под землёй, офис в небоскрёбе, всё неясно. Клиника, больные, лекарства – с этим я тоже вроде бы была связана, а судя по больничному халату на мне, я либо доктор, либо медсестра. С другой стороны, мне эта одежда неприятна, а я вроде бы занималась бизнесом – строгий костюм, переговоры, деловые встречи, но всё было будто бы и не со мной, не могу чётко представить.

– Я понимаю, что хорошо знаю тебя, – продолжала она. – С тобой мне спокойно, мне хочется быть с тобой. Но я боюсь ошибиться, Володя, я не знаю, кто мы друг другу – муж и жена, любовники, просто знакомые, я ничего не помню. Может быть, я сошла с ума. Я как маленькая девочка, которая потерялась и совершенно беспомощна. Не бросай меня, Володя, – закончила она, обняла, уткнулась в моё плечо лицом, стараясь сдержать свои слёзы.

Я говорил ей какие-то общие, ничего не значащие слова. Говорил просто так, чтобы как-то отвлечь. Как объяснить ситуацию, в которой мы оказались, я не знал. Как можно объяснить необъяснимое?

Но она слушала меня и постепенно успокаивалась.

Все её воспоминания – смутные обрывочные образы – были правдой, но как ей это объяснить, как объяснить их связь с этим заброшенным домом?

Как может нормальный человек со здравым рассудком понять все эти переплетения пространства и времени, смену реальностей и связанную с этим подмену самого себя?

Никак не сможет понять, решил я. – Даже слушать не станет, побежит от меня без оглядки, думая, что я псих.

И возможно, правильно думая.

Я ведь сам не до конца понимал и принимал эти парадоксы, но знал, что именно там, очень близко к этому пониманию, и находится безумие, и я не был уверен, что не переступил эту грань.

Маша почти успокоилась, и я перестал говорить.

Мы сидели с ней, рядом, обнявшись, молчали и думали каждый о своём.

Не знаю, о чём думала она, а я думал о странном человеке, с которым встретился здесь, на задворках жизни, за кулисами странной пьесы, из которой нас с Машей исключил режиссёр.

Думал о том, что мы остались вдвоём, о том, что мы нужны друг другу – две одинокие души, потерявшиеся в бесконечности этой вселенной.

*

В этом мире не происходило ничего.

Полное безмолвие – не было даже ветра, который бы шелестел листвой, не было насекомых и птиц, которые бы издавали звуки, не было шорохов и скрипов, даже шаги на гравийной дорожке звучали приглушённо и неправильно.

Только работающий в подвале генератор вносил в этот мир зловещей тишины, упорядоченный звук.

В небе не было облаков, в нём ни разу не показались ни солнце, ни луна – постоянно серое небо, слегка подсвеченное изнутри.

Неизменный серый мир.

Мы потеряли счёт времени, день не сменялся ночью, а ночь не сменялась днём, здесь вообще не существовало таких понятий.

Это было мучительно.

К несчастью, у нас не оказалось часов, они остались в другом измерении: мои – на прикроватной тумбе, её – на рабочем столе при входе в мою палату.

Весь наш мир ограничивался заброшенным особняком и пространством вокруг него, до кромки леса. Дальше, сразу за первыми деревьями, всё заполнял туман. Мне иногда казалось, что дальше вообще ничего не было, но проверять это мы пока опасались.

С нами тоже не всё было в порядке.

Маша так и не смогла полностью прийти в себя.

Очень трудно жить, не имея представления, кто ты, не имея собственных воспоминаний.

Я пытался расшевелить её, вызвать в ней своими рассказами какой-нибудь отклик. Пытался разжечь в её глазах прежний огонь, делающий её необыкновенной, удивительной женщиной.

Но всё было тщетно, она изменилась.

Казалось, что здесь, в этом мире, рядом со мной находится только её часть. А та, другая, самая главная, на мой взгляд, её составляющая, которая и делала нас близкими друг другу людьми, осталась где-то очень далеко.

Я говорил, она слушала меня, не перебивая, но ей было неинтересно, временами она даже не воспринимала то, что я говорю, её рассеянный взгляд говорил о многом.

Мы перестали быть страстными любовниками, но мы были в этом мире одни и пока ещё могли скрасить одиночество друг друга. Мы спали в одной постели, и наша близость доставляла нам удовольствие, но в ней больше не было исключительности.

Мы были словно люди, прожившие вместе много лет, растерявшие по дороге все чувства, которые когда-то испытывали, оставив только привычки и доброе отношение.

Время шло, и мы отдалялись всё больше.

Я перестал мучить её своими рассказами, она всё чаще старалась остаться одна. О чём она думала в одиночестве, какие невесёлые мысли её терзали? – Я не знал, а она не хотела делиться ими со мной.

Мы постепенно замыкались в себе.

Но мы были отрезаны от прежней жизни, а возможно, от жизни вообще, и нам требовалось выжить в этом потерянном мире.

Круг нехитрых обязанностей сложился для каждого из нас.

Маша занималась уборкой.

То жизненное пространство, которое занимали мы – комната, кухня, ванная комната, – очень скоро засверкало чистотой. Но на этом она и не думала останавливаться.

Коридоры этого большого дома и дальше по порядку все помещения, по мнению Маши, требовали уборки.

На мой взгляд, в этом не было необходимости, но Маша считала иначе.

– Володя, – говорила она, – не знаю, как тебе, но мне в этой грязи жить неприятно, да и делать всё равно нечего.

Ты лучше не отговаривай меня, а попробуй отремонтировать крышу в большой спальне. Если пойдёт дождь, затопит весь дом, а осенью мы вообще замёрзнем в этом доме.

Спорить я не решался, здесь действительно было нечего делать, и если ей нравилось делать уборку, пусть будет так, думал я, это хоть как-то отвлекало её от грустных мыслей. И если она считала, что здесь может пойти дождь или что здесь бывает осень, я не собирался доказывать ей обратное, не всегда плохо не знать нашего истинного положения.

Я каждый день проверял состояние автономной системы. К счастью, пока никаких серьёзных поломок не было.

Несколько разболтавшихся гаек и подтекающих труб, которые мне удалось обнаружить, не являлись проблемой.

С этим я смог справиться сам – обтянул соединения труб, поменял гайки. Инструменты и материалы нашлись там же, в подвале.

Проверка системы и количества топлива в баке стали для меня не столько обязанностью, сколько неким ритуалом. Систему я просто осматривал, ничего серьёзного исправить я бы все равно не смог, но это действие придавало мне некоторую уверенность в завтрашнем дне, а по расходу топлива я мог приблизительно понять, сколько времени мы находимся здесь.

Через пять дней, минус 1000 литров в баке, наш дом был идеально убран.

Крышу в большой спальне мне починить не удалось – не было подходящих для этого материалов. И я, по просьбе Маши, просто наглухо заколотил большую двустворчатую

Дверь, ведущую в спальню. Перед этим мы перенесли все вещи из гардеробных в соседнюю с нами комнату.

Стало даже удобней.

К этому времени половина продуктов, которые нам принёс Эдмунд, уже закончилась, но, к счастью, в кухне оставались запасы, привезённые нами в прошлый раз.

Удивительно, но они были пригодны к употреблению, запустение этого дома их не коснулось. Крупы, макароны, консервы, которых могло при экономном использовании хватить примерно на месяц.

Причин для паники пока не было, но и радоваться было, по сути, нечему. Я пока не представлял, как можно выбраться из этого мира.

– Володя, а ты не мог бы проверить машину, которая стоит у нас перед домом? Мне бы хотелось куда-нибудь съездить, – на шестой день нашего пребывания в заброшенном особняке сказала мне Маша.

Ехать было в принципе некуда, но машину проверить я мог. Мне самому хотелось понять, насколько она исправна.

«Мерседес» не был поставлен на сигнализацию, ключи лежали в салоне на переднем сиденье. Я вставил ключ в замок зажигания и повернул, мотор завёлся с пол-оборота.

Машина была полностью исправна, топлива, если верить приборному щитку, было ещё на 325 километров.

Я огляделся, всё видимое пространство вокруг меня по-прежнему ограничивалось поляной диаметром 150 метров, дальше стеной стоял лес, заполненный густым туманом.

Я заглушил мотор и пошёл искать Машу.

– Ну как автомобиль? – увидев меня, спросила она.

– Автомобиль в порядке, – ответил я. – А куда ты собралась на нём ехать?

– Нам нужно выбираться отсюда, Володя, – сказала она. – Может быть, если тихонько проехать сквозь лес, мы попадём куда-нибудь ещё, может быть, там тоже есть люди.

Я не думал, что за лесом что-нибудь есть, но всё же это стоило проверить, и если пешком сквозь туман идти было жутковато, то на машине можно было попробовать.

– Давай, Маша, – сказал я, принимая её предложение.

Брать с собой нам было нечего, и мы, недолго думая, вышли во двор и сели в автомобиль. Я запустил двигатель, и мы тронулись, огибая озеро, к кромке леса.

Дальше начинался туман.

Я подъехал к его границе и включил фары дальнего света, но это не изменило ничего. Я видел, как просёлочная дорога с её колеёй уходила в лес и растворялась в этом белом клубящемся мареве, так же как и свет от фар нашей машины.

– Я, Маша, поеду очень медленно, – сказал я почти шёпотом, – если что-то увидишь или даже почувствуешь, сразу дай знать.

Она молча кивнула головой.

Я видел её испуганный взгляд, я и сам испытывал беспокойство.

Что там скрывалось в этом тумане? Кого мы побеспокоим в нём своим присутствием? – Неизвестно. И честно говоря, будоражить эту неизвестность не очень-то и хотелось.

Но как бы то ни было, это был один из возможных путей выхода отсюда, а на тот момент вообще единственный путь.

Я взял в свою ладонь руку Маши и слегка пожал, хотелось хоть как-то её подбодрить.

– Ну что, едем? – спросил я.

– Едем, – обречённо ответила она.

Я полз, как черепаха, стараясь, чтобы колёса автомобиля оставались в колее просёлочной дороги. Другого ориентира просто не было, впереди, сбоку да, наверное, вообще вокруг нас не было ничего, кроме тумана. Здесь можно было легко заблудиться или налететь на деревья, которые по идее должны были быть вокруг нас. Мы их не видели, сразу за лобовым стеклом автомобиля был только туман, и он был настолько густой, что я не видел кромки капота.

Мы ехали так достаточно долго, и ничего не менялось, казалось только, что этот туман стал ещё гуще.

– По-моему, так не должно быть, – с дрожью в голосе сказала Маша. – Мне страшно, может быть, лучше вернуться?

– Возвращаться будет сложнее, – сказал я. – Развернуться на узкой дороге в лесу, ничего не видя перед собой, рискованно, можно повредить машину, а пятиться назад,

не теряя при этом колеи, тоже занятие невесёлое. Давай, Маша, проедем вперёд ещё немного. Может быть, мы куда-нибудь и приедем.

И мы тронулись дальше.

Просвета в тумане видно не было.

Я почувствовал, что под колёсами машины колея стала разбитой, глубже и наполнена водой. Машину вело из стороны в сторону, временами колёса начинали буксовать.

Мне приходилось включать заднюю передачу, чтобы выехать из очередной ямы, а затем, двигаясь снова вперёд, прибавлять газу, чтобы её проскочить. Я не видел дороги, по которой мы ехали, но ощущение было такое, что постепенно она превращается в болото.

– Если так пойдёт дальше, – сказал я, – то очень скоро мы застрянем здесь окончательно.

– Может быть, лучше попробовать развернуться? – сказала Маша.

– Останавливаться нельзя, увязнем, – ответил я. – Если попадётся сухой участок – буду разворачиваться.

Дорога пошла под уклон, я почти не давил на газ, всё чаще и чаще притормаживал свободно скатывающийся автомобиль.

Уклон становился круче.

Что-то не помню я здесь таких холмов, подумал я, когда мы ехали к особняку в первый раз, не было ни спусков, ни подъёмов и если уклон увеличится ещё, то на скользкой дороге машину будет не удержать, она и на тормозах скатится по этой грязи.

Внезапно туман рассеялся, леса на склоне холма, по которому мы ехали вниз, уже не было, а склон стал ещё круче.

Я отжал педаль тормоза в пол, но это не остановило автомобиль, он продолжал очень медленно ползти вперёд к кромке обрыва, который был виден впереди метрах в трёхстах.

Мы как заворожённые смотрели вперёд сквозь лобовое стекло. Кромка обрыва приближалась. За ней не было ничего. Просто тьма, переходящая наверху в серое, подсвеченное изнутри небо.

Автомобиль начал скатываться быстрей.

Я отпустил тормоз и включил заднюю передачу.

Колеса почти не имели сцепления, буксовали, но наше движение вперёд немного замедлилось.

– Нужно бросать машину, – сказал я, – наверх нам уже не выехать. На счёт три прыгай и отбегай в сторону, я прыгну следом.

Я сосчитал до трёх. Маша открыла дверь, но никак не решалась прыгнуть, а лишь испуганно глядела на меня.

Задний ход уже ничего не давал, машина, ускоряясь, продолжала двигаться вперёд.

– Маша, прыгай, мы же сейчас погибнем! – заорал я и почти вытолкнул её из машины.

Нажал на педаль тормоза, отжал ручник и тоже выпрыгнул из машины.

Приземлившись в липкую грязь, я огляделся по сторонам. Чуть выше по склону и немного в стороне от меня из грязи поднималась Маша.

Я подбежал к ней.

– Ты как, цела? – спросил я.

Маша меня не слышала, она, не отрываясь, смотрела куда-то мне за спину.

Я тоже обернулся.

Там, ниже по склону, к зияющему впереди провалу скатывалась наша машина. Она почти докатилась до кромки, но ещё раньше у нас под ногами дрогнула земля. В метре ниже места, где мы стояли, склон перерезала стремительно расширяющаяся трещина, и огромный кусок этого склона вместе с нашей машиной провалился куда-то вниз.

Теперь обрыв был уже у самых наших ног, и мы могли заглянуть за его край. Там, кроме тьмы, ничего не было. За кромкой этого обрыва мир превращался в ничто.

– Нужно бежать, Маша, – сказал я, беря её за руку. – Нужно как можно быстрее выбираться наверх.

И мы побежали.

Я, не отпуская её руку, как на буксире тащил её вверх.

Сердце выпрыгивало из груди, дыхания не хватало. Мы спотыкались, падали, вставали и бежали снова. Мы ещё несколько раз слышали за спиной звук уходящей куда-то в преисподнюю земли, и это придавало нам сил.

Провал остался далеко позади. У кромки леса, на границе тумана, мы остановились, чтобы отдышаться и понять, куда двигаться дальше. Нужно было найти дорогу назад.

Мы посмотрели друг на друга и, забыв о своих страхах, невольно рассмеялись.

Мы с ног до головы были покрыты грязью.

Мы смеялись и не могли остановиться, но это был нервный смех, смех на грани истерики, и очень скоро у Маши он перешёл в слёзы.

– Успокойся, Маша, всё позади. Теперь всё будет хорошо, – сказал я, пытаясь немного её успокоить.

Но я прекрасно знал, что ничего хорошего уже не будет.

Этот мир, действительно, погибал, и оставаться здесь, на кромке леса, было опасно. Вернуться назад оказалось нелегко. Кроссовки и одежда уже промокли насквозь, а путь предстоял через лес, сквозь туман, в котором не было ориентиров и где очень просто

можно было сбиться с пути.

– Что это было, Володя? Что это за страшный обрыв? Куда провалился наш автомобиль? – спрашивала меня Маша сквозь слёзы.

Я догадывался, что это, но Машу мне нужно было успокоить. Ей не нужно было знать правду, она только сильней напугала бы её, а это помешало бы нам вернуться назад.

– Точно не знаю, – ответил я, стараясь придать голосу уверенность, – но такие провалы иногда бывают. Может быть, так образуются большие овраги. Какая-то подземная речка подмыла грунт, и он начал проваливаться. Но нам лучше об этом пока забыть. Главное, Маша, сейчас собрать остатки сил и вернуться назад.

Я видел, что она не очень поверила в мои объяснения, но спокойные, уверенные слова сыграли свою роль, она взяла себя в руки и перестала плакать.

Мы нашли просёлочную дорогу, выходящую из леса, со следами протектора от шин нашего автомобиля. Я взял Машу за руку, и мы по этой дороге вошли с ней в лес и туман.

Мы очень долго шли, несколько раз сбивались с пути, но, натыкаясь на деревья, снова находили дорогу, к счастью, при этом ни разу не поменяли направление.

Спустя несколько часов мы снова оказались на своей поляне и, обогнув озеро, вошли в свой дом.

После леса, наполненного туманом, нам показалось здесь удивительно хорошо. Стены дома защищали нас от неизвестностей этого странного мира.

Мы сбросили прямо в прихожей всю свою грязную одежду, поднялись на второй этаж и вместе забрались в одну душевую кабину.

Мы были одни здесь, в этом доме, в этом мире, на этом клочке реальности. Здесь не было никаких стереотипов поведения, а значит, не было и стыда.

Мы и только мы сами для себя были здесь эталоном морали, а наши нехитрые желания и потребности определяли здесь эту мораль.

И тут нам очень повезло.

Наши с Машей желания и потребности полностью совпадали.

*

Прошло ещё семь дней – минус 1400 литров топлива в баке автономной системы.

Всё чаще и чаще я вспоминал слова человека, с которым беседовал в гардеробной, попав сюда.

Вспоминал, как он говорил с ехидной улыбкой, что закрепил этот мир, продлил агонию на недельку-другую.

Сейчас я понимал его полностью.

Его извращённое издевательство работало в полной мере.

Ему было неинтересно просто оставить нас в этом мире, которого через день могло уже просто не быть. Нужно было, чтобы мы обязательно помучились, прониклись неизбежностью его и своей гибели, обречённо ждали и изводили себя этими ожиданиями.

Насколько же он был циничен, этот человек – подарил нам два мешка продуктов, чтобы мы смогли дотянуть до собственного конца.

Но тут у него вышла накладка.

Продукты, которые по его поручению принёс Эдмунд, должны были закончиться несколько раньше, чем этот мир канет в небытие, а мы, видимо, были должны добавить к своим невесёлым ожиданиям ещё и чувство голода, чтобы наше отчаяние стало ещё сильней.

Они и закончились несколько дней назад, но у нас были и свои запасы, те, что мы привезли с собой в прошлый раз.

В результате, голода мы не испытывали, а если разобраться, не было и отчаяния.

Маша вообще пребывала в своём слегка заторможённом состоянии и вела себя, как обычная домохозяйка, не очень-то задумываясь о внешних проблемах.

То, что мы находились в этом замкнутом пространстве, немного угнетало её, но в целом ей было хорошо.

Здесь она обрела то, о чём в глубине души всегда мечтала – некоторое подобие семьи.

Я, хотя и понимал реальное положение дел, но тоже паниковать не собирался.

Во-первых, я всё ещё рассчитывал, что мне удастся вспомнить то моё отрешённое состояние, при котором был возможен переход.

Во-вторых, у меня ещё хватало мужества принять неизбежное, не теряя при этом собственного достоинства.

Рядом со мной была Маша, и я просто обязан был держать себя в руках, оберегать её покой настолько, насколько это для меня возможно.

Подарок этого человека никаким подарком не был. Это была месть.

И если верить его словам – а не верить им у меня причин не было, – она могла осуществиться в любой момент, и максимум, что оставалось нам в этой реальности, это два дня.

Я выглянул в окно.

Пока всё было без изменений – гравийная дорожка перед домом, огибающая озеро, уходящая к лесу. Лес, окружающий нас со всех сторон. Туман, клубящийся сразу за границей леса и над вершинами деревьев, уходящий, казалось, до горизонта.

Да, думал я, предугадать ничего невозможно, туман скрывает всё. Звуки в этом мире далеко не разносятся и гаснут, не успев зародиться. Мы заметим всё в последний момент, тогда, когда провал окажется на границе нашей поляны.

Я немножко завидовал Маше: она, как всегда, в глубине этого дома занималась уборкой. В её теперешнем состоянии ей это доставляло удовольствие. Учитывая количество помещений, это был бесконечный процесс, и он позволял ей не думать больше ни о чём.

Мне же в отличие от неё нужно было думать, включить на всю катушку свой мозг и понять, наконец, как нам отсюда выбраться.

Я чувствовал, что времени уже не осталось.

В комнате я находился один.

Чтобы добиться отрешённого состояния, я лёг на застеленную кровать, не раздеваясь, скинув только ботинки.

Закрыл глаза и постарался расслабиться. Мне нужно было поймать, вспомнить последовательность мыслей и действий, которые позволили мне совершить переход.

Как сказал тот человек, а ещё раньше Эдмунд, у меня это уже получалось, а значит, должно получиться снова.

Я попытался представить – детская площадка, ночь, моросящий дождь, я в больничной пижаме сижу под зонтом на деревянной лошадке. Я невольно улыбнулся, вспомнив тот комичный образ.

– Нет, так не пойдёт, – сказал я себе. – Нужно прогнать ненужные мысли.

Я вспоминал дальше – Маша на «мерседесе», её озабоченно-испуганный взгляд, наша поездка по ночному городу и дальше, сюда, к этому дому.

Всё не то, думал я. Так ничего не получится. Совершенно неясно, когда произошёл переход. Должно было быть что-то между этими событиями – возможно, какие-то необычные мысли.

Но ничего необычного вспомнить не получалось. Воспоминания скатывались к Лизе, оставшейся в палате, перескакивали на наш разговор с Машей в машине, вспомнился даже охранник на входе, любезно предложивший мне свой зонт, но это всё было не то.

Я попробовал вспомнить второй случай.

Но здесь вообще всё было неясно, мне казалось, что причиной перехода был вовсе и не я. Был бесконечный монолог Маши, я его дословно не помнил, помнил только ощущения от него. – В какой-то момент всё застыло. Я в полузабытьи держал руки Маши в своих руках, на мгновение закрыл глаза и сразу после этого оказался здесь.

Самого перехода я не помнил, причин вызвавших его не понимал, разве что монолог Маши, но повторить его, не имея чётких воспоминаний, она вряд ли сумеет.

Это был тупик.

Тот человек был прав, у меня не было ни знаний, ни сил, ни энергии для такого перехода. Нам с Машей оставалось только одно – смириться с неизбежностью.

Я лежал на кровати с закрытыми глазами и почти успокоился. Теперь, когда я понимал, что выхода нет, я мог спокойно разобраться в себе. Взглянув на себя со стороны, я увидел, что этот печальный финал был вполне закономерен.

Фактически всё последнее время я шёл именно к нему, умышленно или нет, но я разрушил и, в конечном счёте, потерял всё, что было мне дорого. В итоге здесь, в этом странном месте, у меня почти ничего не осталось.

И вот теперь, думал я, пришло время потерять даже это.

Стоит ли об этом сожалеть? – Наверное, нет, жалеть просто не о чём, всё, что у меня на тот момент осталось, для меня не значило ничего.

Я предполагал, что очень скоро эта реальность исчезнет, провалится в небытие, превратится в ничто, но вместе с тем исчезнут и мои потери. Какой-то частью себя я был

готов принять это с удовольствием.

Я перестал думать, даже это мне стало неприятно.

Что толку без конца пересматривать ушедшие события? – В них не было ничего, кроме глупости, и их уже не вернуть, а ошибки уже не исправить.

Я просто лежал с закрытыми глазами. Я был почти пуст, почти растворился в безмолвии этого мира. Почти исчез, но так и не смог пересечь незримую грань…

Неясный нарастающий шум не позволил мне этого сделать. Чуть позже я понял, что это шаги, частые шаги, почти бег, приближающиеся к комнате, где я находился.

– Володя, проснись, – услышал я взволнованный голос Маши.

Я открыл глаза и увидел её испуганное лицо.

– Там… там, – продолжала она, заикаясь, показывая на окно, – что-то страшное. То, что мы видели неделю назад, когда проехали сквозь туман.

Вот и началось, подумал я.

Рывком встал с кровати и подошёл к окну.

Маша встала со мной рядом.

Мы видели или скорее больше не видели перед собой ни леса, ни тумана. Неба тоже больше не было.

Наш дом стоял на клочке земли метров сто в диаметре, на котором

ещё оставалось озеро, наполненное водой, а дальше вокруг всё заполняла тьма.

Через небольшой промежуток времени землю вокруг нашего дома перерезала новая трещина, зацепив дальний край озера. Вода из него вытекла куда-то в черноту, обнажив дно, трещина стремительно расширялась, и ещё через мгновение вся поверхность за ней провалилась вниз.

Маша отвернулась от окна, прижалась ко мне и молча заплакала.

Мы понимали, что у нас остались считанные минуты.

Я обнял её, так нам обоим было легче встречать неизбежное.

Мы молчали, всё было ясно без слов.

Я закрыл глаза, там, за окном, смотреть было уже не на что.

Вся моя жизнь пролетела передо мной в одно мгновение, давние и не очень события пронеслись и канули в небытие. Я вспомнил детей, Иру, наш загородный участок, сосновый лес, озёра среди скал и запах, удивительный запах, наполненный северной первозданной чистотой.

Как же всё это далеко – недоступно для меня, отгорожено от меня этой непроглядной тьмой, которая просачивается даже сквозь закрытые веки и в которой угадываются, как в глазах Эдмунда, редкие проблески света.

Я представил его глаза, и эта тьма перестала быть однородной.

Заклубилась, пошла волнами, завертелась водоворотом вокруг незримой оси, образуя бездонный чёрный колодец, в глубине которого, под наслоениями мрака, я и в самом деле увидел, нестерпимый до боли в закрытых глазах, свет.

Это был выход, и знание этого невольно вызвало у меня смех.

Маша вздрогнула в моих руках.

– Володя, с тобой всё в порядке? – спросила она, волнуясь обо мне, забыв на время обо всём остальном.

– Всё хорошо, Маша, – ответил я абсолютно спокойным голосом, мгновенно перестав смеяться. – Всё очень хорошо. Теперь я знаю, как нам отсюда выбраться. Теперь я знаю, как выбраться, откуда угодно.

И я покрепче обнял её и мысленно позволил нам с ней упасть, нырнуть головой вниз в этот клубящийся водоворот, навстречу новой неизвестности.

И всё изменилось.

Сменились направления, тьма осталась где-то далеко внизу, под нашими ногами, и нас и всё вокруг заполнил свет.

Выстроились логические цепочки.

Причинно-следственные связи перестроились под нас, а мы стали их частью, влились в энергетические потоки, нарушив тем самым общее равновесие.

Вселенная качнулась, принимая нас, и успокоилась, легко уравновесив всё.

Я почувствовал ветер и запах, удивительный запах первозданной северной чистоты, наполненный хвоей и сосновой смолой, который он мне принёс с собой.

Где-то далеко лаяла собака и этот звук приближался.

Я почувствовал на своей щеке влажный собачий язык и открыл глаза.

– Успокойся, Панда, всё в порядке, – неожиданно для себя сказал я и погладил собаку по голове.

Я лежал на боку в траве перед дымящимся мангалом, а рядом со мной, обхватив меня рукой за шею, без сознания лежала Маша.

Я освободился от её руки, встал на колени и попытался её поднять. У меня ничего не вышло, закружилась голова, и я снова свалился в траву рядом с ней. Перекатился на спину и, не в силах больше удерживать сознание, снова его потерял.

Я очнулся от резкого запаха.

Открыл глаза и невольно дёрнул головой, пытаясь отвернуться от тампона, который мне подносил к носу человек в белом халате.

– Не волнуйтесь, Владимир Михайлович, это всего лишь нашатырный спирт, – сказал человек. – Очнулись и, слава богу. Голова не болит?

Я лежал на своей кровати в спальне своего загородного дома. Рядом с человеком, который был, по всей видимости, врачом, стояла моя жена Ира.

– Ответь доктору, Володя, – сказала она с болью и нежностью в голосе. – Как ты себя чувствуешь?

– Да вроде бы ничего, – сказал я. – Есть небольшая слабость, немного кружится голова, вставать не хочется.

– Вот и лежите, – сказал доктор, – вам нужен покой. После отравления угарным газом вам нужно восстанавливаться. И как только вас угораздило отравиться им у мангала на свежем воздухе, да ещё с Марией Ивановной одновременно, редкий случай. В моей практике такое впервые.

Я поймал озабоченный взгляд своей жены.

Доктор продолжал:

– Я выпишу вам лекарства. Как их принимать и мои рекомендации я подробно опишу и оставлю Ирине Анатольевне.

– Поправляйтесь, голубчик, – добавил доктор и взял под руку мою жену.

– Пойдёмте, не будем мешать Владимиру Михайловичу, ему нужен покой, – сказал он, обращаясь к Ире. – А нам нужно побеседовать.

– Ира, стойте, – почти закричал я. – Где Маша? Что с ней?

– Не кричи, Володя, – обиженно сказала моя жена. – Мы тоже волнуемся. Она, как ты уже слышал, отравилась угарным газом. Доктор её осматривал, и, так же как и тебе, ей нужен покой. Она спит в соседней комнате. Надеюсь, что опасности для вашего здоровья нет. Именно об этом мне и нужно поговорить с доктором.

– Пойдёмте, – сказала она, обращаясь к человеку в белом халате.

Они вышли за дверь, а я остался один. Самочувствие было ниже среднего. Этот переход, так же как и предыдущие отнял все мои силы.

Физически я был очень слаб.

Странно, думал я, чувствую себя как старая развалина, но между тем сознание ясное, разум кристально чист, ощущение такое, что мне по силам любая логическая задача.

Но это было далеко не всё.

Кроме того, я понял, что у меня теперь нет ни сомнений, ни сожалений, что у меня не осталось, никаких неопределённостей. Для меня больше не существовало расплывчатых понятий. Слова «наверное», «может быть», «возможно» были мне больше не нужны. Теперь я чётко знал, кто я, где я, что было и что будет дальше.

Мне стало страшно, я испугался самого себя. Никому из людей не доступны эти понятия. Я испугался, что сошёл с ума.

И хотя сверхчеловеком я себя не чувствовал, я знал и понимал многое.

Кто я? – Один из бесконечного ряда альтернативных образов своей собственной версии.

Где я? – В одной из бесконечного ряда вероятностей моей реальности.

Что было? – Сложный вопрос с бесконечным количеством вариантов ответа – было всё, что только могло быть со мной, причём всё это было одновременно, и я знал, что могу вспомнить все эти бесконечные варианты.

Я попробовал прикоснуться к этому знанию, и меня чуть не смыла лавина информации. Я тонул в их бесконечном многообразии, в их переменчивой текучести, в их нелогичности и логичности.

Мозг почти кипел от одновременности различных ситуаций, поступков внутри них и следствий этих поступков, которые тоже ветвились под воздействием внешних обстоятельств.

Любое действие или бездействие рождало мириады новых вероятностей и столько же уничтожало. Мне было очень тяжело удерживать их все в себе одновременно, и я скорее захлопнул дверь своей памяти.

– Потом, всё потом, – сказал я себе. – Можно вернуться к этому позже.

Что будет? – И вот это самый сложный вопрос. Мне хотелось ответить себе, что будет то, что я захочу. Теперь я знал, что при определённом стечении обстоятельств это возможно. Для этого нужно было, ни много ни мало, определить все причинно-следственные связи, так или иначе влияющие на меня, приложить некоторое усилие на нужные из них, немного придержав при этом все остальные. Это было сложно. Я видел, что это мне пока не по силам.

Но в этой версии моей жизни всё уже было определено, и изменить сценарий развития событий было невозможно.

Здесь мы с Машей были страстными любовниками, и этот факт определял для нас в этом мире всё остальное.

Я разрывался, деля себя между двумя женщинами, и отношения с Ирой почти зашли в тупик. Она если и не знала о нашей связи с Машей, то не могла не догадываться. Женщины такие вещи чувствуют, если мужчина им не безразличен.

Я видел, что здесь и очень скоро, из-за связи с Машей, я потеряю почти всё – семью, привычный уклад жизни и, как следствие, потеряю часть себя.

Этот процесс уже идёт.

Здесь через несколько лет исчезнет всё, что связывало меня с моими детьми. Здесь, в конечном счёте, я потеряю и Машу.

Невозможно, уничтожив часть себя, остаться прежним. – Я изменюсь, перестану быть интересным ей, и мы с Машей расстанемся. Я буду презирать себя, затем буду ненавидеть людей, затем…

Жалкое зрелище!

Это не мой мир, я оказался здесь по ошибке.

Вернее, я сделал массу ошибок и оказался здесь.

Это была не та вероятность, из которой я вышел, сбежал несколько дней назад вместе с Машей.

Скрылся с ней ночью на её машине.

Мне нужно найти дорогу назад, думал я. – Это непросто, но теперь я мог значительно больше, теперь я знал, как совершать переход. Не знал только, как найти в бесконечности вариантов свой потерянный мир.

В соседней комнате находилась Маша, возможно, как и я, она ищет дорогу назад, возможно, она уже нашла эту дорогу и сможет помочь в этом мне.

Нужно было спешить.

Я уже знал, как воздействует новый мир на сознание.

Стоит лишь на мгновение открыться, позволить этому миру наполнить меня – и я сразу стану его частью, растворюсь в нём, и тогда возможности выбора для меня уже больше не будет – я сам забуду о существовании такой возможности.

Я с трудом поднялся, доковылял до двери и выглянул в коридор.

Там никого не было.

Приглушённо доносились голоса из холла.

– И всё-таки, Ирина Анатольевна, я настаиваю на стационаре, – слышал я голос доктора. – Я понимаю, что уход вы обеспечите и в воскресенье ложиться в клинику большого смысла нет, но там он будет под присмотром.

Не дай бог осложнения, нужно будет принимать срочные меры, а вы за городом. Пока вызовете «скорую», пока приедем, пройдёт время.

– Я уверена, что Володя не захочет в больницу, – ответила Ира, – он не очень любит докторов, да и мне будет спокойнее. Я возьму на работе отпуск за свой счёт, и он всё время будет под моим присмотром. Рекомендации вы дали, лекарства мы купим, так что можете не волноваться. Мы справимся.

– Так-так, – озабоченно ответил он, – про Владимира Михайловича я понял, а как Мария Ивановна? Всё вышесказанное касается и её.

– Что касается её, – раздражённо ответила моя жена, – ничего не знаю, да и знать не хочу. Когда она очнётся, можете сами её спросить, но думаю, ей это вообще не надо, она у нас бизнес-леди, владеет целой сетью клиник, если решит в стационар, за ней сюда вертолёт пришлют.

Повисло молчание.

Ира, взяв себя в руки, постаралась загладить ситуацию.

– Давайте я вас угощу чаем или кофе, пока вы будете ждать, – сказала она. Там у нас на кухне куча всяких сладостей. Сегодня мы ждали гостей. Праздник закончился, не успев начаться. Гости разъехались, а всё, что я наготовила, осталось.

Я услышал звук удаляющихся шагов.

Ира с доктором отправились пить чай, а я понял, что если я хочу поговорить с Машей, то должен поторопиться. Скоро моя жена, угостив доктора чаем, может вернуться ко мне, доктор может наведаться к Маше и момент будет упущен.

Я тихо открыл дверь соседней комнаты.

Почти бесшумно вошёл в неё. Там на кровати под одеялом, укрытая до подбородка, лежала Маша. Она не спала, её глаза были открыты – ясные, холодные глаза. В этих глазах читалось любопытство и некоторое удивление.

Только сейчас я сообразил, что, задумавшись, я пришёл, в чём был, забыв одеться. Я стоял перед Машей в трусах и майке, а она молча разглядывала меня. Стыдно мне не было, она видела меня и без этой одежды, но вот если сюда зайдёт моя жена… тогда ситуация сразу станет неловкой, если не сказать хуже…

Возвращаться времени не было, я подошёл к Маше ближе, сел на угол её кровати и спросил:

– Ты как, Маша?

Она не ответила, продолжая молча, внимательно и совершенно бесстрастно смотреть на меня.

Я не знал, что и думать.

То ли последний переход так повлиял на нее, и она потеряла последние остатки памяти и теперь даже не узнаёт меня, то ли что-то ещё.

– Вы кто такой? – спросила она.

От этого вопроса я испугался, думая, что мои опасения подтвердились, и Маша окончательно забыла себя.

– Маша… Мария Ивановна, – сбивчиво начал я, – ты… вы не узнаёте меня? – задал я свой вопрос, всё-таки почувствовав неловкость от своего вида.

Ведь если она не помнит меня, я для неё совершенно посторонний человек в нижнем белье.

– Я помню вас, Владимир Михайлович, – сказала она. – Я вообще слишком хорошо всё помню теперь. И потому задаю свой вопрос ещё один раз. – Кто вы такой?

Я растерялся, на мгновение, подумав, что она сошла с ума.

Маша, видя моё смятение, презрительно усмехнулась.

– Я не сошла с ума, Володя, – сказала она. – Я задаю этот вопрос, чтобы понять, кто же сейчас находится передо мной. Тот ли это негодяй, который клялся в любви, а потом бросил меня семь лет назад и ни разу за все эти годы даже не попытался узнать, как я, что со мной, будто между нами ничего и не было. Или это другой негодяй, который использовал меня здесь на этой самой кровати, врал и выкручивался, говорил, что любит. Я помню, Володя, все вероятности наших с тобой отношений. После нашего последнего перехода я теперь помню всё.

Пока я лежала здесь, я смогла просмотреть много вариантов. И ни в одном из них ты не смог сделать меня счастливой, везде ты думал только о себе и всякий раз ты меня бросал.

Я молчал.

Что скажешь на это? – Я и сам это всё помнил.

Маша была права.

– Я не вправе тебя винить, – продолжала она, – мы виноваты оба. Ты не смог разобраться в себе, а я не могла оставить тебя, хотя понимала, догадывалась, чем всё это может закончиться, наверное, сильно любила. – И то и другое слабость, теперь я это вижу. Слабость глупых людей, на долю которых выпало сильное чувство.

– Я тоже это вижу, Маша, – сказал я. – Прости меня. И я тоже всё помню. Ты права, меня есть за что ненавидеть.

– Ненависти нет, Володя, есть только сожаление, – сказала она. – У нас было нечто невероятное – чудо, многим такое даже представить трудно, а у нас было, и мы уничтожили это, выбросили на помойку, спокойно отряхнули руки и пошли себе дальше. Ни чувств, ни эмоций, так, эпизод из жизни – был и уже закончился. Да только не всё так просто. Теперь я знаю, что это был не просто эпизод. Теперь я вижу, в чём заключалось это наше предназначение, и оттого мне становится невероятно грустно. Жаль, что вернуть ничего нельзя…

Она посмотрела на меня.

Я видел её печальные глаза, слушал её и понимал, что на этот раз наши отношения с Машей закончатся окончательно.

– Сядь поближе, Володя, – сказала она, – дай мне свою руку, я хочу, чтобы ты вспомнил тоже.

Воспоминания

Я сделал, так, как она просила.

– Вспомни Каменноостровский, кафе…

И я вспомнил.

Это случилось давно, больше двадцати лет назад.

В тот выходной день я совершал прогулку по своему обычному маршруту – Ждановская набережная, мимо Тучкова моста, на Большой проспект Петроградской стороны и дальше к Каменноостровскому в метро ….

Это была некая дань моему погибшему другу, которая не могла изменить ничего, но мне это было нужно и мне нравилось там бывать.

Там я родился, там прошло моё детство, там же я познакомился со своей женой, работал много лет тоже там.

По этому маршруту хотя бы раз в неделю мы когда-то проходили с моим лучшим другом, говорили, мечтали, строили планы, шутили. Могли позволить себе открыться, быть самими собой без опаски выглядеть глупо.

В тот день в конце своего пути я сделал остановку.

Зашёл в кафе.

Хотелось оказаться в тихим спокойном месте, подумать о своём и выпить чашечку крепкого кофе.

Там, в этом кафе, я и встретил её.

– Молодой человек, не поможете? – услышал я голос. – Вы позволите присесть?

Я поднял глаза и увидел прямо перед собой очаровательную девушку лет 18—20.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал я. – Какая вам нужна помощь?

– Извините, что побеспокоила, но мне не к кому здесь обратиться, – сказала она. – Я совсем недавно приехала в этот город и пока ещё плохо здесь ориентируюсь. Я ищу улицу Бармалеева, там живёт моя тётка, а я просто заблудилась. Кого попало, спрашивать не хочется, а вот вы почему-то вызываете у меня доверие.

Я невольно улыбнулся, вспомнив своего друга с его бесконечными историями про девушек, которым нужна помощь.

Увидев, что она насторожилась, пытаясь понять причину моей улыбки, я сказал:

– Не обращайте внимания, я не над вами смеюсь, просто вспомнилась одна история. А Бармалеева улица здесь недалеко, я вас провожу, вот только кофе выпью. А вы не хотите кофе?

Она не стала ломаться, и мне это очень понравилось.

– Да, – просто сказала она, – я люблю кофе, капучино, если это возможно.

– Нет ничего невозможного, – ответил я и сделал ещё один заказ.

– Ну что ж, – продолжал я, – раз мы с вами теперь попутчики, давайте знакомиться. Меня Владимир зовут.

– А меня Маша, – сказала она, посмотрев на меня своими большими красивыми глазами, в которых читалась лёгкая ирония.

Мы разговорились.

Выпив свой кофе, вышли на Большой проспект, Бармалеева улица была и правда недалеко.

Она взяла меня под руку, мы продолжали о чём-то беседовать, не замечая ничего вокруг. Пройдя три квартала, давно проскочив нужную улицу, вспомнив, куда и зачем мы шли, повернули обратно, и нашли нужный дом. Мне не хотелось её отпускать, ей не хотелось расставаться со мной.

Я забыл, что у меня есть жена и ребёнок, я вообще забыл обо всём.

Мы решили пройтись ещё.

Мы обошли всю Петроградскую и говорили, говорили, выпав из времени и пространства.

Со мной такого не было никогда, ни с одной женщиной я не чувствовал себя так легко и свободно, ни с кем я не мог позволить себе быть настолько открытым, не опасаясь выглядеть глупо, оставаясь при этом собой.

Был только один такой человек, мой друг Андрей, но его уже несколько лет, как не стало, и это было всё-таки немного другим.

Спустился вечер.

Маша вспомнила про свою тётку, я очнулся и вспомнил про свою семью. Нужно было сказать ей об этом. Обручального кольца я не носил, и она не могла увидеть, что я был женат.

Но я не мог, не хотел, испугался, что своими откровенными признаниями разрушу наши хрупкие пока отношения.

Пришло время прощаться, и я проводил её до квартиры.

Мы договорились, что встретимся завтра снова.

Она поцеловала меня в щёку и вошла в свою дверь.

Я спустился по лестнице, вышел во двор, ничего не замечая вокруг, дошёл до метро, спустился по эскалатору, сел в вагон, доехал до нужной мне станции и вышел на улицу.

Маша не шла у меня из головы. Я думал о ней, представлял её лицо, её глаза, её улыбку, заново ощущал её поцелуй на своей щеке.

Это было как наваждение.

Выйдя из метро, я не сразу пошёл домой, мне незачем было туда торопиться, там меня никто не ждал. Жена и дочь были на даче, а одиночество в пустой квартире в ожидании завтрашнего дня казалось мне невыносимым.

Я шёл по улице своего квартала вперёд, без всякой цели, мне нужно было просто двигаться, видеть присутствие людей, так я не чувствовал себя одиноким. Я шёл, и мне казалось, что это простое действие хоть ненамного, но приближает меня к Маше. Я шёл, пока не почувствовал, что почти выбился из сил, что очень хочу спать и только тогда повернул к своему дому, добрался до квартиры, лёг в постель и мгновенно уснул.

На следующий день, в воскресенье, в десять утра я стоял у двери, в которую вчера вошла Маша, и не мог решиться нажать на звонок.

Меня, как юношу, неуверенного в себе, терзали сомнения. Мы вчера не определили время, и я сомневался. Может быть, ещё очень рано, думал я. Может быть, я неправильно понял Машу и поставлю её в неловкое положение, представ перед её тёткой.

Может быть…

Внезапно открылась дверь. За дверью на пороге я увидел её.

Она ждала меня, понял я, ликуя в душе, ждала, время от времени глядя в глазок своей двери.

Маша взяла меня за руку и потянула к себе, приглашая войти. Мы стояли в прихожей друг против друга, не зная, как поступить дальше.

– Я боялась, что ты не придёшь, – сказала она.

– А я боялся, что не увижу тебя здесь, что ты меня не ждёшь, что что-то помешает нам встретиться, – ответил я.

– Дурачок, – ответила она. – Я полночи только о тебе и думала.

– Иди ко мне, – прошептала она, – тётка уехала, и нам никто не помешает.

Мгновение – и мы оказались в объятиях друг друга.

Слились в поцелуе, круша причинно-следственные связи, сковывающие нас, теряя себя и становясь чем-то большим, чем были каждый из нас по отдельности.

Я сидел на кровати в своём загородном доме рядом с Машей, держа её за руку, и мы оба видели это как будто со стороны: два человека – мы, – стоящие в маленькой прихожей, целующие друг друга, забыв обо всём, не видящие и не чувствующие кроме друг друга ничего вокруг.

– Ты видишь? – спросила меня Маша.

– Что? – рассеянно спросил я.

– Сияние, – сказала она.

И тогда я заметил…

Сначала слабое, а затем всё сильней и сильней вокруг эти двоих – нас – появилось свечение – сфера насыщенного света. Они этого не замечали, а сфера росла. Она расширялась и легко, как будто и не было никаких преград, проникала сквозь стены, заполнив сначала собой весь дом, где они находились, а затем, расширилась дальше….

Мы наблюдали за этим, постепенно удаляясь по мере увеличения этого свечения. Там, под ним, я уже с трудом различал нас. Зато я видел, как затихают скандалы, перестают плакать дети, невольно попавшие в эту удивительную сферу.

Я видел, как улыбаются на улице люди, оглядываясь вокруг, не понимая причин своего хорошего настроения, не видя света, который заполнил всё вокруг.

Это было чудо, сказка.

Город, укрытый волшебной сферой, пронизанный невероятным светом, наполненный счастливыми людьми.

– Так работает предназначение, Володя, – сказала Маша, отпуская мою руку. – Сначала оно переполняет их, а потом заполняет собой всё. Это был, возможно, самый красивый эпизод в одной из версий наших с тобой отношений.

Я задумался.

Она была права, это и в самом деле была самая красивая вероятность наших с ней отношений. Но если говорить точнее, самое красивое начало наших отношений, дальше всё было уже как всегда.

Я видел ветвящуюся реальность, и в каждой из этих ветвей я вёл двойную жизнь, не в силах отказаться ни от Иры, ни от Маши, не способный выбрать, отдать себя одной из дорогих мне женщин, разрываясь и делая несчастными их обеих.

Даже здесь, где наши отношения с Машей начинались так ярко, я всё испортил. Тянул, скрывал от неё, что женат.

В первое время это было почти естественно, я действительно рядом с ней забывал обо всём. Но дальше…, кончилось лето, жена с дочкой вернулись из загородного дома в город, и не думать о них стало трудней.

Я признался Маше во всём, обещал…. Я и в самом деле хотел определиться, принять решение, внести ясность в отношения нас троих. Но я был слаб, думал только о себе и так и не смог на это решиться.

Я видел, как наш волшебный свет с каждым новым днём становился меньше, до тех самых пор, пока вместо него не осталась пустота…

Я посмотрел на Машу, чувствуя, насколько же я перед ней виноват.

Мне хотелось извиниться, как-то загладить вину, поддержать её, но она совершенно не нуждалась в моей поддержке, она всегда была намного сильнее меня.

Она кинула на меня равнодушно-презрительный взгляд, понимая, что я сейчас чувствую, и с лёгкой усмешкой довольно жёстко сказала:

– Здесь, в этой реальности, всё было несколько иначе…

После того как мы познакомились, ты просто рассмеялся и вышел из кафе, оставив меня одну в полном недоумении.

Я не понимала, что я сказала или сделала не так, почему ты ушёл. Мне было очень обидно и грустно. Я расплатилась за кофе и пошла наугад, просто так, подальше от того кафе. Я не считала тебя сумасшедшим, ты казался мне совершенно нормальным, и ты мне очень понравился. Я видела, что понравилась тебе тоже, чувствовала, что между нами проскочила некая искра. Так бывает, когда близкие по духу люди наконец-то встречаются. Я терялась в догадках.

Куча вопросов – почему?

Масса различных фантазий и вариантов ответов.

Но я так и не поняла, не смогла объяснить себе твой странный поступок, как не смогла забыть нашу короткую встречу.

Тогда, в тот день, я, очень грустная, забыв, что мне надо к тётке, шла по улицам и переулкам Петроградской стороны, мучая себя своими печальными мыслями.

– О чём грустишь, красавица? – услышала я голос.

Я подняла глаза и увидела двух сомнительных типов лет двадцати пяти. Они стояли и курили, прислонившись к стене дома рядом с входом в продуктовый магазин.

Я попыталась молча пройти мимо, но мне это не удалось.

– Зачем так спешить? – сказал один из этих двоих, хватая меня за руку.

Я попыталась вырваться, но он был намного сильней.

– Слышь, ты, коза, лучше не дёргайся, – зло полушёпотом сказал он мне прямо в ухо. Развернул и прижал меня к себе спиной, обхватил под горло своей второй рукой, обдав меня своим перегаром.

– Будешь делать, как я скажу, и всё будет хорошо, – добавил он.

Он очень крепко меня держал. Я не могла даже пошевелиться, но зато хорошо видела второго парня. Он так же, как и раньше, стоял, прислонившись у стены дома, глумливо улыбался, только теперь в правой руке у него появился нож.

Вокруг было много прохожих, но все будто ничего не замечали и проходили мимо. Эти же двое ничего не боялись, а я испугалась так, что не могла даже сопротивляться, не могла кричать – от испуга у меня пропал голос.

«За что мне это? – с ужасом думала я. – Что они со мной сделают?»

Дальше случилось невероятное.

Боковым зрением я увидела, как рядом резко остановился автомобиль.

Из машины вышли два молодых, крепких, хорошо одетых парня и решительно направились прямо к нам.

Эти двое насторожились.

Мой мучитель оттолкнул меня в сторону и тоже выхватил нож, его приятель отлип от стены и сделал шаг в сторону этих парней. Я упала, но видела, насколько стремительно развивались события. У этих подонков не было никаких шансов, через несколько секунд они неподвижно лежали на тротуаре.

Один из парней, спасших меня, подошёл, вгляделся в моё лицо своими страшными, неподвижными, ничего не выражающими глазами. Что-то определил для себя и сказал:

– Бояться не надо, но лучше отсюда уехать.

Протянул мне руку, пытаясь помочь, а я, честно говоря, испугалась его даже больше, чем тех двух негодяев. Я видела, что он очень опасен.

Но нужно было покинуть это место, очень скоро туда могла приехать милиция. И я выбрала, как мне тогда показалось, из двух зол меньшее. Ухватилась за его руку, он помог мне подняться, усадил в машину и мы уехали.

Так я познакомилась со своим будущим мужем.

Со временем он стал очень богатым человеком, а я постепенно превратилась в его наложницу, жену выходного дня.

Я почти безвылазно находилась в его особняке в глубине леса, а он приезжал ко мне, когда мог себе это позволить, но это было не часто. Я умирала со скуки в том глухом лесу, тоска и одиночество почти убили меня, я ненавидела его за это. Но он приезжал, и всё менялось, он был очень дорог мне, иногда мне казалось, что я его очень люблю.

Так продолжалось довольно долго, и от своей жизни я не ждала никаких перемен. Однообразные дни нескончаемой чередой тянулись друг за другом, до того ужасного дня, когда я узнала, что его больше нет.

Смириться с его утратой мне было очень трудно. Я месяц проплакала в особняке и думала, что мне будет уже не оправиться.

Но время лечит всё.

Я справилась с собой и пошла по этой жизни дальше, пока цепь событий снова не привела меня к тебе.

Скажи, Володя, когда мы развлекались здесь с тобой, на этой кровати, ты ведь даже не помнил ту нашу давнюю встречу в кафе?

Я молча покачал головой – я не помнил, и мне было стыдно.

Я вообще редко, если того не требовали обстоятельства, вспоминал Машу, да и Иру тоже. Никогда я не думал о том, что они чувствуют, хорошо ли им. Везде и всегда я думал только о себе.

Я думал, что мне хорошо с этими женщинами, что мне повезло, что эти двоякие отношения нужно продлить как можно дольше, не считаясь ни с Машей, ни с Ирой.

Только в одной вероятности, в той, с чего всё и началось, я поступал немного иначе. Там у меня были принципы, там я хранил верность своей жене.

Хранил до тех пор, пока мне это было легко…

Но как только обстоятельства слегка изменились, и я вышел за свой привычный круг, все свои правила я мгновенно забыл и стал точно таким же, каким был в любой другой вероятности – циничным негодяем, не считающимся ни с чем.

– А я каждый раз вспоминала, – сказала она. – Вспоминала и ждала, что ты тоже вспомнишь. Мечтала, что ты перестанешь, наконец, думать только о себе, освободишься, откроешься мне, и мы вместе наполним свою пустоту волшебным, удивительным светом…. Но не судьба, – печально закончила она.

Мы помолчали.

Что ещё можно на это сказать? – Все вероятности наших с ней отношений подошли к концу. Ещё один круг, возможно, самый важный для меня круг, закончился окончательно.

Впереди ждало что-то новое.

Там для меня уже никогда не будет Маши, а для неё не будет меня.

Вселенная на мгновение остановилась.

Дом наполнился странной тишиной, такой, какая бывает только перед бурей.

А ещё через мгновение мир снова наполнили звуки.

И мы услышали шаги.

Кто-то быстро шёл по коридору в нашу сторону.

Раздался шум открывающейся двери, сначала в мою спальню, затем почти без перерыва с грохотом распахнулась дверь в комнату к нам. В неё вбежала моя жена, а следом за ней вошёл доктор.

– Володя, что ты тут делаешь!? – закричала она, меняясь в лице.

– Успокойся, Ира, – сказал я. – Я просто зашёл проведать Марию Ивановну.

– Просто зашёл… – прошипела она, покраснев от злости. – Чуть живой приполз к своей шлюхе проверить её самочувствие и даже одеваться не стал. А зачем одежда? Так намного проще – скинул трусы, и всё…

Я ничего не ответил.

Маша лежала под одеялом и улыбалась, глядя на нас, получая извращённое удовольствие от монолога Иры.

Доктор не знал, куда деться, и отводил свой взгляд.

А между тем моя жена и не думала останавливаться.

– Я давно подозревала… – продолжала она, обращаясь ко мне. – Всё чаще задержки на работе. В разговорах нет-нет, да и услышишь: Маша то, Маша сё. Вместе почти не спим, вечно измученный и уставший. Духами иногда пахло, в машине женские волосы, много, много всего…

Как же ты мог, Володя? Ты что, больше не любишь меня?

Она еле сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Ира, не устраивай скандал, – сказал я. – Люди вокруг, давай позже поговорим спокойно.

После моих слов она словно преобразилась. Она больше не выглядела обиженной, видимо, чем-то в своей фразе я её зацепил. Я видел перед собой гневную женщину. Она бросила на меня уничтожающий взгляд, в нём было столько ненависти и скрытой боли, что я испугался, я никогда не видел её такой.

– Ты мне, Володя, рот не затыкай, – чётко, делая акцент на каждом слове, сказала она. – Я пока не закончила и собираюсь, по крайней мере, высказать всё, что думаю. Кого мне стесняться? Твоей шлюхи, которая лежит и смеётся? Прикидывалась подругой, а теперь глумится и похотливо улыбается…. Мне стесняться нечего и некого, разве что доктора, ну а он, я думаю, человек привычный, в своей профессии видел немало боли, а здесь самая страшная боль, её не вылечить и не успокоить. Пусть смотрит, это полезно для его практики.

– Вы удивлялись, – продолжала она, обращаясь к доктору, – как это можно было отравиться угарным газом у мангала на улице, да ещё вдвоём? Мало того, добавлю: на одном шезлонге. Я вам отвечу, хотя вижу по глазам, что теперь вам и так это понятно. Эта тварь, – продолжала она, почти крича и тыча в Машу пальцем, – запрыгнула к моему мужу в шезлонг, и они кувыркались на нём, потеряв всякий стыд, среди бела дня, на глазах у всех. Какие там шашлыки, они про них забыли. Мясо прогорело, дыма стало больше, а они даже не заметили, как наглотались его.

Ира на мгновение замолчала и отвела от нас глаза.

– Какая же это всё-таки мерзость, ненавижу вас обоих, – тихо добавила она и вышла из комнаты

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал доктор.

И придав своему лицу бесстрастное выражение, а доктора очень хорошо умеют это делать, вышел за дверь.

Мы остались с Машей вдвоём.

Я испытывал странное чувство. С одной стороны, я понимал Иру, она была совершенно права, меня было за что ненавидеть. Но посмотрев на это с иной точки зрения, я себя винить не мог. Это был не мой мир, лично я не проживал все эти события, которые копились долгие годы и вылились в эту безобразную сцену.

– Видишь, как оно получилось, Маша, – задумчиво сказал я.

– Как бы оно ни получилось, Володя, но именно сейчас и закончилось, – сказала она. – Я тоже поеду, мне здесь делать больше нечего. Выйди, пожалуйста, из комнаты мне нужно одеться.

Конец ознакомительного фрагмента.