Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения. Седой (Роман) (А. В. Войлошников, 2016)

Глава 1. Майданьщик

Сентябрь 1939 г.

12 лет.

Поезда, поезда, поезда… стук колёс, стук колёс, стук колёс… в едком дыме дрянных папирос – разговорная шелуха: про зарплату, про цены, дела… Днём и ночью идут поезда. В ритме стука колёс жизнь идёт день за днём. Для меня поезда – не транспорт, не дом. Для меня поезда, как для рыбы вода – обитаемая среда. Я майданщик, – желдорожное создание, – обитать в поездах, вот моё призвание.

И в процессе эволюции зарождаются у меня новые органы чувств – железнодорожные. Например, ментов с ревизором я за два вагона чувствую. Чем? – сам не знаю… А если с заклеенными глазами и ушами посадить меня в поезд, я узнаю класс вагона и направление поезда по запаху, как муравей! Фрукты, вина, косметика – курортные югА; дыни, потная одежда – Средняя Азия; север России – кедровые орешки, лесная ягода; Дальний Восток – солёная кета, горбуша; Забайкалье – копчёный омуль и омуль «с душком»…

Для меня любые поезда – питательная среда. В них «в поте лица» обретаю я «хлеб насущный». Как? А как уж придётся! Валет, у которого я в пристяжи ходил, за тот случай говорил: «Воровать – работа творческая, а соль творчества в том, что это не сахар. Если думаешь, что тебе всё плывёт прямо в рот – открой глаза и убедись: не сидишь ли по уши в канализации? Вор – профессия повышенного риска. Как говорят спортсмены: стоя на низком старте оглянись: не разбегается ли кто-то позади с шестом?! Получил я от Валета много мудрых мыслей, и мало опыта. Но, оставшись сам на сам, в статусе сыроежки, к осени 39-го обтёрся, даже обрел кураж.

Среди ночи, стряхнув липучую дрёму, покидаю я постель в купе, наполненном сонным теплом и синим полумраком ночного освещения. Выхожу, поёживаясь, в промозгло холодный тамбур, наполненный железным грохотом ходко идущего Новосибирского скорого. Старая выдра из мягкой медной трубки вдрызг разносилась – проскальзывает. С трудом отпираю ей тугой замок вагонной двери в не рабочем тамбуре. Рывком приоткрыв просевшую дверь, зябко вздрагиваю: в тамбур врывается с холодным ветром сырой туман осенней ночи и звонкий, резкий стук колес. Лохматые призраки ночи, размазанные туманом и скоростью, мелькают во тьме кромешной. По временам ярко алые искры от паровоза прочерчивают в полёте стремительные линии в зловещем мраке и тьма тогда становится ещё плотней и таинственней.

Бр-р-р… не хочется в такую ночь покидать законную полку с постелью, в тёплом купе! Но… «ноблес оближ», говорил в таких случаях Валет, как Людовик какой-то, который, как и Валет, тоже умел по-французски ботать, дескать: «положение обязывает». Не для того покупал я билет в купейный, чтобы дрыхнуть! А работать кто будет – Пушкин? В купе выключаю ночной свет и в темноте прислушиваюсь к дыханию спящих: не разбудил ли кого-нибудь? Ощупываю форму военного с двумя шпалами в красных петлицах, висящую на вешалке. Форма благоухает дорогим одеколоном и красивой жизнью. Конечно, не рассчитываю я, что в ширманах лежит то, что надо, но «орднунг ист орднунг», выговаривал Валет, как и немецкий кайзер. Из кармана галифе я чменя выудил, но при раскладе, как сегодня, из-за него я мараться не намерен. Лопату я ловлю, лопату!

Встав на коленки, лезу под столик, просовываю руку под тощую железнодорожную подушку на которой, похрапывая смачно и благоухая коньячно, лежит тяжелая страшная голова военного, спящего на нижней полке, которую я вчера вечером сам же ему уступил, с радушием данайца. Быстро идёт поезд, вагон качает сильно, резко. И в такт с каждым толчком рука моя проникает всё дальше под подушку. Временами кажется, – пальцы видят не только в темноте, а, даже, сквозь материю. Валет говорил, что бывают щипачи, которые щипанцами зырят, как глазами. Будто бы Факир мог поводить руками возле ширманов и рассказать: где, что заначено. Чудеса бывают. Но это, скорее, один из фокусов иллюзиониста Факира, который, делая ушлые отводы, загодя ширманы щупал, потому что был не только талантливым иллюзионистом, но и фартовым ширмачом…

Но нельзя отвлекаться на постороннее, когда работаешь, а то – пальцы слепнут. Моя рука, обогнув тяжелую голову, подбирается к углу купе за подушкой. И… есть! Не-а, – не то… просто – складка. Эх, я – факиришка недоразвитый!.. не пальцы, – котята слепые… долго колупаюсь, долго… От неудобной позы, страха, досады становится жарко. Это плохо. Если щипанцы потеют – они не скользят – липнут. А если волнуешься – движения не точные, угловатые. Это Валет говорил… Хорошо, когда он был рядом! Работал всегда с интересной выдумкой. Презирал «ходить сонником» – воровать у спящих – гордость имел профессиональную! Но мне, бестолковой сыроежке, не до гордости…

Рука упирается в угол. Ё-маё, и в углу голёк! Куда же вояк заначил лопату? Я же накнацал, что перед сном он под подушкой мацал! Осторожно, в такт толчкам вагона, вынимаю руку из-под подушки. На обратном пути большим и указательными пальцами щупаю подушку там, где она головой прижата. Что-то, что-то… я перестаю дышать, напрягаюсь… е-е-есть!! Точно – лопата!!! Вот уголочек… кажется, пальцы различают коричневый цвет добротного кожаного бумажника, прогнутого тяжестью головы.

Но лопата не под подушкой, а внутри наволочки. «Это дело техники», говорил Валет. Расписываю пиской наволочку и начинаю новый осторожный ход рукой вовнутрь её. Сейчас – самое западло – тянуть лопату из-под головы. Ах, ты!.. позади меня на нижней полке полная женщина зашевелилась… закряхтела! Замираю: вдруг свет включит! – придётся когти рвать… хорошо, – в нерабочем тамбуре дверь отперта… уйду с подножки через буфера на крышу… ночью за мной не погонятся. А женщина вертится и кряхтит, улечься не может… что-то болит?… наконец-то затихла. Снова в такт толчкам вагона… только в такт… миллиметр за миллиметром двигается лопата. Хорошо храпит вояк… коньячком сопящий… сладких снов тебе, вояк, крепко спящий… вот лопата на перелом пошла – наполовину вышла… если шухер – подорву с ней!

И вот, набросив курточку на плечи, с полотенцем в руках и лопатником в кармане, я тихо покидаю купе, где оставляя на память о себе чемодан со старыми газетами. Жаль – хороший фал… для меня он не роскошь, а вещь необходимая, потому что на того, кто заходит в вагон без тяжелого чемодана, кондюки смотрят с недоверием, а пассажиры, как писал Зощенко: «галоши под подушку суют, а некоторые – вовсе не сымают».

Стою я с полотенцем на плече у двери свободного туалета, жду, когда поезд ход замедлит у какой-нибудь станции и в коридор позыркиваю: не выскочил ли вояк из купе? А станции нет… так и стою у окна, как бы, природой любуюсь, хотя за окном тьма тьмущая и, кроме отраженного в стекле моего красивого силуэта, ничего интересного не наблюдается. Хорошо, что проводник не появляется. А, ведь, дрыхнет-то он потому, что остановка не скоро!

Приближаются огоньки какой-то станции. Поезд замедляет ход. Мало замедляет… небось, – без остановки? Ещё ждать – опасно: вдруг, придётся выскакивать по шухеру на крышу!.. – бр-р-р!! – не климат… а прыгать на ходу – страшно, но… эх, была не была!

Спускаюсь на подножку. Станция, – вот она, – но поезд чешет мимо! Да как быстро! Думать некогда… эх, не светит не личит! – па-ашел – бац!!! – крепко приложился ногами и бегу, изо всех сил бегу, не в силах остановиться… ну, молоток, не упал! Чуть лишку проехал. Поезд набирает ход – без остановки прошел станцию – треугольник из красных огоньков на последнем вагоне, быстро удаляясь, вскоре исчезает, теряясь в пестрой россыпи огоньков стрелок и семафоров.

Стою на путях, обалдевший после длительного нервного напряга и хорошей встряски от прыжка на ходу. А вокруг – тишина!.. ти-ши-на-а… слово-то какое: шелестящее… Нудный железный грохот поезда удаляется, превращаясь в затихающий рокот, потом – в журчание. Из темноты потянуло свежим ветерком и сквозь вонь железки пробивается горький запах осени. Я отхожу в сторонку, к фонарю. При его свете осматриваю лопату. Сперва сармак… ого, фартово угадал! Такие форсы я видал, когда с Валетом работал.

Моралисты говорят: считать чужие деньги не удобно… пока они не в твоём кармане. Тырю грони по заначкам. Остаётся справил пачка и удостоверение. Обычно, такую мульку бросаю в почтовый ящик. Но это ксивы вояка в чинах, а я таких ненавижу, как чекистов. Честные командиры все арестованы. А эта… мордастая сволочь, воняющая одеколоном, ради ордена запросто заставит замороченных ванькОв в народ шмалять!

Аккуратненько, кладу в лопатник камень, бережно опускаю в канаву с водой под насыпью. «Бульк!» – прощается лопата с шикарной жизнью… По закону Архимеда, каждое тело, погруженное в воду, если не плавает, то называется утопленником. Так и надо! Щедро платит воякам советская власть: из лопаты я с полкуска вынул! На зиму хватит…

Сниму комнатку на окраине райцентра у одинокой бабуси с коровой, буду жить, в баню городскую ходить, в гремучих цинковых шайках отмываться, в парилке парком наслаждаться, картошку с простоквашей кушать и бабусины причитания слушать. Сойду за городского внука. А ксивы у меня в поряде. Даже школьный табель есть. Чтоб зимою не скучать, буду школу посещать.

А пока что, надо с этой станции линять. Про телефон я знаю. Но как отсюда умотать, если здесь проходящие поезда не останавливаются, а местный поезд придёт днём и выйдут к поезду три бабуси, «два весёлых гуся» и… местный мент, который не только бабусь по отчеству знает, но и гусей по меткам различает!?

Прохладный ветерок пахнет горько осенней листвой, сеном, близкой речкой… намекает на то, что хорошо б выспаться в стоге сена, а утречком купить кринку молока с хлебом и на свежую голову думать, как выбираться отсюда без рандеву с ментом?

Глава 2. Побегушники

Сентябрь. 39 г.

12 лет.

Не успеваю отойти на сотню метров от путей, как настораживает далекий, приближающийся гул поезда. Шум ближе, громче. И из непроглядного мрака, окружающего станцию, появляется яркий треугольник из верхнего прожектора и двух нижних фонарей паровоза. Скрежеща и чугунно громыхая нескладным, длинным туловищем, на дальний станционный путь вползает товарняк. Краснуха! Её-то мне и надо, чтоб умотать по-тихому!

Могучий паровозище ФД – Феликс Дзержинский – с трудом сдерживает нетерпеливый бег разогнавшихся на перегоне тяжелых вагонов, а потом, с облегчением, отдувается, громко стравливая излишние трудовые атмосферы и, успокоившись, начинает сонно, умиротворённо попыхивать, посапывать. Замаялся трудяга с тяжелым составом на длинном перегоне…

Иду вдоль длинного состава, осматривая двери товарных вагонов. Тяжелые запоры дверей накрепко обмотаны толстой проволокой и запломбированы: ценный груз. Ни одного порожняка в составе! На открытые платформы и тормозные площадки я не смотрю: прохладно. Пройдя вдоль состава с одной стороны, обхожу его с другой, всё ещё надеясь найти не запертую дверь. Потеряв надежду попасть в вагон, в третий раз иду вдоль состава, приглядываясь к грузам на открытых платформах: нет ли там местечка, укрытого от ветра под брезентом?…

– Эй, поц!..

Вздрагиваю: оклик тихий, но неожиданный: голос-то рядом!!..

– Чего гуляешь? – спрашивает, невидимый в контрастно чёрной тени вагона, худощавый мужчина в чёрной одежде. Железняк? Он бы не стал говорить тихо, а окриком шуганул меня отсюда! А потому не кручу я восьмёрки о пользе ночного променада для ударной работы кишечника.

– Уехать хочу…

– А где вода на станции?

– Колонка… возле вокзала.

Несколько секунд худощавый смотрит на меня. Потом протягивает небольшое закопчённое ведёрко.

– Лады. Принеси воды – уедешь. Ходи по-тихому.

У меня достаточно своих резонов, чтобы не светиться и я, сторожко держась в тени вагонов, отправляюсь к колонке. Приняв у меня полное ведерко, худощавый подходит к одному из товарных вагонов, тихо свистит сквозь зубы… и! – тяжелая щеколда, запирающая двери вагона, сама по себе поднимается вместе с проволокой, которой она обмотана и с пломбой на ней. Двери вагона медленно, бесшумно отъезжают в сторону. Худощавый подаёт ведёрко в дверь вагона, а потом, чуть опершись руками, легко, как кошка, запрыгивает в вагон и оттуда, подав мне руку, одним махом поднимает меня:

– Оп-паньки!

Дверь беззвучно закрывается, но не совсем. Худощавый просовывает руку в оставшуюся щель, поправляет на щеколде замысловато закрученную проволоку и проверяет, на ощупь, пломбу. Потом закрывает дверь плотно и щеколда, по ту сторону двери, как живая, тихо звякнув, опускается на место. Я слышу, как в темноте кто-то жадно пьёт воду.

– Бу-удет, будет, Вась… – останавливает его Худощавый, – обопьёшься… – и, взяв у невидимого в темноте Васи ведерко, сам начинает пить жадно, большими глотками.

– Разбуди Тараса, пусть попьёт… – переводя дух, просит Васю Худощавый.

– Чую, шо воду лакають… – раздаётся голос, зловеще низкий, как из преисподней, но, откуда-то, сверху. Глаза привыкают к темноте и я вижу, как из под потолка спускается могучий, как паровоз ФД, огромный Тарас и припадает к ведерку. Потом ведёрко обходит ещё круг, донышко ведёрка задирается всё выше…

– Кажуть, шо вода – не хорилка та бохато не выпьешь, а ось, – на троих ведёрочко уломалы… – подводит итог водопития Тарас, когда донышко ведра поднялось выше его головы. – Прийдётся ще хлопчика посылать. Хто знае – дэ и колы будем ще стоять?…

Все прислушиваются. Тихо. Так же успокаивающе сонно посапывает паровоз.

– Дуй хлопчик! Тильке обережно! – говорит Тарас.

Я вновь крадусь к колонке, чувствуя, что три пары глаз внимательно следят за мной. Когда возвращаюсь с полным ведёрком, Вася предлагает:

– Давай отопьём, а то расплещется…

Все поочерёдно припадают к ведёрку, но, уже без охоты. В тусклом свете, сочащимся из маленьких грязных окошечек под потолком вагона, различаю я, что вагон, за исключением узкого пространства возле двери, загружен почти до потолка деревянными ящиками, а в них что-то железное, завёрнутое в провощённую бумагу.

– Лезь в кубрик! – приглашает Худощавый. Забравшись наверх, вижу, – часть ящиков вынута, а пустота заполнена соломой, на которой лежат, телогрейки.

– Ложись с краю. Места хватит. Параша, по-флотскому гальюн, в том углу, – на подветренной стороне. Ссать – через щель в полу, а срать захочешь – бери конверт из бумаги, там они заготовлены, и – в него… конверт через окно выбросишь – там фанерка вынимается. Но! Дела такие – только на ходу! Инструктаж закончен. По курсу – так держать! Судя по адресам – вагон до Киева без пересадок. А тебе куда?

– А всё равно…

– Вот, и мы – туда же! Значит, нам – по-пути. А как ты возник на этой станции?

– Так… по-тихому.

– Тихо стибрил и ушел, назвается – нашел? – подначивает Худощавый. Майданишь?

– Ну… когда нечаянно…

– За нечаянно бьют отчаянно!

– За битого двух небитых…

Обмениваемся затертыми прибауточками, а меня мандраж разбирает: чую, что очень метко угодил я в непонятку. Что за люди такие осторожные: не только по воду не ходят, но и хезают так аккуратно, что б и вблизи вагона не пахло? А если они ошмонают меня, когда я при таких-то форсах? Да что – ошмонают! Таким и замочить меня не в падлу, чтобы я в оборотку их не засветил… А на ходу – кричи, не кричи… Надо срочно когти рвать, пока стоим!.. Но только я полез к выходу, как Худощавый, поняв тревожно закрученную цепочку моих мыслей, стопорит меня:

– Ша, юнга! Малый назад! Харэ, харэ… не менжуйся! Не бзди, Макар, я сам боюсь! Мы побегушники, не урки. Мы – контра. Политики. Я да Тарас – пожизненные комсомольцы. И срокА тянули на краю географии, где два месяца холодно, а остальное время – очень холодно. Населяют тот, забытый Богом край, две северные народности: вОхра и зекА. Там тянули мы срокА. Да не дотянули… у меня да Тараса бессрочка. У Тараса – пятьдесят восьмая, пункты второй, восьмой, а у меня пятьдесят восьмая пункт тринадцать.

– Второй пункт – восстание, восьмой – теракт, – комментирую я пункты, а про тринадцатый пункт не слышал… Бывает, разве, такой?…

– Это, юнга, редкий пунктик… называется – «благородный.» Для тех, кого звали: «Ваше благородие». Не долго меня так звали… после производства во флотские офицеры двух месяцев не прошло, как – февральская революция!.. Повязал я на кортик красный бант, выступал на митингах. А закончилась моя флотская карьера после того, как большевички в Новороссийске флот бездарно утопили. Забросил я в Чёрное море романтическую мечту сопливого детства – офицерский кортик, вместе с красным бантиком, и – за бугор! Не хотел убивать русских людей, какого бы цвета они ни были. И прожил бы всю жизнь спокойно, вдали от взбаломошной родины, если бы не прикупился на дешевый понт: лажовую амнистию офицерам, не служившим в жандармерии и не воевавшим.

Друзья предупреждали: нельзя большевикам верить! Честь и совесть для коммунистов – понятия царские, вражеские. Не поверил я друзьям, а поверил слову русского народа и в закон государства, который «обратной силы не имеет». А оказалось, что советскому государству плевать не только на честь и на совесть, но и на свои же законы! Они пятьдесят восьмую дополнили пунктом тринадцать, противоречащим не только закону, но и здравому смыслу, так как карают по этому пункту не за то, что ты сделал, а за то, что ты МОГ СДЕЛАТЬ не только до создания этого пунктика, но и до рождения советской власти!

Джонотан Свифт старался придумать что-нибудь невероятно абсурдное для злобной речи лилипутского адмирала, который заявлял, что измена зарождается в голове, а поэтому надо казнить каждого, у кого есть голова. Если бы Свифт ознакомился с законами советской власти, то понял бы, что по придумыванию абсурда он жалкий дилетантишко! Да только одну статью – пятьдесят восьмую, с её пунктами и подпунктами, – не придумали бы, собравшись вместе, такие выдумщики, как Свифт, Рабле, Бюргер и Кафка… Так-то, юнга! А теперь, когда ты не только знаешь, кто мы, но, думаю, веришь мне, то, надеюсь, у тебя отпало желание задавать отсюда лататы? А мы познакомились, как положено по лагерному камильфо: сперва – по статье, потом – по душе. Имя ничего не говорит о человеке, кликуха – кое-что, а, вот, статья – всё! Это и судьба и мировоззрение. Тебя как кличут?

– Рыжий…

– А меня – Седой. Почти тёзки… А у Васи пятьдесят восьмая, пункт десять. Срок детский – пятак. Часть срока он на малолетке оттянул и в зону попал после шестнадцати. Семячки остались дотянуть срок, да с блатарями у него конфликт. Тарас взял его под своё крылышко… сперва – в бригаду, потом – в побег. Нельзя было оставить его в зоне – искалечил бы его Хряп, садист уголовник. Побожился, что Ваську опарафинит и козу заделает – зенки выдавит… Я тебе, Рыжик, всё это подробно излагаю, чтобы знал ты, с кем связался и почему мы менжинские. Ориентировки на нас не только у ментов, но и у железнодорожников по линии. Хорошая премия светит тому, кто нас накнокает. А темнить мне – резону нет – завтра ты нас увидишь, да вдруг – не так поймешь. А нам ты поможешь – ты ещё шкет и под ориентировки не подходишь… Интересно, откуда ты в столь юном возрасте пятьдесят восьмую по пунктам сечёшь?

– Она для меня родная. По дополнению. Я – чес… ЧСИР.

– Ну-у… – протягивает Седой, – романтичная у тебя статья: вендетта!

– Чи-иво?? – удивляюсь я.

– Вендетта – кровная месть. По правилам вендетты за отца мстят сыну. Но! – только совершеннолетнему. Детей и женщин вендетта не касается. Но советская вендетта, названная «ЧСИР», распространяется на всех членов семьи. Не понимают чекисты, по пролетарскому скудоумию, что вендетта обоюдоостра: если мстят с одной стороны, то и с другой – не заржавеет! И в какой кровавый тупик загоняет Сталин Россию – только Богу ведомо. Россия – не остров Сардиния, где все родня друг другу и вендетту исполняют строго по закону. В России такой кошмар представить трудно.

Вероятно, все выспались. И мне, после всех приключений, тоже спать не хочется. Сидим под потолком, ожидая отправления.

– Скорей бы состав пишов… покурыть бы… – сипит басом Тарас. – Скушные вы сёдни…

– Рыжий, ты с воли, вертани прикольчик свеженький! – просит Вася. – Анекдотец бы…

– Анекдотец? – переспрашиваю я не без ехидства, вспомнив о Васином пункте десять, (КРА – контрреволюционная агитация), который лепят за анекдоты. – А что такое «бекас»?

– Бекас – это вошь…

– Отстал от жизни, Вася! Бекас по буквам, это: БЕ – ломор К – анал А – некдотчики С – троят! Рассказчики – по левому берегу, слушатели – по правому. И у всех – пятьдесят восьмая пункт десять!

– Все смеются над подначкой, а Вася – первый. Легкой души человек. По соседнему пути грохочет проходящий поезд. Едва стих его шум, как на станции послышались голоса. Кто-то торопливо хрупает по щебёнке вдоль состава к последнему вагону.

– Экипаж, полундра! По местам стоять, с якоря сниматься! – шепчет Седой. Через несколько минут могучий ФД дергает состав и железный лязг долго катится вдоль состава. Поднатужившись, ещё разок рванул состав железный «Федя», потом ещё раз, и… проскальзывая в маленькие грязные окошечки товарного вагона, побежали по потолку и по ящикам жиденькие лучики света пристанционных фонарей. Постепенно разгоняясь, вагон погружается в грохочущую, кромешную тьму следующего перегона. В товарном вагоне, оглушенном своим грохотом, разговаривать трудно. Сидеть на ящиках не уютно – из щелей сифонит ветер. Покурив, все забираются в тёплую берлогу, которую Седой называет кубриком. Погружаемся в солому и, прижавшись друг к другу, укрываемся телогрейками, хранящими специфические запахи казённых дезинфекций.

Глава 3. Людоеды

Просыпаясь, слышу тихий разговор моих спутников, а открыв глаза, понимаю: уже день. Состав стоит. Выбравшись из кубрика, подползаю по ящикам к окошечку: вокруг – равнина, заросшая кустарником. Неподалёку – типовой дощатый железнодорожный барак, покрашенный коричневой краской и стандартное коричневое служебное помещение на четыре окна. Разъезд.

– Держи пайку, Рыжий! – Седой протягивает ржаной сухарь и крохотный кусочек сала. – А это – пайка воды… – и подаёт мне жестяную кружку, наполненную на две трети. – Мочи сухарь, заедай сало. Не взыщи за лёгкий завтрак. Вагон ресторан – в другом поезде. А вода… неизвестно когда… колодец рядом, да днём нельзя… закнацают с ведром – усекут: в составе есть пассажиры.

– Ни фига, я шкет не гордый, мне и щебёнка не в падлу, – хорохорюсь я, хотя думаю, что при такой диете фигуру не испортишь, а, вот, ноги протянуть – запросто.

– Жисть у нас, как у Ленина: не кормят и не хоронят, – шутит Вася и добавляет мечтательно: – Эх, помянешь тут добром и лагерную баланду… – И напевает тихонечко на опереточный мотивчик:

А Седой, усмехаясь, с пафосом цитирует: «Привычка к простой пище укрепляет здоровье, делает нас сильными перед соблазнами роскоши и освобождает нас от страхов перед превратностями судьбы!». И поясняет: – Эту мысль передал через своих учеников нам, гурманам, избалованным изысканностью лагерной баланды, философ Эпикур, живший за три столетия до Иисуса Христа!

В сереньком пасмурном свете, профильтрованном сквозь маленькие пыльные окошечки под потолком, я имею возможность рассмотреть своих спутников: чёрные зековские робы, головы наголо острижены, лица заросли щетиной. А у Васи, вместо щетины, – беленький юношеский пух. А до чего красивы Васины глаза: огромные, голубые, ясные! И лицо Васи доброе, застенчивое, освещается изнутри спокойным сиянием глаз. Теперь-то понятно мне: почему Васины глаза так раздражали гомика садиста Хряпа. А когда улыбается Вася, то кажется, что от лучезарности его улыбки светлеет в полутёмном вагоне. Седой – он и вправду седой. Странно смотрится его седина в сочетании с ловким, по юношески стройным гибким телом и совсем ещё молодым лицом. А Тарас, при дневном свете, оказывается ещё громаднее. Во всей его исхудавшей, но могучей фигуре, чувствуется огромная угрюмая силища, озлоблённая лагерем. Не без содрогания представляю я, как затрещат в его могучих ручищах, со страшными широкими ладонями, кости того, кто встанет на его пути.

– Швартуйся к нам, Рыжий, – приглашает Седой, – садись тут… – и продолжает разговор: – …а раз нас в зоне не надыбали, то маракуют, что мы во мхи подались. Тем более, барашка ведём, – значит, длинным путём идём, через северА. Мужики мы крепкие, дескать, рвём когти по мхам при доброй хавке! Путь дальний, но надёжный – по гепеушной логике.

– Куда барашка ведёте? Где он?! – удивляюсь я. Все смеются, а Седой объясняет:

– Говорят, в Африке, когда выпивают на троих, то двое пьют, а третьим… закусывают. Мы не из Африки, но из тех мест, откуда чаще выбирают путь через безлюдную тундру. Для провианта, берут с собой ещё одного зека, чтобы в пути его схарчить. Его и зовут барашком. Тот, кого за барана берут, того не знает и за честь для себя считает, раз его авторитеты с собой в побег взяли. Барашка выбирают из молодых, наивных, вроде Васи. А чтобы он охотнее когти рвал, ему на зоне условия создают такие, что у него один выход – коцы вязать. Видно, перст Божий, но у нас получилось всё в масть: каждый стукачёк на зоне знает, что у Васи один выход – линять от Хряпа.

– Так шо, зараз уся ескадрилья еропланов по северАм ромашки рисуеть, ловлят нас… тильке зряшно бензин палють… – усмехается Тарас.

– Не читают чекисты Конфуция, – говорит Седой, – а он за пять веков до нашей эры написал: «Трудно поймать чёрную кошку в тёмной комнате тогда, когда её там нет!»

А Вася притворяется обиженным:

– Это тебя да Тараса ловят. А меня, блин горелый, не ловят… уверены, что я за пупками вашими в кормрозаправниках заныкан, а вы на сытых копытах по мхам чешете.

Я содрогаюсь внутренне:

– Да это же… людоедство??!

– Конечно, – спокойно отвечает Седой. – Людоедство для Африки – анекдот экзотический, на Соломоновых островах – ритуал мистический, а в Советском Союзе – хлеб насущный. Не по религии и не для экзотики распространено людоедство в России, а от лютого голода. А почему в России, которая при царе хлебом делилась с Европой, ныне голод – норма жизни? Как крестьяне так щедро делятся хлебом с государством, что потом своих детей едят? А? Тарас? Ты с Кубани, из самого урожайного края, объясни нам, горожанам: как на Кубани голодать можно?!

– Обнаковенно… – хрипит потихоньку Тарас, – зараз хлиб растёт не хрестьянский, а колгоспный, а хрестьянин тильке працуеть… А ране, до коллективизацьи, понаедуть у станицу продармейцы чекисты и пока одни на вулице у пулемётов дежурять, шоб со дворов нихто не выглядал, друхие во дворах хлиб згребают… А во дворах воны шо хотять, то и роблят. У сосида мово дитят було невэлика купка – шестеро… ось вин рады них заховав хлебушок. Так воны… хай их, нечисть ту – чекистов, – воны дитэй звязанных у яму поскидалы… та на глазах у батька закапувают их… а ще и пригутаривають: ты, кулак, семена хлиба закопав от рабочего классу, а мы твоё семя кулацкое тэж в землю закопам. Колы сей же час хлиб нэ витдаш – на поминках дитячьих жрать его будэшь! Ось колы детишки, у под земли шевелясь, задыхаться стали – батька показав, дэ хлиб заховав… ось це уся любов хрестьянска за радянску власть… А по весны усе одно: вмерли и сосид, и диты ёго. Усе зъилы: и упряжь, шо от коней ще осталась, и кору… тильке дитэй нэ илы. Нэ уси на людоедство способны. А щас, писля коллективизации, и по дворам хлиба немае – вись хлиб на элеваторе. Шоб зараз же – рабочему классу…

– Ты думаешь, Тарас, это рабочие крестьянским хлебом обжираются? Хрен такой вот… рабочему классу от вашего хлеба! В те годы дети рабочих тоже с голоду пухли. А тот хлеб коммунисты за валюту спустили в другие страны, чтобы там компартии организовывать для политических переворотов. Да и других нахлебников на ту валюту было достаточно. Есть такие писатели, которые профессионально занимаются «партийным искусством» и советскую власть восхваляют: Эренбург, Маяковский, Катаев, Петров и Ильф… много их, пидоров продажных… от Москвы до Питера раком не переставить! И каждая такая проститутка дешевая за границу за валюту ездит, чтобы там советскую власть расхваливать… когда в России миллионы крестьян от голода пухнут! Помню я, что французские газеты про русских писателей печатали. А им – что… как с гуся вода! Врали, безо всякого стыда! И на русскую эмиграцию, лживые пасквили сочиняли в подлую коммунистическую газетёнку «Юманите», которая, как шлюха, живёт на содержании Москвы и за это в любую позу встать перед ней радёшенька! Во Франции эту грязную газетёнку называют «Помойка». Хорошо, что пасквили этих писак, выродков из СССР, были, хотя и злы, но настолько глупы, что никто им не верил. Я не говорю о закабанелых коммунистических начальниках, тратящих валюту на поездки за границу для покупок дорогого шмотья! На то они и владыки порабощённой России! Но писатели… – и Седой возмущенно покрутил головой, – Ведь писатели и поэты всегда были совестью России! А если посчитать: сколько детей не умерли бы от голода, если бы только один… один мерзавец Горький! – не содержался бы в роскошной трёхэтажной вилле на острове Капри на деньги советского народа! Вот и получается, что советские «инженеры человеческих душ» – самые лютые людоеды: сколько десятков крестьянских детей каждый из них схарчил!? А как величаво презирал русское крестьянство в голодные годы Горький, живя на Капри и запивая устрицы дорогим вином, которое ему приносили на виллу из ресторана! Как же этот подлец и спец по шедеврам умственной глупости, презирал «сытое мурло капитализма» за то, что оно – сытое!! А расскажи-ка Тарас про ту мать и её детей… ну, ты на зоне мне рассказывал… Пусть молодёжь послушает!

– Яку маты? Яка дитэй ила по одному? И других дитэй ими кормила?…

– Да не-ет! Про ту, которая детям чугунок завещала!

– А-а… тэж Катерина… сусидка… сэбе голодом заморыла, усэ, шо було, дитям отдавала. Чухун у ей був велыкий… тилько шо у хате и осталось писля коллективизацьи. Вмыраючы, вона дитэй об одном просыла, шоб варылы воны её мослы в циим чухуне… або осталысь от ей тильке кости…

– А эта тварь – Горький, – укорял капитализм «за сытое мурло», а за голод советскую власть не осудил! – перебивает Седой. – А сколько честных людей погибло от его подлого призыва, сочиненного по заказу ГПУ для чекистского «правосудия»: «Если враг не сдаётся – его уничтожают!»? Вдохновлённые этой людоедской фразочкой, в СССР отменили даже видимость судов и ввели «особое совещание» для уничтожения людей по спискам, чохом приговаривая к расстрелу сотни тысяч, а то и миллионы людей! Заочно, ни о чём не спрашивая! Ведь врага не судят… Вот, поистине, людоедская рационализация правосудия с подачи и одобрения «Великого Пролетарского…»… не хочу называть его писателем… эту мразь позорно и человеком назвать! Что человеческого в этом маразматике?? Да за один пламенный призыв Горького «Пусть сильнее грянет буря!» был он проклят навечно всеми теми, кто горел в России в огне гражданской войны, пока «глупый пингвин робко прятал тело жирное в утёсах» на острове Капри! А чего стоят слова Горького: «В России народу, как песка – не вычерпать!» Так что, если Горькому шашлыки из крестьянских детей не подавали, то уж немало посодействовал он, именно, – он! – людоедству в России… Не могу я забыть один из его гнусных рассказиков, где со смаком описывается, как мать втыкает нож в сердце доверчиво уснувшего сына во имя верности своим политическим идеалам. Не помню уж, да и вспоминать противно, как называется та гнусь мокрушная, написанная по заказу ГПУ. Ни один самый озверелый мокрушник не придумал бы такую пакость про мать! А творчество этого мерзавца и ублюдка изучают дети во российской школе!! И на фоне похабели, которое называется «партийное искусство», очень гуманно и пристойно брать в побег «барашка». Ведь, в России человек дешевле бездомной кошки!

Помолчали, каждый о своём. И вдруг Седой спрашивает:

– Тарас! У тебя по пятьдесят восьмой два расстрельных пункта, а тебя ни разу не шлёпнули! Забывают, или – как?…

– Зараз и шлёпнули бы… – соглашается Тарас, та ще ж у тридцать третьем роци було… закон другий. Тодди ще одын голод був. Урожай був добрый, да хлиб весь повывезли. А на станции хлиб сгуртовалы у кучи, прямо у грязь пид дождём… но народу не давалы. На кажней купи – чекист з винтом. Колы яка одуревша с голоду жинка лизла до хлиба – стреляли тую жинку без попередження. Ось, у кажной купи хлиба лежалы мертвяки. Кого – голод успокоив, кохо пуля ухомонила. Тодди мы, козаки, в яких силушка ще була, домовылысь, шоб отбить зерно у чекистов та нагодувать жинок з детьми. Ну… пужнули мы тех нелюдей, шо на хлибе сыдели – те тикать вдарылись, ось побачили, шо не с бабами, а з казаками дило мають. Та зачалы мы хлиб раздавать. По справедливости. А народу туточки понаби-игло… Да-а…

Спокойно лицо Тараса, но огромные ладони сжимаются в страшные кулаки…

– Зараз, чекисты сгуртовалысь. Подъихалы на тачанке з пулемётом, та зачалы штриляты по казакам та по жинкам. Тих, яких с зерном прихватили у станицы, тэж в расход пускалы. А туточки начальство областное прикатило в антонобиле, та шумыть на чекистов: «Вам шо – ще трупов мало?? Труполюбы, мать вашу!! Щас вже не громадяньска война, щоб усих крестьян подряд враспыл пускать, як вражески класс! Щас иншее времячко и державна власть усе права маеть на чоловичий матерьял! Крестьяне – тэж державное завоевание пролетариата! Трэба берехти крестьянина та пользоваты его з корыстью для рабочехо класса! Ции казакы, вражий класс, усю жизню працевать должны в лагерях на потрэбу рабочего класса!!..» Ось туточки и суд советский: як начальство мовыт, так судья судит. Усим присудили працуваты на ридну радянску власть пожизненно, щоб ции крестьяне сами бы дохли для корысти пролетариату. Ось и уся хуманность… – усмехается Тарас.

– Ишь, какую роскошь допускала советская власть в тридцать третьем – суд! Хотя судили и по указанию партийного начальства, а, всё-таки, – судили!! А вот, нас, простачков офицеров, прикупившихся на лажовую амнистию в тридцать шестом, судили по присказке: «На нет и суда нет, а есть особое совещание!» Вот это «Особое совещание», которое никто из нас в глаза не видел, поделило нас по своим таинственным соображениям, скорее всего – по алфавиту, – на три списка. По первому списку – пожизненно, по второму – четвертак, что того не мохначе, а по третьему – расстрел… А тебя, Тарас, судом судили и раз ты «могутний» – приговорили к пожизненному. Чтобы работал, как раб. А хиляка шлёпнули бы, чтобы не кормить. Разумно? От то и есть советское правосудие! Необузданно дикий террор рабовладельцев, поработивших русский народ и уничтожающий крестьянство! Но если на Гаити раб денег стоил, а потому берегли его, то в России рабы коммунистам достались бесплатно и их, после того, как ограбили до последнего зёрнышка, теперь уничтожют, чтобы не кормить. Мало того, каждый может, как угодно, шельмовать российское крестьянство, как это делал подонок Горький в своих шизофренически статьях, направленных против крестьян. А можно откровенно насмехаться над крестьянами, презрительно называя их «колхозники», как это делают горожане, – сами же вчерашние крестьяне! А можно безнаказанно уничтожать крестьян пулей, и голодом, как это делает НКВД!! Ведь в 33-м, 34-м годах крестьян уничтожали, как класс. За побег из села – расстрел на месте! Или Колыма, где смерть, но постепенно.

К стыду человечества, рабы были во все времена. И в древнем мире и в средние века, даже в новой истории. Но! – во все времена рабов, хотя бы отбросами, но кормили. Понимали: голодный раб не выгоден и опасен: плохо работает и зол!! Поучились бы рабовладельцы прошлого у коммунистов, которые советских рабов не только не кормят, а отбирают даже ту еду, которую рабы с трудом и риском для жизни собирают тайком в полях и лесах и прячут для спасения своих детей! Повезло советскому начальству с российским народом, который по-скотски покорен и всеяден! Ни одна скотина не выживет на тех харчах, на которых выживает раб российский! Но удивляет меня «прозорливость» Партии, которая распевая песенку «Если завтра война», рассчитывает, что замордованные рабы, «если завтра война», защитят Советскую власть!! Никогда в истории человечества рабы не защищали ненавистных тиранов! Мне кажется странным такой идиотизм Партии. Ведь, крестьяне не имеют паспортов, они юридически и не граждане СССР! На фиг нужно им защищать чужую для них страну, где живёт и господствует большевицкая мразь, отбирающая у них еду! Ну, ладно, русские крестьяне – скот бессловесный и безмозглый, – пойдут они на убой, неизвестно зачем и за кого. Но, кроме крестьян, есть казаки! Такие, как ты, Тарас: гордые, храбрые, – потомственные бунтари! Люди! а не скот безмозглый!

Но больше всего удивляет не только меня – бурная деятельности НКВД. Мне кажется, что служит эта контора какому-то изобретательному врагу Советской власти, который избирательно уничтожает миллионы самых нужных и преданных Советской власти людей, оставляя в живых опасных врагов, таких, как мы с тобой, Тарас. А ещё таких убийц садистов, как Хряп. Эти-то нелюди нахрена соввласти? Только для службы в НКВД? Мало того, это учреждение превращает в своих врагов не только людей, прежде лояльных, каким я был, но, даже, героев гражданской войны! Это мы видели в зоне. Ведь политические многое поняли, и если выживут они… А как ты выжил, Тарас? Ведь, столько лет зону топчешь!

– На усе Божья воля, – пожимает крутыми плечами Тарас. – Не раз з малого числа счастливчиков оставався живым я, как самый могутний. От був у мэни случай летом тридцать шостохо… на Волге, пидля Сталинграда… там ще одну комсомольску стройку змараковалы – канал Волга – Дон. Ну, зараз комсомольска стройка, то з усих лагерей зеков на баржах навезлы. Тильке зачалы мы зону ставить, зараз иншая команда: «Отставить!» Значит, усих зеков – вертать обратно…

А шоб убрать то, шо понагородылы, – отобрали чоловик двадцать – самых могутних. Ить со многих лагпунктов посылали на нову стройку тих, шо «на те, Боже, шо мэни нэ гоже» – самих доходяг. Ось остатних, чуток не тышшу, загналы в баржи та буксирами повезлы у низ по матушке по Волге. А мы ще мисяц разбиралы то, шо за пивмисяца гамузом нагородилы. А писля и нас у баржу и тэж у низ по ричицы! Ну, маракуемо, шо щас устринимось з тими, з кем пид Сталинградом працевали.

Завезлы нас за якысь острова. Бачим, – понатуре повдоль острова ти самы баржи стоять с позадраенными люками – живых у циих баржах вже не було. Мабудь – шоб не кормить, раз зеки остались ненадобны… Но колы зеков в России – сколь хошь, а баржи – госимущество, то ось нас и привезлы, шоб ти баржи чистить от мертвяков. Построили нас и кажеть нам начальник, шо хто у трюме буде працевать, тому ударный паёк, два премблюда, и зачет: за кажин день – три! Мне-то ции зачёты – як зайцу триппер: у меня ж бессрочка. От и пийшов зараз у трюм урка из китов мокрушных, выпендриться шоб. Ще и размовляеть:

– Шо до мэни ции жмурики, я из вас жмуриков наробыть можу скильке надо…

А через пяток хвылин ций кит, глядь, выныриваеть из трюма! А в руках у ёго – голова чоловичья обглодана, и нога со следами зубов… Стоить цей кит, та башкой мотаеть:

– Хоть шо роби, начальник, нэ можу туда бильше!

Остатние – тэж скисли. Шо тут робыть, перекрестився я та пишов у низ, потому шо бильше некому идтить було. Ось, шо я побачив у трюме – це никому нэ скажу. Нэ злякаюсь я ни якой смэрти – усякую смерть бачив, но таку – нэ приведи Господь! Ить воны, зеки, обезумев, илы друг друга заживо и кровь пили из живых во тьме кромешной… Господи, прости их! Рази то – людоедство!?? Ить то, шо воны пережилы – дуже сверх тохо, шо людына можеть…

– Ну, зверьё чекистское… и как их земля носит!?… – крутит головой Седой. – Поистине: «Бесчеловечен человек!», – вещал в семнадцатом веке Аввакум…

– Ты, Седой, к советской жизни, не привык, а ты, Тарас, отвык, – неожиданно встревает Вася, – Никакого злодейства с баржами не было! Просто, обыкновенное советское головотяпство! Мы же видим, как зерно, цемент, – всё, что нельзя хранить под дождём, – лежит на станциях. А то и в открытых вагонах на путях стоит, а те пути – уже ржавые!

Так и зеков привезли, а выгрузить забыли. Или получателя на месте не было – груз принять. Был бы груз срочный или ценный… А то – зеки! Этого добра в СССР – навалом! Как писал Горький: «В России народу, как песка – не вычерпать!» Главное, блин горелый, чтобы побега не было – со списком сошлось. А в каком виде доставят: в живом или не очень – разве это важно? Жмуриков возить удобнее: есть не просят, и не сбегают. Это – советская логика! К ней не привыкнешь – подохнешь, а не подохнешь – привыкнешь!

– И это – русские люди?? – восклицает Седой.

– Русские кончились, остались советские! – берите, что осталось, а то и тех не будет! – шутит Вася подражая совторговле.

– Ось, таку советску людыну вбить не грех… – мрачно басит Тарас.

– Что-то, Тарас, не стыкуется это с твоей верой, где сказано: «возлюби ближнего», – подначивает Вася.

– А я можу возлюбить не токо ближнего, а и враха своего, колы цей ворог людына. А як же ж советску людыну аль чекиста возлюбить, колы вин не людына, а тварь богопротивна? Вбить таку тварь – Святое Дело! – возражает Тарас.

– Ты, Тарас, не зря на свете пожил… – с завистью говорит Седой. – От скольких чекистов ты землю очистил?

– А помнишь, Тарас, гопника – пахана из «друзей народа», – который перед нами – «контрой», выпендриться захотел, дескать, он-то, блин горелый, – настоящий советский человек? – напоминает Вася. – У него и заточка в рукаве была! Не стал ты его бить, – поймал «в ключ», за шейку, и мотанул… у него шейные позвоночки хряпнулись! А потом, как в песенке: «Он лежит и еле дышит, ручкой-ножкой не колышит… сдо-о-ох!!» Ни одной царапинки, а лежит гопник и ни гу-гушечки, как новорожденный: только глазками моргает… вот смеху-то было! Фантастика, блин горелый: «Голова профессора Доуэля»! И никто из блатарей Тараса не заложил!.. Все подтвердили: «так и было!»

– Да! Есть у воров понятия о чести и справедливости… в отличие от советских людей, которые от подлой трусости уж и на людей-то не похожи… – раздумчиво говорит Седой. – И жалею об одном: сам ни одно Святое Дело не совершил, ни одного чекиста не порешил. Я – русский офицер! – а в гражданскую за чужими спинами отсиделся, за народ русский не заступился. Правильно за то Бог меня покарал…

– Седой, сколько на земле людей? Миллиард? Я, блин горелый, думаю, что одного Бога на всех маловато, чтобы за каждым ливеровать, и успевать карать! – не без ехидства выдаёт Вася типовую атеистическую подначку. Что он – с гвоздя отцепился? Какая шлея ему под хвост попала? – так и ищет: как бы подъелдыкнуть каждого! Но вместо того, чтобы отмахнуться от ехидного вопросика, Седой, которого Вася допек таки, отвечает назидательно, хотя и раздраженно:

– Василёчек, лазоревый цветочек! Ты твердишь: «я думаю, я думаю…» А чем ты думаешь?

– Головой думаю, Седой! Головой…

– А надо бы – душой! А голова – это та часть тела, которая думает… будто бы она думает! Да ещё хочет, чтобы ей кепочку купили за то, что она умная! Не суй ты глупую башку в то место, куда умная задница не лезет! Микроб, живущий в унитазе, тоже имеет оттуда точку зрения на человечество… Не лезь с примитивной советской логикой в деликатные вопросы! Вера тысячи лет жила без агитпропа, проживёт и без твоих сопливых подначек. Бог – не НКВД. Зачем Ему сексотов держать, чтобы за каждым шмураком ливеровать: что тот трёкнет под пельмени?

Забыв о сарказме, всё больше увлекаясь, Седой говорит быстро и не очень понятно:

– Создав человека, Бог заложил в духе его программу гармонии со вселенной, в том числе, с окружающими его людьми. Когда человек грешит, – создаётся диссонанс между частотами души и духа, не зависящий от веры и разума человеческого. Не против Бога грешит человек, а против духа своего, который тянется к Духу Божьему! А кое кто и дотянулся! Мелкие грешки человеческие не надолго выводят душу из состояния гармонии с духом, который не только вбирает в себя всю информацию из души человеческой, но и ведает здоровьем каждой клеточки тела и управляет всеми химическими и физическими процессами в теле, скрытыми от разума, сиречь, души человеческой. А большой грех способен создать такой сильный диссонанс души и духа, что от этого разрушается здоровье человека, как душевное, так и телесное на клеточном уровне. Страх, злоба, зависть провоцируют болезни желудка, печени, сердца… все болезни – из-за диссонанса души и духа! И беспомощно разводят руками медицинские светила, а простые люди говорят: «Бог покарал за грехи его» и оказываются правы. Да, Бог карает справедливо и беспощадно, карает законами природы того, кто нарушает их! Мало родиться человеком – надо ещё стать им!

– Во, блин горелый, выходит, – человек сам себя карает?! – удивляется Вася.

– Можно и так сказать, – соглашается Седой. – Человек самоуничтожается глупостью и подлостью. Но! Надо учитывать, что религий на земле множество, а разные религии содержат разные нравственные нормы. И то, что для одной религии – грех, для другой – доблесть! Потому-то Апостол Павел писал:

«Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2:14).

Так что, судим мы себя сами. А от себя не спрячешься, себя не обманешь! Не оправдаешься тем, что ты не веришь ни в Бога, ни в Аллаха, ни в совесть! А церковная бодяга с искуплениями грехов индульгенциями, свечками, пожертвованиями, исповедями – это лапша для широко расставленных ушей безграмотных прихожан, не знающих и не желающих знать Слово Божие. И прав Тарас: не каждое убийство – грех. Может быть убийство и Святым Делом, ибо нет в мире абсолюта добра и зла. В некоторых христианских странах и кровная месть узаконена. И не только юриспруденцией, но и христианской церковью, потому, что в Библии есть закон от Бога, что справедливое возмездие не противоречит закону Моисея, а утверждает его:

«Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его» (Чис. 35:19)

Так же, как в юриспруденции высшая мера – это не убийство, а наказание за убийство! Понятия о справедливости возмездия есть у всех народов, во всех религиях, а, поскольку, эти понятия общечеловеческие, следовательно, они – от Всевышнего! То, что убийство – Святое Дело с благословления Господа – это понял я в детстве, услышав старинную песню про разбойника Кудеяра. Убийство необходимо, когда оно во имя справедливости. И инстинктивно, не понимая причины разумом, а по велению духа своего, вернулся я в Россию, где тяжкий грех мой не искупленным остался…

Умолк Седой. И все молчат: думают. Даже Вася.

– Бог милостив и ты убьёшь чекиста. Даст Бог – не одного… – нарушает молчание Тарас. – Не для тохо мы в побег вдарылись, шоб тильке ховаться. Ось, даст Бог и мы… – Тарас задумчиво смотрит на свои ладони – тяжелые ладони казака хлебороба…

– Когда ты, Тарас, про баржи с зеками рассказывал, я про душегубки вспомнил… – нарушает затянувшееся молчание Вася, видимо, чувствуя неловкость за свои неумные подначки.

– Якысь душехубки? Что за душегубки? – Одновременно переспрашивают Тарас и Седой.

– От, блин горелый, а говорите, – все зековские университеты прошли! – радуется Вася тому, что знает то, что не известно его всеведущим покровителям. И рассказывает:

– После малолетки я на Ачинской пересылке загорал. Там сосед по нарам срок тянул по лени…

– Как – по лени? – удивляюсь я.

– Во, блин горелый… обыкновенно, – по ленивой статье! Если один трёкнет, другой стукнет, то третьему пункт по лени задвигают тики-так – по самые помидоры!..

– Пятьдесят восьмая, двенадцать! Это же «недоносительство»! – перебиваю я Васю. Я не знал, что её называют «ленивой»!

– С дядей Васей пообщаешься – не того нахватаешься! – подтрунивает Вася. И добавляет с напускной важностью: – Не перебивай старших! Так вот, всем известно, как рога мочить на пересылке прелестно, где зеки со всего Союза встречаются, пока этап собирается. С утра до вечера баланду травят – обмен опытом – симпозиум… Мой сосед по нарам был «ленивый», и рассказал он, блин, поучительную историю:

Был на воле у него кореш – бывший одноклассник, а потом – чекист. Жили по соседству и чекист к Лёне забегал, когда душа горела – выпить было невтерпёж. Как-то кирнули они от души и спросил Лёня чекиста: почему тот со службы стал рано приходить? Неужто, всех шпионов уничтожил? И рассказал чекист Лёне про гениальное изобретение совучёных, которое сберегает драгоценное время героев невидимого фронта и делает их благородный труд приятным. Раньше чекисты пахали вручную: двое подводят арестованного к унитазу, бьют его сзади под коленки и – головой в унитаз! А третий – чпок! – в затылок стреляет. Унитаз нужен потому, что черепушки разные: ежели тонкая – её наган насквозь прошивает и спереди разносит. И для гигиены опускают голову в унитаз, чтобы мозги туда брызгали. А потом – с тушкой ещё возня: надо её по желобу спустить в трёхтонку с оцинкованным кузовом, как для мяса. А желоб от крови липкий – тушка застревает – её шестом проталкивать надо. Когда трёхтонку наполнят – только тогда можно перекурить и граммулечку пропустить, пока следующая машина под желоб подруливает… Такой тяжелый физический труд – каждый день без выходных, по двенадцать часов кряду! Отмыться от крови – сил никаких! Так уставали, что в ликвидаторском цехе так в крови и засыпали.

Но представители гуманной советской науки, лауреаты Сталинских премий, наши замечательные учёные, изобрели для чекистов замечательный автозак. Снаружи, блин горелый, – фургон, как фургон. С надписью кудрявой: «Комната смеха». А внутри герметичного кузова – труба, чтобы выхлопные газы пускать вовнутрь. Просто и мило. В автозак своим ходом идут политические ханурики, а на место приезжают – готовые жмурики. Кузов поднимается, как у самосвала – вали их в ров и никаких делов! Гигиенично и практично! Работают теперь чекисты с перевыполнением: едва арестовывать успевают, чтобы передовая техника не простаивала…

– Тс-с! – шикает Тарас на Васю, – кажись, поидэм…

Хрустит под ногами гравий – кто-то неторопливо шагает от паровоза. Шаги затихают в хвосте поезда и Седой говорит:

– Пожил я, братцы, помотался по разным странам и увидел, что большинство людей, путешествуя для познания жизни, узнают только то, что везде хорошо, а дома лучше! И понял я, что самое интересное в этом мире не храмы, музеи и чудеса природы, а люди. Каждый человек, даже просидевший всю жизнь на месте, столько интересного про своё место, прогретое задницей, знает, что нигде этого не прочитаешь! Только живём мы глупо: суетливо и бестолково. Встречаешь соседа: «Привет! – Как жизнь? – Нормалёк! – Бывай!!» Вот и поговорили. Сто лет проживёшь под одной крышей с кем-то, а ничего о нём не знаешь. Некогда общаться! И я и сосед спешим в умную книжку нос уткнуть, чтобы жизнь постичь. А что узнаешь про жизнь, даже из лучших книг? Всё там – нафталин. Много лет я потратил, постигая мысли мудрецов о человеке… много книг прочитал и лекций прослушал. И понял, что знания о человеке даёт не Сорбонна, а российская кича, где общаются с соседями по шконкам без обывательского выпендрёжа, не поглядывая украдкой на часики. А общение с ближним – не это ли главное?

Есть в евангелии от Луки замечательный разговор Иисуса Христа с сёстрами Марфой и Марией. Пока Марфа «заботилась о большом угощении» для Иисуса и Его учеников, Мария «села у ног Иисуса и слушала слово Его». А когда Марфа стала укорять сестру в безделии, Иисус сказал ей:

«Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом. А одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё» (Лк. 10:41).

Общение оценил Христос важнее ужина для дюжины голодных мужчин! И раз уж предоставил нам Господь возможность неспешного общения, постараемся использовать её как следует. Расскажу я вам, братцы, то, что знаю о Париже. Но пусть и каждый расскажет про город в котором жил. Где ты жил, Вася?

– В Лебедяни…

– Ле-бе-дя-ань… – как карамельку, причмокнув, просмаковал Седой, – что за прелесть – Лебедянь! Как из сказочки!

– Та ще шоб жинку гарную, шоб борщ та варэники варыла… – добавляет Тарас, которого трапеза из сухарика с кусочком сала приводит в уныние, даже после лагерной баланды.

– Даст Бог, будут борщи и вареники. Баланда ни мне, ни тебе не светит: вышак, ты да я, честно заработали. У нас одна забота: покуралесить на воле! Жить, как советские живут – только время терять. Но везде, где хочется, побывать, – проблема… велика Россия, а мир – ещё больше! Вот и интересно мне, когда встречаю я человека, который не счёл бы за труд рассказать про то, что для него обычно и привычно: про свой городочек, про край, станицу. И тебе, Тарас, есть, что вспомнить, кроме казачьего меню…

– Хиба ж про шо?

– Кто ты по национальности?

– Мы – кубанЦЫ, – отвечает Тарас, рубанув ударением по последнему слогу. Казачки з Кубани – русские!

– А на каком же языке ты говоришь?

– А як уси кубанцы размовляють.

– Ты же, Тарас, по украински говоришь! Вот и расскажи: как, когда и откуда твои предки на Кубань попали? А я дополню твой рассказ. Расскажу о том, как Россию, единую и неделимую, которую деды завещали нам беречь пуще жизни, большевики испоганили границами республик. В том числе, между украинцами и русскими. И провели эти границы по невежеству так, что абсолютно русский Донбасс оказался на Украине, а украинская Кубань – в России! А потом расскажу я, к чему приведёт это преступление…

– А я думал: украинский язык – деревенский язык, – встреваю в разговор и я, – у нас во Владике говорят по-русски, а в деревнях Приморья, – по украински…

– А вот пример – того не мохначе! На Дальний Восток переселили сотни тысяч украинцев-хлеборобов. И стали города русские, а села украинские! И как провести границу между русским парнем, балакающим по-украински и вкраинской дывчиной, говорящей по-русски?… А чтобы вы не только про вареники думали, я, как закончу делать шахматы, начну…

Железный лязг заглушает Седого. Вагон дёргается – поехали… И все углубляются в работу. Тарас продолжает совершенствовать механику управления наружной щеколдой изнутри вагона и замысловато изгибает, прямо руками, толстенную проволоку. Вася добывает смазку из ящиков и смазывает дверные ролики. Оттуда же, из ящиков, добывает пергаментную бумагу и делает из неё герметичные коробки для гальюна. Я сперва верчусь возле Васи, засыпая его вопросами. Оказалось, что Тарас – не имя, а сокращение от кликухи «Тарас Бульба». Да и Вася – сокращенная кликуха: «Вася с парашютом», что по фене – блаженный ротозей. Наградили Васю такой кличкой за его доверчивость и простодушие в Верхотурской колонии, где тянул он срок на малолетке, до шестнадцати, вместе с чесами и детской пятьдесят восьмой. А десятый пункт этой статьи заработал Вася не за анекдот, как я думал, а за удивительное простодушие, феноменальное для страны советской!

Не всякая смерть печальна, иная – всенародный праздник! Двадцать первое января – день смерти Ленина – самый весёлый советский праздник: и день не рабочий, и на демонстрацию идти не надо! Это – пельменный день. На Пасху едят куличи с чайком, а в День Ленина – пельмешки под водочку. И торговля к этому дню обеспечивает народ не только водкой, но и дефицитом, которого нет целый год: белой мукой, пельменным тестом и мясом! Всё предусмотрено для того, чтобы весело поскорбел народ за кончину Ленина под пельмешки с водочкой и частушкой:

Но козе понятно, – Сталин умнее Ленина! Потому-то Сталин не в мавзолее, а на мавзолее. И проникнувшись логикой, которая шибает по мозге после пятого тоста: «За Сталина!» – даже, под пельмени, Вася, – перед тем, как почувствовать себя в своей тарелке (с недоеденным пельменем). заплетающимся языком высказал радостное предположение о том, что смерть Сталина будут в России праздновать кавказскими шашлыками и не один день, как смерть Ленина, а два! А коль рядом будет выходной, – так и три!!

Восторженное умиление Васи насчёт перспективы смерти Сталина не прошло не замеченным за праздничным столом в кругу Васиных одноклассников. И назавтра четырнадцатилетний оболдуй Вася по крещенскому морозцу, с головной болью и конвоем сотрудников НКВД, отправился в райцентр Елец, чтобы получить там заработанный пятак, который дали ему по малолетству, вместо традиционного червонца по статье пятьдесят восьмой, пункт десять. Этот пункт для тех злодеев, которые «агитацией ослабляют основы советской власти», как написано в УК. Значит, жидковаты «основы»: скользко соввласти на крови стоять! Тут гебухе не до смеха, коль эта власть не только от анекдота, а, даже, от бестактной реплики пьяного подростка, того и гляди, как не подкованная кляча на льду, кувыркнётся вверх копытами!

Глава 4. Талант

На обед Седой раздаёт пАйки: два сухаря, кубик сала, полкружки воды. Свою кружку Седой даёт мне, а он и Тарас пьют из одной. Раздавая пАйки, Седой пытается подложить Тарасу сухари потолще, из-за богатырской комплекции, Тарасу голодать труднее. Но Тарас басит обиженно:

– Тю! Подывыс! Чи тэбе повылазыло? Хлеборез хренов! Це нэ по товарищески…

И берёт маленькую пайку, которую Седой приготовил себе. Оставшись с большой пайкой Тараса, Седой смеётся:

– Значит, по товарищески, это когда всем поровну, а хлеборезу – больше?!

И отдаёт большую пайку мне. Я молча её хрумкаю, понимая: возражать бесполезно, – я младший. После обеда Тарас и Вася, заявив: «Час кантовки – год здоровья», – забираются в кубрик, а Седой продолжает изготовление дорожных шахмат, которыми можно будет играть на ходу. Затачивая на плоском камне гвозди и куски стальной ленты от обивки ящиков, Седой этими самодельными инструментами строгает, пилит, сверлит… Нарядная шахматная доска собрана из разноцветных кусочков дерева. Сидя рядом, я восхищённо слежу за его ловкими пальцами, в которых рождаются изящные фигурки.

– А я, Рыжик, не только в Сорбонне учился, – говорит Седой, заметив моё восхищение, – жизнь меня и до Сорбонны учила. Чтобы в Сорбонне учиться, надо деньги иметь… Клиентом Парижского банка я не был, в гражданской войне не участвовал, пособие ни из Фонда, ни из Союза офицеров мне не светило. Работал я электриком и краснодеревщиком. Думал, – пригодятся мои профессии в России… но «товарищам» понадобился зек, а не мужик мастеровой… за то «спасибо партии родной»… а скольких талантливых, вернувшихся в Россию, сразу расстреляли! – «именем советского народа»?!

Желая помочь Седому, я забиваю деревянный шпинёк в фигурку ферзя. А фигурка, в которую столько вложено труда, – хрусть… Покраснев, зажимаю фигурку в кулаке. А Седой улыбается:

– Не переживай… и так бывает, когда «усердие умение превозмогает», как говорит Прутков Козьма.

Поезд шпарит без остановок, – станции только мелькают. Гулко грохочет деревянная коробка вагона, жестко вздрагивая на рельсовых стыках, но, если сидишь с собеседником голова к голове, – разговаривать можно. Видимо, Седой заметил, что я побаиваюсь угрюмого Тараса. И сейчас, когда грохот вагона изолирует нас от кубрика, Седой спрашивает:

– Ты «Ночь перед рождеством» читал? Тарас – тот же кузнец Вакула! – весёлый мужик и добряк. А юморок – ого-го! Будто простачек… а ты бди! И палец в рот ему не клади! Себе на уме мужик: пошутит, – а как крапивой по голой жопе! Сам же под наивняка хляет. А угрюмость – от зоны. В зоне улыбаются слабакИ, которые жалость клянчат. Улыбка на зоне значит: «не тронь меня – я слаб и не опасен!». Такими помыкают. А хмурость на зоне: «тронешь – убью!». Таких либо ломают, либо уважают. Зона круто людей меняет, а Тарас шесть лет зону топтал, всякого лиха по ноздри хлебал. Даст Бог – отмякнет на воле. Отпустит его зона, как болезнь, и улыбнётся Тарас.

Так вот, мудрейшая эта книжка – «Вечера на хуторе…» Есть там рассказ «Страшная месть», который заканчивается словами: «ибо для человека нет большей муки, как не мочь отомстить». Ты представь, сколько миллионов русских людей корчатся сегодня в муках, как Петро из того рассказа! Корчатся, как и он, не в силах подняться, чтобы мстить!! И в бессильной злобе грызут себя, как не отомстивший Петро грыз свои кости! Но придёт тот час, когда затрясётся земля русская, поднимутся не отомстившие и не отомщённые! Поднимутся они – страшные в своей беспощадности!! Мечтаю я о том часе и… боюсь его, ибо будет он страшней Апокалипсиса.

А связан этот рассказ Гоголя в моей памяти с приятелем во Франции – Иваном Алексеевичем Буниным. Здесь, в СССР, о таком писателе, небось, не слышали. А в эмиграции его все знают – талант! Закончил он недавно роман «Жизнь Арсеньева». И есть в том романе строчки, которые я, не согласный с Иваном Алексеевичем, подчеркнул и несколько раз перечитал, а потому запомнил. Слушай!

«Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки, – чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной кары, Он повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга, как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему…»

Показались мне эти строки противоречивыми и жестокими. Но, прочитав их несколько раз, понял я, что критика моя была не уместна, ибо рождены они озарением и идут не от писателя, а ЧЕРЕЗ него – от Бога! Не спроста же в Новом Завете говорится:

«Ибо праведно перед Богом – оскорбляющим вас воздать скорбью»! (2Фес. 1:6).

А на востоке говорят: «Радость мести – самое чистое и благородное чувство, которым отличается человек от животного» И понатуре, все другие чувства человека не отличаются от чувств животных. Любовь и дружба – чувства животные: при всей их красоте, они не бескорыстны и побуждаются инстинктами продолжения рода, совместной охоты, защиты потомства… Коллективизм, – это вульгарный скотский инстинкт стада. А поощряется он советской властью потому, что управлять стадом легче, чем индивидуалами!

Совершенно чиста от корысти и инстинкта только ненависть. Она биологически необходима для очищения рода человеческого от выродков, а потому ни одно из других чувств не мобилизует силу и энергию так, как она! Но не надо путать рассудочную ненависть с безрассудным гневом, отключающим сознание. У юристов есть термин: «состояние аффекта», – когда и убийца становится неподсуден. Гнев – животное чувство, а ненависть – человеческое. Не спроста говорят на Сицилии: месть, как заливная рыба, – вкусна, когда холодна!

Интересно, что ненависть не только удесятеряет силы, но и делает человека неуязвимым! Об этом знали викинги. Перед их неуязвимостью и жестокостью трепетала средневековая Европа! Самых свирепых и неуязвимых викингов называли – берсеркиеры. Многократно усилив чувство ненависти отваром ядовитых грибов, одев на голову сташный рогатый шлем, сняв с себя одежду и бросив щит, берсеркиеры, с топором и коротким мечом, голые кидались на закованных в броню рыцарей, вооруженных копьями и тяжелыми мечами! Не сомневаясь в своей неуязвимости, берсеркиеры первыми поднимались на крепостные стены, встречая удары мечей и копий не защищённой грудью! Ужасны были на совершенно белом лице, искаженном яростью, чёрные от расширенных зрачков, глаза берсеркиера, налитые кровью. Один вид и хриплое завывание берсеркиеров: «Ооодин! Ооодин!! Ооодин!!!», – наводили ужас на храбрейших рыцарей Европы! Мышцы берсеркиера наполнялись сверхъестественной силой, движения были молниеносны, а зловеще побелевшая кожа, как это ни странно, становилась неуязвима для стрел, мечей и копий!!..

Был у меня в Париже знакомый – тихий, робкий штабс-капитан, а в прошлом – участник корниловского «Ледового похода». Не перестаёт он удивляться тому: как же он, до похода подверженный множеству болезней, нуждавшийся в тепличных условиях и диете, не только не болел во время этого беспримерного по трудности и жестокости боев зимнего похода армии, состоящей из офицеров добровольцев, движимых ненавистью к большевикам, но, даже, излечился от всех хронических болезней?! Вот что делает с человеком долго длящаяся ненависть, особенно – коллективная!

Хорошо описал ненависть Александр Дюма в книге «Граф Монте-Кристо», где изощренная изобретательность в способах мщения рождалась и оттачивалась многолетней ледяной ненавистью… В начале разговора о ненависти я привёл цитату из Бунина о рассказе Гоголя. А сейчас я повторю её:

«Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки, – чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной кары, Он повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга, как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему…»

Закончив вырезать фигурку ферзя, Седой, крутит её в пальцах и продолжает:

– Но не только радость мести даровал Бог человеку. Удостоил Господь человека величайшим счастьем – счастьем творчества, недоступным ни одному живому существу, кроме человека! Дал Господь человеку священный восторг перед творениями рук своих. Во Франции знавал я многих талантливых художников. И не раз удивлялся не соответствию их заурядных умов человеческих с потрясающе громадным интеллектом, заложенным в их творениях. Это не анекдот, что когда актёру грубо сказали, что он дурак, актёр спокойно переспросил: «А – актёр?». И оппонент развёл руками: актёр был божественно талантлив! Каждый талант, завершив работу, замирает в восторге перед своим творением, удивляясь тому, что он создал своими руками. Но каждый талантливый художник подсознательно понимает, что это создавал не он, а его рукой владело вдохновение свыше. Если бы художник создавал своё творение только сам, по своим замыслам, то, используя профессионализм, создал бы он что-то более конъюктурное, а не то, за что люди обругают его сегодня, чтобы восхититься через сто лет.

Каждому талантливому творцу знакомо удивление, растерянность, даже чувство беспомощности, когда создаваемые им персонажи, под его же рукой! – оживают и диктуют художнику, какими быть надлежит им. А то заговорят своим языком, а не языком автора, да ещё и не про то, что хотел сказать автор! У талантливого творца, созданные им творческие образы живут по-своему и совершают поступки, не предусмотренные их создателем! Я уверен: Бог, создавая Адама и Еву, не думал, что они, вместо пения псалмов, займутся любовью за кустиком!? Мне, как художнику, понятна великолепная творческая «ошибка», при которой создание Творца, рождённое в Духе, стало более самостоятельным, более совершенным, чем то, что задумал Творец! И от понимания этой «ошибки», моё благоговейное преклонение перед Творцом Всевышним становится ещё более восторженным!

Уверен я, что Бог общается с людьми не через лицемерно добродетельных служителей церкви, а через весёлых и грешных, зато искренних, служителей искусств, которым вручает Господь Свой Великий дар – талант! Ведь «ни одно произведение искусства не создано служителями церкви!» Это утверждение не моё, а церковного изувера Савонаролы, который, гордясь этим фактом, и ссылаясь на него, уничтожал тысячи гениальнейших произведений искусств, часто вместе с их создателями!

А творчество человека творца не от поповских заказов, а от Творца Всевышнего! Поэтому у творца не должно быть начальства, которое руководило бы его творчеством, указывая, как надо, а как не надо! У творца земного один авторитет – Творец Всевышний, вручивший ему талант.

Но, не дай Бог, если художник использует Дар Божий – талант, – ради корысти! Страшная кара ждёт его – лишение таланта! Вместо таланта, остаётся у отступника только наработанное мастерство ремесленника! Как в повести Гоголя «Портрет», где художник Чертков… да что Чертков, – образ, созданный гением Гоголя! Вот тебе история живого, всем известного писателя Алексея Николаевича Толстого, который, обидевшись на эмиграцию, стал холопничать у НКВД, изнасиловав незаурядный талант. И родился от этого мерзкого насилия откровенно ублюдочный роман «Хлеб». И это после такого шедевра, как «Хождение по мукам»!?… Да как же теперь, после «Хлеба», сможет он закончить давно начатого «Петра»??? Жалко… Не паршивца писателя жалко, а талант его!

Жалко, что не будет третьей части «Пётра» и тех великолепных книг, которым уже не суждено родиться под пером этого, когда-то, гениального писателя! А сам-то писатель жив, здоров, получает ордена и из кормушки пролеткульта лакает французский коньяк, заедая икрой. И очень нравится Толстому то, что советская пропаганда возвела его в чин «графа», хотя за рубежом он даже не дворянин, потому что «байстрюк»! За почёт и сладкую жизнь, вылизывает этот ублюдок задницу Берии, восторгаясь Беломорканалом. Бывший честный человек, бывший талантливый русский писатель, стал жалким угодливым холуём, процветающим по-советски, то есть, по-свински: обжираясь деликатесами, упиваясь импортными винами на глазах крестьян, умирающих с голоду. Не пережил талант такое надругательство! Талант его погиб…

Так же погубил свой талант Александр Фадеев. Есть у него большой задел после «Разгрома», – великолепный, но не законченный романище «Последний из удэге». Но засосала писателя трясина почестей, парадной шумихи и когда возглавил Фадеев Союз писателей, став, заодно, сексотом НКВД, то сказал я на собрании русских художников и писателей в кафе «Максим»:

– Господа! «Поледний из удэге» – это последняя судорога гибнущего таланта. Фадеев – уже не творец, не увлечённый своим трудом писатель, а проститутка – политическая дешевка! Невозможно быть писателем и угодливым чиновником! Такое пышное раздвоение не для творца, а для дамской задницы! Если сексоту Фадееву, отправившему на расстрел сотни честных писателей, не хватит мужества самому застрелиться, то он сопьётся, как и скотина гебушная – Алексей Толстой… Живы будем – будем посмотреть: прав ли я? Ведь, иногда, кое у кого, совесть просыпается. Написал Маяковский: «И жизнь хороша, и жить хорошо!», и… застрелился! – перечеркнув этим поступком пролетарский пафос своего творчества. Не захотел он спиваться по тихому, как Гайдар и другие литературные подонки. Выстрелив в страдающее сердце смелого, оригинального поэта, отрёкся Маяковский этим выстрелом от верноподданнической шелухи в своём творчестве. А поэзия… его поэзия – ого! – будет ещё будоражить сердца романтиков!»

– Седой, я часто слышу, что писатели спиваются. А бывают писатели не пьющие?

– Бывают… но они такие скучные, что их не читают. Пьют писатели по чёрному, подстегивая, или пытаясь вернуть исчезающий талант. Хотя и не все… вот, Великий Пролетарский и начинал пить, и бросал пить, а всё одно – копЕц Горькому! Как писателю, так и человеку. Похоронили недавно его, как человека… а как писателя похоронили гораздо раньше. Умер писатель Горький в тот день, когда слабый человек Горький, став литсотрудником НКВД, со штатом холуёв и секретарей, поселился в самом роскошном московском особняке Рябушинского. Отныне он стал работать под диктовку палачей НКВД, создавая по их заказу людоедские шедевры под общим эпиграфом: «Если враг не сдаётся – его уничтожают!» Миллионы людей расстреляны без суда под этим лозунгом, потому что критерий «врага» определяется в СССР каждым подонком, для которого враг – талантливый, а то, просто, порядочный человек! И во что превратился талант Горького!?… Позорище!! «Великий пролетарский» стал писать свои благоглупости языком более убогим, чем у газетных холуёв! А вскоре и совсем потерял умение писать, даже на уровне школьных сочинений! Но, с дикой одержимостью, он писал и писал толстенные графоманские романы, романы без мыслей, без ярких слов и образов, писал убогим канцеляритом, не понимая: насколько они глупы, бездарны!! А госиздат продолжал печатать их огромными тиражами и платная свора критиков трубила хвалу гениальности Горького. На примере советских писателей можно понять: человек, получивший талант от Бога, должен быть сильным и храбрым, чтобы уберечь талант от мерзавцев, желающих использовать его в своих пакостных целях. Даже, если придётся погибнуть, как Маяковскому, Есенину…

Велико таинство вручения таланта Господом. Но механизм лишения таланта понятнее. Каждое произведение искусства воздействует не только на зрителей, или читателей, но преображает душу самого творца. Если совершенное произведение облагораживает, обогащает и возвышает душу своего создателя, то халтура и угодничество, оскверняя душу творца, убивают талант. Не живёт талант в загаженной душе! Потому-то «гений и злодейство НЕ совместимы!» Читатель может избавиться от дрянной книги, используя её в сортире и для растопочки, но писатель, как Пигмалион, обречен на вечное сожительство со своим творением и в душе, и в духе! И с тем, чем гордится, и с тем, чего стыдится. Представь Бога, который от Своего Духа бе-ережно драгоценный листик таланта оделяет и с радостной надеждою писателю вручает, а тот, подтеревшись Божиим Даром, приносит Богу такой перл, как: «Если враг не сдаётся» Каково Богу? На что Он часть Духа Своего, – потратил!?

Так что, Сашок, с талантом надо обращаться уважительно. Это – не твоя собственность. Талант даётся Богом взаймы, чтобы человек, преумножая и увеличивая этот Божественный дар, отдавал его Богу с большими процентами! Так говорится про таланты в притче Иисуса Христа от Матфея… Каждый талант – от Бога! Муза – не наложница, которую можно ставить в любую позу по настроению. Для художника Муза – госпожа! Богиня!! А богиней, как и Богом, торговать не рекомендуется. Не принесли счастья ни чечевичная похлёбка, ни тридцать серебряников. Если прозаик, потеряв талант, ещё что-то кропает, на уровне серого журналюги, за счёт наработанной писучей техники, то для поэта, вкусившего творческий восторг от обладания крылатым словом… для поэта потеря таланта – потеря всего! Потеря жизни!!

И трагедия Александра Блока после поэмы «Двенадцать»… Стоп машина! Малый назад! Здесь не просто, как у других… Ведь, поэма – лучшее из творений Блока! «Сегодня я гений!» – написал Блок в дневнике, после окончания поэмы. А её не поняли… никто не понял! Не доросли. По революционности поэма близка к Евангелию, где революционер Иисус Христос говорит:

«Думаете ли вы, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; Не мир пришел я принести, но меч; огонь пришел я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Мф. 10:34;12:51)

И так далее – о разделении людей на злаки и плевелы и очищения их в огне, как чистят золото… Диктовалась поэма «Двенадцать» ненавистью поэта к тупым, самодовольным буржуа, поклонникам жлобской религии «Золотого Тельца», и отвращением поэта ко всему свинскому укладу «русского капитализма». Эта ненависть привела Россию к очищению от буржуазного жлобства – к Октябрьскому перевороту.

Но после Октября эта поэма оказалась не уместна. Читающая Россия, отравленная нигилизмом, прогрессизмом и атеизмом, восприняла поэму, как угодливое прославление хулиганствующих анархистов. А тут ещё и агитпроп растиражировал фрагменты поэмы на плакатах и Блок предстал перед Россией автором убогих большевистских агиток: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!», «Шаг держи революционный! Близок враг неугомонный!», «Вперёд, вперёд, рабочий народ!»… И те дэ, и тэ пэ… Строчки, оторванные от текста гениальной поэмы, похабненько кривлялись на загаженных заборах голодных, замерзающих городов, как апофеоз пролеткультовского убожества. А под ними стояло имя великого поэта!!

Непонимание поэмы читателями и разочарование поэта во всех и всём, день за днём убивали веру поэта в свой гений и любовь к своей поэме. К комиссарам поэт не примкнул – претил ему их невежественный фанатизм. А самодовольная русская интеллигенция не доросла до понимания этой поэмы. Не во всём я согласен с Лениным, но под словами его: «Русская интеллигенция – СПЛОШНОЕ говно!» – подпишусь обеими руками! Такие, как Блок – редкие жемчужины в навозной куче российской интеллигенции. Далёкая от народа, упёртая рылом в нигилизм, не поняла и не приняла русская интеллигенция ни Новый Завет, ни революцию. А каким местом русские нигилисты и прогрессисты смогли бы понять Блока, зная о Христе только в лживой поповской интерпретации??!

Помолчал Седой, задумчиво перебирая шахматные фигурки. А когда заговорил, вроде, бы о другом:

– Каждый творец, должен помнить о том, что его талант «выше мнений света»! Ибо каждый талант – от Бога! Если бы понимали это Пушкин и Лермонтов, если бы плюнули они в похабное рыло «мнений света», от которого воняло поповщиной и охранкой! – если бы не шли на поводу у тупых великосветских подонков – сексотов охранки! Для того, чтобы, в угоду обществу, пойти на дуэль с подлецом, – ума не много надо. А для того, чтобы, отвергая мнения признанных авторитетов, каждый день всходить на Голгофу и проповедовать, сквозь плевки и ругань, глядя в упор на злобные тупые рыла верноподданных обывателей, уважающих не Бога, а общественной мнение, служащих не Богу, а попам и охранке – вот, для этого надо стать личностью! Личностью, мнение которой «выше мнений света». Как говорил Апостол Павел:

«Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди… судия же мне Господь» (1Кор. 4:3,4).

Или, как говорил один известный комик: «Плевал я на ваши мнения. У меня их и своих девать некуда!» Увы, поэт от Бога Александр Блок не поднялся «выше мнений света» – выше лакейского мнения русской интеллигенции. Ошельмованный, оставленный друзьями, Блок раскаялся в том, что написал «Двенадцать». А это – хуже самоубийства: лучше отказаться от жизни, как Маяковский, чем от того, что ты создал! Лучше уйти «в мир иной», чем предать своё творчество, устыдившись его! Устыдившись!! Когда Апостола Павла стыдили «порядочные люди» за то, что связался он с бродягами, учениками распятого преступника, он отвечал:

«По сей причине я и страдаю так; но не стыжусь. Ибо я знаю, в Кого уверовал» (2Тим. 1:12).

Устыдиться кого-либо, значит, предать, отречься! Когда Блок устыдился своей поэмы – в тот миг свершилось Ужасное: оскорблённая Муза покинула Поэта!! Исчез его поэтический дар!

Блок пытался реабилитировать своё творчество новыми стихами. Но! За три года, три кошмарных года!! – поэт не написал ни одного стихотворения! Неординарных мыслей, записаных в тетрадь, было – на несколько больших поэм! Но слово… слово перестало нетерпеливо проситься на бумагу! В тоскливом отчаянии проходили годы… три года каждый день с утра, на что-то ещё надеясь, поэт садился за работу, а вечером с яростью рвал бумагу исписанную рифмованной убогой жвачкой. Будто бы, вместо поэта, трудилась дюжина графоманов! Разорванные листы бумаги слоем покрывали пол в комнате, а Блок ходил из угла в угол, страдая бессонницей. Последние полгода в отчаянии, смотрел Блок на единственную написанную строку стихотворения: «Зачинайся, русский бред…», – чувствуя, как безумие поглощает разум. Он уже не рвал бумагу – он не писал. Врачи категорически запретили поэту писать. Он сидел за столом и… плакал. Блок хотел жить, но творить он хотел ещё больше! Он боролся с собой, с неврозами, с поглощающим разум безумием. Боролся, желая творить, боролся отчаянно, до самой смерти, пытаясь написать хотя бы одно… только бы одно!!! – стихотворение… и – умереть. И ни один врач не поставил диагноз: что за недуг разрушал тело и душу великого поэта? А это была тоска… смертная тоска по покинувшей его Музе!

Нельзя заниматься творчеством, не чувствуя каждый день уверенность в том, что ты – гений! Если ты творец, то каждое утро изволь вставать озабоченным мыслью: «Вставайте, граф, Вас ждут великие дела!», как это делал Экзюпери; потом весь день вкалывать, как ломовая лошадь, чтобы лечь спать радуясь, как Пушкин: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный!» Каждый творец должен быть уверен, что он о себе вправе сказать то же. Лев Толстой написал графоманам: «Если можешь не писать – пожалуйста, не пиши!».

Талант – дар от Бога. А Бог неистощим в творческом разнообразии. Поэтому каждый талант неповторим и каждый талантливый творец должен восхищаться своим талантом. И ТОЛЬКО СВОИМ! – ибо это подарок от Бога только ЕМУ! Не дай тебе Бог, хотя бы подумать, что твоя муза – старая, ленивая, глупая баба и хорошо бы поменять её на более шуструю девочку, как у удачливого коллеги… Муза, – женщина и такое она не простит!! Но творец должен не только любить свой талант и гордиться им, радуясь ему, а не завидуя, как Сальери, но, главное, творец должен трудиться, совершенствуя и умножая свой талант, как в притче Христа у Матфея. Не подражать другим и «умные советы» не слушать! Критики, не способные творить, но поучающие, как это надо делать, с учетом конъюнктуры, – подлейшая разновидность человеческая! Как сказано в Новом Завете:

«не сообразуйтесь с веком сим, а преобразуйтесь обновлением ума вашего»! (Рим. 12:2).

Возрастать надо своим умом и творить без оглядки на конъюнктуру и советы! Не пользоваться талантом для низменных целей, например, – для заработка. Талантливые творцы плохо кончали, если шли на компромиссы с критиками, или скотскими вкусами толпы и, чтобы заработать на таланте, втискивали свой оригинальный дар в прокрустово ложе запросов заказчика, как гоголевский Чертков. А откуда приходит к художнику талант, куда он исчезает? – за ответ на эти вопросы многие отдали бы всё и душу! Отгадка же в словах: «Талант – от Бога». А значит, талантливый художник творит не сам:

«потому что Бог производит в нас и хотение и действие по Своему благоволению». (Фил. 2:13).

Рукою человека творца, творит Творец Всевышний! Поэтому талантливое произведение искусства всегда интеллектуально выше своего создателя!

Творчество – это общение с Богом! Любимец Муз – Пушкин, удивляясь тому, что рождалось под его пером, восхищенный им же написанным, бегал по дому, восклицая в радостном недоумении: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Первым талантливость произведения видит его создатель и удивляется своему созданию! И правильно удивляется: если бы это не было чудом, то каждый, овладев необходимой для творчества техникой, создавал бы шедевры. Например: каждый школьник, научившийся грамотно писать, писал бы, как Пушкин. У двенадцатилетнего Лермонтова, уже обладавшего даром пророка, есть стихи о художнике, удивившемуся совершенству своей картины:

Страшная сила, отлучающая творца от его таланта, – самогипноз и самая подлая профессия – это критики, убившие не один, ещё не окрепший, талант! Талант творца не могут увидеть современники. Свинья – животное без шеи. Белинские подобны свиньям под дубом, которые не способны взглянуть вверх и увидеть совершенство на высоком для них уровне. Они видят искусство на уровне своего хрюкающего мировоззрения.

Сервантес, Бах, Моцарт… сколько гениев умерли в нищете и БЕЗВЕСТНОСТИ! При жизни их творения считались даже не посредственными, а бездарными! Никчемными!! Пушкин, прозябал в оскорбительной бедности: его язык считали убогим, непристойно вульгарным и продавцы книг не хотели продавать его книги. И в шутку корил Александр Сергеевич себя:

А сколько нищих художников, произведения которых ныне украшают самые знаменитые музеи и оцениваются миллионами долларов, рисовали свои шедевры для украшения стен сельских трактиров, чтобы этими «картинками», расплатиться за бобовую похлёбку?!

Будто бы, все их современники были слепы и не видели талантливость этих картин!? Да! – истинно, – слепы!! – потому, что талант принадлежит не настоящему, а будущему и талантливость произведения современникам не видна! Так Господь оберегает талантливого творца от суеты богатства стеной непонимания его творчества современниками. На таланте не зарабатывают, ТАЛАНТ – ТЯЖКИЙ КРЕСТ, который несут достойно! Но страшным бывает наказание тому, кто «зароет талант в землю», – откажется от Божественного дара, чтобы избежать труда и гонений, и этим порвёт связь настоящего с будущим! Ибо прозорливы слова Велемира Хлебникова: «Родина Творчества – Будущее»! Там, в другом времени, находится всё то, что характерно для таланта! Потому и не виден современникам талант. И рукоплещет толпа, во главе с критиками, только посредственностям потому, что они понятны и видны толпе. Но, Слава Богу, приходит время, и люди вдруг начинают видеть огромный талант творца, на могиле которого грустная эпитафия: «Ещё не известный, но уже покойный…».

Глава 5. Причастие

С утра до вечера пристаю я к Седому с вопросами. Седой охотно отвечает. Часто его ответы превращаются в интересные лекции, которые с интересом слушают все.

– Седой, а какое твоё произведение – самое-самое?

– Самым-самым у творцов бывает то, что они ещё не создали. То, что вынашивают в замыслах. Талантливый творец, сразу после первых восторгов, видит недостатки своего творения и хочет создать новое, ещё лучше. Не всегда для этого хватает всей жизни. Два чувства раздирают творца: отчаяние и надежда. Отчаяние – от понимания того, как неудачно то, что создал он вчера, и надежда на то, что завтра он создаст то, что вчера не получилось! «Благодарение Богу за то, что я желаю большего, чем могу достичь», написал Микельанджело в расцвете своего таланта…

Но вернусь к твоему вопросу. Был у меня интересный задел, – скульптурная группа: Христос с учениками. Назвал я её: «Первое Причастие». Тема не нова. Но те, кто брался за эту тему до меня, знали о Причастии от попов, не читавших Новый Завет. То есть, ничего не знали. Самое дурацкое решение этой темы выродил… Леонардо да Винчи. Почему дурацкое? А, быть может и гениальное, но никем не понятое, в том числе и мной! Ладно, давай по порядочку…

Любой художник, начиная работу, знает многое о персонажах будущей картины: их возраст, характер… о деталях их одежды, о месте, на котором их изображает. А Леонардо? Он облачил нищего Иисуса и учеников в ошеломительно дорогие, драгоценные пурпурные одежды! А у них, бродяг, бомжей были на плечах уныло серые хитоны, из небелёного холста, а то и просто милоти, то есть, куски ткани, которыми укрывались ночью, а днём защищались от холода (Мф. 5:40), (Евр. 11:37).

Иисус Христос был гораздо старше учеников, которым было, кроме Петра, не более восемнадцати лет. А Леонардо издевательски пририсовал юношам карикатурно седые бороды и лысины, проигнорировав не только их возраст, но и их характеры, и усадил всех по одну сторону стола, отчего картина превратилась в «Президиум отчётного партсобрания». Невозможно было более карикатурно изобразить Тайную Вечерю, подчеркнув при этом глупость и невежество заказчика – попов не знавших ни историю, ни Новый Завет, ни, даже, время Тайной Вечери: на картине комната, а за тремя её окнами не ночь, а жаркий полдень! А на картине изображена та минута, когда Иисус Христос сказал Иуде:

«что делаешь, делай скорее» (Ин. 13:27)

И Иуда,

«Он, приняв кусок, тотчас вышел; А БЫЛА НОЧЬ. Когда он вышел» (Ин. 13:30).

Быть может, в «Тайную вечерю» вложил гений свою презрительную насмешку не только к попам, но и к тупому дурачью, искусствоведам, которые до сих пускают слюни при виде этой картины, вместо того, чтобы взять Новый Завет и прочитать, что на Тайной Вечери НЕ БЫЛО СТОЛА – главной детали этой картины! И быть не могло!! Говорится в Евангелии, что была

«горница большая устланная», «И когда настал час, Он возлёг и двенадцать Апостолов с Ним». (Лк. 22:12,14)

Иисус Христос и ученики Его ЛЕЖАЛИ!! А это другая композиция! Вся картина – шиворот-навыворот! И я думаю, не мог быть Леонардо да Винчи таким невежеждой, чтобы допустить столько ошибок в одной картине! Ведь, в других своих творениях был он педантом! Значит, это откровенная насмешка над невежеством попов и глупостью прихожан, не читавших Новый Завет! Причём знал гениальный Леонардо, что все люди – свиньи и читать Новый Завет никогда не будут… А потому и не захотел гений изображать причастие, а публично насмеялся в картине над заказчиками. Нет на столе компонентов причастия: кувшина с вином и большого пресного хлеба от которого ученики ломали бы куски! Перед каждым – не тронутая пайка: диетическая булочка, головка чеснока и перчик… Что же это за юмор?

Конечно, расположить в комнате группу без стола не просто. Христос и ученики собрались не загорать или позировать, а общаться! Значит, это был тесный круг из фигур возлежащих попками кверху, а головами вовнутрь круга. На плоскости полотна такая группа не смотрится. А в скульптуре, в трёхмерном пространстве, группа видна со всех сторон, а круг – композиция самая удобная!

Я выбрал те яркие минуты вечери, когда большинство из учеников, приподнявшись, с интересом смотрели, на Иисуса Христа, как мыл Он ноги ученикам, обходя круг по внешней стороне и становясь на колени перед босыми, грязными ногами каждого возлежащего и читая по памяти дивные стихи Исаии:

«как прекрасны ноги, благовествующих мир, благовествующих благое!» (Рим. 10:15).

А после,

«Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то ВОЗЛЕГШИ ОПЯТЬ, сказал им: если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам ПРИМЕР, чтобы вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13:12–15).

По разному воспринимали ученики мытьё ног на причастии. В эскизах у меня был и тоненький, как травинка, юный Иоанн, не отрывающий влюблено восторженных глаз от Учителя; и хохочущий от холодной воды, грубоватый, экспансивно громкоголосый Иаков; и критично посматривающий на всё это скептик Фома Близнец; и хмурящийся от беспокойства за авторитет Иисуса, храбрый и бескомпромиссный Симон Канонит; и простодушный, растерявшийся Петр, радостно предложивший Иисусу помыть ему:

«не только ноги мои, но и руки и голову»! (Ин. 13:9).

А потом, дескать, всё остальное, что чешется… Одни ученики смущённо хмурились, другие хохотали над предложением Петра, но все послушно подставляли ноги для мытья, так как сказал Христос не одному Петру, а всем, в том числе и нам:

«если не умою тебя, НЕ БУДЕШЬ ИМЕТЬ ЧАСТИ со Мною» (Ин. 13:8).

До сих пор никто не понимает, что причастие «не имеет части», то есть, не действительно без мудрого обряда, символизирующего равенство всех перед Богом: «не будешь иметь части со Мною»! При-частие – обретение ЧАСТИ Духа Иисуса. Причастник становится частью Христа, соединяясь своим духом с Духом Христа, а, через Него, с Духом Божиим. Гнусную похабель церковного обряда причастия нельзя назвать даже пародией на причастие, ибо пародия, хоть чем-то, похожа подлинник. А церковное причастие – ПРОТИВОПОЛОЖНО обряду Христа. Иисус в обряде причастия уничижал Себя перед причастниками:

«если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу: ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13:14,15).

А если кто-то говорит, что это правило только для учеников Христа, значит, оно для нас, ибо

«сказал Иисус к уверовавшим в Него Иудеям: если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики» (Ин. 8:31).

А если вы верите попам, а не словам Иисуса Христа, если вы не «пребудете в слове» Его, то… то нахрена вам причастие? Так вот, священники, во время причастия, не только не моют ноги прихожанам, а, превозносясь, надменно тычут им в нос обслюнявленную руку для целования. А папа римский – ногу! А почему бы попу не подставлять для целования жирную попу?? Это было б истинно православное причастие к поповской жопе, на которую тысячу лет молится убогая Россия! Не может быть причастия в храме, хотя бы потому, что

«Всевышний НЕ В РУКОТВОРЕННЫХ ХРАМАХ ЖИВЕТ и не требует служения рук человеческих, хотя Он и не далеко от каждого из нас» (Деян. 7:48; 17:24,25,27).

«Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живёт в вас?» (1Кор. 3:16).

«Какая совместность храма Божия с идолами (иконами и пр. утварью)? Ибо вы храм Бога живого, как сказал Бог: вселюсь с них и буду ходить в них» «И буду вам Отцем, и вы будете моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель» (2Кор. 6:16,18).

«Ибо всё из Него, Им и к Нему» (Рим. 11:36).

И так далее, что удивительно согласуется с основным законом монотеистических религий:

«Единое Целое во всех существах пребывает, Непреходящее в преходящем. Бытие отдельных существ пребывает в Едином и от Него исходит» (Бхагавадгита).

Поэтому ХЛЕБОПРЕЛОМЛЕНИЕ – ЭТО СИМВОЛ ДЕЛЕНИЯ ЕДИНОГО НА МНОЖЕСТВО ДЛЯ ПРИОБЩЕНИЯ МНОЖЕСТВА К ЕДИНОМУ.

«Один хлеб, и одно тело; ибо все причащаемся от ОДНОГО хлеба» (Еф. 4:4; 1Кор10:17)

Каждый участник приЧАСТИя должен САМ, отломив кусок от общего хлеба, съесть его, вспоминая Иисуса, который дал людям возможность соединиться с Господом духом своим, человеческим:

«А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом» (1Кор. 6:17).

С маленькой буквы «дух», ибо он – человеческий!! И для напоминания об этом Христос дал обряд, который показал так:

«Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и возблагодарив преломил (отломил кусок) и сказал: «примите, ядите, сие есть тело Мое, за вас ломимое; сие творите в МОЕ ВОСПОМИНАНИЕ» (1Кор. 11:24,25)

И, передавая хлеб из рук в руки, отламывая куски от общего хлеба, ученики совершили первый обряд хлебопреломления. А похоже ли на это раздача сухариков или нарезанных кусочков чего-то, даже не похожего на пресный хлеб? А то, что хлеб надо ломать и есть ТОЛЬКО руками, видно из других текстов, например:

«преломив хлеб и вкусив, беседовал…» (Лк. 24:30);

«взяв хлеб и разломив, начал есть» (Деян. 20:11).

Так что, резать хлеб на причастии, тем более, раздавать его кусочками, как милостыню, – это кощунство!!

И, наконец-то, – вино – символ крови и души Иисуса. У лютеран вино разливают по рюмкам, как в трактире. А у католиков – обхохочешься: вино со смаком пьёт перед прихожанами священник, а прихожане смотрят на это поучительное зрелище, глотая слюнки и грустно похрустывая чипсами, ни с какого боку на хлеб не похожими! Запить им чипсы нечем: их вино – буль-буль-буль! – принял на грудь Его Святейшество! У православных вино капают с ложечки в рот, как какую-то гадость. Лучше уж не с ложки, а из пипетки… А Иисус Христос, показал обряд причастия так:

«взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: ПЕЙТЕ ИЗ НЕЁ ВСЕ»!! (Мф. 26:27)

Потому, что единая чаша, идущая по кругу, символизирует ЕДИНСТВО И РАВЕНСТВО ПРИЧАСТНИКОВ! И из чаши вино ПИТЬ надо и столько, сколько душа просит! Апостол Павел писал о причастии:

«…таким образом, пусть ЕСТ от хлеба сего и ПЬЁТ из чаши сей. Ибо, кто ест и пьёт недостойно, тот ест и пьёт осуждение себе, НЕ РАССУЖДАЯ о Теле Господнем» (1Кор. 11:29).

Не просто надо схрумкать чипсик и размазать по губам капельку вина из обслюнявленной ложечки, а неторопливо, с аппетитом есть хлеб и, глоток за глотком, тоже неторопливо, пить вино из общей чаши, беседуя, «рассуждая», об Иисусе Христе! Не один раз надобно пропустить по кругу общую чашу за беседой о Христе – это не разговор о погоде, а философский диспут! Это непоспешный интеллектуальный обряд, требующий времени и настроя души! Чтобы запрыгнуть на подножку идущего трамвая, надо разбежаться до скорости трамвая. Чтобы обрести ЧАСТЬ Христа, надо на причастии до боли почувствовать страдание тела и души Его!

«Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живёт во мне Христос» (Галл. 2:19),

говорил Апостол Павел, который «сораспялся» духовно! Надо, чтобы люди на причастии, возвысившись, хотя бы, до пятки Христа, содрогнулись в раскаянии от той несправедливости, которую свершили над Христом такие же люди, как они!

«Чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его» (Фил. 3:10).

Вот тогда человек, причастный к страданию Иисуса, не будет таким, какими были хохочущие при распятии Христа! И лучше совсем не причащаться, чем так, как причащаются в церквях, усталые, потея и злясь в очередях. Ибо сказано:

«Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню НЕДОСТОЙНО, виновен будет против Тела и Крови Господней. Оттого многие из вас немощны и больны, и не мало умирает»!! (1Кор. 11:27).

Так грозно предупреждает Библия тех, кто бездумно, легкомысленно относится к обряду причастия! К сожалению, ни одна из христианских конфессий до сих пор не может прочитать, тем более, понять книгу «Новый Завет Иисуса Христа». Вероятно, действует тот же эффект, как и при знакомстве людей с любым талантливым произведением: люди не способны увидеть главное – талантливость шедевра. Свиньи не способны поднять головы вверх.

«Они видя не видят, слыша не слышат и не разумеют» (Мф. 13:13)

Талантливость истинно талантливого произведения скрыта в будущем! Библия книга из будущего и преждевременна для людей с интеллектом на уровне животных.

Во все времена попы и жандармы были одной конторой. Каждый поп – жандармский сексот, написала Войнич в романе «Овод». И прихожане в ортодоксальных церквях традиционно допускаются к причастию только после исповеди, о которой нет ни слова в Библии! Исповедь – не покаяние, – это самодонос на себя, придуманный жандармами и осуществляемый попами! Большего глумления над памятью об Иисусе Христе, как причисление Его к сексотам гебни, придумать невозможно!

Из-за исповеди попы не выпускают из своих сексотных лап обряд причастия, хотя всем понятно, что этот обряд совершать «достойно» можно ТОЛЬКО В СЕМЬЕ или компании «ближних», то есть, людей близких по плоти и духу, которые охотно омоют ноги друг другу, не брезгуя, будут есть хлеб, ломая куски руками, радостно выпьют вино из одной чаши, беседуя непоспешно об отважном и мудром

«Человеке Иисусе Христе», «который тоже любил есть и пить вино» (Мф. 11:19)(Лк. 7:34).

Зачем собираться в стадо? Не ищите Иисуса Христа в толпе,

«Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20).

– говорил Иисус Христос. Чем меньше группа причащающихся, чем интимнее причастие, – тем лучше! Едва ли хочется быть Христу в замороченном фанатичном стаде «плевелов», часами бессмысленно потеющем и балдеющим! Уж очень похожи современные стада церковных посетителей на многотысячные толпы неблагодарных современников Иисуса, которые с жалобными воплями таскались за Ним по всей Иудее, жаждая чудес, исцелений, хлеба, рыбы… но не Слова Божия! Ибо про них сказано:

«они видя не видят, слыша не слышат, и не разумеют» (Мф. 13:13)

Иисус Христос исцелял слепых, глухих, хромых… Но дураков, которые «не разумеют», Он не лечил и не учил. «Без дураков жить было бы скучно» написал Лермонтов. Стадо «плевелов» не способно понять Слово Божие, поэтому оно так легко зомбируется попами! И та же толпа фанатиков, боготворивших попов, богатство и власть, по наущению попов и богачей, орала: «рас-пни Е-го!», радостно улюлюкала и хохотала при казни Иисуса. И все они были верующими в Бога. Но верили они не Богу, а попам! Так что, вряд ли, и ныне смотрит с симпатией Иисус Христос на толпы дуреющих в храмах зомби под заунывные поповские завывания. Такое стадо ничему не научишь. И единственное благо, которое дала советская власть русскому народу, это то, что закрыла она церкви в России. Справедливо наказаны лживые православные попы за многовековый обман людей. И тот, кто заново откроет в России церкви – рассадники мракобесия и безбожия, – тот совершит преступление не только перед русским народом, но перед Богом!

Каждый человек в России должен сделать выбор: либо он верит Богу и Слову Божьему, либо верит лживым попам. Каждый должен понимать, что отвергая Слово Божие, мы

«представляем Его (Бога) лживым, и Слова Его нет в нас» (1Ин. 1:10).

Каждый делает свой выбор между Богом и языческим православием. Компромиссов быть не может. Как говорил Иисус Христос:

«Но да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5:37).

К вечеру наш состав останавливается на товарной станции большого города, где его втискивают между другими составами. Паровоз исчезает и, похоже, надолго. По предположению Седого, это Молотов, по старинному – Пермь. Хрустя щебёнкой, шастают мимо нашего вагона прохожие, игнорирующие переходной мост и спрямляющие путь через тормозные площадки. Значит, охраняют товарную станцию не строго. Захватив сидорок, отправляюсь за продуктами. Выпрыгнув из вагона, ныряю под соседний состав. Преодолев несколько составов, выхожу к железнодорожному посёлку из дощатых двухэтажных бараков. Рядом с путями – какая-то мастерская, за высоким деревянным забором. Заглянув в щель, вижу на стене сарая пожарный щит с двумя ведрами. Нахожу проволоку, загибаю на конце крючок и прячу эту удочку до темноты. Разыскав в посёлке промтоварный киоск, набиваю карманы необходимой мелочью: ножницами, нитками, иголками, мылом, бритвой и узнаю, где продовольственный магазин. К мастерской возвращаюсь уже в темноте. Забравшись по забору на крышу сарая, выуживаю вёдра. Набрав на колонке воду, крадусь к нашему вагону. Никто меня не видел: не многочисленная охрана Сортировочной станции затерялась среди тысяч вагонов, платформ, цистерн…

Наутро у нас «Праздник Пуза»: отмена пайки! В посёлке Сортировочная, рядом со столовой, был только маленький магазинчик, который не отличался продуктовым изобилием. Поэтому праздничный завтрак получился из сочетаний того, что приобрел я в магазинчике и в столовой. Доставая бутылку водки, я комментирую:

– Вот, купил поллитру – для хорошего настроения…

Седой усмехается:

– Только в русском языке слово «поллитра» имеет статус подлежащего, потому что не нуждается в определении: а чего половина литра? А насчёт хорошего настроения, – это надо подумать: сколько для этого поллитр надобно?

– На Кубани размовляють: скильки хорилки нэ маэ, тильки ще пиллитры не хватае! – усмехается Тарас.

– На то у нас, в России, правило: нужна бутылка – покупай три, чтобы за второй не бегать! – изрекает Вася.

– А русский человек меру знает и лишнее сблюёт… – для возбуждения аппетита подбрасываю реплику и я.

Пиршество начинается. На первое – бутерброды с сырыми яйцами и колбасой. Сочетание сырых яиц с колбасой Вася называет «эротическим блюдом!». На второе – большой ком из столовских котлет, вперемешку с гарниром. Вася называет это блюдо – «грёзы поросёнка». Впрочем, «грёзы» съедаются за милую душу. Консервные банки «Килька в томате», или «Килькина братская могила», как говорит Вася, – мы оставляем на потом, а на третье сырую воду пьём с карамельками, потому что в магазине не было сахара. Вася, давно не видевший конфет, набрасывается на карамельки.

– Та не хрупай ты так!.. Хуч зубы пожалей! – урезонивает его Тарас.

– Дурная привычка у меня – грызть конфеты… за это мама ругала… – оправдывается Вася. И, чтобы отвлечь внимание от карамелек, спрашивает Седого: – А что говорил Эпикур насчёт привычек, а?

– Он сказал: «хорошие привычки продлевают жизнь, а плохие делают её приятной!» – с ходу цитирует Седой, лукаво улыбаясь и я догадываюсь, это – экспромт.

После завтрака я, перед всеми, гордо пересчитываю грони и аккуратно сложив их в добротный кожаный бумажник, приобретённый вчера, протягиваю Седому.

– Пусть финаги у тебя хранятся, а то я из-за них мандражу: вдруг железняки заметут с форсами? Сегодня же пойду шмотки покупать. Не в этих же госмундирах по Хохляндии гулять!

– Ух, ты-ы!.. Блин горелый! Не жалко тебе, Рыжик, на нас такие форсы расходовать? – подъелдыкивает Вася.

– У пчёлки жалко, – отвечаю я с важностью мецената, – было б жалко, не расходовал! Знаю, кому даю гальё и на что. Потому что вы – не хрен на блюде, как все совлюди. Не точкуете жить втихаря, ради вареников и борща! И хочу я быть не только попутчиком, а насовсем – с вами вместе!

– Ай да Сашка! Ай да Рыжик! Ты же ангел наш!! – растроганно восклицает Седой, обнимая меня. – Вот теперь-то знаю я, что российских ангелов набирает Господь из рыжих майданщиков! – улыбается Седой. – Не оставляет нас Бог в трудную минуту! И встреча с Саньком – не просто так – везение! В который раз убеждаюсь я в том, что в жизни, как в русской грамматике, исключений больше, чем правил! Обычно, везёт тому, кто сам везёт! «Ибо ищущий находит»! А тут – чудо! Мы, побегушники, избегающие встреч, находим не шпану просоветскую, а чесика! И этот чесик гуляет не в кодле, а сам на сам, да при таком капитале!! Это ещё плюс два чуда! А сколько раз Санька вокруг состава кружил? Ну, настырный ангел!!

Обещаю я тебе, наш рыжий ангел, как перед Богом обещаю, что каждый из нас жизни не пожалеет, чтобы не было в России сирот с горьким клеймом «чес»! Пригодятся наши военные способности, если отвергла Страна Советская наши мирные таланты. Господь всё видит! Поживём так, чтобы не было скучно Богу на нас посмотреть! Не только на Западной Украине ждут войну, чтобы рассчитаться с чекистами за страдания народа! То, что будет, когда начнётся война, – я тоже знаю, хотя бы потому, что Публия Овидия читал, который до нашей эры написал: «Я знаю прошлое, поэтому мне ведомо будущее». И в будущее России я смотрю уверенно: знаю, что полный пипец для неё не за горами! Но каким бы ни было будущее, а я отсюда не уеду! Хватит искать на чужбине счастье, потерянное в России, подобно персонажу анекдота, который, потеряв шапку в тёмном переулке, ищет её на площади под фонарём, где светлее! Здесь моя родина и счастье своё буду искать здесь!

И ещё хочу я сказать, Сашок… не дал Господь мне счастье иметь детей… так хочу быть тебе отцом! Как ты на это будешь посмотреть? Ну-ну-ну… вот и ладушки! А коль живы твои родители, так ещё один отец не помешает – пригодится в трудное время. А времена предстоят не просто трудные, а страшные. Но в Париж мы, если живы будем, всё равно, поедем! Все вместе!! Но!!! – чур-чура – только в гости, к моим друзьям французикам! Лягушатинку пробовать!

– Ну, Сашко, колы ты вже двух батькив маешь, то приймай ще третього – Тараса Бульбу! – усмехается Тарас и, стиснув меня в широких ладонях так, что дух замирает, легко над головой поднимает. – Ты да я – обое казакы. Живы будем – на Кубань возвернёмся. А Кубань – це не яка задрипа Хранция с затрюханным ПарижОм, де лягух снИдают! Звидкиля добрый чоловик драпаеть аж до российского кичмана, шоб российску лагерну баланду швыркать!

И не усмехается Тарас, а улыбается! Улыбается!! Радостно, широко, по-доброму!!! А я, возвращенный на пол, чтобы скрыть слёзы, обнимаю Тараса, вжимаясь лицом ему в подмышку. И стою, замерев от забытого чувства: от счастья. Как Монте-Кристо;

«Только теперь он начинал верить своему счастью».

Через четыре дня наш вагон, уже в другом составе, отправляется дальше. Много нужных покупок сделал я за это время.

Глава 6. Душа и дух

«Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа» написал Пушкин. Услышав это от Седого, от души пожалел я озорного, остроумного Пушкина, интеллект которого изнывал от безумолчной болтовни жены, свояченниц и куртуазно пустословных гостей. Не везло Пушкину с человеческим общением, раз, написав такие горькие слова, рвался он из худосочно мертвящей петербургской скуки к содержательной, полнлкровной деревенской жизни! Хотя бы потому, что в деревне меньше мешали общению Пушкина с самым интересным для него человеком – самим собой. Как говорит Седой:

– Интеллектуалу скучно там, где ему не дают скучать! Где трудно реализовать Слова Божьи:

«Вникай в себя и в учение, занимайся сим постоянно» (1Тим. 4:16).

А попал бы Пушкин в наш вагон!? На всю оставшуюся жизнь хватило бы ему интересных мыслей! Какие мудрые стихи писал бы он, поговорив с Седым!?

Парочка шестидневок промелькнула в играх и беседах. По два часа в день, под руководством Седого, я и Вася занимаемся аутотренингом, медитацией и гимнастикой с диковинным названием: «йога». Тарас к йоге, относится с юморком, и, поглядывая на наши экзотические позы, отпускает шуточки, насчёт «лядащей химнастики». Сам он, пару раз в день, делает гимнастические разминочки, используя для нагрузки ящики с железяками. Я и Вася благоговейно отсчитываем Тарасу количество его приседаний под грузом тяжелых ящиков и с завистью следим, как перекатываются под кожей Тараса твёрдые бугры мышц. Но авторитет Седого непоколебим и, благоговейно ощупав атлетическую мускулатуру Тараса, мы, несмотря на ноющие сухожилия и связки, замираем в причудливых «асанах» йоги. Да и Тарас запрещает поднимать нам тяжелые ящики:

– Ще надсадитесь… Та нэ слухайте мои балачки! – це ж я шуткую… Слухайте Седого – вин бильше разумиет в делах циих!

Столько же времени уделяем мы шахматно шашечным турнирам. Самый сильный шахматист, среди нас, – разрядник Вася, который когда-то отстаивал честь родной Лебедяни на шахматной олимпиаде в городе Ельце. Тарас, среди нас, занял первое место по шашкам, а поиграв несколько дней в шахматы, стал, иногда, выигрывать и у Седого, чуть-чуть не завоевав второе место, после Васи. А я прочно удерживаю последние места по шашкам и по шахматам. Зато, я не только чемпион в любой карточной игре, но и непревзойденный авторитет по фокусам на картах, которые вызывают неподдельное удивление у Седого и Тараса и зависть у Васи, который обещает научить меня играть в шахматы лучше, чем сам играет, если я открою свои секреты. А интересных рассказов я наслушался за эти дни столько, сколько не слышал за всю жизнь!

Рассказывает Седой о русском искусстве, произведения которого партверхушка СССР задёшево, как всё наворованное, продаёт за границу через криминальных посредников, таких, как перекупщик Хаммер – подельник министра культуры СССР. В Париже о распродаже русских музеев пишут в газетах и журналах, с фотографиями вывезенных Хаммером из СССР произведений искусства. Но советских владык это не смущает, ведь, продают они собственные трофеи, завоёванные вместе с Россией!

По определению Ленина это «экспроприация экспроприированного». Сегодня вся Россия – трофей банды Сталина! Смогли бы, – продали оптом в Африку всех крестьян, на корм людоедам, да нет покупателя на столь хилый товар. Брось тощего, голодного русского крестьянина в суп, – он там картошку слопает, а сам не сварится, – его в России в семи щелоках уже выварили!

Однажды, отвечая на вопрос Тараса: «Так як же ж ты – добрый парубок, не найшов гарну жинку у цей Хранции?» – Седой приоткрыл тайну своей любви в Париже, предметом которой была поэтесса Нина Бурова. Как все талантливые люди, была Нина талантлива многосторонне и познакомился с ней флотский офицер Гриневский, (ныне зек побегушник Седой), на отделении скульптуры в Сорбонне. Имя её слышал Гриневский не раз до знакомства, но не как имя поэтессы, а как героини гражданской войны, русской Жанны д, Арк.

Когда заходил разговор о Корнилове, Дроздовском, тут же вспоминали имя кубанской казачки Нины Буровой, дважды поднимавшей восстания казаков на Кубани. Юная казачка успела совершить в своей жизни столько подвигов, проявила столько находчивости и храбрости, что хватило бы этого на дюжину отважных офицеров. Без промаха стреляя с коня на скаку, с детства владея шашкой, Нина Бурова не раз увлекала за собой казачьи сотни в отчаянные атаки на чоновцев, выводя восставших казаков из окружений.

Не один полк Частей Особого Назначения – «ЧОН» – предтечей будущих чекистов, – направленный на расправу с восставшими казаками, заманивался под пулемётный огнь, а потом, атакой из засады, был «порубан в капусту»! Только после тяжелого ранения, в беспамятстве, увезли Нину Бурову с родной кубанской земли в постылую эмиграцию.

И покатились годы богемной жизни на чужбине. Зарубцевало тело молодое рану под сердцем, да и забыло о ней. Но нет-нет, будто гривой игривого жеребца по лицу, – ка-ак хлестанёт по сердцу смертная тоска! – хлестанёт памятью о запахах ковыльной южно-российской степи и горячего конского пота… да память о ветре – о дух захватывающем ветре лихой кавалерийской атаки! И зачастит тревожно сердце, когда громыхнёт в памяти дробный раскат гулкого грома казачьей лавы, летящей в кавалерийскую атаку! – и, невольно, потянется, рука к бедру, чтобы ощутить жутковатый восторг от чувства смертоносности острой шашки в лихом замахе… и полыхнёт азартным жаром в крови страстный порыв: успеть доскакать, дотянуться и… рубануть острой, как бритва, казачьей шашкой по ненавистной будёновке чоновца!

В том же яростном порыве – порыве атакующей казачьей конницы, – рождались трагичные скульптуры Нины Буровой, скульптуры чуждые, непонятные французским буржуа – основным заказчикам и покупателям скульптур. Воспитанные на утончённом фимиаме искусств, иллюстрирующих библейские сюжеты, тонкие ценители эллинской эротики, благопристойные буржуа, вздрагивали, как от удара электрическим током, увидев застывший в гипсе, вихрь сабельной схватки и лица искаженные ненавистью и яростной жаждой смерти врага, такой лютой жаждой мести, за утоление которой и собственной жизни не жалко!

Талант – не расстёгнутая ширинка – не каждый его сразу видит. Не находили страстные работы Нины Буровой отклика в устричных душонках буржуа, не понимавших чувства ярости и боли, душонках заплывающих голубеньким жирком прохладного равнодушия. Не пользовались успехом её работы у склеротичных сексуальных бодрячков, падких на прелестные округлости попочек муз и граций, закруглённых по холодным классическим образцам античной эротики.

Не ублажала Нина Бурова души французских снобов, подражаниями эталонной красоте скульптур Микельанджело, очарование которых воплощено в идеальной законченности форм, замороженных в зябком глянце мрамора. Мотыльково восторженным французским эстетам не понятен был внутренний взрыв чувств в скульптурах Нины, где пламя страстей раскрывается не столько в декоративности жестов и внешних форм, сколько рвётся из глубины скульптур, подобно сокрушительной энергии, спрессованной в тротиловых зарядах.

Да и сама грубо шершавая фактура российских страстей, так не похожая на отполированные традициями эталоны чувств, освященных мастерами Возрождения, отпугивала робких французских эстетов. Не могли они понять талантливость работ Нины Буровой, в которых замерли мгновения эмоциональных взрывов самых сильных из чувств человеческих: страха и ненависти! Чувств, из которых состоит душа России.

Долго, замысловато вели Гриневского и Нину от Новороссийска до Парижа пути-дороги эмиграции, чтобы в тот же день, час и минуту подвести к двери аудитории в Сорбонне.

– Здравствуйте, земляк! – сказала Нина по-русски. И улыбнулась.

– А… а как вы узнали?… простите!.. здравствуйте!.. добрый день!!.. что я – русский? – смешался от смущения Гриневский, забыв открыть дверь женщине.

– Французы не смотрят на женщину так испуганно… И не держатся так долго за дверную ручку! – рассмеялась Нина.

С этой минуты начался отсчёт минут, дней и месяцев неразделённой и мучительной любви Гриневского. Полюбил Гриневский сразу, не зная: кто она, – та женщина при виде которой у него перехватило дыхание, отключилось сознание, оставив беспомощное неуклюжее тело стоять, ухватившись за дверную ручку с идиотской улыбкой на физиономии. Но чем больше Гриневский узнавал о Нине, об её удивительной судьбе, тем большее отчаяние испытывал он, понимая безнадёжность своей любви. И тем более страстно продолжал любить её, не рассчитывая на взаимность.

Мучительно ревновал Гриневский Нину к её друзьям – офицерам, воевавшим на юге России. И к корниловцам, и к деникинцам, но больше к дроздовцам, которыми восхищалась Нина из-за их беспримерного похода через всю Украину, занятую красными. И не к западной границе, к союзникам, а в самое пекло гражданской войны – на Кубань, к Деникину! В обществе офицеров – героев гражданской, – у Нины, кроме искусства, были и другие темы для горячих споров. Были общие воспоминания о Кубани, о путях дорогах войны, романсы под гитару…

А у него?? Гриневскому казалось, что Нина должна презирать его за то, что он не воевал, изменив долгу российского офицера, хотя не только Нина, но и никто из его друзей не укорял его, считая, что гражданская война на то и гражданская, чтобы каждый распорядился своей судьбой так, как ему подскажет гражданский долг. А если не уверен ты в своей гражданской правоте, – стоит ли убивать земляков с кем-то за компанию!? И если человек в гражданской войне выбрал, вместо пулемёта, резец скульптора, значит, для него это правильный выбор: честь и хвала тому, кто вместо смертоносной пулемётной очереди подарит миру шедевр русской культуры о которой поэтесса Нина Бурова писала:

Никто не знал, что было на душе Гриневского. Казалось всем, что у него с Ниной дружеские отношения, хотя чувствовал он, что относится к нему Нина гораздо серьёзнее, чем к доброму приятелю однокурснику. В отличие от работ Нины, работы Гриневского пользовались успехом. На последнем курсе Сорбонны имел он хорошо оплаченные заказы по реставрации скульптур и изготовлению копий.

Ободрив себя афоризмом Козьмы Пруткова: «И в тупых головах любовь нередко преострые выдумки рождает», – Гриневский, тайком от Нины, через посредников стал скупать наиболее талантливые её работы, чтобы устроить выставку. Он был уверен, что работы Нины Буровой будут поняты и объективно оценены тогда, когда будут выставлены все вместе, дополняя друг друга.

Но, узнав о приглашении в Россию, Гриневский бросил все дела, уплатил неустойки и препоручил организацию выставки работ Нины Буровой своему другу, известному парижскому скульптору, оставив его душеприказчиком по завещанию своей мастерской Нине Буровой.

Рассказ о своей любви закончил Седой словами:

– Козьма Прутков изрек: «От горечи на сердце помогает касторка!» Вернувшись в СССР, убедился я, что совковая жизнь действует крепче! Ошеломило меня не коварство НКВД, о котором был наслышан я в Париже, как об учреждении, созданном из злобных садистов и мерзавцев. Потрясло меня то, что русский народ превратился в безмозглое, трусливое стадо подопытных скотов, над которыми теперь можно делать любые безнравственно жестокие социальные эксперименты! Скотов, а не рабов, потому что рабам не чужды душевная боль, сострадание, любовь и ненависть. А русский народ превратился в равнодушных домашних животных, кротко терпящих издевательства своры подонков, захвативших власть! Ведь, к народу вернулся я! И оказалось, «нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Зато сесть в одну и ту же лужу можно много раз. И понял я, что попал не туда, – не в ту Россию. Убедился в правоте Нины и друзей, которые говорили, что вернутся они на Родину, но с оружием в руках, и будут из «народной биомассы» лепить русских людей! Понял я, что насловоблудил Чехов фразочкой: «красота спасёт мир». Не спасёт мир красота! Пока она будет спасать мир, уроды мир изуродуют, переделав его, по уродским понятиям о красоте! Для спасения культуры оружие нужней пера и кисти! Даже, если пуля – дура, а штык… совсем идиот.

Замолчал Седой, расставив точки над ё-маё о своей любви, оставшейся в Париже – в далёком, прекрасном мире. И мы молчим, каждый про своё. Но дотошный Вася, тут как тут, с ревнивым вопросом:

– Седой, извини, не обижайся… ты – красавЕц-мужик… умный, храбрый… каждый хочет быть таким. А в чём красота Нины Буровой? Не как художницы, а как женщины, в общем-то, ну… бабы как бабы? Говорят, все они одинаково устроены.

Усмехается Седой. Отвечает не понятно. А мы не переспрашиваем: темочка деликатная.

– Ты, Вася, Новый Завет не читал и не знаешь, что есть на свете любовь. Материалисты долдонят, что любовь, продукт инстинкта размножения. Для животных и большей части общества, состоящего из «плевелов», – это верно. Но у избранных людей дух соединен с Духом Божиим,

«А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом»!! (1Кор. 6:17).

Эти люди – духовная часть Бога – тоже боги. Не каждый удостаивается звания бога, – нужен для этого нравственный духовный потенциал. Не каждому дано и чувство любви. Большая часть людей, я назову их по библейски – ПЛЕВЕЛАМИ или, на языке науки, – биороботами, не способна на то. Дух плевел не может соединяться с Духом Божиим. Почему? – это отдельный разговор. Апостол Павел давал чёткие определения. Он назвал биороботов людьми, но не духовными, а душевными.

«Есть тело душевное, есть тело и духовное» (1Кор. 15:44),

«Рожденное от плоти есть плоть, а Рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3:6), но

«Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии» (Рим. 8:14).

Так как душевный человек – не сын Божий, то

«Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия». (1Кор. 2:14).

И Иуда Иаковлев, ученик Христа, пророчествовал:

«в последнее время появятся ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям. Это люди душевные не имеющие духа» (Иуд. 18,19),

но допустил неточность: душевные люди тоже имеют дух, только дух у них без контакта с Духом Божиим! А потому Иисус Христос называл таких людей «мёртвыми», хотя и

«живущими на земле, имена которых не вписаны в Книгу Жизни» (От. 13:8).

То есть, они изначально рождены «плевелами», то есть, сорняками. Ибо

«Рождённое от плоти есть плоть» (Ин. 3:6).

И есть строки в Евангелии про них:

«Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:22).

Потому что за Иисусом «мёртвые» духом не пойдут. Им это ни к чему. Они живут по своей програме:, комфорт, секс, деньги и, желательно, ещё слава.

– А зачем Богу надо, чтобы между духовными или живыми путались какие- то душевные – мертвяки ходячие? – удивляюсь я. – На фиг Богу морока ещё и с этими… сорняками!

– Не Богу, а людям нужна эта морока! Для духовного роста необходима борьба! С поповской ложью! С искушениями богатством, славой! Борьба не на жизнь, а насмерть!

«Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12).

Как ни парадоксально, но много тысяч лет назад человеческие беды понимали гораздо лучше, чем за тысячу лет до Христа, во времена царя Соломона, когда уже появились паразитирующие на Слове Божием попы, загадившие и запутавшие Слово Божие так, что во главе угла оказался не разум человека, а грехи его! И на вопрос: «За что Бог наказывает людей?», – попы отвечают, алчно потирая руки: «А за грехи! Дай деньги! – прощу грехи! Деньги скорей давай, прощу и первородный – тоже!» За невежество попов, за алчность их, а, главное, за то что, навязывая людям ложный путь, уводят попы людей от Бога, за всё это ненавидел попов Иисус Христос, отлучённый попами от церкви. Нет в мире ничего лишнего. И лукавые попы не бесполезны, они нужны для отсева тех, кто верит не Богу, а в Бога, ибо

«и бесы веруют и трепещут» (Иак. 2:19).

То есть, веруют люди «душевные», как и бесы, в Бога. Верят они попам, вместо того, чтобы верить Богу и читать в Новом Завете:

«не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12:2).

Не способны они выполнять заповедь:

«вникай в себя и в учение, занимайся сим постоянно» (1Тим. 4:16),

потому что в духе их нет контакта с Духом! К Богу можно придти путём общения с Ним через Слово Божие. И очень много на пути к Богу ловушек из которых самая мерзкая и коварная – попы. Я сейчас вспомнил цитату из глубины веков, от одного из самых первых пророков, ещё времён Моисея, – женщины Иудифь:

«возблагодарим Господа Бога нашего, который испытует нас, как и отцов наших… как их искушал Он не для истязания сердца их, так и вам не мстит, а только для вразумления наказывает Господь приближающихся к Нему»! (Иудифь 8:25)

Пока попы не встали алчной стенкой между людьми и Богом – люди быстро приближались к Богу, не будучи душевно подготовлены и духовно совершенны для общения с Ним!! Тогда и поставил Искуситель на пути к Богу препятствия: попов и плевелы, которые уводили бы от Бога людей, не имеющих ни своего разума, ни откровений из Духа. Тех, которые живут чужим разумом, преклоняясь перед «авторитетами мира сего», а не перед Словом Божиим. И много трудностей для человека создал Бог, предупредив Адама:

«проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от неё во все дни жизни твоей; тернии и волчцы произрастит она тебе» «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:17–19).

Иисус Христос, понимая необходимость людей-сорняков и их мимикрию, в притче «О плевелах» сказал:

«Чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы; оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы Я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их; а пшеницу уберите в житницу мою» (Мф. 13:25).

Плевелы в природе нужны для повышения жизнестойкости полезных злаков. Попы и плевелы нужны для для создания трудностей на пути к Богу. Ведь, СРЕДИ ПРАВЕДНИКОВ ВСЕ НЕИЗБЕЖНО СТАНУТ ПРАВЕДНЫ! А Богу нужны те стойкие полезные злаки, которые вырастут среди плевелов, злаки, которых не заглушают плевелы! Богу нужны те, кто пройдя через искушения, останется праведен! Биороботы, созданные дьяволом, отличаются от людей, тем, что они «не записанные в книгу жизни». Они учатся, работают, женятся, рожают детей, посещают церковь и живут по четкой программе: деньги, карьера, слава! И программка эта у биороботов работает без сбоев, так как на души их не может повлиять Дух Божий.

«Бог производит и хотение и действие по Своему благоволению» (Фил. 2:13).

Но чувствуют это только те, чей дух в Духе Божьем!

Биороботы, без помех от Духа Божьего, в виде сомнений и совести, преуспевают в обществе, занимая высокие административные, военные и церковные должности, окружая себя такими же энергичными и исполнительными плевелами, не ведающими сомнений при свершении любой подлянки. И в искусстве подвизаются плевелы, создавая посредственные, зато конъюнктурные произведения, которые пользуются успехом и потому, что созвучны убогим душевным программкам многочисленных плевел, и потому, что плевелы занимают авторитетные посты в искусстве. Биороботы пользуются успехом у женщин, которым нравятся деловые, преуспевающие мужчины, знающие, что им надо. И женщины от плевел рожают новые плевелы, «не записанные в книгу жизни», которых на земле развелось гораздо больше, чем людей духовных.

Человека духовного от душевного отличает не только Бог, но и талантливые художники и писатели, имеющие контакт с Духом Божиим. Пабло Пикассо часто говорил, что «Среди людей гораздо больше копий, чем оригиналов»! Все бесчеловечные учреждения, в том числе НКВД, укомплектованы ТОЛЬКО биороботами (копиями людей). И не осталось бы на земле людей духовных, если бы агрессивные плевелы, борясь за место под солнцем, не уничтожали бы друг друга. И в НКВД и в Партии идёт непрерывная борьба. По закону отбора, плевелы становятся всё более агрессивными и жестокими. И если среди биороботов окажется человек духовный, добрый, совестливый, биороботы, инстинктивно чувствуя «чужака», уничтожают его…

Я вздохнул, вспомнив про Колобка.

– Биороботам недоступны талант и любовь, потому что их духу не дотянуться до Духа Божьего. И женщина, если она сама не биоробот, не чувствуя духовной близости с супругом, вскоре чувствует отвращение к заботливому и внешне красивому преуспевающему биороботу. Когда-нибудь ты прочитаешь и «Крейцарову сонату», и «Анну Каренину». И поймёшь то, что я сказал. Дай Бог, чтобы до женитьбы научился ты отличать женщин духовных от душевных. Вероятно, в прошлые годы, людей духовных было гораздо больше, чем душевных, раз верили в опровергнутую ныне истину: «браки свершаются на небесах». Ибо любовь – это союз не по подобию тел или душ, а духовный! А потому поймите, молодые люди: любимый человек всегда самый красивый. Не за красоту любят, а видят любимого человека красивым, потому что… любят! То есть, любящий сам для себя создаёт в Духе Божьем предмет любви красивым! Ведь, тело – от родителя, душа – от учителя, а, вот, дух… дух от Бога!

Любящий человек, дух которого Богом одарен любовью, видит сквозь плоть любимого человека, его прекрасный дух, соединённый, как и его дух, с Духом Божиим! Нет-нет, Вася! Не путай Божий дар с яичницей! Душа и дух – разные интеллекты и думают, и чувствуют они по разному! Часто бывают они антагонисты! О противоречии меж душой и духом писал, обуреваемый страстями, бунтарь Апостол Павел:

«не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. 7:15,19).

Душа (сознание) стремится обеспечить комфорт и максимум удовольствий для себя и тела, а дух, по призыву из Духа Божьего, тихо уговаривает душу «взять крест свой» на пути к Богу. Противоречиво триединство в человеке, поступками которого руководит душа. Она оправдывает поступки человека, отмахиваясь от страданий духа, то есть – совести. Приоритет души над велением духа – это и есть свобода воли, данная от Бога. А иначе, человек был бы подобен кукле, которой управляет Бог.

Это триединство объясняет многие странности во взаимоотношении людей. И не мотивированную неприязнь единомышленников, и симпатии людей не соответствующих друг другу ни по душевным данным, ни по физическим. Симпатии людей с различными интеллектами! Не спроста говорят: «Любовь зла, полюбишь козла!». А как объяснить вещие сны или таинственную духовную связь между разными людьми, особенно, между матерями и их детьми, как не духовным контактом через Дух Божий? Учёные придумали дурацкое словечко: «телепатия», – и считают, что всё объяснили! А попы «заблудились в двух соснах», то есть, в двух словах: «душа» и «дух».

Душа человека бывает так себе… с душком. Но дух!.. тем более, если он в Духе Божием! – тут уж качество на высоте и с гарантией. Душа и тело – две части плоти, причём душа – часть пакостная. А всё прекрасное, вечное в человеке – в духе его! Но не может человек заглянуть в дух свой, ибо

«кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нём?» (1Кор. 2:11).

Иисус Христос через Дух Святой создал связь души и Духа Божьего для людей «духовных» у которых дух может соедитяться с Духом Божиим. Так получился контакт души и Бога. Иисус

«разрушивший стоявшую посреди преграду», (меж душой и духом), «дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нём» (Еф. 2:14,15)

Подвиг Иисуса Христа на кресте не в том, что Он «страдал за грехи наши», как говорят попы, а в том, что он «посредством креста» уничтожил преграду и вражду между духом и душою человеческой! Для Себя – в Самом Себе, и для людей «духовных». Когда смерть освободит дух от трёхмерной плоти, до обретения четырёхмерной, дух находится в преисподней, как бабочка в куколке. В духе хранится программа восстановления тела нашего в более совершенном виде, пока Бог

«уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его» (Фил. 3:21).

Я не хочу погружаться в интересный разговор о многомерности пространств, о которых пишется в Библии. Мы, ведь, говорим о любви!? Не так ли? Так вот. Тот, кто полюбил женскую плоть, – приятную утеху для мужской плоти, то есть: душонку ушленькую и попочку кругленькую, – тот имеет крупный шанс в любви разочароваться. Хотя бы потому, что душа и тело – ой, как недолговечны! Прежде чем один раз состарятся, они сто раз изменятся, и, каждый раз, не в лучшую сторону: возраст, болезни, привыкание! Но всегда чист, всегда юн и прекрасен дух человека! А потому, истинная любовь обращена не к плоти любимого, а к духу его! Любовь духовна!!

Есть такая милая сказочка про духовность любви. Жила-была девушка добрая, но не красивая. А любящая её мама, считала дочку красавицей. Волшебница дала девушке два желания и девушка превратила себя в красавицу. Знакомые не узнавали в красавице прежнюю дурнушку и все мужчины влюблялись в её очаровательную плоть! Только любящая мама не заметила в дочке перемену! Она и раньше видела в ней красавицу! Полюбил девушку хороший парень, но увидел вереницу знатных, настырных её поклонников и решил, что он, – бедный, не знатный, – не пара ей. И ушел. А она, поняв, что причина разлуки – её красота, – возненавидела свою красоту, захотела стать прежней дурнушкой! И исполнилось её второе желание. Все удивлялись: куда исчезла красавица? А мама опя-ять не заметила перемены! И тот парень, который её любил, встретив её, увидел прежнюю красавицу, потому, что любил не переменчивую плоть, а вечный, неизменно прекрасный дух её! Вот, что такое любовь на духовном уровне! Ну, и как? – всё понятно?

Ласково легла на душу сказочка. Подумать бы над нею, да дотошный Вася мешает:

– Седой! И почему я такой бестолковый? Ведь все религии стоит на бессмертии души! А про дух если говорят, то про какой-то Дух Святой. Так бессмертна душа, или как?

Почесал переносицу Седой, вздохнул.

– Удивительна прозорливость авторов Библии, которые задолго до Иисуса Христа подробно написали о душе и духе. Душа неразрывна с телом, которым она управляет и всё вместе это называется плотью,

«потому что душа тела в крови» (Лев. 17:11).

Поэтому душа смертна, как и тело. Душа – это знания, чувства, желания и мысли… всё, что меняется не только от учёбы и воспитания, но и по десять раз на дню! Любые переживания, меняют состав и давление крови! Например, объяснение в любви или испуг и, – нате: адреналинчик – тут как тут! – сердцебиение – тук-тук-тук! – бледность или румянец – тут же, вмиг! – и давление крови – прыг-прыг! Все эмоции души, – в крови! Управлять душой – дело не хитрое: заглотнул полбутылки хорошего вина, съел вкусный ужин, женщину за мягенькое потискал и! – брызжет человек оптимизмом! А если у него кишечник расстроен, зубная боль к ночи пришла, а женщина на всю ночь куда-то ушла, то мрачен человек и сварлив: вот он – законченный пессимист! Душа, зависящая от состояния кишечника, – субстанция весьма прозаичная, а для идиотов, воспевающих душу, она весьма лиричная. Особенно, один из её органов – самый болезненный – сердце. Так вот, бессмертна не душа, бессмертен дух человеческий! О бессмертии души говорят лукавые попы, да невежды, которые не читают Новый Завет. А попы… они – хитрю-ющие сребролюбцы! Умышленно искажают Слово Божие, чтобы облапошить прихожан, «спасая их грешные души»! А спасать от смерти этот паршивенький забывальник – бестолковую душу – так же глупо, как беспокоиться о бессмертии сухого мозоля! Бессмертие души и плоти – это поповский идиотизм!

В средние века попы несколько столетий прятали от людей Новый Завет. И придумывали наивные сказочки про «Святой Грааль» и «Философский камень», которые, якобы, могли дать вечную жизнь плоти человеческой. И поверили люди в эту дурь. Склонные к приключениям, садились на коней и скакали за тридевять земель за Граалем, а склонные к науке, законопачивали себя в подвалах, создавая Философский камень бессмертия.

Знают попы, что большинство людей равнодушны к тем знаниям, на которых не заработаешь. Некогда людям читать Новый Завет и тратить время на размышления! «Время – деньги». Верят люди во всемогущество денег и в то, что можно купить местечко в Царство Небесное, как в кинотеатр! А Богу праздные зрители там ни к чему. Ему нужны соработники. Те, кто заслуженно может сказать: «мы боги» и «соработники у Бога»!

Твердит Бог людям:

«Я хочу не пожертвований, а Боговедения более, нежели всесожжений!» (Ос. 6:6).

Бог протягивает руку людям, чтобы помочь им подняться до уровня соработников, а люди суют в протянутую руку Бога пятаки, как попрошайке и свечки жгут, хотя просит Бог не делать это! Богу нужны не деньги, не свечки, не гнусавые молитвы, а желание человека «взять крест свой», чтобы «стать подобным Ему»!

Вернёмся к тому, о чём я говорил: о душе и духе. Человек состоит из двух частей: из паршивенькой части – «плотяной» и огромной, чистой и прекрасной – «духовной». Эти две части находятся в разных пространствах: трёхмерном и четырёхмерном. У каждой части – свой интеллект и они могут конфликтовать. Острые формы такого конфликта: недовольство собой, раздражение, даже злоба на самого себя, – это то, что дураки и парторги восхваляют, как самокритичность, а психиатры ставят диагноз: неконгруэнтность. Если жалуется человек, что

«Ибо знаю, что не живёт во мне, то есть, в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу» «А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех» «Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7:17,18, 20).

Каждый человек «духовный» неизбежно чувствует в себе противоборство двух интеллектов: души и духа. Совершает и раскаивается человек в своих грехах, которые неизбежны при двойной структуре интеллекта, с преобладанием воли души, командующей телом. Так грешит плоть человека и сказано:

«Если говорим, что не имеем греха – обманываем самих себя, и истины нет в нас» (1Ин. 1:8).

Люди творят дела злые и добрые. Информация о добре и зле через душу попадает в дух. Если дух человека удостоен соединения с безграничным Духом Божиим, то всё греховное уничтожается в Духе, как ведро нечистот в океане. А доброе и мудрое в духе человека остаётся, способствуя росту и укреплению духа его в Духе Божием.

Таким образом, дух человека, если он в Духе Божьем, всегда безгрешен, хотя плоть без греха и дня прожить не может! Дух человека и плоть его – это один грешный человек, который

«не согрешает, если пребывает в Боге». (1Ин. 3:6).

Это не противоречие, а диалектическая структура человека святого и грешного одновременно, если этот человек не биоробот, живущий без контакта с Духом Божиим. А то, что в душе человека собирается, – теряется, забывается, а после смерти и вовсе исчезает, вместе с душой и телом. «Жизнь – это постоянное и постепенное освобождение духа от тела» написал Лев Толстой. В духе – основе жизни, дарованной Богом, – сохраняется от рождения всё: от памяти до четырёхмерного генетического кода, по которому когда-нибудь будет восстановлен будущий, более совершенный человек, ибо

«ваш дух и душа и тело во всей целости сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1Фес. 5:23),

как сказано в Новом Завете. Под душой подразумевается интеллект, сохранённый в духе. В духе хранится всё красивое и мудрое, что собрал человек при жизни.

«Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нём?» (1Кор. 2:11).

Но если в духе человека пакости накопилось больше, чем добра, то Господь санирует весь загаженный дух, аннигилируя его: сжигает мгновенно и безболезненно, как «плевелы», или, «как сухую ветвь». Так в мироздании исчезает зло, а в Духе Божием собирается только добро, ибо

«соединяющийся с Господом есть один дух с Господом»! (1Кор. 6:17)

Редко, но случается чудо, когда «человек душевный», разумом постигая греховность, испытывает чувство искреннего раскаяния, которое соединяет его дух с Духом Божиим. Тогда он становится «человеком духовным» и попадает в «Книгу Жизни». С радостью принимает Бог дух такого человека, ибо

«на небесах более радости об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15:7).

Безостановочно, бесперебойно работает фильтр Божественного насоса, перекачивающего интеллект добра в Новый мир, мир четырёхмерный, который живёт своей жизнью и на несколько нравственных порядков выше он нашего многострадального трёхмерного, который служит первым фильтром к тому, более прекрасному миру. Но и в Новом мире будут страдания и искушения. И будут они более жестокими! Ведь, без них невозможна эволюция добра, приближающая человека к Богу. И чем человек становится совершеннее, тем сложней и изощренней его страдания и искушения (испытания) его. Закон эволюции жесток, но нет другого пути к совершенству! Без хищников травоядные вымрут, как рыба в водоёме, где нет щуки. Врут попы, что Бог наказывает за грехи! Наоборот!

«Господь КОГО ЛЮБИТ, ТОГО НАКАЗЫВАЕТ; бьёт же всякого сына, которого принимает. Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Если же остаётесь без наказания, то вы незаконные дети, а не сыны» (Евр. 12:6)

Незаконные дети Бога – это плевелы. Сынами Бог считает только духовных людей, соединённых с Духом Божьим. Если Бог будет поощрять их за добро или наказывать за зло, – станет выгодно быть праведным и появится ещё одна Партия из лицемерных праведников, которые морально изгадят общество, как изгадила нравственность России ВКП(б).

Праведность из-за выгоды или со страху перед наказанием не нужна Богу! Наказания и поощрения меняют ПОВЕДЕНИЕ человека, но не душу его! Доброта, любовь должны доставлять удовольствие сами по себе, а не быть выгодными! Поэтому праведность должна быть невыгодна и БЕСКОРЫСТНА, а не со страху перед наказанием, или ради корысти!

Праведность и ханженское благочестие святош, желающих промылиться в Царство Божие – корыстны! Потому-то Иисусу Христу были противны праведные, набожные фарисеи, готовые лбы расшибать от демонстративного благочестия. Есть ироничная притча Иисуса Христа о фарисее, который, молясь, напоминает Богу о своей праведности, и о своевременной уплате десятины. (Лк. 18:10–14). Не верил таким праведникам Иисус! А разбойнику, который, едва ли, вспоминал когда-нибудь о Боге, но был честен, справедлив и БЕСКОРЫСТЕН – вот ему Иисус сразу поверил

«И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю» (Лк. 23:43).

Хотя об этом не думал и не просил разбойник, потому, что был он бескорыстен! Смелый разбойник, грабивший и убивавший богатых, угоднее Богу, чем благонравные лицемеры и ханжи фарисеи, гордящиеся своей честностью, набожностью, своевременной уплатой налога, а потому намылившиеся в Царство Божие, где они… просто не нужны!! И сказал Иисус:

«Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках». (Лк. 15:7).

Вот так-то… не котируется у Бога праведность, которой гордятся, как орденом, рассчитывая, что с ней промылятся в Царство Божие, как и те самоспасатели, которые истязают себя постами и молитвами. Кстати, многодневные посты – одна из самых идиотских поповских выдумок, ибо сказано в Слове Божием:

«Пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем». (1Кор. 8:8).

Монастыри – любимые учреждения дьявола, не только потому, что Слово Божие рекомендует:

«лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1Кор. 7:9).

Ведь, от безбрачия мысли не о Боге, а! – замнём для ясности… Потому любит дьявол монастыри, что праведность не в том, чтобы спасать себя, а в том, чтобы показать людям путь к Богу. Даже если для этого придётся взойти на костёр инквизиции, или стать разбойником, которого избрал Иисус, или вором, чтобы способствовать рассеянию богатства среди многих людей, по притче Христа «О неверном управляющем» (Лк. 16:1-15), который, пользуясь доверием хозяина, раздавал чужую собственность, что юридически и по бытовухе называется воровство! Иисус, имея мораль отличную от бытовой и юридической, сказал в этой притче об обывательском понятии праведности:

«что высоко у людей, то мерзость перед Богом» и «приобретайте себе друзей богатством неправедным» (Лук. 16:15)

– то есть, отнятым или наворованным у богатых. Ведь, праведного богатства не бывает, ибо

«Не можете служить Богу и мамоне (богатству)» (Лк. 16:13).

– Рассказал я о душе и духе кратко и сумбурно, пропустив много важного, потому что тема эта неисчерпаема. Как-нибудь, начну рассказывать о Новом Завете и о мудром Человеке, Сыне Бога (и мы – сыны Бога!), – о весёлом и храбром мужчине Иисусе Христе, который называл Себя Сыном Человеческим. О Том весёлом Мужчине, кому не чуждо было всё человеческое, Кто, не кичясь праведной жизнью, говорил о Себе:

«вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам»!! (Мф. 11:19).

И желаю вам, молодёжь, обрести такой же простой и великий идеал Отважного и Мудрого Человека, как Иисус Христос!

Теперь ты понял, Вася, зачем нужно попам насаждать веру в бессмертие душ человеческих, хотя это противоречит Слову Божьему? На руку попам извечная русская лень и глупость. Ведь русскому человеку гораздо легче облизать до блеска дюжину икон, вместе с поповской задницей, чем читать Новый Завет и другие научные книги. Но только тому, кто возрастает душевно, понятно Слово Божие. Возрастающий душевно возрастает и духовно.

«Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное». (1Кор. 15:46)

Образование – в первую очередь! «Знание – сила!» Если бы люди, теряющие напрасно время на обалдевание в храмах, где они «для спасения души» сдуру лижут всякую заразу, если бы они, хотя бы часть этого времени, тратили на знакомство с астрономией, биологией, физикой, математикой, то в Новом Завете открылись бы им слова:

«Всевышний не в рукотворенных храмах живёт и не требует служения рук человеческих» (Деян. 7:48; 17:24, 25)

«Не поклоняйтесь изделиям рук человеческих!»

А завравшимся попам, ворующим у людей время и силы, пришлось бы искать более честную работу. Истинный служитель Бога остроумец Вольтер говорил: «Думать о священниках плохо – это грех, но не заблуждение!» А в стихах Гюго есть восторженная строчка о Вольтере: «Смехом гасил он костры инквизиции!». А сейчас расскажу я об отлучённом от церкви поэте Беранже, весёлые песенки которого поёт вся Франция! Французы говорят: «от смеха Беранже разбегаются попы, как тараканы и оставляют свои троны тираны!»…

В нашем коллективчике возведён я в ранг «Главного Интенданта» На длительных стоянках приобретаю я, кроме продуктов, ещё и одежду. После того, как Вася оделся в модную полосатую футболку, курточку «бобочку» и брюки молодёжного фасона, по воду ходим мы вместе. Я набираю воду у колонки, а между длинными товарными составами Вася тащит, очищенные от краски, тяжелые вёдра, а я, озираясь, крадусь впереди, чтобы не наткнуться ему на стрелка охраны, затаившегося на тормозной площадке.

Для подгонки одежды Вася открыл портняжную мастерскую. Васина мама была портнихой и подрабатывала на дому. Помогая маме, Вася освоил швейную технику. Благодаря Васиному таланту, изделия совшвейных фабрик: пиджаки бессмертного фасона «Бежал бродяга с Сахалина»; брюки, элегантные, как спаренные спальные мешки; рубашки, изящные, как смирительные, – всё это обретает «Парижский шарм» (по словам Седого), подчеркивая кое-какие достоинства наших фигур.

Конец ознакомительного фрагмента.