10
В одном из глухих закоулков в окрестностях порта, среди заброшенных сараев и полупустых складов торчал старый барк. Он держался на плаву, причаленный у прогнившей, заливаемой водой маленькой верфи, и казался таким же заброшенным. Железо проржавело, голые мачты обвалились, ступеньки, ведущие с палубы вниз, поломались. Судно казалось жалким, заброшенным. И все же люди на нем были.
Разболтанные ступеньки вели в пустой трюм. Там в самом углу, в стене была совершенно незаметная дверь, за ней – вместительная каюта, неожиданно удобная, обставленная мебелью. В одной ее части, за ширмой, стояли на полках, лежали в тюках и ящиках кипы вещей. В другой – на диване и в кресле – сидели и разговаривали двое мужчин. Сидевший в кресле курил тоненькую папироску, другой, развалясь на диване, жевал пирог с мясом, время от времени запивая пивом.
– Так чего ты хочешь от меня, Лыч? – спросил первый, выпуская в потолок колечки дыма.
Второй дотянулся до низкого столика, бухнул на него пустую кружку, шумно сглотнул последний кусок.
– Не все ж твоих баб драть! Постарайся один разок и для меня, уговори жучку!
– Чего ты жабрами пыхтишь? Разве я от дела когда отказывался? За милую душу! А… – говоривший насмешливо вздернул бровь, – разве мои кошечки тебе не сладкими показались?
– Хватит мне зубы-то заговаривать, девка эта мне еще с прошлого рынка глянулась.
– А, значит, и у тебя в груди тоже что-то колотится?
– Э, Гусар, ты из меня валета не лепи! – Лыч толстенными пальцами ловко выхватил папироску прямо изо рта собеседника. – И сам не гони дуру! Девка здорова – не обхватишь! Да только я к ней не подступлюсь – с моей мордой. Она и прошлый раз не с кем попало пошла, выбирала.
– Ладно, ладно, не серчай. – Гусар легко поднялся, достал из шкафа красивую винную бутылку. – Налить? Ну как хочешь. Я, знаешь ли, отвык от водки… А ты точно знаешь, будет твоя красавица сегодня на привозе?
– Будет! Слыхал еще в прошлое воскресенье, говорила, что рыба, мол, хорошо идет, косяками, с полмесяца еще так будет. Привезет продавать, куда денется!
Оба замолчали ненадолго, смакуя каждый свое питье. Лыч – тяжелый, с хриплым дыханием, бычьей шеей и изуродованным лицом. И Гусар – стройный, легкий в движениях, красивый.
Вскоре после полудня оба покинули убежище. С большими предосторожностями выдвинули с одной стороны барка приставную лестницу, потом Лыч спрятал ее среди хлама в ближайшем сарае. Утром было промозгло и туманно. Теперь туман разошелся, но холодная осенняя сырость осталась. Правда, иногда сквозь тучи пробивалось солнце, но так ненадолго, что ему не успевали порадоваться. Сараи и склады незаметно перешли в убогий поселок, подельщики шагали по грязным деревянным настилам, тихо продолжая разговор – людей навстречу почти не попадалось.
– Я эту девку прошлым воскресеньем приметил. Они с папашей промышляют на своей лодке, продают рыбу. Подвалил к ней и получил отлуп… А с портовым одним пошла в трактир с номерами!
– Вот тебе и заблажило, удержу нет?
– Верно, – согласился Лыч. – Она у меня, стерлядь лупоглазая, такого теперь получит!
– Хочешь, чтобы я завлек и отвалил в сторону?
– Как сам знаешь, – пожал плечами Лыч. – Давай как всегда: ты, потом я, потом снова ты.
– Там будет видно. – Гусар ловко перепрыгнул с доски на камень, сапоги его были почти чистые. – До сих пор я ведь сам выбирал, так что на твою девку я, может, и не…
Они уже шли по набережной, где лязгали лебедки, скрипели якорные цепи, сновали люди, ревели сирены. У берега стояли большие грузовые суда, баркасы и баржи. Вскоре показался и рыбный рынок-привоз. Здесь прямо с рыбацких лодок и судов побольше продавали свежий улов. Было многолюдно, шумно, влажный воздух казался до нестерпимости пропитан запахом водорослей и рыбьих потрохов. Лыч издалека указал на крупный барк, подле которого с самодельного лотка молодая бабенка отпускала свой товар. Рыбины сверкали и бились в ее руках, но она ловко управлялась с ними. Похоже, так же ловко она отбивалась от шуток и приставаний крутившихся рядом мужчин. Приглядевшись, Гусар отметил, что полнота не мешает девушке быть по-своему грациозной, а круглое, краснощекое ее лицо не лишено привлекательности. Он оглянулся на Лыча:
– Губа у тебя не дура!
– То-то! Теперь небось не откажешься?
– Да уж… Куда поведем, прикидывал?
– В «Приют».
– В «Приют»? – Гусар задумался, потом согласно хмыкнул. – Подходяще. Только я там мелькать не хочу. Узнать меня, конечно, не узнают, но береженого Бог бережет…
– Ни тебя, ни девку никто не увидит. – Лыч наклонился, зашептал почти в ухо. – Сам знаешь, меня там ни одна собака не выдаст. Приду, сниму номер – отдохнуть вроде бы, отлежаться. А вы идите к глухой стене, той, что у самой воды. Там увидишь погреб заброшенный. Оттуда вас и пущу, это ход потайной, который только хозяин да я знаем.
– Ну ты хват! Сообразил!
– Гляди, Гусар, чтоб девка не затрепыхалась, когда ее на задворки поведешь, не учуяла чего.
– Не мандражируй! Пойдет как на веревочке.
Лыч довольно заулыбался, зная, что все будет так, как говорит Гусар.
– Иди, я послежу за вами. Как отвалите, так пойду вперед…
Франтоватый парнишка в клетчатых брюках, заправленных в хромовые сапоги, легком замшевом полупальто и таком же кепи толкался у соседних прилавков, незаметно приближаясь к намеченной цели. У него были длинные, косо подбритые баки и ровно подстриженный над бровями чуб. Перстень-печатка на пальце выглядел слишком массивным, чтобы быть настоящим. Но девушке-рыбачке, торгующей уловом, он показался шикарным красавчиком, и она не спускала с него глаз. И когда Гусар очутился в конце концов перед нею, густо покраснела и, отпуская очередного покупателя, постаралась тут же спрятать руки – красные, в рыбьей чешуе – под передник. Правда, уже через несколько минут бойкость вернулась к ней: красавчик оказался веселым простецким парнем, она во все горло хохотала над его грубоватыми шутками. Познакомились. Гусар назвался Матвеем, она – Лукерьей.
– Я вас, Луша, еще в прошлое воскресенье приметил, да подойти постеснялся.
Она не поверила в его застенчивость, но слышать такое было приятно. И то, что сегодня пришел ради нее. Торговля подходила к концу. Ее отец, худой усталый рыбак, уже забрасывал в лодку пустые бачки. Он привык, что дочь по воскресеньям не уходила с ним – гуляла и домой возвращалась поздно, а то и на другой день. Дело житейское, пусть девка думает своей головой…
Конец ознакомительного фрагмента.