Жизнь и смерть Марии Спиридоновой
Начиная с того январского дня 1906 года, когда Мария Спиридонова выстрелила в царского чиновника, и до 11 сентября 1941 года, когда ее расстреляет комендант орловского областного управления наркомата внутренних дел, она проведет на свободе всего два года. Практически всю взрослую жизнь ей было суждено оставаться за решеткой. Менялись режимы, вожди и тюремщики, но ее власть предпочитала держать в камере.
Вот главный вопрос: знай она наперед свою трагическую судьбу, взялась бы она в тот январский день исполнить поручение боевой организации тамбовских социалистов-революционеров? Похоже, да. Страх за свою судьбу ее бы точно не остановил. Неукротимый темперамент, обостренное чувство справедливости, железный характер определили ее жизнь. У нее не раз была возможность изменить судьбу, спастись, но она упрямо двигалась по определенной в юности траектории, которая закончилась пулей в затылок.
16 января 1906 года в город Борисоглебск в сопровождении большой охраны прибыл советник Тамбовского губернского управления Гавриил Николаевич Луженовский. Он исполнял особое поручение тамбовского губернатора – с помощью казаков беспощадно усмирял крестьянские бунты. Он знал, что революционеры охотятся за ним. Поэтому вышел из поезда в окружении казаков и полиции. Они окружали его со всех сторон, но не обратили внимания на юную девушку.
Это была гимназистка седьмого класса дворянка Мария Спиридонова, член тамбовской эсеровской боевой дружины. Она успела четыре раза выстрелить в Луженовского, прежде чем его охрана схватила ее.
«Обалделая охрана опомнилась, – писала партийцам Спиридонова, – вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: «бей», «руби», «стреляй!» Когда я увидела сверкающие шашки, я решила, что тут пришел мой конец, и решила не даваться им живой в руки. Поднесла револьвер к виску, но оглушенная ударами, я упала на платформу. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки….»
Ее отвезли в местное полицейское управление, где началось следствие:
«Пришел помощник пристава Жданов и казачий офицер Абрамов. Они велели раздеть меня донага и не велели топить мерзлую и без того камеру. Раздетую, страшно ругаясь, били нагайками. Один глаз у меня ничего не видел, и правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на нее и спрашивали:
– Больно? Ну, скажи, кто твои товарищи?»
Самое страшное ее ждало в вагоне ночного поезда, которым ее срочно отправили в Тамбов, в жандармское управление:
«Холодно, темно. Грубая брань Абрамова висела в воздухе. Чувствуется дыхание смерти. Даже казакам жутко. Брежу: воды – воды нет. Офицер увел меня в купе. Он пьян, руки обнимают меня, расстегивают, пьяные губы шепчут гадко: «Какая атласная грудь, какое изящное тело…»
Когда об этом стало известно, эсеры отомстили насильникам.
«Начальнику Тамбовского губернского жандармского управления
полковнику Семенову
Доношу, что около 12 часов ночи в городе Борисоглебске при выходе из квартиры девиц Ефимовых тремя выстрелами из револьвера убит подъесаул 21-й Донской сотни Петр Федорович Абрамов.
Убийца не обнаружен».
Казнили и второго мучителя – бывшего помощника пристава 2-й части полиции Тамбова Тихона Савича Жданова. Спасая свою жизнь, он хотел уехать из города, да не успел.
«Не надо больше! – писала товарищам Спиридонова, – Я могу снести очень многое; я могу выдержать новые пытки, я не боюсь никаких мучений и лишений. Я скажу только: «Пусть!.. Мы все-таки победили!» И эта мысль будет делать меня неуязвимой».
Симпатии многих были на стороне Спиридоновой. Даже часовые, охранявшие камеру, тайно носили ее письма сестре. Та передавала их в газеты. О Спиридоновой узнала вся страна. Многие ей сочувствовали.
«Террор созревал в долгие годы бесправия, – считал писатель и публицист Владимир Галактионович Короленко. – Наиболее чуткие части русского общества слишком долго дышали воздухом подполья и тюрем, питаясь оторванными от жизни мечтами и ненавистью».
Накануне суда Спиридонова писала:
«11 марта суд и смерть. Осталось прожить несколько дней. Настроение у меня бодрое, спокойное и даже веселое, чувствую себя счастливой умереть за святое дело народного освобождения. Прощайте, дорогие друзья, желаю жить в счастливой, освобожденной вашими руками, руками рабочих и крестьян, стране. Крепко жму ваши руки».
На суде она объяснила причины, по которым стреляла в Луженовского. Партия социалистов-революционеров считала своим долгом вступиться за крестьян, которых усмиряли нагайками, пороли и вешали. Мария Спиридонова сама вызвалась остановить одного из палачей.
Первым эсеры убили тамбовского вице-губернатора Николая Евгеньевича Богдановича. Потом Спиридонова застрелила Луженовского. И, наконец, эсеры достали и самого губернатора – Владимира Федоровича фон дер Лауница, который за проявленную им жестокость уже получил повышение и был переведен в столицу.
«Я взялась за выполнение приговора, – объясняла судьям Спиридонова, – потому что сердце рвалось от боли, стыдно и тяжко было жить, слыша, что происходит в деревнях после Луженовского, который был воплощением зла, произвола, насилия. А когда мне пришлось встретиться с мужиками, сошедшими с ума от истязаний, когда я увидела безумную старуху-мать, у которой пятнадцатилетняя красавица-дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакая перспектива страшнейших мучений не могла бы остановить меня от выполнения задуманного».
Спиридонову приговорили к смертной казни через повешение, но заменили бессрочной каторгой. У нее открылось кровохарканье, как тогда говорили. Врачи составили заключение, что она нуждается в лечении, но ее отправили на Нерчинскую каторгу. Когда Спиридонову везли по этапу, ее встречали толпы. На одной станции монашка поднесла ей букет с запиской: «Страдалице-пташке от монашек».
«Заброшенная вглубь Забайкалья, отданная на полный произвол обиженной богом и людьми военщины, Нерчинская каторга, кажется, самая древняя из русских каторг, – вспоминала Спиридонова. – Каждое бревно в тюремной постройке, облипшее заразой, грязью, клоповником и брызгами крови от розог, свидетельствовало о безмерном страдании человека. Иссеченный розгами, приходя к фельдшеру с просьбой полечить страшно загноившуюся от врезавшихся колючек спину, получал в ответ: «Не для того пороли». Политические заключенные от отчаяния принимали яд или разбивали себе голову об стену».
Она провела на каторге одиннадцать лет. Ее освободила Февральская революция. У нее неожиданно открылись ораторские и организаторские способности. Когда она выступала, в ее словах звучали истерические нотки. Но в революцию такой накал страстей казался естественным.
В октябре 1917 года партия социалистов-революционеров раскололась. Правые эсеры выступили против захвата власти большевиками. Левые эсеры поддержали Ленина, вошли в правительство, заняли важные посты в армии и ВЧК. Именно Мария Спиридонова стала вождем левых эсеров. В 1917 году ее называли самой популярной и влиятельной женщиной в России.
Первое время Ленин дорожил союзом с левыми эсерами, которых поддерживало крестьянство. У них были крепкие позиции на местах. Но это сотрудничество постепенно сходило на нет, потому что они все больше расходились с большевиками. Большевики не хотели раздавать землю крестьянам и заводили в деревне комитеты бедноты, которые просто грабили зажиточных крестьян.
Окончательный раскол произошел из-за сепаратного мира с Германией. Брестский мир весной 1918 года, с одной стороны, спас правительство большевиков, с другой, настроил против них пол-России. Спиридонова поначалу была сторонницей немедленного мира с немцами. Потом когда немецкие войска двинулись вперед, ее мнение изменилось. Левые эсеры провели свой съезд и потребовали расторжения Брестского договора, считая, что он душит мировую революцию.
4 июля 1918 года в Большом театре открылся пятый всероссийский съезд Советов. Председательствовал Яков Михайлович Свердлов. Настроения в зале были антибольшевистские. Они усилились, когда выступил представитель Украины, который сказал, что украинцы уже восстали против германских оккупационных войск, и призвал революционную Россию прийти им на помощь.
«Неистовое негодование, возмущение, – писал присутствовавший на съезде сотрудник французской военной миссии капитан Жак Садуль, – особенно заметно на скамьях левых эсеров, расположенных справа от президиума. Крики «Долой Брест!», «Долой Мирбаха!», «Долой германских прислужников!» раздаются со всех сторон. Дипломатической ложе грозят кулаками. В течение дня Троцкий произносит две речи. Он устал и нервничает. Его голос перекрывают выкрики левых эсеров, которые обзывают его Керенским и лакеем Мирбаха…»
Лев Давидович Троцкий уже ушел в отставку с поста наркома по иностранным делам и возглавил Красную армию, которую еще предстояло сформировать. Он лучше других знал, что военный конфликт с германской армией смертельно опасен для советской власти. Троцкий потребовал расстреливать всех, кто ведет враждебные действия на демаркационной линии с немцами: раз подписали мир, не надо их провоцировать.
Эсеры, требовавшие продолжения войны с Германией, приняли слова Троцкого на свой счет. С револьвером на боку член ЦК партии эсеров Борис Давидович Камков обрушился с бранью на немецкого посла графа Вильгельма Мирбаха и назвал большевиков «лакеями германского империализма».
Борис Камков, отражая настроения эсеров, которые были крестьянской партией, пригрозил большевикам:
– Ваши продотряды и ваши комбеды мы выбросим из деревни за шиворот.
Посол Мирбах был влиятельным человеком в Москве. От него многое зависело.
«На Украине находились немцы, – вспоминал один бывший офицер, намеревавшийся уехать в Киев, – пропуск получить можно было у германского посла в Москве графа Мирбаха. В мае я отправился в Москву. Перед германским консульством были большие толпы желавших получить пропуск на Украину. Я записался в очередь и уехал опять в Рыбинск, так как моя очередь могла быть в июне – через месяц».
6 июля 1918 года несколько членов ЦК эсеров демонстративно покинули Большой театр, где шел съезд Советов, и собрались в штабе отряда ВЧК в Покровских казармах в Большом Трехсвятительском переулке.
Эсеры убили германского посла, и это стало сигналом к вооруженному восстанию. Левые эсеры располагали вооруженными отрядами в Москве и считали, что вполне могут взять власть. Они все еще считали себя самой популярной партией в крестьянской России. На выборах в Учредительное собрание деревня голосовала за эсеров, которые обещали дать им землю. На выборах в Советы им достались голоса почти всех крестьян.
Ликвидацию мятежа взял на себя нарком по военным и морским делам Лев Троцкий. Под предлогом проведения совещания из Большого театра вывели всех делегатов съезда Советов, кроме левых эсеров.
«К восьми часам вечера, – писал Жак Садуль, – в зале, не считая нескольких журналистов, остаются только делегаты левых эсеров и их сторонники. Театр окружен красноармейцами. Выходы охраняются…
Большевики проявили хладнокровие, замечательную быстроту в принятии решений, задержав в этом зале почти всех делегатов и большинство лидеров эсеров, в том числе и Спиридонову. Они завладели драгоценными заложниками и оставили эсеров без их самых самоотверженных агитаторов. Делегаты чувствуют, что они в руках безжалостного противника. В пустом на три четверти зале, который кажется темным при ярком свете люстр, левые эсеры принимают решение организовать митинг. Председательствует Спиридонова.
Стоя, все, как один, низкими голосами они поют похоронный марш, затем «Интернационал», потом другие революционные песни, пронзительно грустные. Вскоре, однако, эти молодые, готовые бороться, пылкие люди берут себя в руки. Их охватывает чуть нервное веселье. Ораторы произносят проникновенные или юмористические речи…»
Левые эсеры захватили телеграф и телефонную станцию, напечатали свои листовки. Военные, присоединившиеся к левым эсерам, предлагали взять Кремль штурмом, пока у восставших перевес в силах. Но руководители эсеров действовали нерешительно, потому что боялись, что схватка с большевиками пойдет на пользу мировой буржуазии.
Левые эсеры исходили из того, что без поддержки мировой революции в России подлинный социализм не построить. Они всерьез полагали, что смогут развернуть революционное движение в Германии. Мария Спиридонова, объясняя, что Брестский мир задержал германскую революцию на полгода, писала Ленину:
«В июле мы не свергали большевиков, мы хотели одного – террористический акт мирового значения, протест на весь мир против удушения нашей Революции. Не мятеж, а полустихийная самозащита, вооруженное сопротивление при аресте. И только».
Сравнительно пассивная позиция эсеров позволила большевикам взять инициативу в свои руки. Троцкий вызвал из-под Москвы два латышских полка, верных большевикам, подтянул броневики и утром 7 июля приказал обстрелять позиции эсеров из артиллерийских орудий. Через несколько часов левым социалистам-революционерам пришлось сложить оружие. К вечеру мятеж был подавлен.
Июльский мятеж 1918 года имел трагические последствия. Социалисты-революционеры были изгнаны из политики и из государственного аппарата и уже не имели возможности влиять на судьбы страны, российское крестьянство лишилось своих защитников. Позднее, уже при Сталине, всех видных эсеров уничтожили
Но поначалу Мария Спиридонова верила, что партию еще можно будет восстановить. Писала единомышленникам:
«Задачи партии, дорогие товарищи, все усложняются и становятся почти грандиозными. Заново создать партию, разгромленную большевистским террором… Организация крестьянства под нашими лозунгами, во главе с нашей партией – неотложная задача, так как крестьянство опять на положении эксплуатируемого угнетенного раба, только в другом виде…»
Спиридонова взяла на себя ответственность за убийство германского посла. Характерно, что кляла она себя за непредусмотрительность, за недальновидность, за то, что поставила под удар партию, а вовсе не за то, что приказала убить невинного человека. А ведь была разница между выстрелом в немецкого посла и убийством советника Луженовского.
В любом случае казнь без приговора суда – преступление. Но царского чиновника, в которого стреляла она сама, многие справедливо называли палачом. Оправдывали ее теракт тем, что о правосудии в ту пору не могло быть и речи – чиновник исполнял высшую волю. Остановить его можно было только пулей… Но немецкий посол не совершал никаких преступлений! Его убили по политическим соображениям, и Спиридонова считала это справедливым. Она тоже была отравлена этим ядом. Придет время, и ее убьют во имя политической целесообразности.
27 ноября 1918 года революционный трибунал, учитывая ее «особые заслуги перед революцией», приговорил ее к году тюремного заключения. Через два дня ее амнистировали. К левым эсерам отнеслись тогда достаточно снисходительно. Они думали, что Ленин испытывает к ним симпатию, помня о старшем брате-эсере Александре, повешенном в 1887 году за покушение на императора Александра III.
Возможно, эсеры переоценивали степень симпатии к ним Ленина. За Спиридоновой была установлена слежка. Она выступала перед рабочими московских заводов. Агенты ВЧК записывали каждое ее слово:
– Большевики – изменники по отношению к крестьянам. В большевистских коммунах крестьянин будет наемником у государства. Мы будем бороться против комитетов бедноты. В них вошли хулиганы, отбросы деревни, которые могут реквизировать каждый фунт спрятанной муки. В Нижегородской губернии вспыхнуло восстание, там всех запугали. Женщины боялись ставить на стол горшок со щами, ибо комитеты бедноты могли увидеть, что сварено. Только большевикам все привилегии. Им и карточки на калоши.
На основании агентурных материалов следственная комиссия ВЧК соорудила обвинительное заключение: Спиридонова клевещет на советскую власть и коммунистическую партию.
В начале 1919 года ее вновь арестовали. Ее дело разбирал Московский революционный трибунал. Процесс открылся 24 февраля и продолжался один день. Обвинителем назначили председателя Моссовета Петра Гермогеновича Смидовича. Свидетелем обвинения выступал Николай Иванович Бухарин. Ни защитника, ни свидетелей защиты на заседание не пригласили.
Бухарин говорил о «погромном, антисоветском характере» выступлений Спиридоновой, объясняя их чрезвычайной неуравновешенностью ее психической структуры. Сама Спиридонова – честный человек, но она считает советскую власть и большевиков самым страшным злом в мире и ее речи опасны, потому что «недовольный элемент впитывает ее речи как губка».
Обвинитель Петр Смидович обратил внимание на то, что левые эсеры дискредитируют себя и теряют влияние, поэтому «опасности для Советской власти здесь нет и быть не может». Выступления Спиридоновой продиктованы еще и личными мотивами, скажем, неприязнью к Троцкому, которого она называла шкурником и обозником.
– Товарищ Троцкий, – вступился за председателя Реввоенсовета республики Смидович, – на фронте всегда впереди, он знает, что такое тыл и что такое фронт. Он всегда под огнем. Я видел, когда около него разорвался снаряд, он не обращал на него внимания…
Смидович просил трибунал на некоторое время избавить советскую власть от Спиридоновой:
– Для меня важно, чтобы была гарантия того, что это не вернется опять, не встанет перед нами.
Он просил дать Спиридоновой «восемь месяцев такого удаления, которое бы соответствовало тюремному удалению, чтобы в продолжение восьми месяцев с этим препятствием нам не пришлось встретиться».
Трибунал признал Спиридонову виновной в клевете на советскую власть, дискредитации власти, что означает помощь контрреволюционерам, и вынес приговор:
«Изолировать Марию Александровну Спиридонову от политической и общественной жизни сроком на один год посредством заключения Спиридоновой в санаторию с предоставлением ей возможности здорового физического и умственного труда».
Насчет санатория – это была, надо понимать, шутка. Ее держали в казарме, где размещалась охрана Кремля.
«Я живу в узеньком закутке при караульном помещении, где находится сто – сто тридцать красноармейцев, – рассказывала Спиридонова. – Грязь, шум, гам, свист, нечаянная стрельба, стук и все прочее, сопутствующее день и ночь бодрствующей караульной казарме».
Александра Коллонтай пыталась ей помочь. Записала в дневнике:
«На днях ездила хлопотать о Марии Спиридоновой. Была у Дзержинского, Якова Михайловича (Свердлова) и Каменева. Каменев признал, что ее держали в ужасных условиях (в караульном помещении, в холоде. Уборная общая с солдатами). Дзержинский сказал, что ее перевели в Кремль. В больницу…»
Поделилась своими переживаниями со старым большевиком Давидом Борисовичем Рязановым, будущим основателем и директором Института Маркса и Энгельса. Он тоже протестовал против репрессий, которые считал несовместимыми с революционными идеалами. Рязанов возмущался:
– Как я буду сражаться с нашими политическими противниками, если знаю, что после их выступления их арестуют? А мне отвечают: «Иначе нельзя, период гражданской войны. Надо быть беспощадными с врагами…»
Александра Коллонтай записала в дневнике:
«Да все ли сознательные враги? Ведь еще много, что можно «отсеять» и включить в наш же, большевистский улов!.. И об эсеровках, которых арестовали, а их дети – малыши – одни остались в квартире. И все боятся к ним пойти – думают засада….»
Хлопоты Александры Михайловны успеха не принесли.
В конце марта 1919 года ЦК левых эсеров принял решение организовать Спиридоновой побег. 2 апреля один из сотрудников ВЧК, молодой крестьянский парень, вывел ее из Кремлевской тюрьмы. Она жила в Москве под чужой фамилией, но чекисты ее нашли и арестовали.
«Большевики готовят мне какую-то особенную гадость, – сообщала друзьям Спиридонова. – Кое-какие отрывки сведений, имеющихся у меня из сфер, заставляют меня предполагать что-нибудь особо иезуитское. Объявят, как Чаадаева, сумасшедшей, посадят в психиатрическую лечебницу и так далее – вообще что-нибудь в этом роде».
Это была идея создателя ведомства госбезопасности Феликса Эдмундовича Дзержинского, который приказал начальнику секретного отдела ВЧК Тимофею Петровичу Самсонову договориться с наркоматом здравоохранения:
«Для помещения Спиридоновой в психиатрический дом, но с тем условием, чтобы ее оттуда не украли или не сбежала. Охрану и наблюдение надо было бы сорганизовать достаточную, но в замаскированном виде. Санатория должна быть такая, чтобы из нее трудно было бежать и по техническим условиям. Когда найдете таковую и наметите конкретный план, доложите мне».
Спиридонову действительно положили в психиатрическую больницу с диагнозом: «истерический психоз, состояние тяжелое, угрожающее жизни». Нет сомнения, что психика ее пострадала и она, несомненно, нуждалась во врачебной помощи. Но чекисты лечили ее своими методами. Эсеры были фактически поставлены вне закона: их судьбу решали закрытые инструкции госбезопасности.
Часть левых эсеров в 1920 году решила отказаться от борьбы с советской властью и призвала своих единомышленников вместе с большевиками сражаться против белого генерала Петра Врангеля и польской армии маршала Юзефа Пилсудского.
Лидер этой группы недавний нарком юстиции Исаак Захарович Штейнберг получил право создать Центральное организационное бюро партии левых эсеров. 16 сентября 1921 года политбюро согласилось отпустить Спиридонову под его поручительство. Штейнберг и Баккал подписали соответствующий документ:
«Мы, нижеподписавшиеся, даем настоящую подписку секретному отделу ВЧК о том, что мы берем на свои поруки Марию Александровну Спиридонову, ручаясь за то, что она за время своего лечения никуда от ВЧК не скроется и за это же время никакой политической деятельностью заниматься не будет. О всяком новом местонахождении больной Спиридоновой мы обязуемся предварительно ставить в известность СО ВЧК».
Штейнберг пытался отправить Спиридонову за границу, но не удалось.
«Под честное слово» для ухода за больной Спиридоновой освободили Александру Адольфовну Измайлович. Дочь генерала, она состояла в эсеровском летучем боевом отряде Северной области, участвовала в неудачном двойном покушении на минского губернатора и полицмейстера 14 января 1906 года. Ее приговорили к смертной казни, но заменили двадцатью годами каторги. Член ЦК партии левых эсеров, она тоже была арестована после мятежа 6 июля 1918 года.
Больше со Спиридоновой они не расставались и вместе прошли свой путь…
Мария Александровна вышла замуж за товарища по партии Илью Андреевича Майорова, разработавшего эсеровский закон о земле. Родила сына. В 1930 году ей разрешили пройти курс в Ялтинском туберкулезном санатории под присмотром местного отдела ОГПУ. Но с каждым годом положение Спиридоновой ухудшалось. Ее выслали в Самарканд. Оттуда вместе с мужем перевели в Башкирию. Она работала экономистом в кредитно-плановом отделе Башкирской конторы Госбанка. И, наконец, последний арест – в феврале 1937 года. Тяжело больной женщине предъявили нелепое обвинение в подготовке терактов против руководителей советской Башкирии.
2 мая 1937 года следователь Башкирского республиканского НКВД написал рапорт своему начальнику: «Во время допроса обвиняемой Спиридоновой М.А. последняя отказалась отвечать на прямые вопросы по существу дела, наносила оскорбления по адресу следствия, называя меня балаганщиком и палачом… При нажиме на Спиридонову она почти каждый раз бросает по моему адресу следующие эпитеты: «хорек, фашист, контрразведчик, сволочь» – о чем и ставлю вас в известность».
Приговор стандартный – двадцать пять лет. Держали ее в Орловской тюрьме. Здесь провели остаток жизни многие лидеры эсеров, причем в неизмеримо худших условиях, чем те, что существовали в царских тюрьмах.
В ноябре 1937 года Мария Александровна Спиридонова отправила большое письмо своим мучителям. Она напоминала о том, что в царское время ее личное достоинство не задевалось. В первые годы советской власти старые большевики, включая Ленина, щадили ее, принимали меры, чтобы над ней по крайней мере не измывались.
Эсеры особенно болезненно воспринимали покушение на их личное достоинство. В царских тюрьмах многие совершали самоубийство в знак протеста против оскорблений. А что касается Спиридоновой, то страшная ночь в поезде не прошла бесследно. В революционные годы, пока была на свободе, Спиридонова не расставалась с браунингом, готовая пустить его в ход. Как-то призналась:
– Не могу допустить, чтобы кто-то на меня замахивался.
Она не выносила не только прямого насилия на собой, но и даже грубого прикосновения к своему телу. Однако же в сталинских застенках Марию Спиридонову сознательно унижали:
«Бывали дни, когда меня обыскивали по десять раз в день. Обыскивали, когда я шла на оправку и с оправки, на прогулку и с прогулки, на допрос и с допроса. Ни разу ничего не находили на мне, да и не для этого обыскивали. Чтобы избавиться от щупанья, которое практиковалось одной надзирательницей и приводило меня в бешенство, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы; чтобы избавиться от этого безобразия и ряда других, мне пришлось голодать, так как иначе просто не представлялось возможности какого-либо самого жалкого существования. От этой голодовки я чуть не умерла…»
Жалобы были бесполезны. Никто не собирался их выслушивать. Она была врагом, подлежащим уничтожению.
Расстреляли ее без суда в Орле 11 сентября 1941 года.
Немецкие войска наступали, Сталин не знал, какие города он сумеет удержать, и велел наркому внутренних дел Лаврентию Павловичу Берии уничтожить «наиболее опасных врагов», сидевших в тюрьмах. 6 сентября Берия представил вождю список. Он же придумал обоснование – расстрелять «наиболее озлобленную часть содержащихся в местах заключения государственных преступников, которые готовят побеги для возобновления подрывной работы».
Сталин в тот же день подписал совершенно секретное постановление Государственного комитета обороны: «Применить высшую меру наказания – расстрел к ста семидесяти заключенным, разновременно осужденным за террор, шпионско-диверсионную и иную контрреволюционную работу. Рассмотрение материалов поручить Военной Коллегии Верховного Суда».
Постановление госкомитета обороны поступило в Военную коллегию, там оформили приговоры за один день. Всех перечисленных Берией заочно признали виновными по статье 58-й Уголовного кодекса РСФСР, параграф 10, часть вторая, приговор – расстрел.
11 сентября 1941 года расстреляли сто пятьдесят семь политзаключенных Орловского централа. Вызывали по одному. Запихивали в рот кляп и стреляли в затылок. Среди них была Мария Спиридонова и ее муж Илья Майоров. Это уже были старики и старухи, измученные многолетним заключением, но Сталин все равно их боялся.