* * *
Я тряхнул головой, как будто бы освобождаясь от воспоминаний, и посмотрел в окно. Огромный ярко-красный шар солнца завис над тайгой, едва касаясь сосен, и, похоже, остановился, будто раздумывая: опускаться ли ему за горизонт или еще немного повременить по эту сторону планеты. Смеркалось, от лагерных строений протянулись длинные тени, воздух наполнился предзакатным розовым свечением. Заключенные вернулись с работы в жилую зону и готовились к поверке. Убрав тетрадь в тумбочку, я стал одеваться. Впереди ждала вечерняя поверка, которую не мог пропустить ни один заключенный, даже вор в законе.
Меня привезли сюда после суда, когда я получил свой последний срок. То, что он был последний, – я знал. Месяц назад у меня обнаружили одну из самых страшных болезней – саркому легких. Я знал, что мои дни сочтены. А ведь так надеялся, что воспитаю своего сына да и вообще закончу свою жизнь не в неволе, а в кругу своих близких…
Все заключенные стояли в рядах по пять человек; два прапорщика внимательно считали сидельцев, проходя между рядами и отмечая численность каждого отряда на деревянной доске. Я стоял в конце строя, лениво перебирая в руках четки. Стоило только прапорщикам перейти к другому отряду, как возле меня вырос Матрос.
– Разговор есть, Самсон.
Я поднял глаза и посмотрел на своего давнего знакомого, с которым повстречался еще на следствии и с которым попал на одну зону. Матрос был хорошим человеком с сильной волей. Он имел определенный авторитет среди братвы, но частенько обращался ко мне за советом.
– Так что, Самсон? Будет время пообщаться?
– После поверки у меня будут терки с братвой из восьмого отряда, а вот ближе к отбою приходи, – ответил я.
– Добро, – Матрос кивнул головой и отправился к своему строю.
Все свои внутризоновские сходки и терки я предпочитал проводить в кабинете начальника отряда, когда тот, закончив свой рабочий день, отправлялся домой. Бугор, у которого были ключи от кабинета, по первому требованию предоставлял мне свое помещение. Это было выгодно по многим причинам. Во-первых, не было посторонних ушей, и каждый мог высказываться открыто, не боясь последствий. Во-вторых, если бы во время «сходки» нагрянул ментовской шмон, то никто не догадался бы искать нас в кабинете начальника отряда.
Когда я вошел в кабинет, там уже ждали четверо представителей братвы. Каждый из них смотрел на меня глазами, в которых угадывались уважение, преданность и готовность исполнить любую мою волю, какой бы она ни была. Несомненно, они пришли сюда, чтобы спросить у меня совета как у смотрящего за зоной. Так было всегда, начиная с того момента, когда воровской общиной было принято решение ставить в каждой зоне смотрящего. Именно за ним оставалось последнее слово в решении любого вопроса.
– Здорово, братва! – кивнул я сидельцам.
В ответ послышались приветственные возгласы, и ко мне потянулись руки, испещренные разными наколками. Все происходило без лишней суеты. Здесь находились люди, которые знали, как себя вести в подобных ситуациях. Каждый из них выбрал свой путь и старался любым своим движением и жестом показывать окружающим свою принадлежность к верхушке блатного мира.
– Что за проблемы привели вас? – спросил я, обведя сидящих взглядом.
Слово взял смотрящий за общаком восьмого отряда по прозвищу Дикий. Его погоняло как нельзя лучше соответствовало внешности и чертам характера этого человека. Рост – выше среднего. Крепкое телосложение и жесткий уверенный взгляд заставляли большинство собеседников относиться к нему с уважением. Свое погоняло он получил, когда прибыл из Пермской колонии строгого режима, больше известной как «Белый лебедь». В свое время там проводилась всероссийская воровская ломка, которую устроили высшие чины из МВД, будучи уверены, что таким способом смогут лишить воровской мир верхушки. Туда отправляли не только воров в законе, но и тех, кто не желал подчиняться режиму и следовал воровским традициям. «Белый лебедь» был похлеще немецкого концлагеря времен Великой Отечественной войны. Там людей просто-напросто ломали – как физически, так и морально. Многие, вернувшись оттуда, так больше и не смогли стать прежними нормальными, уравновешенными людьми. Но Дикий смог. Правда, для этого ему пришлось очень долго ломать самого себя. Вначале он очень походил на неандертальца. Бросался на всех по малейшему поводу, независимо от того, кто это был – сиделец или мент. Всему виной были расшатанные нервы. Тогда-то и прозвали его Диким. Но постепенно размеренная жизнь зоны и внутренние усилия Дикого привели к положительным результатам. А впоследствии братва поставила его смотрящим за отрядным общаком.
– Тут такое дело, Самсон, – начал Дикий, – за последнее время менты два раза накрывали наш общак, унося все подчистую.
– Прятать надо лучше, – посоветовал я. – Не стоит считать, что менты за просто так едят свой хлеб и получают зарплату. С них требуют результаты работы, и они из кожи вылезут, чтобы предоставить их своему начальству. Так было всегда. А тут уже кто кого. Либо они нас, либо мы их, – закончил я, подумав про себя, что дело, скорее всего, в другом. Не мог Дикий прийти ко мне с таким вопросом, а проще сказать – порожняком.
– Нам все это известно, Самсон. Тут другое.
Дикий на секунду замолчал. По выражению его лица я понял, что последующие слова дадутся ему с трудом, и поэтому решил помочь:
– Хочешь сказать, что среди братвы завелся стукач?
– Такое серьезное обвинение я открыто не могу предъявить, так как, если это окажется туфтой, мне придется отвечать за него по понятиям, – ушел от прямого ответа Дикий.
– Тогда зачем ты пришел ко мне, если не уверен в своих предположениях? – начал злиться я на нерешительность Дикого.
– Спросить совета. Мы не можем ставить под сомнение кого-то из братвы, но и терять общак каждый раз, когда он наполняется, мы тоже не хотим. На нас уже мужики начинают коситься – думают, что мы его на свои нужды пускаем.
Я внимательно слушал Дикого, понимая, что для него вся эта ситуация явилась сложной математической задачей, у которой существовало несколько решений, но лишь одно из них было правильным. На своем веку мне приходилось решать и не такие вопросы, и я прекрасно знал, как он должен поступить, но огласить прямо сейчас свое решение не спешил. Надо было учить молодежь самим пытаться находить выход из сложных ситуаций, а не бежать сразу к смотрящему за помощью.
Пауза затянулась, но никто не осмеливался ее прервать. Все смотрели на меня, ожидая, какое решение я приму, или хотя бы дам направление, в котором стоит следовать. Смотря на сосредоточенные на мне взгляды братвы, я неожиданно для самого себя вспомнил, какое впечатление на меня произвел гипнотический сеанс, который я однажды посетил в далекой юности. Тогда тоже несколько сотен глаз смотрели на одного человека, который поистине совершал чудеса. Столько лет прошло, но как будто бы все это произошло только вчера. Гипнотизер вызвал на сцену нескольких человек, в том числе и меня. Обвел всех пристальным взглядом. От его глаз веяло холодом и властностью. Такому взгляду нельзя было не подчиниться. Он запросто внушал, что питьевая вода – это шампанское, а вино – томатный сок. Под действием гипноза мужчины скакали по сцене, вальсировали и совершали самые нелепые поступки. Потом гипнотизер, усадив всех на стул, стал расспрашивать каждого о прежней жизни. Но самое удивительное заключалось в том, что после сеанса никто из нас не мог вспомнить ничего из своих откровений. Я сам удивлялся, когда мне приятели рассказывали о тех проделках, которые я совершал на сцене под действием внушения.
Потом, через добрый десяток лет, мне снова посчастливилось встретить такого человеке на одной из воркутинских зон. Там я познакомился с человеком, который обладал гипнотическим даром. Это был мужик по кличке Мессинг – однофамилец известного по тем временам предсказателя, гипнотизера. Наше поколение прекрасно еще помнило того легендарного чудотворца. Новоявленный Мессинг был настоящим мужиком, с такими считаются даже воры в законе. Среди своих его слово было равносильно приказу. Иногда ему ничего не стоило наехать на зарвавшегося урку, поскольку он знал, что на его сторону встанет добрая сотня мужиков, таких же, как он сам. А это была сила, с которой приходилось считаться всем.
Два раза воры подкатывали к Мессингу, предлагая ему стать их союзником, и оба раза Мессинг отвечал отказом, потому что обладал даром внушения. Любую бузу он мог прекратить в один миг. Он не кипятился с пеной у рта, не махал руками, не рвал рубаху на груди. Он просто обводил всех взглядом, говорил, что хотел сказать, и все. Именно тогда я усвоил для себя одну из самых главных истин, а именно: что дар убеждения имеет огромную силу и что именно он, а не сила в руках или многочисленное войско «быков» за твоей спиной могут выиграть любой спор.
Однажды воры даже предложили короновать Месcинга в законники, но он категорично ответил:
– Нет. У нас разные дороги. Я мужик и таким хочу остаться. Воровское дело хлопотное, оно не по мне.
Воры все поняли и больше никогда не обращались к нему с подобными предложениями.
А глаза у Меcсинга, как и у того гипнотизера из детства, тоже были особенными – черные, как смоль, и бархатистые. Темными были даже белки, многократно усиливавшие магию взгляда…
Позже я узнал, что жизнь у Мессинга сложилась иначе, чем у меня. После своей отсидки он отошел от воровских дел и создал собственное дело, окружив себя колдунами, знахарями, кудесницами. Он стал называться экстрасенсом, что в то время привлекало к нему сотни богатых клиентов. Со временем Мессинг стал жить на широкую ногу. Отгрохал себе шикарный коттедж, купил «Мерседес», а в центре родного города заимел офис, который стоил весьма недешево. Оставалось только гадать, откуда в нем бралось столько энергии, позволившей ему осилить все это. Немного поразмыслив, я понял, что все закономерно. Мессинг всегда был крепким мужиком с хорошими организаторскими способностями, а если к этому добавить еще и феноменальный дар, то такого размаха от него следовало ожидать. Мы были с ним самыми что ни на есть настоящими земляками, так как родились и выросли в одном городе, и мне еще не раз приходилось встречаться с ним на свободе…
– Сейчас трудно принять какое-то однозначное решение. Вопрос слишком щекотливый, – начал я отвечать на вопросы Дикого после долгой паузы. – Я по своим каналам попробую пробить, откуда ветер дует, и потом решу, как поступить. А пока могу только дать вам совет раскидать общак по разным нычкам. Во-первых, это даст вам возможность сохранить какую-то часть, если вдруг снова нагрянет шмон. Во-вторых, сократите число посвященных до минимума; а еще лучше, чтобы каждый знал только за свою часть общака, которую сам же и спрячет.
Мое решение вызвало недоумение, которое отразилось на лицах братвы, но высказаться против никто не решился. В воровской иерархии не принято перечить вору, даже если ты считаешь, что в данный момент он поступает, на твой взгляд, неправильно. Находились, конечно же, смельчаки, которые пытались идти против того или иного решения вора, но только впоследствии оказывалось, что на то у него были свои причины поступить в тот момент именно так. Да и не обязан он был раскладывать все по полочкам, чтобы остальные понимали весь смысл сказанного.
Один из сидельцев встал и, подойдя к двери, условным стуком сообщил стоявшему на стреме, что сходка закончена. Через секунду раздался звук открываемого замка, а уже через минуту кабинет начальника отряда опустел. Я вернулся к себе в барак и, пользуясь минутным отдыхом, прилег на шконку. Положение вора в законе обязывало человека, носившего это высокое звание воровского мира, всегда быть готовым к любым неожиданностям: начиная с того, что к тебе среди ночи могут прийти арестанты с каким-нибудь вопросом, заканчивая тем, что в любой момент могут нагрянуть менты. Поэтому я не упускал те редкие минуты затишья, которые выпадали мне по воле случая. Но отдыха как такового не получилось. Прибежал шнырь из санчасти, который принес мне положенные таблетки. С того момента, как мне поставили смертельный диагноз и я отказался ехать на больничку, врач убедительно просил меня не отказываться хотя бы от таблеток. За определенную сумму он лично доставал нужные лекарства и передавал их мне через местного медбрата.
– Извини, Самсон, что побеспокоил, – тихим голосом сказал шнырь, остановившись возле моей шконки.
– Положи на тумбочку и свободен, – не открывая глаз, ответил я.
Последнее время мне все чаще не хотелось никого видеть, а тем более таких, как этот медбрат. Я прекрасно понимал, что, если отбросить в сторону все свои воровские регалии, я был обычным человеком преклонного возраста, который к тому же понимает, что его дни сочтены. И как любому человеку в таком возрасте, мне хотелось видеть возле себя своих родных и близких, а именно жену и сына. Но я не мог вот так в одночасье превратиться из уважаемого вора в законе в престарелого и больного старика, так как тогда стал бы считать, что вся моя жизнь прошла напрасно. А я знал, что это было не так. Все же не всякому человеку удается добиться в своей жизни подобного уважения и признания, какое было у меня. А это, я считал, многого стоит. Кроме того, в отличие от других воров, мне все же посчастливилось испытать настоящую любовь и стать отцом… А это тоже немаловажно для каждого человека, прожившего не один десяток лет на этой земле.
Поднявшись со шконки, я посмотрел на лежавшие на тумбочке разноцветные таблетки и позвал одного из своих приближенных:
– Шаман!
Через мгновение возле меня уже стоял высокий парень в новенькой черной робе.
– Организуй сладкого чаю, – попросил я. – Колеса надо запить, – кивнул на таблетки.
– Сейчас сделаем, Самсон, – пообещал Шаман и пропал так же неожиданно, как и появился.
Рядом с ворами во все времена находились приближенные, подобные Шаману. Это были те люди, которые стремились познать воровской мир изнутри, почерпнуть знания, так сказать, из истоков, из первых уст. Выполнение разных поручений не считалось чем-то зазорным. Многие из числа сидельцев хотели бы оказаться на их месте, но не каждому это позволялось. Вор всегда сам выбирал себе приближенных, подыскивая их из общей массы сидельцев. Со временем они, если не совершали никаких косяков, отправлялись в свободное плавание, становясь на ступень выше остальных, поскольку имели определенный опыт в воровских делах. Это было придумано еще задолго до того, как я сам стал вором. Негласное правило гласило, что каждый вор должен привлекать к воровской идеологии как можно больше молодежи, чтобы воровское дело было живо всегда. Вот и теперь, прибыв на зону, я сразу приметил этого парня по прозвищу Шаман, который на все имел свое мнение и мог его при случае отстоять. Кроме того, он был начитанным и эрудированным молодым человеком, что в принципе уже само собой являлось редкостью в нашей сфере.
Спустя некоторое время после того, как я принял лекарства, появился Матрос. Его серьезное выражение лица говорило о том, что он чем-то не на шутку озабочен.
– Чего-то душновато у вас в бараке. Может, пойдем, прогуляемся, Самсон? – предложил Матрос.
Я понял, что ему просто не хочется вести разговор даже в пустом бараке – ведь, как известно, и у стен есть уши, а в зоне это правило доказывается как нельзя лучше.
– Ну что ж, пойдем, прогуляемся, – согласился я, и мы отправились на уже пустой плац, где только что проводилась поверка.
В это время там уже прогуливалось несколько десятков арестантов. Это был своеобразный вечерний моцион. По двое, по трое арестанты мерили плац туда и обратно, неторопливо обсуждая свои нехитрые проблемы. Кто-то вспоминал разные истории, приключившиеся с ними на воле, кто-то решал свои насущные проблемы, а кто-то просто мечтал о предстоящей свободе… Никто не мешал друг другу, каждый был занят своими мыслями, и поэтому тут можно было говорить открыто на любую тему. Администрация тоже не обращала на таких арестантов внимания, в отличие от тех, кто, например, решит уединиться за бараком или в другом неприметном месте. Опера сразу же подошлют кого-нибудь из своих стукачей узнать, о чем идет базар и не замышляется ли там какая-нибудь буза.
Стоило только нам с Матросом преодолеть первый десяток метров, как мой старый знакомый выпалил:
– В зоне намечается раскол.
Признаюсь честно, что внутри я весь напрягся, хотя, конечно же, виду не подал.
– Кто? – коротко спросил я, надеясь услышать предполагаемые кандидатуры.
Ответ Матроса меня не просто удивил, а по-настоящему ошарашил:
– Граф.
Я давно знал Матроса, и поэтому переспрашивать, насколько точна информация, не было смысла. Матрос был не из тех, кто сначала говорил, а потом думал. Да и вопрос был настолько серьезен, что ошибка могла стоить ему головы. Граф был без пяти минут вором в законе и ждал очередной воровской сходки, когда его коронуют. Совсем недавно он прибыл в зону, и я сам встречал его, как и положено человеку его ранга. Так как я был смотрящим за зоной, а двух смотрящих быть не может, я предложил стать ему смотрителем зоновского общака. Это второе по значимости положение на зоне. На человека с таким положением возлагаются немалые обязанности, и где-то даже больше, чем на самого смотрящего. Держатель зоновского общака имеет в своих руках немалые суммы и должен уметь правильно ими распорядиться.
Кроме того, в его распоряжение поступают все каналы поставки наркотиков с воли. Бывали случаи, когда именно на этом и заканчивалась воровская карьера очередного смотрителя. Не каждый сможет держать себя в руках, когда рядом столько «расслабляющего» зелья, начиная от водки и заканчивая высококачественным героином. Но Граф был тем человеком, который уже смог зарекомендовать себя как честный и порядочный арестант. Несколько воров уже дружно выдвинули его кандидатуру на ближайшее коронование, а это тоже о многом говорило, поскольку ни один вор не будет тянуть мазу за человека, которого не знает и в котором не до конца уверен.
Граф был относительно молодым вором, которому еще не исполнилось и сорока лет, но за свои годы успел сделать многое. Он, как и большинство авторитетов, прошел свой арестантский путь от самой малолетки до строгого режима. И везде, независимо от того, где он находился, Граф оставлял после себя только уважительное отношение сидельцев и недовольство администрации, которая старалась как можно скорее избавиться от очередного авторитета. Но все же Граф был авторитетом новой формации. Воровской мир уже давно разделился на воров новой и старой закалки. Старыми были законники, следовавшие заповедям воров, которые пришли из далекого «нэпа». Их так и прозвали – «нэпмановские воры». Они продолжали находиться в плену воровской романтики сталинских годов, когда преданность воровской идее ставилась превыше денег. Урка не смел не то чтобы ударить, даже обругать себе равного.
Но вот в начале девяностых для воровской идеи наступили смутные времена. Появилось другое поколение блатарей, которые с легкостью вживались в новые экономические условия жизни. Они были дерзки, многочисленны и для достижения своих целей не останавливались ни перед чем, подкупая несговорчивых и уничтожая непокорных. Большую часть своей воровской жизни я тоже был вором старой закалки, поскольку воспитывался среди воров того поколения. Я свято соблюдал традиции и именно поэтому почти всю первую часть своей жизни провел в тюрьмах и зонах. Но вот настало время, когда я наконец понял для себя, что те незыблемые традиции уже давно устарели. Многое из того, что так чтили старые воры, по сути, было уже никому не нужным. Пришло новое время, изменились взгляды, традиции, люди. Раньше, к примеру, только за один разговор с администрацией вора могли лишить всех прав. Сейчас же – совсем наоборот. Воры охотно шли на сговор с кумом, добиваясь для себя определенных поблажек. Пока был жив Советский Союз, воры представляли собой единое целое, не придавая значения размолвкам, которые происходили в воровской среде. Рассуждали просто – в какой семье не бывает ссор? Сейчас же стоило только кому-то выказать свое недовольство, как тут же его автомобиль взлетал на воздух или же его находили застреленным наемным убийцей. Лишать друг друга жизни в воровской среде стало делом обычным. И если раньше подобные случаи совершались открыто, на воровской сходке, то сейчас это делалось так, что никто не мог доказать ничьей причастности к гибели подельника. А безнаказанность, как известно, порождает беспредел.
Старый сходняк постепенно начал трещать по всем швам. Он походил на старую ветхую одежду, которую примерил на себя удалой молодец, вот оттого и трещит она в подмышках и расходится огромной прорехой между лопатками. Законников покидали все, кто не хотел больше ютиться в тесных бараках, кто желал свободы, денег и реальной власти. Они попирали один из самых незыблемых принципов старых воров – не иметь своего имущества. Каждый из новых воров хотел жить в роскоши и наслаждаться жизнью на свободе.
Эта скрытая война приобретала иногда вид лопнувшего чирья, и тогда в подворотнях находили трупы с рваными ранами на груди и размозженной головой. Но как бы я ни перестраивался, старые воры всегда вызывали у меня уважение, так как они следовали второму принципу вора в законе – не предавать. И никакое объяснение не могло послужить оправданием. Хотя иногда старики казались мне наивными в своей слепой вере. Разве не глупо, считал я, пропадать по тридцать лет в тюрьмах и колониях только потому, что ты вор? Я даже знал и таких, которые вообще отказывались выходить на волю после окончания срока. Таким самопожертвованием они напоминали мне факел, который, как кое-кому казалось, будет светить молодежи, пришедшей им на смену. Так фанатики сжигали себя на площадях, чтобы дать новую жизнь красивой идее.
Многие годы такие воры были моими близкими друзьями. Лет двадцать назад я и сам был таким, как они, а если быть до конца честным, то одним из них. И только тяга узнать что-то новое заставила меня пойти своей дорогой. Только многими годами позже я понял, что все это время мне были тягостны их многочисленные обеты: безбрачия, вечного братства и все остальное. В тягость была и сама жизнь, лишенная многих благ. Конечно же, мысль о том, что воровской закон должен быть изменен, пришла ко мне намного раньше, но вот только озвучить ее я тогда не решался.
– Продолжай, – после недолгого размышления сказал я Матросу.
– Как и откуда у меня эта информация, объяснять, я думаю, не имеет смысла. Скажу только, что Граф уже несколько раз в открытую высказывался по поводу того, что тебе пора на покой и что надо давать дорогу молодым. Что ты уже одной ногой в могиле и пора бы подумать о новом смотрящем. Его окружение, конечно же, эти призывы поддерживает, но остальные пока выбрали выжидательную позицию и ждут твоего ответного хода.
– Мне нужно подумать. Граф – не тот дешевый фраер, которого можно ночью поставить на ножи за сказанное и тем самым прекратить все ненужные разговоры. За ним стоят те, кто считает так же, а открытое противостояние только обозлит администрацию и заморозит зону на какое-то время. А нам это не нужно. Ведь так, Матрос?
– Конечно, Самсон. Ты знай, я всегда буду на твоей стороне. И знай, что ты не один. Как минимум ползоны за тебя поднимется. Если честно, многие не решаются в открытую встать за Графа, поскольку знают, что он пока не коронованный и что в любой момент воровское мнение о нем может полностью измениться. А ты как-никак вор на положении.
– Спасибо за поддержку, – я хлопнул Матроса по плечу. – Для начала сделаем так. Попробуй выяснить, кто из братвы конкретно стоит за Графом и считает так же, как он. Мужики – это толпа, которую в любой момент можно будет направить по своему усмотрению, а вот авторитетные люди – совсем другое. Ну, в общем, не мне тебе объяснять, что к чему. Выясни, потом посмотрим.
– Постараюсь, Самсон. Кстати, я там тебе в барак подселил своих проверенных людей. Так, на всякий случай. Кто знает, как все сложится. Этот Граф из новых воров, поэтому можно ожидать чего угодно. Ребята подготовленные, раньше приходилось воевать, так что свое дело знают, – пояснил Матрос.
– Ладно, Матрос. Думаю, предосторожности твои не будут лишними. Сейчас разбегаемся, мне еще нужно кое с кем созвониться на воле. Будут новости – заходи в любое время.
– Добро, Самсон, – сказал напоследок Матрос, направляясь в свой барак.
Вернувшись к себе, я обнаружил, что Шаман уже замутил ужин. На тумбочке стояла чашка горячего бульона и омлет. Но сейчас мне было не до еды. Завалившись на шконку, я стал размышлять над полученной от Матроса информацией. Мне было непонятно, для чего Граф затеял всю эту бузу? Неужели ему не терпелось встать на мое место, которое, кстати, кроме него, занять не сможет никто? Понятно, что на прямой конфликт он не пойдет, потому что его просто не поймут ни здесь, ни на воле. А вот подстроить какую-нибудь подлянку, чтобы потом преподнести это как мою неспособность решать зоновские дела, он может. Мне не раз доводилось сталкиваться с подобными ситуациями, когда уважаемые и авторитетные люди шли на гадские поступки в погоне за властью или деньгами. Они в один миг забывали обо всех воровских законах и выкидывали такие коленца, что потом все удивлялись, как такое могло случиться.
Пару раз я сам оказывался тем камнем преткновения, когда занимал определенное положение в зоне. Первый раз это случилось после возвращения в зону после коронации, когда на сходке меня окрестили вором в законе. Тогда вся столовая поднялась при моем появлении, стуча посудой и колотя руками по столам. Караул, заранее предупрежденный об акции, спокойно стоял в дверях и наблюдал за происходящим. Слаще, чем это беспорядочное громыхание, для меня не было звука. Это бренчание казалось мне величественной симфонией. А когда я сел за стол, все дружно опустились вслед за мной.
Но чуть позже весь этот торжественный ритуал сменился совершенно другой картиной, когда мне пришлось столкнуться с теми, кто не собирался отдавать свое место под солнцем. Вечером в одном из самых темных уголков зоны три тени преградили мне путь. Сверкнула заточка, и, едва успев увернуться, я почувствовал на своей шее ее обжигающее прикосновение. Ни секунды не размышляя, я бросился в бой. Ярость застилала глаза. Я обрушивал удар за ударом на головы нападавших, с трудом разбирая сквозь приглушенный мат крики и хруст костей. После удара головой я услышал, как хрястнула, забулькав кровью, переносица одного из них, и он повалился на землю, еще во время падения потеряв сознание. Я узнал его. Это был вор по кличке Слепой, не пожелавший мириться с тем, что его свергли с престола в угоду молодому сильному вору, то бишь мне. Шестерки Слепого, увидев, что их хозяин лежит поверженный, в ужасе попятились, но я воспользовался их растерянностью и бросился на них с новой силой и злостью. Схватив одного, который уже не сопротивлялся, я с силой ткнул его головой в бетонную стену. Третий бросился убегать, но догонять я его не стал. Утром все равно выяснится, кто пошел на такую подлянку и посмел поднять руку на вора…
К реальности меня вернул сигнал построения на ужин. Основная масса сидельцев должна была сейчас отправиться на прием пищи в столовую, а это означало, что можно было спокойно сделать несколько звонков на волю. Достав сотовый телефон, я набрал номер одного из своих преемников на свободе. В первую очередь надо было узнать, как продвигаются дела на воле. Сейчас меня это интересовало больше всего на свете. Мне бы не хотелось, чтобы семья после моей смерти имела какие-нибудь финансовые проблемы. Нет, конечно же, я был уверен, что мои друзья не оставят их в трудный момент, но все равно мне бы хотелось, чтобы они ни от кого не зависели. Для этого я отдал распоряжение Пирату, своему преемнику, чтобы тот в кратчайшие сроки сделал мою жену хозяйкой одной из легальных фирм, которая уже много лет приносила мне неплохие доходы. Кроме того, на нее и на сына должны были быть открыты тайные счета в швейцарском банке.
– Здорово, Пират!
– Здорово, Самсон! – услышал я голос преемника.
– Как продвигаются наши дела?
– Уже на стадии завершения.
– Отлично.
– Как сам? Как здоровье? Что-нибудь еще требуется? – забеспокоился Пират.
– Нет, всего хватает. Ты мне лучше обрисуй ситуацию в целом. Ничего существенного не произошло?
Мы с моим преемником разговаривали общими фразами, не обсуждая ничего конкретного и не называя никаких имен, чтобы на случай прослушки телефона трудно было разобраться, о чем шла речь.
– Да пока вроде нет. Менты немного успокоились. Уже так не лютуют. Беспредел тоже поутих. Все ровно пока.
– Ты, если что, сразу ставь меня в известность.
– В первую очередь, Самсон.
– Ну, давай, Пират, не болей, – попрощался я со своим преемником и нажал на кнопку разъединения.