Глава 1
Первый бой
Пехота спешно отступала. Несколько легких трехдюймовых пушек и «сорокапяток» – все, что осталось от полковой артиллерии, – продолжали вести беглый огонь. Был он торопливый, нервозный.
Артиллеристы выпускали снаряд за снарядом, порой не видя цели. Вокруг капониров плясали минные разрывы, находя все новые цели. Горел грузовик, на котором подвезли боеприпасы и пытались вывезти раненых.
Его накрыло попаданием в двигатель, убив водителя. Раненых грузили на орудийные передки, и ездовые нахлестывали лошадей, торопясь покинуть опасное место.
Очередная мина разбила одну из немногих легких пушек, оставшихся в строю, раскидала в стороны расчет. Орудийный передок, облепленный ранеными, пролетел сквозь оседающее облако дыма и земли. Ездовой, оглушенный непрерывным грохотом, бестолково размахивал кнутом. Артиллеристы цеплялись друг за друга, а пара лошадей неслась, выбирая нужное направление, спасая себя и людей.
Лейтенант Павел Карелин, высунувшись из открытой рубки легкой самоходно-артиллерийской установки СУ-76, наблюдал в старый потрескавшийся бинокль то, что мог предвидеть еще вчера, когда мартовскую слякоть начало обдувать северо-восточным ветром. За считаные часы почву подморозило, а к ночи все сковало льдом.
Именно в такую погоду немцы обязательно возобновят наступление, которое они активно вели на Юго-Западном фронте с двадцатых чисел февраля. Слякоть и низкая облачность, мешающая авиации, дала несколько дней передышки той и другой стороне. Сегодня передышка, кажется, закончилась.
– Карела, танки видишь?
Рация действовала, как всегда, скверно. Но сквозь шипение и треск лейтенант все же различал команды командира батареи капитана Ивнева, который приказал до его сигнала себя не обнаруживать и огня не открывать.
Немецкие танки с остатками полковой легкой артиллерии в бой не ввязывались. Их планомерно и быстро добивали минами и выстрелами приземистого штурмового орудия («штурмгешютце») с короткоствольной 75-миллиметровкой.
Основная часть бронированных машин – штук семь танков, несколько штурмовых орудий и бронетранспортеров, развивая скорость, отрезали отступавший стрелковый полк от леса, в котором он торопился укрыться.
Германские танки шли клином. Впереди более легкие и скоростные Т-3, следом приземистые «плуги». Немного отставая, двигались тяжелые Т-4 с усиленной броней. Замыкали группу бронетранспортеры с десантом.
Этот небольшой, но довольно мощный кулак прорвал оборону стрелкового полка. Артиллерийский и пулеметный огонь смешал в беспорядочную толпу роты, батальоны. Немцы, как всегда, боеприпасов не жалели. Теперь штурмовая группа вермахта стремилась догнать массу людей и повозок на обледенелом холмистом поле, прежде чем люди исчезнут в лесу.
За долгую мартовскую ночь мороз хорошо сковал землю и талый снег. Почва выдерживала даже тяжесть немецких танков Т-4. Громадины, по сравнению с другими машинами, высотой двести семьдесят сантиметров, они выделялись длинноствольными пушками с массивными дульным тормозом и высокими командирскими башенками, откуда было удобно вести обзор.
Батарею капитана Ивнева, состоявшую из пяти самоходных установок (сравнительно нового оружия Красной Армии), догадались перебросить уже в темноте. Когда стало ясно, что окопавшийся в раскисшей земле стрелковый полк и приданный ему саперный батальон могут угодить под танковый удар.
Как часто случалось, это были лишь полумеры. Пять самоходок СУ-76 вряд ли смогут удержать оборону, если немцы пустят хотя бы две полноценные танковые роты. Но у фельдмаршала Манштейна после Сталинграда бронетехники не хватало.
Это было второстепенное направление одного из ударов. Сюда собрали что могли, смешав танки новой усиленной модификации и все остальное, что попалось под руку. Поэтому Григорий Ивнев, несмотря на численное превосходство немецких машин, надеялся неожиданным ударом отбить атаку.
Или, по крайней мере замедлить ее, и дать уйти из-под мясорубки измотанному отступлением стрелковому полку. Манштейн и его командиры твердо намеревались рассчитаться здесь, под Харьковом, за поражение под Сталинградом. Наше Верховное командование категорически приказывало сделать все возможное, чтобы остановить наступление.
Кроме самоходок обещали подбросить артиллерию и танки. Но экипажи одинокой батареи СУ-76 во главе с их командиром уже понимали, что помощи в ближайшее время не дождутся. В других местах обстановка складывалась не лучше.
Для батареи Ивнева это был первый серьезный бой. Полтора месяца полк находился в основном во втором эшелоне, принимая участие в небольших стычках местного значения.
Экипажи и командиры уже на практике знали слабые и сильные стороны своих машин. Мало надежды было на тридцать пять миллиметров лобовой брони (рубка всего двадцать пять), бензиновый, легко воспламеняющийся двигатель.
Зато компактные приземистые установки были увертливы, подвижны и при своих небольших размерах имели самую сильную на тот период противотанковую пушку ЗИС-3 калибра 76 миллиметров. Бронебойные снаряды взламывали броню немецких танков на расстоянии до километра, выводя из строя и поджигая машины в считаные минуты.
Орудия отличались точностью наводки, высокой скорострельностью и нанесли в 1942 году самые большие потери германской бронетехнике. Не зря ее конструктор Василий Грабин получил личную благодарность Сталина и несколько наград.
Опытный артиллерист капитан Ивнев знал и другое. Немецкие конструкторы никогда не стояли на месте. В ответ на мощную пушку усиливали бронезащиту танков, и дальность поражения уменьшалась. Это необходимо было учитывать. Пожалуй, новые Т-4 на километр уже не возьмешь.
Несмотря на численное преимущество немецких танков, комбат надеялся на свои опытные экипажи. Новые самоходки по приказу Верховного были в основном укомплектованы опытными артиллеристами и механиками. Батарея застыла в укрытиях, ожидая команды Ивнева. Между тем стрелковый полк беспорядочно отступал, преследуемый стрельбой увеличившего ход немецкого танкового клина.
Две хорошо загруженные трехтонки ЗИС-5 из тыловой службы, торопясь уйти от немецких танков, неразумно спрямили расстояние и завязли в низине. Несмотря на небольшой угол подъема, колеса скользили по льду. Моторы ревели, выбрасывая крошево смерзшейся грязи, один из грузовиков развернуло поперек. Заряжающий на самоходке Карелина, ефрейтор Вася Сорокин, широколицый, здоровенный парняга, морщил покрытый пятнами оспы лоб. С высоты своего роста наблюдал за беспомощными грузовиками и костерил шоферов:
– Тыловики всегда первыми смываются. А эти, бля, совсем от страха башку потеряли.
Наводчик, старший сержант Михаил Швецов – в противовес Сорокину мелкий, жилистый – не отрывался от прицела, но команды открыть огонь не поступало. Комбат Ивнев учитывал численное превосходство противника и выжидал, когда расстояние сократится для точного и эффективного залпа.
Он лучше других понимал, что судьба боя зависит от первых, хотя бы пары, удачных выстрелов. Подковать, остановить один танк, оглушить попаданием экипаж второго. Внести минутную растерянность, замедлить ход вражеских машин и ударить еще раз, скорректировав прицел. Лишь бы фрицы не разглядели раньше времени батарею.
Снаряд взорвался метрах в тридцати от головного грузовика. Второй ЗИС-5 перевалил подъем и набирал скорость. Спрыгнувшие с машины десятка полтора бойцов бежали, пытаясь догнать его, но водитель, растерянный или напутанный, продолжал давить на газ, не обращая внимания на крики:
– Стой, гад!
– Подбери, убьют ведь!
Взрыв фугасного снаряда подкинул машину. Полетели выбитые доски кузова, обломки ящиков. Перебило задний мост, грузовик сел, как лягушка, на вывернутые колеса.
Следующий снаряд взорвался среди отступающих бойцов. Ударившись о лед, взрыватель сработал мгновенно. Сноп осколков и взрывная волна накрыли сразу человек шесть. Четверо неподвижно застыли на льду, двое бойцов, поднимаясь и снова падая, пытались добраться до прибрежных кустов.
Стреляло штурмовое орудие, «штурмгешютце», или «плуга», как их чаще называли. Тем временем какая-то из немецких машин врезала по крутившемуся на подъеме второму ЗИС-5 и подожгла его.
Там сидел водитель и двое снабженцев. Хоть и контуженные, они сумели выскочить и добежать до ближайших кустов. Танк не стал тратить еще один снаряд, а пулеметные очереди лишь смахнули голые прутья.
Если этим троим повезло, то взвод красноармейцев во главе со своим младшим лейтенантом, вынырнувший из зарослей тальника, оказался на линии огня.
Бежать быстро бойцы не могли. Они уже выдохлись и с трудом тащили под руки троих раненых. Да и сам лейтенант заметно хромал, подгоняя свою команду в длиннополых шинелях и ботинках с обмотками.
«Штуга» вывернулась с фланга неожиданно. Трехсотсильный двигатель «майбах» работал ровно, не выдавая себя ревом. Карелин понимал, что здесь, на открытом месте, штурмовое орудие прикончит взвод двумя-тремя осколочными снарядами и добьет из пулемета.
Экипаж «плуги» пока не видел самоходку Карелина, у СУ-76 высота тоже всего два метра. Да и подкопали, не поленились ночью, мерзлый снег. Наводчик, Миша Швецов, вел прицел следом за фрицем.
– Выстрел! – выкрикнул лейтенант.
Сержант не новичок, хорошо пострелявший в сорок втором из пушки ЗИС-3, наверняка бы попал. Но считаными секундами ранее открыли огонь остальные самоходки, сразу же ударили немцы. «Штуга», с ее весом в двадцать тонн, мгновенно тормознула.
Предназначенная ей бронебойная болванка хоть и вылетела со скоростью 800 метров в секунду, но опоздала: врезалась в землю перед «штугой» с опережением и отрикошетила несколько раз подряд, раскидывая комья льда и смерзшегося снега.
Вражеская машина крутнулась, выцеливая коротким, но смертельно опасным стволом 75-миллиметровки самоходную установку Карелина.
Расстояние метров пятьсот. Броню «сушки», в два пальца толщиной, фриц пробьет наверняка. В короткий ствол-обрубок заложен либо подкалиберный, либо другой хитрый снаряд, например с донным взрывателем, – и тот и другой прикончат самоходку наверняка.
– Мишка, – почти стонал заряжающий Василий Сорокин, подавшись всем телом навстречу вражеской машине, – стреляй, мать твою…
Наводчик и без него знал свое дело. Ударил довольно точно. Не учел (вернее, не успел привыкнуть), что сильная ЗИС-3 своей отдачей встряхивает легкую «сушку», особенно когда она не имеет твердой опоры под гусеницами.
Пушка, которую ценил сам товарищ Сталин, врезала шестикилограммовую болванку с такой силой, что немца заметно развернуло. Сноп искр разлетелся на верхней части плоской рубки штурмового орудия.
– Есть! – заорал Сорокин, вбивая в ствол очередной снаряд.
Но болванка, пройдя вскользь, отрикошетила, сорвала запасное колесо с брони «плуги» и с воем ушла в морозное утреннее небо.
– А ну пусти, – рвался к прицелу лейтенант Карелин.
На несколько секунд возникло замешательство, которое могло стоить жизни всему экипажу. Карелину не нравилась излишняя самоуверенность наводчика.
– Я сам, – торопился исправить ошибку старший сержант Швецов. – Не лезьте!
Но Карелин, тоже имевший опыт, уже ловил в прицел светло-серую приземистую тушу немецкой машины. Нажимая на рычаг, понял, что полкилометра – расстояние немалое.
Болванка ударила слегка развернувшуюся «плугу» под углом. Расколола массивное ведущее колесо, порвала гусеницу и смяла броню, не пробив ее. Широколицый, рябой Вася Сорокин, отшвырнув дымившуюся гильзу, уже вбросил в казенник новый снаряд.
– Готово, командир.
Он был уверен, что перекошенная немецкая самоходка с вывернутой боковиной, обломком колеса и порванной гусеницей уже не представляет опасности.
Ефрейтор Вася Сорокин ошибался. «Штуга», выровняв прицел и развернувшись на уцелевшей левой гусенице, выстрелила. Снаряд с жутким воем пронесся в метре над самоходкой.
– Добивайте вы ее, – орал механик-водитель Алесь Хижняк, отчетливо видя происходящее, высунувшись в открытый люк перед рубкой. – Она ведь нас прикончит!
Но Павел Карелин уже нажал на педаль спуска. Снаряд-болванка врезался в основание рубки, прямо под короткую пушку. Брызнул сноп искр, а через несколько секунд внутри «плуги» рванул боезапас.
Детонация смешала вместе тротиловые заряды фугасных снарядов, фосфорную начинку зажигательных, артиллерийский порох в объемистых гильзах и литров триста первосортного румынского бензина.
Вся эта гремучая смесь разорвала корпус вместе со всем содержимым, включая пятерых немецких артиллеристов. Из огненного клубка разлетались куски брони и двигателя, мелкие и крупные железяки, обрывки гусениц, множество смятых шипящих гильз и разорванные тела экипажа.
– Вот так, – удовлетворенно сказал Вася Сорокин, ловко вбрасывая в казенник очередной снаряд. – Бить – так наповал.
Между тем стрельба шла вовсю. Разогнавшийся Т-3, с крестами по бортам и спереди, нарвался на снаряд, угодивший в лобовую часть башни. На протяжении прошлого года немцы несколько раз наращивали толщину брони и довели ее сантиметров до семи.
Болванка тряхнула башню, перемолов мощным толчком зубцы поворотного механизма. Но броню не пробила. Впрочем, экипаж был контужен, башня не ворочалась. Самоходка, стоявшая справа от Карелина, выпустила второй снаряд, на этот раз продырявив броню насквозь.
Броневая защита в шесть-семь сантиметров не спасла, Т-3 задымил. Из люков выскакивали танкисты в коротких кожаных куртках и металлических шлемах.
– Надо добавить, – решили в самоходке, прежде чем сменить позицию. – Прикончить гада!
Новые машины, новая техника боя. Слабо бронированной «сушке», которая выигрывала за счет верткости, малого веса и сильного орудия, требовался постоянный маневр и смена позиции.
Даже для «тридцатьчетверки», с ее крепкой броней и утолщенной лобовой подушкой, упущенные секунды могла привести к тяжелому повреждению или гибели. Легкая СУ-76 просто не имела права в этих обстоятельствах на третий выстрел.
Но экипаж, возраст которого составлял в среднем 19 лет, хотел непременно добить, открыть счет уничтоженных фашистских «панцеров». И без того обреченный, окутанный дымом Т-3, с исковерканным механизмом и убитым командиром, полностью вышел из строя.
Третьего снаряда не требовалось. Но юный расчет его выпустил. Двадцатитонный модернизированный Т-3 вспыхнул в считаные секунды. Но также мгновенно загорелась от попадания подкалиберного снаряда советская самоходка. Вольфрамовый сердечник, раскаленный до белизны, с легкостью прошив броню, воспламенил внутри машины все, что могло гореть.
Грибовидным облаком взвился вспыхнувший бензин, затем рванул боезапас – шесть десятков снарядов. Самоходную установку с открытой сверху и на корме рубкой распороло, как жестянку, выбросив горящие обломки, смятые гильзы, тела экипажа.
Надежную пушку перевернуло, воткнув стволом в землю. Рядом горело тело наводчика без рук. Виднелись черные дымившиеся останки еще одного самоходчика, оторванная по колено нога в сапоге, искореженный автомат, клочья тлеющей фуфайки. Лед вокруг плавился, растекаясь бурыми от крови и машинного масла ручейками.
Четверо немецких танкистов, успевших выпрыгнуть из Т-3, бежали к коптившему грузовику ЗИС-5, единственному укрытию поблизости.
Интендант, шофер и несколько красноармейцев, тоже нашедших здесь убежище, открыли торопливый огонь из «нагана»» и винтовок.
Стреляли едва не в упор. От злости и пережитого страха мазали, но сумели уложить двоих «панцер-гренадеров» в их добротных куртках и блестящих металлических шлемах. Двое других, тоже получившие несколько пуль, из последних сил вломились в камыш и забились в гущу желтых метелок.
Капитан Ивнев вел бой с тяжелым Т-4, одновременно пытаясь командовать батареей. Он прошел Халхин-Гол, который не был победным маршем для наших танков. Получил за храбрость медаль «За отвагу», но самое главное – боевой опыт. Тот самый, который помог ему выжить в первый год войны и, отступая, постичь науку бить врага.
Григорий Макарович Ивнев видел, как непростительно увлекся поединком с танком и погиб один из его экипажей. Он кричал остальным:
– Не подставляться! Бить с коротких остановок!
Затем бросил микрофон. Обвешанный звеньями гусениц Т-4 вынырнул из-за кучки осин, остановился, нашаривая длинным стволом самоходку Ивнева. Обе машины уже обменялись парой выстрелов, промахнулись и сближались, выцеливая друг друга.
По слухам, у Т-4 последнего образца лобовая броня достигала семи сантиметров, плюс дополнительная защита – звенья гусениц. Чтобы вывести его из строя, надо ударить точно.
Причем если у немца с его качественной усиленной броней, есть шанс выдержать попадание, то снаряд, который угодит в «сушку» с ее легкой бронезащитой, наверняка будет смертельным. Обычная болванка, выпущенная из 75-миллиметровой пушки, прошибает за километр восемь сантиметров брони. А у СУ-76 броня всего три сантиметра, да и расстояние между врагами куда меньше, чем километр.
Снова два выстрела подряд. Наводчик тяжелого Т-4 крутил рукоятку наводки, доводя прицел до нужной точки. Оптика у фрицев первоклассная, с третьего раза не промажет.
Но у ЗИС-3 имелось еще одно преимущество – самая высокая скорострельность среди этого класса орудий. Заряжающий и сам Ивнев, не отрываясь от окуляра наводки, опередили первоклассную машину вермахта с ее наворотами, точной оптикой, кумулятивными и подкалиберными снарядами.
Трехдюймовая болванка, сработанная из добротной уральской стали, врезалась в лоб «панцера», между пулеметом и смотровой щелью водителя. На этот раз почти не было искр, снаряд шел под прямым углом. Взвилось облако дыма, мелкой окалины, донесся глухой лязг удара.
Бронебойный снаряд – всего лишь кусок металла. Но раскаленный, разогнавшийся до огромной скорости, пробив броню, он рушит и зажигает внутри танка все подряд. Черное небольшое отверстие выглядело безобидным. Но судя по тому, как замерла и прекратила всякое движение махина весом двадцать три тонны, снаряд сработал как надо.
Открылся левый боковой люк. Вместе с клубком дыма выкатился танкист. Второй выбирался следом. Товарищ протянул руку помогая вылезти. Но, пробивая дым, стремительным штопором закрутился язык огня. Хлестнул, как огнеметом, выползающего танкиста и отбросил в сторону пытавшегося помочь ему камрада.
Немец в тлеющей куртке убегал, зная, что произойдет через считаные секунды. Его товарищ еще жил, извиваясь от боли в квадратном проеме бокового люка. Остальные люки были закрыты, удар оглушил экипаж.
Взрыв получился двойной. Вначале сдетонировали с десяток снарядов, находившихся ближе к месту удара. Вышибли верхний люк и выбросили укороченное тело командира машины.
Через несколько секунд сдетонировал основной боезапас, сразу штук восемьдесят снарядов. Зрелище было такое, что невольно замерли экипажи других машин. Масса снарядов рванула с раскатистым гулом, превратив танк в огненный шар.
Отлетела в сторону башня. Среди огня кувыркались горевшие обломки, ломаные кресла, целый град сплющенных и разорванных гильз, куски человеческих тел, обрывки пулеметных лент.
Через минуту на месте мощной современной машины осталась ее нижняя догорающая половина с перекошенной опорной плитой и смятым двигателем.
– Меняй позицию, – первым опомнился Ивнев. – Вон к тем кустам. Полный газ!
Машины с обеих сторон маневрировали, то делая резкие рывки, то находя укрытия для внезапного удара. Прилетевший непонятно откуда снаряд, скорее всего 50-миллиметровый, смял задний правый угол рубки самоходной установки Карелина. Ударило так, что «сушка» дернулась, сбило с ног наводчика и заряжающего.
Алесь Хижняк, опытный механик, дал полный газ и выскочил из зоны обстрела. Подламывая мерзлый снег, спустились в неглубокую ложбину среди осин. Пока Хижняк проверял двигатель, вытащили наружу заряжающего Васю Сорокина.
Снаряд прошел рядом. Ран не оказалось, но громоздкий, самый сильный в экипаже ефрейтор Сорокин тяжело ворочался на подстеленной шинели и вытирал пятерней кровь из носа.
Стащили телогрейку, ощупали ребра, осмотрели голову.
– Контузия, – определил Хижняк, считавшийся самым сведущим в медицине. – Болит чего, Васек?
– Нет. Плывет только перед глазами.
– Может, водички?
Сделав несколько глотков из жестяной кружки, Василий вдруг замер и уставился на пробоину. Снаряд разорвал, согнул лохмотьями броню. Вырвал из креплений каркас, к которому крепился брезент.
Штырь разогнуло, он торчал, как антенна. На нем развевался кусок брезента.
– Ну че, Васек?
– Брезент порвало, ночью накрыться нечем будет, – простодушно выразил свое состояние заряжающий. – Опять мерзнуть.
– Спасибо скажи, что не под фугас попали, – успокоил его механик. – Хоть и мелковатый, но рванул бы, всем бы хватило.
Швецов выбросил смятый снаряд, сорванный с боеукладки, покрутил в руках другой, с вмятиной в гильзе.
– Выбросить его, товарищ лейтенант. Вмятина так себе, но может заклинить.
То, что после удачной схватки, которую провели без потерь, Швецов обращается к командиру строго официально, говорил, что он злится на Карелина. Выпихнул из-за прицела и стрелял сам, будто лучше разбирается в этом деле. Алесь Хижняк тоже недолюбливал Швецова за излишнее самомнение.
Да, он один в экипаже имеет орден. Командир полка с ним за руку здоровается, но и другие ребята воевали, хреном груши не околачивали. Лейтенант Карелин, хоть у командира полка в приближенных не ходит, но мужик неплохой, не выделывается и не лезет под огонь очертя голову.
Может, и правильно Карелин у орденоносца прицел отобрал. Первым выстрелом промазал, вторым лишь по броне мазнул. А третьего раза вообще могло не быть. Опередила бы их «плуга», и догорала бы самоходка вместе с экипажем.
Стрельба раздавалась со всех сторон. Затрещала рация. Сейчас слышимость была лучше. Комбат Ивнев спрашивал, куда делся Карелин. Лейтенант ответил, что получил попадание в рубку, экипаж приводит машину в порядок.
– Самоходка в строю?
– Через десяток минут выйдем. Рубку просадило, и заряжающего контузило.
– Давай шевелись, резину не тяни. Одна «сушка» сгорела, и ты застрял. Мне, что ли, одному воевать?
Григорий Макарович Ивнев порой не сдерживал себя, давая волю раздражению. Его отчитал командир полка, он в свою очередь несправедливо обрушился на Карелина.
– Да, ты где находишься? – запоздало спросил капитан.
– Недалеко от озера… здесь осины кучкой стоят.
– Осины… двигай наперерез фрицам.
– Кругом начальники, команды не успевают раздавать, – бурчал наводчик Швецов. – Хотя бы за подбитую «плугу» доброе слово сказал. Эту гадюку так просто не возьмешь.
– Я про нее не сообщал, – сказал Карелин.
– Ну и зря скромничаешь. Пусть знают, что мы тоже фрицев бьем.
Поднялся с шинели Вася Сорокин. Его пошатывало, но он заявил, что от контузии отошел.
– Значит, вперед в бой? – насмешливо отреагировал Хижняк.
– А куды денешься? – покосился еще раз на пробитую броню Сорокин. – Хочешь, не хочешь, а воевать надо.
– Сознательный ты у нас, – ехидно вставил Швецов. – Как и командир. Машина продырявлена, люди контужены, а он через десять минут обещает снова в бой вступить.
Впрочем, наводчик выражал свое недовольство вполголоса. Карелина он побаивался. Психанет в горячке и отстранит от прицела. Будет вместе с Сорокой снаряды перебирать. Но лейтенант, кажется, его не слышал.
Взобравшись на пригорок, рассматривал окрестности. Стрельба продолжалась, горели две-три машины, окутанные клубами дыма.
«Опять на авось, – с досадой размышлял лейтенант Карелин. – Прислали пять самоходок, вот мы тут подвигов понаделаем!»
Вася Сорокин, чудом не угодивший под снаряд, тем более не рвался под огонь. В свои двадцать три года он был женат, имел двоих детей и больше думал о семье, чем о дальнейшем бое.
Время от времени оглядывался на горящую огромным костром самоходку и в очередной раз жалел, что угодил на этот «танк – не танк» с тонкой броней, которую любой снаряд пробьет, а действовать приходится на переднем крае. Называется «машина поддержки пехоты», а бой с утра идет с танками, чья броня в два раза толще. Долгой жизни на этой «коломбине» не получится.
При этом Вася забывал, что, отвоевав год «на земле» в расчетах неуклюжих трехдюймовых Ф-22, два раза был крепко ранен, однажды едва выскочил из-под гусениц немецкого танка.
Пушку смяло в блин, ребят побило, подносчика размазало тяжелыми траками. Гад-фашист и Сорокина собирался расплющить, но Василий, отпрыгнув, бежал, слыша свист пуль над головой, от которых тоже сумел увернуться. Двое детишек, а его гусеницами и пулеметом хотели прикончить! Сегодня с одним гадом рассчитались.
Тем временем кое-как поставили на место штыри для брезента, а Павел Карелин хмуро приказал Швецову:
– Убери снаряды из-под гусениц. Сдавать назад будем, наедем на взрыватель – глупость получится.
Наводчик молча сгреб оба помятых снаряда, которые второпях сбросил под гусеницы, и отнес в сторону.
Обогнули озеро и, увеличив ход, пошли догонять немецкие танки. Карелин не был злопамятен, наводчика ценил и снова уступил старшему сержанту его законное место.
Миновали догорающие обломки Т-4. Повеселевший Михаил Швецов заявил, что фрица наверняка уделал комбат.
– У капитана глаз точный!
Остальной экипаж на похвалу наводчика не отреагировал. В приятелях у комбата, кроме Швецова, никто не ходил. Таилась хоть и мелкая, но обида, что капитан Ивнев ни словом не обмолвился об уничтоженной «плуге», хотя наверняка видел взрыв. А командира машины Карелина едва не в трусости обвинил.
– Гонют… все вперед гонют, – выразил общее настроение Сорокин Вася, самый младший по званию в экипаже и самый многодетный. – Слышь, Дмитрич, я бронебойный зарядил.
– Правильно, – одобрил его действия лейтенант Карелин.
О мимолетной сваре с комбатом Павел уже забыл – не тот характер. Напряженно ждал с минуты на минуту, когда покажутся немецкие «панцеры». Гусеницы у них на резине, не гремят, как наши, за километр, и двигатели урчат негромко, как сытые кошки.
Вскоре разглядели силуэт еще одного Т-3. Он вел огонь по самоходке младшего лейтенанта Афанасия Солодкова. «Сушка» тоже отвечала, но деревья и бугры мешали противникам толком прицелиться.
Снаряд самоходки врезался в березу метрах в трех от немца. Крепкий ствол переломило в двух местах, брызнули отбитые ветви. Т-3 мгновенно сменил позицию и пальнул в ответ. Карелин приказал поддержать товарища огнем.
После первых же выстрелов командир немецкого танка понял, что попал под перекрестный огонь.
Умело маневрируя, рванул прочь. Но выдержки не терял и вложил снаряд рядом с «сушкой» Карелина.
Погнали на пару с Афанасием Солодковым. Младший лейтенант прибыл из училища недавно. Опыта имел мало, но бесстрашно лез в любую заваруху, за что его терпеть не мог экипаж.
– В герои рвется, а нам расплачиваться. С такой броней только могилу себе искать!
– Слышь, младшой, – осаживали его, – башку не теряй. Про нас подумай.
Увещевания действовали на резвого командира слабо. Он мечтал подбить немецкий танк и вообще доказать свою решительность.
Через сотню метров увидели еще одну самоходку из своей батареи, с перебитой гусеницей и вмятиной на броне. Трое из экипажа, сбросив телогрейки, пыхтя, натягивали порванную гусеницу. Четвертый лежал накрытый шинелью. Все ясно – отвоевался парень. Узнать, как и что, возможности не было, поэтому промчались мимо без остановки.
Стрелковый полк в основном втянулся в лес. То в одном, то в другом месте валялись разбитые повозки, лежали кучками и поодиночке тела убитых.
Несколько расчетов противотанковых ружей вели беглый огонь непонятно куда. Лежали они на краю мелкого густого березняка. Наверное, рассчитывали в случае опасности нырнуть в чащу.
– Эй, с кем воюете? – приостановил машину капитан Ивнев.
– С нечистой силой, – выдал остроту сержант, старший группы.
– Целитесь в кого, спрашиваю? – повысил голос комбат. – Или отсиживаетесь?
– Почему отсиживаемся, – встал и козырнул в ответ сержант. – В немецко-фашистские танки стреляем.
– Где они, не вижу.
– А вон, за тем леском.
– До них километр, а вам дай бог за двести метров в цель угодить.
– Стреляем же, не прячемся, – возразил сержант.
Бронетанковый немецкий кулак, несмотря на численное превосходство, сумели отжать. Сильные орудия ЗИС-3 наносили крепкие удары. Горели два танка и разваленное до днища штурмовое орудие («плута»). Еще один Т-3 дымил, воняя резиной, но почему-то не загорался, хотя проходящие самоходки всаживали в него на ходу снаряды.
– Не отвлекаться, – командовал по хрипящей рации Ивнев. – После добьем.
В километре впереди тяжелый Т-4 тащил на буксире «плугу», короткоствольная пушка была свернута набок. Медленно уходившую сцепку пытались достать огнем. Но Т-4, развернув башню на 180 градусов, довольно точно посылал снаряд за снарядом из своего длинноствольного орудия. Приближаться к нему было опасно.
Пятились и огрызались огнем два Т-3. К ним присоединился танк, который преследовали Карелин и Солодков. Самоходка командира батареи Ивнева, набрав скорость, вышла на расстояние метров шестьсот и вложила снаряд в Т-3, за которым безуспешно гнались машины Карелина и Солодкова.
Хороший наводчик в машине капитана не подвел. Удар пришелся в нижнюю часть лобовой брони. Толщина и скос броневого листа не дали пробить его насквозь. Болванка, оставив вмятину и лопнувшую полосу металла, прошла наискось. Выбила один из катков и, видимо, повредила ходовую часть.
Капитан не стал стрелять еще раз. В него летели снаряды, и он отлично помнил, что легкая броневая защита не выдержит удара. «Сушка», сшибая молодой березняк, выскочила из зоны обстрела.
Раскаленная болванка, выпущенная тяжелым Т-4, врезалась в старую березу, выбив сноп щепок. Несколько секунд толстый ствол раскачивался, затем рухнул, ломая ветви. Вдоль просмоленной коры побежали язычки пламени.
Если опытный комбат Ивнев, пользуясь быстротой и верткостью своей машины, искал позицию для нового выстрела, то Афанасий Солодков, никуда не сворачивая, несся вперед.
– Афонька! – крикнул в рацию Карелин. – Куда лезешь?
– Командир! – дружно орал экипаж. – Щас нам врежут. Сворачивай!
Поздно. Девятнадцатилетний Афанасий Солодков вырвался на открытое место, остановился, успел даже выстрелить и сразу получил ответный удар. Но экипажу «шестимесячного» младшего лейтенанта, не успевшего набраться опыта ввиду нехватки времени, частично повезло.
Снаряд калибра 50 миллиметров с приварной головкой и впрессованным зарядом взрывчатки ударил в лобовую часть машины. Шел он наискось. Легко просадил и тридцать пять миллиметров брони, и тело механика-водителя. Прошил стенку моторного отсека (он находился справа от механика) и взорвался, мгновенно воспламенив двигатель.
Солодкову и двум другим самоходчикам удалось выскочить лишь потому что самоходки СУ-76 были открытого типа, а брезент смотан для лучшего обзора.
Взорвались снаряды. Вторая самоходка из батареи Ивнева превратилась в огненный клубок с развороченной рубкой. Экипажуспел отбежать на десяток метров, и, приходя в себя, наблюдал, как ревет, ввинчиваясь в морозный воздух, чадное пламя бензина, смешанное с маслом.
Наводчик кривился от боли в ушибленной ноге и материл младшего лейтенанта, который кинулся очертя голову прямо под снаряд, погубил механика-водителя, машину, да и остальной экипаж чудом не угробился.
– Учат все дураков, а воевать не умеете… куда тебя черт нес?
– Кубари нацепил, а ума не набрался, – поддержал приятеля заряжающий. – Давай, давай… вот давалку нам и расшибли. В пух и прах.
Афоня Солодков не слышал возмущенных голосов своих подчиненных. Нервно сворачивал и никак не мог свернуть самокрутку.
Он не мог оторвать взгляда от клубка ревущего пламени, в котором мог вполне остаться и сам. Мальчишеское лицо младшего лейтенанта подергивалось, а на губах блуждала, кривя рот, странная улыбка.
– Эй, Афанасий, очнись, – пихнул его заряжающий. – Все кончилось. Живы мы… живы.
Несмотря на потери, батарея самоходных установок свою задачу выполнила. Немецкая бронетанковая группа не смогла уничтожить отступающий стрелковый полк. Командиры СУ-76 неплохо использовали преимущества быстроходных машин и прицельность сильных пушек ЗИС-3.
Экипаж комбата Ивнева подбил и сжег тяжелый танк Т-4 с усиленной броней. Отличился экипаж Паши Карелина. Все видели, как после меткого выстрела взорвалось и горело огромным огненным клубком штурмовое орудие – хорошо бронированная «плуга», которую взять труднее, чем танк.
Самоходка Карелина удачно подловила рыскающий, поврежденный комбатом Ивневым танк Т-3 и разнесла ему гусеницу. Бестолково закрутившийся «панцер» добивали вместе с экипажем комбатовской машины. Миша Швецов врезал осколочным снарядом по разбегающемуся экипажу и свалил двоих танкистов.
К раздаче подоспела «сушка» лейтенанта Захара Чурюмова, гусеницу которой сумели быстро починить. Наверстывая упущенное, Чурюмов кинулся было преследовать сцепку из поврежденной «плуги» и буксирующего ее тяжелого Т-4.
В опасной близости пролетел один, другой снаряд, механик искал укрытие, а Ивнев приказал по рации:
– Не лезь на рожон. Решил после драки кулаками помахать…
Чурюмов благоразумно отступил, но свое все же взял. Высмотрел в сосняке бронетранспортер «Бюссинг», который, преследуя пехоту, забрался слишком глубоко. Два пулемета и автоматы экипажа уложили на ноздреватый смерзшийся снег половину стрелковой роты и отделение связистов с тяжелыми катушками телефонного провода за спиной.
Разнесли две санитарных повозки, издырявили полевую кухню вместе с поваром и помощником. Пулеметы перегрелись. Торопливо меняли стволы и патронные ленты. Автоматчики, стоя в бронированном отсеке, добивали расползавшихся раненых.
Двое красноармейцев подняли руки, но возиться с ранеными немцы не захотели. Одного прикончил из длинноствольного «люгера» молодой, перспективный унтер-офицер с медалью за храбрость. На втором скрестились трассы автоматов, пробили тело в нескольких местах, вырывая клочья шинели.
Затем увидели взвод во главе с долговязым младшим лейтенантом, который сумел спрятаться от танков и сейчас двигался по замерзшему болоту с редкими пучками камыша. Еще тридцать русских, которые едва плетутся, да еще тащат на себе раненых.
У младшего лейтенанта, бывшего студента педагогического института, была совсем не мужественная фамилия Бобич. Отсюда всякие обидные клички, и бывший студент молча переживал.
Во взводе его толком еще не знали. Много их таких «шестимесячных» лейтенантов приходили и уходили, пробыв на передовой считаные дни.
Александр Бобич командовал взводом дней двенадцать и кое-чему успел научиться. Например, не постеснялся подобрать винтовку, зная, что из «нагана»» дальше чем на полтора десятка шагов в цель не попадешь. Карман прожженной у костров шинели оттягивали запасные обоймы и две гранаты РГД.
Полевая сумка лишь мешала, но не выбрасывать же командирский атрибут! К тому же там хранились бритвенные принадлежности, список взвода и письма от матери и девушки, с которой он целовался в последний вечер перед призывом в армию.
Первое время девушка писала, подчеркивая красным карандашом слово «любовь», которое ей нравилось повторять. Затем письма приходить перестали, но те, первые, Саша Бобич хранил.
– Ложись! – скомандовал младший лейтенант, увидев немецкий бронетранспортер даже раньше своего шустрого помкомвзвода, который был ранен осколком в бедро и кое-как плелся.
Может, не заметят? Но до гусеничного «Бюссинга» оставалось шагов сто пятьдесят. С берега немецкий экипаж уже заметил замерзшее болото-озеро и взвод русских; кроме того, часть молодых бойцов заметались, а не залегли сразу, оставляя себе хоть какой-то шанс на спасение.
Немцы не открыли огонь, потому что мешали густо разросшиеся ивы. Их следовало объехать и сверху вниз, с пологого берега, расстрелять всю эту оборванную, в несуразных обмотках и мятых шинелях толпу. Русские слишком много вообразили о себе после Сталинграда, но Манштейн довольно успешно начал ответное наступление на Харьков.
Унтер-офицер сменил емкую обойму «люгера», а младший лейтенант Бобич подбежал к своему ручному пулеметчику, раненному несколькими осколками.
Молодой светловолосый парнишка уткнулся в кочку, обнимая ее. То ли молился, то ли плакал от безысходности. Он неплохо вел себя в бою, стрелял и сам заряжал диски после гибели помощника. Но сейчас восемнадцатилетний парень, как и остальные бойцы взвода, отчетливо понимал – они не смогут обороняться на голом льду против брони и двух пулеметов. Бежать тоже некуда…
Но молодой энергичный командир взвода Александр Сергеевич Бобич умирать в этом замерзшем болоте не хотел. Лихорадочно припоминая, что боковая броня «Бюссинга» составляет миллиметров восемь, а рожи в касках торчат открыто и нагло, он нажал на спусковой крючок пулемета Дегтярева.
Раздался щелчок. Если бы в диске оставался, хоть один патрон, младшего лейтенанта изрешетили, убили бы первым. Но «Дегтярев» был пуст.
– Где запасные диски? – шарил вокруг взводный.
– Бесполезно, – простонал раненный в бедро помкомвзвода, а пулеметчик, приподняв голову, ответил:
– Нема. У меня всего два диска было, расстрелял я их. А остальные у помощника убитого остались. Побьют нас сейчас, – уже не скрывал слез мальчишка.
Лейтенант Чурюмов сам находился у прицела орудия. Наводчик погиб, и они управлялись вдвоем с заряжающим.
Чурюмов прошел путь от башнера легкого танка Т-26, горел, потерял друзей из экипажа, а на фронтах погибла половина родни. Всего пять минут назад он видел расстрелянную роту на снегу опрокинутые санитарные повозки и трупы добитых раненых.
Злость в широкоплечем, грузном, словно небольшой медведь, забайкальце Чурюмове перехлестывала через край. Матерясь, толкнул заряжающего:
– Давай фугасный!
– Я уже бронебойный сунул.
– Ладно, пойдет.
Один из пулеметов «Бюссинга» дал очередь, разбивая лед и срезая кучки камыша. Пулемет был нового образца, МГ-42, скорострельность – двадцать пуль в секунду. Успел перехлестнуть бойца, прикрывшего голову ладонями. Брызнула кровь, по льду покатилась издырявленная каска.
Пулеметчик повел трассу дальше, подводя ее к следующему красноармейцу. Но «Бюссинг», сбивая прицел, рванул с места, взревев всей мощью двигателя. Пулеметчик, оторвавшись от своего МГ, увидел неподалеку непонятный русский танк. Небольшого размера, с открытой сверху рубкой, но, хорошо знакомой немцам сильной трехдюймовой пушкой ЗИС-3.
– Откуда он взялся? – бормотал унтер-офицер. – Гони быстрее!
– Опомнились, – выругался механик, который и так гнал прочь, выжимая из двигателя все возможное.
Он понимал, что зевнули они крепко, пулеметы не помогут, а русские уже разворачивают свое штурмовое орудие в их сторону.
Как ни хвалили германскую технику, но большая часть ее особо мощными качествами не выделялась. Сто лошадиных сил карбюраторного двигателя не могли достаточно быстро разогнать пятитонную колесно-гусеничную машину.
Да плюс килограммов четыреста упитанной немецкой плоти (экипаж – 6 человек), два пулемета. Боевые трофеи: добытый в хуторе подсвинок, мешок с картошкой, мед в бочонке плюс ворох полушубков, бабских теплых платков, валенок – защита от холодной русской зимы.
Лейтенант Чурюмов Захар Захарович (и отца и деда так звали) вломил бронебойной болванкой в кормовую часть, пробив десантный отсек насквозь. Две дыры: одна аккуратная, круглая, а выходная – с вывернутыми краями и трещинами.
Среди дымившихся от жара полушубков и тряпья ворочался рядом с поросячьей тушей кормовой пулеметчик с перемолотыми ребрами. Обозленный, что упустит долбаного фашиста, Захар Чурюмов целился на этот раз фугасным снарядом.
– Стой! Дорожка! – скомандовал он механику. Молодой унтер-офицер побледнел как полотно, когда первый удар встряхнул машину. Он знал, что пушка, установленная на новой русской машине, прошибает самый сильный немецкий танк Т-4. Что тогда будет с их легким транспортером? Стараясь держать себя в руках, он давал советы механику-водителю, но тот лишь огрызнулся в ответ.
Унтер увлекся азартной стрельбой по бегущим Иванам, не задумываясь, что может получить отпор и погубить экипаж.
– Нам конец! – в отчаянии воскликнул механик, увидев вспышку второго выстрела.
Фугас вскрыл взрывом удлиненный, как свиное рыло, капот. Взлетела, кувыркаясь, верхняя крышка. Разметала куски цилиндров, гнутые трубки, расколотый аккумулятор и прочую начинку двигателя.
Вмяло, хлестнуло огнем по неосторожно открытым стеклам (очень хотелось видеть, как подыхают чертовы большевики!). Лицо водителя превратилось в кровавую маску, он вывалился и сделал один, другой шаг, зажимая ладонью место, где были глаза.
Унтер-офицер со своим «люгером» и трое уцелевших солдат выскочили из горевшей машины. Несмотря на контузию, они сумели определить правильное направление и побежали к камышам. Бег их был неровным. Вслед бросились не меньше десятка красноармейцев. Напрасно младший лейтенант Бобич призывал:
– Брать живыми! Нужны языки!
Чудом уцелевший взвод не нуждался в языках. Бойцов не остановили автоматные очереди и торопливые хлопки «люгера», которые свалили двоих бойцов. Ненависть часто бывает сильнее, чем страх смерти.
Унтер-офицер, небольшого роста, с развернутыми плечами гимнаста, со дня на день ждал повышения. За предыдущие бои он был представлен к первому офицерскому званию. Золотые погоны, железный крест, лица близких и уютный родной дом у озера…
Все это мгновенно погасила жгучая боль. Четырехгранный штык со сверкнувшим жалом пробил теплую куртку и живот повыше ремня. Унтер зажимал в омертвевших пальцах «люгер», и красноармеец, не желая рисковать, умело и быстро проткнул фашиста еще раз.
Двое других солдат были забиты, растоптаны в считаные минуты. Самые нетерпеливые из бойцов уже шарили в карманах, подбирали оружие, кто-то стащил сапоги.
«Бюссинг» горел. В густом дыму смешивались запахи жженой человеческой плоти, свиной щетины, вонь горящих полушубков. Двое расторопных бойцов из взвода Бобича, обжигаясь, выдернули из зажимов пулемет, схватили несколько коробок с лентами, дымившиеся солдатские ранцы, что-то еще по мелочам. Один из бойцов, рискуя, влез в огонь и перебросил через борт подгоревшую свиную тушу.
Успели вовремя. В десантном отсеке трещали, лопались патроны, взорвались сразу несколько гранат, полыхнул бензобак.
– Горит, сволочь!
– Хотел нас прикончить, не вышло. Увидели уползающего по снегу механика.
– Куда, гад фашистский?
Сразу несколько бойцов вскинули винтовки и добили его. Одному из красноармейцев этого показалось мало. Вспоминая безысходность, с которой он лежал на льду, ожидая очередь в спину, солдат подбежал к уже мертвому механику и воткнул в него штык.
Из подскочившей самоходки лейтенанта Чурюмова выпрыгивал экипаж. Началась обычная свара из-за трофеев. Главную ценность – часы – поделили быстро. Самоходчики потребовали пулемет, так как именно они уничтожили бронетранспортер. Пехота отдавать не хотела. Доказывали свое:
– Мы тут тоже не отсиживались, бой вели. Троих ребят потеряли, экипаж фрицевский прикончили. А пулемет из огня вытащили, руки пообжигали.
Подъехала машина капитана Ивнева. Павел Карелин с бугра продолжал упрямо посылать снаряд за снарядом в отступавшие немецкие танки, хотя до них было уже километра полтора.
Он надеялся угодить в сцепку – буксирный Т-4 и подбитую «плугу», но расстояние рассеивало снаряды.
– Кончай войну, – услышал лейтенант по рации голос Ивнева. – Давай к нам.
Когда подъехали к машинам Ивнева и Чурюмова, там заканчивался дележ трофеев. Комбат, не слишком вступая в спор, приказал забрать пулемет МГ-42 экипажу Чурюмова. Пехотинцам объяснил:
– У вас «Дегтярев» имеется, а в самоходках, кроме пушек да пистолетов, ничего нет.
Взамен великодушно уступил автоматы, а «люгер» убитого унтера протянул взводному:
– Цепляй, заслужил. А «наган» сержанту подари. Но Бобич, хоть и остался доволен трофейным пистолетом, заявил, что пулемет им нужнее.
– На весь взвод всего один «Дегтярев» да два трофейных автомата.
Ивнев лишь отмахнулся:
– Привыкай к войне. Вон рота побитая лежит. Хоть и жалко ребят, но им оружие уже ни к чему. Пошли своих, пусть пулеметы соберут. Там даже «максим» валяется, если никто не подобрал. И не забывай, что это мы тебя спасли, а не ты нас.
Стрелковым оружием самоходчиков снабжали слабо. Пулеметы не полагались. Положенный на экипаж автомат ППШ имелся в лучшем случае в одной машине из трех. Правда, у командиров машин были пистолеты, а остальной экипаж вооружался чем мог. В основном трофеями.
Прихрамывая, подошел Афанасий Солодков с двумя уцелевшими членами экипажа. Механик-водитель, опытный сержант, сгорел вместе с машиной. Афанасий выглядел побитым, ожидая, что Ивнев по своей привычке обложит его от души, да еще цирк устроит. Младший лейтенант не ошибся.
– Ты чего пешком идешь? – закуривая папиросу «Эпоха», спросил комбат. – На машине быстрее бы добрался.
– Сгорела самоходка, – выдавил Солодков. – От попадания вражеского снаряда.
– А сержант Наумов где? Лучший механик-водитель батареи куда делся?
Начиналось уже откровенное унижение. Карелин знал, что отчасти это направлено в его сторону как заместителя командира батареи. Недолюбливает капитан своего зама, может, считает, что тот его подсидеть хочет.
– Погиб Наумов вместе с машиной, – сворачивая цигарку, ответил Карелин. – И еще одна самоходка сгорела. Моя повреждение получила, а у Захара Чурюмова наводчик погиб.
– Это ты мне о потерях так докладываешь? – по-прежнему не повышая голоса, сказал Ивнев. – Ну тогда цигарку, что ли, выплюнь и встань как положено. О погибших товарищах речь идет. Шестеро их у нас. Или они того не достойны?
Алесь Хижняк возмущенно фыркнул, хотел сказать что-то едкое, но промолчал. Подобную ненужную болтовню со стороны комбата старший сержант терпеть не мог, считая, что это ослабляет боевую сплоченность экипажей.
– Достойны, – коротко ответил лейтенант. – И та рота, которая в сосняке лежит, тоже достойна.
Комбат отбросил недокуренную папиросу. Это означало, что сейчас он возьмется за промахи Карелина. Но появилось начальство. Долговязый командир полка Мельников, подполковник лет пятидесяти, замполит, кто-то из штабных.
Подполковник от души пожал руку Ивневу кивнул остальным самоходчикам. Сказал, что они молодцы, дрались как надо и крепко выручили полк.
– У меня всего две «сорокопятки» остались, ну и с десяток бронебойных ружей. Ими такую махину не возьмешь, – кивнул он на тяжелый Т-4 с усиленной броней и массивной пушкой, продолжавший чадить на поляне.
Подсчитали немецкие потери: сожгли три танка и приземистую, опасную, как гадюка, «плугу». Уничтожили два бронетранспортера, а еще одну «плугу», крепко подкованную, фрицы уволокли на буксире.
– Неплохо, – оживленно восклицал майор-замполит. – Они двумя ротами кинулись, думали, сомнут нас. А вот хрен им. Роту, считай, выбили. Хорошо горят, а, капитан!
Он хлопнул ладонью по спине Ивнева в знак начальственной благодарности. Громко сообщил, что полковые артиллеристы и взвод противотанковых ружей тоже дрались отважно. Сожгли тяжелый пушечный бронеавтомобиль. Потери личного состава тридцатилетнего замполита с двумя орденами, блестевшими сквозь распахнутый полушубок, не волновали.
Карелин заметил, как он мельком глянул на погибшую роту и перевел разговор на другую тему. Команду подсчитать свои потери дал командир полка. Тоже оглядел убитых бойцов, покачал головой:
– Крепко нам врезали. И, как назло, перед заморозками обе батареи «трехдюймовок» в дивизию забрали. Как не вовремя!
Промолчав, окликнул расходившегося, кажется выпившего, замполита:
– Ты распорядись насчет похорон и узнай, сколько из санчасти тяжелораненых эвакуировать надо.
– Есть, – неохотно кивнул замполит, который не очень хотел покидать дружную компанию, где наверняка планировалась выпивка.
Но командир полка уже подзывал к себе такого же долговязого, как он сам, младшего лейтенанта Бобича.
– Ты чего «Дегтярева» с собой таскаешь?
– По немецкому броневику собирался стрелять.
– Ну и чего не стрельнул?
– Диски кончились, товарищ подполковник. Да и самоходчики вовремя подоспели. Разделали броневик как бог черепаху, одни обломки догорают. А мы экипаж прикончили. Хотели пленного взять, но ребята крепко обозлились. Не удержал.
– Ты вот что, Бабич…
– Бобич моя фамилия, товарищ подполковник.
– Извини, Бобич. Принимай четвертую роту. Командира там убили, один взводный остался, да и тот молодняк. На остальные взводы поставь сержантов поопытнее и свяжись с тыловиками насчет боеприпасов. Фрицы, того и гляди, опять полезут.
Стрелковый полк окапывался, рыли братскую могилу для погибших. Комбат Ивнев запрашивал по рации снаряды и ремонтников. В самоходке Карелина от сильного удара подтекало масло, отправили в санчасть заряжающего Сорокина. Уходя, он предупредил лейтенанта:
– Я через часок вернусь. На мое место никого не берите.
– Иди, дождемся, – успокоил его Карелин. – Как же тут без тебя!
Прибыли на конной тяге две батареи полевых трехдюймовых орудий ЗИС-3, закрепленные за стрелковым полком и так необдуманно переброшенные на другой участок. Там они и простояли без дела, полк немцы гнали и утюжили до прибытия самоходных установок.
Теперь, хоть и с опозданием, орудия вернули. Их сопровождал заместитель начальника артиллерии дивизии капитан Раенко. На светлом жеребце в яблоках, в сопровождении адъютанта (был ли он ему положен?), бодро поздоровался со всеми, глянул на догоравшие немецкие танки и небрежно заметил:
– Ну что, постреляли немножко? Теперь у вас, товарищ подполковник, нормальная защита.
В батареях были те же орудия ЗИС-3, что стояли на самоходках. Но Раенко почему-то считал, что настоящая артиллерия – это на колесах, а приземистые легкие самоходные установки – так себе, приложение. Командир полка насчитал только семь пушек и спросил капитана, где еще одна.
– Расчет зевнул, пушка под лед провалилась. Возякаются там, достают. К вечеру прибудут.
Кроме того, капитан не дождался грузовика со снарядами для самоходок и заверил, что он тоже приедет вечером вместе с харчами для батареи Ивнева. Поговорив о том о сем и выпросив трофейный «вальтер», капитан собрался в обратный путь. Его неожиданно притормозил подполковник Мельников:
– Останетесь здесь вместе с орудиями. С начальником артиллерии я вопрос согласовал.
– У меня же в штабе делов невпроворот, – едва не подпрыгнул в седле грузный капитан. – Люди ждут…
– Не мучай лошадь, слезай, – по-комиссарски безоговорочно приказал замполит.
Дело в том, что две батареи – это почти дивизион. Один командир батареи был совсем молодой, а второй вытаскивал километрах в трех отсюда провалившееся под лед орудие. Тоже, судя по всему опыта не имел.
Юрий Евсеевич Раенко хотя и околачивался при штабе, но командовал раньше и взводом, и батареей. Опыт имел.
– Ладно, подчиняюсь произволу, – сделал попытку отшутиться штабист. – На денек останусь.
– Сколько надо, на столько и останешься, – обрезал его Мельников и добавил: – Оборудуй капониры и пошли людей помочь вытащить орудие. Кстати, глубина там большая?
– Метра два… с половиной, – замялся Раенко.
– Это не батарейцы раззявы, а ты сам. Оставил подо льдом орудие, а что с ним дальше будет – наплевать. В штаб к теплой печке рвешься.
По-журавлиному размашисто подполковник Мельников зашагал к санчасти. Распухло и сильно болело плечо, пробитое еще вчера осколком мины.
Батарея самоходных установок капитана Ивнева (вернее, ее остатки) тоже знала свое место в системе обороны.
Правильно отчитал Мельников зам начальника артиллерийской службы. Снарядов осталось – кот наплакал. Ведь он был обязан доставить боеприпасы, но потерял где-то грузовик и утопил по дороге орудие. С чем воевать, если немец снова полезет? У Павла Карелина дыра в рубке, сварка в двух местах лопнула. У Захара Чурюмова погиб наводчик, требовала ремонта гусеница, кое-как скрепленная на ходу.
А самое главное – сгорели две самоходки: считай, половина батареи. Много с тремя машинами навоюешь? Где-то застрял грузовик со снарядами и харчами, а вместе с ним ремонтная машина-летучка со сварочным аппаратом.
Возбуждение от прошедшего боя прошло. Ну, отбили фрицев, танки немецкие догорают. Но у самих потери немалые. Жрать хочется, махорка давно кончилась. Самоходчики разбирали кирки, ломы, лопаты. Вяло переругиваясь, принялись долбить капониры для своих машин. Броня слабоватая, надо получше закапываться.