Глава 3
Закрутила, завертела Дениса московская жизнь – только успевай поворачиваться. Влился он в творческий коллектив, как и предполагал с самого начала, легко. Не сложилось только с вечно недовольной Линдой, пилившей его за несоблюдение дат сдачи материала, ну да ею он легко пренебрег. Как говорила бабушка, «Семь лет мак не родил, а голода не было».
Москва праздновала наконец-то наступившую счастливую эру и поднимала бокалы с дорогим французским шампанским за открывающиеся перед ней блестящие перспективы. Новые дорогие бутики открывались каждую неделю, всемирно известные дизайнеры не вылезали с московских показов мод и презентаций коллекций.
Да и неудивительно: в Москве продавалось столько предметов роскоши, сколько не продавалось во всей Европе вместе взятой. Даже рынок Северной Америки сконфуженно притих, стесняясь тех жалких процентов, что показывали сводки продаж дорогих и – чего греха таить – в сущности ненужных вещей. Деньги в Москве лились не просто рекой – бескрайним нефтяным океаном. Их надо было где-то «парковать», как смешно выразился один из Денисовых новых знакомых, а разнообразие парковок было, однако, ограничено границами Московской кольцевой дороги, ну не считая, конечно, парковок заграничных.
Вот уж несколько лет вся Россия была поделена на регионы, или зоны ответственности, как их называли в прессе, несколькими государственными газовыми и нефтяными компаниями, которые были и основными работодателями, и бенефициариями6, и полицией и, само собой, составляли правительство новой крепнущей энергетической державы. И вопреки предостережениям либеральных, а также коммунических и прочих кликуш, дела обстояли просто превосходно.
Буровые установки без устали качали черное золото, которое трудяги-нефтепроводы и танкеры бесперебойно поставляли покупателям как на Западе, так и на Востоке. Деньги от продажи топлива заграничным клиентам поступали в страну аккуратно и в больших количествах, и порой скуповатое в других вопросах государство охотно реинвестировало их в разведку все новых месторождений: источников новой прибыли и благополучия страны. Слава Богу, не обижена Россия природными богатствами, и будущее ее светло и радостно назло завистникам, кои у сильных всегда отыщутся.
Ненужные промышленные предприятия, не обслуживающие Энергетическую Отрасль и потому ставшие дорогостоящим балластом, были закрыты. Было признано целесообразным предложить всем занятым на них рабочим и служащим старше сорока лет выйти в «почетную отставку»: слово «пенсия» в отношении нестарых еще людей звучало политически некорректно; более молодым предлагалась переквалификация. Старшему поколению тоже шли навстречу, по их желанию и Отраслевой возможности. Желающих, впрочем, оказалось не так уж и много, что власти заранее предвидели и чему были только рады, так как Отрасль не могла всосать в себя всех «высвобожденных». Уволенным в отставку, однако, не приходилось жаловаться на власти. Ежемесячно им выплачивалась определенная и вполне достаточная для существования сумма новых рублей, обеспеченных новым, черным золотом, которые они вольны были потратить на что душе их было угодно и, помимо этого, иметь сколь угодно времени в своем распоряжении.
Не вина правительства, что некоторые из них всем видам товаров и развлечений предпочли алкоголь, таких неудачников хватает при любой власти и абсолютно любом положении вещей, так что несправедливо было бы возлагать за это ответственность на власть. Несмотря на некоторые шероховатости перехода к новой энергетической эпохе, народ в подавляющем большинстве своем проявлял лояльность и доверие к правительству, которые вызывали понятную зависть у правительств других, менее энергетически одаренных, стран.
Наконец-то страна заняла свое почетное место в ряду влиятельнейших государств мира, вот что было главное. Годы унижения и снисходительных взглядов остались позади, и народ был самым естественным образом преисполнен гордости и с оптимизмом смотрел в будущее.
Денис наслаждался бешеным темпом московской жизни. Москва действительно была городом молодых и энергичных. У нее была своя сумасшедшая, агрессивная энергетика, которая, как водоворот, звала, манила, хватала, с тем чтобы затянуть в свою бездонную воронку и уже не отпустить никогда. Эта энергетика, думал Денис, была почти осязаемой и уж точно видимой. По вечерам, когда на город спускались сумерки и гасло пыльное солнце, днем задымленное выхлопами машин, Москва продолжала освещаться каким-то странными пурпурными зарницами, ежевечерне вспыхивающими и гаснущими над бесконечными рядами многоэтажных жилых комплексов. Денис думал, что это, наверное, и есть самое наглядное доказательство связи материального и нематериального, когда невидимая энергия города так явно трансформируется в видимую, световую энергию всполохов. По крайней мере, так ему нравилось думать.
Днем город работал как проклятый, перерабатывая газовые и нефтяные потоки в денежные, перегоняя их с одних счетов банков на другие, с них на третьи, десятые, где они дробились, разделялись на тысячи послушных рек, речушек и ручейков, самым дисциплинированным образом устремленных туда, куда им указывали владельцы. Было очевидно, что часть их оставалась на родине – в Москве. Эти патриотично настроенные денежные потоки за какие-то несколько лет превратили унылый город однообразных панельных коробок в мегаполис с яркой, порой эклектичной и наивной, но все же своеобразной архитектурой и, безусловно, своим лицом. Пусть недоброжелатели говорили, что скопированы и перенесены на московскую землю были и строгие кварталы Лондонского Сити, и пирамиды Финансового района Сан-Франциско, и башни Манхэттена, и особняки Трастевере, и жилые небоскребы Шанхая, – все это вместе, искусно соединенное в единое пространство между собой и разбавленное уцелевшими архитектурными памятниками прежней, старинной Москвы, создавало неповторимое лицо новой столицы, как разномастные осколки стекла образуют пестрый и неповторимый узор в детском калейдоскопе.
Но самым любимым временем суток для Дениса стал вечер. Деловая суета спадала, компьютер в головах старых и новых москвичей временно переводился в режим stand-by7 – наступало «личное время», для чего, собственно, днем качалась нефть, перегонялись денежные потоки, суетились люди. Дневной свет гас, и на смену ему приходил намного более яркий и притягательный искусственный – ночной. Переливались огнями витрины эксклюзивных бутиков и модных ресторанов, на рекламных щитах в режиме нон-стоп гонялись рекламные ролики, всю ночь карнавальным пожаром горели вывески. Среди молодежи было модно назначать свидания у самых больших и ярких щитов. Так и говорили: «встретиться у Эрменеджильдо Зенья», рекламируемого на Тверской голографическим мачо в рубашке за двести тысяч рублей, или же «у Ламборгини» – автомобиль, равный прибыли скромной нефтяной скважины, был на рекламе в Столешниковом как настоящий. Впрочем, ребятня легко отличала Ламборгини от Бентли, так как и в реальном режиме недостатка в таких машинах в Москве не было. Много было представлено в столице хороших марок и много хорошей рекламы, не чета тому, что творилось до Возрождения, запущенного началом энергетической эры, и сейчас Москва могла дать сто очков вперед по-прежнему серенькой мышке Европе, хотя и там заметны были перемены к лучшему, принесенные туда владельцами нефтяных и газовых месторождений, как отечественных, так и ближневосточных. Единственное, что огорчало отцов города, это некоторое количество бедноты и даже, прости господи, бомжей и неимпозантных иммигрантов, от которых при всей действенности принимаемых мер никак не удавалось избавиться. «Что с ними поделаешь, мы же демократическая страна», – вздыхал градоначальник в телевизоре в ответ на упреки добропорядочных москвичей, требовавших очистить город от компрометирующих элементов. Кое-какие меры все же принимались: муниципальная полиция вместе с молодежными отрядами добровольцев-дружинников-«победоносцев», как их по-домашнему именовали в столице, не жалея сил патрулировали город, пытаясь очистить его от неприятных московскому глазу особей. Но сей труд был подобен чистке авгиевых конюшен, и прогресс был хотя и заметен, но нескор.
Вот уже полгода жил (да что там жил, – наслаждался, купался) Денис в московской жизни. Вся его домосковская жизнь казалась ему теперь напрасно убитым временем. Вот где теперь его дом, вот где он чувствует себя полностью свободным от комплексов и предрассудков. Надо бы почаще звонить родителям, да только что им рассказывать, все равно не поймут. Чтобы понять, надо это увидеть и почувствовать самому. Денис завел здесь новых друзей: как местных, так и экспатов, как он сам, которые так же, как и он, с энтузиазмом новичков впитывали в себя московскую атмосферу и заново учились быть не зрителями, а участниками короткого праздника жизни, средоточием которого стала столица новой России. Единственной ложкой дегтя в огромной медовой Москве был для Дениса вид тех самых камуфляжных «победоносцев» на таких же камуфляжных джипах, разрисованных славянской вязью и изображениями святого Георгия, поди уж замучившегося пронзать подлого гада.
Что-то в них безотчетно его раздражало: может, их ритуальные объятия между собой при встрече и то, что они с комичной серьезностью называли друг друга «брат», что невольно напоминало ему о чернокожих «bros»8 из Бедфорд-Стай «hoods9», с которыми свела его как-то судьба на ночной улице в не такие далекие студенческие годы, или, может, их разрисованные автомобили, а может, контраст между общим бутафорским впечатлением, которое производили на него эти тонтон-макуты10, и абсолютно настоящим холодным оружием, которое они, как клонированные Добрыни Никитичи, горделиво носили на боку… Однако, нет в мире совершенства, и Денис быстро научился не замечать их: относиться к ним как к ветряным мельницам у себя в далекой Дакоте, которые своим видом, несомненно, портили пейзаж, но также несомненно приносили кой-какую пользу обществу; и неприятным видом этих клоунов, стало быть, можно было пренебречь, потому что в целом красочную картинку они портили не сильно.
Толстый Саша из редакции стал его верным Вергилием11, да и то сказать, с непривычки без опытного проводника в животворящем хаосе московской жизни немудрено было и шею свернуть. Саша знал все о ресторанах, клубах, театрах, концертах, где и когда предполагается премьера, презентация, открытие, вернисаж, – вся эта полезная информация была аккуратно разложена у него в голове по полочкам, по рубрикам и разделам. У Саши был только один существенный недостаток: он не торопился вытаскивать кошелек, чтобы платить за свои удовольствия, эту черту в людях отец Дениса, бывало, остроумно называл «slow on the draw»12. Об этом его предупредил с самого начала водитель Серега, лично пострадавший от практичного Санчо (как его за глаза называли в редакции) и сделавший для себя на будущее правильный вывод: никогда не пить с ним пива. Таким образом, Денис знал, на что шел, сопровождая нового приятеля в набегах на злачные и прочие приятные места столицы, и не делал из этого проблемы, временно включив Сашу в список неизбежных коммунальных трат. Несколько раз он даже исхитрился списать добровольно принятый на себя «налог на Сашу», включив его в список операционных расходов. Ник, сидевший за столом, просматривая финансовые документы (что не было его сильной стороной), тем не менее, заметил необычную статью, удивленно поднял брови и наморщил лоб, с укоризной глядя на Дениса, и от этого еще больше стал похож на медведя, обиженного тем, что вместо сахара ему подсунули белую горькую пилюлю. Денис пожал плечами: «Так ведь для пользы дела… Не во всякий клуб попадешь с улицы, а обзорную статью „Moscow Nightclubbing“ хотели печатать на этой неделе…» Ник вздохнул и подписал, но все же молча погрозил ему пальцем. Не злоупотребляй, мол.
В приятелях у Дениса недостатка не было, а вот постоянной подруги пока не появилось. Не то чтобы он вел жизнь схимника, упаси Бог, в записной книжке появился уже с десяток телефонов, и охранники привыкли к его возвращению домой в компании то одной, то другой симпатичной особы. В списке были как приличные самостоятельные девушки, так и куколки, которых он подбирал то в клубах, то в ресторанах, то на презентациях: нередко, проснувшись утром, он не сразу мог вспомнить, кто же это сладко спит рядом и где он ее нашел. Но ах, как же хороши были московские девушки, как красивы, как стильно одеты и как доступны! Казалось, что секс стал непременным и даже не слишком значительным атрибутом любого романтического знакомства, он даже неким образом предполагался после первого же дня знакомства, так что порой Денису самому приходилось вежливо отклонять предложение выпить кофе у него дома под каким-либо благовидным предлогом. Девушек много, а он один, а утром еще и на работу.
Целью и, как принято говорить, «миссией» газеты было освещение всех сторон жизни Москвы: не только внешней и яркой, что так зачаровала Дениса и на которую он бросил все силы своей молодой души и молодого тела, – но также и изнаночной.
Эта изнаночная сторона была связана с постоянным отстаиванием московского суверенитета, в некотором смысле перманентной обороной его от остальных менее цивилизованных территорий, что напоминало титаническую защиту Римской империи от напористых варваров-соседей. Тяжелого, хотя и невидимого глазу труда требовало и поддержание приемлемого уровня безопасности, что было делом непростым: достаточно вспомнить неуправляемую разношерстную таксистскую братию. Казалось бы, плевое дело организовать их в цивилизованный таксопарк, ан нет, никак не удается разрешить конфликт интересов. Построили суперстолицу, на каждом шагу навороченные городские видеокамеры следят за порядком, а тут каждый раз неудача… Ходили слухи, что от них кормятся сами «победоносцы», а там, кто их знает. Ну да Москва не сразу строилась.
Выбрался он как-то раз в гости к Сергею. Из любопытства. На пригород в понимании западного человека это действительно было не очень похоже. Скорее наоборот, похоже на inner city13 на исторической родине, в «Юнайтед Стейтс оф А». За кольцевой дорогой натыканы были КПП, но полицейские не обратили на них никакого внимания. «Погоди, – успокоил Сергей. – Вот поедешь назад, еще как обратят». Контраст с Москвой, находящейся всего милях в семидесяти от Серегиного дома, был действительно разительный. Многополосный, идеально гладкий фривэй14, освещенный сотнями ярких огней фонарей и разделительных полос, без предупреждения окончился колдобинами, бетонными безликими коробками, грязноватыми улицами, газонами с проплешинами. Денису это живо напомнило пограничные с южной Калифорнией районы Мексики. Двадцать миль по шоссе – и пропасть, разделяющая первый и все остальные миры, лежала наглядной иллюстрацией прямо перед глазами. «Руки до всего не доходят, – хмуро пояснил Сергей. – Скоро официально включат в состав Москвы, передвинут границу – тогда все и переменится, дай срок. Да ты еще не видел, что творится дальше».
– А что там?
– Что, что… Регионы, вот что… Тоже люди живут, да только их к нам стараются не очень пускать, чтобы не дразнить. Все хотят жить красиво, а Москва-то не резиновая, – буркнул Серега. – Потому в Москве и паспорта свои ввели, а без паспорта нечего здесь чужим делать, иначе одни беспорядки получаются. Было много проблем с этими приезжими, пока не додумались ужесточить правила въезда. Теперь, чтобы чужому попасть в Москву, у него должна быть уважительная причина, а без дела что ж шастать… У меня у самого пока паспорт временный, но скоро обменяют на постоянный, – похвастался Сергей. – Вам, экспатам, свой вид на жительство выдают. Кстати, покажешь его на КПП полиции, когда назад поедешь. С этим у нас строго.
– Интересно было бы посмотреть на регионы.
– Посмотришь еще, не торопись, да только тебе там самому не понравится, – фыркнул Серега.
По темной лестнице поднялись к Сергею на третий этаж. Дверь открыл отец Сергея, Юрий Николаич, нестарый еще мужчина с близорукими карими глазами и какой-то не по возрасту шаркающей походкой. Мать заранее накрыла стол и ушла в ночную смену на хлебозавод. По этой причине компания образовалась чисто мужская, что, казалось бы, должно было расположить к душевной откровенности, особенно после нескольких рюмок домашнего смородинного вина, которым хозяин непременно хотел удивить гостя.
Беседа, однако, не заладилась. Юрия Николаевича постоянно сносило к воспоминаниям о заводской молодости, где он прошел честный путь от рабочего до мастера, и сына это раздражало. Похоже, что это был долгий, непрекращающийся спор поколений, не слышащих друг друга.
– Ну, завел шарманку, – кисло сказал Серега. – Не понимает мой отец, что мир изменился и самому надо меняться. Не понимает государственной целесообразности, – пожаловался он Денису. – Кому теперь нужны ваши сенокосилки, или что вы там мастерили… Совок закончился. Скажи спасибо, что переучили на бухгалтера, а то сидел бы сейчас дома, смотрел сериалы.
– Так я же заводской, я работать по специальности хочу!
– Нет больше такой специальности, – отрезал Серега. – Есть такое понятие – целесообразность, сколько раз тебе говорить…
За столом повисла неловкая тишина. Мальчишник, похоже, не удался. Денис выпил еще рюмочку «смородиновки», чтобы утешить хозяина, и засобирался домой, ссылаясь на долгий путь назад и вездесущий «трафик».
Он медленно спустился на улицу по лестнице, насквозь пропахшей кошками. Сел в машину, повернул ключ зажигания, открыл окно. Посидел несколько минут, прислушиваясь к тишине на улице. Тишина была такая, что Денис, казалось, слышал собственный ток крови, как когда-то в детстве, когда к уху прикладывал морскую раковину, надеясь услышать рокот океана.
Салон наполнился тревожащим сладко-горьким ароматом черемухи, в свете фар кустарник с его махровыми белыми гроздьями казался серебряным c чернью.
«Под окном черемуха колышется,
Распуская лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится,
И поют всю ночь там соловьи,» – промурлыкал себе под нос Денис, не слишком музыкально, в чем, впрочем, не было большой его вины.
Своим скудным русским музыкальным репертуаром до переезда в Москву он был обязан бабушке, которая отличалась полным отсутствием музыкального слуха. В связи с этим уловить мелодию в ее исполнении было делом бесполезным. При этом у бабушки было несколько любимых песен, знакомство с которыми она считала обязательной частью изучения внуком языка и культуры утерянной родины. Помимо «Черемухи» и «Сормовской» она научила его песне про Акульку – конечно же, шуточной, как сердито объяснила бабушка Денису в ответ на его удивленный вопрос. Песня была такая:
«Помнишь, Акулька, мгновенье,
Первую нашу любовь,
Первое наше свиданье
И волновавшую кровь.
Я тебя, дуру, лопатой
Крепко огрел по спине.
Крикнувши: «Черт полосатый!»
Ты улыбнулася мне.»
Следующие куплеты бабушка забыла, и развязка любовной драмы навсегда осталась для Дениса тайной, впрочем, как и мелодия…
На душе у него потеплело, как всегда, когда он вспоминал бабушку. Что-то бы она сказала, если бы узнала, как резко он переменил жизнь, и что сейчас он находится не далее чем в каких-то 100 милях от ее родного городка. Надо бы съездить и посмотреть, поснимать… Не забыть спросить Ника, нужно ли для этого разрешение. Это ведь теперь, наверное, тоже регион?
Денис глубоко вдохнул чудесный черемуховый аромат, тонким слоем беспокойства легший на уже привычное ощущение перманентного московского праздника.