Глава 12
Сидя в ординаторской, Скворцов с удовольствием пил чай, которым его радушно угощала дежурившая в тот день Замшина, и слушал ее рассказ:
– Бабу Зину (все работники нашей больницы называли так Зинаиду Терентьевну Прошину) я знала очень хорошо. Некоторым она была как мать родная: скандал в семье, проблемы на работе – лучше слушателя и советчика не найти. Наша больница стала частью ее жизни. Терентьевна ведь не сразу в архив пошла, лет двадцать до этого работала медсестрой в процедурном кабинете. В общем, отдала данному заведению пятьдесят лет своей жизни. Такой грандиозный юбилей организовали, сам главный старался, чтобы ей понравилось. И не зря старался, понимал, такого работника попробуй поищи. Баба Зина архив как свои пять пальцев знала, каждую бумажку берегла. И умерла красиво – на любимой работе, как, впрочем, и мечтала.
– Вы хотите сказать, в вашей больнице? – прервал ее Константин.
– На своем рабочем месте, – уточнила врач. – Утром пришла как ни в чем не бывало, радостная, улыбающаяся, а после обеда к ней наш хирург Семкин спустился чайку попить и нашел ее лежащей на полу без признаков жизни. Терентьевну сразу в реанимацию. Уж можете представить, делали все возможное... Только все равно опоздали. Видимо, сердце схватило, голова закружилась, и бабушка наша сознание потеряла. Представляете, какой ужас? Зайди к ней кто-нибудь на полчаса раньше – и сегодня вы общались бы не с нашей мымрой (это мы так новую работницу архива зовем), а с Зинулей. И медкарта Сергеевой-Клемма, уверяю, лежала бы на своем месте.
– Прошина жаловалась на сердце? – спросил оперативник, подливая себе кипяток.
– Терентьевна ни на что не жаловалась, – вздохнула Александра Николаевна, – даже когда ей за семьдесят перевалило. Мы не знали, что и думать: то ли старушка действительно обладает завидным здоровьем, то ли имидж такой держит.
– У нее были родственники? – поинтересовался Скворцов.
– Дочь на Севере, но они в ссоре, – пояснила Замшина. – Зинаида рассказывала, как ее единственное чадо выскочило в восемнадцать лет за какого-то проходимца-лимитчика, который не на нее, а на квартиру поглядывал, и потребовало от матери прописать ненаглядного, чему, естественно, Терентьевна воспротивилась. Молодые стали снимать комнату, а через три месяца случилось то, чего боялась наша Зиночка: зятек дочку бросил. Правду сказать, Прошина даже порадовалась: мол, теперь ее единственная вернется к матери, найдет достойного человека. Но девочка оказалась гордой. К матери зашла только один раз: полностью забрать свои вещи, небрежно попрощаться и предупредить, что уезжает в неизвестном направлении. Она, видите ли, в своем неудачном браке винила бабу Зину и считала, что теперь найти счастье ей никто не помешает. Хлопнула дверью и затихла на двадцать лет. Терентьевна пыталась ее искать, переживала, мысли всякие в голову лезли. Через двадцать лет дочурка сама объявилась: на семидесятилетие телеграмму прислала с обратным адресом «Мурманск, проездом». Так до своей смерти Прошина о ней ничего и не знала.
Скворцов не надеялся на удачу, задавая следующий вопрос и уже предполагая ответ:
– А кроме доктора Семкина, к ней никто в тот день не заходил?
Замшина развела руками:
– К сожалению, это тот случай, когда искать нужного вам человека можно бесконечно. Каждому из врачей периодически что-нибудь нужно в архиве. За день бабу Зину посещали десятки наших работников.
– Однако никто не видел, как ей стало плохо, – заметил Константин.
– Да, – вздохнула врач. – Обеденное время каждый из нас старается провести с пользой для себя.
Оперативник поблагодарил Александру Николаевну, еще немного походил по больнице, побеседовал с докторами, медсестрами и санитарками, однако эти беседы ему ничего не дали. В предположительный момент приступа Зинаиды Терентьевны ни в архиве, ни возле него никого из медперсонала, по их утверждению, не было.