Богдан Гонтарь
Висельник и ведьма
Восемь дней пробирался Ивар Висельник на восток к Корчинскому острогу по дремучей тайге. Путь к острогу лежал через Косу – длинный полуостров, укутанный сплошным одеялом дремучих, нехоженых лесов. На севере Косу подтачивали серые волны Стылого Моря, а на юге узкий перешеек, соединявший полуостров с материком, сыпучей мореной поднимался к сахарно-белым отрогам Пасти. Корабль сотника Стрежена, высадивший Висельника на западной оконечности полуострова, остался позади, и Ивар был предоставлен самому себе. Ни одного человека не дал сотник, не захотел рисковать дружинниками, и каждую ночь перед сном Ивар думал, не обмануть ли Стрежена. Почему не повернуть назад, не прокрасться под покровом тайги мимо лагеря на берегу, не проскочить перешеек и не попробовать пересечь Пасть да затеряться на просторах северных земель? Каждый раз Висельник не находил ответа на эти вопросы и наутро продолжал путь.
Тело, измотанное пытками, слушалось плохо. К полудню начинали ныть суставы, которые еще недавно выворачивали на дыбе, а потом вправляли обратно. Ожоги от каленого железа по всему телу покрылись коростой и при ходьбе сочились сукровицей. А когда Ивар справлял нужду, все горело так, будто и сейчас пыточники Стрежена загоняли в его нутро раскаленные пруты. Толком вылечить Ивара не успели – сотник не хотел ждать, да и не видел в этом смысла. По вечерам Висельника уже мутило от боли, но он продолжал идти, шаг за шагом, сопка за сопкой.
Тайга была мертва, и это подтверждало худшие опасения. Лиственницы, березы и редкие тополя стояли голые и почерневшие, словно таежная земля напитывала их ядом. Трава пожухла и пожелтела, а иссохший мох беззвучно крошился в пальцах. Ни единого зверя или птицы не видел и не слышал Висельник. Даже ветер с моря не приносил тоскливый чаячий плач. В журчащих речушках не было рыбы, лишь раз Ивар набрел на заводь, полную мертвого хариуса. В тайге царила тишина, какой не бывает в лесах, и порой Ивар подскакивал среди ночи, хватаясь за нож, но не от шороха или шума, а все от той же неестественной тишины. Дурные знаки, мертвенная печать Подмирья. Не зря, ох не зря Стрежен добрых полгода вылавливал именно Ивара, загонял в угол, а поймав, пытал, вытягивая слово за словом. Откуда-то знал сотник, кто такой Ивар Висельник. Знал, кого отправлять в Корчу. Правильно угадал, почему потеряна связь с острогом и куда пропадают его дружинные разведчики.
К Корче Ивар вышел, когда уже закончилась вода, набранная на корабле. С вершины сопки он долго рассматривал разоренное поселение. Посад был сожжен, тут и там чернели обугленные венцы срубов, лишь в центре нетронутой осталась маленькая церквушка-костница. Над посадом, на верхушке холма тянулся покосившийся тын. Ворота самого острога были распахнуты настежь. Пустовали сторожевые вышки и проемы бойниц в башнях. Под левым склоном косогора на широком галечном берегу моря лежали изломанные, вынесенные прибоем остовы двух барков.
Ивар ждал до наступления сумерек. Едва солнце начало опускаться за сопку и на Корчу легла тень, он увидел заигравшие отсветы пламени в витражах костницы. В полумраке летней ночи Висельник спустился с лысой вершины. Ниже, в перелеске, лиственницы поглотили остатки света, и Ивар сбавил шаг, глядя под ноги, чтобы не угодить в переплетения корней или ямы, прячущиеся под мшистыми камнями. Наткнулся на присыпанную рыжей хвоей медвежью тропку и по ней спустился к бурной речушке. Берегом подобрался к перекату, по камням перешел на другую сторону и вышел к околице Корчи.
Он крался к костнице узкими проулками, пересекая пустующие дворы, таясь в тени уцелевших обугленных стен. Первые тела Ивар увидел, миновав околицу, когда в одном из дворов заглянул в колодец. Мертвецы плавали в стылой воде, устремив невидящие взгляды в тусклое небо. Он находил мертвых в других колодцах, в погребах, в хлевах и загонах среди костей давно подохшей скотины. Крестьяне и дружинники, все вперемешку, они лежали, как один, лицами вверх, синюшно-бледные, вздувшиеся, с вываленными черными языками. Почти нетронутые разложением. Ивара не покидало ощущение, что, когда он отворачивался, мертвые глаза смотрели ему в спину.
Висельник вышел на пятак перед костницей и, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, направился к ней. Двери притвора были распахнуты, и Ивар прошел сквозь пропитанный ладаном сумрак к алтарю, у которого в свете лампад на коленях стояла фигура в рясе.
Пламя свечей плясало на вмурованных в стены нефа человеческих скелетах, на облицованных бедренными костями колоннах, на ребрах наличников, на позвоночниках в сводах и на черепах в рамах образов. Даже Избавитель, объятый языками огня, был сложен из костей. Один-единственный служитель нараспев читал ектенью перед алтарем и заслышал Ивара, только когда тот со скрипом пододвинул за его спиной скамью и уселся на нее, бросив в ногах дорожный мешок и пристроив лук на коленях. Молодой дьякон с жидкой бородкой и осунувшимся лицом взвился, отпрянул назад, осеняя себя огненным знамением, но Ивар примирительно поднял руки вверх. Дьякон замер, подозрительно глядя на гостя исподлобья:
– Почто пожаловал, кульмен?
Висельник криво усмехнулся и скинул скрывавший лицо капюшон:
– Я не кульмен.
Дьякон озадаченно оглядел его с ног до головы: сапоги из камусов, ровдужные штаны, кухлянка мехом внутрь – и шмыгнул носом:
– Одет, как кульмен, а рожа хребтинская.
– А я и есть хребтинский, просто долго на севере живу, – отрезал Ивар. – Меня послал сотник Стрежен с Южного острога. Знаешь такого?
Дьякон кивнул, подозрительно щурясь.
– К вам в Корчу два судна купеческих ушли весной – и с концами. Трое разведчиков с юга тоже сгинули. Я пришел узнать, в чем дело. Так что давай рассказывай, кто ты сам такой и что у вас тут произошло, кто напал.
Того, что он видел в тайге, хватало, чтобы не расспрашивать дьякона. Ивар уже знал про двудушницу, чуял ее присутствие в лесах, и чутье это подирало по спине морозной плетью, едва он вспоминал слова Стрежена: «Люди молвят, на северном берегу то же самое, что было на Старом Тракте пятнадцать лет назад».
Дьякон еще раз осенил себя знамением и начал свой рассказ:
– Зовут меня Серафимом Корчинским. После смерти епископа я тут за главного.
И Серафим поведал Ивару, как по весне корчинские охотники нашли курган кульменов, южнее острога, среди глухих лесов и сопок. Курган разворошили. Искали золото, а нашли лишь костяки, да так и оставили могильник разоренным. А через месяцок и началось дурное – стали пропадать дети. Сперва просто уходили в лес по грибы да ягоды и не возвращались. Корчинский сотник снарядил отряд из дружинников на поиски, греша на дикого зверя. Не нашли ничего, кроме горсток подчистую обглоданных детских костей. Так бы и продолжили искать медведя-людоеда, да только среди косточек не было черепов. Дружина прочесывала сопки день за днем, по дворам пошли шепотки о лихих людях в лесах. В голодный год человечина в почете, а на севере каждый год – голодный. Кто говорил на беглых каторжан с Лунных Рудников, кто – на налетчиков на караваны, кто – на шайки золотоискателей, все пытавших счастья на отрогах Пасти. Но ни следа разбойников так и не нашли. Тогда подозрение пало на кульменов, чье племя стояло на берегу по соседству. Слушок, дескать, видел кто-то в их ярангах детские черепа, пополз да пыхнул пламенем, и не вспомнил никто, что кульмены не людоеды – морской народ, морем только и кормятся. Озверевший люд с вилами и топорами, подкрепленный дружиной, вошел в стойбище и вышел, оставив за собой лишь горящие яранги да мертвых и умирающих мужчин. Потерявшие голову от крови дружинники тащили за волосы в острог кульменских женщин и детей, а наутро, охмелев от браги и блуда, бросали на колья тына бездыханные тела. Ночью двое рыбаков пошли на разоренное селение мародерствовать, но вернулись с пустыми руками. Они рассказали, что видели на берегу тень, сотканную из лесного мрака, – что-то ползало среди трупов, слизывало застывшую кровь с камней. Рыбаков никто не послушал. На следующий же день пропал Иоганн, сын корчинского старосты. Жители Корчи стали косить глаз на дружинников да на гниющие тела на кольях тына. Корчинский же сотник рядил гонца на юг, в Хребтец – доложить о напасти. Тем временем пришли два купеческих судна за пушниной, но их встретили не хлебом-солью, а залпами пищалей и мечом. Тела так и бросили на берегу моря, а привезенное купцами на обмен добро растащили, чуть не перерезав друг друга при дележке. На утро следующего дня мертвых обнаружили уже без голов. А еще через неделю к Корче из леса вышел Иоганн. Он был гол, худ, тело его покрывали раны и гноящиеся язвы. Иоганн вошел в Корчу, шатаясь, а на спине у него, обхватив отрока ногами, сидела она. Ведьма. Такая же нагая, тощая, словно скелет, обтянутый пергаментом, когтистыми руками она крутила голову Иоганна, показывая, куда идти, и он брел, то ли одурманенный, то ли отупевший от усталости и боли. Капая черной слюной, ведьма хрипела ему на ухо хулы и проклятия. Верхом на Иоганне тварь проникла в посад, прошла через освященные епископом ворота. Они направились прямиком в костницу, и никто не попытался остановить их.
– Она въехала верхом на мальчишке, и образа святых вмиг почернели, – Серафим обвел вокруг рукой.
Ивар огляделся. Со стен на него смотрели темные склизкие пятна вместо лиц.
– Ведьма слезла с Иоганна, прошла к алтарю и велела епископу встать на колени, – продолжал дьякон. – Встать на колени и отречься от Избавителя.
– И что епископ? – угрюмо поинтересовался Ивар.
– Отказался. Сказал, что не преклонит колен перед поганой двудушницей… – дьякон запнулся.
Ивар молчал, ожидая, пока Серафим соберется с духом. Тот вздохнул, губы его задрожали, и он выдавил из себя:
– Она убила его. Взяла руками за голову и поцеловала. А изо рта у нее… – Серафим снова умолк. По его щекам, теряясь в бороде, побежали слезы. – Она задушила его своим языком. Он лез и лез наружу из самого ее нутра. Епископ пытался вырваться, но не смог, а ее язык обвился кольцами вокруг его шеи, как змий, и он задохнулся в ее объятьях…
– Не хнычь, чай не баба, – сурово гаркнул Ивар. – Дальше что?
– А дальше… – дьякон развел руками. – Дальше она ушла. На паперти к тому времени весь люд собрался, и она сказала, что тем, кто отринет Избавителя и пойдет за ней в леса, она дарует жизнь. Остальные умрут.
Ивар подался вперед:
– Много народу ушло?
– Много. Больше полусотни из дружины и треть посада – это еще человек шестьдесят. А потом резня началась. Стоило ей за ворота выйти, дружинники с селянами схлестнулись. Безумие их обуяло. До вечера резали друг друга да на вилы подымали. Никого не осталось.
– А ты что?
– Меня она не тронула. Не заметила, наверное, – ответил дьякон, глядя в сторону.
Ивар долго пытливо рассматривал Серафима и процедил:
– Врешь, сучий потрох. Избавителя отринул?
Серафим затравленно молчал. Ивар поднялся на ноги, одним прыжком подскочил к дьякону, подбил под колено и рванул ворот рясы. Затрещала ткань, и на бледной немытой шее Ивар увидел то, что и ожидал. Сплюнув под ноги, он отпустил Серафима, сотрясавшегося в рыданиях, и уселся обратно на скамью.
– Так ты, получается, ведьмин знак принял, да? Смерти испугался и отрекся от веры? – голос Ивара сочился презрением.
Серафим пополз к нему на четвереньках, осеняя себя знамением и сипя сквозь слезы:
– Господи, прости! Грешен я, слаб духом…
– Ты, псина шелудивая, веру предал, а теперь думаешь прощение у Избавителя вымолить своими бдениями? – Ивар оттолкнул дьякона ногой. – Будь моя воля, вывел бы тебя в лес, одежду содрал да к дереву привязал, на съеденье гнусу. Знаешь такую казнь таежную? Привязал бы, да еще и надругался напоследок. Я таких молоденьких люблю.
Серафим поднял на Ивара взгляд:
– Не за себя молюсь, тать. За души погибших и отрекшихся. Свою душу мне не жалко, пусть меня хоть ведьма пожрет, хоть гнус твой – все одно душа пропала. Ты сам-то кто таков будешь?
– Ивар Висельник я. Слыхал?
– Как не слыхать. Первый душегуб на севере. Как тебя только Стрежен не четвертовал?
– А он хотел, да только то, что я здесь – похуже четвертования будет. Пожрать есть?
Серафим на миг замер в удивлении:
– Остались запасы.
– Тащи давай. От солонины кишки уже крутит. И пойло неси, какое есть.
Они сидели в погребе костницы, служившем трапезной. Серафим поставил на стол кувшин с красным кислым вином. «Для причащения хранили» – пояснил он Висельнику. Из кладовой дьякон вытащил головку сыра и копченый окорок. Ивар, долго уже не видевший ничего, кроме солонины и воды, набросился на еду. Ел руками, рвал мясо пальцами, забыв о ноже. Вино отхлебывал прямо из кувшина. Когда чувство голода отступило, Висельник сыто рыгнул, вытер руки об штаны, пригладил сальные волосы, плеснул вина в кубок и откинулся на спинку скамьи. Угрюмо почесывая густую бороду, спросил у Серафима, появлялись ли еще те, кто ушел за ведьмой.
– Нет, – мотнул головой дьякон. – Как месяц назад ушли, так никого и не было. Только иногда из лесу крики доносились, да и те стихли уже с неделю как. Ивар, а почему она меня не забрала? Почему не погиб в сече? Это же знак. Знак Избавителя.
Ивар сочувственно глянул на Серафима:
– Не Избавителя. Раз уже неделю тихо, значит дожрала всех. Ты у нее на сладкое остался. Сейчас молитвой душу свою истерзаешь, она у тебя набухнет страданиями, и ведьма придет за тобой. А потом она покинет эти леса, перейдет Пасть и пустится на юг. Будет уводить людей из-под пламени Избавителя и обращать в свои поганые верования. А люди будут добровольно склоняться перед ней целыми деревнями, а после и городами. На вас она как раз сил для этого набралась. Ей будут поклоняться, а она и их всех сожрет, а души выпьет, как вино.
– Откуда ты знаешь?
Ивар ненадолго замолчал. Воспоминания нахлынули потоком, и он с трудом унял дрожь в пальцах.
– Скажи, Серафим, после разорения кургана у вас падеж скота был?
– Был, еще как, всю скотину мор побил.
– Вы разбередили ее могилу, которую кульмены жертвами запечатали. И скот ваш она побила, отравила землю трупными своими соками, пока ото сна сил набиралась. А народ обезумел, потому что воду с реки пил и зверя отравленного бил в лесах. У вас в костнице вода освященная?
– Да, а как же. Епископ сам освящал.
Ивар кивнул:
– Ну вот поэтому ты и не ушел за ведьмой. Нет в тебе ее трупного яда.
Дьякон долго смотрел по сторонам, на бочки со святой водой. Наконец встрепенулся, отгоняя думы, и спросил:
– Ты откуда это все знаешь? Про ведьму?
Ивар пожал плечами:
– Сталкивался.
– Где? – округлил глаза Серафим.
– Вестимо где. На Старом Тракте.
Дьякон от удивления чуть не выронил чашу с вином:
– Ты там был?
– Я там это остановил. И здесь остановлю. С твоей помощью.
В голосе Серафима вместе с испугом жалким огоньком задрожала надежда:
– Как же я тебе помогу?
Ивар прожевал кусок мяса, шумно хлебнул вина и ответил:
– Сперва, дьякон Серафим, ты выкопаешь большую могилу, куда мы стащим все тела и предадим их огню, а после ты освятишь захоронение, чтобы ведьма не добралась. Она захочет забрать их головы. Из голов эта тварь складывает алтарь у себя в скудельнице, и чем больше алтарь, тем крепче двудушница, через него она питается силой Подмирья. По-хорошему, алтарь этот надо найти и разрушить. И убить ведьму. Всего ничего.
На исходе следующего дня, когда они тащили тела к вырытой могиле, дьякон спросил:
– Как думаешь, ведьма знает, что ты здесь?
– Я не думаю, – ответил Ивар, подцепляя багром очередной труп. – Я уверен. Она знает с тех пор, как я вступил в лес. И следит за мной. Я всю дорогу чувствовал на себе ее буркалы. Она знает, кто я такой, боится упускать из виду. И уйти не может, не может меня за спиной оставить.
– А отчего не убьет тогда?
– Она наблюдает. Остерегается. Помнит по Старому Тракту.
– Так там она же была?
Они подтащили тело к осыпающемуся краю ямы, столкнули вниз. Труп грузно приземлился на кучу других, бледных, распухших, покрытых темными ранами. Ивар отошел в сторону, где были сложены все запечатанные кувшины с маслом и горшки с жиром, что удалось собрать в сожженной Корче. Рядом с горшками, воткнутые в землю, горели факелы из бересты и пакли.
– Не совсем она. Там шайка разбойников увела в лес девчонку из села. Хотели повеселиться с ней да на мясо пустить. А девчонка непростая оказалась, дочь одного из волхвов. Пока они ее драли, терпела, рассчитывала, что живот сохранят. А как поняла, что убьют, решилась и отдала душу Подмирью. А оно душу вернуло обратно, но уже обглоданную ветрами посмертия. Без чувств, без памяти. У такой души одна лишь цель – чужие души жрать и кровь пить. Так она питает Подмирье, а оно взамен дает ей силу.
– Если там была другая ведьма, то эта как тебя помнит?
Ивар поморщился, подбирая слова:
– Меня помнит не сама тварь, а воля, что направляет ее. Помнит, как я одолел ведьму на Старом Тракте, и остерегается лезть на рожон раньше времени.
– А сколько человек там успела сгубить двудушница?
Висельник задумался:
– Около десяти деревень побольше Корчи.
– И ты одолел ее сам, своими руками?
Под тяжелым испытующим взглядом Ивара дьякон опустил голову, догадываясь, что спросил лишнего.
– Не совсем. Видишь ли, убить ее не так просто. Ты не убьешь ее мечом или копьем. Эта тварь никогда не истечет кровью, потому что кровь ее – это слизь Подмирья, и нет ей конца. Ранив ее, ты лишь дашь ей возможность отравлять этой слизью землю. Только огонь. Я поджег Старый Тракт. Весь лес со всеми деревнями и их жителями, что еще не попали во власть ведьмы, сгорел. Вплоть до самых подножий Синих гор. С тех пор Тракт закрыт, и там никто не ходит. А мое имя вычеркнуто из всех хроник и летописей, проклято и забыто. Такова людская благодарность.
Они выволокли последнего мертвеца со дна затопленного погреба, куда его утянули тяжелые латы, и потащили, подцепив крючьями за прорехи кольчуги.
– Тут ты тоже лес будешь жечь?
– А лес уже горит. Его запалили дружинники Стрежена сегодня утром, – и Ивар кивнул на запад, где над верхушками черных деревьев вились далекие, едва заметные языки дыма. – Огонь загонит тварь в могильник, там мы ее и достанем.
Серафим глянул на него с удивлением. Они дотащили тело до могильника и спихнули вниз баграми.
– А мы курган найти успеем? Вдруг нас где-нибудь в распадке пожар запрет, пока рыскать будем? – недоверчиво сказал Серафим.
Ивар не ответил, лишь криво усмехнулся.
– А кем ты был до Старого Тракта?
– Никем.
Серафим снова открыл было рот, но умолк на полуслове. В сумерках из глубины леса раздался тоскливый протяжный вой. Долгий, преисполненный первобытной злобы, он словно поднял ветер, придавил к земле травы, рванул поблекший стяг над зубцами острога, пробрал до самых костей и сдавил холодной хваткой сердце. Ивар вглядывался в темные переплетения ветвей и валы сопок, пока не услышал, как сзади вскрикнул дьякон.
Серафим стоял на краю могилы, затравленно глядя вниз. Там, в сырой глубине, шевелились покойники. Тела их тряслись, словно в падучей, руки, ноги и головы мелко подрагивали. Вой все нарастал, наливался силой. Вот одна рука, перепачканная в крови и земле, поднялась в воздух и опустилась на чужую дрожащую спину. Мертвец со вспоротым брюхом приподнялся над другими и задрал вверх лицо, словно выискивая, выглядывая что-то. Его глаза, пустые, бледные, как паучьи яйца, остановились на Иваре, и труп захрипел, отхаркивая крошки земли. Услышав его хрип, другие покойники замерли и все как один повернули головы, устремив взгляды к Висельнику. Они смотрели на него, а вой над лесом сорвался в визгливый крик. И тогда мертвецы поползли вверх. Цеплялись пальцами и обрубками пальцев за осыпающийся край ямы, заползали друг на друга, путаясь в выпадающих внутренностях, стаскивали тех, кто полз вверх, и карабкались по ним. Медленно и тяжело, но они выбирались из могилы.
Ивар опомнился первым и, потянув за собой Серафима, рванулся к горшкам и кувшинам.
– Быстро! Лей!
Они хватали кувшины, сбивали у них запечатанные горловины, с края могилы лили масло на копошащихся внизу покойников. Вслед за маслом пошли горшки с жиром, которые они просто раскалывали пополам и кидали вниз. Дьякон, ошалевший от ужаса, скороговоркой читал молитвы на бегу. В яму полетели факелы, вспыхнуло яркое пламя. Визг над лесом стих, захлебнулся на высокой ноте, и Ивар, пытаясь отдышаться, злорадно гоготнул. В этот же миг на край могилы выбрался, загребая землю руками, объятый пламенем силуэт. Сбоку показался еще один, и еще, и еще. Висельник выругался сквозь зубы, схватил багор, подскочил к яме и начал сталкивать покойников обратно в пламя, упираясь острием в тело и налегая грудью на древко. Мертвецы пытались уцепиться за багор, но окоченевшие пальцы не могли толком ухватиться, и тела падали вниз, где уже не было никакого движения, лишь плясали алые языки. Серафим сталкивал горящих неупокоенных ногами, и Ивар увидел краем глаза, как у дьякона зашелся огнем подол рясы.
– Уйди, дурак! Уйди, сгинешь! – крикнул он Серафиму, и тот шарахнулся назад, сбивая пламя с одежды.
Последний покойник успел выползти наверх и уже ковылял к Ивару, хищно расставив руки и волоча перебитую ногу. Висельник подцепил его за шею крюком багра, закрутил вокруг себя, кряхтя от натуги, и швырнул в пламя. Тело пролетело над ямой, ударилось о противоположный ее край и сползло вниз.
Тяжело дыша, Ивар оглядел дьякона, осенявшего могильник знамением и бормотавшего слова молитвы:
– Догорят – закопаешь. И освятишь.
Наутро после погребения, когда ветер с запада принес далекий треск лесного пожара, Висельник вошел в костницу и поставил на алтарь напротив молившегося Серафима ковш с водой:
– Пей.
Серафим прервал молебен и, переводя взгляд с Ивара на воду, спросил:
– Что это?
– Вода из реки. Пей давай.
Дьякон поднялся с колен, глаза его забегали в испуге:
– Ты что? Сам говорил, вода отравлена! Я ж от нее в полон к ведьме уйду!
Ивар лишь спокойно кивнул:
– Да, а я за тобой на нее и выйду. Так и найдем курган. Иначе она пожар в нем пересидит. Ты думал, я ее по следам искать собираюсь? Своим подвигом поможешь мне тварь со свету свести, выведешь меня прямо к могильнику. И этот подвиг надежнее молитв твою душу сбережет. Пей или силой волью!
Серафим поник, ссутулился, словно из него выдернули хребет. В пропахшей елеем тишине костницы тихо зазвучал его безжизненный голос:
– А когда ты ее убьешь, я обратно ворочусь? Отпустит меня яд?
– Убью, там и узнаем, – ответил Висельник.
От дурманной воды дьякон не обезумел, не кинулся на Ивара, чтобы вцепиться ему в глотку. Серафим просто расправил плечи, повернул голову к выходу, прислушиваясь, и еле слышно сказал:
– Она зовет меня. Плачет в лесу. – Он обернулся к Ивару. – Ну, пойдем?
Ивар подхватил мешок с двумя припасенными кувшинами с маслом, закинул за плечо лук, поправил колчан на поясе, проверил, как сидит нож в голенище сапога, и пошел вслед за дьяконом.
В сыром лесном сумраке Серафим шел напрямик. Он полз через буреломы, взбирался на четвереньках по крутым склонам, резво прыгал с камня на камень на вершинах, спускался вброд по бурным ручейкам, в распадках шагал по колено в болоте. Ивар с трудом поспевал за ним. Когда на склоне очередной сопки Ивар выдохся, продираясь через густые сплетения стланика, его пронзила мысль, что он упустит Серафима. И тогда все зря: и сам погибнет, и дьякона сгубит ни за что. Когда он все-таки выбрался наверх, дьякон сидел на замшелом валуне, глядя вдаль, туда, где за морем укутанные облаками бледным мороком вздымались пики Пасти. Он обернулся, оглядел Ивара, опирающегося на деревцо, и сказал не своим, скрипучим голосом:
– Долго же ты плетешься. Постарел за пятнадцать лет.
Ивар, кашляя и сплевывая под ноги, глянул на жреца исподлобья:
– Постарел или нет, а на тебя хватит, падаль.
Серафим покачал головой:
– Это неважно, ты и сам знаешь. Убьешь меня, а сколько еще таких курганов по лесам на одном только севере? А гробницы на юге в долинах Истанкула? Сколько там гулей запечатано гекатомбами? А молельные пещеры в Синих горах? А некрополь в Хребтеце? Представь, что будет, если кто-то не побоится Хребтецкой Стражи и проникнет туда? Если кто-то откроет саркофаги? Ваш род, человече, лишь пыль на двери в Подмирье. И рано или поздно вас смахнут и не заметят. Вас уже точат глад и хлад. Когда был последний урожайный год? Твой отец его застал? Или дед? Вы жрете друг друга, ты и сам людоед. Сгинете, и ни следа не останется на земле от вас.
Пока дьякон говорил, сверля Ивара белыми глазами, тот собрал в ямке меж камней костерок и зачиркал кресалом. Огонек заплясал между веток, а Висельник скинул с плеч плащ, пропахший псиной, и постелил его на землю.
– Дальше я не пойду. Здесь ночуем. Хочешь говорить – говори. А коли не хочешь, верни дьякона. Он не такой унылый.
Серафим встал со своего камня и устроился напротив на самой границе света от костра. Его голос шелестел в порывах ветерка над сопкой:
– За что ты борешься, человече? Ты свое отжил. У тебя было столько славных имен: Ивар Светоносный, Бич Истанкула, Длань Избавителя, Убийца Богов. И где все эти имена? Теперь есть только Ивар Висельник, душегуб и тать. И если ты меня вдруг переживешь, ждет тебя лишь четвертование. Стрежен сдаст тебя с потрохами, а прежде язык вырежет, чтобы ты не проболтал про сделку вашу. Смерть лютая тебя ждет за горами.
– А с тобой не ждет? – лениво спросил Ивар.
– Смерть тебе в любом случае, но со мной умрешь с радостью в сердце, а на площади – как собака, униженный и замученный. Есть разница?
– Есть. Я много худа вершил, и лютая смерть по мне будет. Заслужил ее и бегать не стану. А так хоть какое дело доброе сделаю – тебя изведу.
Серафим заклекотал горлом, скаля зубы в хохоте:
– Сделал уже один раз, ничего не скажешь. Сколько невинных людей сгубил на Старом Тракте? Сколько сжег живьем в лесах? Сколько вышедших из леса твои отряды стрелами встретили да на копья подняли? Сколько чужих жен они снасильничали на глазах умирающих мужей? Доброе дело, достойное.
Лицо Ивара окаменело:
– Пусть так, пусть приняли мученическую смерть. Да только души их тебе не достались.
Дьякон посмотрел на Ивара с неясной смутной тоской в глазах и сказал:
– Ты ведь не знаешь, Висельник, где их души. Не знаешь и знать не можешь.
– Мне и не надо. Хватит того, во что я верю.
Дьякон не ответил. Лишь приблизился поближе к огню. Ивар подложил мешок под голову и забылся черным сном.
Когда Серафим сказал, что до кургана осталось преодолеть еще одну сопку и спуститься в распадок, Ивар не стал мешкать. Велел дьякону собрать охапку хвороста и сухих веток потолще и приторочить к мешку. Когда Серафим закончил, Ивар дал ему под дых, оттащил его, жадно хватающего воздух, к ближайшей лиственнице, связал по рукам и ногам припасенной веревкой и накрепко примотал к стволу. Присел на корточки и глянул в лицо дьякона, тяжелое и темное от отчаяния.
– Ты уж прости за все, но тебе со мной нельзя. Ты – ее глаза, а в западню я попасть не хочу. Выживу – вернусь за тобой. Погибну – двудушница сама придет. Ты тут ненадолго.
Серафим мрачно кивнул, отводя взгляд.
Ивар поднялся, поблуждал у подножия сопки, выискивая тропинку, и полез наверх, огибая заросли ерника.
Наверху, согнувшись в три погибели, он подобрался к останцам, торчавшим на противоположном краю склона, прижался к скале, осторожно выглядывая вниз.
Распадок, как и склоны окружавших его сопок, был выжжен и раскорчеван. Неродящая обугленная земля была присыпана прошлогодней хвоей, и из нее мертвыми всходами поднимались кости, усеявшие всю низину вокруг кургана. Сам курган темной опухолью разросся от склона до склона распадка. Возле темного узкого лаза у подножья могильника сидел корчинский сотник. Дворянин, как и Стрежен, он был огромен, в полтора раза выше Ивара. Висельник выругался вполголоса, проклиная Падших Богов, что породили этих гигантов, смешав свою кровь с кровью смертных. Ведьма, по его расчетам, должна была уже сожрать всех, но хитрость оказалась сильнее голода. Дьякон говорил, криков из лесу не было уже неделю. Все время, что Ивар пробирался к Корче, тварь берегла сотника, возможно, даже скармливала ему остатки подгнившего мяса, а сама жила впроголодь.
Сотник сидел, привалившись спиной к стене лаза. Сверху казалось, будто огромная фигура, закованная в бехтерец, просто спит, сложив руки в латных рукавицах на рукояти меча, высотой едва ли не в человеческий рост, но на деле Ивар был уверен, под бармицей, прикрепленной к шелому, округу зорко осматривали белесые глаза.
Висельник пошел окольным путем. По левому склону спустился на голую продуваемую седловину, проскочил ее бегом, поминутно оглядываясь, и скрылся в тени деревьев на соседней сопке. Отдышался, давя кашель в груди. Сбежал по крутому спуску и поднялся на курган с другой стороны распадка. Наверху достал из мешка один кувшин, вынул пробку, вытянул из колчана стрелу с обмотанным паклей наконечником и макнул в масло. Прислушался – вроде тихо. Два раза ударил кресалом о кремень, и наконечник вспыхнул. Держа стрелу с луком в левой руке, а кувшин – в правой, прокрался к склону, под которым расположился сотник. Сделал два быстрых шага вперед, занося кувшин для броска, да так и замер с поднятой рукой.
Сотника не было. Только продавленная земля там, где он недавно сидел. Сердце бешено замолотило в груди, и Ивар услышал позади кольчужный лязг. Засвистел рассекаемый воздух, и Висельник едва успел метнуться в сторону, уходя от меча. Длинная тяжелая полоса стали наполовину вошла в землю, где он только что стоял. Прыжок едва не стоил Ивару оброненного кувшина.
Время остановило свой бег в распадке над курганом. Сотник медленно вытягивал меч из земли. Белые глаза смотрели на Ивара. Позвякивала проржавевшая кольчуга. Скрежетали пластины бехтерца. Подрагивали на ветру полы кафтана.
Ивар рыкнул и, коротко замахнувшись, швырнул кувшин в сотника. Попал точно в шелом, но фигура и не шелохнулась, не прервала своего движения. Кувшин разлетелся осколками, и масло полилось вниз, забегая за ворот доспеха, пропитывая ткань кафтана, стекая в сапоги. Сотник вытащил меч и, словно ничего не заметив, шагнул к Ивару. Висельник бросился наутек. Он сбегал по склону, а за ним, звеня кольчугой, вышагивал сотник, заслоняя собой низкое северное солнце. Уже внизу Ивар развернулся, наложил горящую стрелу на тетиву и с четырех саженей всадил ее в стык между пластинами доспеха. Сотника разом объяло пламя, он сделал еще пару шагов и замер, недоуменно глядя на горящую одежду. Языки пламени выбивались из горловины бехтерца и сквозь кольца кольчуги. Полыхнуло из-под бармицы, и под шеломом заплясал огонь. Сотник принялся неуклюже молотить себя по груди, пытаясь придавить, сбить пламя, дернул ворот, и полетели в разные стороны кольца и пластины. Ивар вытянул еще одну стрелу, споро прицелился и всадил ее в ошалелый белый глаз. Голова сотника откинулась назад, судорожно дернулась, и он грузно осел наземь.
От горящего тела Ивар запалил еще одну стрелу и нырнул в утробу лаза. Идти здесь можно было, только согнувшись в три погибели. Давила со всех сторон сырая могильная темнота, пахнущая землей и прелым деревом. Ивар шел вперед по правой стене, нащупывая рукой крепь. Лаз вывел в нутро кургана, резко метнувшееся вверх и в стороны. Изнутри могильник был сложен из лиственничных стволов, как обычный сруб. Над головой потолок уходил вверх куполом с деревянными ребрами, а самая верхушка купола терялась во мраке. Из-за спины Ивара через лаз сочился тусклый свет, падая на тропинку, что обрывалась в воду. Могильник был затоплен. Ивар пустил стрелу вперед, в темноту. Стрела вонзилась в стену в двадцати шагах впереди, осветив широкий неподтопленный уступ. Висельник нащупал неглубокое дно, сделал шаг, второй и ухнул по голову. Вынырнул, хватая ртом воздух, и поплыл, широко загребая руками. Кухлянка быстро напиталась отравленной ведьминой водой и сковала руки. Набухшие сапоги потянули на дно, но Ивар сделал отчаянный рывок вперед и грудью выскочил на скользкий суглинок берега. Выполз из ледяной воды, поднялся на колени, дернул мешок из-за спины, вытянул оставшийся кувшин и вытащил со дна плотно завернутый в кожу трут. С мешка сорвал промокший хворост и обрубки веток, свалил все это в кучу, под низ положил трут, плеснул масла и зачиркал кресалом. Промокший хворост нехотя загорелся, и языки пламени выхватили из темноты покатую неровную пирамиду из человеческих голов в нескольких шагах от Ивара. Головы в основании алтаря уже давно подгнили, почернели, сбросили с себя лоскуты кожи и мяса, обнажив кости черепов. Над головой раздалось шипение и стук когтей по дереву. Не теряя ни секунды, Висельник схватил разгоревшуюся головню, метнулся к пирамиде, расплескал по ней масло и поджег. К запаху разложения примешалась душная вонь паленого мяса.
В свете разгорающегося пламени ведьма бледным пауком сползла на уступ по стене из мрака под куполом. Ее длинные руки, увитые жилами, кончались когтистыми пальцами, в каждом по четыре сустава. Худое, почти прозрачное тело со вздувшимся животом выгибалось дугой, натягивая синюшную кожу на гребне позвоночника. Ноги, короткие и жилистые, с ороговевшими ступнями, подобрались, загребли землю. Волосы, волочившиеся по полу, космами закрывали глаза, но не пасть, разбухшую и вытянувшуюся от длинных неровных клыков, сменивших зубы. С полопавшихся, черных от слюны губ на пол свисала длинными нитями зловонная слизь. Ведьма подползла к Ивару на четвереньках, обошла полукругом, стараясь держаться подальше от света костра. В сырой смрадной темноте заскрипел ее голос:
– Вот и встретились, Висельник. Неплохо ты подготовился с огнем-то. Готов к жене и дочке отправиться?
Ивар крепко сжал головню и прошипел:
– Врешь, тварь! Нет их там, откуда ты пришла!
Ведьма замерла, склонила голову набок. В щели рта показался длинный влажный язык и облизал клыки. Она засмеялась:
– Есть, еще как есть. Там все, Ивар, и праведные, и грешные. Все, во что бы ты там себе ни верил.
Ведьма задергалась, сдавленно заклокотала горлом, словно отхаркивая. Губы поползли вверх, обнажив покрытые нарывами десны, и из ее глотки раздался тоненький далекий голосок дочки Ивара:
– Тятя, тятя! Забери нас! Забери нас с мамой отсюда! Оно ест нас, ест по кусочку, живьем! Забери, тятя, помоги нам!
Висельник почувствовал морозный укол под сердцем. Вода могильника впитывалась в его кожу, а вместе с ней внутрь него проникали и слова. Ребра стянуло обручем, горло перехватило удавкой. Руки парализовало, и сам Ивар будто обратился в камень. Ведьма ехидно взвизгнула и приблизилась к нему, продолжая опутывать мерзкими речами:
– Вот так вот, Ивар. И это на твоей совести. Я до твоей деревни на Тракте еще не добралась, когда ты лес поджег. Ты мог их спасти, но выбрал долг. А что толку? Жизни у тебя после этого не стало. Никто не помнит воеводу Ивара, героя походов за прахом Избавителя, зато все знают Ивара Висельника, убийцу, вора и людоеда.
Она говорила, мелкими шажками подбираясь к Висельнику, но тот уже не слышал, скованный чарами. Когда ведьма расстелилась перед ним, продолжая увещевать, изогнулась, готовясь к прыжку и сверля его буркалами из-под спутанных косм, в голове его внезапно зазвенел голос дочери: «Забери, тятя!», и Ивар, встряхнувшись, ударил первым. Ткнул ведьме головней в лицо, и тварь, вереща, шарахнулась в сторону. Рявкнула, в два прыжка скакнула к стене, запрыгнула на нее, вцепившись когтями в дерево. Ивар, коротко замахнувшись, метнул нож, и двудушница тут же рухнула наземь, суча ногами и пытаясь дотянуться до лезвия, по рукоять вошедшего под лопатку. Она взвыла громче прежнего, и ее вой забился в стенах могильника, оглушая Ивара. Он почувствовал, как по щеке из уха бежит струйка крови, ударил ногой в основание алтаря, и тот осыпался. Ивар бросился к двудушнице. Она попыталась отползти к кромке воды, оставляя за собой на земле влажный черный след, но Висельник схватил ее за волосы, вырвал нож, ударил еще раз и поволок к костру. Швырнул спиной в угли, придавил коленом и полоснул по горлу. Тонкий разрез, оставленный ножом, набух черным, забил толчками. Ивар полоснул еще и еще, перерезал трахею, и вой захлебнулся. Ведьма слабо трепыхалась в углях. В ноздри бил запах паленой плоти и волос, лицо Ивара забрызгала слюна и тухлая слизь. Краем глаза Висельник заметил вспышку света в горловине лаза, и что-то тяжело рухнуло в воду. По черной глади разошлись волны и заплескали на берег уступа. Висельник продолжал исступленно кромсать, добираясь до позвоночника. Нож скользил в пальцах, лезвие увязало в плоти, и, когда на берегу показалась огромная рука в латной рукавице, за ней вторая, а между ними из воды поднялась обугленная голова, Ивар почувствовал, как нож проскрежетал по кости и вгрызся в хрящ. Сотник в опаленных лохмотьях, увитый струпьями, черный от огня, выбрался на берег, встал во весь рост и шагнул к Ивару, занося кулак для удара.
Ивар не успел увернуться. В голове глухо хлопнуло, бок вмяло раскаленной кувалдой. Висельник почувствовал, как его подняло в воздух. Он с влажным хрустом ударился о стену за алтарем и сполз вниз. Кое-как приподнялся на локтях. Перед глазами дрожала красная пелена, рот наполнился кровью. Отплевываясь, Ивар на четвереньках пополз вперед, не соображая, куда и зачем. Сквозь шум в ушах он услышал, как лопнула рядом голова из алтаря под ногой сотника. Железная рука сграбастала Висельника за пояс, дернула вверх, вторая перехватила за горло, придавила к стене. Ивар засучил ногами, пытаясь упереться в стык бревен, но мокрые подошвы скользили по склизкому дереву. Хватка на горле сжималась, второй рукой сотник ударил Висельника снизу под переломанные ребра, выбив остатки воздуха из легких. Он подался к Ивару, придавил в пах коленом, и его лицо оказалось на расстоянии вытянутой руки. Из правого глаза торчал обломок стрелы. Судорожно пытаясь вдохнуть, Ивар нащупал на поясе колчан, немеющими пальцами дернул клапан и ухватил тонкое древко. Сотник замахнулся для следующего удара, захрипел, его губы, лопаясь и сочась сукровицей, потянулись в улыбке. Ивар, утопая в пелене удушья, направил наконечник в уцелевший глаз и вдавил стрелу обеими руками.
Хватка ослабла, и Висельник рухнул наземь, с хрипом втягивая воздух. Сотник топтался рядом, молча ударяя себя ладонями по роже, будто пытался прибить назойливого комара. Ивар огляделся, выискивая ведьму. Та металась в кострище, билась в судорогах, пытаясь ослабевшими пальцами вытянуть застрявший меж позвонков нож. Оттолкнув сотника, Ивар метнулся к ней на заплетающихся ногах. Рухнул ей на грудь, двумя руками ухватил липкую рукоять и, взревев, налег на нее всем весом. Голова ведьмы отделилась от тела. За спиной послышался протяжный стон, и сотник, которого покинул ведьмин дух, рухнул, погребя под собой остатки алтаря. Ивар устало откинулся назад.
Шипел костер, напитываясь кровью, и Висельник вылил в него остатки масла. Ведьма догорала. Кожа стянулась от жара, обнажив уродливо изогнутые кости. Волосы на голове оплавились, лицо, некогда человеческое, обуглилось и оплыло. Сотника Ивар просто столкнул в воду, раз и навсегда сомкнувшуюся черным пологом над мертвецом.
Распадок укутало туманом, и оглушенный, продрогший Ивар долго не мог сообразить, куда идти. С трудом передвигая ногами, поплелся к сопке, за которой оставил Серафима. Дьякон сидел там же, где Висельник его оставил. Поникший и серый от страха и отчаяния, он не сказал ни слова, пока Ивар резал путы. Потом вместе, держась друг за друга, они поднялись наверх.
Моря видно не было. Его закрывала полоса дыма, тянувшаяся с запада на восток, докуда хватало глаз. Дым рваным полотнищем поднимался в хмурое небо, а под ним сплошной неровной стеной горела тайга. Огонь шел на них. Ивар обессиленно опустился на колени, дьякон уселся на камень рядом. Они сидели и смотрели, как пламя пожирает лес, пока ветер с моря не потянул дым к ним, обволакивая макушку холма душным одеялом.
Серафим помог Ивару подняться, помогал ему идти, а после попросту взвалил на себя. Так перевалили две сопки, спрятавшись от дыма, и устроились на последний ночлег. Дьякон натаскал сухого валежника, развел костер, стянул с Ивара задубевшие на ветру мокрые одежды и положил Висельника на плащ у огня.
– Мы задохнемся или сгорим? – спросил Серафим.
– Мы ляжем спать и не проснемся, – тихо сказал Ивар.
Служитель покивал головой.
– Я слышал и видел, что было в пещере. Ее глазами. Скажи, Ивар, ты правда веришь, что можно спасти душу? Что мы не все попадаем в Подмирье?
– Правда, – ответил Висельник и закрыл глаза.
Дьякон поднял голову к небу, по которому тянулись клубы дыма. Встал перед огнем на колени и начал тихо читать ектенью.