Глава 3
Девушка из песни
Когда утром он открыл глаза, в доме уже стояла жара, а солнечные лучи настойчиво пытались проникнуть сквозь опущенные пыльные жалюзи. Он тут же отыскал взглядом свою вчерашнюю картину. Значит, она ему не приснилась.
Сон мигом слетел с ресниц, и художник потянулся к своему творению, касаясь его рукой так осторожно, будто оно могло в любую минуту исчезнуть вместе с остатками сновидений. Его картина.
На уступе залитой солнцем скалы стояла девушка в цветастом платье, задумчиво провожая взглядом облака, пробегающие над ней. Мечтательная улыбка трогала полные губы, нежный овал лица обрамляли волнистые темно-каштановые волосы с теплым отливом. Стройная, гибкая фигура, изящные кисти рук. А карие глаза в сполохах золотистых искр смотрели в небо и казались столь же бездонными…
Да, именно такой он ее и запомнил. И теперь прекрасная незнакомка осталась рядом – хотя бы в виде образа, недостижимого идеала дерзких мечтаний.
Довольный своим творением, Себастьян долго рассматривал картину, отмечая мелкие детали. Она еще требовала доработки: фон пока имел вид легкого наброска, черно-белого пятна среди неожиданно ярких красок. Но самое главное уже прочно выписалось, проявилось, и картина, несмотря на свою незавершенность, выглядела теперь живой. Не зря он почти до самого рассвета трудился над ней как одержимый.
Однако урчание в животе возвращало к реальности и куча будничных дел требовала внимания: ведь одним искусством сыт не будешь. Вздохнув, Себастьян заставил себя на время отложить любимое занятие: он знал, что, взяв в руки кисть прямо сейчас, может вновь легко забыть о завтраке, обеде и ужине, вместе взятых. А потом опять и опять выслушивать от Игнасио лекции о никчемных современных молодых людях – совсем не таких, какие бывали в прежние времена…
Обнаружив, что стрелка часов уже пересекла обеденный час, парень занялся необходимыми делами. Немного привел в порядок свое жилище, постирал одежду, сходил в лавку на углу улицы за хлебом и прикупил еще разного съестного.
Наконец-то он пообедал – после благополучно проскользнувшего мимо него завтрака. Лишь потом Себастьян позволил себе снова приняться за картину – пока не погас его творческий азарт.
Он ценил такое свое состояние: ведь если чересчур «передержать» потребность выразить чувство или мысль красками, то желание писать как будто перегорает. Необходимая энергия рассеивается словно утренний туман, а не родившиеся на холсте образы продолжают бередить душу еще очень долго…
Когда работа была окончена, Себастьян вышел на крыльцо, чтобы немного размять затекшую спину. Солнце снова нырнуло за самый край далеких домов. Так происходило всегда: казалось, день за любимой работой пролетал на крылатой колеснице, а за нелюбимым занятием – полз, запряженный десятком самых ленивых улиток…
Тем временем дверь в доме напротив отворилась и на улицу вышла бывшая соседка – статная загорелая темноволосая женщина лет тридцати. Несмотря на уже довольно позднее время, на ней были солнцезащитные очки с широкими стеклами.
– Привет, Слай! – радушно помахал он ей, но женщина не ответила тем же. – А я недавно слышал песню о тебе! – крикнул Себастьян, припомнив, что во вчерашней ночной радиопередаче действительно звучала песня о девушке с таким именем.
Слай даже не улыбнулась.
– Да, конечно… Половина этих сраных песен – точно обо мне, – буркнула она неожиданно резко и зашагала мимо него не останавливаясь.
Себастьян недоуменно глядел ей вслед: парень совсем не обиделся, но такое поведение было несвойственно Слай. Он проследил за тем, как тяжелой походкой соседка перешла улицу, и покачал головой:
– Что-то с тобой не так…
Они знали друг друга с самого детства; девочка была старше на восемь лет, часто возилась с малышом. Подрастая, он привык видеть Слай рядом. Ее красавица-мать больше тридцати лет назад отправилась покорять Мехико… Она вернулась уже с малышкой на руках. Не оставив ей ничего, кроме романтического имени, через некоторое время непутевая мамаша исчезла снова – устраивать свою личную жизнь. И у нее вроде бы это получилось – в каком-то там городе, но для дочери места в новой жизни не нашлось. А Слай так и осталась с родителями матери, которые по мере сил занимались ее воспитанием.
Себастьян помнил свои горькие слезы, когда она выходила замуж: тогда, будучи мальчишкой десяти лет отроду, он не сомневался, что влюблен в восемнадцатилетнюю девушку – черноглазую и цветущую…
Семейная жизнь, заботы о троих ребятишках и муже с непростым характером со временем превратили ее в нервную женщину, на лице которой лежала печать постоянной усталости. Они с Себастьяном так и остались друзьями, и нередко она забегала к нему – выпить чаю или просто посидеть на крыльце. Они говорили о разных вещах, иногда она тайком жаловалась на свою жизнь… И то, как сейчас ответила ему, наводило на мысль, что у них с Педро опять проблемы.
– Ничего, я не обиделся. Подожду, когда ты придешь и сама все расскажешь, – тихо произнес он вслед уходящей женщине с плечами, что поникли от свалившихся на них забот.