Глава вторая
Доблестная лупанарская армия, поспешно формируемая перед лицом нарастающей угрозы, была похожа на кашу из несовместимых ингредиентов, которую повар-король Фурицифер Аутем тщетно пытался сделать однородной, усердно размешивая.
В одной только моей роте очутились: седобородый профессор теософии, записавшийся добровольцем – ему уж пора было готовиться к глубоким земляным ваннам, а не воевать, – мальчик на побегушках из дома терпимости; лилипут; нерадивый сын какого-то герцога, заботливый отец которого видел в будущей войне быстрое и благородное избавление от досадных ошибок молодости; компрачикос6, нашедший в службе спасение от плахи; зажигатель фонарей; одноногий, скоморох, знахарь, трубадур, сборщик податей и многие другие люди, отличавшиеся как внешностью, так и родом занятий.
В то же время, находились персонажи, не отличавшиеся ни диковинной профессией, ни особой наружностью, ни судьбой, что привела их сюда, зато именно они внесли наибольший вклад в мои впечатления об описываемых событиях.
Так, например, хорошо запоминались троица друзей, быстро нашедших общий язык на почве хулиганских наклонностей и желании морально подчинить себе сослуживцев. Не помню, как их звали, но, после первого совместного купания в реке, когда они долго с любопытством разглядывали друг друга, трепетно изучали, и даже нерешительно трогали, весело хохоча, эти три товарища, вдохновлённые своими неожиданными анатомическими открытиями, дали друг другу прозвища: Конь, Баклажан и Румпельштильцхен.
Именно под такими именами они нам и запомнились.
Даже в самые тяжёлые времена нашу жизнь не покидает любовь и романтика, хотя они зачастую являют себя самым неожиданным образом. Это нам с лихвой доказали наши бравые сослуживцы, цветовод Пистиллум и придворный акробат Штамен7.
Между ними, как говорится, проскочила искра сразу же, как только они впервые увидели друг друга.
Наверняка читателю знакомы такие дивные моменты… Ты видишь в толпе этого человека… Он не такой, как все… Он как будто светится. Вдруг, словно почувствовав твой взгляд на себе, он резко поворачивается… Стесняясь, ты уводишь взгляд… Но соблазн велик, и твой взор снова на нём. И это повторяется раз за разом…
Примерно то же самое случилось с нашими героями, когда они оказались в одном строю. Жар от страсти, что возникала между ними, чувствовали даже мы, их братья по оружию, стоявшие рядом.
Однажды, ещё на марше к тренировочному лагерю, наш полк остановился на привал вблизи живописного поля, усеянного алыми маками.
Славный акробат Штамен сидел на траве, опустив голову и, очевидно, предавался грустным мыслям о скорой, мучительной, а главное, неизбежной смерти, как вдруг над ним склонилась огромная тень: тихо и незаметно сзади к нему подошёл Пистиллум.
Следует отметить, что цветовод обладал самым высоким ростом и наиболее крупным телосложением в нашей доблестной роте. Пусть не весь объём его могучих телес составляли мышцы, но в его богатырской силе сомневаться не приходилось: он легко мог сломать голыми руками ствол молодого дуба толщиной с кружку.
Штамен же, напротив, был низкоросл и худощав. И потому, находясь вместе, они и без проявления взаимной симпатии являли зрелище весьма необычное.
Штамен дрожал от страха, когда Пистиллум к нему приблизился. Но тот не сделал ничего дурного. Аккуратно, не побоюсь этого слова, с любовью, он водрузил венок из алых маков на голову своему товарищу. Покраснев и явно нервничая, Пистиллум поспешил оправдаться:
– Я подумал… – зазвучал зычный бас. – Они прекрасно украсят твои золотистые кудри.
Нервничая не многим меньше, Штамен ответил:
– Благодарю… Я люблю цветы…
– А я их просто обожаю! – трепетно воскликнул Пистиллум и, стеснительно потоптавшись, сел рядом. Вскоре они завели долгую и милую беседу. Их устами говорила сама Любовь.
После нескольких дней пути мы расположились в палаточном лагере на высоком отвесном холме.
Целыми днями мы упражнялись в фехтовании, стрельбе из лука и строевой подготовке, словно из нас хотели сделать солдат.
В первый же день на носилках в лазарет отправился Профессор, случайно, по неопытности выстрелив себе в спину из лука. За ним, но уже на своих двоих, последовали Конь, Баклажан и Румпельштильцхен: владение мечом им давалось с трудом, посему они, побросав клинки, принялись колошматить друг друга голыми руками, полагая, что цель упражнения – продемонстрировать силу и безмозглое геройство, а не научиться владеть оружием.
И ведь они оказались правы!
Именно этому нас страстно желал научить капитан Поркий, достигший в этом деле заоблачных высот. Поскольку кроме демонстрации силы он почти ничего не умел, то уверенно считал, что только безмозглостью можно побороть хитрого, хладнокровного и расчётливого противника.
Руководствуясь этими соображениями, он поставил себе благородную цель вбить в нас дурь. Как можно глубже и как можно сильнее.
А Конь, Баклажан и Румпельштильцхен заслужили свои первые медали. Такими нелепыми жестами командование пыталось поднять наш боевой дух со дна пропасти уныния.
Солдаты же и без того самостоятельно искали способы скрасить последние дни своих несчастных жизней.
Компрачикос и скоморох тайком сбегали в близлежащую деревню в поисках огненный воды8 или браги. Ушлые крестьяне отказывались продавать им что-либо за те гроши, которые они наскребли совместными усилиями. Только нелюдимая, мерзкого вида старуха, жившая на окраине и слывшая ведьмой, согласилась отдать им бутыль мутной хмельной жидкости.
Чем они расплатились с ней, так доподлинно неизвестно, но вскоре у скомороха стали выпадать волосы, появилась сыпь и гнойничковые воспаления на фоне общего недомогания9. А компрачикос, выпивший бо’льшую часть бутылки, вовсе покрылся волдырями, . После двух суток агонии он испустил дух.
Это была наша первая потеря.
Лилипут не был столь искушён в вопросах алкогольных возлияний, но и него были свои интересы в той злосчастной деревне. Об этом всей роте по секрету рассказал Пистиллум, собиравший букет для Лилипута, намеревавшегося тайно преподнести его жене старосты деревни.
И хотя герой-любовник действовал скрытно, спустя неделю дело придали огласке жители деревни, направившие капитану Поркию челобитную:
«Барону Жбанту Жирдобасу Поркию, капитану, командующему третьей ротой седьмого полка тринадцатой королевской армии, от жителей славной деревни Имо10.
Ваше Благородие! Желаем здравствовать Вам и Вашему роду многие века, покуда солнце сияет на небосводе! Я староста Имо, выступая от лица людей, чьи интересы я защищаю, прошу Вас принять меры в отношении вашего подчинённого, осквернившего своим любострастием законопослушных и непорочных граждан деревни.
Будем всеобще признательны, если Вы посадите его в клетку и оградите тем самым от нашего общества, дорожащего своими моральными устоями.
К обвинениям присоединяются жертвы, сиречь нижеподписавшиеся: прачка, доярка, жена кузнеца, сестра гончара, дочь сапожника и мать кровельщика, отец угольщика и коза конюха, жена старосты, дочь старосты старшая, дочь старосты младшая.
Да и сам я. Староста.».
Чуть позже пришло письмо, в котором жена кузнеца, старшая дочь старосты и коза отказывались от своих показаний, поскольку остались весьма довольны случившимся.
А ещё через несколько дней староста заявил, что долг честного человека требует от него сознаться в том, что он сам спровоцировал Лилипута на преступление в отношении себя, потеряв всякий стыд и грязно соблазнив его. Из любопытства.
Но к тому времени злодей-блудодей уже коротал время в клетке, которую, забавы ради, привязали к достаточно крепкой ветви огромного старого дуба.
Добрые сослуживцы то носили своему несчастному товарищу хлеб и воду, то кидались в него камнями. А порой качали его, словно на качелях. Но больше всего Лилипуту доставалось от волков, которые, руководимые голодом, все ночи напролёт пытались вызволить его из заточения.
Некая богатая дама, узнав слухи об этом славном малом, пожелала купить его ради собственных утех, но капитан Поркий наотрез отказался продавать, сказав, что, во-первых, что Лилипут не является его частной собственностью, во-вторых, солдаты Лупанара не продаются, а в третьих, он ему самому нужен.
Дама, разумеется, поняла последнее заявление неправильно, а Лилипут лишился возможности жить красиво до конца своих дней, вместо того, чтобы в скором времени погибнуть на войне.
Первая неделя в лагере казалась бесконечной. Башелье Ангус Аурий11 в назначении командиром нашего взвода увидел долгожданную возможность удовлетворить свою безудержную страсть к унижению.
Многие новобранцы по неопытности не скрывали усталости от изматывающих и бестолковых тренировок, выдумываемых Ангусом Аурием, даже не подозревая, с каким восторгом он воспринимал это. В такие минуты он выказывал свою свирепость и недовольство, хотя ребёнок внутри него, недополучивший в своё время признания взрослых, на время переставал хныкать и злорадно улыбался, видя чужие страдания.
Мы и не чаяли, что в последний день недели окажемся предоставленными самим себе и сможем отдохнуть как физически, так и морально.
В тот прекрасный солнечный день, освободившись от оков страха, стала проявляться тонкая душевная организация некоторых будущих воинов Его Величества.
Нерадивый сын какого-то герцога первую половину дня посвятил поэзии, вслух сочиняя оды своей возлюбленной, которая, по его словам, смиренно ждала его победоносного возвращения. Вторую же половину дня он посвятил занятиям живописью, расположившись с импровизированным мольбертом в месте, откуда открывается самый живописный вид на окрестности. Свои творения нерадивый сын какого-то герцога планировал разместить в большом зале родового замка после своего победоносного возвращения.
Штамен и Пистиллум то лежали, то кувыркались на цветущих полянах, мило беседуя и нежно гладя друг друга сорванными цветами.
Герои роты Конь, Баклажан и Румпельштильцхен, вернувшиеся после излечения, целый день слонялись в поисках приключений, но так ничего не нашли, потому решили убить время возле клетки с Лилипутом.
На исходе дня, счастливые и отдохнувшие, мы разошлись по палаткам без команды к отбою, поскольку капитан Поркий крепко спал с самого утра, проведя предыдущую ночь за обильными возлияниями огненной воды. А гордость Ангуса Аурия требовала от него превзойти подвиг Лилипута, потому он, гарцуя на белом коне, направился в деревушку Имо.
Увы, мгновенья счастья скоротечны. Душераздирающим воплем нас поднял капитан Поркий, едва стало светать. Вопль этот дался ему легко, поскольку во рту у него ночевали кошки, а в голове гудел шмелиный улей.
Рота строилась медленно и неохотно, что ещё больше подливало масла в огонь ярости капитана. Времени на то, чтобы надеть форму у нас не было, и мы сонно брели в том, в чём нас застал рёв командира. Нерадивый сын какого-то герцога, например, поразил всех своим роскошным ночным платьем из дорогих шелков, которое включало также длинный колпак с помпоном. А вот Штамен и Пистиллум, явившиеся из одной палатки, казалось, едва успели прикрыться первым, что попалось им под руку.
Поркий гневно смотрел на нас. Его ноздри зловеще раздувались при каждом вздохе, а воздух он глотал жадно, собирался силы на то, чтобы обрушить на нас всю свою ненависть, облачённую в потоки изысканного сквернословия. Визуализация его речи представила бы собой лес. Лес наших генеалогических деревьев. Пожалуй, зимний лес. Потому что, скажем так, в нём бушевала вьюга. Знаете, сильная такая вьюга, когда вокруг всё белым-бело. И главное, деревья стоят укутанные как бы снегом от корней до верхушек кроны.
Всё это нам пришлось выслушать, прежде чем мы узнали причину недовольства капитана Поркия:
– Кто, Мудилл вас всех раздери, высадил клумбу вокруг моего шатра?
В ответ раздалось молчание, полное недоумение.
Капитан Поркий повторил свой вопрос, добавив, что, в случае, если виновный не признается, пострадают все. И в нашем лесу снова забушевала вьюга.
Из строя медленно вышел Пистиллум. Благо, его рост был достаточно велик, чтобы выход заметила вся рота. А те, кто стоял в первых рядах, обратили внимание, что он плакал. Плакал, трясся, отрывисто дышал, закрывал глаза, но поднимал голову, гордо и смиренно, как настоящий мужчина.
Вдруг из строя выбежал Штамен и взял его за руку. Они посмотрели друг другу в глаза, и это придало им решимости разделить наказание за коварное преступление, совершённое страстным почитателем цветов Пистиллумом. Любые невзгоды были им нипочём. Любое море по колено. Ведь на их стороне была Любовь, большая и светлая. Все это видели. Даже капитан Поркий.
И то, что до сего момента мы наивно считали его гневом, оказалось не более, чем маленьким расстройством.
Ангус Аурий, чей левый глаз украшала свежая гематома, явился в расположение роты только к полудню. Видимо, его крестовый поход на деревню Имо под хоругвью Амура не увенчался успехом. Он хотел было заглушить своё разочарование страданиями своего взвода, но, увы, вот уже полдня всё наше доблестное войско, облачённое в доспехи, бегало вокруг холма, кровью потом искупая свою вину перед капитаном Поркием.
Однако, испив в обед хмельной браги, командир роты подобрел и вдруг повелел прекратить сие бессмысленное действо. А вот обида башелье Аурия никуда не делась, но наказать он мог только один взвод, находившуюся под его непосредственным командованием.
Посему, остаток дня вся рота провела, имитируя бурную деятельность перед затуманенным взором господина Поркия, а наш взвод был озадачен чисткой чудесного фрукта патетоса12, полезного и питательного, коим вот уже многие века, со времён короля Балдуина Вислобрюхого питаются все воины без исключения. На завтрак, на обед, на ужин. Им и только им.
Несмотря на травму органа зрения, молодой башелье Аурий всё прекрасно видел и тщательно следил за качеством выполняемой нами работы.
На исходе дня, еле живые от усталости, мы построились по приказу башелье Аурия.
– Кто из вас умеет слагать стихи?
Внезапно нерадивый сын какого-то герцога почувствовал мощный прилив сил.
– Я! – громко выкрикнул он из строя.
Ангус Аурий подошёл к нему поближе. Самопровозглашённый поэт просто сиял от счастья, почуяв возможность продемонстрировать свои таланты перед сослуживцами.
– А почерк у тебя красивый? – полная доброты улыбка озарила лицо башелье.
– Так точно!
– Тогда зароешь старую выгребную яму и выроешь новую! Быстро, пока солнце не село!
Нерадивый сын какого-то герцога опешил, хотел было что-то спросить, связать стихи с отхожим местом, но слова его застряли в горле.
– Бегом!
Тут уже и времени на размышления у него не осталось.
Впрочем, там, где мы находились, думать вообще зачастую было вредно.
За стремление принять свою судьбу такой, какая она есть, жизнь вознаграждала меня ощущением ускорения времени, и последующие дни прошли для меня быстрее, чем первая пара недель.
Наше воинство сплотилось, и мы даже как-то позабыли о том, что нас готовили к войне, в которой у нас не было ни малейшего шанса на победу. И этой благополучной потере памяти были свои причины.
Каждый вечер громко, на весь полк кто-нибудь из офицеров рассказывал об успехах нашей армии. И перед нашими глазами невольно возникали картины, в которых слабый, измотанный войной противник в страхе отступает. Командование время от времени напоминало, что уже очень скоро мы присоединимся к героям, которые беспощадно давят врага. И домой мы вернёмся героями. Под звуки фанфар. И прекрасные дамы будут бросаться нам на шею со словами любви и благодарности.
Офицеры знали, куда бить.
– Я храню невинность для своей прекрасной невесты! – гордо заявлял нерадивый сын какого-то герцога. – И она хранит свою для меня! Когда я вернусь, мы обязательно поженимся!
Пленительные мысли о долгожданной свадьбе и неизбежной потере невинности, так вдохновляли его, что, не кривя душой, смею заявить, он прямо-таки грезил скорей попасть на фронт.
И не только он! Многие вдохновлялись речами вечерних болтунов.
– Жаль ребят, которые погибли в первые дни! – для Коня настала минутка сентиментальных и самодовольных сожалений. – Война скоро закончится, а все лавры достанутся нам.
После случая с несанкционированной посадкой клумбы он и его верные друзья Баклажан и Румпельштильцхен стали регулярно подшучивать над Штаменом и Пистиллумом, стараясь как можно больнее задеть их высокие чувства. Но лишь однажды разозлить блистательного цветовода оказалось достаточным для того, чтобы троица хулиганов в полном составе вновь отправилась в лазарет.
Но на сей раз без медалей.
Чем больше мы привыкали к нашей новой семье – армии, тем быстрее всем нам казалось течение времени. Хмурые мысли рассеивались, а тяготы военной жизни приносили всё меньше хлопот.
Как ни странно, многие из нас хотя бы чуть-чуть научились фехтовать, стрелять из лука и арбалета, метать копья, красиво маршировать, а также превосходно чистить патетос, снимая тончайший слой кожуры и оставляя максимум мякоти этого чудесного фрукта, пищи настоящих воинов.
В общем, мы были готовы к войне. По крайней мере, нам самим так казалось.
И мы были безмерно горды тем, что в такой короткий срок освоили все премудрости военного дела, ведь учебная программа была рассчитана на два месяца, а мы справились всего за один! Ха-ха!
Вскоре нам выдали новые доспехи, оружие и туники. Мечи, как и прежде, больше напоминали пилы, но хотя бы были заточены, в отличие от тех, что были раньше. Непривычно, конечно, но на войне как на войне!
«На войне, как на войне!» – воскликнул капитан Поркий, высоко поднимая рог с брагой на импровизированном пиру прямо на поляне под высоким старым дубом в расположении полка.
Офицеры услаждались чревоугодием и возлиянием браги, в то время как новоиспечённые солдаты смаковали последние часы покоя и тёплой, ясной погоды. Светило солнце, пели птицы, и по воздуху разносился опьяняющий аромат цветов. Наш боевой дух был на высоте.
«Почта!» – довольный возглас где-то вдалеке заставил блаженствующих солдафонов оживиться.
Этот день был просто прекрасен!
Больше всех радовался нерадивый сын какого-то герцога. Прежде ему писала только матушка, а тут вот пришло письмо от его дражайшей возлюбленной! Никто не спрашивал, однако он несколько раз громко возвестил о причине своей внезапной радости, прежде чем трясущимися от радости руками сломал сургуч, вскрыл конверт и принялся читать вслух:
«Дорогой мой Цервос13!» – тут я невольно вспомнил, как его зовут. – «Уже очень скоро ты тоже будешь участвовать в битвах, сражаться, отстаивая свободу и независимость нашего королевства. Я очень горжусь тобой! Я счастлива от того, что у меня есть такой друг, как ты!» – одно слово в этом предложении заставило ту часть слушавших его сослуживцев, что имели некоторый опыт в делах сердечных, посмотреть на Цервоса пристально и слегка подозрительно, словно они засомневались в чём-то. – «Ты всегда был очень добр ко мне. И, если ты действительно желаешь мне счастья, надеюсь, ты от несёшься с пониманием к тому, что я тебе поведаю.
Отныне я больше не могу скрывать своего по-по-положения», – голос Цервоса задрожал, а вслед за ним и руки. Но он, как подобает храброму воину, лишь слегка контуженному прямым ударом булавы по макушке, продолжать читать. – «И вынуждена выйти замуж за лорда Хрючуса. Ты помнишь его? Злые языки в нашей провинции поговаривают, что он продал душу Мудиллу, ибо праведные люди так долго не живут. Но всё это клевета! Клевета из-за зависти, ведь он не только самый долгоживущий, но и самый богатый житель нашей провинции.
Лорд Хрючус, как истинный джентльмен, поверил в то, что этот ребёнок от него, хотя мы даже никогда не делили ложе. Настоящий рыцарь! Побольше бы таких в наше время.
Прошу тебя, дорогой мой Цервос, не думай обо мне плохо! Я хранила тебе верность! Во всяком случае, не меньше, чем до твоего ухода. Я, конечно, понимаю, война и всё такое, но не обижайся. Ладушки?
Если ты по-настоящему любишь меня, порадуйся же за меня: я выхожу замуж! Об этом мечтает любая девушка, ведь вместе с замужеством начинается счастливая и беззаботная жизнь!
Ох, если б не великодушие и благородство лорда Хрючуса, мне пришлось бы отыскивать отца среди маркиза Либидуса, дворецкого Квид-Фацис-Хитса14 и нашего конюха (не помню, как его зовут). Впрочем, если прекрасный плод нашей с лордом Хрючусом любви завязался не в ту ночь, о которой я думаю, а чуть раньше, то пришлось бы искать отца среди его внуков, одного правнука и его лихого, неутомимого дружка.
Святой человек, лорд Хрючус!
Ой, прости, не могу больше писать… Ты не представляешь, сколько всего мне пришлось пережить за последние несколько дней! Желаю тебе удачи! Возвращайся поскорее! И помни, что за каждым подвигом мужчины стоит женщина!
Целую крепко!
Твоя подруга, Меретрикс Хортум»
Закончив читать, Цервос напрасно пытался избежать обморока, жадно глотая воздух. Коварная земля ушла у него из-под ног, и он упал, громко звякнув доспехами.
Неравнодушные Пистиллум и Штамен бросились приводить в чувство своего товарища, раненного в самое сердце. Очнувшись, Цервос неистово взревел и взорвался фонтаном горьких слёз.
Как ни старался добрый Пистиллум, большой знаток девичьей души, убедить его в том, что Меретрикс продолжает его любить, несмотря ни на что, несчастный Цервос продолжал громко рыдать, яростно вырываясь из утешающих объятий своего верного друга.
– К сожалению, не все девушки выходят замуж по любви. Скорее всего, мы много не знаем…
– Что ещё мы о ней не знаем? Что ещё она может рассказать? Разве этого мало?!
– Знаешь ли, любовь и вожделение – совершенно разные чувства, и женщины, в отличие от мужчин, это прекрасно понимают. То, что она… – Пистиллум запнулся, чтобы подобрать нужные слова. – То, что произошло, вовсе не говорит о том, что она тебя не любит.
– Она не любит меня так, как я себя люблю! – разоткровенничался Цервос в порыве эмоций.
Пока одна часть взвода утешала своего сослуживца, остальная поспешила к дороге, где была замечена телега в сопровождении солдат.
Как правило, павший на поле брани воинов не хоронили, оставляя раздолье для хищных птиц. Самое большее, на что могли рассчитывать павшие – быть похороненными в братской могиле где-нибудь недалеко от места сражения. И даже немногие дворяне могли позволить себе получить тело погибшего родственника: во-первых, его пришлось бы искать среди множества других обезображенных тел, во-вторых, его пришлось бы транспортировать, а этому и без того сложному предприятию зачастую мешала жаркая погода. И всё же, такие случаи были. В замеченной повозке как раз находилось тело покойного дворянина, погибшего в недавнем бою.
– Какая жалость! Он не увидит нашей славной победы! – обмолвился Румпельштильцхен. Сопровождавшие покойного солдаты, чьи лица были мрачнее самой Смерти, с недоумением взглянули на него. – Как долго вы его везёте?
– В полдень выехали. Чтобы успеть.
«Чтобы успеть что?» – стали перешёптываться солдаты нашего взвода. Но всё было и так ясно: война подобралась гораздо ближе, чем нам внушали все последние недели. Обучение прошло быстрее не потому, что мы молодцы, а потому что времени на него попросту больше не осталось.
Баклажан заглянул под покрывало, коим была накрыта телега, но тут же пожалел об том. То, что он там увидел, напоминало, скорее, фарш или винегрет.
У нас возникло много вопросов к встреченным солдатам, но они поспешили продолжить путь. А мы, словно громом поражённые, провожали их удивленно-печальным взглядом.
Вдруг один из них обернулся и крикнул: «Если не хотите завтра стать такими, как он, бегите!»