Странник
Ты как бы окажешься в снежном поле, и поначалу там будут тропинки и следы от снегоходов и галочки от лап каких-то птиц, а потом и они пропадут, а ты идешь, и наст под тобой не проваливается, снег не прогибается, ландшафт не меняется, как будто ты на месте стоишь. Впереди – черный кот с острой мордой и крысиным хвостом, и он-то следы оставляет, и только он способен тебя вывести, а куда – не понятно, на другую сторону или еще куда.
Хочется скинуть волчью шубу – или это кафтан с воротником из черного меха? – и кофе хочется, и посидеть, но нельзя, потому что это не шуба, а цвет души, и не на чем посидеть в этом поле.
А вдруг это сон или просто накатило что-то, и, типа, загулялся по полям и перелескам, и даже не один, а с любимой Ларой Ратчадемноен, которая как маяк, чтобы Даня Нараян не заблудился, не улетел и не стал бы опять голым галлюцинировать в тесных гостиничных номерах – видеть сны наяву и заглядывать на ту сторону, где черный кот-психопомп ведет душу в Западные Земли. Только пустыня не африканская, не Такла-Макан и даже не Руб-аль-Хали, как не раз, кстати, бывало, а сибирская пустыня, белая, как одежды Белого Бурхана или старика Ульгеня и Юч-Курбустан – трех светлых существ, прикочевавших откуда-то сверху.
И ты с недоумением смотришь на людей, которые строят в этой пустыне дома, прячутся в них и ждут, пока стужа не вытянет последнее тепло из-под пуховых или верблюжьей шерсти одеял, погасит камины, успокоит навсегда собак, запечатает объятия спящих, затуманит и занесет снегом зеркала, испишет окна своей тайнописью, и станет понятно каждому, кто подойдет поближе, что нет в доме ни тепла, ни одной живой души, а только застывшее очарование, синий полумрак и хрупкие, звонкие, как хрусталь, статуи с темно-красным (если смотреть на свет) огнем внутри. И ни одного запаха в морозном воздухе, который покалывает легкие, ни одного звука, кроме звука снежных кристаллов.
Солнышко пригрело, Лара Ратчадемноен потянулась, запела что-то и сказала, что Даня Нараян во сне повернулся и взял ее за руку, а глаз не открыл, потому что предвидел снежную пустыню, и полуразрушенные здания, и завитки огня в мерзлых кирпичных подвалах.
Лара уехала и отправила Дане воздушный поцелуй, а Даня пошел гулять и шел-шел-шел и думал о странниках. Раньше некоторые решали идти по земле, и у них ничего не было, только сумка с сухарями, и лапти, и рубище с шапкой-ушанкой, и зипунишко, подпоясанный веревкой, но глаза-то светлые, и, кажется, брали бы лошадь или еще что-нибудь, но смысл был в том, что лошадь не нужна, потому что идти – это самое главное. В дороге есть особая красота, и такой бедный никому не нужен: ни зверю, ни разбойнику, только Богу или типа того. И не важно, куда ты идешь, важно, что идешь, и вокруг тебя на многие километры ни одной деревни, ни одного города, только охотники жгут костры в глуши, но и они одинокие, и дальше круга от костра не видят ничего. Только, может быть, чувствуют или предчувствуют, и странника нашего тоже предчувствуют, он как светлое воспоминание пройдет, и звездочка на небе ярче загорится, вспомнится Лара Ратчадемноен, и нежные руки коснутся лба – где-то в прошлом далеко-далеко, в светлом гостиничном номере, в пустой гостинице, куда приехали после полуночи мужчина и женщина, но не скрываясь от кого-то, а чтобы от всего отдохнуть. И ночью окна были темные, и в гостинице никого, и пустая сауна, и бассейн с холодной водой, и душ, а потом они проснулись утром от солнечных лучей, проникших в комнату, и испытали что-то едва уловимое, зачем сюда, в этот мир, обычно приходят, но редко это удается получить. Разве что после долгой разлуки, и трудностей, и отчаяния, и такого одиночества, как будто у тебя никогда не было ни дома, ни родителей, ни работы, и даже памяти нет, и языка не знаешь и порядков, не говоря уже о названиях улиц всяких, и нет ни занятия, ни места в жизни, ни любви – и вдруг ты просыпаешься от солнечного света, а рядом с тобой, на чистых белых простынях, спит красивый и желанный человек с самым красивым неповторимым именем, которое если произнесешь – как будто солнце в окно заглядывает, и чай в подстаканнике приносят и целуют в лоб, и что-то давно забытое возвращается.
А потом снова темно кругом, и звезды вверху горят, и костер перед тобой. И свежестью пахнуло, как будто в жаркий день к роднику наклонился, хотя ночь-то холодная – это странник прошел, и в этом его главное назначение, но не все, конечно, поймут. Странник – не бродяга. Это очень разные слова, и бродяга звучит в унисон с человеком, которого в путь гонят беспокойство и нужда, а странник – он везде странный или чужой, как бы не от мира сего. Не от мира сего, ибо его есть Царство, и другого царства нет. Все остальные – это короли обезьян и умывальников начальники – ничего такого. Обезьяны только корону пока не придумали и в яму сажать, поэтому люди и над ними тоже короли, а еще недавно в метро видел девушку в леопардовом пальто. Казалось бы, куда пошлее и хуже, но на ней неплохо смотрелось, и, похоже, она просто посмеивалась, надевая такое, потому что леопард у наших предков-обезьян самый лютый враг, и девушка эта как бы подсмеивалась над всеми этими обезьяньими королями.