Настанет день…
В Мир вернуться смерть, ужас и грязь
И Судьба соединит Детей Темного
…трижды… одним…
Тогда проснется Дракон…
…и возродится Надежда
Он станет Тем Кто Следует Впереди
Она его Парой…
За Первым всадником последуют Восемь
…кровь Восьми одна на тысячу тысяч
И только Пара данная Судьбой…
…укрепит тело и исцелит Душу…
…возрадуется Мир узрев спасение
Древнее пророчество неизвестного Оракула
записано на каменной скрижали, частично утрачено,
храниться в Обители Светлого, что в Валапийской
долине
Дядюшка был несказанно щедр и внимателен, когда согласился оказать помощь юной дальней родственнице и принял-таки ее в своем доме. Так казалось… в начале. Но, подобными положительными качествами, как узнала в дальнейшем Вальса, приютивший ее родственник, в общем-то не обладал.
В первый же день, как они с Гэмом обосновались в старом замке, стало понятно, что внимания на них обращают не более чем на дворовых котят. Никто, даже мрачные и замкнутые слуги, не замечали их присутствия, молча шмыгая мимо. Сам же дядюшка, за всю десятницу, что они гостили в его доме вдвоем, только раз вышел к вечерней трапезе, да еще, не далее как вчера, выразил свою заинтересованность к их занятиям по фехтованию.
И если в трапезной он разговаривал мало, но хотя бы был вежлив, и выглядел вполне благообразным и степенным господином, то вот его появление на галерее, где они с братом тренировались, Вальсу уже напугало.
Высокий и сухопарый, в развивающихся долгополых одеждах, он выглядел как Дух Возмездия из страшных сказок, которыми пугают друг друга дети, забившись зимним вечером под одеяло. Было заметно, что он старательно прячется от яркого солнца, держась самой глубины галереи, подходя к перилам только там, где они полностью попадали в тень от башни. А когда черное одеяние почти сливалось с густым сумраком и был виден лишь призрачный силуэт, Вальсе даже казалось, что глаза его в этот момент, отсвечивают красным. И этими мерцающими искрами он внимательно следил за девушкой, за каждым ее шагом, каждым выпадом, отвлекая от боя и настораживая. « – Бррр…»
И вот теперь, после десяти дней полного невнимания к ним, дядюшка вообще, призрев все законы гостеприимства, выставил Гэма из замка! Притом, в самой, что ни наесть, пренебрежительной форме и в неподходящее для отъезда время.
Да-да, к ним просто подошел старший слуга, такой серый непримечательный дядька с тусклыми глазами, и невыразительным обыденным тоном, каким принято докладывать о поданной трапезе или подготовленной к выезду карете, сказал, что хозяин велит молодому господину покинуть его дом не позднее чем через час после оглашения оного приказа.
Вальса попыталась возразить:
– Как же так можно? До ближайшей деревни почти полдня пути и Гэм может не успеть добраться туда до ночи!
На что тот, немного помолчав и тем же блеклым тоном, только ответил:
– Время уже пошло, молодая госпожа. Не стоит гневить господина Магистра.
Ну что им оставалось делать?! Действительно, с таким могущественным магом, как дядюшка, и не поспоришь…
Они вместе кинули вещи Гэма в его дорожный мешок и без долгих прощаний, на которые уже не оставалось времени, расстались. Брат понесся вниз в конюшню, а она, едва сдерживая слезы, поплелась наверх – в свою комнату.
Сначала, по приезду, когда девушку проводили в это «воронье гнездо», как она с ходу обозвала спаленку, Вальса ее не оценила, посчитав, что это очередной пренебрежительный жест дядюшки– уж больно далеко от основных покоев она располагалась. Но вскоре, побродив по другим комнатам, коридорам и переходам этого странного дома, она иначе стала глядеть на предоставленное ей жилище.
Занимающая самый верх западной башни комната была невелика, но, что удивительно, имела собственный маленький очаг. Его тепло да яркий дневной свет, льющийся беспрепятственно через высокие узкие окна, бывшие когда-то бойницами, делали ее уютной и приятно удобной, в отличие от других бесчисленных помещений мрачного замка.
Сегодня же оказалось, что у этой комнаты есть еще один плюс – одно из окон выходит прямо на Надвратную башню и подвесной мост. А дощатый настил, проложенный через Черное болото окружающее замок, вообще как на ладони. Она хотя бы сможет увидеть, как уезжает Гэм, и помахать ему рукой!
Но благодарить за это она будет Всемилостивейшего Светлого, а не мерзкого дядюшку, который выгнал брата!
Она зажгла свечу перед маленькой фигуркой из полированного серебра.
Первый же брошенный на статуэтку взгляд заставил сердце девушки сжаться от нахлынувшего осознания одиночества и пронзительной тоски по утраченной заботе близких. Эта серебряная фигурка была одной из немногих ценных вещей, наследием знатного рода, которая сохранилась у них в семье, и которую именно ей отдал отец, когда она уезжала из дома.
Но время не ждет, и, не давая воли своим расстроенным чувствам, она, опустившись на колени, зашептала молитву, приблизив лицо к изваянию Светлого так близко, что тепло маленького пламени коснулось ее губ.
Да, зашептала. Уж не зная почему, но Вальса была просто уверенна, что дядюшке не понравилось бы, что она в его доме взывает к Светлому.
Прочитав молитву, она принялась просить за брата – за дорогу безопасную, чтобы ни зверь, ни злой человек не встали у него на пути. За долгий вечер, чтоб ни дождь, ни тучи, не укоротили и без того короткий осенний день, и не помешали Гэму добраться дотемна, до какого-нибудь людского жилья… хотя бы до той маленькой хижины, толи дровосека, толи охотника, что они заприметили по дороге сюда.
Когда от искренней молитвы и трепетных просьб на глаза стали наворачиваться слезы, а на душе слегка потеплело, Вальса позволила-таки себе подняться с колен, и, осенив себя божественным круговертием, направилась к окну.
Вообще-то из ее спальни открывался потрясающий вид, если, конечно, не смотреть вниз на чернеющую воду гнилого болота.
В том месте, где деревянный настил соприкасался с берегом, сразу за кромкой из неопрятных кочек, начинался луг, даже этой ранней осенью похожий на разноцветный ковер из трав, и поздних цветов. Чуть дальше, за лугом, древний дубовый лес плавно колыхался отчасти пожелтевшей листвой. А на самом горизонте – иногда, чуть проступая на фоне серо-голубого неба, а иногда прячась в облаках, возвышался Драконий хребет. Еще вчера они с Гэмом стояли именно на этом месте и провожали вечернее солнышко за горизонт, которое милостиво им улыбалось, высвечивая далекие горы и обещая ясное безветренное утро.
Но сейчас не красоты открывающихся далей привели Вальсу к окну – перегнувшись через проем, она напряженно вглядывалась в проезд под Надвратной башней, откуда должен был выехать брат.
« – Чего он тянет?! Вечер близится!»– злилась девушка, кинув взгляд на солнце, которое сегодня было уже не так расположено к ним и, не обращая внимания на тревогу девушки, вовсю припустило по западному склону.
Тогда, опять склонившись, она посмотрела на болото. От него ближе к сумеркам всегда начинал подниматься густой липкий туман, накрывающий собой черную воду, осклизлые редкие кочки и деревянный настил – единственную нить, соединяющую замковый остров с берегом.
« – Фу, вроде не видно!» – Облегченно выдохнула Вальса, не разглядев внизу ни одного белесого клочка.
Тогда она задрала голову вверх – теперь она высматривала ворон, также как и туман, всегда появляющихся с приближением вечера. Нет, этих мерзких крикливых птиц тоже не видно.
Хотя… это, наверное, не показатель.
Не далее, как сегодня утром она проснулась от пронзительного карканья. А когда выглянула в окно, то увидела, правда, одного, но такого огромного ворона, что аж испугалась – столь крупного девушка еще ни разу не видела, хотя с того времени как поселилась в дядюшкином доме, на ворон-то она нагляделась! Их здесь, как известно, великое множество. Замок– и тот зовется в их честь – Воронья Кочка.
Вспомнив про громадную птицу, Вальса, про себя в сердцах, ругнулась:
« – Вот и накаркал, демонов урод, несчастье!».
Но, как только снизу раздалось бряцанье цепи и скрежет поднимаемой решетки, она сразу же забыла и о вороне, и о своих страхах, перенеся все свое внимание на открывающиеся ворота.
Когда в открытые створы на деревянный настил выехал долгожданный всадник, сердце Вальсы в очередной раз боязливо сжалось.
Высокий ширококостный боевой конь, как и подложено ему по породе, мощной тяжелой махиной попер по прогибающимся и стонущим под его весом доскам мостков. Но вот молодой человек, ехавший на нем, только-только вышел из подросткового возраста, и никакие тренировки еще не способны были укрепить не обросшую мышцами долговязую фигуру. И теперь, с высоты того места, где находилась девушка, всадник восседавший на широкой спине коня, показался ей каким-то хрупким и беззащитным.
Особенно трогательными выглядели худые колени, в крепком обхвате сжимающие бока лошади, и маленькая, коротко обстриженная голова на тонкой прямой шейке, силящаяся показать гордую осанку наездника, но на самом деле жалко торчащая из широкого ворота камзола. И даже полная уверенность девушки в умении брата обращаться с громадной зверюгой не могла уменьшить ее тоскливой озабоченности и страха за него.
Старательно сдерживая набегающие слезы, она наблюдала, как тот споро продвигается по деревянному настилу. Выжаренные за лето солнцем доски мостков, упруго вибрировали под копытами лошади, отчего звонкое, постепенно отдаляющееся цоканье, долетая до девушки, еще больше наполняло горем ее и без того тоскующее сердечко.
Вот конь, приостановившись, аккуратно переступил на камень дороги. Всадник развернул его и вгляделся в замок, который оставил позади, потом, подняв руку в прощальном жесте, замер на секунду.
Он увидел ее! Вальса это точно знала, как если бы встретилась с ним взглядом.
Она в ответ тоже помахала ему.
В тот момент, когда парень дернул рукой, натягивая повод и разворачивая коня обратно к дороге, в глазах вдруг все поплыло. Всадник, дорога и лента белесого настила стали растворяться, и уже мгновение спустя девушка не видела ничего, кроме черноты снизу и зелени вверху. Болото и луг поглотили все детали.
Поняв, что это слезы, она со злостью стала тереть глаза руками.
« -Чего реветь? Она, наконец-то, там, где мечтала оказаться всю свою сознательную жизнь. Все сложилось к лучшему: отец, хоть и скрепя сердце, но отпустил ее из дома, а дядюшка, несмотря на уединенный образ жизни, все-таки взялся ее обучать и позволил приехать в свой замок. Чего реветь-то?»
Но тогда откуда эта тянущая тоска, вдруг заставившая сердце замирать после каждого удара? Откуда это предчувствие беды, темным холодом давящее на затылок?
« – А-а-а, наверное, это тяжелый осадок, оставшийся в душе, после того, как дядюшка выставил брата из замка перед самым заходом солнца!»
Девушка справилась со слезами и, опустив руки на подоконник, стала вглядываться вдаль.
Брат был уже далеко. Видимо, он пустил лошадь в галоп, сразу как съехал с мостков. И теперь Вальса уже не могла разглядеть, где человек, а где конь – просто движущееся коричневое пятнышко, готовое вот-вот скрыться за бурой колышущейся дубравой.
От тягостных мыслей ее отвлек предвечерний ветерок, лизнувший прохладным языком влажные от слез ладони.
Она, было, машинально вытерла их о свои бедра, но тут же спохватилась – не стоит ей вести себя, как мальчишке-подростку. Дядюшка отчетливо дал понять – пора уже учиться быть девицей благородного происхождения. И как бы ни было горько на душе, и как бы ни был неприятен старый маг, но раз она в его доме, то надо следовать предписанным условиям…
Девушка отвернулась от окна, тем более что всадник уже скрылся за деревьями. Взгляд ее наткнулся на яркое пятно – платье, аккуратно разложенное на единственном в комнате кресле.
Ее первое взрослое платье…не то чтобы она никогда не носила их дома – носила, конечно, но это было давно, зим до восьми, пока жива была мама. Потом она выросла из тех, что были. А новые…
Отцу ее, коменданту приграничной крепости, откуда ж было знать, как воспитывать девочку?
Оправившись от потери любимой жены, он забрал младших детей из призамковой деревни, где у них был свой дом, и окончательно поселился в крепости, оборудовав для своей обделенной семьи несколько комнат в казарме.
Какие уж тут платья? Когда однажды утром одно из тех, что еще шила мама, не сошлось на плечах Вальсы и треснуло по шву, ее обрядили в такие же, как у Гэма, рубаху и штаны.
Не прошло и дня, как она, оценив вдруг приобретенную свободу движений, уже носилась по крепости наравне с мальчишками, и, участвовала во всех их забавах, не уступая им ни в ловкости, ни в скорости. А уж мальчишек в приграничном замке было много: сирот низкого сословия с близлежащих окрестностей свозили сюда еще в малолетстве. Но и родовитых парней, годам к четырнадцати, бывало, присылали – кого из обедневшей семьи, а кого и из богатой да знатной, но он там третий или пятый сын.
Видя, что дочь совсем не возражает против такой замены, отец не стал и заморачиваться по поводу девчоночьей одежды и полностью погрузился в свои дела.
А дел тех было много, как комендант, он отвечал за всю крепость. И провиант, и обмундирование, и ремонтные работы на оборонительных сооружениях– все было на нем. Еще, конечно же, постоянные тренировки с солдатами: лучниками, пехотинцами, конниками.
С тех пор так и повелось: ей заказывали сапоги вместо туфелек, и камзолы вместо платьев. К праздникам дарили кинжал, хлыст или уздечку, украшенную медными гвоздиками, а не ленты, кружева или украшения.
Вместо того чтоб проводить свое время за пяльцами или ткацким станком, она, стреляла из лука, упражнялась с мечом и занималась выездкой. В общем, вела такую же жизнь, как и ее братья.
Когда-то в детстве она мечтала об этом, и была бы вполне счастлива, жить так и дальше, если бы… не одна, обременившая тяжким грузом ее существование способность! Она-то в итоге, и оторвала девушку от родного дома, от привычной жизни, от близких людей, и привела сюда –в мрачный холодный замок, к дядюшке…
Вообще-то, традиционно такую способность было принято называть Даром Темного.
Но! Подарок, это ведь что такое? Это что-то хорошее, приятное, или, на худой конец, полезное для одаряемого. Ну, так это у других…
Кому-то досталась способность к знахарству – травы распознавать, да недуги людские наложением рук лечить, кто-то мог тучки сгонять для дождя своевременного, а у кого-то получалось с животными беседовать. И такие умельцы повсеместно уважением пользовались, принося своим Даром пользу людям, а себе родимому и близким – медяки кучкой, а то и серебрушки.
А вот ей горемычной, совершенно ужасный и опасный Дар достался– магическая сила, нацеленная на огонь! И когда отцу стало понятно, что Дар дочери может нести опасность для окружающих, он вынужден был задуматься о ее будущем.Вот, тогда-то и вспомнил он о дядюшке –Великом и Всесильном Волшебнике. Так, по крайней мере, о нем говорили в семье.
Формально, господин Магистр Вальсе дядюшкой не был, а приходился каким-то там прапрадедом. Она не знала точную степень их родства. Ему было больше двухсот зим, и никто из ныне живущей родни его, кажется, никогда и не видел. Но все о нем знали. И о замке его, Воронья Кочка, тоже знали.
Эдакая семейная легенда, которую рассказывают детям из поколения в поколение. И не важно, что предмет этих рассказов все это время был жив и вполне здоров, а поколения его потомков, слагающие о нем сказки, уходили, сменяясь новыми.
Но, в этих легендах, было одно упоминание, за которое и ухватился отец, напуганный бесконтрольностью дочериного Дара. Упоминание-то было кратким, но информацию заключало в себе довольно ценную. А именно – что когда-то, зим сто назад, в одной из ветвей семьи был такой же, как и Вальса, одаренный ребенок, а дядюшка не отказал, взялся за его обучение.
Много зим отец писал знаменитому родственнику, умоляя его помочь и в их беде.
И вот она здесь, в мрачном старом замке, тяжело придавившем каменистый холм посреди Черного болота. И этот замок – именно такой, как рассказывалось о нем в тех пугающих семейных преданиях, слышанных Вальсой в детстве. Темный, изъеденный ветром и дождем камень стен. Плющ, густым пологом ниспадающий от самой крыши и закрывающий узкие окна. Тучи ворон, начинающих кружить над башнями, чуть солнце ступит к горизонту и сизый туман от болота, поднимающийся к ночи и укутывающий его почти до полуденной трапезы.
И еще, гнетущая атмосфера, темным покрывалом обволакивающая его, и которую начинаешь ощущать, едва замок покажется на горизонте.
Впрочем, насчет зловещей ауры замка она, может, и не права. Гэм вот, например, ни чего такого не заметил.
Но когда над дубами впервые стали видны черные стрелы башен дядюшкиного замка, тогда и настигло ее осознание, что она уехала из дома на многие зимы, которые должна будет провести вдали от родных. И жить ей придется не просто с чужим человеком, а с тем, о ком всегда рассказывали, понижая голос до шепота, таинственные и жуткие истории. Вот откуда, наверное, ощущение черного зла витающего над дядюшкиным домом…
От всех этих мыслей на душе стало еще тоскливей. А из-под тоски этой, сначала потихоньку, ползком, а потом все быстрее и быстрее, подгребая под себя все остальные чувства и мысли, стала вылезать злость– на гадкого дядюшку, на Дар никому не нужный, на судьбу бедолажную, даже на отца, который отпустил ее в такое поганое место!
Злоба ширилась и бурлила, раскаляя внутренности и обжигая ладони.
Вальсе захотелось схватить платье – растерзать его, растоптать, а потом швырнуть к ногам дядюшки, чтоб несмел более, пренебрегать и помыкать ею!
Но буря чувств, что всколыхнулась в ней, не позволила даже ступить с места – с ладоней хлынуло пламя, как вода из перевернутого кувшина, воспламеняя старый гобелен на стене и покрывало на кровати.
Опомнившись, Вальса стала сдирать горящую ткань и запихивать ее в очаг. Упав на колени, она засунула туда же и руки.
« – Нужно успокоиться!» – Твердила она мысленно, уже зная, что иначе огонь, сходящий с ее ладоней, унять не удастся.
Пытаясь отвлечь свои мысли от насущных проблем, девушка по привычке стала разглядывать пляшущие в очаге оранжевые языки, которые жадно поглощали то, что она им дала в этот раз. Ярко с треском сгорал гобелен, почти без пламени сворачиваясь в сизый кокон и пуская легкий дымок, тлело чудесное покрывало – всякая вещь горит по своему, уж она-то это знала!
Меж тем, мысли ее, пометавшись и поскакав по всяким незначительным закоулкам, постепенно успокоились, и, резко свернув в последний раз, привели Вальсу… к началу.
Ее родной дом – большой, нижний этаж из камня, а верхний деревянный. Вальсе, в ее пять зим, чтоб увидеть резной конек, приходится задирать голову так, что она начинает кружиться, а земля под маленькими ножками – куда-то уплывать.
Она с матерью и братьями стоит на высоком крыльце, а отец с воинами выходят из конюшни.
Все знают: он ездил в большой город на ярмарку и привел оттуда старшим братьям коней. Да ни каких-нибудь там обычных лошадок, что в телегу запрягают, а самых настоящих боевых, больших и сильных – таких, чтоб смогли воинов в тяжелых латах вынести.
Тэт и Дэй близнецы, им по пятнадцать зим уже, и отец забирает их к себе в крепость, чтоб с другими мальчишками занимались и к службе в армии готовились. В их семье так. Хоть и благородного они рода, но из младшей ветви, чтобы это, ни значило, а потому, ремеслу какому-нибудь учиться надо или на службу идти.
А какая служба может быть лучше военной? Тут тебе и уважение, и почет, а если не будешь дураком, то и кальеру сделаешь! А если, эту самую«кальеру»сделаешь, то она еще и денежку хорошую принесет! Так, кажется, отец говорил…
Да! А отцу Вальса верила, и тоже хотела, как отец и братья, кальеру делать – на большом коне скакать, копье, в пугало крутящееся втыкать и мечом тыквы рубить. Да-да, она все видела, когда отец их с Гэмом в крепость к себе брал!
Только боялась она, что не разрешат ей воином стать – девочка же она, и сильного дяденьки из нее не вырастет, а лишь обычная тетенька…
Вот только в чем разница-то? Ну, писают они с Гэмом по-разному, а так, вон треснула его как-то, и побежал он к отцу жаловаться, даром, что на год старше. Да и мамонька, давеча, схватила две бадейки с водой и понесла себе на огород. А то бывало, когда отец по нескольку дней из крепости не приезжает, она и дрова рубит – не хуже чем у него получается. А уж тыквы-то…
Пока Вальса в очередной раз прикидывала, светит ли ей «кальера», мужчины закрыли ворота конюшни и пересекли двор. Отец легко взбежал на крыльцо, подхватил их с Гэмом на руки и стал целовать в румяные щечки. Им стало радостно от его внимания, а пахнущая табаком борода мягко щекотала лица – они засмеялись. Отец тоже. Близнецы и отцовские воины подхватили их смех – всем было хорошо: солнечный весенний день еще не закончился, поездка была удачной, а теперь все вернулись домой и их ожидает сытная трапеза.
Мама тоже улыбнулась. Но Вальса видела, что глаза ее грустны – она переживает, что двое ее детей завтра отправятся в крепость и останутся там, а она их будет видеть только по редким праздникам.
Вальса про это горе все утро слушала, пока они готовились к приезду отца. Малышка, конечно же, утешала мать, ластясь к ней и обнимая, но понять ее не могла. Как можно так убиваться из-за отъезда этих двух обормотов? Они вечно дерутся между собой, обижают их с Гэмом, говорят плохие слова, девочка такие только в казарме и слышала, и то, только до того момента, пока солдаты ее не замечали.
Но мама же многого не знает – в ее присутствии они смирные.
А вот несколько дней назад Тэт вообще, жуть, что сотворил: на крытом дворе, за кучей еще прошлогодней соломы обижал соседскую девчонку.
Василянка, конечно, хорошо постарше Вальсы будет, и титьки у нее уже выросли, что твои свёклины сахарные налитые, но щипал он за них, видно сильно – она аж стонала. А он навалился на нее, дурак здоровый, и пыхтит – даже штаны с попы съехали!
Не кричала же она, по разуменью девочки, только потому, что испугалась очень. Недаром же веночек из первоцветов ей сплела, после того, как Вальса ее спасла от братца, огрев того метлой по голому заду. Да, еще заставила его, медовую конфету сестре принести! А она за это Василянке обещала никому не рассказывать, что Тэт ее обижал – все ж смеяться будут, что отпор мальчишке дать не смогла!
И вот так всегда! Узнала бы все про близнецов мама, может ей и легче, с ними расставаться было бы, а то теперь горюет – дома, видишь ли, они будут редко появляться! А вот Вальсе, например, редкие праздники – в самый раз. Как хорошо они заживут! Тихо, спокойно. Маму только жалко. Рассказать ей, что ли про Тэта…
Но ни утром, ни сейчас, как бы ни было жалко маму, малышка, конечно же, ничего про близнецов не рассказала. Слово, же честное дала! А держать данное слово для человека – самое важное в жизни, так отец говорит.
Праздничное застолье подошло к концу.
Соседские девчонки, та же Василянка, да Льдянка, что за медную монетку обычно маме по хозяйству помогали, были отпущены еще днем, до приезда отца. Так что пришлось Вальсе, как и положено послушной доченьке, маме помогать: объедки свиньям на корм сгребать, очищенную посуду в стопочку складывать и матери в ушат с мыльной водой относить, а остатки хлебушка нарезанного – салфеткой льняной укрывать.
« – Вот так и проведу всю жизнь – буду хрюш кормить да посуду мыть! И ни какого мне коня боевого, никакого меча…» – Стараясь громко не хлюпать носом, говорила себе Вальса, остерегаясь при этом попадаться матери на глаза.
Но та и сама на дочь не глядела, погруженная в свои нерадостные мысли, благо, в доме никого кроме них не было, и ей не приходилось вымучено улыбаться.
А Вальса потихоньку ревела, размазывая слезы по щекам. Сначала это были слезы обиды, потом жалости к себе, затем слезами досады стали. И уже под конец, когда казалось, что все уж выплакала, вдруг с новой силой, побежали слезы злости. Вроде бы, вода… но такие горячие, что от них так и жжёт ладони…
Им с матерью отец тоже привез подарки. Для мамы бусики из серебряных розочек, а ей – из красненьких шариков. И Вальса радовалась бусикам, честно-честно, но… до тех пор, пока отец, не позвал всех смотреть купленных коней. А потом оказалось, что «все» – это близнецы и Гэм, которому он еще и пообещал такого же купить, когда подрастет!
– Ыыпп! – Всхлип получился таким громким, что девочка покосилась на мать – не услышала ли. « – Вроде нет».
Вытирая с убранного стола последние крошки, Вальса прислушивалась к тому, что происходило во дворе.
Вот – бахнула створка закрывающейся двери конюшни, вот -в отдалении послышались низкие голоса мужчин, и что-то тараторящий высокий голосок Гэма. « – Ууу, предатель!».Потом дробно простучали приближающиеся скорые шаги по дереву крыльца – это старшие братья возвращаются в дом. Точно – стук входной двери и ураган топота по лестнице на второй этаж.
« – Пора!» – Вальса подхватила свечу и выскользнула через заднюю дверь. Обида и злость придали ей решительности – она тоже пойдет смотреть на новых лошадок! Сама!
Пройдя через крытый двор, девочка выскользнула на улицу, и, обогнув дом, вышла к конюшне.
Над деревней серым маревом нависли сумерки, только за крепостью, возвышавшейся на холме, еще проглядывала чуть розовеющая полоса, почти не дающая никакого света.
Голоса мужчин ровным рокотом слышались из-за высоких ворот – это отец вышел на улицу провожать воинов, возвращающихся к ночи в замок.
Пользуясь моментом, девочка прикрыла ладошкой свечу, и перебежала открытое пространство от угла дома до ворот конюшни. Откинула щеколду и, не открывая широко дверь, протиснулась внутрь.
Вот они коники! Только внутри уже темень полная – ничегошеньки не видать. Малышка повыше подняла свечу и двинулась по проходу.
Денники, расположенные с правой стороны, ее не интересовали – там все лошадки давно знакомые.
В крайнем от входа Жабок стоит, старый и трудолюбивый коняга – в плуг, да в телегу его запрягают. А прозван так, за кряжистость свою, и цвет неопределенный, серо-бурый какой-то. Некрасивый конек, конечно, но хороший, смирный.
В следующем стойле мамина кобылка, Медуньей кличут. Эта – раскрасавица хоть куда: тонконогая, ладная, с золотистыми боками и светлой длинной гривой.
А дальше папин Борец – настоящий конь для воина: высокий и мощный, каждое копыто, как у Вальсы голова. Девочка его уважала и немного побаивалась.
В общем, двинулась она вдоль левой стороны.
В начале ряда низкий загончик для осликов. Между досками, шумно шмыгая мягкими ноздрями, тут же просунулись две мохнатые головы, в надежде на угощение.
– Вы похожи на Дэйя и Тэта – такие же губастенькие и вечно голодные. – Хихикнула Вальса, проводя рукой по тянущимся к ней мордам. Этих она совсем не боялась – они старые знакомцы. Но сегодня хлебушек не для них припасен.
Малышка проходит дальше, поднимая вверх свечу, но кроме неясного силуэта за дверью денника ничего не видит.
« – Коники… хорошие коники… вкусную корочку дам…»– Старается она дозваться лошадей, доставая хлеб из кармана, но те, тихонько фыркают, а близко к загородке не подходят.
Вот беда-то! Если отойти подальше, то маленького круга света, что дает свеча в руке, явно не хватает. А если подступить поближе, то упрешься носом в доски двери – роста маловато.
Тут девочка замечает старый пивной бочонок, стоящий посреди конюшни возле центрального столба. Его обычно отец как табурет использует, когда подпругу или уздечку чинит.
Тяжелый! Вальса уперлась ногами в пол и перевернула бочонок на бок. Вроде и не далеко катить, но на каждой неровности пола бочка норовит направиться не туда. Но упорства, подпитанного обидой, девочке все-таки хватает, чтоб докатить ее до денника одной из новых лошадок. Пыхтя и напрягаясь из последних сил, она ставит бочонок на попа. А отдышавшись, лезет на него – в одной руке свеча, а в другой ломоть хлеба.
Утвердившись сверху, Вальса поднимает повыше свечу и… то, что происходит дальше, для самой девочки запомнится, как самый худший кошмар в ее жизни, длиною в целую вечность. Но на самом деле, все случившееся, длиться не более нескольких минут!
Вздернутая вверх детская мордашка оказывается прямо под нависшей над ней здоровенной лошадиной головой, а пламя свечи в непосредственной близости от бешено вращающегося и сверкающего отраженным светом глаза животного.
Напуганный близким пламенем конь начинает ржать, и вскидывается всем своим громоздким телом, пытаясь встать на дыбы.
От неожиданности девочка отшатывается назад и падает с бочонка. От удара она выпускает из рук свечу, которая откатывается и тухнет, погружая конюшню во мрак.
Взбешенный конь продолжает громко ржать и биться в загородку.
Ошарашенная случившимся, напуганная, с болью в спине, малышка не сдерживается и ударяется в слезы. Почему-то, опять ужасно горячие, они жгут ладошки, и Вальса с ожесточеньем трет руки о подол платья.
Дальше происходят совсем уж непонятные и пугающие вещи: от ткани вдруг начинает тянуть паленым, и, вроде как, откуда-то снизу появляется свет. Девочка отрывает руки от платья, пытаясь их разглядеть, и на мгновение слепнет от яркого пламени, которое прорывается на поверхности ладоней. В испуге малышка падает на колени, стараясь о земляной пол сбить огненные язычки, но задевает рассыпанную солому, которая тут же вспыхивает.
В еще большей панике Вальса вскакивает и топчет огонь ногами, но он убегает от нее к целой вязанке, жадно заглатывает ее, и сразу же голодно набрасывается на деревянную стойку. Через мгновение в конюшне уже светло, как днем, а от ржанья и грохота копыт, бьющихся в закрытых денниках лошадей, закладывает уши.
– Коники… коники… – Подвывая от страха за лошадок, Вальса мечется по горящей конюшне.
Платье на ней самой тлеет – черный дымный хвост стелется за ее ногами, но это, почему-то, уже совершенно не пугает девочку, ее волнуют только лошадки, попавшие в западню.
Она пытается открыть одну из дверей, но бьющийся внутри конь ударяет по ней копытами – полуоткрытая щеколда вылетает, а деревянная дверка, распахиваясь, отбрасывает малышку через проход, иона всем тельцем налетает на столб подпирающий крышу.
Звуки отдаляются, огонь тускнеет и наваливается густая глухая чернота. Только как бы издалека, слышится чей-то крик:
– Коники… коники…
Настойчивый стук в дверь выдергивает Вальсу из болезненных воспоминаний.
– Войдите.– Кидает она в сторону, а сама тем временем быстро поднимается и отодвигается от еще тлеющего очага. В последний момент, когда дверь уже в движении, прячет руки за спину, укрывая от постороннего взгляда опаленные рукава.
В общем-то, этого можно было и не делать – в открытую дверь ступил только лишь слуга, пришедший звать молодую госпожу в библиотеку, где ее ожидает хозяин. А они тут, в этом странном доме, и сами все странные – ходят, голов не поднимают, в глаза не смотрят и без великой нужды, или приказа дядюшкиного, и не разговаривают. Так что, скорее всего, он и не обратил бы внимания на подпаленную рубашку.
Но привычка – великое дело! Еще много зим назад Тэт ее поучал – то, что можно скрыть – лучше взрослым и не показывать:
– Меньше будут знать – крепче будут спать. И тебе, мелкая, проблем меньше!–Втолковывал он. А по наблюдениям самой Вальсы за жизнью старших братьев, выходило, что так оно и есть.
Что ж… слезы высохли, злость прошла, внутренний огонь успокоился. А на трезвую голову и мысли разумные приходить стали. Да и воспоминания о первом проявлении Дара пришлись кстати, напомнив девушке о том, что, хоть и прошло с того случая уже десять зим, но лучше управлять им она так и не научилась. И здесь она именно для того, чтоб обуздать дарованную ей Силу и не подвергать больше близких опасности. Да и надо извлечь хоть какую-нибудь пользу для себя из сего Дара.
Поэтому, надо гордость и обиды свои прижать, надевать платье, и смиренно топать в библиотеку.
А уж раз надумала – то и сделала…
Вальса подошла к высокому, в полный рост зеркалу, и стала разглядывать свое отражение.
Еще совсем недавно девушка так радовалась этому платью – ярко синему, бархатному, с пышными воланами из ардинских кружев. Еще вчера она фантазировала, что, если бы умела, сделала бы высокую прическу, как и подобает к такому наряду, и сразу бы стала старше и представительней. Она складывала косу на голове, придерживая ее рукой, вздергивала подбородок и щурила глаза, воображая себя придворной надменной красавицей. Присаживалась в реверансе, стараясь одновременно не выпускать косу, и подхватывать юбки… это было еще вчера…
Сегодня же, почему-то, это чудное платье ее уже не радовало, и в серебристо-гладкой поверхности зеркала отразилась не «почти придворная красавица», а какое-то угловатое и нескладное существо. А резная позолоченная рама своей вычурной красотой только подчеркивала несуразность обрамляемого ею образа.
Худенькая шейка нелепо выглядывала из вороха кружев, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали отсутствие кое-каких выпуклостей в довольно низком вырезе. А затянутый корсет и пышная юбка, призванные вырисовывать плавный изгиб талии, только все портили –создавая впечатление, что надеты на тонкое и ровное бревнышко. Кисти же рук, с длинными худенькими пальчиками, высовываясь из пышных манжет, походили на куричьи лапки.
Личико ее, как сегодня вдруг разглядела Вальса, тоже подкачало.
Светло-голубые глаза, в сочетании с темными волосами и бровями, показались ей блеклыми. А на фоне неба в окне, что отражалось в зеркале у нее за спиной, и вовсе, похожими на сквозные дырки. Маленький, слегка вздернутый носик, вроде как аккуратной формы, явно портили четкие крапинки веснушек:
« – Как мухи насидели!» – Все, что приходило в голову девушке, глядя на них.
А уж свои пухлые губы она еще с детства ненавидела, и привыкла называть лягушачьими. И, как оказалось, на сегодняшний день красивее они так и не стали.
Единственное, что сейчас она находила в себе, если и некрасивым, то хотя бы приемлемым – это волосы. Гладкие и черные, заплетенные в толстую длинную косу, они добротно спускались по груди ниже пояса, отсвечивая отраженными бликами лучей заходящего солнца. Но и они не были ее заслугой – за это следовало благодарить отца. Единственный раз, когда он проявил в отношении любимой дочери твердость – это настрого запретил резать косу, когда Вальса в подражании коротким стрижкам окружающих ее мальчиков, решила от нее избавиться.
Ребенком, в семье с отцом и братьями, да и вообще в крепости, где жили одни мужчины, она никогда особо не интересовалась, как выглядит. А в последние три зимы, когда ее тело начало подвергаться закономерным возрасту изменениям, собственная внешность вообще стала вызывать у нее чувство неприязни и страха.
Вообще-то, если честно, она всего на чуточку, стала отличаться от Гэма и других мальчишек живущих в замке, и эти изменения легко можно было скрыть под широкой рубахой. Но потом… потом случились крови!
Вальса поморщилась – даже сейчас, вспоминания о том первом разе были неприятны и вызывали раздражение. Как же она тогда напугалась!
Рано утром тайком, девочка выбралась из крепости и кинулась в деревню к бабке-знахарке, со слезами моля ее спасти от ужасной болезни. Бабка та, дай ей Светлый здоровья, зная, что девка без матери, да одна среди мужиков растет, пожалела ее, приголубила, все объяснила. Но с тех пор, осознав свое природное отличие, которое по малолетству замечать, не хотелось, стала Вальса приглядываться к женщинам, с которыми сталкивалась в призамковой деревне. И то, что она видела, ей не нравилось.
Что рыхлые бабы, в широких цветастых юбках, которые делали их еще толще и неповоротливее, что молодые деревенские девки, с их тяжелыми налитыми титьками и крепкими задами – заставляли ее нервничать, ожидая полного взросления. Как такие ляхи обернуть штанами то можно? Сраму, точно, не оберешься! А в юбке, да с подобными телесами, и на лошади не поскачешь, и с мечом не управишься.
Поэтому, весь последний год девушка прожила вообще как на иголках! Каждое утро, натягивая штаны и рубаху, она с замиранием сердца прикидывала, не становятся ли они ей, тесны.
И вот теперь, стоя перед этим роскошным зеркалом, она, первый раз в жизни, задумалась о том, что так ли была права, стремясь во всем походить на мальчика подростка? Женственные линии прекрасного платья, не могли полностью скрыть отсутствия этих самых качеств у фигуры, на которую оно было одето. И что самое печальное – Вальсу это обстоятельство вдруг стало расстраивать. Мало ей что ли других переживаний?!
Этот чудный наряд, кстати, был единственным знаком внимания странного дядюшки, а за одно, и единственным ограничением, вынесенным ей за все время пребывания в замке.
После того, как они с Гэмом по приезду поприсутствовали в трапезной в тех же штанах, что были на них в дороге, им был передан наистрожайший приказ хозяина, что молодой господин может поступать, как ему вздумается, но девица благородного происхождения обязана выходить к столу в платье. Тогда, похлопав глазами от неожиданности, Вальса попыталась объяснить слуге, что она их вообще-то не носит. И причина этого проста – никаких платьев-то у нее и нет.
Тот, выслушав ее в своей обычной манере, то есть, молча и совершенно безэмоционально, удалился. Но не прошло и часа, как он вернулся, неся на руках это чудо портновского искусства. Где уж он его раздобыл за столь короткий срок, можно было только догадываться… ну, или вообще не задумываться – не морочить себе голову! Все равно, он на заданные вопросы никогда не отвечал…
Кстати, после того первого вечера, господин Маг так в трапезной больше и не появлялся, а значит и платья на ней не видел.
« – Вот пусть сейчас и посмотрит! Может, в штанах-то оно и лучше было бы…» – Злорадно подумала Вальса, выходя в дверь, понадеявшись насолить если уж и не словом, то хотя бы своим несуразным видом гадкому дядюшке.
Следуя за слугой, девушка пыталась унять биение своего сердца. Почему то, по мере продвижения к библиотеке, оно вдруг ударилось в бега, и теперь застряло и трепыхалось где-то в горле, мешая дышать. Понимая, что нужно успокоиться, девушка постаралась рассуждать здраво и уразуметь, почему это вдруг все чувства ее в один голос завопили об опасности.
« – Да, дядюшка не был гостеприимным и радушным хозяином. Он не производил впечатления душевного доброго человека, но… жестоким, вроде как, тоже не был, скорее уж отстраненным и невнимательным. И его следует понять – знаменитый Маг, занятой человек, живущий много зим один, а ему, можно сказать, навязали двух подростков. С этим все ясно» – Рассуждала она, мысленно раскладывая «по полочкам» все обстоятельства.
« -Так, что еще? Возможно, паника в чувствах возникла, потому что Гэм уехал, и я осталась одна? Да, скорее всего»
Пока Вальса пыталась разумными доводами убедить свои испуганные чувства в неразумности, а сердечко загнать на положенное ему место, они со слугой спустились из башни и вступили в основные покои замка.
« – Вот, поэтому и жутко!» – проговорила себе девушка, оглядываясь по сторонам и все еще пытаясь убедить себя, что ничего особенного в ее страхах нет.
Коридоры, залы и анфилады комнат, по которым они шли, были темны настолько, что приходилось себе подсвечивать даже днем. Все окна снаружи были сплошь увиты плющом и, к тому же, закрыты ставнями, которые никогда, как успела заметить Вальса, не открывались. От этого в помещениях стояли кромешная тьма и холод. А обустройством всех этих многочисленных покоев, видимо, вообще никто и никогда не занимался. Ни красивой мебели, ни драпировок, ни гобеленов, положенных залам господского замка, нигде и в помине не было –везде только голые стены, кое-где покрытые плесенью, как в подземелье.
Кстати, кроме выделенных им с Гэмом спален, единственная, более-менее похожая на жилую комната, которую видела в замке Вальса, была трапезная. Там стоял стол и вокруг него несколько стульев с высокими спинками, а окна, поверх ставен, завешаны шторами, что придавало ей хоть какое-то подобие уюта, несмотря на каменные стены. И всегда, когда они там находились, горел камин, разгоняя промозглую сырость, свойственную другим помещениям.
Привыкнув за последние дни ко всем этим странностям дядюшкиного дома, девушка никак ни была готова к тому, что откроется ее взгляду.
Когда слуга распахнул двери библиотеки, и она обвела глазами большую комнату, у Вальсы создалось впечатление, что она попала в обычные, совершенно нормальные покои, хотя, по ее же подсчетам лестничных пролетов, они должны были оказаться в глубоком подземелье.
А после пустых залов и переходов, казалось, что огромная библиотека, даже перегружена мебелью!
Вдоль стен, до самого потолка, громоздились полки, заставленные книгами в кожаных переплетах, горками свитков в футлярах и без, просто стопками непереплетенных листов бумаги. В редких просветах между ними висели большие полотна в разноцветных разводах с размашистыми надписями.
Видимо карты каких-то земель, поняла девушка – она такие у отца видела.
А все остальное пространство, упакованное в стенные шкафы, было загромождено настолько, что, казалось, и пола не видно. Глаза впопыхах «выхватывали» из общей груды: хрустальный шар на треноге, длинный стол, заставленный узкогорлыми посудинами, раскрытый огроменный фолиант на подставке, явно дохлый неизвестный Вальсе зверь, с вытаращенными стеклянными глазами и распятый на перемычках… и еще, множество разных предметов, которым на первый взгляд и названия-то не подберешь.
Так же, непривычным для этого дома холода и мрака было то, что эта конкретная комната оказалась ярко освещена и хорошо протоплена.
Свет, казалось, был повсюду – свечи горели не только в обычных пятирогих настольных подсвечниках, но и в высоких, выше человеческого роста, канделябрах, которые были расставлены по углам библиотеки. Да и три светильника из витого металла свешивались с высокого потолка, неся на себе не один десяток свечей.
А редкая для этого болотного замка комфортная температура происходила, из наличия в библиотеке аж двух горящих каминов, где виднелись объятые пламенем большие охапки дров.
« – А для долгого горения между полешками торфяные лепешки положили!» – Радуясь теплу, с удовольствием отметила Вальса, когда легкий запах тлеющей прелой травы, приятно пощекотал носик.
Большего с первого взгляда она разглядеть не успела – откуда-то справа, проскрипел свойственный дядюшке неприятный тембр:
– Проходи девушка. Ты заставляешь себя ждать.
Повернувшись на голос в дальнем конце комнаты, она увидела сидящего за высоким столом Господина Мага. Сам дядюшка в ее сторону уже не глядел – видимо, кинув ей эту не очень-то доброжелательную фразу, к этому моменту успел уткнуться в бумаги, разложенные перед ним. А может и вообще головы от них не отрывал. « – С него станется…»
Рядом, в тени отбрасываемой креслом, кажется, лежала большая собака.
Пса видно не было, а разглядывать, как всегда раздраженного дядюшку, Вальса не стала. Гораздо более интересным объектом для этого была его соседка за столом, с которой девушка еще ни разу не сталкивалась в замке.
Они-то с Гэмом, полагали, что кроме их дальнего родственника и его замкнутых слуг, в этом старом доме никто и не живет больше, так как, ни в трапезной, ни во дворе, ни в других помещениях замка, они никого кроме них не встречали. Хотя, всех кто в услужении у дядюшки находится, они, конечно, знать и не могли, но… то, что эта молодая женщина, вовсе и не прислуга, было видно сразу.
Приехать же в последние дни она тоже не могла – ведь приезд достопочтенной гостьи в замок, не мог пройти настолько тихо и незаметно, чтоб они с братом его не заметили.
Заинтригованная собственными мыслями:
« – Откуда появилась эта дама и кто она такая?» – Вальса и не заметила, что вместо того, чтобы ответить хозяину дома, она, молча, замерла в дверях, невежливо пялясь на незнакомку.
Дама тоже, в свою очередь, разглядывала девушку, мерцая в свете свечей огромными темными глазами. Приметив, что вошедшая перестала оглядывать комнату и также обратила на нее внимание, незнакомка отвела взгляд и потупила взор. Отчего даже на таком большом расстоянии, каком, сейчас находилась от нее Вальса, стали видны тени на ее щеках.
« – С ума сойти! Это ж надо такие длинные ресницы иметь!» – Поразилась, и даже, вроде как, позавидовала девушка.
«– Наверное, темная эльфийка…не иначе… при такой-то красоте неземной…»
Пока Вальса, строя догадки, прикидывала, кем бы могла быть таинственная красавица, та взяла со стола какой-то свиток, что-то очень тихо произнесла в сторону дядюшки и направилась к двери.
Если до этой минуты Вальса была просто заинтригована и озадачена присутствием прекрасной незнакомки в доме родственника, то в эту минуту она почувствовала себя ошарашенной и даже обиженной, потому что ее, еще совсем недавно «самое прекрасное платье в мире», вдруг показалось ей до нелепости простым по сравнению с феерическим нарядом дамы.
Красный шелк и золотая парча, вышивка и сияющие камни – выхватывая удивительные детали, метался по наряду красавицы восторженный взгляд девушки, а плечи ее, в этот момент, никли под тканью, как оказалось, скромненького платьица.
« – И совсем не эльфийка – ростом не вышла, да и кожа не белоснежная, а как оливка недозрелая!» – Зло подумала Вальса, почему-то раздражаясь и на себя, и на прекрасную даму.
Та тем временем почти вплотную подошла к девушке, все еще стоящей в дверях.
Глядя на невысокую незнакомку сверху вниз, Вальса ненароком встретилась с ней глазами, и веевзоре уловила… вину и жалость! Но не успела она еще осознать это, как в следующее мгновение молодая женщина быстрым движением накинула на лицо кружевную мантилью, полностью отгородив себя от взгляда девушки.
« – Что, ради Светлого, вообще здесь происходит?!» – От этого, пойманного невзначай взгляда незнакомки, все уговоренные и успокоенные было страхи, всколыхнулись и полезли вперед, а стук закрываемой за спиной двери и скрип дядюшкиного голоса, только усугубили положение.
– Сначала заставляешь ждать себя, а теперь еще торчишь столбом в дверях битый час! – Недовольно поджимая губы, проскрипел он:
– Где тебя воспитывали? Ааа?
– Сначала в деревне, а потом в военной крепости… когда мама умерла…– От такого «доброго слова» девушка совсем растерялась, и ответ ее звучал сбивчиво и невнятно:
– Мы ж от вашего младшего внука происходим… кажется. У нашей семьи ни замка, ни родового поместья нет.
– Оно и видно. Похоже, из благородного в тебе только фамилия предков и осталась! Причесана, как крестьянка, походка, как у солдата, да и имя какое-то странное – Вальса! Хорошо хоть не Вишнянка или Леснянка какая-нибудь! – Все больше расходился в своем раздражении родственник, повышая голос.
« – И почему я вообще его так раздражаю? Он же сам согласился на мой приезд!»
– Меня, вообще-то, Вайлинсэль зовут… – Девушка попыталась тихонечко оправдаться.
– Что?!! – Скрип дядюшкиного голоса преобразовался в пронзительный скрежет:
– Это что еще за дурость такая?! Девчонку из человеческого захудалого рода эльфийским именем называть?!!
– У мамы в роду темные эльфы были! – Вскинулась Вальса, защищая родных и даже забыв от негодования все свои страхи.
И хотя сама она всю свою недолгую жизнь и недоумевала, как это родителей угораздило ее таким нелепым именем назвать, но сейчас бы этого ни за что не признала!
« – Ни-ни! Только не перед противным и злым дядюшкой!»
– Так– таак…– Меж тем, протянул тот, вдруг неожиданно успокаиваясь и впиваясь в нее взглядом:
– Ну-ка, подойди поближе. – И поманил рукой, показывая на стул перед собой.
Почти физически чувствуя на себе его ощупывающий взгляд, девушка двинулась к столу.
Но стоило ей подойти ближе, как раздался грозный рык, а из-за дядюшкиного кресла стал подниматься темный силуэт собаки. В испуге она замерла, настороженно глядя на выдвигающуюся тень.
В тот момент, когда собачья голова оказалась на свету, все ее страхи, что еще несколько минут назад были необоснованными, выпрыгнули наружу с криком: « – Мы были прааавыы!», вгоняя Вальсу в ступор и пуская по ее спине целый табун холодных мурашек, потому что… это была вовсе не собачья голова!
Это был человек… мужчина… вроде как… – обросший, со спутанными космами нестриженых волос, он рычал, как настоящий волкодав на зверя. А то, что при этом, он выставлял вперед вполне человеческие зубы, а не собачьи клыки, было еще более жутко. Слюна из оскаленного рта липко тянулась по нечесаной бороде. Глаза же, под нависшими бровями, были черны, без какого-то ни было проблеска белков, а вместо зрачков тлели красные искры.
Рыча, он продолжал стоять на четвереньках, упираясь в пол сжатыми кулаками. В ритм с рокочущими хрипами его широченная грудная клетка раздувалась и опадала, а мышцы, перевивавшие плечи, напрягались, становясь похожими на шевелящихся змей. И весь он был, как хищник, готовящийся к прыжку.
Была ли на нем вообще хоть какая-нибудь одежда – неизвестно, виден был только голый торс, но при данных обстоятельствах это вводило Вальсу не в смущенье, а в еще больший страх.
« – Ой-йой-йошенкиии! Милостивый Светлый убереги мя от Зла и демонов его…» – Молитва сама собой пролилась в ее мысли, обволакивая мягким бальзамом страхи и не давая отключиться сознанию.
– Тихо, Мэт. – Произнес маг, похлопав чудище по голове, как обычную борзую:
– Не стоит пугать нашу девушку – она у нас кровь от крови темных эльфов! – Улыбнулся дядюшка, выдавая эту довольно странную фразу.
Улыбка, растянувшая губы мага, однако, не затронула глаз, и оставила взгляд по-прежнему холодным и цепким, что сделало его лицо по-особенному жутким:
– Садись. – Махнул он другой рукой Вальсе.
Дождавшись, пока кошмарище, недовольно урча, уберется за кресло хозяина, она на дрожащих ногах сделала пару шагов, и рухнула на предложенный стул.
– Мэт уже зим сто меня охраняет. Он, конечно же, не вполне удачно сработан… но теперь, я думаю все получиться… – Как-то отстраненно пояснил дядюшка, вперив очередной оценивающий взгляд в нее:
– А ты его не бойся – он опасен только для тех, кто зло против меня замыслил. Ты же ничего плохого не задумала? – Продолжая неестественно улыбаться, спросил он.
– Нееет, дядюшка… – Проблеяла, как смогла, непослушным языком, Вальса.
Привычное раздражение расплылось по лицу мага, стирая придуманную улыбку и вызывая облегченное « – Уф!» в мыслях девушки:
« – Уж лучше пусть так, без этой устрашающей ухмылки!»
– Я тебе не дядюшка! – Уже в привычной для него манере, проскрежетал маг.
– Де… – Попыталась исправиться она.
– И уж тем более не дедушка – мы слишком дальние родственники! Так что изволь оставить все эти обывательские определения и впредь называй меня господином Магистром! – « Прогавкал»… эээ, дальний родственник.
От более привычного поведения…эээ, господина Мага, Вальсу немного попустило, и она осмелилась спросить о том, что ее интересовало уже несколько дней:
– А позвольте узнать, господин Магистр, чем я Вас постоянно раздражаю? Что я делаю не так?
– Ты, меня раздражаешь?!! – Удивился дальний родственник, дернув бровью и уставившись на нее, как на какую-нибудь букашку-таракашку, притом не кусачую, а так – просто противную. Потом задумался и произнес:
– Хм… ладно, я тебе скажу, что не так. Почему бы и нет? Но, через пару минут.– Сказав это, он поднялся из-за стола, за которым сидел, и подошел к другому, тому самому, с десятком узкогорлых склянок. Бросив туда вслед магу, более внимательный взгляд, Вальса разглядела еще и подставку с крученой трубочкой, и металлический кубок, в который с конца той завитушки равномерно капала какая-то черная жидкость.
Господин Маг взял этот кубок в руки и долил туда понемногу из разных бутылочек, побормотал что-то, склонившись над ним, и направился к девушке.
– Пей! – Велел он, поднося металлический бокал к самым губам Вальсы. Придавленная его тяжелым взглядом она не смогла отказаться, проглотив в три глотка горьковато-вяжущую жидкость.
Удостоверившись, что емкость пуста, господин Маг вернулся к своему креслу. А когда он уселся, девушка в первый раз со дня знакомства с ним, увидела на его лице расслабленное и удовлетворенное выражение.
– Ну, так вот… ты спрашивала, чем же меня так раздражаешь? С одной стоны ничем – лично до тебя мне нет никакого дела. С другой стороны всем! Я давно искал парня, обладающего Даром, и не находил такого, что б удовлетворял моим требованиям. А тут твой отец, уже много зим как, пытается всучить мне тебя – молоденькую девицу. А время-то поджимает – пришлось брать, что есть!
– Какое время… для чего время… чего брать…– С вновь нахлынувшим страхом спросила Вальса, чувствуя, как холодеют руки и ноги.
– Не перебивай, а то не успеешь дослушать – уже скоро! – Оборвал Господин Маг, заинтересованно вглядываясь в нее:
– Дав согласие на твой приезд, я поставил условие, что б тебя сопровождали братья. Их всего сколько? Трое, кажется?
– Угу. – Кивнула Вальса, чувствуя, что холод добрался до коленей и локтей.
– Вооот, а твой папаша прислал всего одного! Разве не повод для раздражения? – Продолжал разглагольствовать, не пойми чем довольный, дальний родственник.
– Зачем Вам нужны мои братья?
– Была надежда, что раз у тебя такой сильный Дар, что пугает даже близких, то и у одного из парней может оказаться хотя бы искра его, которую обычный человек и не разглядит. А я бы мог ее раздуть, так сказать, усилить… но, тот единственный мальчишка, что приехал с тобой, оказался совершенно пуст, как выжаренная пивная кружка, забытая на солнце! Вот, кстати, тебе еще один повод к недовольству! А ты выглядела такой худой и слабой, что я вас обоих чуть не отослал сразу же домой со злости – хотя это и ломало все мои планы. Но когда я на это было, решился, узнал от прислуги, чем вы занимаетесь целыми днями. И на следующий день взглянул-таки сам, рискнув выйти днем на улицу. И не пожалел – на ристалище, с оружием, ты была великолепна! Подобающих твоему имени приличных манер тебе, конечно, не привили, но сражаешься ты, как и подобает знатному воину! А теперь я узнаю, что в твоей родословной еще и эльфы были! – Воскликнул он, потирая руки.
– Что со мной происходит? – Еле ворочая застывшим языком, спросила Вальса, уже плохо улавливая, о чем говорит ее собеседник:
– Мне плохо гос… Маг… – Из последних сил пролепетала она.
На что он отреагировал весьма бурно – подскочил к ней, и, схватив за подбородок, вывернул ее лицо к свету:
– Так-таак, а ни чего и не происходит, и все совсем не плохо, а очень даже хорошо! – Ответил странный родственник, но как бы вроде и не Вальсе, а самому себе.
А в этот момент девушка боролась с все усиливающимися дурнотой и слабостью. Руки и ноги ее уже совершенно не слушались, голос господина Мага звучал гулко и бил по ушам, а его лицо, маячившее перед глазами, стало расплываться.
Вдруг, как тогда в детстве, когда пришло первое проявление злосчастного Дара, на нее надвинулась густая и глухая чернота.
« – А почему «как»?» – Пронеслось в голове. С чего это ей вдруг придумалось, что она девушка пятнадцати зим? Она ж маленькая еще совсем, пришла коняшек поглядеть, а их за дверками и не видно. Она только свечечку подняла повыше, а тут все загорелось!
Лошадок жалкоооо… и кто-то так громко кричит: « – Коники! Коники!»…