Сабля и крест. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ (Олег Говда)

Глава первая

Хуже нашествия саранчи, может быть только засуха.

Ослепительно-жгучее июльское солнце безжалостно подмяло под себя степь, обдавая нестерпимым жаром ее обнаженные просторы. Обезвоженная земля в поисках влаги раскрылась извилистыми трещинами, местами достигавшими двухсаженной глубины. Даже обмелевшие реки отделились от собственных увядающих берегов широкими полосами окаменевшего ила, скаредно приберегая для себя слишком быстро испаряющуюся воду. Высокие, в рост человека, травы на корню превращались в пересушенное сено, которым пренебрегали даже лошади. Достаточно было одной молнии или слишком далеко откатившегося от кострища уголька, чтобы вспыхнул огонь и выпустил на свободу степной пожар, – алчный и беспощадный, уничтожающий на своем пути все живое и поглощающий мили быстрее самой резвой скаковой лошади.

В бесконечной веренице лет, вот уже в который раз, Дикое поле засыпало и умирало, чтобы непременно воспрянуть после первого же прикасания к его задубевшей коже целительного арапника, свитого из дождевых струй. Но сейчас – в расплавленных зноем небесах – не было ни единого облачка. Даже легкой полупрозрачной дымки. И от этой невыносимой жары вся Степь словно вымерла, прячась по норам и гнездам, в ожидании вечерней прохлады. Затаилось все живое… Кроме человека.

В конце июля, года одна тысяча шестисот какого-то от рождества Христова, далеко уже после полудня, в направлении ближайшей переправы к правому берегу Днепра медленно приближался большой отряд конницы.

Странное это было воинство. Одетые в вывернутые наизнанку короткие и изрядно потертые кожухи, вооруженные большей частью самодельными луками и привязанными витой кожаной бечевой к цепам конскими челюстями, они так ловко сидели на своих низкорослых лошаденках, что казались с ними единым целым. А маленькие раскосые глазенки мужчин с одинаковой алчностью поблескивали из-под низко нахлобученных малахаев.

Крымчаки! Людоловы…

Во главе чамбула, на породистом высоком и тонконогом аргамаке ехал юноша, едва перешагнувший рубеж отрочества. И хоть молодой воин напускал на себя вид надменного безразличия, изо всех сил пытаясь выглядеть значительно, его круглое и безусое лицо так и лучилось счастьем и восторгом. Младший сын Великого Хана, повелителя Крымской и Буджацкой орды Джанибек-Гирея – Салах-Гирей шел на Русь брать свой первый ясырь.

В отличие от большинства воинов возглавляемого отряда, молодой хан был одет не в овчинный тулупчик, а в богатый, обильно расшитый серебряными нитями халат. А эфес заткнутого за широкий кушак дорогого хивинского ятагана играл хоть и не слишком крупными, но настоящими самоцветами. Время от времени юноша посматривал по сторонам с таким высокомерием, будто все Дикое Поле принадлежало ему одному, и копыта его коня ступали здесь по праву завоевателя или первопроходца.

Вокруг вытянувшегося длинной змеей чамбула на расстоянии полета стрелы, выискивая снулую добычу и возможную казацкую засаду, носились парные разъезды, а впереди – десяток Ибрагима, да только юный Салах-Гирей обращал на них внимания не больше, чем, к примеру, на парящего в небе орла. А то и меньше… Ведь птица была свободной, а все воины отряда принадлежали к роду Баурджи – данников хана, и на время похода – стали рабами его сына.

Настоящих воинов, прошедших хоть одну битву, сумели набрать только на должность десятников. Первый набег младшего сына – событие важное и почетное, но трудное, кровопролитное и не сулящее богатой добычи. Особенно, буквально накануне большого похода. Вот и отправляли стойбища по зову хана в безбунчужный поход всех тех, кого было не слишком жалко. Вступивших в зрелость последних отпрысков из многодетных семей; неугодных и провинившихся слуг; неплатежеспособных должников; доживших до почтенного возраста младших или единственных сыновей, восхотевших, пока дряхлость окончательно не приковала их к стойбищу, хоть раз в жизни попытать воинского счастья. По той же причине не сопровождал чамбул юного хана ни боевой шаман, ни даже первогодок, только что принятый в чародейское обучение.

В этом была суровая правда жизни, выстраданная вековым опытом кочевого и воинственного народа. Сумеет молодой хан, даже с таким воинством, вернуться с добычей, значит, боги милостивы к нему, и его правление принесет роду достаток и благоденствие. А погибнет – так тому и быть – не велика потеря. Ни он сам, ни сопровождающие его люди, не многого стоили.

Замыкал чамбул, извивающийся, словно тянущийся по пыльной дороге размотанный аркан, одинокий всадник. Уверенная осанка, недорогой, но добротный доспех, быстрый взгляд и отмеченное несколькими шрамами лицо, выдавали в нем бывалого воина. Это Кучам – воспитатель молодого хана в ратной науке. Аталык, приставленный к Салах-Гирею с самого раннего детства. И, если его выученик не пройдет испытание, аталыка ждет смерть. В бою или от рук палача. Плохой наставник никому не нужен.

Вот он внимательно огляделся, подержал над головой послюнявленный палец, посмотрел на солнце из-под приставленной ко лбу ладони, а потом тронул своего бахмата коленями и погнал вдогонку молодому хану.

– Останови отряд, повелитель! – крикнул еще издали, тем характерным для бывалого воина гортанным голосом, слышимым издалека и не создающим эхо даже в горах.

– Что случилось, Кучам? – придержал коня юноша. – Ты чем-то встревожен?

– Хоть молодой господин уже давно переступил тот порог, когда нуждался в моих советах, я все же дерзну напомнить, что до Тивильжанского брода осталась всего пара верст.

– Спасибо за заботу, но нельзя напомнить то, что не забыто, – надменно ответил молодой хан. – Неужели мой наставник думает: я не ведаю, куда веду чамбул?

– Нет, светоч моих глаз, я так не думаю, – с легким поклоном спокойно ответил воин. – Но ты не меняешь шаг и не отдаешь распоряжения на отдых. Вот я и осмелился вмешаться в твои мысли.

– Не понимаю, почему ты хочешь остановить меня на полпути к славе?! – удивился юноша, и мягкая улыбка на его лице сменилась выражением нетерпимости. Он ведь уже видел себя со сверкающим ятаганом в руке, которым налево и направо рубит русые головы. Воспаленное воображение юноши живо рисовало ему захваченные урусские селения, горы золота и самоцветов… В его объятиях извивались прекрасные пленницы… А тут – какое-то досадное недоразумение, явно нарочито придуманное придирчивым наставником.

– Потому, что сумерки только начинают опускаться на степь, и если мы будем двигаться дальше, то выйдем на речной берег задолго до наступления тьмы. А русы зорко стерегут свои земли. Казаков можно ненавидеть и презирать, но пренебрегать их дозорами нельзя.

– «Волк любит ночь»?

– Да, мой повелитель, – изобразил поклон аталык. – Слова, произнесенные твоим прославленным прадедом, пусть станут путевой звездой всем правоверным воинам, на пути к победе. Я уже достаточно стар и поэтому не так бесстрашен, как мой господин, а кроме того – давно не был здесь…

– Чего ты хочешь, Кучам? Говори яснее!

– Прежде чем соваться к переправе, пусть чата Ибрагима поглядит: что там и как? Мне так будет спокойнее.

Юноша на мгновение задумался, покачивая головой в такт собственным размышлениям, а затем поднял кверху десницу с зажатым в кулаке кнутом. Очертил им над головой круг и рывком кинул вниз. Чамбул с некоторым замедлением остановился, а десятники опрометью ринулись к хану за приказами.

– Тут где-то рядом, чуть левее, должен быть небольшой буерак, – подсказал аталык.

– Нет, – решительно отмахнулся юноша. – Зачем? Прятаться нам не от кого. А долго ждать не придется. Переправимся на урусский берег этой же ночью. Выслать к броду разведчиков. Выставить дозорных. Остальным – отдыхать. Коней расседлать и напоить. Воды не жалеть. Река рядом. Огонь не разводить. Ждем наступления сумерек. Все. Аллах с нами.

– Аллах с нами…

Десятники низко поклонились и рассыпались по отряду, а вскоре только с высоты птичьего полета можно было заметить среди пожухлых трав четыре сотни дремлющих лошадей и две – людей.

Юный хан разлегся навзничь на подстеленном слугой ковре, подложив под голову мягкую подушку, а рядом, на горячую, как печь, землю, присел аталык.

– Хочешь еще что-то сказать, Кучам? – заметил нерешительность на лице старого воина Салах. – Говори, мои уши всегда открыты для твоих мудрых слов.

– Даже не знаю, как объяснить, достойный, – начал тот. – Тем более что я сам советовал направить чамбул к Тивильжану…

– А теперь твое решение изменилось?

– Не подумай, о светоч глаз моих, будто в душу старого воина закрался страх, и что я верю своим предчувствиям больше чем разуму. Но они возникают не на пустом месте, а выписаны по моей шкуре казацкими саблями.

– Ни мой отец, ни я сам, никогда не сомневались в твоей храбрости, достойный Кучам. Что же касается твоего опыта, то долго придется искать в наших степях багатура, знающего о запорожцах больше тебя. Говори, что тревожит твой дух?

– На Тивильжанскую переправу нельзя идти, повелитель. Чувствую, там нас будут ждать!

– Ну и что? Ты же сам рассказывал, что казаки никогда не держатся вместе большими отрядами. Так чем же нам сможет помешать горсточка гяуров? Вырежем столько, сколько сможем, а остальных – возьмем в плен. Нам нужны сильные рабы…

– К сожалению, это не так легко сделать, достойный Салах-Гирей. Казаки хорошо вооружены и к битве привычны. Много твоих воинов погибнет. Тогда как старый хан больше всего гордился бы своим сыном, если б ты и ясырь богатый привел, и отряд сохранил. Как и подобает истинно великому воителю. Поэтому нам следует, не встревая в открытый бой, незаметно перебраться на левый берег и захватить врасплох какое-то селение. Не бедное, но и не слишком большое. А если с запорожским дозором сцепимся, неприметно подобраться уже не удастся. Нас везде поджидать будут. Седмицы две по буеракам таиться придется, пока тревога поутихнет. А отряд не брал припасов на столь длительный поход. Но и это еще полбеды. Если казаки заметят нас, то пропустив сейчас, могут поджидать на обратном пути. Когда мы возвращаться с добычей станем. Вот поэтому я считаю, что нам лучше обойти переправу стороной. Выше по течению, в дне пути отсюда, еще один брод есть. Он не такой удобный, как Тивильжанский, зато о нем мало кто знает, а значит – и стерегут не так тщательно. И если будет на то милость Аллаха, там мы перейдем реку, никого не потревожив…

Салах-Гирей понимал, что совет опытного аталыка хорош, но ему уже надоели разные задержки. И горячность юноши брала верх над рассудительностью, что явно читалось по лицу молодого хана. Он уже начал подбирать слова, которыми, помимо прямого приказа, смог бы убедить своего наставника в беспочвенности тревог, когда послышался топот копыт. А мгновение спустя один из воинов высланного в дозор десятка, круто осадив коня, птицей слетел на землю и упал к ногам хана.

– Чата Ибрагима поймала гяура, повелитель! – выдохнул гонец.

«Мой первый пленник»! – сверкнула радостная мысль в голове юноши, но он не подал виду, а наоборот, как можно безразличнее, произнес:

– Так ведите его сюда… Послушаем, что он нам расскажет.

– Слушаюсь, повелитель. Только он… – воин замялся в непонятной растерянности.

– Что?

– Странный он какой-то.

– Говори ясней! – недовольно прикрикнул на гонца Кучам.

– Появился неизвестно откуда и убегать не стал, когда мы к нему кинулись… А всего имущества при нем – одно только старое седло.

– Коня не уберег, вот и оседлал самого себя, – хохотнул Салах-Гирей. – А убегать не стал, потому, что оцепенел от испуга… и забыл себя пришпорить.

– Га-га-га! – подобострастно рассмеялись все немудреной шутке.

– Нет, мой господин, не похоже, – отрицательно покачал головой воин, когда смех поутих. – Похоже, этот гяур и самого шайтана не боится. А самое странное, что он сразу попросил провести его к тебе.

– Ко мне?!

– Да, повелитель. Он так и сказал: «Проведите меня к Салах-Гирею. У меня к нему важный разговор имеется. И побыстрее…»

Юноша удивленно моргнул и взглянул на аталыка. Этот поход готовился со всеми необходимыми предосторожностями. А потому появление у самой переправы странного гяура, ожидающего именно его отряд, настораживал.

– Чего тут гадать? – ответил на немой вопрос Кучам, удивленный не меньше своего высокородного ученика. – Пусть ведут… Сейчас он сам все расскажет.

– Слушаюсь, – поклонился гонец, одним прыжком взлетел в седло и погнал к дозору. А вскоре вернулся в сопровождении еще двоих нукеров, которые спешились неподалеку, поднесли ближе жалкого, щуплого человечка и бросили его, как куль соломы, к ногам повелителя. А рядом с ним – старое седло. Совсем негодящую кульбаку, изрядно потрепанную, с разошедшейся по швам, обшивкой.

От незнакомца воняло неприятно и странно, будто перед Салах-Гиреем оказался не человек, а трухлявый пень, побитый гнилью и обильно поросший поганками. Раздавленными поганками…

Странный гяур был одет в несусветную рванину, а его лицо по самые брови покрывала густая нечесаная поросль цвета мокрой ржавчины. А из этих зарослей на хана посверкивала пара хитрых и дерзких, как у хорька, глаз.

– Кто такой? Куда шел? Откуда? Отвечай! – грозно бросил Кучам, для убедительности чуть-чуть обнажая саблю, а потом с треском загоняя клинок обратно в ножны.

– Здешний я, – пожал плечами человечек, от чего исходящая от него вонь гнилья и тлена сделалась еще невыносимей. – Кличут Паньком, а шел я к достойному Салах-Гирею, чтобы предложить ему свою помощь. В обмен на союз…

– Какой еще союз? – опешил от такой неимоверной наглости незнакомца юноша.

– Ведомо мне то, что старый хан отправил тебя впереди всей орды, за первым ясырем. Как ведаю и о том, что если вернешься победителем, то ожидают тебя многие почести и славное будущее. Зато – коли не оправдаешь надежд Великого Хана – лучше б тебе, молодой батыр, в бою погибнуть, да навеки в степи остаться. Верно? – Панько цепко взглянул в глаза юноши и, увидев там нужный ответ, удовлетворенно продолжил. – А мне, как раз такой союзник подходит. Очень важное дельце провернуть надобно. Причем, желательно человеческими руками. О священной реликвии православных, небось, слыхал? Той самой, за которую султан щедро наградить обещал любого, кто ему ее доставит?

Салах-Гирей непроизвольно кивнул.

– Вот и хорошо. Есть у меня одна задумка, как святыню заполучить, но сам не осилю. Поэтому предлагаю тебе свою помощь в обмен на твою поддержку. Не сомневайся, юный хан, если сделаем все по уму, то и ясырь хороший возьмешь, и воинов уберечь сумеешь. А в стойбище вернешься с большой славой и богатством. В селениях станут слагать песни о твоей доблести и мудрости. Мужчины – уважительно кланяться и уступать дорогу. Лучшие батыры прискачут под твой бунчук, когда ты решишь собирать следующий поход. И не только по праву рождения, а из личного уважения и доверия к твоей невероятной удаче… А меня, хан, отблагодарить не трудно будет. Причем вся слава и добыча тебе достанется, чтоб мне в святой купели искупаться.

Суеверные татары настороженно переглянулись.

– Шайтан, – прошептал аталык, делая пальцами «козу». Жест, за поверьем, имеющий силу отгонять злых духов.

– Да, нет же, – небрежно отмахнулся странный человечек. – Шайтаны и прочие джины больше вашему Аллаху да его пророку Магомету служат, вернее – пакостят, а в православии, – при этом он с опаской, скосил глаза на небо, будто опасался оттуда разящей молнии и, немного понизив голос, закончил. – Существ, подобных мне, православные христиане называют бесами, или – чертями. А то кличут и вовсе попросту – Нечистым, Лукавым или Босоркуном. Хотя мне самому больше посердцу, когда Паньком называют. Рудым Паньком… Так каким будет твое решение и воля, Салах-Гирей, сын Махмуда? Ударим по рукам?

Вызывающе панибратское поведение неимоверно вонючего и, судя по всему, сумасшедшего гяура настолько возмутило молодого хана, что разом вывело из оцепенения. Он вскочил на ноги и велел, стоявшим рядом, нукерам:

– А-ну, причешите эту баранью падаль против шерсти! Да пожестче! Чтобы не забывался, с кем говорит!

Воины незамедлительно выполнили приказ, и два кнута одновременно потянули Панька по щуплой спине.

– Ой-ой-ой! – заверещал тот от боли, а затем свирепо повел глазами с одного басурманина на другого. – Чтобы вам к земле прирасти, голомозые дурни! – и как-то странно махнул левой рукой. Потом шагнул вперед и наклонился к самому лицу седого аталыка. – Кучам-ага, успокой своего чересчур вспыльчивого ученика. Я же к вам с миром пришел, а он меня, словно пса шелудивого – кнутами велел угостить… Не хорошо это, неправильно.

– Да как ты смеешь, вонючий кусок дерьма подыхающего верблюда! – взвился от этих слов юный хан. – Эй, вы, чего застыли?! Взять его и проучить, как следует!

Но оба верных нукера даже не пошевельнулись, а только таращились в ужасе и беззвучно разевали рты.

Нечистый криво улыбнулся, оскаливши белые и острые, словно волчьи клыки, зубы и неожиданно веско приказал:

– Сядь, Салах! Веди себя, как положено каждому из славного рода Гиреев, воину и мудрому повелителю! Не уподобляйся блажью глупой бабе на сносях! Если хочешь вернуться в орду с почетом и богатым ясырем, слушай меня! А коли считаешь, что постиг все знания и опыт, то мне здесь делать ничего… Пропадайте… Иблис с вами!

Вмешательство умудренного жизнью наставника не понадобилось. При виде столь разительной перемены в поведении странного незнакомца, юноша до того растерялся, что едва не бросился наутек. Но в последний миг сумел совладать с необъяснимой паникой и остался на месте. Будучи суеверным, как и все кочевники, он понял, что видит перед собой кого-то, чье сверхъестественное могущество гораздо сильнее ханской власти. И неказистый внешний вид всего лишь маска…

– Хорошо, Панько-ага, – пробормотал тихо юноша. – Я внимательно тебя слушаю. И готов последовать твоему мудрому совету…

– Вот и ладушки, – довольно кивнул бес, подошел и присел неподалеку на свое седло. – Хотя, если вдуматься, ничего чрезвычайного в моих словах не будет. Собственно, и не советовать я хочу, а попросту предложить свою помощь. Подождите здесь до полуночи, затем смело выступайте к Тивильжанскому броду и ничего не опасайтесь. Казацкая чата к этому времени будет крепко спать.

– Да может ли такое быть? – недоверчиво переспросил Кучам. – Если уж запорожцы стерегут переправу, то делают это, как должно. Ведь уснуть на посту для сечевика – вечный позор и бесчестье! Хуже – только откровенная трусость. За такую провинность в Сечи, я знаю точно, даже не смертью наказывают, а – изгнанием из товарищества!

– А вот это – мои хлопоты, уважаемый Кучам. Для начала я уже и так слишком много сказал…

– И все-таки, с какой стати, шайтан гяуров, мы должны тебе верить? – не дал убедить себя до конца бывалый воин. – А, может, все обстоит как раз наоборот, и ты нас в засаду заманиваешь? Мы в реку войдем, а казаки нас с берега мушкетным огнем и примут.

– Жизнь прожил, а ума не нажил, – буркнул Панько. – Зачем мне вас куда-то заманивать, если вы и так, будто на ладони… Бери голыми руками. И будь я запорожским лазутчиком, то за время, пока мы лясы точим, ваш чамбул уже б давно окружили и перестреляли, как куропаток. Одним словом – будем считать, что договорились, верно, хан? И постарайтесь не задерживаться, потому что надолго я казаков усыпить не смогу. С первыми петухами дозорные проснутся.

Сказав все это, он сделал какое-то неуловимое движение пальцами и пристально поглядел юному хану в глаза. Тот дернулся и поспешно отвел взгляд.

– Я верю тебе, шайтан… – отозвался юноша чуть погодя. – И для того, чтобы Великий Хан мог гордиться своим сыном, сделаю так, как ты советуешь.

– Вот и славно. – Рудый Панько поднялся с земли. – Будь уверен, Салах-Гирей, что не пожалеешь о принятом решении. Слава и почести ждут тебя столь же неизбежно, как близкий закат. Ну, я пошел исполнять свою часть уговора, а ты не торопись, но и не медли!

Произнеся эти слова, Босоркун подхватил с земли свое седло, шагнул немного в сторону, и в то же мгновение сильный порыв ветра сыпанул татарам пылью в глаза. А когда они наконец-то протерли веки и смогли оглядеться, то их неожиданного союзника уже и след простыл.

– Ей! Панько-ага! А как же мои нукеры?! – воскликнул досадливо Салах-Гирей, но уже и сам видел, что обездвиженные чародейством воины вместе со всеми протирают глаза.

– Шайтан! – с полной уверенностью произнес Кучам и зашептал слова Корана, которые должны защищать правоверного от козней нечистой силы.

А молодой хан подумал:

«Что ж, если понадобится, – я не только с шайтаном, но и мангусами мог бы союз уложить… Я обязан любой ценой достичь успеха! И если не простая добыча, а священная реликвия христиан окажется в моих руках, тогда отец сможет по праву мной гордиться. И ради этого я на все согласен. А там – поглядим!.. Неужто не смогу расплатиться с нечистым духом? Душа правоверного мусульманина христианскому бесу вряд ли нужна, а души гяуров пусть хоть тысячами забирает, рабам они без надобности…»

Глава вторая

Сумерки, прохладные и влажные, как собачий нос, для утомленной летней жарой степи стали целебным бальзамом, заботливо наложенным на воспалившуюся рану. А когда умытое вечерней росой и усеянное блестками, словно девушка на вечерницах, небо низко склонилось к дремлющей земле, все укутала уютная тишина, навевающая сладкий сон под, убаюкивающий стрекот цикад. Ни одна былинка, ни один листочек, не колыхнется без особой надобности. Даже легкий ветерок не смеет дыхнуть. Забьется где-то в буераках и замрет до рассвета…

В такое время исключительно хорошо лежать в благоухающих травах, смотреть на огромные, подмигивающие звезды, и мечтать…

О чем?

Да, о чем угодно! Слава, Богу, у каждого человека завсегда найдется про запас хоть одно заветное желание!

Вот и сейчас, на левом берегу Днепра, как раз напротив островов Тивильжан и Перун, на невысоком кургане сидит молодой казак. Глаза у парня закрыты, по затемненным пушком губам блуждает улыбка, и хоть рукой он при этом поглаживает лежащего рядом здоровенного гепарда, явно не шум битвы или победоносные походы грезятся молодому запорожцу, а что-то более желанное и приятное на ощупь, нежели мягкая шерсть зверя.

Это Остап Байбуз – низовой казак и, несмотря на юный возраст, полный товарищ Корсунского куреня… Он сам, Семен Лис и Максим Гарбуз – летний дозор Тивильжанской переправы. Сегодня, с полуночи и до рассвета – бдеть за тем, чтоб под покровом тьмы через реку не переправились супостаты, выпало Остапу. А его товарищи, завернувшись в конские попоны, улеглись спать с противоположной стороны кургана подальше от сырости и комаров. Там же руками дозорных выстроен просторный шалаш, – но залезать в его душное нутро в такую ласковую ночь станет только сумасшедший.

Неподалеку, держась вблизи отблесков тлеющих в кострище углей, пасутся казацкие кони. Умных животных и стреноживать нет надобности – сами далеко не уйдут. Знают, что человек, хоть и натруживает спину седлом а губы удилами, но – и от волков защитит, и накормит. Особенно зимой, когда в засыпанной снегами степи голодно и холодно.

Дозорный казак удобно разлегся возле «фигуры» – высокой треноги из связанных жердин, увенчанной, как тын горшком, огромным снопом из щедро облитого смолой камыша – и мечтает! Но не в ущерб службе, как может показаться со стороны, а доверив наблюдение за бродом чутью Пайды, – куда более острому, нежели человеческое зрение. Шестилетний зверь хорошо знает, что на том берегу начинается чужая степь… Что именно оттуда приходят пропахшие смесью дыма, бараньего жира и лошадиного пота смертельные враги его друга.

На мгновение мелькнувшая в голове зверя мысль о врагах заставила Пайду вздыбить загривок и недовольно заурчать.

В то же мгновение молодой запорожец открыл глаза и рывком приподнялся, насторожено прислушиваясь к ночным звукам. Но на реке все спокойно… Не только не плеснет, но даже тень не закрывает яркие звезды, отраженные в воде.

– Чудиться тебе что-то, Пайда, – проворчал недовольно Остап. – Такое чудесное сновидение спугнул. Ну, да ладно, чего там. Служба – не тетка. Перекусим, что ли, если не спится?

Байбуз опять удобно уселся и вынул из-за пазухи ржаной калач. Гепард тут же поднялся, повернул круглую голову к казаку и принюхался.

– Что, утроба ненасытная, опять проголодался? Держи… – улыбнулся Байбуз и протянул своему четвероногому другу на ладони пайду хлеба. Почти такую же, как та горбушка, что дала гепарду кличку.

Шесть лет тому, увидев в руках Остапа повизгивающего щенка гепарда, куренной кашевар заявил, что не станет кормить звереныша за счет товарищества. Хватит и без диких котов нахлебников. Но, атаман засмеялся и сказал, что курень не обеднеет на пайду хлеба, а щенок – глядишь еще и пригодится запорожцам. И – как в воду глядел. Не было в Сечи надежней стражи и удачливее охотников, чем та ватага, к которой присоединялись Байбуз с верным Пайдой.

– Бери, чего ты? – удивился Остап, видя, что гепард не обращает внимания на гостинец, а продолжает беспокойно принюхиваться, слегка обнажая клыки.

– Тихо ж вокруг? Или и в самом деле чуешь что-то? – удивился казак, недоверчиво прислушиваясь к замершей ночи, но на всякий случай спрятал хлеб и взял в руку саблю.

– Чужой? Враг? – переспросил шепотом. В ответ Пайда негромко заурчал, а кончик хвоста зверя при этом нервно вздрогнул.

Полный месяц, буквально только что выползший на небо, достаточно ярко осветил все вокруг, но как Остап не напрягал глаза, на водной глади Днепра видны были только отблески обычной ряби, от играющих рыбин, и неспешно скользящие к морю, речные волны.

– Чудишь? – Байбуз потрепал за уши зверя, но Пайда не поддался любимым ласкам, а отпрыгнул в сторону и беззвучно оскалил клыки, не сводя глаз с укрытого в ночной тьме берега.

– Вот как! – Остап привстал и весь превратился в слух. Подобное поведение гепарда, могло означать только одно: берегом идет кто-то чужой.

– Тихо, Пайда! Лежать! Ждать!

Гепард припал к земле, как перед прыжком, и замер.

Остап терпеливо ждет, готовый к любой неожиданности. Так проходит миг, другой, третий… Сердце тревожно учащает свой бег, но тишину не нарушает ни один посторонний звук. Молодой казак, уже совсем успокоившись, манит к себе зверя и как раз в этот момент слышит шаги. Идет один человек. Он приближается, шаркая по земле ступнями, устало подволакивая ноги и особенно не таясь, – но, кто знает, что за этим кроется? Поэтому Байбуз уже настойчиво манит гепарда и вместе с ним тихо пятится за курган. Ближе к товарищам. Ночью никакая предосторожность не бывает лишней. Он еще раз, на всякий случай, бросает взгляд на брод через Днепр, но там по-прежнему только звезды плещутся…

Товарищи, широко разметавшись, места хватает, шумно сопят носами. Огненно-рыжий и остроносый Лис при этом негромко похрапывает, а тощий, как жердь, Гарбуз – сладко причмокивает во сне губами.

– Семен! Максим! Вставайте! – прошептал на ухо каждому Остап. – Кого-то к нам в гости несет… Со стороны реки!.. И его запах не нравиться Пайде.

Оба казака, толком так и не проснувшись, привычно схватились за оружие и поползли подальше от огня. Если кто из своих заплутал в пути, то объявиться ему никогда не поздно, а врагу лучше не знать, сколько казаков в дозоре.

– Пугу, пугу, пугу! – трижды, согласно древнейшему казацкому обычаю, доносится тем временем от фигуры голос невидимого во тьме человека. И после минуты молчания:

– Агов! Есть рядом живая душа, или отсвет угольков мне мерещится? Отзовитесь, люди добрые! Я – свой!

– Пугу, пугу, пугу, – согласно тому же обычаю, отвечает и Байбуз, потом поднимается на ноги и, положив руку на эфес сабли, строго спрашивает. – Кому это ночью на одном месте не сидится? В предрассветную пору добрые люди по свету не бродят. Назовись-ка, странник божий!

– Казак с Луга! А что до поздней или ранней поры… – тише, но уверенно ответил голос все еще невидимого человека. – Верь мне: когда бежишь с каторги, на солнце не смотришь. Даже, если басурмане тебя еще не ослепили. Так-то…

Байбуз облегченно вздохнул и потрепал за холку по-прежнему неспокойного ворчащего гепарда.

– Это свой, Пайда. Свой! А ты, земляк, подходи ближе к огню, не бойся. Зверь ручной, без команды не тронет…

Человеческий силуэт четко вырисовывается на фоне звездного неба, но, путник не спешит приближаться. Он тоже хочет удостовериться, что у костра действительно запорожцы. И только спустя некоторое время, сутулясь под тяжестью заброшенной на спину кульбаки и от того кажущийся еще ниже ростом нежели на самом деле, из темноты выступает неказистый, чуть кособокий человечек. Путник одет в такую несусветную и вонючую рванину, что и глядеть неловко.

– Сало, гу-гу! – поздоровался он неожиданно глухо и невнятно, словно перекатывал языком горсть гороха.

– Слава навеки Богу нашему, – ответил, не задумываясь, на столь странно прозвучавшее приветствие Байбуз. Людям вообще свойственно слышать то, что им хочется, а не – произнесенные слова. Тем более, когда звуки кажутся привычными и соответствуют данному моменту. – Присаживайся, незнакомец, будь добр. В ногах правды нет.

– Не спорю, – проворчал человечек, положил рядом с костром свою ношу и довольно неловко уселся на седло сверху, протягивая к огню закоченевшие руки и ноги. – Всю истинную правду люди давно засунули в то место, откуда эти самые ноги и произрастают.

Остап вежливо хохотнул и, видя, что Пайда, хоть и продолжает брезгливо принюхиваться к незнакомцу, от которого, к слову сказать, шел еще тот дух, но смирно умостился рядом, чего умный зверь никогда бы не сделал, ощущая прямую угрозу, – поднял вверх руку, призывая к костру товарищей.

Лис с Гарбузом вышли из засады и тоже подсели к огню. Чутью гепарда казаки доверяли безоговорочно. И если Пайда лежит спокойно, значит, в округе никого чужого больше нет.

– Да разве ж я похож на басурманина, панове запорожцы? – обижено скривился человечек.

– Береженого и Бог бережет, – рассудительно ответил Лис, крепкий, высокого роста двадцатилетний парень, с ниточкой рыжих усов под носом и такого же цвета пышным «осэлэдцэм*» (*особым образом выстриженным чубом на обритой голове). И прибавил, обращаясь к незнакомцу. – Ты и сам, по всему видать, человек бывалый и от жизни досыта лиха натерпелся, поэтому – и других, за разумную предосторожность, корить не должен. Накорми гостя, Остап. Видишь, у человека от холода и голода глаза, словно у хорька, посверкивают.

От этих слов незнакомец вздрогнул, будто его кнутом по спине перетянули, и торопливо потупил взгляд.

– Можно и накормить, если гость не побрезгует нашей вечерей, – ответил Байбуз и придвинул ближе к гостю котелок с остатками загустевшей и окончательно разопревшей на углях тетерей.

– Такой пан, как я, и обглоданной кости рад бывал не раз, – попытался изобразить благодарную улыбку на лице гость, доставая из-за пазухи абы как выструганную ложку. Да, то ли и в самом деле слишком продрог, то ли с лицом у него было что-то неладно, но гримаса, искривившая губы и пробившаяся наружу сквозь дебри зарослей, походила скорее на звериный оскал, нежели на искреннюю улыбку.

Поспешно проглотив предложенный казаками, чего там, весьма скудный ужин, он вытер травой ложку, сунул ее обратно, но руку не вынул, а усердно зашарил ею в своих лохмотьях.

Казаки, улыбаясь, переглянулись промеж собой. Мол, глядите, братцы, роется за пазухой, словно богач в мошне, а у самого, наверняка, окромя блох нет ничего, да и блохи от такой жизни давно на лучшие «хлеба» перебрались. Но незнакомец не зря терял время и знал, что искал – потому что вытянул из-под остатков одежды неожиданно довольно пухлый тючок.

– Вот такой из меня казак, – промолвил с неприкрытой гордостью. – Сам гол, как сокол, зато седло и ложка своя. А также – папуша табака имеется… Да еще и не какого-нибудь самосада. Настоящий Трапезундский! Угощайтесь, – торжественно протянул сверток Гарбузу, по внешности и степенности манер признавая его старшим над более молодыми запорожцами. – А я вам пока о себе расскажу.

– Спасибо, – казак чуть брезгливо развернул грязную тряпицу, пропитанную застарелым конским потом и еще чем-то, куда более вонючим. И даже присвистнул от удивления, когда в его руках очутился изящно расшитый мелким речным жемчугом замшевый кисет.

– Вот так цяцька, – присвистнул Лис. – Да за нее в базарный день, можно пару жеребых кобылиц сторговать.

– Возможно, – равнодушно пожал плечами человечек. – Я в этом мало понимаю… Да и зачем мне табун? Вот если б кто взамен небольшую пасеку предложил, – он мечтательно прищурил глаза… – Эх, люди, если бы вы знали, какая у меня когда-то была пасека, – он опечалено покачал головой. – Все с дымом пустили, басурмане проклятые… Ага, – вдруг опомнился он, – я же так и не сказал своего имени… Рудым Пасечником Паньком меня кличут, или – Нечистым. Это кому, как больше нравится, а мне – без разницы. Может, приходилось слыхать?

Казаки отрицательно помотали чубами.

– Ну и ладно, – махнул рукой человечек. – Вольная Степь большая, всех знать и упомнить – голова треснет. Курите, курите, – спохватился, видя, что казак не спешит натаптывать люльку* (*укр., – трубку), а продолжает внимательно рассматривать кисет.

– Обязательно, – пробормотал Гарбуз, распуская шнуровку и доставая из мешочка пучку табака. – Странно, но чудится мне, что я уже когда-то видел похожую цяцьку. Вот только никак не припомню, в чьих руках именно.

– А ну-ка… – заинтересованно потянулся к кисету Лис. Оглядел внимательно и к явному облегчению Панька отрицательно помотал головой. – Нет, мне этот кисет точно не знаком. Потом сунул пальцы внутрь и со словами: – А тут еще что-то есть! – вытащил наружу большой нательный крестик на толстой серебряной цепочке.

– Вот это да! – удивленно воскликнул Гарбуз, окидывая Панька внимательным взглядом из-под прищуренных век. – А чего это ты, добрый человек, крестик не на шее, как положено всякому христианину, а в кисете с табаком носишь? Или это не твой? И ты его вместе с кисетом с мертвого казака снял? От того и вышивка мне знакомой кажется? Ну, признавайся, вражина! Да всю правду говори, как на исповеди! Не то… – пригрозил кулаком, – хуже будет.

– Придумал тоже, – с обидой в голосе потянулся за кисетом Панько. – Я ж не из церкви иду, а из басурманского рабства сбежал. Будто сам не знаешь, что за крестик на шее, там голову мигом, по эту самую шею, снимут. А в табак спрятал, поскольку он для татарина самая бесполезная вещь. Никогда не тронет… И потому это самое надежное место, если хочешь уберечь от их лап что-то ценное. Понятно? Отдавайте мой кисет обратно, если уважить не хотите…

– Ну, извини, пасечник, – Лис примирительным жестом протянул Рудому Паньку нательный крестик. – Не хотели обидеть. Но, согласись: странно находить святыню, спрятанную в табаке?

Тот что-то невнятно проворчал в ответ и демонстративно напялил цепочку на шею, прямо поверх лохмотьев, как поп поверх риз. Как будто хотел сказать: я теперь на своей земле, так пусть все видят и больше не сомневаются в том, что перед ними христианин! Во всяком случае, запорожцы подумали именно так.

А спустя пару минут казаки дружно набили табаком трубки, но не спешили закуривать, вежливо дожидаясь, когда к ним присоединится хозяин угощения.

– На меня не смотрите, панове-товарищи, – сказал Панько, – я и от еды так захмелел, будто горилки хлебнул. Да и люльки у меня своей нет. Завтра найду подходящий корень и вырежу себе… – а потом вынул из огня тлеющую веточку и поднес ее Лису.

Это объяснение более чем понятное: люлька не ложка – свою чужому никто не предложит. Побратиму только, да и то. Запорожец сочувственно покивал, а потом принял огонь и стал раскуривать табак.

– А ты, парень, чего ж, не угощаешься? – обратился Рудый к Байбузу, заметив, что юноша единственный, кто не потянулся к кисету. – Не обижай, горемыку… Я же от всего сердца предлагаю. Или ты еще годами на казака не вышел, и тебе мамка дымить не разрешает? – поддел насмешливо. – Курите, братцы, курите – а я тем временем вам о своей бесталанной доле поведаю. Если интересно будет послушать…

Остап неуверенно хмыкнул, потому что и в самом деле не любил смолить табак, а трубку носил для того, чтобы придать себе вид бывалого казака. Но теперь, после подобной шпильки, и он отказываться не стал. Зачем выставлять себя на посмешище и почем зря обижать хорошего человека? Парень неумело натоптал филигранно вырезанный дедом Карпом чубук, прикурил, затянулся разок, так, чтоб увидела вся компания, и поднялся.

– Иду караулить, – объяснил встревожено вскинувшемуся, Паньку. – Мы тут все ж не на рыбалке, а в дозоре… Максим не забудь меня сменить, на рассвете.

Пайда больше для порядка, еще раз рыкнул на неприятного ему незнакомца и мощным прыжком метнулся за хозяином. А нечистый украдкой проводил их настороженным взглядом, пока молодой запорожец и негостеприимный зверь не скрылись за вершиной кургана.

– Не обидишься на нас, – спросил у Панька Лис, зевая во весь рот, – если мы еще подремлем немного? Совсем не выспался.

– Буду только рад, – искренне ответил тот. – Я ведь и сам едва на ногах держусь… Да и куда нам спешить? Днем успеем наговориться.

– И то верно, – кивнул Гарбуз. – Тогда бери Остапову попону и ложись, где хочешь. А хоть и в шалаш забирайся, если продрог… Утром, как искупаешься, подберем тебе чего из одежды, а то – смотреть срам.

Панько еще раз сонно поблагодарил запорожцев за оказанное гостеприимство, завернулся с головой в предложенную попону и прикорнул прямо там, где сидел. Со стороны должно было казаться: человек так умаялся, что уже и улечься удобнее не в силах. Глядя на него, запорожцы только головами сочувственно покачали. Эка, мол, злая судьбина человека заездила…

А еще через несколько минут и сами крепко и беззаботно уснули. Слишком беззаботно и чересчур крепко…

Когда костер потух настолько, что жар в нем едва теплился, Панько тихонько поднялся и подкрался к сладко сопящим казакам.

– Лис! Гарбуз! – позвал громко. – Эгей, казаки! Спите, что ли?!

Но те даже не ухом не повели.

Тогда Панько наклонился ближе, какое-то мгновение прислушивался к их размеренному дыханию, а потом с силой дернул рыжеволосого казака за плечо.

– Вставай! Тревога! Татары!

Но, Лис и не думал просыпаться.

Тогда плюгавый человечек изо всех сил пнул запорожца под ребра и зло рассмеялся, когда тот, проворчав что-то невнятное, перевернулся на другой бок.

– Ну что, панове запорожцы, воины православные, по нраву ли пришлось вам мое угощение?.. Хе-хе-хе… Теперь будете спать, пока мои узкоглазые приятели каленым железом вас не разбудят. Ишь, удумали со мной шутки шутить. Один прячет, всякий хлам в седло, другие – каверзные догадки строят… – приговаривая все это, Рудый Пасечник брезгливо, словно грязь, двумя пальцами, морщась и сопя, как от зубной боли, стащил с себя крестик и снова сунул его в кисет с табаком.

– Так-то лучше… – вздохнул облегченно. – Ф-фу, словно тысяча взбесившихся клопов искусала… – потер шею… – Думал, не вытерплю больше. Ну, вы спите, спите. А я пойду, взгляну, как там ваш товарищ?.. Надеюсь, ему мой табачок тоже понравился.

Панько неспешно выбрался на вершину кургана, огляделся и, уже не таясь, довольно захохотал в полный голос. Остап Байбуз тоже крепко спал, одурманенный сонным зельем, которое Панько заранее подмешал в курительный табак.

Один только Пайда скалил клыки на подлого человечка и тихо рычал. Он бы охотно разодрал в клочья это противное и вонючее существо, но хозяин не отдавал такого приказа, а гепард никогда бы не посмел нападать на человека по собственному усмотрению. Несмотря на исходящие от него недобрые флюиды, которые зверь ощущал не менее отчетливо, чем устойчивый запах гнили.

– Что смотришь? – плюнул в сторону гепарда Панько. – Хочешь сказать, что у тебя ума больше, нежели у всех твоих хозяев, вместе взятых? Вполне возможно. А толку? Все равно ты ничем им не поможешь… Скоро с того берега переправятся татары Салах-Гирея и повяжут казачков, как кутят. Только, чего это я с тобой время теряю? – спохватился бес. – Надо же, совсем одичал, со зверем, как с человеком разговаривать начал. Видимо, и в самом деле пора где-то свой угол заводить. Хоть немного в человеческом обличии и обществе пожить, а то – совсем как нежить стану. А может, в самом деле, пасеку завести? Пасека Рудого Панька?.. Или лучше придорожную корчму открыть? Вот выполню задание, обязательно отпрошусь годков на пятьдесят у… – Нечистый суеверно бросил взгляд себе за спину и смачно сплюнул. – Ладно, размечтался… Сначала милость заслужить надо. Вроде я на этот раз обмозговал все как следует, но вдруг опять какой-нибудь конфуз приключится? Хорошо, посмотрел сперва, что в седле зашито, а не кинулся на радостях к ногам… – Рудый опять суеверно сплюнул. – Пойду, взгляну, что хорошего из пожитков запорожцы при себе возят, пока голомозые их до нитки не обобрали. Может, сгодятся кое-какие вещички в новой-то жизни? Га-га-га…

И Панько, круто развернувшись, быстрым шагом направился в сторону шалаша и смирно пасущихся казацких лошадей.

Едва сутулая фигура Панька скрылась за холмом, гепард жалобно заскулил и стал тормошить крепко спящего Байбуза, хватая зубами за жупан и шаровары. Но все его усилия ни к чему не привели. Тогда зверь опять схватил хозяина за шиворот и потащил к Днепру. Несмотря на то, что запорожец весил вдвое против антилопы, обычной добычи гепарда, сильный зверь довольно быстро приволок Остапа ближе к воде. После чего забрел передними лапами в воду и стал что-то ворчать и мяукать. Не слишком громко, но требовательно, время от времени с силой похлестывая себя по бокам хвостом. И не прекращал этого до тех пор, пока посреди Днепра не образовался небольшая воронка, а из нее не высунулась по пояс стройная девичья фигурка.

И всем была пригожа возникшая из глубины вод девица, – и статью и лицом, вот только кожа ее лазурная больше напоминала стеклянную вазу, заполненную водой, нежели живое тело.

– Зачем звал, четвероногий братец? – напевно спросила бродница. – В чем нужду имеешь, что право призыва использовал? На засуху не похоже, – и шаловливо брызнула на гепарда водой.

Но Пайда только заворчал в ответ.

– Ой, какой тут красавчик лежит! – воскликнула тем временем шалопутная девица, заметив Байбуза. – Спит? Сейчас я его поцелую, и станет сон у казака сладким-сладким, крепким-крепким… – и стала приближаться к берегу.

Гепард молниеносным прыжком оказался между Байбузом и бродницей. Недовольно заколотил хвостом по бокам и оскалил клыки.

– Что такое? – опешила от неожиданности лазурная девица, уже шагнувшая на берег. – Ты защищаешь человека? Странно, но интересно. Неужели ты из-за него меня позвал, четвероногий брат? Тогда объясни, что я должна сделать. Потому что угрозы для его здоровья я не ощущаю. Казак и сам вскоре проснется.

Пайда наклонил к запорожцу лобастую голову и нежно лизнул его в лицо.

– Разбудить? – удивилась бродница. – Зачем? – и опять повторила почти дословно свои резоны. – Злой магии я не чувствую, а поутру он и сам проснется. Вернее, даже до рассвета…

Гепард громко фыркнул и еще раз лизнул Остапа, чуть сдвигаясь в сторону, чтоб девица смогла подойти к казаку ближе.

– Да, ты прав, – согласилась та, возложив прохладную руку на пышущий жаром лоб парня. – Теперь и я вижу, что без злого умысла не обошлось. Вот только сон-зелье какое-то странное, не здешнее… но и не опасное совсем. Всего лишь голова, как встанет, немного поболит, будто с перепою.

Пайда коротко рыкнул.

– Настаиваешь? Ну, будь по-твоему. Может, я и в самом деле чего-то не знаю, или не понимаю. О-хо-хо, заругается староста водяной, что я опять не в свое дело влезла, – вздохнула бродница и стряхнула с кончиков пальцев несколько капель воды. Да так ловко, что две из них упали на глаза Остапу, а одна – самая крупная, свалилась прямо в приоткрытый рот парня.

Это помогло… Байбуз, отплевываясь и кашляя, подхватился с земли, смачно выругался и конфузливо захлопал глазами, услышав рядом с собой звонкий девичий смех. Обернулся на голос, чтоб извиниться, но бродница столь молниеносно, что даже Пайда не успел заметить ее движения, чмокнула парня в щеку, крутнулась на пятках и, шаловливо обдав всех брызгами, прямо с берега плюхнулась в реку.

– За тобой должок, казак… Помни! Если не я, то одна из сестер его обязательно стребует! – крикнула на прощание, весело хохоча, и сгинула в глубине.

Байбуз растерянно провел рукой по мокрому лицу и помотал головой.

– Что за напасть? Неужели я задремал? Вот незадача… Хорошо, что не видел никто. А то б в жизнь не отмылся от позора. Только, как это я на самом берегу реки очутился? Скатился с кургана что ли?..

Осмотрев следы, Остап сумел бы разобраться в случившемся, но в это время из-за Днепра, со стороны брода отчетливо донеслось негромкое конское ржание.

Позабыв обо всем, дозорный, в несколько прыжков взлетел на вершину холма, поглядел вдаль и обмер. В ярком отражении звезд, на дальней отмели, между островами Тивильжан и Перун, отчетливо виднелось множество лошадей и людей. Не меньше нескольких сотен… Людоловы! Орда!

Страха Остап не ощутил. Собственно, ничего сверхъестественного не случилось, именно для этого и выставлен дозор у брода, чтоб предупреждать о появлении татар. Но в любом случае следовало поторопиться, теперь важна каждая минута.

Байбуз громко свистнул, швырнул в товарищей первым подвернувшимся под руку камнем и заорал что было мочи:

– Лис! Максим! Вставайте! Татары!!! Тревога!

Но товарищи даже не пошевелились, а Панька вообще нигде не было видно.

Понимая, что каждое потерянное мгновение может стоить ему, да и не только ему, жизни – молодой запорожец прибегнул к жестокому, но испытанному способу. Он зачерпнул рукой из очага горсть тлеющих угольков, раздул их на ладони, и всыпал полыхнувший жар за голенища сапог своим товарищам. И пока те, ругаясь и размахивая обожженными ногами, приходили в себя, бросился разжигать сигнальный огонь на «фигуре».

Не сразу, но все же боль от ожогов, как прежде капли воды, победила злое колдовство, и оба казака с воплями вскочили на ноги, – но тут же резво брякнулись наземь и стали стаскивать сапоги.

– Совсем сдурел, Остап?! – заорал возмущенно Максим. – Что за ребячество?!

– Какого лешего? – вторил ему рыжий Лис. – Вот погоди! Сейчас я тебе задам перцу!

Но, как только щедро пропитанный дегтем и облитый смолой тростник на сигнальной вышке занялся густо чадящим пламенем, оба запорожца притихли.

– Эй! Что случилось?!

– Неужто татары? – первым опомнился Гарбуз.

– Орда, братцы!.. Много… Уже к Перуну доплывают, – ответил Остап, ткнув пальцем в сторону Днепра, а сам приказал гепарду:

– Пайда, ищи Нечистого! Чтоб мне с этого места не сойти, если без его рук тут не обошлось.

Зверь растерянно затоптался на месте, потому что вредный незнакомец, который вонял, словно падаль в жару, теперь исчез, не оставив по себе даже легкого запаха. У гепардов, охотящихся преимущественно из засады, чутье существенно уступает волчьему или собачьему, но не настолько, чтоб не взять след такой вонючки.

– Странно, – покрутил головой молодой запорожец, заметив недоумение четвероногого друга. – Ладно, брось, после разберемся.

– Зачем он тебе сдался? – удивился Максим. – Если ушел раньше, его счастье, а нет – выкрутится как-нибудь. Не маленький…

– Думаю, что этот песий сын нам какую-то гадость в табак подмешал, вот мы и уснули, как убитые.

– Да, так могло быть, – подумав немного, кивнул Гарбуз. – Но теперь это не важно. Слава Богу, «фигуру» зажечь мы успели, люди предупреждены, – пора самим ноги уносить. Айда, хлопцы! По коням!

Дозорные бросились к лошадям. Взметнулись в седла и с места в карьер рванули в степь.

– Алла! Алла! – заверещали у них за спинами несколько басурман из передового десятка, заметивших, что добыча ускользает.

– Ну, теперь держись! – заорал себе и товарищам Гарбуз. – Выносите, родимые! Спаси и помилуй нас, Матерь Божья!

– И про угодников не забудь, Максим! – чуть насмешливо прибавил Лис. – Вместе им сподручнее будет.

– Ничего, ничего… Нам бы только до плавней доскакать. А там спрячемся так, что сам дьявол не сыщет! – прокричал в ответ Гарбуз. – Лошадей жаль! Пропадут ни за понюх табаку! Басурмане обязательно выловят!

– А Пайда зачем?! – проорал в ответ Остап. – Не бойся, выручит зверюга! Ему не впервой…

Грозно порыкивающий гепард мчался огромными прыжками чуть позади казацких коней, и это подгоняло их лучше самых острых шпор. Тогда как бахматы татар, чуя впереди дух хищника, бежали не так прытко, как могли бы.

– Погоняйте, братцы! Погоняйте! – завопил Лис, который уловил миг и оглянулся. – Басурмане луки вытаскивают! Поняли, что не догонят! Быстрее!

И тут же в воздухе фыркнуло с десяток стрел. К счастью, все мимо.

С каждой минутой поросшее камышами речище и спасение было все ближе. И как только под копытами заплескалась вода, казаки вскочили на седла и, оттолкнувшись, от конских спин, со всего маху сиганули подальше от берега, на глубину. Но, только двое…

Держась обеими руками за конскую шею, Гарбуз остался в седле. Не отпустила казака смерть. Последняя стрела нашла свою цель и жарко клюнула Максима под лопатку…

– Пайда, паси! Паси, паси! – второпях крикнул гепарду Байбуз, и умный зверь погнал, чуть приостановившихся лошадей дальше, в степь.

Камыши еще не сомкнулась за ними, а запорожцы – то вплавь, то вброд – ринулись в самые густые заросли. Вода сковывала их движения, ил засасывал ноги, норовил стащить сапоги, а времени оставалось все меньше – вот-вот поспеют ордынцы!

Когда вода достала до подбородка, казаки остановились. Оба быстро вырезали себе по камышинке и, взяв один ее конец в рот, погрузились с головой, так что второй конец трубочки немного выступал над поверхностью. Прятаться таким способом был обучен каждый запорожец. В Сечи даже новые сапоги, жупан и шапку выдавали из кошевой казны тем, кто в праздник равноапостольных Петра и Павла смог высидеть под водой от восхода и до заката. Тут другая трудность и опасность подстерегала: как угадать, сколько времени прятаться? Ушел враг, потеряв надежду отыскать казаков, или стоит, притаившись, у тебя над головой? Сквозь толщу мутной воды совершенно ж не видно, что вокруг делается… А значит, все зависит только от собственной выдержки, вражеского терпения и… везения.

«А, была – не была…» – не знамо и когда, не вытерпел бесконечного ожидания Лис.

Казак еще несколько ударов сердца напряженно прислушивался к тишине, но, как и прежде, ничего не плескалось и нигде не хлюпало.

«Не мокнуть же нам здесь вечно! Наверняка уже полдень скоро. Ну, чего я жду? Так и жабры вырастут. Нет давно тут никаких татар. Голомозые, небось, уж и забыли о нас. Что им несколько казаков, когда они на ловы вышли?..»

Но как не убеждал себя Лис, а выныривать не торопился. Кто спешит, тот в рабском ярме старость встретит. Если доживет, само собой. И вдруг Семен увидел перед собой широко осклабившееся одутловатое, зеленое лицо, – эдакую тошнотворную помесь утопленника и лягушки! Казак от чрезмерного изумления даже выпустил изо рта камышинку…

Глотнув воды, Лис заполошно взмахнул руками и буквально выпрыгнул на поверхность реки. К счастью, вокруг и в самом деле не было ни души, а только клокочущий хохот водяного стихал в глубине вод, поднимаясь наверх большими пузырями.

Оглянувшись по сторонам, Лис по-настоящему оценил выдержку, свою и товарищей. Нырнули-то они еще в потемках, а сейчас – до полудня, конечно, далековато, но и утром это время суток если и можно назвать, то очень поздним.

А в следующее мгновение, неподалеку показался из-под воды белобрысый чуб, густо облепленный тиной и ряской…

– Вылезайте, вылезайте, – засмеялся Лис, который к тому времени уже успел хорошенько осмотреться, а теперь с удовольствием дышал полной грудью и, с превосходством бывалого вояки, поглядывал, как настороженно озирается товарищ. – Не видать голомозых. Так что можем больше не пугать жаб, а то водяной уже сердиться начал. Наверно, ордынцы впопыхах за лошадьми погнались, а место, где мы спрыгнули, не приметили.

– Ну и, слава Богу, – искренне перекрестился Байбуз.

– Давай, Остап, подзывай Пайду. Пусть коней пригонит. Да и нам пора выбираться на сухое место. Пока у меня не возникло желание икру метать, – продолжал шутить Семен. – А Гарбуз что-то не торопится. Небось, нашел себе какую-то русалку попригожее…

– Интересно бы взглянуть на тех головастиков, что вылупятся из его икры, – хохотнул Остап, оглядываясь вокруг и пытаясь обнаружить вершок срезанной камышинки.

Вообще-то шутить Байбузу не хотелось. Самый молодой из троицы запорожцев, он все еще переживал случившееся у брода. Но виду не подавал, не пристало такое казаку, – а потому вытер лицо и тихонько свистнул. Один раз длинно, а следом, три раза особым способом щелкнул языком.

Ему ответило хриплое мяуканье, а вскоре послышался громкий плеск, и над камышами показались головы казацких лошадей. Недовольно пофыркивающих и озирающихся. А с берега на них незлобно порыкивал Пайда. При этом зверь недовольно глядел на мокрую воду, искренне недоумевая: как это людям может нравиться там сидеть? Да еще так долго.

– Молодец! – похвалил гепарда Остап. – Заслужил лакомый кусочек. Слов нет – заслужил. Но с наградой придется подождать, дружок. Совершенно ничего при себе не осталось… Да ты не волнуйся: за мной не пропадет.

Пайда что-то проурчал в ответ и большим прыжком метнулся подальше от вздымающих брызги, сунувшихся в реку лошадей.

– Нет, ну ты погляди на него! – возмущенно заорал еще не понявший, что случилось, Лис. – Мы тут мокнем, как кости на холодец, а он даже с седла не слезал!

– Погоди, Семен… – Остап стоял ближе к берегу и лучше видел. – Что-то случилось…

Что именно случилось, объяснять нужды не было. Такова доля казацкая. Не от стрелы или пули, так от ятагана.

Запорожцы поспешили на берег. Бросились к товарищу, но тот уже не дышал.

– Прими, Господи, душу раба своего, – перекрестился Лис. – Справный был казак. Заслужил на покой… – потом закрыл глаза покойному и прибавил. – Ну, а если и не пустят тебя в Рай, Максим, тоже ничего. Ты где-то там, на перекрестке, дождись нас. Вместе мы чертям такую взбучку зададим, что они сами из Ада сбегут. Помоги, Остап. Чего замер? Похоронить товарища надо…

Глава третья

– Куница, я понимаю, что все твои помыслы устремлены только в одном направлении! Но зачем так откровенно? Возьми себя в руки. Мы же на Запорожье собирались, а не обратно в Михайловку!

Возмущенный голос раздался на противоположном от села берегу неторопливой Волчанки, почти как раз в тот момент, когда в этом месте прямо из воздуха возникла странная компания.

Молодой казак, судя по приметной для этого сословия одежде и вооружению. Белобрысый здоровяк, одетый как купец средней руки. Не бедствующий, но и не загребающий деньги лопатой. Высокий и худой мужчина, но не изможденный, а словно свитый из одних сухожилий, осанкой и острым взглядом напоминающий стальной клинок или хищную птицу. Он был одет в обычные штаны и рубаху с безрукавкой, но если вглядеться внимательнее, то казалось, что одежда его соткана не из простого полотна, а как бы из уплотнившегося тумана. Поскольку то ли она сама, то ли воздух над ней дрожал, словно марево над раскаленной степью. Четвертой в этой компании была стройная, миловидная девушка, с травяным венком на заплетенных в толстую косу светло-русых волосах.

Конец ознакомительного фрагмента.