По дороге в никуда
Солнце нещадно светило в лицо. Пот застилал глаза и, скатываясь по лицу, проскальзывая по ложбинке между грудями, смешиваясь с лоскутками содранной кое-где на теле кожи, создавал липкое месиво, вызывающее тошнотворный запах.
Сабина всегда остро реагировала на запахи, особенно на запах человеческого тела. Но в этой обреченной толпе изможденных детей, женщин и стариков она, утратив чувствительность к запахам, с трудом плелась по пыльной дороге.
В ее голове, отдаваясь болью в затылке, пульсировала сводящая с ума мысль, граничащая с просьбой и вопрошанием. С той просьбой, которая была обращена к Всевышнему. С тем вопрошанием, которое она относила к самой себе.
«О Боже! Смерть мне не страшна. Я не боюсь ее. Но сохрани моих дорогих девочек!
Неужели этот кошмар никогда не кончится!
В чем виноваты мои дочери? И почему такое стало возможным?
Неужели только смерть избавляет от страданий?»
Последний вопрос повис в воздухе, так как, споткнувшись, Сабина чуть не упала. Идущие рядом с ней дочери, Рената и Ева, успели ее удержать и, подхватив под руки, помогли устоять на ногах.
– Мамочка, держись, – выдохнула Рената, обеспокоенно поправляя длинную юбку уставшей, сгорбленной женщине, выглядевшей значительно старше своих 56 лет. Она заметила болтавшуюся застежку на старых туфлях матери и, наклонившись, не без труда застегнула ее.
У Сабины так сильно закружилась голова, что она поспешно оперлась на руку старшей дочери, Ренаты. Нестерпимо хотелось пить, но она лишь облизала растрескавшиеся губы, не в силах произнести ни слова.
Внезапно до ее слуха донеслась немецкая речь, не сразу вернувшая Сабину к кошмарной действительности.
До чего же она любила этот язык! С каким наслаждением вслушивалась в мелодичные песни, звучавшие порой на улочках Цюриха, Вены, Мюнхена, Берлина.
Впитав в себя немецкие звуки в период своей молодости, она легко и свободно говорила на языке Гёте и Гейне, с удовольствием общаясь со ставшими для нее близкими людьми – Карлом Густавом Юнгом и Зигмундом Фрейдом.
Но здесь, в Ростове-на-Дону, Сабине пришлось столкнуться с немецкой речью, которая была не только грубой, но и таила в себе явную угрозу.
Вот и сейчас окрики нацистских молодчиков, своими гортанными, напоминающими лай собак голосами подгонявших растерянных и отчаявшихся ростовчан, вызвали у нее страх и недоумение.
До сих пор Сабина пребывала будто во сне. Она не могла поверить в происходящее, не укладывающееся в ее представления о цивилизованной жизни.
Ей, еврейке, всегда казалось, что немецкая нация – это воплощение порядка, интеллектуального развития, духовного роста. Да и как может быть иначе! Разве можно сравнивать еврейскую атмосферу запретов, в которой прошло ее детство, с немецкой свободой духа?
Не случайно, будучи молодой девушкой и восторгаясь немецким образом жизни, она мечтала родить белокурого сына, которого хотела назвать Зигфридом.
И вот теперь, несколько десятилетий спустя молодые, здоровые белобрысые гансы и зигфриды гонят ее, сгорбленную, маленькую женщину, куда-то в неизвестность. Они гонят также ее детей – двух дорогих ее дочерей, – а также беспомощных стариков и женщин, которых они обязали носить повязки с желтой звездой.
Как потом окажется, их всех гнали на окраину города, к Змеевской балке, где молодые представители арийской нации не пощадят никого: ни стариков, ни младенцев, ни мужчин, ни женщин.
Разве Сабина могла предвидеть, что Вторая мировая война принесет ей, еврейке, родившейся в Ростове-на-Дону, получившей медицинское образование в Цюрихе, работавшей в разные годы в Берлине, Лозанне, Женеве и Москве, впитавшей в себя дух еврейской, русской и арийской культур, столько страданий?
Большевистский режим, с которым ей пришлось столкнуться после возвращения из Европы в Россию в 1923 году, принес ее семье одни трагедии.
Ее брат, профессор Исаак Шпильрейн, получивший философское образование в Германии, работавший в Наркомате иностранных дел и в Центральном институте труда, способствовавший развитию психотехники в России и проведший в 1931 году в Москве Международную конференцию по психотехнике, четыре года спустя был арестован по обвинению в причастности к троцкистской оппозиции и впоследствии расстрелян.
Ее отец, Николай Аркадьевич (Нафтул Мовшович) Шпильрейн, был арестован в 1935 году, через какое-то время отпущен на свободу, но лишен каких-либо средств к существованию.
Ее муж, Павел Наумович (Файвел Нотович) Шефтель, скончался от инфаркта в 1937 году.
Два других ее брата – член-корреспондент Ян Шпильрейн и доцент Эмиль Шпильрейн – были арестованы в 1937 году и погибли в ГУЛАГе.
Ее отец, переживший ужас ареста, но не выдержавший страданий, вызванных печальной судьбой сыновей, умер в 1938 году.
Сама Сабина, чудом выжившая в кошмаре сталинских репрессий, постоянно пребывала в тревоге не только за себя, но и за своих дочерей. Она боялась, что в любой момент ее может постигнуть участь братьев, и тогда судьба осиротевших девочек окажется не менее трагичной, чем участь тех, с кем ей приходилось сталкиваться в последние годы в процессе работы в детском саду, профилактической школьной амбулатории и поликлинике Дома ученых.
Вторжение немцев в Россию в начале Второй мировой войны не воспринималось Сабиной как нечто трагическое. Скорее, напротив, она связывала с немецкой культурой большие ожидания. Не случайно, имея возможность эвакуироваться из Ростова-на-Дону, Сабина не только осталась со своей младшей дочерью Евой в этом городе, но и дождалась приезда старшей дочери Ренаты, которая училась музыке в Москве.
Пережив столько горя, выпавшего на долю семьи Шпильрейнов, пострадавших от сталинского режима, и находясь в постоянном страхе ожидания предстоящего ареста, она рассматривала приход немцев как своего рода избавление от неминуемой гибели, поскольку ее прошлое, связанное с Европой и психоанализом, оставляло ей крайне мало шансов на выживание.
Именно поэтому Сабина не боялась прихода немцев. В отличие от тех, кто срочно эвакуировался из Ростова-на-Дону, она спокойно встретила их. Оккупация немцами ее родного города, имевшая место в конце ноября 1941 года, оказалась непродолжительной – всего 9 дней. За это время Сабина не успела лично столкнуться с представителями арийской расы. Но ей пришлось стать свидетельницей того, как немцы пытались навести в городе свой порядок, уничтожая мирных жителей.
Потом немцы были выбиты из Ростова-на-Дону частями Красной армии, которые удерживали город вплоть до июля 1942 года. Сабина не знала, как относиться ко всему происходящему, поскольку не могла поверить до конца в тот кошмар, в котором она оказалась вместе с двумя дочерями. Налеты немецкой авиации, бомбежки города, гибель ни в чем не повинных людей – все это не укладывалось в ее сознании и никак не вписывалось в прежние представления о немецкой культуре, которые у нее сложились не понаслышке, так как ей довелось на протяжении почти двух десятилетий учиться и работать в различных странах Европы, включая Германию.
И вот теперь, после второй оккупации немцами Ростова-на-Дону в августе 1942 года, Сабина вместе со своими дочерьми оказалась в колонне евреев, которых криками и прикладами гнали по дороге к неминуемой гибели.
Сабина так устала и от своих мыслей, и от всего пережитого за последнее время, что, казалось, неизбежная смерть не вызывала в ней никакого беспокойства. И она действительно не боялась смерти, так как еще тридцать лет тому назад высказала мысль, не вызвавшую одобрения у многих психоаналитиков того времени, включая Зигмунда Фрейда, но оказавшуюся пророческой.
Да, именно в конце ноября 1911 года Сабина выступила с докладом на заседании Венского психоаналитического общества. Именно тогда она заявила, что процессы созидания и разрушения тесно связаны друг с другом, любовь и уничтожение нанизаны на нить одного желания, рождение и смерть неразделимы.
События тридцатилетней давности вновь всплыли в памяти Сабины. Воспоминания о минувших днях, когда ее переполняла гордость от приобщения к святая святых, психоаналитической Мекке, завладели воображением уставшей женщины. Ее душа, как бы отделившись от изможденного тела, воспарила к небесам и перенеслась в далекую Вену.