«СВЕТ и ТЕНИ» Спасителя Отечества М. И. Кутузова. Часть 2. Часть II. Судьба после Аустерлица: нелюбимый, но, порой, очень нужный (Я. Н. Нерсесов)

Глава 1. Турецкая война: задунайские маневры Кутузова

После почти двухлетней «опалы» в виде генерал-губернаторства в Киеве (1806—1808), последовавшей за аустрелицким «конфузом» («застрельщиком» которого, отчасти, был амбициозный и «непрозрачный» российский государь Александр Павлович Романов-Гольштейн-Готторп), многолетний бесценный боевой опыт Михаила Илларионовича Кутузова пригодился его злопамятному императору Александру I снова.

Все очень просто!

Русско-турецкие («екатерининские») войны 1768—1774 гг. и 1787—1791 гг. не разрешили острых противоречий между Оттоманской Портой и Российской империей и в 1808 г. его направляют на очередную войну с турками, оказавшуюся тягуче-затяжной – 1806—1812 гг. После понесенных Россией тяжелых поражений под Аустерлицем и Фридляндом Турция рассчитывала отвоевать у нее все Северное Причерноморье. Тем более, что Бонапарт пообещал султану Селиму III всевозможную помощь: французских инструкторов, советников и даже 25-тысячный корпус своего старого сподвижника Мармона.

И вот генерал от инфантерии Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов снова «на фронте»: именно его большой опыт боевых действий с турками должен был помочь переломить ход затянувшейся войны. Здесь он в качестве командующего корпусом оказывается под началом у сменившего в армии внезапно скончавшегося победителя «маркиза» де Пугача генерала от кавалерии Ивана Ивановича Михельсона – хорошо знакомого ему 77-летнего главнокомандующего генерала-фельдмаршала A. А. Прозоровского – еще одного «орла славной екатерининской эпохи» и конкурента в полководческой славе с самим «русским Марсом» (А. В. Суворовым).

Кутузов и Прозоровский по-разному смотрели на ведение войны с Турцией. Первый считал необходимым энергичное наступление, не распыляя сил на осаду крепостей. Второй, наоборот, полагал, что победы можно достичь, только взяв все вражеские крепости. Но после преждевременного, неудачного штурма по приказу главнокомандующего крепости Браилов – «солдатушек-бравых ребятушек», как это водилось у русских военных («русские бабы еще нарожают!»), положили без меры и без толку – они ссорятся. Им не удалось согласовать время и направление главного удара со временем и характером «ложной атаки»: Кутузов предлагал сделать это не ночью, а на рассвете и поменять «атаки» местами – сразу же начать главную атаку, а ложную – вслед за ней, чтобы отвлечь основные силы турок от направления главного удара, но Прозоровский воспротивился и штурм провалился. Тогда под благовидным предлогом произошедшего фиаско Прозоровский удаляет «старого собрата по оружию» или «совместника» из армии. По крайней мере, так посчитал сам Кутузов.

Его снова ждет «почетная ссылка»: назначение в Вильно генерал-губернатором (1809—1810).

…Между тем, готовясь к очередной, уже третьей по счету, войне с Наполеоном император Александр I постепенно забирал из противостоявшей туркам Молдавской армии дивизию за дивизией, перебрасывая их на «пожароопасное» западное направление. Ослабленной русской армии предстояло решить задачу: поскорее добиться выгодного мира, дабы во всеоружии встретить непобедимое «корсиканское чудовище» на необъятных просторах своего Отечества. «Гроза 1812 года» уже маячила на горизонте…

Но война с Турцией затягивается: сменивший умершего Прозоровского Багратион по ряду разных причин (пытливый читатель с ними знаком) не справляется с поставленной задачей победоносно «закруглить войну» в кратчайшие сроки. Ввиду угрозы со стороны наполеоновской Франции именно Кутузов – досконально знавший как турок, так и театр военных действий – 7.3. 1811 г. становится очередным главнокомандующим. Он сменил тяжело заболевшего 33-летнего генерала от инфантерии Н. М. Каменского 2-го – младшего сына знаменитого «екатерининского орла» Михаила Федотовича Каменского [порой, весьма (то ли, даже излишне?) отрицательно «живописуемого» в отечественной исторической литературе], обещавшего, но так и не успевшего стать крупным полководцем. А ведь он блестяще начинал под крылом А. В. Суворова – главного антагониста своего отца – в легендарных Итальянском и Швейцарском походах 1799 г. Тогда за отличие при штурме Чертова Моста довольный им, крайне (!) скупой (!!) на похвалу (!!!), Александр Васильевич дал генерал-майору Николаю Михайловичу прозвище «Чертов генерал»! И хотя потом ходили упорные слухи об его отравлении, но, судя по симптомам, у него могла быть «возвратная лихорадка», от которой страдала почти вся Молдавская армия, сведшая и его в могилу. Успевший повидаться с ним Михаил Илларионович писал своей супруге: «Вчерась первый раз был у Каменского… Обрадовался очень, и оба мы заплакали… Пока у него был – беспрестанно: „дядюшка“ и руки целует… Только припадки его все худы… Доктора называют эпилептические обмороки и это очень опасно…»

…Кстати сказать, царь очень рассчитывал на Каменского-младшего – человека «новой формации», близкого ему по духу – в грядущей войне с Наполеоном, полагая, что именно Николай Михайлович сможет сказать новое слово в военном искусстве. Но судьба распорядилась иначе, и возможно, даже к… лучшему! Горячий приверженец суворовской, сугубо наступательной манеры ведения войны, Каменский 2-й наверняка сразу же после начала войны ввязался бы в решительное сражением с Бонапартом, а тому, как известно, по словам генерала И. Ф. Паскевича – крепкого профессионала без заметно слабых мест (есть такой критерий оценки профессионализма) – очень трудно было противостоять в открытом поле. Последствия для русской армии были бы очень плачевны и благополучный исход войны оказался бы под большим вопросом…

Не претендуя на «аптекарскую точность» в изложении хода военных событий и особо масштабные «батальные полотна» в «кутузовский» период той русско-турецкой войны, «остановимся» лишь на ее основных вехах с его участием.

Начнем с того, что по спискам вверенная Кутузову армия насчитывала 44 632 человека, но на самом деле с личным составом все обстояло весьма плачевно. Отправляя в это «захолустье» Кутузова, так любившего вспоминать о победах Екатерининского века на южных рубежах российской империи, Александр I, давал ему повоевать в местах своей боевой юности. Особенность дунайского театра войны состояла в том, что с наступлением октября-ноября театр военных действий превращался в голую степь. Турки прятались в крепостях, где было заготовлено продовольствие, а русские войска оставались в степи, где не было жилья, продовольствия, обогрева, корма для лошадей и обозного скота, на котором по бездорожью через переправы на Дунае везли к армии продовольствие. Падеж тягловой скотины грозил армии голодной смертью. С осени начинала разливаться река, сметая переправы, в результате чего русские на противоположном берегу могли остаться отрезанными и во власти неприятеля. Ни один из предыдущих главнокомандующих не знал так хорошо местные условия и своего противника, как Кутузов.

Так вот, в этих непростых природных и политических условиях именно «дряхлеющему и тяжеловесному старику» Михаилу Илларионовичу (с годами Кутузов очень сильно потучнел!) удалось навязать, сменившему престарелого 80-летнего верховного визиря Юсуфа-пашу, более энергичному Ахмет-паше (бею) – своему старому знакомцу по жаркому делу под Бабадагом в далеком 1791 г. – и его 70-тысячному воинству новые приемы борьбы, отличные от тех, что применялись в первые годы затянувшегося противоборства. Кутузов, много и успешно воевавший с турками еще в прошлом веке, тщательно изучивший султанскую армию еще в бытность свою послом России в Стамбуле, разумно посчитал, что победить Оттоманскую Порту путем овладения ее территорией или крепостями, как того добивался Прозоровский, нельзя. «Крепости берут не солдаты, а… терпение и время! Ни того, ни другого у нас сейчас нет! Будем действовать иначе! Следует разгромить главную вражескую армию» – сказал он на военном совете. Более того, весь старый опыт боев с турками убеждал его, что опасны только первые особенно стремительные атаки их многочисленной конницы. К тому же, если отразить эти первые атаки турок, то они потеряют решительность.

Проверенных, боевых генералов «суворовской закалки» – Багратиона и Каменского-младшего – уже нет в армии и на первые роли он выдвигает знакомых ему по войне с Наполеоном в 1805 г. опытных генерал-лейтенантов А. Ф. Ланжерона и П. К. Эссена 3-го, а также отменно зарекомендовавшего себя в Прусской кампании 1806—1807 гг. генерал-майора артиллерии Д. М. Резвого.

И вот, имея всего лишь 15 тыс. солдат с 114 орудиями против 60 тыс. турок при 78 пушках, он разбивает Ахмет-пашу под Рущуком.

В ходе яростных атак на русские пехотные каре отборная турецкая конница спагов понесла такие потери, что Ахмет-паше пришлось 10 верст беспрерывно отступать. Несмотря на огромное неравенство в силах (в кавалерии у турок было подавляющее превосходство), умелая расстановка войск (шесть пехотных каре в первой линии, три – во второй и позади – кавалерия), твердость пехотных каре, высокое огневое искусство артиллеристов (артиллерист по образованию, Михаил Илларионович знал толк в применении этого самого грозного оружия той поры!) и меткость егерей, чьи ружья стреляли всего лишь на 200 м, принесли Кутузову полную победу.

Личная смелость старого полководца поражала всех. Более получаса он спокойно стоял под беспрерывным обстрелом вражеских батарей. Ядра падали вокруг него словно спелые яблоки с деревьев, а он лишь посмеивался: «Это любезные „посылочки“ моего старого друга Ахмет-паши! Я не могу уйти, пока он не пришлет мне их все до одной!»

Сражение под Рущуком оказалось первым крупным полевым сражением за пять лет войны!

Принято считать, что потери турок составили не менее 4 тыс. человек. Тогда как урон победителей не превысил 500 человек.

За Рущук царь наградил Михаила Илларионовича своим миниатюрным портретом, который полагалось носить посреди всех орденов. На этой громкой победе Кутузов не успокоился. Отдавая себе отчет, что успешно преследовать и воевать с турками вдоль Дуная на более чем тысячекилометровом фронте бесперспективно, он предпочел столь любимое им сложное маневрирование-заманивание. «Пусть их переправляются, только бы перешло их поболее на наш берег» – повторил он выражение А. В. Суворова, сказанное им в 1787 г. на Кинбурнской косе.

…Кстати сказать, коллеги Михаила Илларионовича по его кровавому ремеслу (так называемые «мясники», т.е. военачальники предпочитавшие добиваться побед, заваливая врага трупами своих солдат) зачастую обвиняли Кутузова в нерешительности и даже трусости. На самом деле предельно осторожный (недаром же Последний Демон Войны – так его порой величают историки-«наполеоноведы» – весьма уважительно окрестил его «старой лисицей севера»! ) никогда не был увлекающимся полководцем. Он стремился математически точно взвесить все «плюсы» и «минусы» ситуации и своими последующими действиями старался дезориентировать врага, чтобы потом «взять его тепленьким» с минимальными потерями. Для Кутузова главным на войне был… «результат матча на табло стадиона», а не то – насколько эффектно (сколькими оглушительными победами!) он этого достиг…

Заманив через Дунай 36-40-тысячную армию Ахмет-паши хитроумным перемещением в ловушку под Слободзеей – в окружении там погиб цвет отборного турецкого воинства – Кутузов вынудил турецкого султана Махмуда II запросить мира и был пожалован царем графским достоинством (29.10. 1811 г.).

…Между прочим, рассказывали, что якобы на самом деле Михаил Илларионович Кутузов был в приятельских отношениях с турецким главнокомандующим Ахмет-пашой еще со времен своего посольства в Константинополе. Понимая, что мир нужен России в условиях надвигавшейся войны с ненасытным Бонапартом как воздух, ради этой цели он вроде бы пошел на «хитроумный маневр». Для турецкого воинства якобы был специально оставлен «золотой мост» (или «окно») чтобы Ахмет-паша мог выскользнуть из окружения ибо иначе, т.е. будучи окруженным он не имел (по турецким понятиям) права вести мирные переговоры. Впрочем, это всего лишь гипотеза, оставляющая за пытливым читателем право на свои собственные выводы…

Искусно играя на противоречиях между Турцией и Францией, готовившейся напасть на Россию и заинтересованной в затягивании этой войны, Кутузов добился невозможного. По сути, именно он выиграл войну, которую до него никто не мог закончить, причем, за 27 дней до начала Отечественной войны 1812 г.

…Кстати, рассказывали, что российский император недовольный тем, что переговоры о мире проходят у Кутузова очень медленно, как он считал из-за его лени, решил заменить того своим ставленником – адмиралом П. В. Чичаговым. Новый главнокомандующий отправился в Молдавскую армию, имея при себе два рескрипта, по которым М. И. Кутузов должен был в любом случае оставить свой пост и явиться в Петербург. Согласно тексту первого рескрипта от 5 апреля Кутузову надлежало сдать армию Чичагову и приступить к деятельности в Госсовете. В тексте второго рескрипта от 9 апреля император поздравлял его с заключением мира и приглашал в столицу для «награждения за все знаменитые заслуги». Якобы супруга Михаила Илларионович наишустрейшая Екатерина Ильинична сумела через кое-кого из ближайшего окружения Александра I узнать о «двуличии» императора и успела предупредить мужа о том, что его может ожидать в том или ином случае. Тем временем, М. И. Кутузов успел-таки подписать мир с Блистательной Портой… за день до приезда адмирала-сменщика. Когда Чичагов вручил Кутузову второй (загодя помеченный или, как любил говорить Бонапарт – «на известный случай»! ) рескрипт, то Михаил Илларионович, взглянув на дату (государь не мог еще узнать о заключении мира!), все понял: император готов был предпочесть Кутузову кого угодно и вовсе не ждет его… с обещанными «награждениями за знаменитые заслуги». На самом деле государь уже отбыл к армии на западную границу российской империи…

Закончив войну с турками в мае 1812 г., т.е. незадолго до вторжения в Россию Наполеона и добившись подписания столь необходимого России Бухарестского мира, Кутузов не только сорвал замысел Бонапарта по созданию широкой антирусской коалиции, но и высвободил 50-тысячную армию накануне войны с Наполеоном. Емко и лаконично высказался по этому поводу известный советский историк Е. В. Тарле «Кутузов-дипломат нанес Наполеону в 1812 году тяжкий удар еще раньше, чем Кутузов-военачальник».

…Между прочим, по запискам современников, Наполеон, узнав о подписании Бухарестского мира с Россией только во время похода в Россию, находясь уже под Смоленском, смог успокоиться лишь после того как истощил весь запас известных ему грязных ругательств. А наиболее дальновидные из окружения французского императора наглядно задумались о последствиях для всех них ловкого трюка «старой северной лисы», сумевшей таки вывести из игры один из главных козырей в наполеоновский колоде карт накануне похода в «страну чудес и не пуганных медведей»…

Глава 2. Накануне судьбоносного решения

По некоторым данным, 5 августа, когда еще не был сдан Наполеону Смоленск, Александр I по настоятельному совету близких к нему генерала от артиллерии А. А. Аракчеева (Председателя Департамента военных дел Госсовета) и популярнейшего в войсках артиллерийского генерал-майора А. П. Ермолова, обращения председателя Государственного совета и Комитета министров, князя, генерал-фельдмаршала Н. И. Салтыкова – его бывшего воспитателя, под нажимом влиятельных представителей дворянства, от лица которых выступил суворовский племянник и князь Алексей Иванович Горчаков 1-й (или старший), письма царского друга детства графа П. А. Шувалова, чьим мнением государь особо дорожил – «…Если ваше величество не даст обеим армиям одного начальника, то <<…>> все может быть потеряно безнадежно. <<…>> нужно, чтобы ваше величество назначили его, не теряя ни минуты, иначе Россия погибла» – и в связи с очень тяжелой ситуации (до Москвы уже было «рукой подать!» – около 150 км) соглашается рассмотреть список кандидатов на пост главнокомандующего, предложенный ему Чрезвычайным Комитетом. Ему предстояло принять нелегкое решение, руководствуясь вечной формулой авторитарных правителей всех времен и народов – «Цари не ошибаются, по крайней мере, не могут сознаться в своих ошибках так, чтобы другие заметили их ошибку».

…Между прочим, примечательно, что государь не видел среди русских военачальников фигуры достойной противостояния Наполеону, тем более, в условиях, когда росло всеобщее недовольство затянувшимся отступлением русских армий вглубь страны, нежеланием вступить в решительное сражение с агрессором. В свое время император искал «героя» на стороне! Он обращался за помощью и к прославленному французскому генералу Моро (одному из главных соперников Бонапарта за славу первого полководца Европы той поры!), в то время проживавшему в изгнании в США, и к прекрасно зарекомендовавшему себя в войне на измор с наполеоновскими маршалами в Испании и Португалии сэру Артуру Уэллсли, более известному, как герцог Веллингтон. Но «дело не выгорело» и пришлось российскому императору «скрести по сусекам» среди своих (по его же собственным словам!) «невежественных» (Багратион), «лживых» (Кутузов) и прочих генералов с русскими и нерусскими фамилиями и разновеликими «заслугами» перед царем и Отечеством…

В состав Чрезвычайного Комитета по выборам главнокомандующего вошли весьма влиятельные персоны политического «бомонда» российской империи той поры: Председатель Государственного совета, князь, генерал-фельдмаршал Н. И. Салтыков, главнокомандующий в Санкт-Петербурге генерал от инфантерии С. К. Вязьмитинов, председатель департамента военных дел Государственного совета генерал от артиллерии граф А. А. Аракчеев, министр полиции, член Государственного совета генерал от инфантерии А. Д. Балашов, председатель департамента экономики Государственного совета, действительный тайный советник граф В. П. Кочубей и председатель департамента законов Государственного совета, действительный тайный советник князь П. В. Лопухин.

ЧК состоял из высших сановников империи, двое из которых являлись сугубо штатскими лицами, остальные четверо – не имели боевого опыта, а лишь «проходили» по категории военных администраторов, т.е. на военную авансцену выходила политика.

…Между прочим, кандидатуры здравствующих фельдмаршалов Н. И. Салтыкова (кстати, члена ЧК) и И. В. Гудовича по причине их преклонного возраста обсуждаться не стали…

Именно они (по одной из версий – долго и весьма не просто, а по другой – весьма оперативно и без конфликтно), ознакомившись как с официальными бумагами, так и с личными письмами из армии на имя государя в доме Н. И. Салтыкова обсуждали кандидатуры полных генералов (Багратиона, Тормасова, Дохтурова, Беннигсена и П.А фон дер Палена-старшего, причем, пара последних, в отличие от обрусевшего «чухонца» Барклая, были чистыми немцами).

Грузинский князь и любимец армии (не только у солдат, младшего и среднего офицерства, но поддерживаемый Беннигсеном, генерал-адъютантом П. А. Шуваловым и самой вдовствующей императрицей Марией Федоровной), генерал от инфантерии Петр Иванович Багратион при всех его несомненных больших плюсах (гений авангардно-арьергардных боев!), был излишне горяч, как-никак – самоучка без серьезного профессионального образования (или «невежда» по определению государя-императора), не обладал большим боевым опытом по руководству крупной массой войск (такой как Большая действующая армия – порядка 150 тыс. чел.). Кроме того, крайне мнительный Александр I его недолюбливал после того, как им из «далеко идущих интересов» «намеренно увлеклась» (по крайней мере, так полагают некоторые историки) амбициозная и энергичная, невероятно сексуально привлекательная, Като (Катиш) или, Великая княжна Екатерина Павловна (1788—1819)! Ходили же слухи, что с помощью «шпаги» Петра Ивановича и его – суворовского выученика – огромной популярности в войсках, эта «воструха» (так звал ее брат – хам и солдафон, цесаревич Константин Павлович) могла рассчитывать взойти на зашатавшийся под братом трон, как… Екатерина III!? Александр Павлович Гольштейн-Готторп («Романов») никогда не забывал, как жутко ушел из жизни его батюшка Павел Петрович – зверски забитый пьяными гвардейцами, армейской элитой. Наконец, государь никогда не видел в нем полководца-стратега и вряд ли утвердил бы его кандидатуру на такой ответственный пост и, тем более, в столь тяжелый момент. К тому же, он уже весьма сомнительно показал себя в глазах царя в начальный период войны.

…Кстати сказать, все свои «сомнения» критического толка в адрес Багратиона, а заодно и Барклая с Кутузовым российский самодержец высказал в письме от 5 (17) сентября 1812 г. главнокомандующему Дунайской армией адмиралу П. В. Чичагову, который в ту пору еще был у него в фаворе. Александр I, «воздав по заслугам» всем троим полководцам, в который уже раз подтвердил неисчерпаемую «лукавость» своего отнюдь «непрозрачного», а беспредельно многогранного и извилистого характера. Рекомендую всем пытливым читателям на досуге ознакомится с этим шедевром схоластически-кабинетной оценки действий русских армий в первый период «Грозы 1812 года», где «все – в дерьме, а он – в белой манишке». Так бывает: «на то и власть, чтобы…»…

Александр Петрович Тормасов обладал не только богатым боевым опытом (порой, правда, неудачным – например, в ходе Польской кампании 1794 г., где его бивал Костюшко) и большим административным опытом в генерал-губернаторстве Киева и Риги, но трижды увольнялся от службы «за дерзкие отзывы и неповиновение тем, кому подчинен был». Столь независимого военачальника рекомендовать никто не решился.

Приятель (или все же, «совместник»? ) Кутузова (правда, до поры до времени) – Леонтий Леонтьевич (Леон Леонтич) Беннигсен, безусловно, был фигурой видной и в целом весьма серьезным претендентом на пост главнокомандующего. Чтобы о нем не говорили, но по сути дела он был очень крепким профессионалом почти без слабых мест и с огромным боевым опытом, в том числе, против Бонапарта. Самовольно приняв на себя функции главнокомандующего в 1806 г. после «своевременной самоотставки» «последнего меча Екатерины», престарелого фельдмаршала М. Ф. Каменского-старшего, он очень удачно сыграл «вничью» с Ланном под Пултуском и оказался утвержден Александром I в этой высокой должности. Более того, именно он сыскал славу первого полководца, не проигравшего Наполеону Бонапарту в крупном сражении при Эйлау, либо даже «победителя» непобедимого. Но его роковой промах и фиаско при Фридлянде свело авторитет Леонтия Леонтьевича у царя до нуля.

Напоминать государю о 67-летнем Петре Алексеевиче (Петере-Людвиге) фон дер Палене – главном дворцовом «переворотчике» 11 марта 1801 г., закончившемся убийством его отца Павла I, не захотел никто: зная «непрозрачность» «их ангела», опытные царедворцы сочли это опасным для всех них «моветоном» (царь был обидчив, а в тайне еще и злопамятен). Да и для командования армиями «этого умения» было явно недостаточно. Тем более, что последний раз на войне он был чуть ли не 20 лет назад – во время 2-й русско-турецкой войны. И, наконец, менять «немца на немца (Барклая на Беннигсена, точно также как и на „ливонского визиря“ Палена-старшего) – только зря время терять».

Генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров, безусловно, был хорош (даже в катастрофах – Аустерлиц и Фридлянд!), но ведь он никогда более чем корпусом не командовал!? И, по словам крайне едкого на характеристики, но профессионала высшего класса генерала А. П. Ермолова «не в тех войнах водил войска к победам».

Оставалась одна-единственная известная всем фигура… Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова.

Все члены «ЧК» по здравому размышлению пришли к выводу, что, несмотря, на весьма сложные отношения между государем и «Ларивонычем» (так просто его звали в военной среде за непревзойденное умение лавировать в придворных кругах), иной кандидатуры не подобрать. Более того, «дабы не создавать неудобств в исполнении обязанностей главнокомандующего», генерала Барклая-де-Толли рекомендовано было «в любом случае от звания военного министра уволить».

…Кстати сказать, несмотря на то, что по старшинству в генералитете Кутузов стоял восьмым, но все те, кто был «старше» его – из—за возраста, болезней или отсутствия опыта руководства большими армиями в кризисные моменты войны – с ним никак не котировались. Кроме того, все его списочные «конкуренты» на пост главнокомандующего именно по старшинству отставали от него очень сильно: А. П. Тормасов занимал 14 место, Л. Л. Беннигсен – 17, П. И. Багратион – 23, Д. С. Дохтуров – 28, а «чухонец шотландского разлива» М. Б. Барклай де Толли – лишь 24-е. И наконец, уволенный со службы П. А. Пален и вовсе не значился в «Списке генералитету по старшинству». Не случайно царедворский по своей сути ЧК, тщательно просчитавший все нюансы «разблюдовки» выборов главнокомандующего, предложил царю на эту «расстрельную» (это – не шутка!) должность именно старого «ловчилу Ларивоныча» как «избрание, сверх воинских дарований», основываясь «и на самом старшинстве»…

Глава 3. Назначение на… Спасение Отечества!

Александр I согласился рассмотреть на пост главнокомандующего кандидатуру столь нелюбимого им Кутузова, но зато весьма популярного в Санкт-Петербурге – как-никак выпускника Артиллерийско-инженерной школы, бывшего начальника Первого императорского шляхетско-кадетского корпуса, петербуржского экс-губернатора, а ныне, возглавившего петербургское ополчение.

…Кстати сказать, императора Александра I понять можно и нужно! Он уже давно и глубоко размышлял над тем, почему и как был… убит его отец!? Мысли были одна мрачнее другой! Тогда были свои причины! Теперь все четче и четче вырисовывались другие, несомненно, более грозные и весомые. Русские армии уже оставили позади себя огромную территорию! Враг уже на пороге Москвы! Негодование ходом войны, охватившее сначала генералитет…, затем армию…, а потом и весь православный люд, из глухого грозило вот-вот перерасти в нечто непоправимое: «Когда б нас разбили – одно дело. А то даром отдаем Россию!» Так действительно можно было превратиться в императора… камчадалов! Российский император, вроде бы как-то заявил, что не подпишет мира с врагом, даже если ему придется отступить до… Камчатки! И вот теперь бравада грозила явью…

Александр I назначает Кутузова единым Главнокомандующим. «Публика желала этого назначения, я умываю руки» – философски констатировал император в разговоре с генерал-адъютантом Е. Ф. Комаровским. Не исключено, что когда на повестке дня «обозначился» вопрос «Быть или не быть России!?» (в том числе, «подвисла» и его собственная судьба!) государь, который умел очень здорово просчитывать варианты, когда дело касалось его самого, принял «соломново решение»: выбрал того, кто сулил ему в будущем минимальные проблемы. Старый «ловчила» никогда не лез на рожон, а из всех возможных вариантов всегда выбирал самый оптимальный (прагматичный), хотя и не эффектный (негероический).

Не секрет, что выбор именно Михаила Илларионовича Кутузова был предопределен такими вескими факторами, как общественное настроение, русское происхождение, один из старейших боевых генералов, чуть ли не последний еще вменяемый «екатерининский „бабушкин“ орел» и наконец, предварительное негласное утверждение Кутузова на этот пост самим… государем! Дело в том, что по некоторым данным «многогранный и извилистый» Александр I, конечно же, загодя просчитывая все варианты развития событий в грядущую «суровую годину войны с „корсиканским выскочкой“ на своей территории» («компьютер» у него в голове был уникальный!), даже весьма не благосклонно относясь к такому же «непрозрачному», как и он сам, «Ларивонычу», уже тогда мог поставить именно на него.

Недаром отечественный исследователь истории наполеоновских войн В. М. Безотосный полагает, что царь «…не только дал согласие на это назначение, вынужденный идти на поводу у общественного мнения, выраженного дворянством (как бытует в литературе), но и заранее (с середины июля) искусно подготавливал (не все исследователи с этим согласны, в частности, Л. Л. Ивченко – прим. Я.Н.) его кандидатуру для занятия такой важной должности, когда очень многих никак не будет устраивать такой ход войны, как постоянная ретирада вглубь страны, со всеми вытекающими из этого последствиями – отнюдь „неласковыми“ для народа и помещиков. Этот выбор был предопределен предшествующими шагами царя: 15 июля – рескрипт Кутузову об организации корпуса для обороны Петербурга, помимо этого, 16 и 17 июля – решения дворянских собраний об избрании Кутузова начальником Московского и Петербургского ополчений, 29 июля – указ императора о возведении его в княжеское достоинство с титулом светлости, 31 июля – рескрипт о подчинении ему всех военных сил в Петербурге, Кронштадте и в Финляндии, 2 августа – указ о его назначении членом Государственного совета. Вся эта череда назначений и почестей свидетельствует о том, что Александр I, как тонкий и умный политик, предвидел возможность высокого положения Кутузова в будущем, когда „Отечество в опасности!“, ибо другие кандидатуры на этот „расстрельный“ (ответственность колоссальная – прим. Я.Н.) пост, по самым разным причинам, устраивали его еще меньше».

Можно сказать, что скамейка запасных у Александра I была слишком маленькой, ее, по существу, практически не существовало. Недаром в письме своей крайне сметливой сестричке Катиш он писал: «…что при обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать из трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за кого были все».

…Между прочим, Александр I в своих письмах к сестре Екатерина Павловне и Барклаю внятно объяснил причины такого своего поступка – «это было общее желание» и «… мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению». И в тоже время, весьма примечательно, что уже после указа о назначение Кутузова российский император встретился в финском городе Або с бывшим французским маршалом Ж.-Б. Бернадоттом – ставшим в 1811 г. наследным принцем Швеции Карлом-Юханом – отменно знавшим нюансы полководческой манеры Бонапарта. Он в свое время рекомендовал российскому императору «не давать большого генерального сражения, но маневрировать, отступать, затягивать войну надолго; таков должен быть способ действий против французов». Русский царь предложил ему пост… главнокомандующего русской армией! Правда, с некоторыми нюансами: шведские войска должны были высадиться в Прибалтике и оттуда вместе с наличными там русскими войсками обрушиться в тыл «генералу Бонапарту». Но тот, проявил столь присущую ему дальновидность и вежливо отклонил царское предложение. Ему французу, отчасти, родственнику Бонапарта через свояченицу его брата Жозефа Бонапарта Дезире Клари, являвшуюся женой Бернадотта, было явно «не с руки» после «немца» Барклая-де-Толли сражаться во главе русской армии против Наполеона! В тоже время, не следует забывать, что обсуждая эту «услугу», прагматичный беарнец Бернадотт попросил передать во временное управление Швеции Финляндию, совсем недавно завоеванную у той Россией, на что уже Александр пойти не мог никак. Скажем сразу, что Бернадотт, как никто другой «умел сидеть на заборе и ждать своего часа». И он дождется его, но никак не в суровую для России годину. Правда, это уже другая история и я расскажу ее вам как-нибудь в другой раз…

Новый главнокомандующий, помимо того, что он был самым старым из всех дееспособных полных генералов российской империи, единственный имел титул светлейшего князя (повторимся: совсем недавно, но явно загодя, присвоенный ему государем). Столь высокий титул Михаила Илларионовича не только отличал его из всех генералов, но и усиливал непреложное старшинство. Этот, безусловно, весомый нюанс, а также концентрация почти неограниченной власти в одних руках внешне утихомирили генеральские страсти в армии по поводу главнокомандующего, хотя количество недовольных, у которых выбили главный козырь, все же, не уменьшилось. Теперь во главе армий стоял полководец с русской фамилией (правда, не чисто русский по происхождению), воевавший в свое время под началом «иконы №1» отечественного полководческого искусства, неистового старика Souwaroff, в частности, штурмовавший Измаил. Он был популярен среди младшего и среднего офицерства и, к тому же, пользовался поддержкой консервативных кругов дворянского общества.

В результате такого «маневра» очень «непрозрачного» императора высоко мнившему о себе генералитету оставалось лишь выражать недовольство в частных разговорах и они, действительно последовали, но, как говорится в таких случаях, «поезд уже ушел».

…Кстати, сказать, рескрипт о назначении Кутузова общим главнокомандующим действующих армий был подписан императором 8 августа…

Правда, при этом фактически Кутузов мог распоряжаться только войсками 1-й и 2-й Западных армий, а император через его голову отправлял распоряжения П. Х. Витгенштейну, А. П. Тормасову и П. В. Чичагову – командующим другими (фланговыми) армиями и корпусами. Умел «лукавый» государь оставить за собой главенство даже когда назначение выглядело ему навязанным. По рекомендации членов «ЧК» государь отстраняет Михаила Богдановича Барклая-де-Толли и от должности военного министра. Им (правда, только с 24 августа) станет князь Алексей Иванович Горчаков 1-й (или старший).

Кутузов полагал, что в рескрипте на имя Барклая государь сообщит тому не только о назначении Кутузова, но и об отставке с поста военного министра. Однако «непрозрачный» царь медлил, по-видимому, считая нужным иметь «противовес» не любимому им Кутузову. Более того, быть или не быть Барклаю во главе 1-й армии предстояло решить самому! Принято считать, что Барклай, получивший сообщение об этом «судьбоносном» решении-назначении из Санкт-Петербурга на марше, с присущей ему шотландской стойкостью вынес это испытание, но на самом деле не все было так благостно-«радужно»: обиженный Барклай прошелся по своим «совместникам» в письмах к сместившему его императору. А 1-я армия в составе мощных корпусов генералов Багговута, Остермана-Толстого, Дохтурова и 5-го гвардейского (резервного) корпуса Лаврова осталась по-прежнему под его началом.

…Кстати сказать, ходили слухи, что назначение Кутузова пролоббировали высокопоставленные российские масоны. Михаил Илларионович, как известно, был членом сразу нескольких влиятельных масонских лож. С другой стороны, не исключается, что кандидатура Кутузова была очень «по душе» такому весьма влиятельному человеку в ближайшем окружении российского императора, как адмирал, член Российской Академии и «по совместительству» главный идеолог русского патриотизма, А. С. Шишков, составлявший для императора все приказы, рескрипты и обращения к русским людям. Впрочем, тема масонства и патриотизма в вопросе назначения Кутузова на пост главнокомандующего в Отечественной войне 1812 г. весьма скользкая и, хотя о ней сегодня пишут весьма охотно, но пока что ставить точку над «i» в этом вопросе рановато. Тем более, что именно Михаилу Илларионовичу удалось «выйти сухим» из войны с турками в 1806—1812 гг., где существенно подпортили свою полководческую репутацию такие его предшественники на посту главнокомандующего в той затяжной войне, как генерал от кавалерии И. И. Михельсон, фельдмаршал А. А. Прозоровский и генералы в расцвете сил и таланта Багратион с Н. М. Каменским 2-м! Кутузов смог военно-дипломатическим «маневром» понудить Оттоманскую Порту к столь нужному для России миру в преддверии нашествия Наполеона. Не учитывать этот фактор нельзя. Противостоять Бонапарту должен был человек «премудрый и изворотливый» – в общем «старая лисица севера», «премудрый пескарь», если хотите…

Мы не будем оценивать и сравнивать сугубо военные дарования Барклая и Кутузова. Занятие это неблаговидное и бесполезное: «о вкусах не спорят»! Скажем лишь, что мало расположенный к Кутузову прусский штабной офицер из 1-го кавкорпуса русской армии Карл фон Клаузевиц (1780—1831), очевидно, очень лаконично и доходчиво подметил причину назначения именно Кутузова: «… Он знал русских и умел с ними обращаться…» Ему вторит офицер-квартирмейстер Н. Н. Муравьев: «… Солдаты его действительно любили, ибо он умел обходиться с ними». Позднее эту «аксиому» гениально сформулировал А.С.Пушкин русское происхождение Михаила Илларионовича сделало его более подходящим человеком на роль главнокомандующего в час народных испытаний, когда все иностранцы казались подозрительными. Выражая общие чувства, великий поэт, потом написал:

Когда народной веры глас

Воззвал к святой твоей седине:

«Иди, спасай!» Ты встал и спас.

20 августа Михаилу Илларионовичу было приказано приехать на государеву дачу на Каменном острове, где император и объявил ему о своем решении. Вероятно, из разговора с государем Кутузов понял «главное»: ставка сделана на затяжной характер войны и «сбережение армии».

Глава 4. «Le vieux renard du Nord – Старый лис Севера!» или «Едет Кутузов бить французов!»

«Le vieux renard du Nord – Старый лис Севера!» – многозначительно сказал Наполеон своему начальнику штаба Бертье, узнав под Гжатском о назначении Кутузова. «Постараюсь доказать великому полководцу, что он не ошибся», – скромно промолвил Кутузов, узнав о реплике Бонапарта. Наполеон знал, что говорил: в 1805 г. он уже сполна познал полководческую манеру русского командующего. Безусловно, проиграв тогда Кутузову в стратегическом маневрировании и упустив его армию, он, все же, сумел разбить превосходившие французов союзные русско-австрийские войска, номинально (!?) находившиеся под началом все той же «старой северной лисицы!»

…Кстати, перед отъездом в армию один из молодых родственников Кутузова Ф. П. Толстой наивно спросил: «Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить самого Наполеона?» – «Разбить? Нет! А обмануть надеюсь!…» В другой версии эта идея Кутузова излагается несколько иначе. В последний вечер перед отъездом в армию Кутузов сидел в доме своего троюродного брата Логина Ивановича Голенищева-Кутузов, но был очень весел, и когда пошли провожать его в переднюю, последние слова, сказанные им жене Логина Ивановича, Надежде Ивановне, смеючись <…> были: «Я бы ничего так не желал, как обмануть Наполеона». Если это так, то вполне возможно, что уже тогда Кутузов определился в своих намерениях: обойтись без генеральных сражений – решив исход войны при помощи столь любимого им искусного маневрирование. Тем более, что уже после оставления Москвы и грандиозного пожара в ней, он опять-таки пообещал не победить Наполеон в сражении, а «проломать» ему голову…

В день отъезда старый полководец приехал на молебен в Казанский собор Санкт-Петербурга. Весь молебен он прослушал, стоя на коленях, заливаясь слезами. И все бывшие в соборе – тоже рыдали… на коленях! Выходя, Кутузов обратился ко всем со словами: «Молитесь обо мне, меня посылают на великое дело».

…Между прочим, как тут не вспомнить «пророчества» знаменитого медика Массо, лечившего Кутузова после второго тяжелого ранения в голову в 1788 г.: «Должно полагать, что судьба назначает Кутузова к чему-нибудь великому, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам медицинской науки». Так или иначе, но Провидение вывело его на историческую авансцену в тот самый момент, когда «верхи не могли, а низы не хотели»…

Народ, сопровождавший карету, величал его «спасителем России»: «Отец наш! Останови лютого ворога, низложи змия!» Государь выделил Михаилу Илларионовичу «подъемные деньги» на сумму в 10 тыс. рублей, дорожную карету и коляску. «Спаситель России» покинул Санкт-Петербург, чтобы уже никогда в него не возвратиться. Направляясь в войска, он приказывает генералу Милорадовичу, ответственному за резервы, «относиться мне в Смоленск, куда я сейчас отправляюсь»…

Для Наполеона смена хоть и обрусевшего, но все же иностранца Барклая-де-Толли на Кутузова была сигналом, что русские решились наконец на генеральное сражение. Эта новость, которую он получил от пленного казака, доставила ему нескрываемое удовлетворение: «Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление!» – оживленно говорил он, радостно потирая руки, своей свите. «Кутузов даст генеральное сражение, чтобы успокоить дворянство, и через две недели император Александр окажется без столицы и без армии!» – говорил самодовольно французский император, так далеко зашедший вглубь России. «Мне нужна грандиозная победа, битва перед Москвой – добавлял он – взятие мною Москвы должно потрясти мир!»

Казалось, его ставка на победу в генеральном сражении вот-вот оправдается…

…Между прочим, Бонапарт в генеральном сражении рассчитывал разгромить русских какой угодно ценой, чтобы не гоняться за ними, если им взбредет в голову, оставить Москву без боя и уйти куда-нибудь – в сторону Владимира, Рязани или еще глубже в необъятные просторы российской империи. Только разгром главных сил русских позволял бы ему диктовать Александру свои условия мира. Москва без уничтожения русской армии ему была не нужна. Тем более, что обстановка в его армии становилась все более и более тревожной: министр-интендант Дарю все чаще и чаще докладывал, что даже во французских частях среди солдат идут разговоры, суть которых сводится к одному – «Зачем защищать границы Франции… под Москвой!?» А что такое непопулярная война, Наполеон, как политик, а не только как полководец, должен был понимать…

…А среди русских солдат уже радостно зашелестело:

Облегченно вздохнули младшие офицеры. Все ожидали, что врага остановят и не допустят к Москве, до которой было уже рукой подать.

…Между прочим, среди генералитета русской армии не было единства по поводу кутузовского назначения. Все очень просто! Как говаривал, нечаянно пригретый славой победителя самого Бонапарта сэр Артур Уэлсли, более известный широкой публике как герцог Веллингтон: «На вершине военного олимпа нет места для двоих!». А в российском командовании по меткому выражению спецкомиссара Великобритании в России полковника Р. Т. Вильсона «Борьба за начальство есть неискоренимая причина раздора». В русской армии было много полных генералов, которые в большой степени были соперниками Кутузова, а по лаконичному изречению известного ёры А. П. Ермолова – «совместниками». Как пишет биограф Кутузова Л. Л. Ивченко «каждый из них имел вескую причину и «значущий» шанс самому возглавить соединенные армии. Нельзя забывать, что за спиной у каждого военачальника были свои приверженцы при дворе, следовательно, назначение Кутузова происходило в обстановке гораздо более сложной и вместе с тем более определенной, нежели подчинение абстрактному велению «народного гласа.» Немало видных боевых генералов (Багратион, Дохтуров, Милорадович, Раевский и др.) весьма скептически оценивали это назначение, а некоторые и вовсе откровенно недолюбливали его. Так горячий и воинственный Багратион посчитал себя обойденным и высказался по поводу его назначения главнокомандующим крайне негативно. Петр Иванович еще в сент. 1811 писал военному министру, что тот (Кутузов) «имеет особенный талант драться неудачно». Вскоре после назначения последнего главнокомандующим самолюбивый сын гор и вовсе расставил все точки над «i» в своем письме московскому генерал-губернатору Федору Васильевичу Ростопчину: «…Хорош сей гусь, который назван и князем, и вождем! … Я, с одной стороны, обижен и огорчен. …С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда». Даже весьма благожелательно настроенный к Багратиону Ростопчин – человек неуравновешенный (недаром покойная императрица Екатерина II звала его «бешеным Федькой») – счел, что «Багратион… вышел из всех мер приличия». Очень похожее мнение высказывали о Кутузове и Дохтуров, которому интриги Кутузова «внушали отвращение», и Милорадович, считавший нового главнокомандующего «низким царедворцем». А весьма желчный Раевский, написал жене: «Переменив Барклая, который был не великий полководец, мы и тут потеряли». В свое время уже покойный в ту пору А. А. Прозоровский, находил в нем один недостаток «… паче в сопряжении с дворскими делами», не говоря уж о мнении о Кутузове Беннигсена или Ермолова, который постарался оказаться «над схваткой», но при этом держать все под контролем. В общем, желающих оттеснить Кутузова с поста главнокомандующего, если он вдруг проявит слабину («акела промахнется»), было немало. Или, повторимся, как писал своему патрону лорду Кэткарту в Лондон сэр Роберт Вильсон: «Борьба за начальство есть неискоренимая причина раздора». Но, как полагает В. М. Безотосный, «единой и хорошо организованной антикутузовской «партии» в армии не было, так как каждый из недовольных им лиц имел свои резоны и преследовал собственные цели. Кроме того, большинство относилось к возможным коллегам по оппозиции не менее негативно, чем к верховному вождю русских армий. В общем, какая—либо база для возникновения сплоченной коалиции полностью отсутствовала». С прибытием Кутузова к войскам расклад сил в армейских верхах изменился кардинально. По свидетельству Ж. де Местра, владевшего как сегодня выражаются «инсайдерской информацией», новый главнокомандующий перед отъездом из Петербурга изъявлял желание определить на место начальника штаба маркиза Паулуччи – фигуру всем известную, адекватную и более или менее подходящую для столь «многогранной» должности, и даже договорился с ним об этом. Но в последний момент Михаил Илларионович («включил» свое царедворское мышление?), все же, предпочел выполнить решение Чрезвычайного комитета об употреблении «цареубийцы» Л. Л. Беннигсена («по собственному усмотрению») и отдал эту ключевую должность «победителю непобедимого», до того лишь состоявшему при Особе Его Величества без определенных обязанностей. Рескрипт о назначении Беннигсена был подписан царем 8 августа. Кутузов же встретил его по дороге в армию в Торжке и уговорил занять это место. Беннигсен следующим образом описал свою реакцию и возникшие сомнения: «Честолюбие и особое самолюбие, которое не может и не должно никогда покидать военного человека, внушало мне нежелание служить под начальством другого генерала после того, как я был уже главнокомандующим армиею, действовавшею против Наполеона…» Кутузов же сослался на «желание Государя» и Леон Леонтич, не менее многоопытный в царедворских делах, чем «премудрый пескарь» «Ларивоныч», все правильно понял и дал согласие. Скорее всего, эта идея принадлежала самому императору, он особенно не жаловал обоих военачальников, не доверял каждому из них, но, учитывая их личные качества, предпочитал держать вместе для взаимоконтроля, в частности, убийцу его отца, чтобы был «под рукой», в случае острой необходимости. (Недаром же, рескрипт о назначении Беннигсена – повторимся – был подписан Александром I в тот же день, что и назначение Кутузова главнокомандующим, т.е. 8 августа!) Тем более, что сам Беннигсен был отнюдь не против «подменить» старика Кутузова если у того начнутся «нелады» со здоровьем. Как писал Клаузевиц, в армии сильно удивились этому назначению, поскольку прекрасно знали каковы эти два старых «ратоборца на поприще интриг». Для Барклая появление в армии Беннигсена, которого он совсем недавно удалил из нее, стало неприятной неожиданностью, тем более, что теперь он стал для него как бы непосредственным начальником и всегда благоволил к антагонисту Барклая – Багратиону, особенно во время их конфликта в ходе ретирады русских армий. Нахождение под одной крышей двух таких маститых генералов, как Кутузов и Беннигсен, ранее уже имевших дело с Бонапартом в качестве главнокомандующих (правда, с разным результатом: разгром под Аустерлицем у Кутузова и «ничья» при Эйлау с разгромом под Фридляндом у Беннигсена), претендовавших на лавры полководцев и придерживавшихся совершенно противоположных методов ведения войны, очень скоро, как показали дальнейшие события, превратили их из приятелей с 40 летним стажем в непримиримых конкурентов и противников и этим все сказано. Именно их взаимоотношения определили развертывание последующей борьбы в генеральской среде и, между прочим, их собственные судьбы тоже. В общем, просчитался старый «ловчила» в отношении Беннигсена, недооценив его притязаний. Более того, при Беннигсене оказался и, хорошо его знавший по службе (и «не только»! ), начальник штаба 1-й армии А. П. Ермолов, фигура среди артиллеристов сколь культовая, столь и с «черной душой» (по меткой характеристике искушенного психолога Александра I) и поступавшего «с обманцем» (по выражению давно приятельствовавшего с ним Великого князя Константина Павловича). А такая характеристика от венценосных особ о многом говорит, тем более, что император очень тонко «просчитывал/считывал» потаенные мысли и замыслы всех военных, начиная, с уровня генерал-майора и выше. Хорошо знавший Ермолова, Барклай писал царю: «Начальник Главного моего штаба А. П. Ермолов, человек с достоинствами, но лживый и интриган…». Кроме того, при Беннигсене состоял английский эмиссар в России сэр Роберт Вильсон. Оба эти «ока государева» считались «злыми гениями» Михаила Илларионовича, всячески контролировавшими любые его «телодвижения». Во всем этом сказалась столь характерная для российского императора «непрозрачность» характера: уклончивый «старый северный лис» оказался «под колпаком» у не доверявшего ему (да и вообще очень мало кому!) царя. Примечательно, что хотя Беннигсен и считался начальником штаба (или, все же, лишь и.о. начштаба?), но большой ловчила «Ларивоныч» с самого начала постарался ограничить его влияние через своих доверенных лиц. Первоначально он для этого использовал своего зятя – князя Н. Д. Кудашева, назначенного дежурным генералом, и свое доверенное лицо – полковника П. С. Кайсарова. Близость к светлейшему князю и влияние на него этих двух «гибких и шустрых» молодых полковников вызвали явное неудовольствие со стороны все еще не угомонившегося генералитета, где «царедворского ловчилу» не особенно-то и жаловали, считая, что в нем, все же, больше «дворского», чем армейского. Наш «премудрый пескарь» все быстро понял и произвел нужные ему и весьма успешные замены: Кудашев с Кайсаровым «как бы» отошли на второй план, а на первые роли вышли давно известные в армии генерал П. П. Коновницын и полковник К. Ф. Толь – безусловно, толковые вояки и видные армейские функционеры – оказавшиеся в новой «разблюдовке» более профессиональными и эффективными. Последний – Карлуша Толь – бывший ученик Михаила Илларионовича по Инженерно-артиллерийскому шляхетскому корпусу, генерал-квартирмейстер 1-й армии, по воле Кутузова стал выполнять ту же должность в Главном штабе обеих армий, хотя формально на ней числился генерал-квартирмейстер 2-й армии генерал-лейтенант (!) М. С. Вистицкий. Толь считался офицером очень образованным и способным, но с чрезмерным самомнением, на что ему, порой, публично указывал Багратион, грозя разжаловать в солдаты. Именно они сумели за короткий срок замкнуть на себе все реальные нити управления армейской жизнью и «обесточить» Беннигсена. Столь же, малоэффективным окажется и перевод российским императором в Главную армию к Кутузову и командующего 3-й Обсервационной армией А. П. Тормасова. После соединения с частями Дунайской армии адмирала П. В. Чичагова тот был переведен в главную квартиру. В личном разговоре с А. П. Тормасовым Александр I потом попытался было объяснить причины назначения П. В. Чичагова командующим и над войсками 3—й, и над Дунайской армиями: «Я думал, что он, как личный враг Наполеона, будет действовать с полной энергией; я ошибся». (Чичагов в силу ряду объективных и субъективных причин не справился с поставленной ему очень трудной задачей на Березине во время ретирады Бонапарта из Москвы.) Ответ обиженного Тормасова был по-военному лаконичен и доходчив: «Государь, и я никогда другом Наполеона не был». За короткий срок своего пребывания при Кутузове он фактически не успел себя проявить: «премудрый пескарь Ларивоныч» и его смог «нейтрализовать». Вскоре на первые роли среди российского генералитета выдвинулся, приведший пополнение перед Бородинским сражением, М. Милорадович – один из старейших полных генералов и к тому же, с заслуженной боевой репутацией (в том числе, легендарные Итальянский и Швейцарский походы «русского Марса», трагическая кампания 1805 г.), хотя и несколько однобокой. Несмотря то, что и он, подобно, своим «братьям по оружию» (или, «коллегам по ремеслу»? ) Раевскому и Дохтурову, изредка допускал едкие замечания по поводу «телодвижений» старого «ловчилы», но в основном был к нему лоялен и стал занимать важнейшую и ключевую должность в войсках, особо прославившись уже после Бородинского побоища, а затем и в ходе Заграничного похода русской армии в 1813—1814 гг. В целом, при оценке складывавшейся новой ситуации оказался прав, не любивший и хорошо знавший в этом отношении Кутузова Багратион: «Теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги» или, как образно выразился все тот же Клаузевиц в том смысле, что хитрый старик был полезнее для дела, чем честный Барклай. Вот такие вот были расклады в армейском руководстве накануне Бородинского сражения…

Уже в пути к армии из пакета встречного курьера Кутузов узнал о падении Смоленска. Рассказывали, что реакция его была философской: «„Ключ от Москвы“ взят…»

…Кстати сказать, не исключено, что сдача Смоленска во многом «развязала руки» Михаилу Илларионовичу! Если верить информации, то еще до отъезда из Северной столицы Кутузов, будучи в гостях у своих родственников, «заверил» всех, что «если застанет наши войска еще в Смоленске (курсив мой – Я.Н.), то не впустит Наполеона в пределы России», т.е. далее Смоленска!? Позднее Кутузов снова повторил эту, оставляющую ему пространство для маневра, «формулу», но в несколько иной тональности: «неприятель не иначе вступит в Москву как по его мертвому трупу», но при условии, что он «застанет наши войска еще в Смоленске (курсив мой – Я.Н.)». Вполне возможно, что Александр I знал об «этом условии», иначе он мог бы сместить Михаила Илларионовича после сдачи Москвы? Правда, надо ли ему это было!? В общем, знал прозорливо-изворотливый «Ларивоныч» где и когда «подстелить соломки»…

Глава 5. Могли, но не стали: Умолье, Дорогобуж, Усвет, Вязьма, Федоровское, Царево-Займище, Ивашково, Колоцкий монастырь…

Кровавые арьергардно-авангардные (для кого – как) бои от Гедеоново до Лубино (или очень обобщенно – «под Валутиной горой») не привели к переменам в ходе Второй Польской кампании (для Наполеона) или, «Грозы 1812 года» (для русских). Авангард Великой армии в лице Мюрата, Нея и Жюно не воспользовался всеми выгодами в оперативном раскладе (так называемая «неразбериха» в маршрутах 1-й и 2-й Западных армий во многом связанная с «неладами» в их руководстве) и обе армии русских планомерно отходили в сторону Москвы.

После того, как главнокомандующим стал М. И. Кутузов, до его прибытия в войска, формально командовать объединенными силами обеих армий продолжал Барклай. При таком раскладе обе армии уже действовали сообща и отступали по одной дороге. Первыми шли солдаты Багратиона, потом – Барклая, но арьергард был общим.

Несмотря на то, что в литературе бытует мнение о готовности Барклая вскоре наконец-то дать Бонапарту решительное сражение (якобы избежать его было уже невозможно!?), но, скорее всего, он сам, все же, не стремился к этому. Если это так, то «склонить его к генеральному сражению можно было лишь в самом крайнем случае» – так полагает В. М. Безотосный.

И вот почему!

Так 10 (22) августа Барклай с Багратионом присматривались к позиции у д. Умолье, но, потом, ее сочли слишком тесною. На самом деле, не все было так просто. Дело в том, что противник по оценкам Барклая в это время располагал силами в 150 тыс. и его численное превосходство вынуждало отложить идею о решительном сражении и продолжить дальнейшее отступление. Не потому ли, он в тот же день, 10 (22) августа, написал царю: «…имея постоянно дело с неприятелем, превосходным в силах, я постараюсь вместе с князем Багратионом уклониться от генерального сражения…». Он явно собрался постараться оттянуть решительное столкновение с противником до Гжатска или Вязьмы, куда приказал прибыть резервным войскам генерала М. А. Милорадовича. Недаром, уже 14 (26) августа он пишет, что скоро наступит «минута, когда военные действия могут принять благоприятный оборот», так как противник, сконцентрировав все наличные силы, «ослабляется с каждым делаемым им вперед шагом и с каждым боем», а русские армии, получив подкрепления Милорадовича в указанном районе, наконец, смогут «действовать наступательно». Намечалось проделать это под Вязьмой, но когда стало ясно, что и там – нет удобной позиции, отступление продолжилось.

Барклай, конечно, видел реальную угрозу обхода своих флангов энергично двигавшимися Богарнэ и Понятовским и это могло быть одной из причин вынуждавших его оставлять позиции, которые выбирались для возможного сражения с Великой армией.

Предложенная Багратионом позиция под Дорогобужем его не устроила. Она была растянута по фронту и перед ней оказывались незанятыми высоты, на которых противник мог поставить батареи. В тылу позиции были поля с рытвинами, что могло затруднить действия кавалерии. Кроме того, налицо был явный недостаток питьевой воды для столь большой массы людей. К тому же, основные силы Багратиона стояли в 8 верстах от поля сражения и требовалось время для их подтягивания, а этого наседавший на пятки арьергарда вражеский авангард не давал.

Барклай решил отступать далее.

Так русская армия прошла в целом не плохие позиции при деревне Усвете и селе Федоровском.

Барклай надеялся на еще более выгодные позиции…

И вот, 17 (29) августа была найдена позиция у села Царева—Займища. Поскольку там уже начали возводить укрепления, то отнюдь не исключено, что Барклай мог намереваться дать здесь большой бой, но вышло не так, как он хотел….

21 августа Михаил Илларионович Кутузов прибыл к армии, в район Царево-Займище. Здесь Барклай сдал ему армию и доложил, что все рвутся в бой, который он под давлением общества и генералитета уже готовился дать под Царевом-Займищем: «Решился я взять сего дня позицию у Царево-Займище на открытом месте, в коем хотя фланги ничем не прикрыты, но могут быть обеспечены легкими нашими войсками, а потом и редутами».

…Между прочим, Александр I, назначив нового главнокомандующего, не дал ему четких инструкций (что было очень похоже на него) и, видимо, ему предоставлялась в этом отношении большая самостоятельность. Хотя перед отъездом Михаила Илларионовича к войскам в личной беседе с ним российский император не мог не высказать своего отношение к происходящему, а тот не сделать глубоко идущих выводов. И, несмотря на давние неприязненные отношения с Барклаем, Кутузов, один из очень немногих, кто тогда пусть только мысленно (вслух прожженный царедворец-интриган Кутузов, конечно, не высказал ни порицания, ни одобрения!), но, скорее всего, оценил заслуги Барклая-де-Толли, сумевшего сохранить русскую армию перед лицом постоянно наседавшей численно превосходящей наполеоновской армии. Но сколько бы Кутузов ни соглашался, что стратегия, проводимая Барклаем, правильная, как бы он ни относился к самой идее генерального сражения, принято считать, что не давать его он уже не мог. И Барклай, и Кутузов прекрасно понимали, что битва нужна, прежде всего – Наполеону, поскольку каждый новый шаг на восток «Скифии» отдалял его войска от тылов в Польше и Германии и приближал к гибели в русских бескрайних полях и дремучих лесах. Но и дальше отступать уже было нельзя: «ключ» от Москвы – Смоленск – уже был сдан и позади была Москва! «Как бы то ни было, – писал Кутузов российскому самодержцу, – Москву защищать должно». Древняя столица России, центр духовной культуры народа, Москва была дорога всем русским, каждому воину. Генеральное сражение с врагом – излишнее стартегически – было неизбежно морально и политически: ведь на этом условии Кутузов и получил верховное командование. Он принял решение дать большое сражение не только для успокоения раздосадованной постоянным отступлением армии (от последнего солдата до генерала): тонким нюхом матерого вояки он уловил критическую точку настроений солдат – еще чуть-чуть и армия будет деморализована постоянными ретирадами (общее падение дисциплины было налицо – об этом откровенно писали многие, в том числе, известный ёра А. П. Ермолов и в рапорте от 19 августа царю… сам Кутузов: «… число мародеров весьма умножилось, так что вчера полковник и адъютант Его Императорского Высочества Шульгин собрал их до 2000 человек». ) — надо было обязательно «выпустить пар», дать «помахаться в открытом поле»! В тоже время нельзя было не учитывать настроений разгневанного неудачами общества и, конечно же, мнения давно нелюбившего его царя. Безусловно, сказалось и то, что неприятель после Смоленска стал неотступно преследовать русских и по мере приближения к Москве он наседал все сильнее и сильнее. Гений арьергадных боев – князь Багратион – и тот вынужден был признать: «Неприятель наш неотвязчив: он идет по следам нашим». Возникла опасность, что обе русские армии, настигнутые врагом «на бегу», вынуждены будут принять бой там, где «придется». Поскольку «распиаренный» историками донской атаман М. И. Платов с ответственной задачей по сдерживанию наседавшего авангарда Мюрата со своими донцами не справлялся, то еще Барклай под Вязьмой отстранил Платова с его казачками от тяжелой арьергардной работы, поручив ее более пригодному для решения этой задачи генералу регулярных войск П. П. Кононицыну. Емко и доходчиво прокоментировал эту замену А. П. Ермолов, приятельствовавший с «незадачливым» Матвеем Ивановичем, высказавшийся в том смысле, что одно дело начальствовать над налетчиками-донцами – другое, руководить регулярными частями в жестоких арьергардных схватках, где многочисленный и опытный враг давит, не переставая. Как видно из командно—штабной переписки, суть плана Кутузова заключалась в подтягивании резервов с целью дать большое сражение в районе Можайска, в то время как 3-я Обсервационная армия должна была начать наступление на правый фланг противника. Историки не исключают, что Кутузов собирался в грядущей битве измотать Наполеона, давно ведущего изнурительную войну в тысячах километров от Франции, в пустынной, враждебной огромной стране в условиях недостатка продовольствия и в непривычном климате. Вполне возможно, что в сложившейся ситуации ему пришла на ум известная аксиома короля-полководца Фридриха II Великого, мнением которого он (в отличие от «иконы номер раз» отечественной военной истории А. В. Суворова) отнюдь не пренебрегал: «Никогда не давайте сражения с единственной целью победить неприятеля, а давайте их лишь для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен». А весьма почитаемый Кутузовым французский фельдмаршал Мориц Саксонский (де Сакс) лишь уточнял «диспозицию» к будущему генеральному сражению: «… можно воевать, не оставляя ничего на волю случая. И это высшая точка совершенствования полководческого искусства». Не желая рисковать и опасаясь окончательно потерять свой престиж из-за еще одного (после Аустерлица) поражения в первом же для него на этой войне сражении с лучшим полководцем Европы той поры, «премудрый пескарь» Кутузов (чьим полководческим кредом было «лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым») изберет сугубо оборонительный вариант грядущей генеральной битвы и окажется прав в этом своем непопулярном решении, как тогда полагало немало его «коллег по смертельно опасному ремеслу». Барклай, как известно, видел в Царево-Займище последний рубеж и предполагал здесь победить или умереть, по крайней мере, так считают некоторые «барклаеведы». Кутузов, естественно, не придерживался точно во всем взглядов Барклая, впрочем, как и Багратиона. У него сложилась своя точка зрения и, надо признать, более гибкая, чем у Барклая, что в немалой степени диктовалось его личными качествами. Кутузов (как впрочем, и Ермолов, и Багратион) с самого начала явно не рассчитывал победить Бонапарта в генеральном сражении и после него собирался по-своему продолжить начатую Барклаем игру в отступление. Но, будучи человеком крайне скрытным и не менее лукавым, он, естественно, «держал язык за зубами» о своих стратегических планах («Даже подушка полководца не должна знать его мыслей!») и опять-таки оказался прав. В общем, «работа у него была такая» – оказываться по прошествии какого-то времени правым в принятии единственно верного решения в условиях цейтнота – нелегкая, между прочим, работа…

В Царево-Займище русские войска, где каждый шестой был новобранец, насчитывали 95 734 человека и 605 орудий. Разведка (в том числе, в лице поручика М. Ф. Орлова, побывавшего в наполеоновском лагере для выяснения ситуации с попавшим в плен тяжелораненым генерал-майором П. А. Тучковым) доносила, что у Наполеона в строю 156—165 тыс. человек. Хотя Кутузов полагал «донесение Орлова несколько увеличенным» и даже сообщил об этом царю (о чем, вскоре, очевидно, сильно пожалел!?), сам он считал, что перевес сил, все еще, остается на стороне противника. Правда, его любимец, выученик и правая рука в квартирмейстерско-штабной работе полковник К. Ф. Толь на тот момент оценивал силы Наполеона и вовсе в 185 тыс. И лишь П. И. Багратион склонялся к мнению, что у противника под рукой не более 130 – 140 тыс. и, скорее всего, именно он – прославленный мастер арьерградного боя – был ближе всех к истине. Так или иначе, но в основном это были отборные силы: от русской границы до Москвы смогли с тяжелыми авангардными боями дойти лишь самые крепкие, выносливые и опытные.

Учитывая такое численное превосходство и то, что выбранная Барклаем позиция у Царева-Займища в целом не устроила Кутузова (в тылу текла речка с болотистыми берегами, исключающая маневрирование и переброску резервов; в случае неудачи русские могли быть утоплены в болоте), он устроил беглый смотр некоторых армейских частей. Восторженно встретивших его солдат, он приветствовал предельно лаконично, доходчиво и… нарочито громогласно – по-отечески: «С такими орлами! Да отступать!?», одарил 150 рублями, из пожалованных ему 10 тыс. царем, – и буднично-спокойно отдал приказ о немедленном… отступлении!

Отступлении – навстречу обещанному московским генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным (1763—1826) 80-тысячному московскому ополчению и резервам (особому «калужскому» корпусу с предполагаемыми 31—38 тыс. чел. – 55 бат., 26 эскадр. и 14 арт. рот), ведомым генералом М. А. Милорадовичем. Хотя какое-то время он еще раздумывал как поступить – даже велел усиливать земляные укрепления на позиции предложенной Барклаем, но затем передумал. Натиск авангарда напористого Мюрата оказался столь энергичен (бои шли беспрерывно – даже ночью – русские постоянно отходили на новые позиции, по нескольку раз за сутки!), что даже усиленный арьергард генерала П. П. Коновницына – крепко знавшего свое ремесло – оказался отброшен к Царево-Займище и даже соприкоснулся с главными силами армии. Отчасти и поэтому – не желая ввязываться в «большую драку» в невыгодном для армии положении, Кутузов приказал отступать от Царево-Займище. Он предпочел продолжить начатое Баркалем «скручивание гигантской пружины русской армии», но по-своему… и снова оказался прав!

Как бы тогда и потом «премудрого пескаря» «Ларивоныча» не хулили его многочисленные недруги, но он слишком часто (повторимся!) бывал прав в принятии единственно верных решений в условиях цейтнота. Лишь великие шахматисты могут оценить это редчайшее дарование/умение, когда просчет в условиях нехватки времени грозит смертельной катастрофой…

…Между прочим, Барклай считал, что Кутузов покинул позицию под Царево-Займищем по наущению своего окружения, говорившего, «что по разбитии неприятеля в Царево-Займище слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию». В тоже время по Петербургу ходили слухи, что якобы решение на продолжение отступления было принято Кутузовым по настоянию начальника штаба генерала от кавалерии Л. Л. Беннигсена, враждебно настроенного по отношению к Барклаю, уже не раз изгонявшего того из армии и вот теперь мстившего за это. На самом деле, «премудрый пескарь» Кутузов был очень непрост (в который уже раз повторимся: столь же «непрозрачен», как и его государь) и судьбоносные решения принимал сугубо из своих личных умозаключений, причем, «даже подушка (не путать с „подстилкой“! ) полководца не знала его замыслов». И сейчас, по прошествии нескольких веков, становится видно, что он знал, что делал, явно рассчитывая не на красивый «гол в финальном матче чемпионата мира, а на его победный результат, когда неважно как, но победа остается за тобой» и имя победителя на всегда остается в анналах истории…

Позиция у деревни Ивашково тоже оказалась неприемлемой.

Утром 29 августа армия отошла к Колоцкому монастырю, где вроде бы предполагалось дать генеральное сражение. Но Кутузов, осмотрев позицию, опять не счел ее оптимальной: ее правый фланг очень сильно возвышался над местностью, но если бы он был захвачен, то приходилось бы отступать по очень тесной и густозаселенной долине. Да и времени для подготовки к оборонительному бою было слишком мало и он, прикрывшись арьергардом все того же Петра Петровича Коновницына, отдал приказ отойти еще восточнее, в поисках позиции, где леса не мешали бы маневрировать пехоте и кавалерии. На самом деле причина лежит на поверхности: «… я немного отступил без боя, это для того, чтобы укрепиться как можно больше» – писал тогда Кутузов. Но именно в эти дни 18 (30) августа у Гжатска, его постигло серьезное разочарование – «калужский» корпус Милорадовича насчитывал вдвое меньше, чем было продекларировано (если по максимуму, то 38.500 пехоты, 3900 кавалерии и 168 орудий – целая армия!) – всего лишь, 15 тыс. человек (14 587 пехоты и 1002 конницы). Их ради возмещения потерь раскассировали по полкам. А на подошедшее (по разным данным: то ли 7-10-тысячное, то ли 22-тысячное?) московское ополчение (под официальным названием «Московская военная сила») генерала И. И. Маркова (Моркова) и ополченцев из Смоленска генерала Н. П. Лебедева (по различным сведениям: то ли 3—5, то ли 10—12 тысяч?) надежд было еще меньше: большинство из них было вооружено… пиками и топорами и самостоятельно действовать, они – не привыкшие к выстрелам и тактическим передвижениям – явно не могли.

На большее Кутузов рассчитывать не мог!

С одной стороны, Александр I, узнав от Кутузова, что донесение Орлова о численном превосходстве Великой армии «несколько преувеличенно», наложил свое царское вето на казаков князя Д. И. Лобанова-Ростовского и пехоту генерала А. А. Клеймихеля, которые могли бы прикрыть Санкт-Петербург. Причем, известие о царском решении Кутузов получил не по дате отправления, как, это обычно упоминается в исторической литературе (24 августа, т.е. до Бородинской битвы), а уже после нее (30 августа), когда он, в свою очередь, уже отрапортовал о том, что случилось под Бородино.

С другой стороны, получившие от 20 августа от Михаила Илларионовича, Тормасов (3-я Западная или Обсервационная армия) и Чичагов (Дунайская армия) приказ сильно воздействовать на фланги неприятеля (оттягивать на себя его силы) с его выполнением не спешили. Первого из-за того, что «донесение Орлова несколько преувеличено», уже «придержал» сам государь, а второй не ответил, поскольку ждал распоряжения от… Александра I. За день до Бородина Кутузов получил предписание императора, запрещающее перемещать армию Чичагова.

…Между прочим, «старый лис севера», очевидно, интуитивно предчувствовал «расклад» сил и накануне Бородино (по мемуарам адъютанта Барклая В. И. Левенштерна) емко и доходчиво констатировал: «Французы переломают над нами свои зубы, но жаль, что разбивши их, нам нечем будет доколачивать»…

Таким образом, логика событий и остающееся численное неравенство сил, в первую очередь, в регулярных обстрелянных войсках, вынуждали «премудрого пескаря» Кутузова продолжить избранную Барклаем тактику отступления к заранее выбранной выгодной позиции, где можно было бы, заблаговременно заняв оборонительное положение, решиться на первое столкновение главных сил сторон.

Тем более, что у него и у Бонапарта были свои цели.

Последний рассчитывал, что выиграв сражение, он откроет ворота в Москву и понудит царя к выгодному для себя миру. Михаил Илларионович прекрасно понимал, что Наполеон рвется в Москву и отнюдь не исключал, что Москву придется сдать, сберегая армию до прибытия резервов и столь ожидаемой им помощи с флангов от 3-й Резервной и Дунайской армий. Более того, при любом исходе «генерального» сражения, ему все равно пришлось бы отходить дальше к Москве: у него не было сил для контрнаступления сразу после этой битвы. Не потому ли согласно воспоминаниям его адъютанта А. Б. Голицына, Кутузов на все рассуждения, куда идти, если придется отступать после сражения, отвечал: «… пусть идет (Наполеон – Я.Н.) на Москву».

Глава 6. «И вот нашли большое поле…»: «плюсы» и «минусы» – взгляд «вчера и сегодня»…

Только 22 августа (3 сентября) и лишь в 110 верстах (125 км) от Москвы, когда силы сторон почти сравнялись, близ села Бородино обе русские армии наконец остановились.

…Кстати сказать, не исключено, что Кутузов уже знал о наличии пристойной для русской армии позиции под Бородином и даже направил по войскам циркуляр на сосредоточение именно там, но при этом все еще раздумывал по поводу Колоцкой диспозиции. И все же, он передумал, написав Ростопчину, что «позиция у монастыря хоть и хороша, но слишком велика для нашей армии и могла бы ослабить один (правый) фланг». В результате весь мир узнал о Бородинской, а не Колоцкой битве, поскольку Михаил Илларионович счел, что Бородино с его местоположением представит ему более выгод…

Именно здесь разыграется одно из крупнейших в русской истории сражений, сыгравшее столь важную роль в исходе войны. Если в России оно известно, как Бородинское сражение и одно из знаковых событий в российской истории, то во Франции его называют la Bataille de la Moskova (или Moscowa) («битва под Москвой» или «Москворецкая битва», но отнюдь не Московская битва, как, порой, переводят это – с французского).

…Между прочим, повторюсь, что если для России Бородино – это судьбоносное сражение – в котором решалось: устоит ли армия или, защищать великую державу будет некому, то для зарубежных исследователей оно осталось в тени, по крайней мере, по сравнению с другими судьбоносными битвами Наполеона – Риволи и Маренго, Аустерлицем и Йеной, Фридляндом и Ваграмом, Лейпцигом и, конечно, Ватерлоо. Его считают очередной победой Наполеона, но не приведшей к решительным результатам. Как известно, нечто похожее с Наполеоном уже случалось и ранее, например, при Прейсиш-Эйлау или Ваграмом, где он тоже понес огромные потери, но войны, все же, выигрывал. И тогда и потом мало кто за рубежом смог заметить, какой надлом произошел в наполеоновской армии, когда ее солдатам и офицерам стало понятно, что все их жертвы в bataille de Moskova… напрасны…

Не секрет, что достигнуть относительно непротиворечивой реконструкции Бородинского сражения вряд ли представляется возможным. Она будет постоянно «осовремениваться» в плане того, «кто, когда, куда и зачем пошел и почему пришел не вовремя или вовсе не дошел». Тем более, что «о вкусах не спорят», и «на каждый роток – не накинешь платок». Если очевидцы и участники сражения – люди слишком близкие к событию – не могли судить беспристрастно, сознательно допуская неточности в описании битвы, то историкам свойственно домысливать ход событий задним числом, когда, как известно, «все крепки задним умом» и в тиши кабинетов очень удобно критиковать полководцев и генералов, принимавших решения в условиях цейтнота кровавого побоища, где – либо враг тебя убьет или ты успеешь сделать это раньше. Все эти «заведомые» ошибки со временем лишь усугублялись и усугублялись.

В общем, личностное начало («приправленное» давлением политических, патриотических, национальных и идеологических установок) будет просматриваться всегда, т.е. любое изложение будет всего лишь версией того, что могло быть.

В тоже время информация о Бородинской битве постоянно изменяется и уточняется, причем, все более взвешенно. Расширяются сведения о преддверии сражения, его ходе (последовательность событий, их хронометраж, взаимосвязанность, очередность вступления в бой воинских частей и т.п.). И, тем не менее, «темных мест» («черных дыр») и «белых пятен» еще предостаточно. А значит, новые ошибки и неточности еще вполне возможны и время ставить точки над «i» еще не пришло и вряд ли придет. В связи с этим, отсылаю всех желающих вникнуть во все детали битвы к аналитическим трудам к. и. н. Л.Л. Ивченко, дальше всего продвинувшейся в анализе многочисленных нюансов Бородинского сражения: избрание позиции, расстановка на ней войск, замыслы полководцев, способы их реализации и т. п.

Тем не менее, имеет смысл сначала дать общий «срез-панораму» того, что могло быть (?) и как это (!) принято трактовать. А потом обратиться к новым версиям случившегося на Бородинском поле, причем, не делая скоропалительных выводов, а оставляя все на суд пытливого читателя.

Итак, согласно «классической» («канонической», «традиционной» и т.п.) версии битвы при Бородино, очень умело введенной в исторический «оборот», в противовес мнениям «обиженных» назначением Кутузова Барклая и Беннигсена, весьма влиятельным в свое время участником сражения К. Ф. Толем, «отредактировавшим» нюансы (выбор позиции, разъяснение намерений Кутузова, хронометраж событий, оценка итогов и др.) в том ключе, который был выгоден его патрону и… самому Толю (в частности, особой хронологии битвы, оправдывавшей все произошедшее), где все недочеты и ошибки (реальные и мнимые) искусно ретушировались, дело могло обстоять примерно так.

Начнем с того, что современники и очевидцы тех событий (Беннигсен, Барклай, Багратион, Ермолов, Паскевич, Вильсон, Клаузевиц и др. не столь известные широкому читателю, но не зря евшие свой «горький солдатский хлеб») расходились во мнениях о «плюсах» и «минусах» русских позиций при Бородино (как, впрочем, и о ходе и итогах этой битвы). Спорят об этом до сих пор и историки, которые повторимся (!) «крепки задним умом» и принимать решение «здесь и сейчас» (!) им не надо.

Подобно смертельно раненному «главному герою Бородина» Багратиону, главнокомандующий русской армией Михаил Илларионович Кутузов, «давший добро» именно на это место, не оставил после себя ни дневника, ни мемуаров. Более того, в переписке со своими корреспондентами в ходе войны 1812 года он, исповедовавший аксиому «что знают двое – то знают все» был по-армейски сух и конкретен. И, наконец, с собеседниками лукавый и скрытный «старый северный лис» никогда не раскрывал «военных тайн». Вот таким «непрозрачным» человеком был Михаил Илларионович Кутузов – яркая фигура ушедшего XVIII века – века «опасных связей» во всех смыслах. В связи с этим, нам остается лишь «выстраивать мозаику» показаний и предположений о бородинских событиях («что», «где», «когда», «как» и «почему»!? ), а ей, как известно, порой, свойственно рассыпаться, поскольку со временем открываются все новые и новые обстоятельства. Более того, не следует забывать, что «о вкусах не спорят!» и единого мнения о Бородинском сражении и всех связанных с ним нюансах ожидать не приходится. «Ура-патриоты» будут гнуть свою линию, а «космополиты-западники» настаивать на своем.

…Кстати сказать, выбор «позиции» для генерального сражения во все времена был проблемой для полководца. Ведь следовало подобрать такое место, где был ряд изначальных выгод и преимуществ, прежде всего, надежно защищенные фланги. Встав на позицию, надо было так ее подготовить (с помощью укреплений), чтобы затруднить противнику возможность наступать и, к тому же, надлежало обязательно оставить возможность в нужный момент без затруднений перейти в свою собственную атаку. Кроме того, необходимо было предусмотреть удобные пути отхода с позиции, если противник будет одолевать и поражение будет «не за горами», если во время не покинуть поле боя. Так вот, по сути дела все время отступления от своих западных границ русские армии постоянно искали максимально удобную позицию для решительного сражения и так дотопали до самой Москвы…

Скорее всего, при выборе позиции, несомненно, учитывалось, куда отступать в случае неудачи. Кто-то предлагал идти на Калугу, чтобы перенести туда театр военных действий и таким образом попытаться увести врага от Первопрестольной. Но Кутузов, (повторимся) понимал, что Бонапарт, рассчитывая по быстрее закончить невыгодную для него затяжную войну, рвется к Москве, чтобы там победоносно «закруглить» кампанию. Так пусть идет на Москву, а там видно будет. Хотя, конечно, в силу характера Михаил Илларионович старался это свое мнение не афишировать.

Принято считать, что Бородинскую позицию Кутузову предложил его бывший кадет и любимец, в ту пору 35-летний полковник К. Ф. Толь (так свидетельствовали Беннигсен и прусский штабной офицер из 1-го кавкорпуса русской армии Карл фон Клаузевиц), а для Михаила Илларионовича просто… Карлуша. А одобрил ее, по мнению Барклая, старый «коллега по ремеслу» Л. Л. Беннигсен, что тот категорически отрицал. Впрочем, кому только потом не приписывали авторство в выборе позиции: генералу Вистицкому, подполковнику Генштаба Гартингу.

Принято считать, что эта позиция прочно закрывала обе дороги, ведущие на Москву, – Новую Смоленскую, имевшую важное стратегическое значение (после битвы лишь по ней было удобно отходить к Москве: как известно, возможность для беспрепятственного отхода с поля боя «ставилась во главу угла» при выборе позиции!), и Старую Смоленскую, проходившую параллельно в 4 км южнее.

Простираясь на 6—8 км от Москвы реки до Утицкого леса, эта позиция давала возможность к размещению русских войск с необходимой для их численности плотностью сил.

…Кстати, смененный Кутузовым Барклай раскритиковал выбор полковника Толя: «Я поехал вперед, чтобы провести рекогносцировку позиций от Гжатска до Можайска. В представленном мною князю Кутузову донесении я не говорил о Бородино, как о выгодной позиции, но полковник Толь… избрал ее для сражения. Служа продолжительное время по квартирмейстерской части, он приобрел тот навык, который эта служба дает всякому мало-мальски интеллигентному офицеру, чтобы руководить движением нескольких колонн, но она не дает им надлежащей опытности, ни правильного взгляда относительно выбора позиции и ведения боя…» Досталось в оценке выбора Бородинской позиции от Барклая и Беннигсену, у которого он когда-то был в подчинении, со слов Барклая якобы имевшего неограниченное влияние на Кутузова. Впрочем, трудно было ожидать от обиженного Михаила Богдановича совершенно бесстрастной оценки. В свою очередь, Беннигсен обходился с Барклаем свысока, обыкновенно не замечая того вовсе, правда, по свидетельству Д. П. Бутурлина однажды он вдруг вышел из себя и при всех обругал бывшего военного министра, как мальчишку. О Бородинской позиции Беннигсен высказался весьма конкретно: «Я не говорил о Бородино как о выгодной позиции, но полковник Толь… избрал ее для сражения». Категоричный Багратион прямо писал Ростопчину: «Все выбираем места и все хуже находим»…

Вполне возможно, что помня об уроках Аустерлица, самым лучшим из возможных вариантов исхода генерального сражения с сильнейшей европейской армией во главе с лучшим полководцем того времени, Кутузов, очевидно, считал ничейный, но и об этом предпочитал помалкивать. Поэтому, готовясь к нему, он выбрал позицию удобную для сугубо оборонительного сражения. Тем более, что такой крепкий профессионал без заметно слабых мест, как генерал Паскевич, откровенно признавал, что «в открытом поле противостоять Наполеону трудно».

Судя по тому, что нам известно, местность на Бородинском поле была сильно всхолмлена, покрыта кустарником с перелесками, и пересечена большим количеством речек (Колоча, Война и Семеновка) и ручьев, образовавших глубокие овраги, мешавшие наполеоновской армии не только свободно маневрировать, но и разворачиваться из штурмовых колонн в линию перед решающей атакой. Тесно сбитые неприятельские колонны станут прекрасной мишенью для русской артиллерии, выставленной на заранее выбранных позициях.

Правый фланг и, отчасти, центр русских хорошо прикрывался высоким и обрывистым (более 20 метров!) берегом реки Колочи. Левый фланг подходил к мелкому, но сильно густому и заболоченному Утицкому лесу, что затрудняло его обход.

Позиция русских возвышалась над местностью и была очень удобной для артиллерии. Наступающий противник оказывался у них как бы на ладони. В глубине позиции местность тоже была лесистой, что позволяло удачно расположить и замаскировать резервы. И хотя поле, открытое для наблюдения со стороны противника, не имело в центре и на левом фланге серьезных естественных препятствий, усиливающих оборону, все же, Кутузов признал, что лучшего поля ему на подходе к Москве «в сих плоских местах» уже не найти. Об этом же писал и один из главных военных авторитетов той поры более или менее беспристрастный Клаузевиц: Россия вообще «бедна позициями», поэтому «полковник Толь не был в состоянии найти лучшей позиции, чем при Бородине». Он вообще весьма своеобразно охарактеризовал Бородинскую позицию: она «являлась парадной в том смысле, в котором этот термин применяется к лошадям, которые на первый взгляд обещают больше, чем могут дать».

Принято считать, что особо много беспокойств и даже недовольств вызывал левый фланг русской позиции. «Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством» – писал царю Кутузов. Все тот же Клаузевиц, критикуя расположение левого фланга, почти параллельного движению противника и, соответственно, «не перпендикулярного пути отступления», так охарактеризовал инженерное оснащение позиции левого крыла: «ни одно из этих укреплений не могло выдержать серьезного штурма… Все же надо сказать, что укрепления внесли свою долю в сильное и мужественное сопротивление, оказанное русскими».

Будучи человеком крайне осторожным – «лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым» – и многоопытным, Кутузов явно постарался подстраховаться на все случаи жизни. Несмотря на все возражения Барклая, он очень сильно укрепил свой и без того очень сильный правый фланг. От Бородино до Маслово встали четыре корпуса и казаки Платова, а в самом Маслово еще и выстроены флеши с тяжелой артиллерией и отрядом под началом генерал-майора П. П. Пассека. Масловские флеши с их мощной батареей так и не примут участия в сражении, но их наличие по мнению ряда исследователей (например, Б. В. Юлина) не позволяло неприятелю обойти правый фланг русских и перерезать им отход в случае неудачи на Можайск по Ново-Смоленской дороге.

Это могло бы стать катастрофой для русской армии!

Не следует забывать, что в нескольких километрах севернее Маслово шел Гжатский торговый тракт, который через Марфин брод выходил в… тыл русских войск у Можайска. Наполеон умел мастерски перебрасывать свои войска через водные преграды с заходом в тыл врагу. А ведь такие маневры были известны Кутузову «на собственной шкуре», например, по войне 1805 г., где ему пришлось умелым маневрированием «уносить ноги» вдоль Дуная из-под Вены после капитуляции Макка под Ульмом.

Это сейчас известно, что Бонапарт пошел по двум Смоленским дорогам (Старой и Новой), а в тот момент за ним оставалось право на неожиданный маневр.

Вот исследователи (в частности, Б. В. Юлин) и не исключают, что Кутузов очень опасался, как бы мощный (24-25-тысячный!) корпус Богарнэ не был направлен именно по Гжатскому тракту. Масловские дальнобойные пушки, простреливали этот тракт, причем, речь по предположению Б. В. Юлина идет не об эффективности обстрела по конкретным единичным целям, а о допустимости и актуальности огня по площадям занятым большими массами войск, в частности по походным порядкам пехотного корпуса. Если это так, то они могли задержать врага и дать Кутузову успеть свернуть позицию и отойти назад!?

Не меньшие проблемы вызывал у Кутузова и край левого фланга «в лице» Шевардинского редута.

Он, все же, не был передовой позицией его войск, а скорее (например, по мнению Б. В. Юлина) частью единого фронта по линии Шевардино-Маслово. В то же время, согласно Л. Л. Ивченко, Шевардино, играя роль опорного пункта, могло входить в «кор де баталь» или первую линию построения пехотных корпусов на левом фланге русских, когда у него еще не было той ныне всем известной несколько иной – более оттянутой назад и загнутой – конфигурации. А главные силы 2-й армии еще не успели разместиться у д. Семеновской, подготовиться к обороне (расставить артиллерию, соорудить флеши и т.п.) и неизвестно было откажется ли Бонапарт от обходного маневра левого фланга, которого столь опасался Кутузов. («Старый северный лис» Михаил Илларионович вообще боялся любых обходов и при малейшей подобной угрозе готов был тут же сняться с позиций!)

Принято считать, что Шевардино за счет своей высоты над остальными соседними возвышенностями играло ключевую роль над всей плоскостью Бородинского поля.

По мнению отдельных исследователей (Б. В. Юлин), с него (как и с вышеупомянутых Масловских батарей – по Гжатском тракту) возможен был хоть и на предельной дальности, но, все же, достаточно эффективный огонь по площадям, т.е. по вражеским колоннам, идущим по Ново-Смоленской дороге.

Следовательно, выходящие по ней на Бородинское поле солдаты Наполеона для развертывания по выгодной для них линии Шевардино-Бородино вынуждены были бы либо брать Шевардино сходу, что вело к большим потерям и из-за узости атакуемого пространства никак не походило на генеральное сражение. Либо им приходилось бы сместиться севернее Новой Смоленской дороги и развертываться уже по линии Валуево-Беззубово-Логиново и, тем самым, обрекать себя на фронтальную атаку сильно укрепленных природой русских позиций через реку Колочу. Развертываться же южнее, т.е. по линии между Ново-Смоленской и Старо-Смоленской дорогами для Наполеона тоже было невыгодно.

Во-первых, нужно было бы идти через широкий Утицкий лес. Во-вторых, не удалось бы использовать весьма эффективную французскую дальнобойную артиллерию. В-третьих, фронт атаки был бы максимально сужен. В-четвертых, выстраиваться для атаки пришлось либо слишком далеко от линии фронта либо уже под огнем Шевардинского редута.

Если все это так, то этот редут во многом ограничивал возможности развертывания солдат Великой армии на Бородинском поле?

Б.В.Юлин полагает, что Кутузов очень рассчитывал вынудить Наполеона развертываться не южнее Ново-Смоленской дороги (не по Старо-Смоленской дороге), а севернее ее, т.е. по столь желанной для русских линии Валуево-Беззубово-Логиново.

…Впрочем, в отечественной историографии не исключается (в частности, биограф генерала Кутайсова А. А. Смирнов), что размещение в Шевардино даже дальнобойной батареи вряд ли позволяло бы русским простреливать Новую Смоленскую дорогу. Дело в том, что при максимальной дальности (не более 1200 м) самой крупнокалиберной отечественной артиллерии (12-фунтовок средней пропорции) – доставать до удаленной от Шевардина почти на 1700 м Новой Смоленской дороги не удавалось бы. Тем более, что наибольшая эффективность была вдвое меньше. Таковы «заметки на полях» для пытливого читателя…

Принято считать, что поскольку русский полководец не исключал возможности обходов с флангов, то уделил их укреплению столь много сил. Недаром в диспозиции на Бородинское сражение сверх осторожная «старая лисица севера» на всякий случай написала: «…На случай непредвиденного дела… несколько дорог открыто, которые сообщены будут гг. главнокомандующим (имеются ввиду Барклай и Багратион – прим. Я.Н.) и по которым армии должны будут отступать. Сей последний пункт остается единственно для сведения гг. главнокомандующих».

Только время покажет, что в предварительной расстановке сил Кутузов, отдавая должное гению Бонапарта, все же, в чем-то «перестраховался»: сказалось его полководческое кредо — «лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым»!? Но его можно и нужно понять: над ним висел «дамоклов меч» крайней нежелательности поражения под стенами Москвы! «Народ и партия» (чванливо-патриотичное дворянство и крайне мнительный царь) ему бы этого не простили!

Теперь уже Наполеону предстояло найти адекватный ответ на то, как поломать планы хитроумной «старой северной лисицы» навязать ему бой там, где русским выгоднее!?

…Между прочим, позиция русских на Бородинском поле не позволяла врагу быстро обойти фланги русских. Недаром же, сам Кутузов докладывал царю: «Позиция, в которой я остановился при деревне Бородине… одна из лучших, которую только на плоских местах найти можно». (Пытливый читатель извинит автора за очередной повтор кутузовского заключения о «полюсах и минусах» бородинской позиции!) Глубокий заход в тыл тоже был не возможен: для него требовалась большая растяжка сил, что само по себе было рискованно и внушительное численное превосходство, чего у Наполеона просто не было. Следовательно, оставался лишь таранный фронтальный удар…

Более четверти миллиона солдат предстояло сойтись на фронте протяженностью от 6 до 8 километров! Лобовое столкновение столь огромных людских масс на таком узком пространстве обещало быть ужасным. Тем более, что под Бородино Наполеон привел лучшие свои части под началом лучших маршалов (правда, четверка из пятерки «самых-самых» оказалась вне игры: Ланн уже погиб, а Массена, Сульт и Сюше сражались на Пиренейском п-ве) и генералов, а Кутузов категорично приказал: «Стоять насмерть!» «Мы имеем дело с Наполеоном. А таких воинов как он, нельзя остановить без ужасной потери» – говорил он среди свитских.

Отличительной чертой Бородинского сражения станет невероятное упорство противников в достижении своих целей. Солдаты Великой армии будут яростно, невзирая на потери, атаковать, а русские столь же ожесточенно и бесстрашно обороняться. Как говорят в таких случаях, «найдет коса на камень»! Это будет отчаянная борьба на равных, обрекавшая обе стороны на огромные потери: но как потом писал прусский штабной офицер из 1-го кавкорпуса русской армии Карл фон Клаузевиц (1780—1831): «… При равной храбрости войск обеих сторон в бою на очень узком пространстве следовало ожидать только того, что произошло в действительности, а именно медленного опускания чаши весов к невыгоде русских». Но в тоже время – русские-то будут сражаться на своей родной земле, а наполеоновские солдаты из разных стран Европы – в тысячах километров от их родин, и очень скоро их потери станут невосполнимыми.

Глава 7. Вечный спор о численности и качестве войск соперников

Если месторасположение судьбоносной для России Бородинской битвы ни у кого не вызывает сомнений, то по вопросу о соотношении сил участников до сих пор нет единого мнения. (И, скорее всего, никогда не будет по причине тенденциозно-патриотического взгляда обеих сторон на саму битву и ее историческое значение!) Разброс мнений очень велик и научные баталии по этому поводу не затухают и, вероятно, не прекратятся никогда.

Jedem das seine, или «каждому – свое»…

В отечественной историографии долго было принято считать, что наполеоновская армия была заметно больше. И только сегодня наиболее трезвомыслящие историки склоняются к тому, что нет смысла занижать численность русской армии и сильно повышать возможности врага. Они полагают, что численность регулярных сил противников к тому моменту могла стать примерно одинаковой: ок. 130 тыс. солдат Великой армии и ок. 120 тыс. русских.

…При этом, вместе с нестроевыми солдатами или «некомбатантами» (камергерами, шталмейстерами, чиновниками, санитарами, инженерами-географами, маркитантами и т.п.) это могло выглядеть примерно так!..

Вполне возможно, что у Наполеона набиралось до 145 тыс. человек, в том числе, 134—135 тыс. регулярных войск, но на поле боя, по мнению французских исследователей, могло присутствовать только 115 тыс. человек, остальные охраняли штаб-квартиру, тылы, были откомандированы либо находились все еще на марше. Кроме того, не следует забывать, что в походе на Москву кавалерию Мюрата постоянно преследовала убыль коней, а в бой посылались, естественно, только верховые бойцы, безлошадные превращались в пехотинцев и не использовались в сражении, оставаясь в полковом обозе.

Тогда как у Кутузова могло быть 135—160 тыс. человек, в том числе, от 103 до 115 тыс. регулярных войск (среди которых было 15—16 тыс. новобранцев-рекрутов), а также – 6—11 тыс. казаков и 10—30 тыс. наспех обученных и плохо вооруженных смоленских и московских ополченцев, которые в основном использовались для принятия раненных и присмотра за ними. В тоже время, некоторые современные отечественные исследователи предполагают, что без ополчения, но с казаками у Кутузова могло насчитываться до 125.500 чел. при 624 пушках. Эта цифра складывается из наличия у Барклая 84.400 человек с 438 пушками, а у Багратиона – ок. 41.100 чел. при 186 орудиях. Впрочем, споры продолжаются и «на свет» «всплывают» все новые и новые факты, «методики» подсчета и прочие «веские и весомые» аргументы…

В общем, существенного численного превосходства не было ни у кого (правда, консенсус среди историков по этому вопросу весьма затруднителен!), но артиллерист по образованию Бонапарт сможет, все же, с самого начала добиться превосходства именно в распределении и корректировке орудийного огня, хотя в самом конце Кутузов – артиллерист по первой специальности – судя по всему, наглядно пригрозил выкинуть на поле боя своего артиллерийского «джокера» и «все участники побоища отползли в стороны – зализывать раны».

Интересно, что по сведениям разведки Великой армии, представленным Наполеону перед Бородино, численность двух русских армий, в целом, оценивалась в 110 тыс. бойцов. Отчасти, это не соответствовало действительности: она была несколько больше. Скажем сразу, что после Смоленска войсковая разведка Наполеона уже находилась в кризисном состоянии и не могла снабжать своего императора проверенной информацией о противнике. Конница авангарда Мюрата иногда находилась в движении с 3 часов утра до 10 вечера, т.е. почти по 20 часов в сутки! Приходилось легкую кавалерию подкреплять… тяжелой, в частности, кирасирскими полками, так как та уже не выдерживала нагрузок и дороги «были покрыты конскими трупами».

…Кстати, как свидетельствует близкий к французскому императору А. Коленкур, «…Любою ценою он (Наполеон) хотел добыть пленных: это было единственным средством получить какие—либо сведения о русской армии, так как их нельзя было получить через шпионов, сразу переставших приносить нам какую—либо пользу, как только мы очутились в России… Наши переходы были слишком большими и быстрыми; а наша слишком истомленная кавалерия не могла выслать разведочные отряды и даже фланговые патрули. Таким образом, император чаще всего не знал, что происходит в двух лье от него. Но какую бы цену ни придавали захвату пленных, захватить их не удавалось. Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади, пользовавшиеся лучшим уходом, чем наши, оказывались более выносливыми при атаке, казаки нападали только при удобном случае и никогда не ввязывались в бой»…

Принято считать, что в профессиональной подготовке русская армия [ок. 82,5 тыс. пехоты, 20—27 тыс. (данные разнятся) кавалерии, ок. 10,5 тыс. артиллеристов], все же, уступала Великой армии Наполеона [ок. 103 тыс. пехоты и 28—31тыс. (сведения разнятся) конницы], особенно в кавалерии. Тем более, что чуть ли не одна треть русской кавалерии приходилась на иррегулярную конницу: казаков – профессиональных военных, но непригодных для атак в плотно сомкнутом строю на пехотные каре в открытом поле. Зато в артиллерии превосходство было у русских: от 624 до 640 пушек против 578—587 (данные в обоих случаях разнятся), к тому же, согласно некоторым источникам не менее трети пушек Наполеона были 4-фунтовками, которые считались малокалиберными. В результате, общий вес суммарного залпа всей русской артиллерии был на четверть больше, чем могли обеспечить все орудия Бонапарта. (Русские артиллеристы предпочитали дальнобойности – вес залпа и мобильность.) Но было у французов и некое преимущество: 80 самых тяжелых пушек Наполеона (12-фунтовые орудия и 8-фунтовые гаубицы) превосходили сильнейшие орудия русских по огневой мощности и дальности – до 2500—2800 м. И хотя это преимущество очень трудно было реализовать в силу малой мобильности столь мощных орудий и тем более, в условиях непростого рельефа местности бородинского поля и малого процента попаданий на больших дистанциях, но именно высокое искусство Наполеона-артиллериста, все же, превратит его на поле боя в весомый фактор.

Не секрет, что изначально (т.е. по своей военной специальности) Наполеон Бонапарт был… выдающимся артиллеристом! Его познания в этой области неизмеримо превосходили знания многих его современников-артиллеристов: недаром ведь Наполеон был одним из любимых учеников начальника Оксоннского училища барона Жан-Пьера Дютейля (дю Тейля или дю Тейя?) де Бомона-старшего (15.VII.1722—22.II.1794) – потомственного артиллериста, чьим наставником был сам легендарный реформатор французской артиллерии Жан Батист Вакетт де Грибоваль (1715—1789).

…Кстати сказать, не надо путать Жан-Пьера с его младшим братом Жаном (-Филиппом или -Жозефом?) Дютейлем де Бомоном (7.VII.1738—25.IV.1820) – генералом, и, подобно Грибовалю, известным теоретиком артиллерии, автором популярных в ту пору трактатов по военному делу, в частности, «Об использовании новой артиллерии в маневренной войне» (1778/88? г.). Дютейль-младший первым стал призывать к превращению артиллерии из привычного в прошлом придатка к пехоте в отдельный род войск, способный самостоятельно вести наступательные действия во взаимодействии с пехотой. В частности, он рекомендовал вести артиллерийский огонь, в первую очередь, не по батареям противника, а по его живой силе, переключаясь на вражескую артиллерию только за неимением других целей или же, если ее пушки наносят слишком большой урон французским войскам…

Дютейль-старший одним из первых почувствовал великое будущее этого невзрачного юноши. Его поддержка и отеческая опека очень помогли Бонапарту максимально глубоко изучить военное искусство в целом и артиллерийское дело, в том числе. Именно тогда юный Наполеон сочиняет свой первый небольшой военный трактат, естественно, посвященный столь любимой им баллистике – «О метании бомб». Старик давал читать своему любимцу необходимые ему книги и всегда находил время обсудить их. Очень скоро Бонапарт стал большим знатоком творческого наследия великих полководцев прошлого: от персидского царя Кира Великого до прусского короля Фридриха II Великого. При этом он позднее говорил, что из их ошибок и недостатков он извлек для себя не меньше, чем из их успехов. Благодарный Наполеон никогда не забывал своего наставника и в своем завещании назначил его сыну или внуку (?) сумму в 100 тыс. франков.

…Между прочим, рассказывали, что спустя годы пути-дороги ученика и учителя – Наполеона и Дютейля-старшего – еще раз пересеклись. По некоторым данным это случилось при осаде Тулона в 1793 г., где Наполеон командовал артиллерией французской революционной армии, а его старого учителя в артиллерийском ремесле (как, между прочим, и Дютейля-младшего?) туда закинула в качестве генерального инспектора революционной армии, действовавшей в Альпах, нелегкая судьба гонимого революцией аристократа. Вроде бы на этот раз учитель (или, все же, его младший брат?) весьма помог своему любимому ученику дельными практическими советами и своевременными поставками снарядов? Но часы Дютейля уже были сочтены! Революционные комиссары – бывший актер Жан-Мари Коло д’Эбруа (1749—1796) и будущий знаменитый наполеоновский министр полиции Жозеф Фуше (1759—1820) – ретиво выполняя революционные разнарядки по уничтожению старорежимных военспецов, отправили на гильотину в феврале 1794 г. и Дютейля-старшего. Напрасно старик показывал им присланные ему Наполеоном письма с благодарностями за разумные советы, распоряжения и энергию при организации артиллерии под Тулоном! В списке приговоренных к казни напротив фамилии Дютейль уже был поставлен крестик, перечеркнувший его жизненный путь на 72 году жизни! (Его младшему брату повезло больше: несмотря на весьма почтенный возраст благодаря своим незаурядным знаниям он еще послужит Наполеону Бонапарту в 1800-е годы в качестве генерального инспектора артиллерии Великой армии и умрет своей смертью на девятом десятке лет.) Если Коло д’Эрбуа вскоре сгинет в ссылке в жарко-влажной Гвиане, то судьба Фуше гораздо интереснее. Спустя годы, всегда осторожный Фуше, не зная о дружбе старого королевского генерала и молоденького корсиканского офицерика, как-то проболтался могущественному императору Наполеону и об этом замечательном «подвиге» из своего «славного революционного прошлого». «Дютейль был добрым человеком и… – здесь Бонапарт сделал театрально-длинную паузу – и моим любимым учителем!» – добавил он. В мгновенно наступившей тишине французский император бросил такой взгляд своих редко моргающих серо-стальных глаз на министра полиции, что тот мгновенно побелел как мел и покрылся мокрой испариной… Продолжения этой истории не последовало: Фуше, как блестящий профессионал своего дела, был нужен своему патрону, а дела тот всегда ставил выше всего остального…

Незадолго до начала Бородинского сражения генерал А. де Коленкур напомнил Наполеону историческую фразу столь почитаемого им Фридриха II Великого. Как известно, после того как при Цорндорфе 36 эскадронов его лихих черных гусар Зейдлица, разбившись о штыки русской пехоты, превратились в ошметки окровавленного мяса (людского и конского), якобы Фридрих II, в порыве отчаяния бросил своей ошарашенной от увиденного свите, ставшую затем легендарной фразу: «Русского солдата мало убить – его надо еще и повалить!» Наполеон мрачно парировал: «Ну вот, завтра я и повалю их своей артиллерией!» Забегая вперед надо признать, что как это не прискорбно, но он знал, что говорил! В процентном отношении наибольшие потери русские понесут в битве при Бородино не от вражеской пехоты или кавалерии, а именно от артиллерии, выпустившей невиданное доселе для однодневного полевого сражения количество снарядов – более 60 тыс. против всего лишь 30 (или даже 20?) тыс. у русских. Полководческий гений Бонапарта позволит ему создавать во всех пунктах, где он предпримет атаки, превосходство в пушках.

…Впрочем, некоторые исследователи, в частности, Д. Г. Целорунго по данным учета ранений на основе формулярных списков полагает, что, все же, причиной большей части потерь русской армии стал ружейный огонь неприятеля – 70—80 процентов…

С «легкой руки» К. Ф. Толя (из его «Описания сражения…» и «Описания битвы…») долгое время считалось, что у Кутузова из-за гибели в начале сражения его начальника артиллерии генерал-майора Александра Ивановича Кутайсова якобы не все орудия артрезерва в Псарево (данные заметно разнятся: от 296 до 306—324?) окажутся в деле. Более того, по некоторым данным (А. И. Верховский и др.) они якобы и вовсе не были использованы. Впрочем, еще полвека назад (в 1962 г.) этот миф о «забытом» (чуть ли не половина всего артиллерийского парка?) артрезерве был аргументировано опровергнут А. П. Ларионовым: к концу битвы в Псарево не останется ни одной пушки.

…Кстати сказать, столь могучий резерв предписывался принятыми незадолго до войны кутайсовскими «Общими правилами для артиллерии в полевом сражении», призванными обеспечить по мере надобности наращивание эффективного огня, когда подлинные намерения противника станут окончательно ясны. Кроме того, «эти правила» замечательно вписывались в кутузовскую аксиому «Полководец не может считаться побежденным до тех пор, пока у него есть резерв». Более того, не исключено, что именно на этом принципе сохранения резервов до конца битвы Кутузов и строил всю свою «концепцию» битвы с Бонапартом, в том числе, и в вопросе об артрезерве (о котором потом столько спорили). Как показала заключительная фаза битвы «старая лисица севера» не прогадала – она вообще очень редко прогадывала, когда просчитывала варианты…

Исполняющим обязанности погибшего Кутайсова станет в ходе битвы первоклассный артиллерист, генерал-майор В. Г. Костенецкий, за отличие в том сражении награжденный ор. Св. Георгия III—го кл. Принято считать, что полноценно заменить Кутайсова в ходе такого напряженного и драматичного сражения, где артиллерия будет играть колоссальную роль, оказалось трудно, в частности, во время распоряжаться о переброске бездействующих орудий на атакованные участки русских позиций!? Поэтому в ходе сражения французская артиллерия и выпустит в полтора-два раза больше снарядов, чем русская. Отсюда и потери русских окажутся больше чем наполеоновских, хотя солдаты Великой армии будут атакующей стороной (а значит несущей большие потери!), а русские обороняющейся, которая обычно теряла меньше.

Итак, у Наполеона было некое общее превосходство. Его пехота была несколько лучше по качеству. Регулярной наполеоновской кавалерии (особенно тяжелой – прим. 11000 против прим. 5500 – у русских) тоже было больше, а при фронтальных атаках это должно было сказаться. И лишь в артиллерии он на первый взгляд несколько проигрывал, но как выяснится, все же, выиграет!

Глава 8. Шевардинская «прелюдия» или, что это было?

Согласно мемуарам и источникам русское командование очень рассчитывало, что коновницынский арьергард сможет, по крайней мере, на 24 часа задержать «неотвязно» наседавший авангард Мюрата и даст время на закрепление на бородинских позициях. В частности, 2-я русская армия еще не успела окончательно переменить фронт, оттянувшись назад (завернув крыло) к д. Семеновской (а не села, т.к. в ней не было тогда церкви) или Семеновка, (в честь одноименного ручья, впадающего в реку Колочь), когда ситуация резко обострилась.

У Колоцкого монастыря, куда после «жаркого шармицеля» 22—23 августа под Гридневым вынужден был отойти П. П. Коновницын, сходились Новая и Старая Смоленские дороги, удержать его оказалось не реально из-за подавляющего численного превосходства неприятеля. Пользуясь им, враг стал обходить Петра Петровича, теснимого по Ново-Московской дороге всеми четырьмя кавкопусами Мюрата (за ними шли корпуса Нея, Даву, Жюно, обеими гвардиями и резервной артиллерией), сразу с двух сторон. Корпус Понятовского пошел южнее – по Старо-Смоленскому тракту, а с севера – через деревню Большие Сады по проселочной дороге – корпус наполеоновского экс-пасынка Эжена де Богарнэ.

Подойдя во второй половине дня 24 августа (5 сентября) – между 15.00—16.00 к Бородинскому полю на возвышенности у деревни Валуево, Наполеон без детальной рекогносцировки одним лишь взором матерого полководца сразу все понял: не взяв Шевардино на высоком холме, он не сможет удобно развернуть все свои войска!

…Кстати сказать, если бы левое крыло русских успело переместиться к Семеновскому и закрепиться там, то необходимость оборонять Шевардинскую возвышенность отпала бы…

Бонапарт не стал поворачивать влево, чтобы выйти на Бородинское поле севернее Новой Смоленской дороги, как на то (по Б. В. Юлину) рассчитывал Кутузов. Наполеон предпочел сходу захватить помеху. Или, как он образно выразился, «порвать занавес»: выдававшийся вперед Шевардинский редут – недостроенное из-за твердого грунта силами 12-й пехотной дивизии генерал-майора И. В. Васильчикова, замкнутое пятиугольное укрепление, состоявшее из рва глубиной ок. 2 метров и шириной 3—5 метров и насыпанного за ним вала до 2 метров высотой.

Если бы Великой армии удалось взять его с ходу, весь левый фланг русских оказался бы открытым, так как за Шевардином укреплений не было. Тогда Наполеон быстрым броском опрокинул бы не обустроенный (не успевший встать на позиции) у деревни Семеновской, опиравшийся на нее, левый фланг русской армии и выиграл битву.

Но и Кутузов знал об этом.

К тому же, угроза обхода его левого фланга постоянно давила на него и чтобы уменьшить эту опасность, в интервале между д. Семеновской и Утицким лесом, скрывающим Старую Смоленскую дорогу, он приказал начать строительство редантов (или флешей, как их чаще называют в исторической литературе) – стреловидных укреплений из земли и фашин на холмах позади Шевардина, южнее и западнее деревни для прикрытия Новой Смоленской дороги на Москву. Они усилили оборонительные возможности самой деревни за Семеновским оврагом.

…Кстати сказать, в советское время Семеновские реданты по вполне понятным причинам стали называться именем военачальника войск их оборонявших, грузинского князя Петра Ивановича Багратиона. Имевшееся ранее преувеличение значения боя за эти укрепления и недооценка боя за саму деревню Семеновское в советский период еще больше усилились (Е. В. Тарле, Л. Г. Бескровный, П. А. Жилин и др., допущенные к «госкормушке» исследователи «преданий русской старины»). Тогда как понятие левого фланга претерпело существенные изменения, сузившись до упомянутых флешей. Более того, бой за Семеновское почти исчез из описаний. Его стали связывать исключительно с действиями гвардии, отразившей три атаки вражеской кавалерии, не уточняя, когда, где и какой именно кавалерии. В результате «исчезновения» сюжета о бое за деревню Семеновское, место ранения Багратиона тоже «ушло» на флеши…

Строительство трех Семеновских флешей только начиналось, а в пятом часу вечера пехота Морана и Компана (отборные дивизии из образцового I-го корпуса Даву – лучше по составу была только гвардия!) по эшелонно вместе с поляками Понятовского, кавалерией Нансути и Монбрена при поддержке 180-186-194 (данные разнятся) орудий уже атаковали с трех сторон Шевардинский редут. Не менее 35 тыс. чел. обрушилось на 11.636 русских солдат (ок. 8 тыс. пехоты – прославившаяся под Красным 27-я дивизия Д. Н. Неверовского, 5-й егерский полк, три гренадерских полка и два сводно-гренадерских батальона, два драгунских полка и к вечеру 2-я кирасирская дивизия, т.е. ок. 4 тыс. конницы) при 36 пушках во главе с суворовским племянником генерал-лейтенантом Андр. И. Горчаковым 2-м. Причем, в самом редуте (согласно аналитическим выкладкам А. А. Смирнова), скорее всего, было лишь 3 пушки (на столько он и строился), а остальные располагались рядом в боевых порядках. С флангов – в соседнем лесу и кустарниках – «схоронились» цепью еще 6-й, 41-й, 42-й, 49-й и 50-й егерские полки.

Принято считать, что его солдатам нужно было держаться до тех пор, пока не будет закончено строительство Семеновских флешей и «Курганной батареи» – «люнета», открытого с тыла полевого укрепления, который часто называют «редутом».

«Адское дело на левом фланге», как потом назвал Шевардинское сражение Кутузов, оказалось столь важно, что с первых же выстрелов весь главный штаб во главе с Беннигсеном тут же прискакал в расположение войск армии Багратиона

Наполеоновская артиллерия непрерывно обстреливала Шевардинский редут. В конце концов, троекратно превосходившим русских солдатам Компана при поддержке пехоты Морана удалось-таки ворваться на редут, однако вскоре их выбила оттуда подоспевшая 2-я кирасирская дивизия И. М. Дуки. Но «импровизированное» сражение на этом не закончилось. Считается, что редут четырежды переходил из рук в руки. Лишь ближе к ночи, когда защищать Шевардинский редут в полутора пушечных выстрелах от основной позиции русской армии стало совершенно бесполезно (отход 2-й армии Багратиона на позиции к Семеновской завершился) обескровленный отряд Горчакова под прикрытием драгун из 4-го кавкорпуса Сиверса отошел к своим – на Семеновские высоты. Разбитый редут остался за одним из самых опытных и талантливых пехотных генералов Наполеона Жан-Домиником Компаном, среди солдат которого был немало испытанных ветеранов ставшего к тому моменту легендарным Итальянского похода Бонапарта. Дабы избежать продвижения врага на плечах отходящих сил, пришлось использовать для дезинформации противника звуковые сигналы к атаке во время отхода.

…Между прочим, генерал Андр. И. Горчаков 2-й, причитавшийся ему за Шевардинский бой ор. Св. Георгия III-го кл., получил лишь после окончания Отечественной войны 1812 г. Дело в том, что Кутузову реляция о затяжном бое с превосходящими силами неприятеля, так и не пришла! Начальник Горчакова князь Багратион не успел ее написать: на следующий день все ожидали атаки от Наполеона, через день Петр Иванович был смертельно ранен в Бородинской битве. В наградной формулировке на Горчакова 2-го речь шла о… Бородинском сражении, в котором Андрей Иванович отличился снова, но получил тяжелое ранение и выбыл из строя. Награда нашла героя уже по «другой статье». Так, порой, бывает в военном лихолетье…

Неприятель полагал, что он лишился 4—5 тыс. человек; современные уточненные данные сокращают их до 2700 бойцов. Генерал Коленкур мрачно докладывал Бонапарту: «Русских солдат, оказывается мало убить, их нужно еще и повалить!» Не зря Кутузов не уставал повторять, что «… русский солдат является сокровищем и его нужно беречь!» Делая на утро смотр одному из наиболее пострадавших в Шевардинском бою 61-му пехотному полку, Бонапарт удивленно спросил его командира полковника Буржа, куда тот девал один из своих пяти батальонов. Ответ был по-военному краток, но мрачен: «Сир, он в редуте…» В самом деле, Бурж лишился убитыми и раненными 13 офицеров и 272 солдат, а в 111-м пьемонтском линейном полку полковника Жюйо тогда и вовсе «убыло» по разным причинам 19 офицеров и 793 солдата!

Полная картина русских потерь до сих пор непонятна: известны только частичные данные – ок. 3 тыс. чел. Так Д. П. Неверовский, получивший перед боем пополнение в 4 тыс. рекрутов и доведший состав своей дивизии до 6 тыс., вышел из него лишь с 3 тыс. человек. В тоже время, по мнению Барклая-де-Толли русские потеряли не менее 6—7 тыс. При этом русских пленных почти не было. На недоуменный вопрос Наполеона: «А где же пленные!? – он получил исчерпывающий ответ: «Сир, русские привыкли драться с турками, которые обычно кончают своих пленных, отрезая им головы, и они предпочитают покончить с собой, нежели сдаться в плен!» Услышав такое, французский император впал в долгое раздумье о… «загадочности русской души»! Б`ольшие потери обороняющейся стороны следует объяснять возможностью французской артиллерии из-за своего охватывающего расположения вести перекрестный и фланкирующий огонь, засыпая русских ядрами, гранатами и картечью.

Так в преддверии Бородина Наполеон снова показал свое непревзойденное мастерство в организации артобстрела.

Согласно «канонической» версии развития событий «до», «в ходе» и «после» Бородинского сражения, несмотря на то, что его пролог – бой за Шевардино – закончился не в пользу русских, но их отчаянное сопротивление позволило Кутузову выиграть время для продолжения возведения Семеновских флешей (впрочем, их так и не достроят!) и «уточнить возможное направление главного удара врага». Выяснилось, что Масловские флеши вряд ли понадобятся! Резко возросло значение Старой Смоленской дороги, по которой не исключалась попытка охватывающего обходного маневра! Весь центр сражения смешался к югу (а не к северу, что было бы предпочтительнее для русского полководца), а главный удар враг явно готовился обрушить на левый фланг!

Решившись на нестандартный и весьма рискованный ход: на виду у главных сил неприятеля взять его фланговый редут сходу и добившись этого, Бонапарт показал, что как полководец он – в порядке и оптимальные решения принимает мгновенно! У него в руках оказалась исходная позиция с господствующей высотой. Теперь (по мнению Б. В. Юлина) ему уже не надо было «заморочиваться» фронтальной атакой по линии Валуево-Беззубово-Логиново на укрепленные позиции русских, опиравшихся на сильную естественную преграду в виде реки Колоча, имевшей русло с обрывистыми и трудно доступными берегами. Не пожелав «играть по правилам» навязываемым плотно севшим в оборону противником, Наполеон рискнул и… выиграл. В результате он мог выгоднее развернуть все свои войска, разобраться с позицией русских (увидеть ее слабые места!) и правильно оценить их реальные возможности и подлинные намерения.

…Между прочим, рассказывали, что значимость событий вокруг Шевардино была такова, что хотя из-за тучности Михаил Илларионович на той войне в основном передвигался в коляске либо карете, но тут, по словам Ф. Н. Глинки, он вроде бы примчался в центр русской позиции на коне!? И весь ход Шевардинского боя Кутузов, одетый в простой сюртук и фуражку с казачьей нагайкой через плечо молча наблюдал, сидя на складной деревянной скамейке, которую за ним возил конвойный казак…

Налицо была ошибка допущенная в первоначальном расположении левого крыла из-за чего 2-й армии пришлось отражать нападения неприятеля во время перемены фронта, а инженерные работы у д. Семеновское так и не были завершены.

…Между прочим, в «Официальных известиях из армии от 27 августа» русское командование предпочло умолчать об ошибке, допущенной при избрании позиции, а значит и о реальных причинах и подлинном масштабе Шевардинского сражения, а не «боя», как это «адское дело» предпочитали трактовать в отечественной историографии. Дело в том, что русская армия подверглась стремительной атаке сходу в момент перемены фронта. На позиции «кор де баталь», т.е. в первой линии армии Багратиона, остались только войска Горчакова, не успевшие отойти туда, куда уже отошли к Семеновским флешам и д. Семеновское 2-я сводно-гренадерская дивизия Воронцова и 2-я гренадерская дивизия К. Мекленбургского. Судя по всему, Кутузов, так боявшийся обхода своего левого фланга (самого слабого места своей позиции!) по Старой Смоленской дороге, несмотря на все предупреждения Багратиона, не преднамеренно задержался с отходом к позициям к Семеновской, раздумывая, что же ему лучше предпринять (!): «окапываться» на Бородинских позициях или продолжить ретираду на восток? Почему так случилось? Биограф Кутузова Л. Л. Ивченко не исключает, что Кутузов, не получив, сведений о новых подкреплениях и о воздействии армий Тормасова и Чичагова на крылья всей наполеоновской группировки, уже задумывал продолжить отход к Можайску и лишь ожесточенное сражение за Шевардино и известия об отказе Наполеона обойти его там, где он больше всего боялся – на левом фланге (корпус Понятовского не стал обходить Шевардино стороной и не пошел дальше по Старой Смоленской дороге), предотвратил дальнейшую ретираду русских к Москве. Впрочем, лукавый «Ларивоныч» человек был крайне скрытный и никогда, и никому не раскрывал своих подлинных замыслов («подушка полководца и та – не должна знать его замыслов») и, очевидно, был прав: «Разбить (Наполеона – Я.Н.)? Нет! А обмануть надеюсь». Тем более, что по все той же (уже в который раз упоминаемой!) квалифицированной оценке генерала И. Ф. Паскевича – крепкого профессионала без заметно слабых мест – «Тягаться с Наполеоном в открытом поле было трудно!» Судя по дошедшим до нас документам, предшествовавшим Бородинскому сражению, можно предположить, что если бы Наполеон совершил (продолжил?) обходной маневр Понятовского по Старой Смоленской дороге, то Кутузов немедленно снялся бы с Бородинских позиций и отступил бы по Новой Смоленской дороге, а «шевардинская прелюдия» осталась бы в истории как очередной арьергардный бой, правда, очень кровопролитный. Так или иначе, но «адское дело» при Шевардино стало следствием первоначальной ошибки русских квартирмейстеров (Толя?) при выборе позиции левого фланга. Перемена позиции ограничила время и возможности укрепления этого крыла русской армии. Масштаб и значимость Шевардинского сражения были таковы, что 2-я армия в полном составе предотвращала угрозу преждевременного нападения противника на всю русскую армию…

По всему получалось, что на стадии развертывания, военный гений Наполеона позволил ему «переиграть» «старую северную лисицу» и в определенной мере «выровнять» исходные позиции. Дальше судьба сражения должна была решаться в противостоянии на поле боя, где все решалось не только от соотношения сил и занятых позиций, но от искусства максимально эффективно их использовать.

Накануне битвы Наполеону из Испании пришли тревожные новости: 22 июля 1812 г. сэр Артур Уэлсли, будущий герцог Веллингтон (51 тыс. чел.) сумел разбить 47.500-тысячную армию самого старого друга Бонапарта маршала Мармона (артиллериста, безусловно, толкового и опытного, но, как судачили в армии, получившего маршальский жезл по… дружбе!) при Арапилах (Лос-Арапилес) или, как говорят в Англии – под Саламанкой.

Для французов все не задалось с самого начала, когда чуть ли не первым орудийным выстрелом оказался тяжело ранен с раздроблением руки маршал Мармон; командование перешло к генералу Бонэ, но и его не миновало тяжелое ранение. Несмотря на все мастерство и хладнокровие, сменившего Мармона генерала Клозеля, сильно потрепанная мармоновская армия (при этом потери противников были примерно одинаковые – по 5—6 тыс.) под прикрытием дивизии генерала Фуа с трудом (у англичан было преимущество в постоянно наседавшей кавалерии) «отползла» на восток.

Полтора месяца (46 дней) «летела на перекладных» эта «большая неприятность» до штаб-квартиры Бонапарта – так далеко он забрался из цивилизованной Западной Европы вглубь необъятной «матушки России» – «страны чудес и непуганых медведей». В самый канун Бородинского противостояния она легла на стол французского императора. Наполеоновские позиции в Испании и так были в постоянном напряжении, а тут еще и сильно пошатнулись.

Теперь требовалась быстрая победа под Москвой. Это стало еще одним весомым фактором в пользу «орудования грубым топором лесоруба, чем тонким скальпелем хирурга».

Глава 9. Планы сторон и расстановка сил

Считается, что разрабатывая план генерального сражения, в ходе рекогносцировки Наполеон колебался между двумя вариантами ведения боевых действий: глубоким обходом и лобовой фронтальной атакой.

Большой мастер глубоких обходных маневров вне поля боя Даву, настойчиво советовал ему ночью обойти справа его собственным корпусом и корпусом Понятовского (всего около 46-ти тыс. солдат!) левый фланг русской армии по слабо защищенной Старо-Смоленской дороге, быстро достичь города Можайска, где сходятся дороги на Москву, и не только отрезать русским путь к столице, но загнать русскую армию в угол образованный реками Москвой и Колочей. Но Наполеон, очень опасался, что Кутузов, узнав об этом стратегически очень опасном для него маневре, уклонится от столь желанного для Наполеона генерального сражения и снова уйдет, что будет крайне нежелательно.

…Между прочим, чутьем искушенного полководца Бонапарт уловил настроение «старой лисицы севера». Еще 23 августа Кутузов писал своему государю: «Но ежели он (неприятель), находя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюсь, что может быть (выделено – Я.Н.) должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было Москву защищать должно». Именно поэтому, не желая спугнуть «хитроумного лиса», Наполеон так и не пошел в обход по Старой Смоленской дороге. По этой же причине – боязни спугнуть Кутузова – Наполеон не стал накануне битвы атаковать село Бородино на правом фланге русских, где был их передовой егерский пост, отделенный от главных сил рекой Колочей. Своему артиллерийскому генералу д`Антуару он лаконично и доходчиво объяснил свое «промедление»: «Позиция у Бородино (имеется ввиду, именно село Бородино – Я.Н.) придает уверенность противнику и побуждает его дать сражение. Если я захвачу ее этим вечером, неприятель не устоит и ночью ретируется; я больше не знаю, где я смогу его нагнать; возьмем ее завтра на рассвете». Так, между прочим, и случилось…

Именно поэтому он раздраженно бросил своему маршалу: «Даву! У меня нет для столь дальнего обхода необходимого численного превосходства! К тому же, при примерном численном равенстве противостоящих сторон уход с поля боя по плохо изведанной (у Бонапарта не было правильных топографических карт – прим. Я.Н.) и сильно заросшей местности чуть ли не половины всех моих сил на неопределенное время – это крайне рискованно! (выделено мной – Я.Н.)» Не понаслышке зная возможности «старой северной лисицы» (с его искусным маневрированием вдоль берегов Дуная и мгновенными контрударами он познакомился в 1805 г.!), Бонапарт отказался от глубокого обхода, предпочтя лобовую атаку. Тем самым, обрекая свои войска в какой-то степени на запланированные немалые потери.

IV-й корпус, в котором было много итальянцев, хорватов, испанцев, баварцев, и «прочих немцев», Эжена де Богранэ или, как его не совсем правильно, порой, называют Принцем Евгением (Итальянская королевская гвардия в лице пехоты и драгун, 13-я, 14-я пех. див. Дельзона и Бруссье, конные егеря Орнано и баварские шеволежеры Прайзинга; всего ок. 24.400 чел. – 17.387 пехотинцев, 4.400 кавалеристов и 2.700 артиллеристов с инженерами при 88 пушках д`Антуара) выстроился против хорошо укрепленного природой правого фланга русских.

Согласно источникам основные силы Наполеона были расположены против их более слабого левого фланга – д. Семеновское, Семеновских флешей, Утицкого кургана – надо было прорвать там оборону, прижать русские войска к рекам Москве и Колоче и уничтожить. При этом главный удар Великой армии должен был сопровождаться вспомогательными атаками в центр русской позиции, на Курганную высоту, а также наступлением V-го польского корпуса генерала Ю. Понятовского (16-я, 18-я пех. див. И. Красиньского, Князевича; конные егеря, гусары и уланы графа О.-Ф.-Б. Себастьяни; всего ок. 10.000 тыс. – 6.636 пехотинцев, 1.638 кавалеристов и 1.794 артиллериста и сапера с 38 орудиями бригадного генерала барона Пельтье) по Старо-Смоленской дороге на Утицкую высоту, где будет предпринята попытка создать угрозу тактического обхода (т.е. в пределах поля боя) в тыл русским.

С этой целью против левого фланга и центра русских (на фронте всего лишь в четыре версты!) Бонапарт (по разным данным) сосредоточил чуть ли не 2/3 всех своих сил: то ли 80 (?), то ли 96 (?), то ли даже 115 (?) тысяч солдат и 467 пушек! (Если принимать на веру последнюю цифру, то на «все остальное» он оставил что-то ок. 20 тыс. человек!?) Здесь собрались лучшие армейские корпуса: I-й (или Эльбский обсервационный корпус) Даву (36—37 тыс.: 33.241 пехотинец, 1.078 кавалеристов и 3.161 артиллерист и инженер) и III-й Нея (ок. 12 тыс.: 8.867 пехотинцев, 1.814 кавалеристов, 1.536 артиллеристов и саперов). Они состояли в основном из французов (в силу ряда причин лучше всего усвоивших атакующую манеру ведения бой Наполеона) и были полнее всего укомплектованы.

Солдаты Даву вообще были самыми боеспособными и управляемыми в Великой Армии: 1-я, 2-я, 3-я, 4-я и 5-я пех. дивизии Морана, Фриана, Жерара (сменившего погибшего под Валутиной Горой Гюденна), Дессэ и Компана; конные егеря и уланы Жирардена (сменившего ушедшего на повышение во 2-й кавкорпус генерала Пажоля) с Бордесулем и 147 орудий дивизионного генерала Пернети. Но именно у Даву Бонапарт потом заберет солдат Фриана для усиления Нея (или исправления «непредвиденных ошибок» и прочих «внезапных случайностей»), а Морана и Жерара – для Эжена де Богарнэ. А те, стремясь поберечь свои полки, в самое пекло первыми будут бросать эти части. Это приведет к самым большим потерям в… корпусе Даву: на перекличке в Москве у него окажется лишь 21 тыс. пехотинцев, в том числе, безвозвратные офицерские потери составят 167 человек! Многие склонны объяснять «такую» немилость Наполеона к своему «железному маршалу» тем, что еще в самом начале войны тот не сумел отрезать и разгромить 2-ю Западную армию Багратиона. (Правда, не он один здесь оплошал.) И вообще, в этой трудно складывавшейся кампании он слишком много «резонировал» на ошибки других маршалов, да и самого императора, в том числе. В результате в ходе сражения на Бородинском поле под рукой у Даву останется лишь две (!) дивизии из пяти: Компана и ослабленная Дессэ, и он «окажется не в своей тарелке».

…Впрочем, это была не его кампания, особенно, вторая ее часть. И вообще, из всех маршалов Бонапарта, в той или иной степени принявших участие в том роковом для «генерала Бонапарта», собственноручно превратившегося в императора Франции и повелителя почти всей Европы, походе в Россию, лишь Нею удастся подтвердить свое главное качество: репутацию «Храбрейшего из храбрых №2». Пожалуй, этим все сказано…

Войска Нея уступали солдатам Даву количественно, в укомплектованности и в них все же было больше иностранных контингентов: 10-я, 11-я, 25-я пехотные дивизии Ледрю, Разу, Маршана; конные егеря и гусары Мурье и Бёрмана, а также 75 орудий Фуше де Карея.

Интернациональной (пруссаки, саксонцы, вестфальцы, баварцы, поляки и французы) по своему составу кавалерии Мюрата – 1-й, 2-й, 3-й и 4-й корп. Нансути, Монбрёна, Груши и Латур-Мобура полагалось поддерживать атаки своей пехоты или решать самостоятельные задачи на поле сражения по мере их возникновения. В ней над легкими дивизиями Брюйера, Пажоля, Шастеля и Рожнецкого (гусары, шеволежеры, конные егеря, уланы) преобладала тяжелая кавалерия (кирасиры, карабинеры, драгуны) Сен-Жермена, Валанса, Ватье де Сент-Альфонса, Дефранса, Ла Уссэ и Лоржа), отличавшаяся большой ударной силой во фронтальном столкновении.

…Кстати, прекрасно понимая, что напором одной лишь живой силы, да еще и в условиях, когда у него нет большого общего численного превосходства, укрепленные позиции русских не взять, Наполеон, будучи по призванию и по образованию артиллеристом собирался «повалить» их искусно организованным огнем своей артиллерии. Его артиллерийским генералам Сорбье и Фуше удалось так (на пределе эффективной досягаемости!) расположить батареи своей тяжелой, дальнобойной артиллерии (102 орудия на участке в одну версту!) напротив д. Семеновское и Багратионовых флешей (дистанция в 700—1000 саженей) и частично Курганной высоты (дистанция в 1200—1300 саженей), что русские понесут серьезные потери от перекрестного огня именно этих наполеоновских пушек. Максимально удаленные от русской артиллерии – более сильной в ближнем бою – они сами не подвергнутся серьезной угрозе со стороны врага. Примерно так же будут действовать и тяжелые батареи из 38-ми дальнобойных орудий д`Антуара из корпуса Эжена де Богарнэ, располагавшиеся на господствующей над русскими позициями высоте западнее Бородино и безнаказанно «поливавшими» редут Раевского на Курганной высоте с… предельной дистанции! Подобная концентрация тяжелой артиллерии на высотах, на очень большой, почти предельной дистанции от чужих позиций, судя по всему, была «ноу-хау» все исключительно точно рассчитавшего математика (в душе) и артиллериста (по образованию) Наполеона Бонапарта. За счет большей дальнобойности французы еще могли доставать русских, а те оказывались бессильны эффективно отвечать врагу: по сути дела шла «игра в одни ворота». Не менее весома оказалась и массированная бомбардировка русских французской артиллерией меньших калибров, сведенной в мобильные конные батареи. Своевременно меняя позиции, они окажут серьезнейшую поддержку атакующим массам своей пехоты и кавалерии. Подобные подходы к максимально эффективному использованию всех преимуществ артиллерии наглядно говорят о том, какое значение придавал ей Наполеон – артиллерист до мозга костей. «Великие сражения выигрываются артиллерией!» – многозначительно понижал он голос…

Только два боевых соединения император оставил в резерве – у деревни Шевардино.

Одно из них – VIII-й корпус в ту пору уже не совсем адекватного (порой, страдавшего признаками психического расстройства) генерала Жюно был самым слабым, как по численности (8.868 чел.: 6.911 пехоты, 936 кавалериста, 1.021 артиллерист и инженер с 30—34 пушками дивизионного генерала Алликса), так и по качеству, из всех корпусов (в основном он состоял из вестфальцев) (23-я, 24-я пех. дивизии Тарро и фон Окса; вестфальские гусары и шеволежеры фон Хаммерштайна). Интересно, что некоторые части именно этого корпуса были откомандированы с совершенно особыми заданиями и в боях и сражениях не участвовали. Так, например, 1946 солдат и 76 офицеров сопровождали… императорскую казну, а это целых четыре батальона или почти полностью укомплектованный полк! Жюно – друг Наполеона времен «туманно-удачливой молодости» – сменил «разнервничавшегося» вестфальского короля Жерома Бонапарта 30 июля в Орше. По мнению многих, в том числе, Бонапарта, Жюно опростоволосился под Валутиной Горой (что, впрочем, не совсем так, но это – тема отдельного разговора!) и, тем не менее, остался на своем посту и ничем себя не проявил в Бородинском сражении.

Неподалеку от деревни Фомкино встали обе гвардии. Своего рода «неприкосновенный запас» – самое элитное подразделение в Великой Армии – Старая Гвардия (1-й, 2-й и 3-й гренадерские полки, 1-й, 2-й егерские полки или, 3-я гвард. пех. див. генерала Кюриаля – 6.120 пехотинцев и 32 орудия). Она возглавлялась старым рубакой и солдафоном с бульдожьей челюстью рыжеволосым Лефевром. Под началом испытанного Мортье была Молодая Гвардия, в которой числилось 7 тыс. пехотинцев и 28 орудий. На самом деле она имела под Бородино лишь неполную 2-ю гвардейскую пехотную дивизию генерала Роге (эту дивизию из 4-х полков – гренадеры, егеря, вольтижеры и тиральеры – называли Средней Гвардией). Из числившихся в ней 3622 чел., не хватало 1178 егерей, целого полка (!), оставленных в Вильно и Витебске, т.е. в наличии было ок. 2.444 чел. Тогда как ее 1-я гвард. пех. дивизия генерала Делаборда (по три полка вольтижеров и тиральеров бригадных генералов Бертезена и Ланюсса; всего – 3710 чел.) к битве опоздала, задержавшись на марше из Смоленска, ожидая свои подтягивавшиеся батальоны из Витебска. Ее 1-я бригада генерала Бертезана догнала армию только через три дня после Бородинского сражения – уже за Можайском, а 2-я – генерала Ланюсса – еще позже. Приданным гвардии польским формированием на французской службе – Висленским легионом из 3-х пехотных полков (четвертый застрял в Испании) численностью примерно в 2410 нижних чинов – командовал генерал Клапаред. В гвардейской кавалерии Бессьера (конные егеря и мамелюки Лефевра-Денуэтта, драгуны Сен-Сюльплиса, конные гренадеры Вальтера, польские и голландские шеволежеры Красиньского и Кольбера и элитные жандармы Дюронеля) из-за конского падежа обстановка была нерадостная – всего лишь 4600 всадников и 12 орудий. Распределенной по гвардейским частям 109-пушечной гвардейской артиллерией (пешей – генерала Друо, конной – генерала Дево де Сен-Мориса, в том числе, 37 резервными орудиями) и 1200 канонирами руководил дивизионный генерал и полковник гвардии Жан-Бартелеми Сорбье – сослуживец Бонапарта по Валансу, участвовавший в войнах, начиная с полулегендарной к тому времени битвы при… Вальми в 1792 г.!

По оценке на 2 сентября на перекличке гвардейцев у Гжатска отозвалось 18.862 человека: 3300 артиллеристов, саперов и моряков (гвардейский экипаж), 4000 кавалеристов и 11.562 пехотинца. Эти, безусловно, лучшие солдаты Великой армии так и простоят без дела все сражение и потом Бонапарта будут долго и нудно (до сих пор!) упрекать в том, что он так и не нашел им применения в тот кровавый день и, тем самым, якобы упустил возможность добить обескровленных русских.

…Кстати, много позже военные теоретики сильно критиковали Наполеона за то, как он спланировал и особенно сильно ему досталось за то, как он провел Бородинскую битву. В частности, считалось, что следовало бы уделить больше внимания возможности тактического обхода русского левого фланга. Но как уже говорилось, в целом местная природа к этому, все же, не располагала, да и времени для столь тонких маневров у Бонапарта было маловато. К тому же, со времен Ваграмской битвы Бонапарт ввиду качественного ухудшения состава его армии вынужден был прибегать к «тактике» «расточительных фронтальных атак» при помощи «больших батарей» и очень густых колонн пехоты, составленных из «больших батальонов». Гораздо больше нареканий вызвало руководство Наполеоном своими войсками в ходе сражения, но об этом чуть позже…

Принято считать, что «Старая лисица Севера» учла обе возможности наполеоновского плана нападения на русскую позицию: и обход, и фронтальную атаку.

Всем известно, что на правом фланге и в центре – закрывавшем кратчайший путь на Москву по Новой Смоленской дороге – Кутузов разместил большую часть своих войск. По некоторым оценкам чуть ли не 70 (!?) тыс. чел., в том числе, 204 пушки, под общим началом Барклая-де-Толли (начштаба – А. П. Ермолов).

Некоторые историки полагают, что такая диспропорция могла объясняться особой значимостью указанной дороги в случае отступления. В тоже время кое-кто из исследователей склонен считать, что, ставя их так, Михаил Илларионович стремился заставить Наполеона атаковать в лоб на узком 3-х километровом пространстве своего более слабого левого фланга, где местность затрудняла возможность быстрого флангового маневра. И наконец, не исключалось, что в случае серьезной угрозы для этого крыла своей армии он надеялся использовать армию Барклая как резерв и перебрасывать ее в нужном направлении.

К тому же, занимая удобную, укрепленную двумя мощными батареями (в 24 и 48-орудий; данные разнятся), оборонительную позицию на высоком, обрывистом берегу реки Колочи, правофланговые 21.5-тысячные войска Милорадовича – II-й корпус Багговута (4-я пех. див. принца Евгения Вюртембергского и 17-я пех. див. Олсуфьева – всего ок. 11.500 чел.) и IV-й корпус Остермана-Толстого (11-я пех. див. генерал-майора Н. Н. Бахметьева 1-го и 23-я пех. див. генерал-майора А. Н. Бахметьева 3-го – всего ок. 10.тыс. чел.) наступать сами не могли, так как перед ними находилась сильно пересеченная местность, но, будучи плотно построенными, они окажутся под прицельным массированным огнем превосходно действовавший в ходе всего сражения французской артиллерии.

Здесь же, правее всех – в Масловской роще – оказались сосредоточены основная масса казаков Платова (14 полков вместе с элитным лейб-казачьим полком генерал-майора В. В. Орлова-Денисова – всего ок. 5.600 чел. с 12-пушечной конной батареей) и I-й кавкорпус генерал-лейтенанта Ф. П. Уварова (лейб-гвардейские драгуны, гусары с уланами, а так же линейные гусары с уланами – всего ок. 5.000 чел. с 24-пушечной конной батареей).

Их предполагалось использовать только в случае внезапного маневра мобильным конным резервом.

…Кстати сказать, руководствуясь своим любимым собственным изречением «Полководец не может считаться побежденным до тех пор, пока у него есть резервы» Михаил Илларионович Кутузов всегда старался уделять своим резервам повышенное внимание. «Резервы должны быть оберегаемы как можно долее!» – любил наставлять он свой генералитет. Другое дело, что у него под Бородино резерв вовсе не был большим, как это, порой, усиленно рекламировалось в отечественной историографии, например, таким специалистом по истории наполеоновских войн, как всем известный Е. В. Тарле. В силу ряда всем понятных обстоятельств (Сталин возвеличивал Кутузова: «Полководец был бесспорно двумя головами выше Баркаля де Толли»), Тарле позволял себе утверждать, что накануне битвы «у Кутузова оказался резерв… который был им выделен из его собственной армии, и был не меньше, если не больше, резервов Наполеона, считая даже с гвардией»!? Если это было так, то неясно (задается вопросом Л. Л. Ивченко), почему Кутузов при таком неведомо мощном резерве, потом, все же, отступил с поля боя? Справедливо полагая, что, не обладая даже простым численным превосходством в регулярных обстрелянных войсках, тягаться с Наполеоном в наступательной тактике на Бородинском поле ему не под силу, он предпочел «сесть в преднамеренно глубокую оборону». По мере надобности он собирался «перебрасывать силы в самые горячие точки сражения», не давая врагу проломить русскую оборону, там, где она могла начать трещать! При этом Кутузов открыто признавал – «Мы имеем дело с Наполеоном. А таких воинов, как он, нельзя остановить без ужасной потери!» и отдал категорично-лаконичный, крайне доходчивый в армейской среде приказ: «Стоять и Умирать!» Тем более, что на подкрепления (как уже отмечалось выше!) после битвы, где явственно ожидались ужасные потери рассчитывать не приходилось. Повторим мрачное предсказание Кутузова «Французы переломают над нами свои зубы, но жаль, что разбивши их, нам нечем будет доколачивать». Следовательно, при любом ее исходе (при благополучном результате для развития успеха тоже требовались подкрепления!) Кутузов готовился к… отступлению…

В ночь перед битвой Платов отрядил из своих сил 5 сотен из отборного Атаманского полка под началом С. Ф. Балабина вправо от занимаемой им позиции – для наблюдения «за неприятельским движением, дабы он не мог зайти за фланг нашей армии». Связь с ним должна была осуществлять казачья бригада М. Г. Власова. С оставшимися семью полками Матвей Иванович выдвинулся на указанную позицию, готовый «тревожить и поражать противника».

Господствующую над полем «Курганную высоту», превращенную саперами в 18-пушечный люнет (незакрытый сзади 130-метровый люнет со рвом шириной 10 м и высотой 3 м, и с 2,5 метровым валом), заняли VI-й пехкорпус Дохтурова (7-я и 24-я пехдивизии – Капцевича и Лихачева – всего ок. 8.500 чел.) из 1-й армии Барклая и 7-й пехкорпус Раевского (12-я и 26-я пехдивизии – больного генерал-майора П. М. Колюбакина сменил генерал-адъютант, генерал-майор граф И. В. Васильчиков 1-й и И. Ф. Паскевича – всего ок. 14 тыс. чел.) из 2-й армии Багратиона. Предположительно (?) в редуте встали пехотинцы Паскевича. С фронта – на 100—120 метров вперед – его защищали 5—6 рядов «волчьих ям». Им предстояло стать преградой для вражеской конницы. Еще 100 пушек рассредоточились вокруг кургана.

Сзади выстроился 3-тысячный IV-й кавалерийский корпус Сиверса и 2-я кирасирская див. Дуки под общим началом Д. М. Голицына. Согласно утверждениям К. Ф. Толя («Описание битвы…», или «Описание сражения…» – это два разных документа) позади них – между Татариново и Старо-Смоленской дорогой – в Псарево стоял главный артиллерийский резерв из 296-306-324 (?) орудий, с чем не все сегодня согласны.

В центре войсками 1-й армии (но не 7-м пехкорпусом Раевского из 2-й армии) надлежало распоряжался Дохтурову.

Позади правого фланга и центра – справа налево – встали II-й (ок. 2.500 чел.) и III-й (ок. 2.500 чел.) кавкорпуса под общим началом генерал-адъютанта и генерал-майора, барона Ф. К. Корфа, сменившего заболевшего генерал-майора, графа П.П. фон дер Палена 3-го. Всего – ок. 5 тыс. всадников.

Левый фланг – на относительно пологой местности – с Семеновскими реданами, или флешами (60-70-метровые в длину насыпные треугольные брустверы со рвом), насчитывавшими (по разным данным) от 24—36 до 52 (?) орудий, обороняла 2-я армия Багратиона, начштаба которой был граф де Сен-При, французский эмигрант на русской службе. Здесь были сосредоточены 20-тысячный VIII-й пехотный корпус генерал-лейтенанта М. М. Бороздина 1-го (2-я гренадерская дивизия принца Карла Мекленбургского и потрепанные в Шевардинском бою – сводно-гренадерская дивизия Воронцова вместе со стоявшей за ней во 2-й линии 27-й пехдивизией Неверовского) и 144 (?) пушки. Принято считать, что «воронцовцы» и «неверовцы» расположились на флешах. В тылу встала 2-я кирасирская дивизия И. М. Дуки.

До своего ранения на Бородинском поле «отвечать» за левый фланг «под присмотром» Багратиона будет Андр. И. Горчаков 2-ой.

…Между прочим, в расположении Семеновских флешей были как плюсы, так и минусы! Земляные работы затруднялись множеством камней. Сделать правильные профили укреплениям не получалось. К тому же, большая часть лопат и кирок оказалась в войсках Барклая! Если солдаты из дивизии М. С. Воронцова еще как-то справились со строительством средней флеши, то команды из дивизий принца Карла Мекленбургского и И. Ф. Паскевича явно «ударили лицом в грязь». Не хватало и фашин для укрепления скатов флешей: они получились покатыми. Итак, с одной стороны, их так и не успели достроить! С другой – они располагались на высоте и частично прикрывались с фронта лесом и кустарником. Но, в то же время, именно это обстоятельство мешало обстреливать приближавшегося врага. Правда, ему по этой же причине, в свою очередь, приходилось выстраиваться для решительного броска на флеши прямо под огнем ее защитников! Все это вкупе и предопределит решительность и стремительность действий обеих сторон, как при атаке, так и при обороне флешей…

Именно флешам принято приписывать решающее значение в обороне русского левого фланга. На самом деле, они усиливали оборону этого участка позиции и, что самое важное – служили для связи с войсками Тучкова 1-го на Старой Смоленской дороге.

Долгое время исследователи полагали, что на самом левом краю поля, под Утицким курганом, Кутузов якобы приготовил «маленький сюрприз»!?

Скрытно, в кустарнике, он поставил III-й корпус генерал-лейтенанта Н. А. Тучкова 1-го (в то время в русской армии служили четыре из пяти братьев Тучковых) (1-я гренад. див. Строганова и 3-я пех. див. Коновницына из 1-й армии Барклая – всего ок. 7 тыс. чел.) и 11.677 ратников Московского ополчения генерал-лейтенанта, графа И. И. Маркова (Моркова, или наоборот) – всего по разным данным от 15 до 20 тыс. человек. Они должны были не только прикрывать Старо-Смоленскую дорогу, но и в нужный момент, после того как неприятель введет здесь в сражение свои последние резервы, нанести ему удар во фланг и в тыл!

Тактический замысел Кутузова не был воплощен…

Принято считать, что его испортил и.о. начальника Главного штаба русской армии генерал Л. Л. Беннигсен, проявивший невиданное самоуправство. Без ведома Кутузова, под предлогом необходимости занять господствующую высоту (Утицкий курган), он рассекретил засаду. Леонтий Леоньевич вывел на курган войска Тучкова и, тем самым, подставил их под фронтальный удар корпуса Понятовского.

…Кстати, в отечественной литературе, из-за давно сложившегося негативного отношения к весьма неоднозначной фигуре ганноверско-брауншвейгского «кондотьера» Беннигсена – очень крепкого профессионала, но интригана, утверждалось, что Леонтий Леонтьевич (Леон Леонтич, как он сам себя величал) вроде бы не доложил Кутузову об изменении в расстановке русских войск. И долгое время в самовольном изменении Кутузовской диспозиции обвиняли… генерала Н. А. Тучкова, благо спросить с него уже было нельзя – тяжело раненный в сражении он вскоре после Бородина скончается. Более того, именно на Тучкове лежало подозрение, что «он-де не умел держаться». (И это говорили о человеке, чей правый фланг в ожесточенной битве при Прейсиш-Эйлау за все время боя не только не отступил ни на шаг, но регулярно контратаковал врага, тем самым, снимая давление со своего левого фланга и, таким образом, отчасти, выравнивая общую ситуацию!) Кутузов не ведая, что его распоряжение было отменено Беннигсеном, усомнился в храбрости генерала. Русский главнокомандующий узнал всю горькую правду от очевидцев кровавых событий на Утицком кургане лишь за пару месяцев до своей смерти – в начале 1813 г. Но только спустя долгие годы (почти через век!) для российской общественности документально открылась истинная картина происшедшей трагедии: невиновность геройски погибшего Николая Алексеевича Тучкова! Так бывает: «на войне – как на войне…

Как результат рассекреченные войска Тучкова подверглись мощнейшему артобстрелу и понесли серьезные потери.

Долго еще потом, пущенные по ложному следу, отечественные историки считали, что именно «ганноверский барон Беннигсен – один из убийц отца Александра I императора Павла I – ставший в России по царской милости графом, ненавидевший Кутузова и всю войну пытавшийся делать ему гадости, „большие и мелкие“», в преддверии Бородинской мясорубки лишил русскую армию одного из ее немногих козырей: Тучковской засады! И это при том, что уже в ходе сражения выяснилось: корпус Тучкова, особенно после отзыва Багратионом из него 3-й дивизии Коновницына на срочную защиту Семеновских флешей, был слишком слаб для серьезного удара во фланг наступавшей неприятельской группировки, а для кавалерийских обходов правого фланга врага у русских здесь не хватило кавалерии. Трех тысяч иррегулярной конницы (казаков Карпова) для этого было мало.

Дело в том, что еще левее, для предотвращения возможного глубокого обхода Понятовским Багратиона слева, за Большим Утицким лесом с его засеками, завалами, «боевыми полянами и просеками» из поваленных деревьев, были поставлены 8 полков казаков ветерана русской армии генерал-майора А. А. Карпова.

Принято считать, что общеармейский резерв Кутузова состоял из элитного V-го пехотного корпуса (5 гвардейских полков, которыми командовал, сменивший покинувшего в Дорогобуже армию и отправившегося в Санкт-Петербург по приказу Барклая-де-Толли цесаревича Константина Павловича, генерал-лейтенант Н. И. Лавров, лейб-гвардии Егерский полк полковника Бистрома 1-го стоял отдельно у села Бородино и сводная гренадерская дивизия полковника князя Г. М. Кантакузина) и регулярной кавалерии (1-я кирасирская дивизия, сменившего заболевшего генерал-майора Н. И. Депрерадовича генерал-майора Н. М. Бороздина 2-го – кавалергарды, конные гвардейцы и кирасиры). Всего – ок. 17 тыс. человек, стоявших между центром и левым флангом.

В первую очередь, именно гвардии придется «Стоять и Умирать!», латая дыры и бреши в русской обороне. В рапорте 30 августа Аракчееву Лавров с горечью и достоинством докладывал: «… Сей день стоил ей убитыми и ранеными за 3000 человек…» Поскольку участие гвардии в сражениях считалось делом исключительным, умолчать об ее подвигах было невозможно. Сам факт того, что она, как и линейные войска, «ложилась костьми», (в частности, за Семеновское, где «литовцы» понесли огромные потери) был чрезвычайно показателен и он многое говорил об ожесточенности битвы, а также об отсутствии других профессиональных резервов, кроме гвардейских полков. Недостаточные (выражаясь современным сленгом) «респект и уважуха» к отличиям гвардейцев мог возбудить неудовольствие у самой влиятельной части армии, а значит, и в высших слоях обеих столиц, и, конечно, это стало бы известно самому императору Александру I. Последний, всегда помня об участи своего убиенного недовольными гвардейцами батюшки, гвардию держал под совершенно особым «контролем». «Премудрый пескарь» «Ларивоныч» предпочел уже 28 августа в приказе №12 по армии выразить свое «особое одобрение» гвардейцам за Бородинское сражение!

…Впрочем, во всех войнах России с Наполеоном, ей выпадала эта незавидная доля, но почетная участь: героически спасать честь и престиж русского оружия – Аустерлиц, (лишь под Эйлау ее не было!), Фридлянд, Бородино, Лейпциг…

И наконец, последнее – на тему «планов» и «расстановок»: по некоторым данным Барклай координировал действия правого фланга, Багратион – левого, а Беннигсену поручалось следить за событиями в центре русской позиции.

Глава 10. «Ошибки» «старого маразматика» Кутузова: взгляд со стороны и «изнутри» или, даже «подушка полководца не должна знать его мыслей»

Начнем с того, что критикуя М. И. Кутузова, историки по сути дела критикуют… его «правую руку», ученика и любимца Карла Толя. С ним немало связано в подготовке сражения и еще больше в его последующем толковании Толем в литературе под прикрытием имени уже покойного на тот момент, Спасителя Отечества, фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова. «Неточности», в том числе, в хронометраже событий и «перепутанность моментов», заведомо введенные в оборот «шаловливым» Карлушей, повели многие поколения историков по ложному следу, проложенному их предшественниками-очевидцами и участниками Бородинской битвы.

После окончания Шевардинского сражения русские войска оказались развернуты в форме буквы «Г».

При этом 1-я армия Барклая из-за рельефа избранной позиции оказалась повернутой к противнику не фронтом, а флангом. Это объяснялось тем, что, с одной стороны, Шевардинский редут был сдан, а с другой – стремившийся контролировать ведущие к Москве Старую и Новую Смоленские дороги, Кутузов серьезно опасался возможности обходного движения противника справа и разместил на этом направлении значительную часть корпусов 1-й армии. В целом растянутый боевой порядок русской армии, предполагавший эшелонированную оборону, был весьма глубок (3—4, порой – до 5 км), и, казалось, обеспечивал его устойчивость и позволял маневрировать на поле боя.

Долгое время считалось, что, именно такая кутузовская диспозиция позволяла энергично и упорно защищаться весьма ограниченными силами, при этом вовремя подтягивая незадействованные в бою части и резервы, для нанесения врагу максимальных потерь на направлении его главного удара и, тем самым, ослабить его ударный кулак. В общем, следовало «привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям». Затем, истощив противника, нанести ему контрудар. На случай неудачи имелись удобные дороги для дальнейшего отступления.

…Между прочим, уже после Бородинской битвы «старого маразматика» (так презрительно, порой, отзываются о нем его критики из категории хулителей) Кутузова много осуждали за то, как он расположил войска и гвардейский резерв. Во-первых, его обвиняют в том, что он слишком много сил (почти всю 1-ю Западную армию М. Б. Барклая) поставил на своем правом фланге. И это при том, что тот был весьма серьезно прикрыт самой природой – защищавшая его река обладала здесь очень крутыми берегами, а сама местность была преимущественно болотистой. Мог ли в данном случае русский полководец в какой-то мере оказаться (согласно Б. В. Юлину) заложником своего первоначального плана вынудить Наполеона (навязать ему?) фронтально атаковать укрепленные русские позиции с линии Валуево-Беззубово-Логиново? Почему, когда выяснилось, что главный удар, скорее всего, последует по левому крылу русских позиций, Кутузов, по-прежнему, держал справа слишком большие силы? Для парирования все еще возможного, по его мнению глубокого обходного маневра вокруг правого фланга по Гжатскому тракту? Или, по еще каким-то одному ему ведомым, а историками не разгаданными, причинам? Этот «пазл» от «Старого лиса Севера» пока не складывается. Во-вторых, уже было известно, что Наполеон подходит к Бородинскому полю по почтовым трактам со стороны левого крыла русской обороны и, скорее всего, отсюда же будет наносить главный удар. Поскольку здесь местность, все же, не исключала попытки неприятеля совершить глубокий обход русской позиции, то было бы мудрее поставить общий резерв из пехоты, кавалерии и артиллерии именно слева, чтобы быстрее вводить его в дело? В-третьих, к сожалению, резервы (гвардия и отчасти, сыгравшие их роль 2-й с 4-м корпуса Багговута и Остермана), которые Кутузов надеялся использовать, когда замысел Наполеона станет для него более ясным, оказались выстроены за левым крылом русской обороны в пределах досягаемости дальнобойной тяжелой артиллерии противника и в силу ряда причин слишком плотно, а потому все четыре линии вплоть до резервов понесли большие потери. В-четвертых, Семеновские флеши, хотя и выглядели внешне весьма внушительно, на самом деле строились впопыхах и плохо укрывали своих защитников. И, наконец, в-пятых, в своей диспозиции Кутузов категорично указал, что «резервы должны быть оберегаемы сколь можно далее. Ибо тот генерал, который сохранит еще резерв, не побежден». Вот и пришлось генералам обходиться («выкручиваться») теми силами, что были, т.е. «стоять насмерть!» Впрочем, все эти претензии к Кутузову были высказаны задним числом, а, как известно, «после драки кулаками не машут»! Тем более такой, как Бородинская битва – одной из самых ожесточенных и в тоже время неопределенных по результату («ничейной»? впрочем, «о вкусах не спорят») во всей истории кровопролитных наполеоновских войн. Выиграть ее у Бонапарта, русская армия «по определению» не могла: недаром ее участник, (в который уже раз повторимся!) опытный генерал Паскевич – крепкий профессионал без заметно слабых мест – откровенно говорил, что «в открытом поле Наполеону противостоять трудно»! Вот и «премудрый пескарь» «Ларивоныч», готовясь к ничейному результату с Бонапартом, ни в коей мере об этом не забывал и, страхуясь – перестраховывался и в принципе получил то, на что рассчитывал…

И последнее, по поводу «ошибочности», спорности (есть и другие, весьма неласковые «эпитеты») преднамеренного сосредоточения Кутузовым большей части сил на лучше защищенном природой правом фланге.

Не секрет, что Барклай предлагал главнокомандующему несколько иную расстановку сил на Бородинском поле. «Князю Кутузову было предложено под вечер при наступлении темноты переместить армию так, чтобы правый фланг 1-й армии (Барклаевской – Я.Н.) сместился влево до высоты Горки (Новая Смоленская дорога), а левый примыкал к деревне Семеновское. Тогда как вся 2-я армия (Багратионовская – Я.Н.) сдвинулась бы на Старую Смоленскую дорогу. Сие движение не переменило бы боевого порядка, каждый генерал имел бы при себе собранные свои войска; резервы наши, не начиная дела, могли быть сбережены до последнего времени, не будучи рассеяны, и может быть, решили бы сражение. Князь Багратион, не будучи атакован, сам бы с успехом ударил на правый фланг неприятеля. Для прикрытия же нашего правого фланга, защищаемого уже местоположением, достаточно было бы построенных укреплений, 8-ми или 10-ти батальонов пехоты, 1-го кавалерийского корпуса и казачьих полков 1-й армии. Князь одобривал, по-видимому, сию мысль, но она не была приведена в действие».

По крайней мере, так описал потом свою задумку о «предупреждении неприятеля» генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай-де-Толли.

По некоторым данным и и.о. начальника Главного штаба Беннигсен, и Багратион, видя, «что левый его фланг подвергается величайшей опасности», а «войска, находившиеся на правом фланге или даже в центре, слишком удалены от левого фланга и не смогут подойти своевременно, чтобы поддержать его» тоже предлагали Кутузову несколько отодвинуть 2-ю Западную армию назад.

…Кстати сказать, не надо забывать, что и Барклай, и Беннигсен (Багратиона уже не было в живых) писали об этих своих предупреждениях уже в своих сочинениях – так называемых «Оправдательных письмах» («Примечание» и «Замечания»), и, соответственно, так называемых «Письмах о войне 1812 года» – задним числом, когда исход Бородинского сражения и последующие события уже давно были известны и можно было безошибочно утверждать, что «это передвижение», безусловно, гарантировало бы «верный успех». Не секрет, что «мемуары» всегда пишутся с определенной целью: представить «себя любимого» в самом выгодном случае именно потомкам, а не своим современникам, которые могли сами что-то видеть, что-то знать нежелательное для «мемуаристов»! Так было, так есть и так будет: такова людская психология. Интересно и другое: если Беннигсен полагал, что эта ошибка, допущенная в расстановке войск Кутузовым, необратимо повлияла на ход битвы, поставив русские войска на грань поражения и вызвала неизбежность отступления, то Барклай, очень решительно и самоотверженно проведший всю битву, считал, что положение дел в целом было исправлено в ходе всего сражения его удачными распоряжениями. В общем, на военном Олимпе – нет места для двоих или, полководческая слава никогда не делится пополам, ибо она куплена морем крови (своей и чужой) и смертями «бес числа» (с обеих сторон)…

Более того, родственник Кутузова по супружеской линии, командующий корпусом генерал от инфантерии, граф Александр Николаевич Остерман-Толстой, с мнением которого считалась такая самодостаточная фигура среди русского генералитета той поры как генерал-майор А. П. Ермолов, наслушавшись доводов других генералов по поводу явного сосредоточения Наполеоном своих сил напротив левого фланга русских, тоже решился уточнить у «дядюшки», а не делаем ли мы ошибки, оставляя свои силы преимущественно справа. И тут «старая лисица севера» так зыркнула своим единственным глазом (к этому времени раненый глаз Кутузова уже почти закрылся и видел он им очень плохо) на «племянничка» -полного генерала, что тот тут же почувствовал себя юным безусым 14-летним прапорщиком: «Вот и Буонапартия, вероятно, полагает, не делаем ли мы тут ошибки?»

…Между прочим, согласно очевидцу событий К. Клаузевицу, если бы Кутузов согласился бы на немедленную реализацию предложений Барклая и Беннигсена о сокращении линии фронта, то и без того высокая плотность боевых порядков русских войск на левом фланге еще больше усугубила бы тесноту среди войск, размещенных по его выражению «в затылок друг другу». Он писал: «… русская армия дралась в тот день в беспримерном по глубине и тесноте построении. Столь же тесно, а, следовательно, так же глубоко построилась и французская армия.» Отсюда, по его мнению, идут и огромные потери с обеих сторон и невозможность окончательного прорыва фронта русских, а лишь его оттеснение на «1500 – 2000 шагов». «Стоять и Умирать!»???

Вполне возможно, что переместив войска согласно предложениям Барклая, Беннигсена и Багратиона, Кутузов вынужден был бы отстаивать эту позицию до последнего солдата, потому что в случае прорыва фронта армия Багратиона не выбралась бы из леса, весьма частого и заболоченного, не потеряв своей артиллерии. «Старый лис севера» не пошел на это и уже ночью Милорадович показал Остерману последний приказ Кутузова: «Если неприятель главными силами будет иметь движение на левый наш фланг, где армия князя Багратиона, и атакует, то 2-й и 4-й корпуса идут к левому флангу, составив резерв оной».

И все же, кое-какие силы (гвардейская пехотная бригада Храповицкого – Литовский, Измайловский и Финляндский полки с двумя ротами гвардейской артиллерии) были сдвинуты влево – за позиции 2-й армии.

Думается, нет смысла обсуждать «что бы было, если бы…»!?

Дело в том, что Последний Демон Войны, наверняка нашел бы как адекватно ответить на «упреждающие» русские перестановки-перемещения. Например, он мог нанести таранно-рассекающий удар по центру русской позиции – по деревне Бородино, где он, как известно, успешно действовал в начале сражения и лишь затем перенес акцент на левый фланг. Генерал от инфантерии Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов принял то решение по диспозиции, которое нам всем известно со школьной скамьи и сделал главное: дал предельно простой и категорический приказ «Стоять и Умирать!»

Вот русская армия «Стояла и Умирала»…

Кутузовский штаб размещался в деревне Татариново, а сам русский главнокомандующий во время сражения располагался на Новой Смоленской дороге, правее батареи Раевского – в Горках (там он и ночевал перед битвой), как покажет развитие событий далековато от эпицентра сражения. Его венценосный визави руководил боем с возвышенности перед Шевардинским редутом, что позволяло хорошо видеть почти все поле битвы, кроме двух самых отдаленных участков. Для того чтобы обозреть всю диспозицию, ему было нужно подниматься на один из соседних холмов. Что он и проделает дважды во время сражения. Если бы он перемещался между флангами по столь пересеченной местности, то адъютанты со срочными донесениями не видели бы его и не знали бы, где его искать. Бонапарт и так был всего лишь в полутора километрах от Курганной высоты с батареей Раевского, а до «Багратионовых флешей» и вовсе – в километре. В общем, Наполеон был весьма близко от линии огня, что было в его привычках: как можно быстрее получать сведения с поля боя. Ближе к концу сражения, когда линия фронта отодвинется, французский император передвинется еще больше вперед.

Резюмируя все вышеизложенное, скажем, что в сведениях о подготовке русского командования к Бородинской битве немало противоречий («белых пятен» и «черных дыр») по причине сложных взаимоотношений в высшем генералитете (многие ждали, что «старая северная лисица» опростоволосится, а «свято место пусто не бывает»!? ), по-разному, определявшего конечную цель сражения. Выбор русскими позиции и расположение войск на ней говорят в пользу того, что Кутузов собирался дать сугубо оборонительное сражение, причем, особая роль отводилась Новой Смоленской дороге. Чрезмерное усиление именно правого фланга, прикрывавшего как раз этот путь в тыл, следует объяснять не только значимостью этой коммуникации, но и стремлением русского главнокомандующего отвлечь внимание врага от своего более слабого левого фланга. Очень может быть, что то, что очень многим (?) в ту пору казалось «ляпом старого маразматика» – показное сосредоточение огромных сил справа – понудило Бонапарта ослабить образцовый корпус Даву, переведя две его дивизии налево к своему экс-пасынку для контроля за ситуацией в направлении Новой Смоленской дороги. Обычно при оценке возможностей обороны левого фланга русских львиную долю внимания принято уделять «Багратионовым флешам», тогда как сами участники бородинского побоища много говорят о деревне Семеновское с ее сильной артиллерией, причем, «Батарея Раевского» считалась ими не как «ключ» центральной позиции, а как одно из укреплений обороны д. Семеновской. Кроме того, если историки «давят» на открытость левого крыла с фронта, то русское командование тогда больше волновала угроза обхода с этого фланга.

Глава 11. Затишье перед бурей

В ночь перед сражением приказом по армии Наполеон призывал ее к решительной схватке: «Воины! Вот сражение, которого вы так ждали! Сражайтесь так, как вы это делали под Аустерлицем, Фридляндом и Ваграмом, и победа в руках ваших: она так нужна нам. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество. Потомство с гордостью вспомнит о вас и скажет: и он был в великой битве под стенами Москвы!»

…Кстати сказать, вместе с сообщением о поражении Мармона в Испании Наполеон получил из Парижа еще один портрет сына: первый нашел его под Смоленском. Дело в том, что как только императрица Мария-Луиза узнала об отправке Бонапарту миниатюры ее сына написанной гувернанткой, она решила, что пришла пора и ей показать своему воинственному супругу, как она заботиться об их сыночке и о муже, в том числе. Она заказала известнейшему художнику Жерару портрет мальчика в полный рост. Он выполнил заказ в кратчайшие сроки. Интересно и другое: судьбы портретов в чем-то символичны. Наивная по своей сути миниатюра гувернантки навсегда осталась с Наполеоном и, умирая на о. Св. Елены, он смотрел на дорогие ему черты своего единственного законного наследника. Тогда как более масштабный и громоздкий портрет кисти Жерара пропал в ходе катастрофического отступления французского императора из Москвы. Правда, рассказывали, что умудренный жизнью Жерар, предугадал возможную судьбу оригинала своего творения и сделал с него загодя копию, которую Наполеон, завещал добросердечной гувернантке. Так вот, получив подарок от супруги в виде портрета их сына, он приказал поставить его перед своей палаткой и показать гвардии, но потом, налюбовавшись им, неожиданно приказал: «Спрячьте его; рано ему еще видеть поле битвы»…

За день до сражения Кутузов осмотрел свои войска, отслужил с ними молебен под ликом особо почитаемой в народе иконы Смоленской Божьей Матери, спасенной от врага из Благовещенской церкви Смоленска генералом П. П. Коновницыным. Её, чудом уцелевшую после попадания ядра в ящик, в котором она находилась, для религиозного воодушевления пронесли перед русскими войсками: «Заступница небесная, сохрани нас под кровом Твоим!». Самый грузный старик Михаил Илларионович Кутузов шел за ней с обнаженной головой и слезами на глазах. Прикладывались к ней все, начиная с главнокомандующего и до последнего солдата. Под громовое приветственное «Ураа-а-а!», главнокомандующий обратился к солдатам с напутствием на тяжелое испытание: «Братцы! Вам придется защищать землю родную, послужить верой и правдой до последней капли крови! Надеюсь на вас!»

…Между прочим, история русской национальной святыни – чудотворной Смоленской Одигитрии (по-греч. – Путеводительница) – происходит из глубины веков. До сих пор в ее истории много неясно – много туманного! Так, кое-кто из исследователей считал, что она могла быть написана самим евангелистом Лукой. На Руси она появилась вместе с византийской царевной Анной, выданной императором Константином Порфирородным за черниговского князя Всеволода Ярославича в 1046 г. Его сын полулегендарный Владимир Мономах, получив во владение Смоленское княжество, установил ее в построенном им в 1101 г. Смоленском Соборе. С тех самых пор она называлась Смоленской и почиталась как чудотворная. Дальнейшая история Одигитрии весьма любопытна и запутана, но она лежит за пределами нашей «истории». Скажем лишь вкратце, что спасенная от французов солдатами генерала Петра Петровича Коновницына, икона была всего лишь «списоком» (новонаписанная икона) с Одигитрии, сделанным Постником Ростовцем во времена царя Федора Иоанновича по приказу Бориса Годунова. Причем писали ее тоже не с подлинника, а с еще одного «списока» 1456 г. А «подлинник» евангелиста Луки мог быть вывезен еще до Смоленского сражения 1812 г. в Ярославль. Впрочем, все это уже смахивает на триллер, тем более, что это – опять-таки, совсем другая история…

Под Бородино пришла лишь треть (!) начавшей войну Великой армии: часть погибла, часть осталась охранять тыловые дороги, часть осела в госпиталях или просто дезертировала. Остались лишь отборные солдаты наполеоновской армии, наиболее сильные, стойкие, закаленные в боях, уверенные в собственной непобедимости, в выдающихся качествах своих командиров и военном гении своего полководца. Они верили Наполеону. В резерве он держал свой главный козырь – элиту своей армии – гвардию. Хорошо обученная и организованная Великая армия рвалась в бой, чтобы в генеральном сражении добить противника и добыть победу и мир.

Собранные чуть ли не со всей Европы, оторванные от своих домов, солдаты Великой армии Наполеона выполняли очередную задачу Бонапарта покорить еще одну страну, сломить последнюю преграду на пути к европейскому господству французской империи. В наполеоновских биваках в тот вечер солдаты жгли костры, кто-то пил вино, кто-то пел песни, а кто-то просто молчал, вспоминая родных и близких. Завтра победой они окончат свой тяжелый поход на Москву и захватят богатую добычу.

Кто-то из них по зову сердца пошел в патриотические армии революционной Франции еще безусыми юнцами, когда Отчизна задыхалась, окруженная враждебным альянсом европейских королей и принцев. Некоторые из них еще участвовали в разгроме врагов в эпохальных для революции битвах – пруссаков под Вальми и австрийцев под Жемапом, Ваттиньи и Флерюсом. В тоже время кое-кто из них отведал в Италии и Швейцарии русского штыка солдат неистового старика Souwaroff и остался жив. Кому-то повезло выстоять в каре против яростных атак мамлюков в Египте. Почти за 20 лет непрекращающихся войн они «вкусили прелестей» Востока, победоносно исколесили всю Европу вдоль и поперек, истоптали не одну сотню грубых солдатских сапог, принеся Франции славу лучшей армии Европы. И вот теперь они оказались под стенами овеянной легендами Москвы, не ведая, что для многих из них это место станет… концом их земного пути!

В русских рядах царил подъем. В предстоявшей битве русские были призваны защищать свое Отечество, Москву! Почти каждый второй русский офицер сражался здесь рядом с братом, отцом, сыном: Тучковы, Неверовские, Голицыны, Воронцовы, Бахметьевы и многие другие представители громких дворянских фамилий российской империи. Не многие из них вернутся с поля боя. Теперь, когда всем стало ясно, что сражение будет, офицеры просили у Кутузова разрешения идти в решающий бой в парадной форме и чистом белье. В русской армии тоже были солдаты, имевшие право считать себя непобедимыми. Это были ветераны-герои суворовских походов, уже дравшиеся с французами в 1799, 1805, 1806 и 1807 гг. Они решили умереть, но не пропустить Наполеона к Москве. И это не пустые слова: во многом именно невероятная стойкость и беззаветное мужество русских солдат приведет к благоприятному для Кутузова исходу сражения: «ничьей-непроигрышу».

По обе стороны фронта земляки и просто друзья-товарищи уславливались передать последний наказ родным через тех, кто останется жив, родственники, находившиеся в разных полках, сходились и молчаливо прощались. Многие чистили оружие, чинили амуницию или задумчиво глядели в осеннее темное небо…

Лишь к утру шум в обоих лагерях стих. Смолк приглушенный говор, солдаты спали…

…Кстати, за день до битвы, обходя сырые бивуаки, Наполеон простудился. У него поднялась температура, его душил непрерывный сухой кашель и вдобавок обострилось расстройство мочевого пузыря (дизурия). Император почти не ходил по малой нужде. Его ноги сильно отекли. Поскольку в ходе сражения Наполеон продолжал испытывать серьезное недомогание, а на сильном непрерывном ветру ему было трудно держаться в седле, то он почти всю Бородинскую битву провел на одном месте, перемещаясь по местности в случае крайней необходимости. Почти 15 лет назад – на заре своей головокружительной карьеры, когда ветер удачи приносил ему одну за другой блестящие победы в Италии – он сам откровенно заявил: «Для войны необходимо здоровье, и его не заменить ничем!» Прошли годы и он развил свою мысль: «После тридцати начинаешь терять способность вести войну». И вот теперь, когда Наполеону пошел пятый десяток лет, ему предстояло дать столь долгожданное для него генеральное сражение, ставшее чуть ли не самым кровавым в его жизни. Предчувствуя это, он как заведенный бормочет сам себе: «Что есть война? Варварское занятие. Вся суть которого состоит в том, чтобы оказаться сильнее в определенном месте» (выделено мой – Я.Н)…

Всю ночь перед боем Наполеон промаялся без сна, нетерпеливо ожидая утра, когда он громко крикнет своей армии «Пойдите и принесите мне победу!» а она с криком «Да здравствует император!» устремится в атаку… Каждые час-полтора Наполеон выходил посмотреть: не ушел ли Кутузов? Видны ли огни на русских бивуаках? Огни горели. Кутузов не снимался с места. Внезапно Бонапарт спросил у дежурного генерала-адъютанта Жана Раппа (1771—1821): «Верите ли вы в завтрашнюю победу?» – «Без сомнения, Ваше Величество, но победа будет кровавая, очень кровавая!»

…Кстати сказать, по одним данным прямо перед самым рассветом Кутузов в одиночку съездил на передовую за деревню Горки, где с возвышенности еще раз оглядел построение войск неприятеля. Увидев, что перемен не произошло, он в сопровождении примчавшейся на взмыленных конях свиты, спокойно вернулся обратно. В тоже время, не все согласны с тем, что главнокомандующий был в ту пору способен ездить верхом. Рассказывали, что он уже давно почти не садился на лошадь из-за своей чрезмерной тучности (см. все известные картины с Кутузовым той поры!). Более того, А. П. Ермолов уточняет: «Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили…». Кому верить!?

Уже светало, когда в императорский шатер явился ординарец от маршала Нея. Маршал хотел узнать, не пора ли начинать бой. В ответ он услышал: «Вперед! Открой для нас ворота Москвы!!»

…Кстати, заметив солнце, восходящее над позициями русских, воодушевленный сладостным воспоминанием о своей самой блестящей победе, Бонапарт воскликнул, обращаясь к своим свитским: «Вот оно солнце Аустерлица!» Но это было другое солнце, совсем другое: как общая ситуация, так и диспозиция были совершенно иные! Как известно, даже своим любимцам Боги даруют отнюдь не все: если восходящее солнце Аустерлица было для Наполеона действительно «восходящим», то рассветное солнце Бородина, скорее – «заходящим», со всеми вытекавшими из этого последствиями…

Глава 12. Как начиналось Бородинское побоище?

Повторимся, что до сих пор информация о Бородинском сражении представляется весьма запутанной. Слишком много вокруг него вышеупомянутых «неточностей» и «перепутанностей моментов». Правда, за последнее время все обстоятельства великой битвы планомерно и взвешенно уточняются, но указанные «шероховатости» все еще остаются.

…Кстати сказать, не затрагивая идеологический фактор – принцип «Броня крепка и танки наши быстры!», а в те времена, он мог звучать несколько иначе: «Кони быстры – сабли востры!» – актуален во все времена, причем, для обеих противоборствующих сторон – так устроен мир, скажем лишь, что у каждого – своя правда или «каждому – свое!»…

В «классическом» («каноническом») изложении, два века назад предложенном (навязанном?) К. Ф. Толем в противовес Барклаю и, отчасти, Беннигсену, события на Бородинском поле развивались примерно так.

…Впрочем, начнем с одного, любопытного факта! Еще не успели оба войска окончательно встать в ружье, еще не рассвело, как по свидетельствам очевидцев – случайно – выстрелила пушка. С русской стороны из тяжелого орудия с батареи впереди д. Семеновское громыхнул выстрел! Очевидно, кому-то из канониров в предрассветном мраке показалось, что приближается неприятель – вот он и выпустил ядро в сторону врага. Когда разобрались, что тревога напрасная, то снова все затихло. Правда, уже не надолго…

Долгое время было принято считать, что сражение под Бородино началось с захвата наполеоновскими солдатами деревни Бородино, так и оставшейся за ними до конца битвы.

Вот как это могло быть…

Наполеон «пошел открывать ворота Москвы» в 6 утра 26 августа (или 7 сентября по новому стилю). Начал он с атаки на правый фланг русской армии. Там, пользуясь туманом, пехотинцы из дивизии генерала А. Ж. Дельзона (IV-й корпус Эжена де Богарнэ) быстро заняли Бородино. Затем на плечах отступавших русских лейб-егерей полковника К. И. Бистрома 1-го они сунулись было за Колочу, но получили такой отпор (106-й линейный полк понес очень большие потери), что откатились назад и закрепились в Бородино. И тем не менее, на юго-западную окраину Бородино канониры д`Антуара выкатили свои пушки для флангового обстрела «Батареи Раевского».

И сразу после этого центр сражения был перенесен на левый фланг русских.

…Кстати, русским солдатам, первыми вступившим в бой с врагом на Колоче под Бородином у Новой Смоленской дороги, где тогда был мост, теперь стоит по-армейски суровый памятник с лаконичной надписью: «В лейб-гвардии егерском полку солдат убито 693, офицеров – 27, матросов – 11». Так получилось, что один из лучших русских гвардейских полков полег при обороне Бородино без особой пользы. По некоторым данным это могло быть причиной халатности егерей, причем, столь экзотической, что в нее верится с огромным трудом! (Пытливый читатель сам найден эту «историю». ) Впрочем, в рассказах участников и «россказнях очевидцев», как водится, быль очень тесно соседствует с небылью. В бою за Бородино стороны понесли первые потери и в командном составе: у французов был убит прямым попаданием ядра бригадный генерал Луи-Огюст Плозонн, а русская потеря была рангом ниже – полковник Я. П. Гавердовский. Впрочем, список потерь среди высших офицеров у тех и других окажется громадным…

Рассказывали, что перенос Бонапартом активных боевых действий на левое крыло русских не прошел незамеченным для них и они вскоре начали постепенную переброску своих правофланговых войск на угрожаемые участки, в частности, налево. По мере втягивания все больших сил Великой армии в сражение на левый участок русской обороны, а затем и в центр, угроза глубокого обхода правого крыла русских (по Гжатскому тракту) стремительно уменьшалась и Кутузов мог смелее переводить свои силы с правого фланга.

Парадоксально, но 4 русских егерских полка полковника Потемкина, стоявшие на правом крыле самыми крайними – перед Масловкой вдоль Колочи, так и остались не востребованными!? Что это!? В суматохе боя о них просто все забыли!? Или, так бывает!?

…Кстати, долгое время было принято считать, по крайней мере, в отечественной литературе, что бросок Дельзона через Колочу на деревню Бородино был ни чем иным как отвлекающей атакой, своего рода «демонстрацией»? Ее главной задачей было скрыть намерение Наполеона «повалить» левый русский фланг! Так ли это? Дело в том, что между атакой на Бородино и началом атак на Семеновские флеши прошло слишком мало времени (чуть позже мы к этому еще вернемся!), чтобы выждать срочной переброски «испугавшимся» Кутузовым дополнительных сил под Бородино! Тем более, что именно на правом фланге у него было сил более чем достаточно! На самом деле левое крыло Великой армии было заведомо слабее и короче противостоявшего ему правого крыла неприятеля. Именно отсюда русские могли угрожать вражеским тылам, если бы не обрывистые берега Колочи, через которые им пришлось бы переправляться. Но для этого у них был небольшой плацдарм на неприятельском берегу в виде Бородино! К тому же именно там располагалась их (32-пушечная?) батарея, способная фланкирующим огнем прикрывать редут на Курганной высоте! Следовательно, атака Дельзона представляла из себя не демонстрацию, а скорее, имела сугубо практическую цель: обезопасить свое более слабое левое крыло, чтобы главные силы Бонапарта могли в более или менее спокойной атмосфере обрушиться на заведомо слабый левый фланг русских! Впрочем, это всего лишь «заметки на полях», оставляющие за пытливым читателем право на собственные выводы…

Дальнейшие события, в которых «случилось» очень много «неточностей», в том числе, в хронометраже битвы и «перепутанностей моментов», излагались в отечественной литературе примерно так.

В течение нескольких часов – примерно с 6.30 (7.00?) и до начала 10-го? (10.00?) – Наполеон огромными силами [сначала – 16 тыс. пехоты и 100 орудий, затем – 30 тыс. пехоты и 160 орудий, потом – более 45 тыс. пехоты и 250 орудий, и якобы 382—400 (?) орудий, что вызывает большие сомнения – столько пушек расположить на полосе в версту проблематично] будет неоднократно атаковать Семеновские флеши, не раз переходившие из рук в руки. Несмотря на серьезный численный перевес Великой армии, 15 (затем – 18—20) тыс. русских воинов и 164 (потом – 300 или, согласно А. П. Ларионову – 396?) пушки держались стойко.

…Кстати, подлинное число атак на флеши так и осталось предметом острых дискуссий среди историков: если раньше среди отечественных исследователей (А. В. Геруа, А. А. Балтийский) шла речь чуть ли не о 8 (!) атаках, длившихся 6 часов (!), то сегодня фигурирует цифра 2—3 или максимум 4? Причиной подобного расхождения является то, что в отечественной историографии перепутаны события, происходившие на Семеновских флешах и у деревни Семеновское, причем, порой, преднамеренно (не будем указывать кем)…

Среди историков бытует мнение, что со времени изобретения пороха это было чуть ли не самое страшное артиллерийское сражение! Сосредоточенные у флешей друг против друга – извините за повтор – якобы 300 – 396 (?) русских (почти половина всех их пушек!) и якобы 382—400 (?) французских орудий (2/3 всей французской артиллерии!) вели непрерывный огонь! Сплошной адский грохот в воздухе сопровождался сущим адом на земле!

…Между прочим, в том, что Бонапарт не сразу же обрушил всю собранную им в единый кулак мощную рать на весь левый фланг русских, (по мнению Б. В. Юлина) могла просматриваться некая задумка! Наращивая давление постепенно, он вынуждал противника выдвигать вперед и разворачивать для отражения все большие и большие силы. С одной стороны, это приводило к значительному возрастанию плотности обороны русских (иначе им было не сдержать врага!), но с другой – … росту потерь от непрекращающегося огня тяжелых французских батарей гвардейского генерала Сорбье и армейского генерала Фуше де Карея из корпуса Нея. Они методично и, что самое главное… безнаказанно молотили по площадям скопления русской пехоты и кавалерии, готовящихся кинуться в контратаки! Специфическая особенность французской артиллерии – рикошетный огонь – лишь усиливал русские потери. Повторимся, что всего французы обрушат на русские позиции до 60 тыс. снарядов (впрочем, данные об этой цифре разнятся) – доселе невиданное для однодневного сражения количество раскаленного металла! Принято считать, что русские ответят лишь 30 тыс. (либо даже меньше?) выстрелов. Если посчитать количество выстрелов в минуту, то у французов оно будет ок. сотни, у а русских – опять-таки меньше. Как тут не вспомнить зловещее пророчество французского императора: «Завтра я повалю их своей артиллерией!» Именно этим «маневром» Наполеон-полководец помог Наполеону-артиллеристу ухудшить ситуацию для русских на их левом фланге, где их потери будут возрастать именно от артиллерийского огня дальнобойных батарей врага по мере стремления русских ввести в бой… резервы! Чем больше русские усиливали свои войска на флешах, тем больше повышалась эффективность вражеских дальнобойных батарей! Таковы Жуткие Гримасы «домашней заготовки» человека, так любившего многозначительно понизив голос, пугать собеседников лаконичной, но емкой фразой: «Великие сражения выигрываются… артиллерией!» Французы во время атак флешей, естественно, тоже несли большие потери, но русские несли колоссальные потери постоянно от непрекращающейся безнаказанной бомбардировки дальнобойных батарей врага. По сути дела для Кутузова сложилась патовая ситуация, выхода из которой быстро и своевременно найти не удавалось. Не посылать подкрепления для отражения все возраставшего напора врага он не мог, отойти в ходе завязавшейся «мясорубки» он уже то же не мог, так как и то и другое грозило катастрофой! Приходилось идти на заведомые жертвы: «Всем Стоять и Умирать!» Впрочем, Кутузов, еще планируя Бородинское сражение, сделал ставку в первую очередь на столь хорошо известную ему характерную для патриотичного русского солдата… беззаветную стойкость и только потом на все остальное! Более того, повторимся, что он ёмко и доходчиво (по-военному цинично: «на войне – как на войне»! ) предсказал исход побоища: «Французы переломают над нами свои зубы, но жаль, что разбивши их, нам нечем будет их доколачивать!»…

По рассказам очевидцев, на полуторакилометровой (около версты) полосе Семеновских флешей не было места, куда бы не упала бомба или граната! Крики командиров и вопли отчаяния на разных языках заглушались пальбой и барабанным боем. Ужасное зрелище представляло поле боя на левом крыле русской армии. Недаром немало повидавший на своем боевом пути генерал-адъютант Жан Рапп потом вспоминал: «… Мне еще ни разу не приходилось видеть такой резни…». Здесь уже вышли из строя один за другим превосходные французские генералы Компан, Ромёф, Дессэ, Тест. Тесно сбитые из-за узкого фронта атаки неприятельские колонны являлись прекрасной мишенью для русских артиллеристов. В прежние годы (в 1805, 1806 и 1807 гг.) пехота Великой армии стремительно разворачивалась из густых колонн в линии перед решающей атакой, но недостаточная подготовка рядовых новобранцев вкупе с пересеченной местностью бородинского поля делали этот маневр в 1812 г. невозможным. Именно в эти моменты, когда атакующие массы наполеоновских солдат вплотную приближались к флешам, русская артиллерия получала возможность действовать более эффективно, чем французская. На коротких дистанциях – в момент отражения вражеской атаки – сказывались ее высокая скорострельность, удобство заряжения и удачное расположение. (Первые два фактора обеспечивались более коротким стволом и большим зазором между ядром и стенками канала ствола русских орудий, чем у французских; правда, кучность и дальность стрельбы из-за этого, в частности, худшей обтюрации снаряда в канале ствола, страдали.) Именно в ближнем бою, поражая насквозь плотные ряды наступающей наполеоновской пехоты, русские пушки могли «отдавать кровавый должок» тяжелым батареям дальнобойных орудий Сорбье, Фуше и д’Антуара за смертоносный ураган с безопасно-предельных дистанций.

Конец ознакомительного фрагмента.