Русы во времена великих потрясений. Глава 2. Возвращение в Европу (М. Л. Серяков, 2017)

Глава 2. Возвращение в Европу

Вынужденные покинуть Малую Азию и вернуться назад, скифы сохранили привычку жить за чужой счет и, самое главное, соответствующую военную организацию. Благодаря последней царские скифы быстро становятся доминирующей силой на Северном Кавказе и Северном Причерноморье как в военно-политическом, так и в культурном отношениях. В археологическом отношении этому соответствует появление первых царских могильников в VII в. до н. э.

Как во время начала своего переднеазиатского похода, так и по возвращении из него скифы проходили через территорию Кавказа. В этой связи интересно сообщение римского поэта I в. н. э. Валерия Флакка. При перечислении скифского войска он называет в его составе следующие племена: «Здесь и благоухающие надушенными волосами микэи, и рати кессейские, и ты, невинный вследствии неведения металлов Аримасп, еще не раскапывающий своей земли, и Авхат, умеющий раскидывать широким кругом летучие арканы и притягивать петлями самые дальние отряды»[47]. Авхат здесь является эпонимом авхатов – упоминавшегося выше племени скифов-пахарей, ведущих свое происхождение от Липоксая, брата Колоская. Вместе с ним Флакк называет и «рати кессейские», название которых связано с Киссейскими горами (monies Cissii), под которыми Плиний понимал северо-восточные отроги Кавказа. Весьма показательно, что в то же самое время первый римский географ Помпоний Мела, написавший свой труд «Хорография» около 43 г. н. э., при описании Азии отмечает: «Выше амазонок и гипербореев – киммерийцы, киссианты, ахеи, георгилы, мосхи…»[48] В большинство рукописей стоит форма cisianti, которые находились где-то в районе Кавказа. Что касается ахеев, то они локализуются в северо-западной части современного района Сочи и на территории Туапсинского района, а георгилы связываются с современными грузинами. Плиний Старший приводит интересующий нас этноним уже раздельно: «Прямо за ними уже скифы, киммерийцы, киссы, анты, геогри и племя амазонок, последнее (простирается) вплоть до Каспийского и Гирканского моря»[49]. Как известно, позднее антами Иордан и византийские писатели называли союз славянских племен, который в данном тексте неожиданно упомянут в районе Кавказа. Следует обратить внимание и на «рати кессейские», равно как и Киссейские горы: данный корень фиксируется и на территории Персии. Из текста Геродота следует, что знаменитые Сузы находились в «земле киссеев», где протекали реки Хоасп и Гинд. При описании различных народов, входивших в войско Ксеркса, «отец истории» отмечает, что киссии были вооружены как персы, но, в отличие от них, вместо войлочных шапок они носили митры, под которыми комментаторы понимают повязки на лбу, концы которой свешивались по обеим сторонам лица[50]. В связи с последней особенностью приведем описание Авхата у Валерия Флакка: «У него издавна белые волосы, прирожденный знак; пожилой возраст уже образует простор на голове; обвивая виски тройным узлом, он спускает со священной главы две повязки»[51]. То обстоятельство, что часть территории Ирана называлась так же, как и часть Кавказа, подтверждает высказанное выше предположение о том, что скифы при своем возвращении в Европу увлекли с собой часть населения, жившего на Древнем Востоке. Едва ли является случайным совпадением и то обстоятельство, что в ахеменидскую эпоху сатрапия Киссия занимала в том числе и ту территорию, где во времена Саргона II существовала страна Рас (рис. 5). Название реки Гинда точно так же может указывать на присутствие индоарийского элемента, как и интересующее нас древнее название Волги.

Рис. 5. Сатрапии Киссия, Мидия и Персия в эпоху Дария I

Последний корень встречается и в описании Кавказа у Страбона: «На этом склоне гор от моря вплоть до самых вершин обитает на небольшом пространстве часть албанцев и армян, однако большую часть склона занимают гелы, кадусии, амарды, витии и анариаки. Некоторые паррасии, как говорят, живут вместе с анариаками, которых теперь называют парсиями; энианы же построили в области витиев укрепленный город, который называется Энианой…»[52] Древнейшим индоарийским названием Волги была Раса, и весьма показательно, что племя, содержащее в своем названии данный корень, фиксируется и на Кавказе. Поскольку других паррасиев Страбон упоминает в Аркадии, не исключено, что название кавказского племени древнегреческий географ мог немного изменить в соответствии с привычным ему названием аркадцев. Следует отметить, что более поздние источники отмечают присутствие уже собственно русов в данном регионе начиная с раннего Средневековья. Сведения о них будут приведены в седьмой главе этой книги.

Откуда могли появиться эти русы на Кавказе? В свете приведенных данных наиболее логичным является предположение, что это были потомки какой-то части русов, двинувшихся на север вместе со скифами и оставшихся в данном регионе. Археологи отмечают скифское влияние на местную кобанскую культуру Северного Кавказа, которое прослеживается со второй половины VII в. до н. э. Восточный вариант кобанской культуры частично совпадает с территорией будущего проживания кавказских аваров, в среде которых в раннем Средневековье будут отмечены и русы. В скифскую эпоху археологи фиксируют следующие изменения в восточном варианте данной культуры: «В целом для середины VII–IV вв. до н. э. заметно увеличение южной ориентировки. Вытянутые погребения в разных могильниках не имели устойчивого направления, но только среди них отмечены захоронения головой на запад. (…) В погребальном ритуале отмечены черты ранее неизвестные: засыпка дна могилы галькой или мелом…»[53] Однако похожие черты погребальной обрядности в более раннюю эпоху присутствовали как в балановской культуре, так и на Кивуткалнском могильнике на территории Прибалтийской Руси. Следует отметить, что в Балановском могильнике большинство мужских погребений ориентированы на юг, юго-запад и запад[54], что также следует соотнести с изменениями, произошедшими в кобанской культуре в скифское время. В 62-м погребении Балановского могильника белой известью были обмазаны его стены. С другой стороны, в связываемом со скифами кургане 1 у села Каякепт в Дагестане, погребальная камера была побелена[55].

Весьма интересные сведения дает и антропология: «Канонический анализ, помимо выявления территориального распределения краниологических комплексов, позволил сгруппировать их по принципу антропологической близости.

Одна из группировок объединяет население Кавказа среднего и позднего периодов бронзы, а также переходного к железу кобанской культуры Северного Кавказа, балановской культуры и поздней бронзы Прибалтики (Кивуткалнский могильник). Это долихо- и долихомезокранное население, с узким и высоким лицом, резко профилированным и с сильным выступанием носа»[56]. Обратившись к неожиданно упоминаемым на Кавказе римскими источниками скифам-пахарям, мы видим, что и «лесостепные группы скифов – серия из Медвина и сборная серия – отличались от причерноморских, имея более узкий и длинный череп, менее высокое и резко клиногнатное лицо. Эти особенности сближают их с отмеченными ранее узколицыми вариантами эпохи поздней бронзы»[57]. Таким образом, мы видим, что не только письменные и археологические, но и антропологические данные указывают на близость данных регионов.

Современные аварцы относятся к кавкасионскому антропологическому типу, однако палеоантропологические материалы из могильников Гинчи и Гоно в Западном Дагестане говорят о том, что в эпоху бронзы к сравнительно узколицему и длинноголовому типу европеоидной расы относилось население западных районов современной территории расселения аварцев[58]. В настоящий момент выделяется локальная культура эпохи средней бронзы (конец III – первая половина II тыс. до н. э.) Гинчи – Гатын-Кале, получившая название от дагестанского и чеченского селений, в окрестностях которых были обнаружены могильники этого периода. Специалисты полагают, что она сложилась на основе более ранней куро-аракской культуры[59], носители которой также относились к средиземноморскому антропологическому типу. В.В. Бунак вообще полагал, что понтийский тип присутствовал на Северном Кавказе с эпохи неолита. Поскольку узколицее долихокранное население фиксируется антропологами на Кавказе еще в доскифский период, очевидно, что, в отличие от других регионов, где данный антропологический тип ранее отсутствовал, ситуация на Кавказе является более сложной и для окончательных выводов необходимы дополнительные исследования краниометрических данных.

Следует подчеркнуть, что на Кавказе зафиксированы не только авхаты и анты, но и амадоки – одно из скифских земледельческих племен, проживавшее, как будет показано ниже, в Среднем Поднепровье. Все тот же Плиний, начав описание от Меотиды, далее движется на восток и перечисляет следующие племена: «А у Кавказского хребта – икаталов, имадохов, рамов…»[60] По этому поводу Л.А. Ельницкий писал: «С другой стороны, древнеиндийское amadaka, прилагавшееся к чуждым и диким племенам, позволяет заподозрить в нем этимологизацию амадоков или какого-либо близкого ему скифского имени, бытовавшего в заяксартской Скифии вместе с даями и позднее перенесенного далеко на запад. Промежуточными инстанциями в общем ареале распространения этого имени являются, вероятно, Плиниевы Imaduchi, Imadochi (Plin., NH, VI, 21) на Северном Кавказе и Птолемеевы Μοδοκαι (Ptolem., Geogr. V, 8, 10), локализованные на севере Азиатской Сарматии»[61]. Упоминание их Птолемеем указывает, скорее всего, на маршрут движения этого племени с Кавказа на запад. После скифских походов на правом (южном) берегу Сунжи у селений Гойты, Бамут и Мескер-Юрт фиксируются кочевнические захоронениями, чуждыми местным традициям и датируемые V в. до н. э. Показательно, что при этом они отличаются и от собственно скифских стандартов. В.Г. Петренко указал на определенное сходство гойтинских курганов с памятниками правобережья Среднего Приднепровья. В.Б. Виноградов предложил рассматривать их как трансформированные памятники савроматского круга. Однако его аргументация в первую очередь опиралась не на собственно археологические доказательства, а на рассуждения общего порядка о большей близости к Кавказу савроматов, чем населения украинской лесостепи, и то, что это не вяжется с исторической обстановкой V в. до н. э. Единственное, с чем можно согласиться в его рассуждениях, так это в том, «что рассматриваемые могильники могли быть оставлены прямыми потомками той части многоплеменных орд, которая после походов VII – начала VI в. до н. э. задержалась в присунженской равнине и развивала свою культуру не по канонам своей далекой прародины, а впитывая инородные элементы культуры»[62]. Впрочем, данное предположение аннулирует его же возражение географического плана. Кроме того, прямые свидетельства античных источников о пребывании скифов-пахарей на Кавказе подтверждают предположение В.Г. Петренко.

Необходимо отметить и антропологическое сходство населения обоих интересующих нас регионов. Чрезвычайно интересны результаты предпринятого А.Г. Тихоновым исследования погребений могильника VII–VI вв. до н. э. Уллубаганалы близ Кисловодска, на материалах которого археологи отмечают процесс взаимодействие местных (кобанских) и привнесенных (скифских) традиций. Мужские черепа характеризуются как европеоидные долихокранные с очень узким лицом, демонстрирующим основные черты средиземноморского варианта южной европеоидной расы. Женские черепа, наоборот, брахикранные. Однако самым неожиданным стал результат сравнения данной серии с другими. Сначала она была сопоставлена с различными группами Северного Кавказа. Выяснилось, что черепа из Уллубаганалы не выходят за рамки круга форм, характерных для Северного Кавказа VII в. до н. э. – I в. н. э. Затем было проведено сравнение серии из Уллубаганалы со скифами Причерноморья и Приднепровья. Результат, как признается сам А.Г. Тихонов, оказался весьма неожиданным: обнаружилось высокое сходство серии из могильника Уллубаганалы со скифскими группами Приднепровья и Причерноморья, причем это сходство превосходило сходство с северокавказскими группами[63].

На севере Азиатской Сарматии, по Птолемею, большая часть амадоков не задержалась, а двинулась дальше на запад, в Приднепровье. Говоря о начальном периоде скифизации лесостепной зоны Причерноморья, А.Ю. Алексеев отмечает: «В правобережную Днепровскую лесостепь еще один этап скифского проникновения фиксируется также во второй половине VII в. до н. э. Причем сюда предполагается приход части кочевого населения из Прикубанья и Северного Кавказа. Приблизительно тогда же, вероятно, произошла скифизация лесостепного Левобережья Днепра…»[64] Для начала VI в. до н. э. археологи предполагают активные действия кочевников в Днепровской лесостепи, нашедшие свое отражение в следах штурма Трахтемировского городища[65]. Особый интерес представляет Среднее Поднепровье, где впоследствии, в Средние века, жили поляне, отождествляемые автором ПВЛ с русами. В скифскую эпоху там обитало племя, известное окружающим народам под именем амадоков. Впервые о них упоминает современник Геродота Гелланик (ок. 485 – ок. 400 до н. э.): «Амадоки – скифское племя, о котором упоминает Елланик в соч. “О Скифии”. Земля их называется Амадокием»[66]. Кроме него о них писал только Птоломей, который на реке Борисфен (Днепр) во II в. н. э. указал города Сар (56º – 50º15´) и Амадоку (56º – 50º30´)[67]. Помимо них этот античный географ отмечает существование в Восточной Европе Амадокских гор (59º – 51º), причем «ниже соименных гор» жило особое племя амадоков, а в другом месте находилось озеро с аналогичным названием: «Часть реки Борисфена у озера Амадоки лежит под 53º30´ – 50º20´…»[68] Из упоминания одноименных города, гор, озера и племени можно предположить, что амадоки занимали достаточно большую территорию в Восточной Европе. К сожалению, карты самого Птолемея до нас не дошли. Чтобы получить хотя бы приблизительное представление о том, где античный географ размещал племя амадоков и связанные с ним названия, обратимся к картам Европейской Сарматии, составленной на основе его сочинения Николаусом Лауренти в 1480 г. (рис. 6) и современной реконструкции Ф. Миттенхубера (рис. 7).

Рис. 6. Карта Европейской Сарматии, составленная Николаусом Лауренти в 1480 г.

Рис. 7. Реконструкция карты Европейской Сарматии по Птолемею Ф. Миттенхубера

С городом Амадокой отождествлялись различные населенные пункты, в том числе и Киев. В пользу последнего говорят и данные нумизматики. Согласно обобщающему труду В.В. Кропоткина, на Украине по числу найденных кладов римских монет бесспорное лидерство принадлежит Киеву, на территории которого было найдено 6 кладов против 3 в Нежине, а также трех других городов, в которых было найдено по 2 клада. Соответственно, едва ли можно сомневаться в том, что поселение на месте будущего Киева было упомянуто Птолемеем в числе днепровских городов. Археологические данные показывают, что это место стало играть заметную роль в экономической жизни региона еще ранее. Исследователи многослойного поселения Ходосовка отмечали, «что еще в эпоху бронзы неподалеку от памятника в направлении переправы возле Киева проходил трансевропейский лесостепной путь (северная ветвь)»[69]. Что касается озера, то по поводу гипотезы действительного существования в Восточной Европе большого озера мнения разделились: одни специалисты рассматривали ее как совершенно фантастическую, другие пытались доказать его наличие. Было предложено несколько вариантов локализации озера Амадока, из которых наиболее обоснованной представляется гипотеза О. Пламенецкой, основанная на анализе письменных источников, топографии и гидрографии Подолья, старинных картах данного региона, торговых путях, маршрутах татарских вторжений и целом ряде других фактов. На основании своих исследований она высказала мнение о расположении озера Амадока в древности (рис. 8). Согласно ей это озеро находилось примерно в точке 49º40´ с.ш. – 26º29´ в.д., если пользоваться современной системой координат. Разница с координатами Птолемея составляет соответственно примерно 1º и 27º. Относительно последнего расхождения следует отметить, что античный географ пользовался иной, нежели современная, системой координат, в которой точкой отсчета являлся один из Канарских островов. Применительно к днепровским городам величина ошибки становится меньше и координаты города Амадоки (50º30´ с.ш. – 56º в.д.) достаточно точно соответствуют координатам Киева (50º27´ с.ш. – 30º31´в.д.). В принципе ничего удивительного в этом нет. Очевидно, что греческие торговцы лучше знали Днепровский бассейн, а о координатах удаленных от него территорий имели менее точные представления. Что же касается Амадокских гор (51º с.ш. – 59º в.д.), то их в таком случае можно отождествить с начинающейся в современной Сумской области западной частью Среднерусской возвышенности. Наиболее высокие точки данной области составляют соответственно 222 и 226 метров над уровнем моря[70]. Первая расположена рядом с селом Симоновка (50º49´ с.ш. – 34º37´в.д.), вторая – неподалеку от села Ярославец (51º32´ с.ш. – 33º39´в.д.). Как видим, разница между данными Птолемея и реальными географическими объектами снова увеличивается по мере удаления от Днепра.

Рис. 8. Расположения озера Амадока в древности согласно О. Пламеницкой

О значимости локализации городов Сар и Амадока мы поговорим в четвертой главе, а пока обратим внимание на еще один чрезвычайно важный факт. Проанализировав упоминания летописцев, согласно которым те или иные древнерусские города то относились ими, то не относились к Руси, А.Н. Насонов пришел к выводу, что наряду с восприятием всего государства как Руси летописец подразумевал существование области, которую можно назвать Русью в «узком смысле» этого слова. Весьма показательно, что данная область не была связана с одним племенем: «Территория “Русской земли”, границы которой мы в общих чертах проследили по летописным известиям, не была старой племенной территорией, так как на ней обитали поляне, северяне или часть северян, часть радимичей и, может быть, часть уличей и вятичей; вхождение последних в состав “Русской земли” остается под сомнением. Перед нами следы неплеменного объединения, пределы которого определялись не этническим признаком. Устойчивость термина как термина географического, показывает, что “Русская земля” весьма древнего происхождения и сложилась она, очевидно, не в XI в., когда из состава ее выделяются княжества Киевское, Черниговское и Переяславское, а значительно раньше. Наконец, выделение из состава ее трех поименованных “областей” заставляет предполагать, что Киев, Чернигов и Переяславль были некогда центрами этой “Русской земли”. Дошедшие до нас в Повести временных лет договоры с греками в древнерусских переводах с греческого в полной мере подтверждают такое предположение»[71]. На основании изучения летописных текстов им была составлена карта этой «Русской земли» в узком смысле слова. Отмечая, что и в последующие времена термин «Русская земля» часто употребляется в летописи при описании борьбы с кочевниками, этот исследователь предположил, что само это образование возникло еще до Олега и Игоря: «Присматриваясь к границам “Русской земли”, мы неизбежно приходим к выводу, что границы эти определились еще в условиях хазарского ига, слабевшего в течение второй половины IX в., что население “Русской земли” первоначально состояло из тех славянских племен, которые были подчинены ранее хазарам. В самом деле, все летописные данные говорят о том, что борьба с древлянами и покорение их киевскими князьями восходит к глубокой древности. Но чем же объяснить, что даже в XII в. древляне считались живущими за пределами “Руси”, “Русской земли”? (…) Очевидно, территориально она отлилась в очень древние времена, в период спада хазарского преобладания на юге и борьбы с хазарами»[72].

Сопоставив связанные с амадоками названия античного географа с составленной А.Н. Насоновым картой «Русской земли» в узком смысле слова, мы получаем чрезвычайно интересную картину: как озеро Амадока, так и Амадокские горы достаточно точно совпадают с границами «Русской земли» на западе и на востоке примерно тысячелетие спустя (рис. 9). С другой стороны, главный город этого племени с достаточно большой степенью вероятности может быть отождествлен с будущей столицей Киевской Руси. Подобное совпадение при желании еще можно было бы трактовать как случайное, хотя оно и маловероятно сразу для трех ключевых точек, однако именно в этом регионе мы имеем и антропологическую преемственность населения от скифской до древнерусской эпох. Т.И. Алексеева в свое время писала: «Поляне антропологически очень сходны с населением черняховской культуры. М. С. Великанова, отметив эту связь, сделала очень осторожное замечание по поводу того, что сходство черняховцев и славянского племени полян еще не дает права относить черняховцев к предкам средневековых славян. Совершенно справедливое замечание. Но это сходство может быть истолковано в плане неславянской принадлежности полян. На юге европейской части СССР обнаруживается определенная линия преемственности: племена степной полосы эпохи бронзы (исключая трипольцев) – скифы лесостепной полосы – население черняховской культуры – поляне. Эта линия преемственности скорее свидетельствует против славянской принадлежности племен черняховской культуры, но черняховцы в данном случае в той же мере “скифы”, в какой скифы – население эпохи бронзы»[73]. Сравнительно недавно проведя канонический анализ восточнославянских племен совместно с древними популяциями Поднепровья, А.А. Мовсесян продемонстрировала «цепочку скифы – черняховцы – славяне, скрытую за межплеменной изменчивостью»[74].

Рис. 9. Карта Русской земли по А.Н. Насонову и связанных с амадоками названий, составленная автором: 1 – озеро Амадока (по О. Пламеницкой); 2 – Амадокские горы; 3 – самый северный клад римских монет близ Днепра (по В.В. Кропоткину); 226 и 222 – высоты в Сумской области

Сама М. С. Великанова, беря для сравнения другие критерии, подчеркивала: «Однако нам кажется существенным тот факт, что именно у лесостепных “скифов” обнаруживаются столь постоянные для восточных славян большая величина носового указателя и относительно низкое по указателю лицо. У собственно скифов этих особенностей нет»[75]. Необходимо подчеркнуть, что сами скифы, или, если быть точнее, все те группы населения, которые мы обычно называем скифами, в антропологическом отношении были довольно неоднородны. Специалисты на основании последних исследований констатируют: «Среднее расстояние между всеми 22 скифскими группами равно 6,30, между 17 степными – 5,25, между 5 лесостепными – 5,88, между степными и лесостепными – 8,04. Как будет видно ниже, эти величины отнюдь не малы по общему масштабу. Существует множество нескифских групп, которые к скифам в целом, а тем более к отдельным скифским популяциям в среднем гораздо ближе, чем те – друг к другу. Таким образом, первый вывод, к которому мы приходим, состоит в том, что носители скифской культуры Северного Причерноморья были достаточно разнородны в антропологическом отношении»[76]. Весьма различны и внешние связи обеих групп скифов. Если степные скифы наибольшую близость обнаруживают к носителям окуневской культуры Тувы, ямной культуры Украины, срубной культуры Саратовской области и катакомбной культуры степного Крыма и Украины, то лесостепные скифы ближе всего к носителям срубной культуры Украины, а затем катакомбной культуры Украины. А.Г. Козинцев отмечал, что по антропологическим данным связи степных скифов с носителями срубной культуры, судя по всему, неспецифичны и менее отчетливы, чем с носителями ямной и катакомбной культур. Однако в первой главе уже была показана антропологическая близость балановцев с носителями именно срубной культуры. Весьма интересен вытекающий из его материалов вывод о достаточно сильной неоднородности внутри самого лесостепного населения: «Прежде всего отметим, что две из пяти лесостепных серий абсолютно обособлены и не похожи ни одна на другую, ни на какую-либо из прочих 118. Среди 17 степных групп нет ни одной столь же изолированной…»[77] Таким образом, мы видим, что отдельные группы лесостепного населения скифского времени достаточно сильно отличались не только от степных скифов и более отдаленных хронологически и географически групп, но и от других групп лесостепного населения.

Достаточно явные отличия жителей лесостепи от собственно скифов-кочевников фиксируют и археологи. Б.Н. Граков и А.И. Мелюкова констатировали: «Резко отличалась вся лесостепная Скифия от степной погребальными сооружениями и обрядом, характером поселений, а также украшениями и особенно керамикой. (…) В обряде погребения наблюдается сосуществование трупоположения наряду с трупосожжениями. Гораздо менее характерным для лесостепной Скифии, чем для степи, было захоронение людей при знатных покойниках… Говоря о различиях культур лесостепной и степной Скифии, следует отметить, что они наиболее отчетливо выступали в VII–V вв. до н. э. Со второй половины V в. и особенно в IV–III вв. до н. э. наблюдается установление интенсивных связей лесостепи и степи и греческими городами Северного Причерноморья, что в значительной мере нивелировало эти культуры. Однако и в этот период лесостепь сохранила свои особенности как в обрядах погребений, так и в отдельных формах инвентаря. Особенности лесостепной культуры скифской эпохи объясняются тем, что эта культура сложилась на другой основе, чем та, которую мы находим в степи»[78]. В обеих частях Скифии отличен был и погребальный ритуал: если в степи, как отметил Д.С. Гречко, он изначально восходил к образу заупокойного жилища-повозки, то деревянные гробницы лесостепи связываются с домостроительными традициями местного населения. В целом ареал лесостепных культур скифского времени был достаточно распространен, и его население приняло впоследствии участие в сложении черняховской культуры.

Вопрос о взаимоотношении степи и лесостепи в скифскую эпоху остается дискуссионным. Часть исследователей исходит из подчинения лесостепных племен кочевниками, другие отрицают это, третьи предполагают, что речь может идти о подчинении только южной части правобережной лесостепи. Д.С. Гречко предполагает, что Геродотовы царские скифы заняли как степь, так и лесостепь Восточной Европы, а их потомки, связанные родством, впоследствии сохраняли между собой союзные отношения.

Как уже отмечалось выше, первоначальные русы, жившие на Средней Волге во II тыс. до н. э., принадлежали к узколицему долихокранному типу. Поляне в Средние века хоть и принадлежали к узколицему типу, однако к мезодолихокранной его разновидности. Хоть некоторое несоответствие антропологических характеристик двух групп населения, которых мы вправе называть русами, имеется, однако последние исследования антропологических признаков лесостепной полосы Поднепровья показывают, что в скифское время там присутствовал интересующий нас узколицый долихокранный тип: «В Правобережье отмечены два крайних морфологических варианта – длинноголовый узколицый (Медвин, Стеблев) и мезокранный широколицый (Мотронинское городище), а также промежуточный между ними комплекс Светловодского грунтового могильника. (…) Средние значения краниометрических признаков сравниваемых лесостепных групп показывают, что для большинства населения лесостепи преобладающим был долихокранный узко- и низколицый европеоидный комплекс»[79]. Поскольку уже в скифское время в лесостепи фиксируется проникновение степных групп, а также в результате контактов между самими лесостепными группами становится понятно, почему к эпохе возникновения Древней Руси в Днепровском регионе мы видим следы узколицего долихокранного населения, а не сам тип в чистом виде. Что касается его возникновения в скифскую эпоху, то окончательные выводы пока значительно затрудняет почти полное отсутствие данных о населении лесостепи в предшествующее время. К настоящему времени известна лишь очень фрагментарная серия комаровско-тишнецкой культуры с Западной Украины, долихокранная и очень узколицая. Как отмечает С.Г. Ефимова, наряду с предположением об автохтонном происхождении лесостепного населения скифской эпохи вполне правомерно выглядит и гипотеза о формировании скифского массива на основе населения срубной культуры. Данная культура была неоднородна в антропологическом отношении, и в Волго-Уральском ее регионе наряду с преобладающим широколицым комплексом был зафиксирован и узколицый компонент. Последний, как отмечает исследовательница, вполне соотносится с интересующим нас лесостепным населением Поднепровья: «Выделяемые в составе серий срубного культурного ареала материалы так называемого “средиземноморских” форм, среди которых наиболее узколицыми являются серии белозерского типа – могильники Широкое и Чернянка, – типологически сходны с лесостепными сериями скифского времени»[80]. Хотя окончательную ясность в происхождение предков полян внесут последующие исследования, однако данные антропологии показывают, что по крайней мере часть из них вполне могла происходить из Волжского региона и, следовательно, принесла на новую родину свое самоназвание. Что же касается археологической стороны дела, то многие специалисты в этой области полагают, что именно срубная культура оказала решающее влияние на формировании культуры скифской. В Среднем Поднепровье мы видим именно тот антропологический тип, который был изначально свойствен русам, который хоть и не в чистом виде, но сохранил свою преемственность в данном регионе со скифского до древнерусского времени. Одновременно с антропологической преемственностью населения источники позволяют сделать вывод и о сохранении примерных границ занимаемой данным племенем территории. Соответственно, можно сделать вывод, что «Русская земля» в узком смысле слова восходит не к хазарскому, как думал А.Н. Насонов, и не к антскому, как думал Б.А. Рыбаков, периодам, а к скифской эпохе в истории Восточной Европы.

Что касается неожиданного названия племени, то оно тождественно и некоторым личным именам, встречающимся в древности за пределами Скифии. В Греции под именем Амадок был известен какой-то гиперборейский герой. Павсаний описывает чудесное его появление при попытке галлов разграбить Дельфийский храм: «Когда они (этолийцы. – М. С.) вступили в рукопашный бой, вдруг молния ударила в галатов, на них низверглись камни, сорвавшиеся с Парнаса, и перед варварами явились, как привидения, вооруженные воины. Говорят, что двое из них, Гиперох и Амадок, явились из страны гипербореев, а третий был Пирр, сын Ахилла»[81]. Встречается это имя и во Фракии, где его носили два одрисских вождя – Амадок I (405 – 391 до н. э.) и Амадок II (359 – 351 до н. э.). Поскольку фракийцы были достаточно хорошо известны грекам, маловероятно, чтобы они их именовали гиперборейцами, и в случае с Дельфами речь идет, по всей видимости, о каком-то более северном народе.

Еще В. Томашек объяснил название племени амадоков из санскритского amadaka – «сыроядцы». Однако эта этимология не только указывает на контакты данного племени с индоариями, но и вызывает ряд вопросов. Уже задолго до V в. до н. э. огонь был знаком различным европейским племенам, и характеристика одного из них как «сыроядцы» вызывает недоумение. Тем более странным звучит такое имя для двух фракийских царей. Наиболее логичным объяснением подобного разительного несоответствия между рассматриваемым названием и известными по археологическим данным условиями жизни людей в ту эпоху является предположение, что это понятие есть отражение какого-то религиозного культа, одной из отличительных черт которого было поедание сырого мяса. Культовая омофагия (пожирание сырого мяса) отмечается исследователями у бога – поглотителя сырого Диониса Оместа, или Омадия, то есть Диониса Сыроядца[82]. В «Вакханках» Еврипида об этом боге говорится:

В науке есть несколько точек зрения на происхождение культа Диониса. Первоначально выдвигались две гипотезы – фригийско-фракийская и минойско-микенская. М. Нильсон не без основания полагал, что образ этого бога в Греции образовался из этих двух различных традиций. Еврипид в своих «Вакханках» неоднократно упоминал в связи с данным культом Фригию и Лидию. Аполлодор рассказывает, что Гера наслала на Диониса безумие, от которого он избавился именно во Фригии. «Там исцеленный Реей, постигнув таинства и получив от Реи столу, он направился через Фракию к индам»[84]. Именно из Фригии началось триумфальное шествие культа Диониса. Страбон, отметив общность обрядов, установленных в культе Диониса, у греков с фригийскими обрядами в культе Матери богов, далее подчеркивает: «С этими обрядами схожи Котитии и Бендидии у фракийцев, у которых возникли и орфические обряды. (…) Ведь эти обряды похожи на фригийские, и весьма вероятно, что, поскольку сами фригийцы являлись переселенцами из Фракии, эти обряды были перенесены сюда из Фракии»[85]. Согласно Геродоту, Дионис входил в достаточно немногочисленный круг фракийских богов: «Богов фракийцы чтут только трех: Ареса, Диониса и Артемиду. А их цари (в отличие от остального народа) больше всех богов почитают Гермеса и клянутся только им. По их словам, и сами они произошли от Гермеса»[86]. Согласно Аполлодору, именно Орфей изобрел мистерии Диониса, а Суда отмечал, что легендарный певец происходил из фракийского города Либетр. Павсаний не только называет Орфея фракийцем и говорит, что он был растерзан фракийскими женщинами, но и отмечает, что остатки певца были похоронены во Фракии и именно в связи с ними местным жителям Дионисом было дано предсказание: «Как-то от Диониса во Фракии пришло жителям Либерфы предсказание, что, когда солнце увидит кости Орфея, тогда город либефрийцев будет разрушен свиньею»[87]. Л. Фарнелл полагал, что к древнейшим верованиям фрако-фригийского региона восходят ритуалы, связанные с идеями жизни, смерти и возрождения бога произрастания. По мнению этого исследователя, экстатизм дионисийского культа коренился в области представлений этого региона. В свете рассматриваемого вопроса показательно, что Л. Фарнелл считал именно фракийским по происхождению обряд омофагии, когда олицетворявшее бога животное разрывалось на части и пожиралось сырым. К этому же кругу реальных фракийских жертвоприношений в честь Диониса относится и миф об Орфее, растерзанном вакханками[88].

Весьма интересны и данные нумизматики в отношении фракийских царей: «Если на монетах более ранних представителей этого рода (Спарадока, Севта I) фигурируют самостоятельные и тематически не связанные между собой эмблемы, то на монетах Амадока I, Амадока II, Тереса II и Тереса III, различающихся между собой лишь именем царя, постоянно присутствует одна и та же эмблема – двуострая секира. Появление изображения этого характерного для фракийцев оружия (имевшего также прямое отношение к общефракийскому культу бога Диониса) на монетах одрисских царей должно было символизировать их претензию на правление над всей Фракией и указывать на законную преемственность власти»[89]. Благодаря минойскому влиянию двулезвенная секира была символом культа Диониса в Греции. С учетом того что, согласно Геродоту, фракийские цари вели свое происхождение от другого бога, отождествляемого греками с Гермесом, подобная символика весьма показательна. И она становится вдвойне показательной, если учесть, что первым ее начал использовать именно Амадок I, а вслед за ним его преемник Амадок II и последующие фракийские цари. Данное обстоятельство подтверждает предположение, что интересующее нас имя находилось в прямой связи с дионисийским культом поедания сырого мяса. Все эти факты свидетельствуют о связи южной части русов с фракийцами.

Однако Дионис не был только богом плодородия. В. Иванов отмечал наличие «яростного бога-двойника кроткого Диониса – кровожадно исступленного Арея» и подчеркивал, что «Арей и Дионис должны рассматриваться как два противоположных лица одного мужского numen, носившего разные племенные имена как Сабазий, Бассарей, Гигон, Балий, Диал»: «“Арея долю некую взял он в удел”: так намекает на изначальное тождество Диониса и Арея Еврипид. Дионис – бог воинских кликов, Элелей, как бог воинских кликов и Арес; Дионис – Эниалий, как Арей. Причем одноименный герой, Эниалий-фракиец, представляет собою страстный в дионисийском смысле тип Арея: он умирает от руки своего божественного двойника. Дионис, далее, – “бог, радующийся на мечи и на кровь”; он – “меднодоспешный воевода”. Оба божества сливаются в одном образе: “Бромий, копьеносец ярый, в битвах шумящий, отец Арей! ” Воинственные пляски в честь Диониса издавна совершались фракийцами…»[90] Следует также отметить, что и по классической греческой мифологии Дионис оказывается связан с Аресом: царь Фив Кадм женился на дочери Ареса Гармонии, которая родила ему дочерей Семелу и Агаву. От связи с Зевсом Семела родила Диониса, приходившегося Аресу внуком, а Агава впоследствии в приступе «дионисического» безумия растерзала собственного сына Пенфея. После того как Гефест перед лицом богов уличает свою жену Афродиту в прелюбодеянии с Аресом, бог войны удаляется именно во Фракию (Од. VIII, 361).

В. Иванов констатировал, что даже в начале ХХ в. народные обычаи на землях бывшей Фракии напоминали пережитки дионисийского культа: «Вся деревня собирается в церкви смотреть на ряженых “козлов”. Старики вспоминают, что прежде рядились и лисицами, и волками и накидывали на плечи оленьи шкуры. Один из козлов тащит деревянный фаллос. Ряженые изображают свадьбу, убиение человека-козла, плач жены над его телом и, наконец, его оживление. Потом они впрягаются в плуг и, влача его, молятся об урожае»[91]. О шествиях с фаллосом в честь Диониса в античной Греции упоминает тот же Геродот, а название генетически связанной с этим же божеством трагедии буквально означает «песнь козлов».

Культ этого божества в древности отмечается и в Скифии. На сходство обычаев агафирсов с фракийскими указывал Геродот (IV, 104). Про другое племя «отец истории» сообщает: «Каждые три года будины справляют празднество в честь Диониса и приходят в вакхическое исступление»[92]. Скифский царь Скил был убит соплеменниками из-за участия в вакхическом культе Диониса (IV, 79). Если в последнем случае речь идет о греческом культе, то в предыдущем мы, судя по всему, имеем дело с местным божеством, отождествленным автором с древнегреческим. О фракийском присутствии в этом регионе косвенно говорят и другие данные. Поскольку славянские названия таких крупных рек, как Днепр и Днестр, напрямую невыводимы из иранского, то некоторые лингвисты пытаются обойти имеющиеся трудности предположением о дако-фракийском посредничестве[93].

Утверждения письменных источников о распространенности культа Диониса в Северном Причерноморье находит свое подтверждение и в археологических материалах. Анализируя глиняную скульптуру лесостепной Скифии, Б.А. Шрамко отмечает: «Был широко распространен культ Диониса. Помимо прямого указания Геродота, это подтверждает и глиняная пластика. Изображениями этого многовариантного бога плодородия могут быть некоторые мужские фигурки. Встречаются фигурки танцующих спутников Диониса – менад. С культом этого бога следует связывать и многочисленные изображения фаллосов. Среди фигурок животных имеются такие, в которых, согласно мифам, мог перевоплощаться Дионис». Среди глиняных скульптур встречаются модели рала и ярма, что соотносится с изложенным Геродотом мифом о происхождении скифов-пахарей. Важным представляется и другой вывод исследователя: «У кочевников степной Скифии аналогичных комплексов глиняных скульптур нет, и, следовательно, последние не входят в число элементов собственно скифской культуры»[94].

Выше мы видели, что различные данные указывают на отличие жителей Среднего Поднепровья от скифов-кочевников как в антропологическом, так и в археологическом и религиозном аспектах. В связи с этим достаточно показательно, что следы религиозного ритуала, в честь которого амадоки получили свое прозвище, присутствуют и в восточнославянском фольклоре. В белорусских купальских песнях описывается обряд разрывания «на мясо» суки или выполнявшей её роль девушки, которая затем доставалась молодцам:

Похожий ритуал встречается и в русских троицко-сёмицких песнях:

Помочь лучше представить религиозные воззрения скифов-пахарей позволяет один излагаемый Овидием миф. Согласно ему Церера даровала Триптолему семена вместе с летающей колесницей и велела распространить в мире земледелие:

В высшей степени показательно, что в том же самом сочинении Овидий называет рысей животными Диониса-Вакха: «Рысей, как дань, принесла лозоносному Индия Вакху»[98]. К этому надо добавить, что другой античный миф приписывает изобретение земледелие именно тому же божеству: «Диониса Сабазия представляли с бычьими рогами, потому что, как пишет Диодор Сицилийский, он первый заставил вола пахать землю, другими словами, стал сеять ячмень»[99]. Археологические данные подтверждают изложенный в мифе маршрут распространения земледелия, однако в гораздо более раннюю эпоху по сравнению с той, которую имел в виду Овидий: «На основе анализа видового состава культурных злаков, которые высевали неолитические и энеолитические земледельцы, можно сделать бесспорный вывод о том, что первые злаки в Поднепровье попали через Балканы»[100]. Его довольно давние корни и послужили основой для возникновения мифа о соперничестве Линка и Триптолема. Как отмечал Б.А. Шрамко, в лесостепной Скифии среди глиняных скульптур встречаются и фигуры рыси, что в свете приведенного мифа весьма показательно.

Следует также отметить, что в орфической традиции также говорится о различных антропоморфных и зооморфных превращениях Диониса-Загрея:

Однако тигр водился только в Азии, и можно предположить, что первоначально это был другой хищник из породы кошачьих, вполне возможно, что и рысь.

Мотив оборотничества в рысь встречается и в отечественной традиции, причем, как и в случае с Линком, применительно к правителю. Романа Галицкого летописец прославял так: «оустремил бо сѧ бѧше на поганъıӕ ӕко и левъ. сердитъ же бъıс ӕко и ръıсь. и гоубѧше ӕко и коркодилъ. и прехожаше землю ихъ ѧко и ѡрелъ. храборъ бо бѣ ӕко и тоуръ»[102]. В отечественной статье об истинных и ложных книгах по поводу колдунов, умеющих оборачиваться в различных животных, говорится: «тѣло свое хранитъ мертва, а летаетъ орломъ, и ястребомъ, и ворономъ, и дятломъ, и совою, рыщутъ лютымъ звѣремъ и вепремъ дикимъ, и волкомъ, летаютъ змiемъ, и рыщутъ рысiю и медвѣдемъ»[103]. Если в летописной статье о Романе Галицком еще можно предположить рысь как литературный образ, то в данном фрагменте речь о ней идет определенно в контексте умений колдуна. Сказка «Арысь-поле» рассказывает про то, как мачеха обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле. Это говорит о том, что представление об умении оборачиваться в данное животное распространялось не только на мужчин, но и на женщин.

Кроме того, у русских Верхокамья во второй половине ХХ в. были записаны былички, в которых фигурирует персонаж по имени Елисна: «Елисна – это ведьма, в первом случае живущая в деревне и превращающая молодую жену главного героя в рысь, а во втором – живущая в лесу и подменяющая рождающихся в семье детей “собачкой-лявгуньей, кошкой-мявгуньей и парнячком Курёночкой”. В ещё одной аналогичной быличке колдунья не фигурирует: девушка не стерпела побоев мужа, ушла в лес и превратилась в рысь»[104]. Еще в 1930 г. Д.К. Зеленин указал на связь слова ёлс с именем языческого бога Велеса[105]. Поскольку в камских быличках с рысью оказывается связан не мужской, а женский персонаж, это указывает на то, что данные сюжеты, по всей видимости, возникли еще в эпоху матриархата и по своему происхождению являются более древними, чем сюжеты, иллюстрирующие связь с рысью мужских персонажей скифов-пахарей или героев средневековой Руси. На территории распространения балановской культуры целый ряд других фактов указывает на существование там культа Велеса. Поскольку сюжет о Елисне, жене или женской ипостаси Велеса территориально был зафиксирован непосредственно вблизи древнейшей прародины русов, а по своему происхождению он является более архаичным, нежели приведенный Овидием, данное обстоятельство указывает на существование связи в религиозной сфере между балановцами и скифами-пахарями. Поскольку Велес имел самое непосредственное отношение к плодородию, вполне возможно отождествление его греками с Дионисом.

Общеиндоевропейское название рыси было образовано от корня leuk/luk – «светить», что связывается с ее светлой шкурой или светящимися глазами. Следует отметить, что хоть понятие «рысь» встречается в греческом, германском, армянском, кельтском, славянском и балтском языках, однако мотивов оборачивания в нее героя в индоевропейской традиции крайне мало, что резко контрастирует с распространенностью культов волка и медведя в индоевропейской мифологии. Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов констатируют: «В мифологическом и ритуальном отношении роль рыси в большинстве древних индоевропейских традиций минимальна. В некоторых северных традициях “рысь” замещает функционально отсутствующих в соответствующей экологической среде крупных хищников. В частности, в восточнославянских княжеских погребальных обрядах роль “леопарда” других индоевропейских традиций выполняет “рысь” (ср. принесение в жертву когтей “рыси или медведя”)… Отсутствие следов особой культовой роли “рыси”, “дикой лесной кошки” в древних индоевропейских традициях при ее экологической распространенности и сохранении в первичном значении названия этого животного во многих индоевропейских традициях может объясняться особенностями структурной иерархии в системе древнейших индоевропейских мифологических представлений “диких животных”»[106]. Более чем слабая распространенность образа рыси, особенно применительно к правителю, делает весьма вероятным предположение о существовании генетической преемственности в этом случае между мифологическими представлениями скифов-пахарей и средневековых русов.

Как письменные, так и археологические данные говорят о существовании культа солнца у скифов-пахарей. Следует обратить внимание и на другой аспект их культа. Римский автор Валерий Флакк так описывает скифов и их главу: «Предводитель Колакс, тоже божественной крови: Юпитер произвел его на скифском побережии вблизи зеленой Мираки и Тибисенских устьев, прельщенный (если это достойно веры) полузверским телом и не устрашенный двумя змеями нимфы. Вся фаланга носит на резных покровах (щитах) Юпитеров атрибут – разделенные на три части огни (т. е. перун). Не ты первый, воин римский, рассыпал по щитам лучи сверкающей молнии и красные крылья. Кроме того, сам Колакс собрал воздушных драконов, отличие матери Оры, и с обеих сторон противопоставленные змеи сближаются языками и наносят раны точеному камню»[107]. Как было показано в исследовании о Дажьбоге, возведение царского рода к богу солнца, на что указывает само имя Колоксая, солнце-царя, было свойственно восточной половине индоевропейской общности. Но одновременный с этим культ громовержца встречается нам в эпоху Древней Руси, где именно Перун выступает покровителем солнечного рода древнерусских князей. Показательно и то, что на Руси громовержец мог выступать и в облике дракона, что находит аналогию в приведенном выше описания эмблематики Колакса, включающей в себя и знаки молнии, и драконов.

В свете всех приведенных данных естественно возникает вопрос: есть ли какие-нибудь свидетельства существования самоназвания русов в скифскую эпоху? Такие данные немногочисленны, но они есть. В схолиях к Аристотелю, описывая подразделение неба и, соответственно, земной поверхности на пять поясов, их автор отмечал: «Мы, говорят, заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причем Скифы-Русь (Σκυϑας τούς Ρώς) и другие гиперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…»[108] Точную датировку этих схолий В.В. Латышев, к сожалению, не привел. Исключительную значимость для рассматриваемого вопроса имеет и Певтингерова карта. По мнению специалистов, она была создана в первые века нашей эры (различные ученые датируют ее в диапазоне от I до V в., наиболее обоснованным представляется мнение о III в., поскольку на ней еще не указаны готы) и отражает географические реалии в эпоху поздней Римской империи. Поскольку на ней дважды указаны венеды, карта достаточно рано привлекла к себе внимание историков, занимающихся изучением ранней истории славян. Однако помимо этого на ней указан населенный пункт Русидава (Rusidava) (рис. 10).

Рис. 10. Русидава на Певтингеровой карте III в. н. э.

Сама карта очень сильно вытянута с запада на восток, известные географические объекты подчас заметно смещены относительно друг друга и иной раз изображены в разных масштабах. Все это очень сильно затрудняет идентификацию на ней неизвестных объектов, однако в любом случае интересующее нас название расположено к северу от Дуная на территории современных Румынии или Венгрии. Согласно проекту OmnesViae: Roman Routeplanner (a reconstruction of an antique Roman map with internet technology) Русидава находится в окрестностях современного румынского города Драгошани на берегу реки Олт. Примерно в этом же регионе локализовал ее и болгарский исследователь И. Дуриданов (рис. 11). Если исходить из румынской локализации, то в относительной близости от этого места находится болгарский город Русе.

Рис. 11. Карта фракийских топонимов И. Дуриданова

Интересно сопоставить эту локализацию с некоторыми археологическими данными. В.Б. Ковалевская изучила географию распространение акинаков (скифских мечей) первого этапа (рис. 12) и отмечает: «Наиболее интересно распространение акинаков с территории Кавказа на Средний Дон (возможно, из Прикубанья через Нижний Дон, возможно, из Центрального Предкавказья путем “отложившихся скифов” междуречьем Дона и Волги), далее широтным путем в лесостепное Приднепровье, а затем в Трансильванию. Линия, соединяющая между собой ближайшие территориально памятники, очень четко рисует путь, который начиная с VII в. до н. э. соединял Кавказ через степное пространство с Доном, лесостепью с Днепром и бассейном Дуная»[109]. Как видим, в целом ряде мест, где археологи фиксируют скопление акинаков, античные географы упоминают амадоков. На Дунае письменные источники их не знают, но вместо них там упоминаются русы. Возможно, что амадоки-русы находились в составе тех скифов, с которыми было связано распространение акинаков уже на самом первом этапе. Впрочем, не исключена и более западная локализация на территории современной Венгрии, где в Средневековье упоминается Рутенская марка[110]. Окончательно определить точное местоположение Русидавы помогут дальнейшие археологические, антропологические и генетические исследования.

Рис. 12. Составленная В.Б. Ковалевской карта распространения акинаков 1-го этапаё

Что касается второго корня в данном топониме, то его следует сопоставить с фракийским dava – «город», неоднократно встречающимся в качестве второго компонента в балканской топонимике, как то Акидава, Бурридава, Пербуридава, Сакидава и т. п.[111] Таким образом, буквальным значением названия Русидава является «город русов», и в этом отношении оно несомненно указывает на весьма раннее пребывание части русов в данном регионе. Поскольку достоверность Певтингеровой карты как исторического источника не ставится специалистами под сомнение, систематическое игнорирование указанной на ней Русидавы объясняется лишь стремлением замолчать неудобный факт, согласно которому русы присутствовали на Дунае уже в первые века нашей эры. Хоть прямых доказательств связи Русидавы Певтингеровой карты с «Русской землей» в узком смысле слова или территорией расселения племени амадоков пока нет, однако, изучая одноименное озеро, О. Пламенецкая обратила внимание, что в регионе Подолии встречается дакийская топонимика с названиями поселений, содержащих в себе слова «дава», такие как Лядава, Видава и т. п. Данное обстоятельство демонстрирует связь между территорией расселения амадоков и Русидавой вблизи Дуная.

Уже упоминавшаяся отечественная «Повесть о Словене и Русе» точно так же связывает славян и русов со скифами, встраивая все это в библейскую генеалогию: «Лето от сотворения света 2244 по потопе во 2-е лето по благословению отца своего Ноя Афету излиявшуся на заподныя страны и на северныя даже и до полунощныя. По мале же времяни правнуцы Афетовы Скиф, Казардан отлучишася от братии своей… И от сих породишася сынове и внуцы, и умножишася зело, и прозвашася по имени прадеда своего Скифа Скифия Великая. И бысть межу ими распря и междоусобие и крамола многа тесноты ради места. Начальнии же их родители тогда княжаху единого отца дети пяточислении, им же имена суть: 1-е Словен, 2-е Русь, 3-е Болгор, 4-е Коман, 5-е Истер. (…) Князем убо скивским Словену и Русу мудростию и храбростию в роде своем всех превзошедшим, и начаша размышляти с подданными своими… Лета 3099 (2409 г. до н. э.) Словен и Рус с роды своими отлучишася от Ексипонта и от роду своего и от братии и хождаху по странам вселенныя, яко крылатии орли прелетаху пустыни многии…»[112] Происхождение «Повести о Словене и Русе» остается непонятным, время ее возникновение теперь определяют первой третью XVII в.[113] Хоть вполне возможно возникновение данного фрагмента под влиянием книжной учености автора «Повести», а не устной традиции, однако далее при описании событий на севере он, как полагают исследователи, использует мотивы новгородского фольклора. Хоть до прояснения всех источников, которыми пользовался создатель «Повести о Словене и Русе» какие-либо выводы делать преждевременно, следует отметить, что данный памятник, отличный от ПВЛ, связывает начало Руси с южным, скифским миром.