Вадим Аристов. Игорь Данилевский. Андрей Боголюбский. «Первый великоросс»
«В лице князя Андрея великоросс впервые выступает на историческую сцену…» – написал когда-то об Андрее Боголюбском великий русский историк Василий Осипович Ключевский. И речь здесь шла вовсе не об этнической принадлежности знаменитого владимирского князя. Ключевский в данном случае писал о «самых ранних и глубоких основах государственного порядка, который предстает пред нами в следующем периоде». Когда государственный центр Северо-Восточной Руси закрепится в Москве, «в лице московского князя получит полное выражение новый владетельный тип, созданный усилиями многочисленных удельных князей северной Руси: это князь-вотчинник, наследственный оседлый землевладелец, сменивший своего южного предка, князя-родича, подвижного очередного соправителя Русской земли». Однако уже на начальном этапе формирования «великоросской» системы отношений впервые великий князь начинает относиться ко всем своим родичам как к «подручникам», как к своим подданным – наряду с прочими жителями подвластных ему земель. Тем самым, по словам Ключевского, деятельность Андрея Дюгеревича (как его именуют летописи) «была попыткой произвести переворот в политическом строе Русской земли». Причем «глубокий перелом в жизни самой земли уже чувствовался больно, разрыв народности обозначился кровавой полосой, отчуждение между северными переселенцами и покинутой ими южной родиной было уже готовым фактом… тотчас по смерти Юрия Долгорукого, в Киевской земле избивали приведенных им туда суздальцев по городам и по селам».
Собственно, эти характеристики и определили современное восприятие некоторыми историками Андрея Боголюбского как родоначальника деспотических порядков на Руси. Порядков, которые получили благодатную почву для укоренения и развития после ордынского вторжения и вхождения русских земель в состав Улуса Джучи.
Действительно, вся жизнь этого князя представляется бесконечным конфликтом между Северо-Восточной Русью и прочими русскими землями, которые то вынуждены подчиняться «самовластцу», то пытаются сбросить с себя слишком плотную опеку владимирского князя. В то же время вся его жизнь, как ее представляют наши современники, почти целиком состоит из легенд и мифов. В них-то мы и попытаемся разобраться.
Многие не слишком внимательные читатели курса лекций В. О. Ключевского, видимо, до сих пор полагают, что Андрей Юрьевич – «первый великоросс» в этническом смысле. Каково же было реальное этническое происхождение Андрея Юрьевича?
Он родился около 1112 года в семье ростовского князя Юрия Владимировича, прозванного позже Долгоруким. Матерью Андрея была дочь половецкого хана Аепы. Скорее всего, именно эта «половецкая составляющая» стала причиной того, что во внешнем облике Андрея антропологи, обследовавшие в 1934 году останки князя, разглядели яркие монголоидные черты (поскольку тогда ошибочно считалось, что половцы были монголоидами). «Общее впечатление от черепа, что он европеоиден… но лицевой скелет, особенно в верхней части (орбиты, нос, скуловые кости), имеет несомненные элементы монголоидности… Этот монголоидный характер лица подчеркивается некоторым нависанием верхнего века, связанным со слабым надбровьем и наличием небольшого эпикантуса», – писал, в частности М. М. Герасимов. Все это хорошо заметно в его скульптурной реконструкции внешнего облика Андрея Боголюбского, хорошо известной по многочисленным публикациям.
Это наблюдение, однако, было опровергнуто судебным экспертом, профессором Российского центра судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения России В. Н. Звягиным, который в 2007–2008 годах провел повторную экспертизу костей Андрея с использованием современных программ, принятых при идентификации личности и орудий травм, включая детальную рентгено- и фотофиксацию останков и костных повреждений. Исследователь пришел к однозначному выводу: «предположение о том, что князь Андрей мог иметь монголоидные особенности, подобные тем, которые зафиксированы у коренного европеоидного населения Поволжья (татары, чуваши, башкиры) и Средней Азии (узбеки, таджики, туркмены), полностью исключается». Видимо, после этого нам навсегда придется расстаться с привычным образом «первого великоросса»…
Что касается заключения В. В. Гинзбурга и М. М. Герасимова относительно близости расового типа Андрея к «славянскому», «тяготеющего к северо-славянским формам», то и здесь мы сталкиваемся с плодом очевидного заблуждения. Оно основывалось на том, что Андрей – «наш» князь. И в этом заключении, скорее всего, объективные наблюдения были «скорректированы» общими представлениями о том, что Андрей Юрьевич, безусловно, восточный славянин. Более корректным выглядит заключение В. Н. Звягина, который установил, что лицо князя носило черты среднеевропейского варианта большой европеоидной расы, к которой, помимо восточных славян, относятся немцы, чехи, словаки, поляки и другие народы Центральной Европы.
Действительно, восточным славянином Андрея Боголюбского, пожалуй, назвать нельзя. По мужской линии (а она в наших представлениях всегда доминирующая) великий князь кажется вполне «русским». Его дед – Владимир Мономах, прадед – Всеволод Ярославич, прапрадед – Ярослав Мудрый, прапрапрадед – Владимир Святославич (Святой), прапрапрапрадед – Святослав Игоревич, прапрапрапрапрадед – Игорь «Рюрикович». Все эти князья воспринимаются обычно в литературе и в массовом сознании как вполне «свои». Единственным генеалогическим «проколом» оказывается родоначальник династии, Игорь, который не только по летописному преданию, но и по имени больше, видимо, «тянет» не к славянам, а к скандинавам.
Зато обращение к женской генеалогической линии обычно приводит непосвященных в легкое замешательство. Бабкой Андрея была Гида (Гита), дочь последнего англосаксонского короля Гаральда II Годвинсона, павшего в битве при Сенлаке, прабабкой – дочь византийского императора Константина IX Мономаха (скорее всего, Мария), прапрабабкой – Ирина-Ингигерда, дочь шведского короля Олафа Скотконунга, прапрапрабабкой – полоцкая скандинавка Рогнеда (ее отец, Рогволод «пришелъ и-заморья»), да и имя прапрапрапрапрабабки, «псковитянки» Ольги – вполне скандинавское… Так что все предки князя, по крайней мере до пятого колена, были «иноэтничного» происхождения.
Не менее спорным оказывается и то, почему Андрей в исторической памяти носит прозвище Боголюбский. Традиционно считается, что так он был назван по своей резиденции, отстроенной под Владимиром-на-Клязьме (в который Андрей перенес столицу своего княжества). Расположенная на таком же расстоянии от Владимира, как Вышгород от Киева, она стала называться Боголюбово. «Великий князь Андрей нарече место то Боголюбимое; оттоле же и сам прозвася Боголюбский», – читаем мы в «Житии святого и благоверного великого князя и страстотерпца Андрея Георгиевича Боголюбского», написанном, правда, через пять с половиной веков после описанных в нем событий. В основе этого – еще раз подчеркнем: очень позднего – «свидетельства» лежит легенда, будто резиденция князя была построена на том самом месте, где остановились и не хотели двигаться дальше кони, которые тянули «возило», на котором был образ Пресвятой Богородицы. «Сие чудо великий князь Андрей видя, яко кони не могут со образом двигнутися с места того, ужасом велиим одержим бе, чудяся необычному действу… И скоро повеле на том месте, идеже сподобися видети Небесную Царицу и скорбящих всех прескорую Утешительницу, во имя Ея, от чистожительствующих святопочитаемых родителей, преславнейшаго, ангелом благовествуемаго, от неплодове пречудодействуемаго Рожества, церковь каменную заложити».
Учитывая позднее происхождение Жития и целый ряд встречающихся в нем несообразностей и анахронизмов, архитектор С. В. Заграевский совсем недавно высказал предположение, что наименование резиденции и прозвище князя находятся в прямо противоположном соотношении: первая была названа по второму, а не наоборот.
В подтверждение исследователь, во-первых, привел целый ряд так называемых антропотопонимов: топонимов, происходящих от имен основателей или владельцев населенных пунктов. А вот прозвищ князей, образованных от названий населенных пунктов, он обнаружить не смог. Единственным исключением было прозвище Ивана Берладника, восходящее к названию города Берлад, куда тот бежал, изгнанный своими братьями. Но и этот пример выглядит сомнительно: как отмечает Заграевский, «„берладниками“ на Руси называли изгоев-беглецов, часто находивших приют в Берладе (таковой была и судьба Иоанна)».
Во-вторых, исследователь привел множество летописных сообщений, в которых князья называются «боголюбивыми» и «боголюбимыми». Среди них – и Андрей Юрьевич: «Сый благоверный и христолюбивый князь Андрей уподобися царю Соломану, яко дом Господу Богу и церковь преславну святыя Богородицы Рожества посреди города камену создав Боголюбом…» (Ипатьевская летопись). Автор делает вывод: «Из всех приведенных цитат следует, что „Боголюбивый“, „Боголюбимый“, „Христолюбивый“ или „Христолюбимый“ (соответственно, и „Боголюбский“) – вполне обычное почетное титулование князей в Древней Руси». К тому же он обращает внимание, что впервые Андрей Юрьевич начинает называться Боголюбским только в поздних источниках XVI–XVII веков. Да и видение Пресвятой Богородицы – это одно, а, как справедливо отмечает Заграевский, «название „Боголюбов“ связано именно с Богом (возможно, не с Богом Отцом, а с Богом Сыном, но в любом случае это совсем другой культ, нежели культ Богородицы)».
К этому можно добавить одно любопытное упоминание Ипатьевской летописи под 1149 годом. Описывая одно из сражений во время борьбы Юрия Долгорукого с его племянником волынским князем Изяславом Мстиславичем, летописец упоминает как Андрей, лишенный оружия («изломи… копие свое въ супротивне своем») и коня («ят бо бе двема копиема под ним конь, а третьим в переднии лук седелныи»), бежал к городу, осыпаемый градом камней, летевших «яко дождь» со стен города. А тут еще некий «немчичь» попытался пронзить его рогатиной… «Но Бог соблюде и [его] многажды: бо Бог уметаеть в напасть любящая Его, но милостью Своею избавляеть». Здесь, как видим, Андрей прямо упоминается как «любящий Бога».
Так что с прозвищем нашего князя тоже все непросто…
«Хотя самовластець быти»
Еще сложнее разобраться с тем, почему вся жизнь Андрея Боголюбского была накрепко связана с Северо-Востоком Руси, тогда как его родичи-князья упорно стремились на юг, добиваясь киевского престола. Мало того. Создается впечатление, что Андрей всячески избегал Киева. Вряд ли это было связано только с тем, что родиной князя была Ростово-Суздальская земля, где он родился и вырос. Дата его рождения неизвестна (следуя В. Н. Татищеву, традиционно считается, что он появился на свет около 1111 года, однако дата эта ничем не подтверждена). О молодости Андрея сохранились отрывочные сведения. В 1149 году, когда его отцу Юрию Долгорукому удалось захватить Киев, тот отдал сыну в держание княжескую резиденцию Вышгород. Однако уже через год, по решению отца, Андрей был переведен в западнорусские земли, где держал Туров, Пинск и Пересопницу, а еще через год, в 1151 году, с согласия отца вернулся в родную Суздальскую землю, где, скорее всего, имел удел (возможно, Владимир-на-Клязьме).
В 1155 году Юрий Долгорукий вновь овладел киевским престолом и еще раз попытался перевести сына на княжение в Вышгород. Однако и эта попытка закончилась неудачей. Теперь уже «без отне воле», вопреки желанию отца, Андрей ночью тайно покинул Киевскую землю, чтобы навсегда обосноваться во Владимире. Покидая в 1155 году Вышгород, он прихватил с собой драгоценную киевскую реликвию – икону Богородицы, которая, по преданию, была написана самим евангелистом Лукой (на самом деле, икона эта датируется XI – первой половиной XII века). Образ этот был подарен в 1130 году князю Мстиславу константинопольским патриархом Лукой Хризовергом и хранился в Богородичном монастыре в Вышгороде. Впоследствии она стала одной из самых популярных русских святынь. Владимирская (так ее теперь называют) икона Богоматери на протяжении девяти веков почитается как преимущественно «военная» икона, благословлявшая победы русского оружия.
Вскоре, в 1157 году, Юрий умер. Однако и в этот момент Андрей не проявляет никакого интереса к киевскому престолу. В том же году, по словам летописца, «сдумавши Ростовци и Суждальци и Володимирци, вси, пояша Андрея, сына Дюргева стареишаго, и посадиша и на отни столе Ростове, и Суждали, и Володимири, зане бе прилюбимъ всим за премногую его добродетель, юже имеяше преже к Богу и къ всим сущимъ под ним». На миниатюре Радзивиловской летописи в сцене избрания на княжеский престол Андрей изображен сидящим на помосте с пятью ростовцами, суздальцами и владимирцами – все на одной ступеньке, на одном уровне. Единственное отличие князя от простых горожан – княжеская шапка, в то время как у тех головы обнажены. Пока он еще первый среди равных ему. Почти равных…
Однако как только Андрей стал полноправным князем, он, по словам Б. А. Рыбакова, «сразу решительно поставил себя не рядом с боярством, а над ним». Это привело к «крайней напряженности взаимоотношений между „самовластцем“-князем и боярством, напряженности, доходившей до такой же степени, до какой дошли в это время княжеско-боярские конфликты на противоположном краю Руси, в Галиче».
Противостояние Андрея и бояр отмечал и В. О. Ключевский: «не любил Андрей и старшей отцовой дружины. Он даже не делил с боярами своих развлечений, не брал их с собой на охоту, велел им, по выражению летописи, „особно утеху творити, где им годно“, а сам ездил на охоту лишь с немногими отроками, людьми младшей дружины». Причиной тому Рыбаков считал страх князя перед своими приближенными: «Андрею приходилось остерегаться бояр; по некоторым сведениям, он даже запретил боярам принимать участие в княжеских охотах – ведь мы знаем случаи, когда князья не возвращались с охоты…» Так это или не так, можно только догадываться. Возможно, на то были иные причины…
Избрание Андрея Юрьевича князем ростовским, суздальским и владимирским не лишило его титула «великого», но зато отделило великое княжение от Киевского княжества. Южные русские земли мало занимали князя. Пока…
Впрочем, Б. А. Рыбаков, напротив, считал, что Андрея всегда интересовал Киев: «Отрицательной стороной деятельности Андрея Боголюбского было, конечно, его стремление к Киеву, его стремление к „Русской земле“, то есть к лесостепной части Приднепровья. Это стремление никак не было связано с повседневными интересами суздальского боярства; это были личные честолюбивые замыслы Андрея, внука Мономаха».
Если это так, то такое «стремление» проявлялось очень своеобразно.
Столицу своего княжества Андрей перенес в «провинциальный» Владимир. Тут он разворачивает грандиозное строительство: город обносится земляным валом, возводятся Золотые ворота, храмы: одним из первых – знаменитый храм Покрова на Нерли. По традиции, князь не жил в стольном граде. Поэтому начинается строительство новой княжеской резиденции – Боголюбова.
«Создалъ же бяшеть собе городъ каменъ, именемь Боголюбыи, толь далече, якоже Вышегородъ от Кыева, тако же и Богълюбыи от Володимеря. Сыи благоверныи и христълюбивыи князь Аньдреи от млады верьсты Христа возлюбивъ и Пречистую Его Матерь, смыслъ бо оставивъ и умъ, яко полату красну душю украсивъ всими добрыми нравы, уподобися царю Соломану, яко домъ Господу Богу и церковь преславну святыя Богородица Рожества посреде города камену создавъ Боголюбомъ и удиви ю паче всихъ церквии; подобна тое Святая Святыхъ, юже бе Соломонъ цесарь премудрыи создалъ, тако и сии князь благоверныи Андреи. И створи церковь сию в память собе, и украси ю иконами многоцѣньными, златомъ и каменьемъ драгымъ, и жемчюгомъ великымъ безценьнымъ, и устрои е [ее] различными цятами и аспидными цатами украси и всякими узорочьи, удиви ю [ее] светлостью же, не како зрети, зане вся церкви бяше золота. И украсивъ ю, и удививъ ю сосуды златыми и многоцѣньными (повѣша), тако яко и всимъ приходящимъ дивитися; и вси бо видивше ю не могуть сказати изрядныя красоты ея, златомъ и финиптомъ, и всякою добродетелью, и церковнымь строеньемь украшена и всякыми сосуды церковнымы, и ерусалимъ злать с каменьи драгими и репидии многоценьными, каньделы различными издну церкви от верха и до долу, и по стенамъ, и по столпомъ ковано золотомъ, и двери же и ободверье церкви златомъ же ковано. Бяшеть же и сень златомь украшена от верха и до деисиса и всею добродетелью церковною исполнена, изьмечтана всею хытростью», – пишет летописец.
Каменный княжеский дворец, построенный «немецкими» мастерами, соединялся переходом с дворцовым храмом Рождества Богородицы, точным подобием храма Покрова на Нерли. Пол собора был выложен толстыми плитами меди, сверкавшими, по словам летописца, подобно солнцу. На хорах пол был сложен из майоликовых плиток, в зеркальной поверхности которых играли блики солнца и свечей. Обилие фресок, драгоценной утвари и тканей в сочетании с прекрасным интерьером изумляли каждого, кто видел это. Недаром Андрей не упускал случая показать сказочный собор послам и гостям.
Обращает на себя внимание особый символический смысл, кото рый придается строительству и украшению храмов летописце м. Андрей прямо отождествляется с Соломоном, церковь в Боголюбове – с ветхозаветным храмом Господним в Иерусалиме, а Владимир – с Киевом как Новым Иерусалимом. Видимо, так было задумано самим Андреем. И так воспринимались его действия современниками.
Недаром создатель «Сказания об убиении Андрея Боголюбского» прямо связывает это строительство со стремлением князя уподобить свою новую столицу Киеву. Во время перенесения тела Андрея из Боголюбова во Владимир «поча весь народъ плача молвити: „Уже ли Киеву поеха, господине, в ту церковь, теми Золотыми вороты, ихже делатъ послалъ бяше тои церкви на велицемь дворе на Ярославле, а река: «Хочю создати церковь таку же, ака же ворота си Золота – да будеть память всему отечьству моему!»“».
Что же заставило князя перенести свой престол в доселе небольшой городок и отстроить его по «киевской» модели? Вряд ли стремление обосноваться на юге Руси, в самом Киеве.
В. О. Ключевский отвечает на этот вопрос так: «По заведенному порядку он должен был сидеть и править в старшем городе своей волости при содействии и по соглашению с его вечем. В Ростовской земле было два таких старших вечевых города, Ростов и Суздаль. Андрей не любил ни того ни другого города и стал жить в знакомом ему смолоду маленьком пригороде Владимире на Клязьме, где не были в обычае вечевые сходки…» Скорее всего, по этой же причине он не пытался занять и Киевский престол: там тоже были сильны вечевые порядки. Андрей же, очевидно, не желал, чтобы его действия контролировало и корректировало городское собрание.
Не исключено, что стремление освободиться от любого давления заставило князя отмежеваться и от старшей дружины (с мнением которой он, по традиции, обязан был считаться) и окружать себя милостниками, теми самыми отроками, людьми младшей дружины, с которыми Андрей, как мы помним, предпочитал охотиться.
Подтверждением этому служат события, произошедшие около 1161 года. Не желая делить власть даже с ближайшими родственниками, Андрей изгнал из Владимира своих младших братьев – Мстислава, Василька и Всеволода – вместе со своей мачехой, матерью последнего из братьев, а заодно и своих племянников, сыновей покойного старшего брата Ростислава. Все они вынуждены были отправиться в Византию, где и нашли пристанище у императора Мануила I. Их участь разделила старшая отцовская дружина («передние мужи») Андрея.
Теперь князя окружали не прежние – новые «бояре». Это вовсе не бояре Киевской Руси, среди которых князь – первый среди равных. Новые «бояре» суть княжеские холопы, его «милостники», представители «служебной организации», дворня, дворяне (кстати, тогда и появляется это название)… Рядом с ними князь действительно становился «самовластьцем»: его теперь не ограничивало ни мнение городского веча, ни мнение бояр. Тем самым Андрей сменил личную преданность дружины на рабскую преданность «милостников», «подручников», холопов, которые полностью зависели от господина, а потому его боялись и ненавидели, несмотря на все его «милости».
Это, видимо, и стало причиной трагической гибели Андрея Юрьевича. Во всяком случае, новгородский летописец прямо написал: «В лето 6682 (1174). Убиша в Володимири князя Андрея свои милостьници».
Убийство Андрея – не продолжение и/или следствие конфликта с ростово-суздальским боярством начала его правления, а результат тех социально-политических изменений, которые проводил он сам, радикально изменив свое окружение, стараясь избавиться от излишних, как ему казалось, опеки и контроля «оппозиции».
Обстоятельства смерти князя подробно описаны в летописной повести и, казалось бы, нашли полное подтверждение в ходе уже упоминавшегося обследования его останков в 1934 году Д. Г. Рохлиным и В. С. Майковой-Строгановой. Согласно «каноническому» описанию, дело выглядело так.
В пятницу, 29 июня 1174 года к будущим убийцам прибежал некий Яким и стал кричать, что всех их вот-вот могут казнить. Ни у кого из злоумышленников, судя по тексту «Повести», не было ни малейшего сомнения, что такое развитие событий вполне возможно. Основанием для воплей Якима послужил слух, что Андрей приказал казнить Якимова брата. Видимо, Яким, которого называют любимым слугой князя, посчитал это знаком того, что раскрыт какой-то не известный нам заговор. Судьба Андрея Боголюбского была решена – он должен был умереть этой же ночью…
Еще до того, как князь отправился спать, другой его слуга, ключник Анбал, потихоньку вынес из спальни хозяина его меч. Меч этот, по преданию, принадлежал еще ростовскому князю Борису Владимировичу, убитому во время борьбы за киевский престол после смерти Владимира I Святославича в 1015 году. Реликвия хранилась в семействе Мономаховичей и передавалась от одного ростовского князя к другому, символизируя власть.
Ночью убийцы перебили дворцовую стражу, но в княжескую опочивальню пойти сразу не решились, а отправились в винный погреб, где и напились для храбрости. Затем двое из них поднялись наверх и постучали в запертую дверь спальни. Проснувшийся князь спросил, кто его тревожит в неурочный час. Один из убийц назвался княжеским любимцем Прокопием. Голос своего «паробка» князь, однако, хорошо знал и, заподозрив неладное, бросился искать меч. Его, как мы уже знаем, на месте не оказалось. В это время убийцы выломали дверь и ворвались в княжеские покои.
В завязавшейся борьбе Андрею, который, несмотря на почтенный возраст, обладал недюжинной силой, удалось повалить одного из нападавших на пол. Потасовка происходила в темноте. Князь, видимо, лучше убийц ориентировался в собственной комнате, к тому же нападавшие были пьяны. В это время в спальню вбежали остальные заговорщики, вооруженные мечами, саблями и копьями. Андрей получил несколько ударов. Один из них нанес стоявший лицом к князю. Это был сравнительно легкий удар рубящим оружием спереди и чуть сбоку, задевший левую ключицу. Следующие удары оказались значительно тяжелее. Среди нападавших был, очевидно, опытный боец. Он-то и нанес сзади страшный удар мечом. «Профессионал-рубака» (как определили его эксперты-антропологи) одним махом отсек Андрею левое плечо, срезав часть лопатки и плечевой кости. Удар вызвал сильнейшее кровотечение. Скорее всего, князь потерял сознание и упал.
В неразберихе, вызванной темнотой, многочисленностью нападавших и винными парами, убийцы приняли товарища, сбитого с ног князем, за свою жертву и набросились на него. Через некоторое время, убедившись, что тот мертв, они покинули комнату, унося труп с собой. Спустившись, во двор, они поняли, что ошиблись. В этот момент послышался голос князя, звавшего на помощь. Срочно вернулись назад. Однако, к их удивлению, в спальне никого не было. При зыбком свете свечей убийцы разглядели кровавый след, тянувшийся за порог комнаты. Видимо, очнувшийся князь, превозмогая боль и слабость, смог выползти из спальни и, спустившись по лестнице, заполз под сени, пытаясь укрыться от преследователей. Однако стоны, которые несчастный не мог сдержать, выдали его. Наступила развязка.
На лежавшего ничком князя обрушился град ударов. Первый из них, который удалось зафиксировать медикам, был нанесен мечом по затылку. Еще один был направлен в лицо, скорее всего, он и стал непосредственной причиной смерти – копье пронзило лобную кость над правым глазом. Князь завалился на правый бок. Его продолжали рубить мечами, колоть копьями, не замечая, что он уже не дышит… Как писали эксперты, «это, конечно, не было ни в единоборстве, ни в сражении. Это – нападение нескольких человек, вооруженных разным оружием, с определенной целью – не ранения, хотя бы и тяжелого, а убийства тут же, на месте, во что бы то ни стало».
Этот мрачный рассказ теперь нуждается в корректировке. Последняя судебно-медицинская экспертиза, проведенная В. Н. Звягиным, показала, что убийц, скорее всего, было лишь двое. Один из них орудовал саблей, а другой – мечом. При этом отмечается, что первый из нападавших был ростом приблизительно с Андрея, профессионально владел оружием и тактикой ближнего боя. Он нападал на князя спереди несколько слева. Другой же, видимо, нанес Андрею несколько тяжелых ран мечом.
«Его сильные рубящие удары в предплечье (с разрубом лучевой кости) и среднюю часть левого плеча, – отмечает Звягин, – парализовали защиту Боголюбского, после чего левая рука князя бессильно повисла вдоль тела. С этого момента голова и тело князя были не защищены. Сразу же последовали два удара: мечом – в затылок князя слева, саблей – в левый плечевой скос. Удар в затылок, хотя и сопровождался поверхностным разрубом кости, но, судя по следам вибрации на ее поверхности, носил оглушающий характер. Исход схватки стал неизбежен после обширной раны левого надплечья и плечевого сустава, с разрубом лопатки, головки плечевой кости и очень крупной подключичной артерии. Сильнейший сабельный удар по опущенной руке князя, нанесенный в прежней манере – под острым углом к поверхности его тела, вызвал фонтанирующее кровотечение. Минуты жизни Андрея Боголюбского были сочтены. Князь, по-видимому, упал. Тяжело раненый Боголюбский все же нашел силы спуститься по крутой лестнице в сени. Следовательно, повреждения левого бедра у князя еще не было. Убийцы по следам крови нашли князя за „столпом вьсходнымъ“. По-видимому, князь умирал, когда ему, лежащему на спине, были нанесены рубяще-режущий удар саблей в нижний отдел левого бедра и рубящий удар мечом в правую половину лба. Сообщение летописей о множественных ранениях, которые якобы были причинены в этот момент князю, либо не соответствует действительности, либо эти ранения не сопровождались повреждениями скелета».
Не была отрублена и правая рука, как об этом «свидетельствует» летописец. Вряд ли к тому же князь был убит в темноте: «против подобного допущения свидетельствуют как активная его самооборона, так и точность ударов убийц». «Судя по скелету, – продолжает Звягин, – каких-либо костных повреждений, несовместимых с жизнью, князю нанесено не было. Несмотря на тяжелые ранения, полученные в спальне, он мог в течение нескольких минут передвигаться, в т. ч. спуститься по лестнице в сени. Однако возможность самообороны им уже была утрачена. Множественность и тяжесть рубленых повреждений, причиненных Андрею Боголюбскому в спальне и на лестничном переходе в сени, должны были предопределить быстрое наступление смерти. Непосредственной причиной смерти Андрея Боголюбского явилась, вне всякого сомнения, острая кровопотеря в результате массивного кровотечения. Говорить об открытой черепно-мозговой травме, как… причине смерти, вряд ли возможно».
Так что даже сама смерть князя оказывается овеянной легендой.
Жизнь после смерти
Как пишет летописец, Андрей Боголюбский «кровью мученичьскою умывся пригрешении своихъ», то есть мученической смертью искупил свои грехи. А их, видимо, было немало.
Помимо бесконечных выяснений отношений со своими родственниками, которых он то изгонял вообще, то, обращаясь с ними как с «подручниками» и «простыми человеками», сажал по своему усмотрению на киевский и новгородский престолы, Андрей несколько раз пытался вмешаться в дела духовные.
С одной стороны, летописцы отмечали особую набожность князя.
В ход шли и подробные описания роскошных храмов, построенных по приказанию князя во Владимире и его окрестностях, и рассказы об основании им новых монастырей, и о щедрых пожалованиях «черньцемь и черницамъ, и убогымъ, и всякому чину», и о регулярных раздачах милостыни больным и обездоленным, и рассказы о ночных бдениях Андрея, когда он подолгу молился в храме, «смиряя образъ свои скрушеномь сердцемъ и уздыханье от сердца износя, и слезы от очью испущая, покаянье Давидово приимая, плачася о грисехь своихъ, възлюбивъ нетлененая паче тленьныхъ и небесная паче времененыхъ и царство съ святыми у Вседержителя Бога паче притекущаго сего царьства земльного, и всею добродетелью бе украшенъ, вторыи мудрыи Соломонъ бяшеть же».
Именно он был инициатором установления на Руси новых государственных праздников – Спаса (1 августа) и Покрова (1 октября). По распоряжению и при самом деятельном участии князя в 1164–1165 годах во Владимирской земле был создан целый цикл программных литературных произведений: «Слово Андрея Боголюбского о празднике 1 августа», «Сказание о победе над волжскими болгарами 1164 года и праздновании 1 августа», а также «Житие Леонтия Ростовского».
С другой стороны, всячески демонстрируя свою набожность, Андрей самым бесцеремонным образом пытался поставить церковь под свой контроль. И все это делалось с одной целью – укрепить любой ценой собственную власть. Такие попытки вызвали резкую реакцию со стороны высших православных иерархов, вплоть до константинопольского патриарха Луки Хризоверга.
Например, тот же самый Леонтий Ростовский дважды изгонялся князем. Причиной тому, видимо, были попытки Андрея отделиться от киевской митрополии, чего не хотели древнерусские иерархи, в том числе Леонтий. Андрей Юрьевич задумал учредить свою митрополичью кафедру. На нее он хотел возвести своего любимца Федорца, личность которого весьма сомнительна.
Вот, что пишет о нем летописец под 1172 годом: «Изъгна Богъ и святая Богородица Володимирьская злаго и пронырьливаго, и гордаго лестьця лживаго владыку Федорьца из Володимиря от святое Богородици церкви Златоверхои. И о тои вся земля Ростовьская не въсхоте благословения, удалися от него. И тако и сьи нечьтивыи не въсхоте послушати хрестолюбиваго князя Андрея, велящю ему ити ставиться къ митрополиту Киеву, не въсхоте. Паче же Богу не хотящю его и святое Богородици извьрже его изъ земли Ростовьское. Богъ, бо егда хочеть показнити человѣка, отиметь о него умъ. Тако же и надъ симъ сътвори Богъ, отя у него умъ. Князю же о немъ добро мыслящю и добра хотя ему. Сь же не токмо не въсхоте поставления от митрополита, но и церкви вси Володимири затвори и ключе церквьныя взя. И не бы звонения, ни пения по всему граду. И въ зборнеи церкви, в неиже чюдотвореная Мати Божия… и ту церковь дьрьзну затворити. И тако Бога разъгневи и святую Богородицю. Томъ бо дьни изъгнанъ бысть месяца мая въ 8 день, на память святаго Ивана Богословьца. Много пострадаша человеци от него въ держание его: и селъ изнебыша, оружья и конь, друзии же роботы добыша, заточенья же и грабления – не токмо простьцемъ, но и мнихомъ, игуменомъ и ереемъ. Безъмилоствъ сыи мучитель другымъ человеком головы порезывая и бороды, а другымъ очи выжигаше и языкы вырезывая, другыя же распиная по стене и муча немилостивне, хотя въсхытити от всих имение имения. Бо не бе сыть, яко адъ».
Трудно, однако, представить, что все перечисленные летописцем безобразия творились без ведома (не говоря уже, вопреки воле) Андрея Боголюбского: Федорец – его ставленник.
Дело кончилось тем, что по настоянию Луки Хризоверга Андрей был вынужден отказаться от своих далеко идущих планов. Похвалив князя за усердие к Церкви, константинопольский патриарх разрешил перенести резиденцию епископа из Ростова во Владимир, ближе к княжескому двору. За это князь был вынужден вернуть Леонтия (который при этом был возведен в сан архиепископа) на кафедру, а Федорца отправить в Киев, на митрополичий суд. Там тот был осужден и казнен на Песьем острове: «тамо его осекоша, и языка урезаша, яко злодею еретику, и руку правую отсекоша и очи ему выняша, зане хулу измолви на святую Богородицю».
Возможно, все это и стало причиной того, что Андрей Боголюбский очень поздно, скорее всего не раньше XVII века, был канонизирован как общерусский святой…
Впрочем, все эти перипетии оказались на руку киевским митрополитам: в их титуле после неудачной попытки разделить митрополии появилось маленькое, но немаловажное дополнение, впервые фиксируемое на печати Константина II (ум. 1169): «митрополит всея Руси» – вместо прежнего «митрополит Руси».
Решив политические проблемы в Ростово-Суздальской земле, Андрей Боголюбский обратил свои взоры на юг и на север. В 1169–1170 годах ему удалось временно подчинить своей власти Киев и Новгород. В древней столице Руси он посадил своего младшего брата Глеба, а в Новгород отправил «подручного» – князя Рюрика Ростиславича. После смерти Глеба Юрьевича Андрей назначил на киевский престол своего племянника, смоленского князя Романа Ростиславича, а его младших братьев, Давида и Романа, посадил в Вышгород и Белгород. Однако братья Ростиславичи вскоре перестали подчиняться своему властолюбивому дядюшке, обиженные тем, что он и с ними обращался как с «подручниками».
Тогда-то и состоялся знаменитый поход на Киев (1173), в котором, по свидетельству летописи, приняли участие ростовцы, суздальцы, владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, новгородцы и рязанцы. К ним присоединились дружины полоцкого, туровского, пинского, городеньского, черниговского, новгород-северского, путивльского, курского, переяславль-русского, торческого и смоленского князей.
В XIX веке, когда вместо историй государств стали писать истории народов, началась национализация истории Киевской Руси. На восточноевропейском пространстве «оказалось» несколько этносов, желавших иметь собственные непересекающиеся истории, а Русь была вроде как одна. Этот «пирог» надо было разделить, хотя, как резать и на какие порции, было не совсем ясно. С середины XIX века разгорелись знаменитые споры о том, кто жил в древнем Киеве: великороссы или малороссы (украинцы). Ученые и публицисты пытались найти связь культурных и политических явлений с чертами той или иной «народной физиономии» – конструируемым «национальным характером». К примеру, краткость и сухую фактографичность новгородской летописи объясняли угрюмым характером северян. Напротив, более красочное и велеречивое киевское и галицко-волынское летописание связывали с особенностями живой натуры южан.
Точно так же в княжеских усобицах видели столкновения земель, а точнее населяющих их этнических общностей. В событиях древнерусской истории старались разглядеть истоки тенденций развития будущих восточноевропейских государств и народов. Во мнимом самовластии Андрея Боголюбского усматривали зачатки будущего московского самодержавия. В не менее мнимом вечевом и «федеративном» укладе южнорусских земель видели черты, якобы присущие малороссийской (украинской) истории. В целом на Киевскую Русь накладывали этническую карту XIX века. В результате в конфликтах, где по разные стороны оказывались суздальские и киевские князья, можно было подозревать российско-украинскую вражду.
Едва ли не самым болезненным в исторических спорах был вопрос о преемственности Киев – Владимир. Традиционная для российской историографии концепция зазвучала по-новому с точки зрения национальных историй. Если преемственность была, значит древний Киев был великорусским. Этот взгляд, связанный с именем Михаила Погодина, был неприемлем для украинской историографии. Если же Киев был малорусским, то это не преемственность, а враждебный разрыв, более того – унижение Киева Владимиром (читай: русскими украинцев). Соответственно нужно было как-то спасать ситуацию. Михаил Грушевский дал рецепт: горечь от разрыва с Владимиром он компенсировал идеей о преемственности Киев – Галич. Старая концепция московских исторических текстов получала зеркальное (украинское) отражение.
При всей кажущейся современному читателю естественности этих построений надо подчеркнуть: ничего общего со средневековой реальностью они не имеют. В том смысле, что вся система категорий здесь анахронична. В частности, совершенно не естественным является национальное прочитывание междукняжеских (именно так, а не межэтнических) отношений в Киевской Руси. Сама же «историческая преемственность» является абстракцией.
В XII веке выбор «Киев или Владимир?» не стоял. Несмотря на заклинания старых российских историков, никаких свидетельств «перенесения столицы» из Киева во Владимир и «унижения» Киева нет. Город оставался старейшим столом Руси, обладать которым князья стремились еще и накануне 1240 года. 1169 год не выглядит в наших источниках фатальным рубежом. В Киеве поменялся князь. Вместо Мстислава Изяславича в нем сел Глеб Юрьевич, переяславский (тоже «южный») князь, брат Андрея Боголюбского. Но почему не сам Андрей? В его действиях необычным было только одно. Будучи с некоторого времени генеалогически (и физически) старшим в родне, он мог претендовать на главенство в клане Мономаховичей, что собственно и делал. Он пытался влиять на то, кто сядет в Киеве и будет контролировать Новгород. Но при этом Андрей отказался от личных претензий на Киев и сосредоточился на обустройстве своей Суздальской земли. Возможно, пример отца – Юрия Долгорукого, всю жизнь боровшегося за Киев, три раза занимавшего его и подозрительно умершего в нем (отравлен?), повлиял на поведение Андрея.
Могут спросить: а что же тогда означает разгром Киева Андреем Боголюбским в 1169 году? Примечательно, что, интерпретируя его по-разному, украинская и российская национальные истории принимали реальность этого события.
Верно ли утверждение: «Андрей Боголюбский взял Киев»? Короткий ответ: нет. Поясним. В научной литературе неоднократно указывалось, что в 1169 году на Киев шли войска не столько Андрея, сколько союзных князей. Под Киевом были представлены силы большинства потомков Владимира Мономаха – этот клан был ведущим на Руси того времени. Киевский князь Мстислав Изяславич был как раз тем членом клана, который оказался в меньшинстве. Также к Киеву пришли князья черниговской линии Рюриковичей (Ольговичи). В целом под Киевом собрались контингенты из Смоленской, Черниговской, Ростово-Суздальской, Переяславской, Муромо-Рязанской и Полоцкой земель. Примечательно, что Андрей Боголюбский в походе не участвовал. Он лишь отправил сына Мстислава. Более того, против союзников на стороне киевского князя выступал родной брат Андрея Михаил.
Состав коалиции не отражал долгосрочных союзов князей (тем более земель или этносов). Большинство участников осады Киева еще год назад, в 1168 году, дружно выступали с Мстиславом Изяславичем против половцев.
Но может, Андрей Боголюбский был организатором, вдохновителем похода? Часто считают: упомянут первым – значит главный. Действительно в Киевской летописи среди участников похода первым назван Мстислав Андреевич, посланный отцом. Кстати, физическое отсутствие Андрея говорит не о том, что он «повелевал издалека», а скорее о его приоритетах (свой Владимир был важнее далекого и утерянного Киева).
Но если мысленно поменять порядок перечисления князей? Окажется, что ничего, свидетельствующего об особой роли Андрея, кроме места в списке, в рассказе о походе нет. Собственно, поводом для похода стали разногласия Мстислава Изяславича со смоленскими Ростиславичами. Андрей был только одним из тех, кого не устраивало усиление Мстислава в Киеве и (через его сына Романа) в Новгороде. Отрешившись от историографических стереотипов, мы увидим перед собой довольно заурядную усобицу представителей разветвленного клана Мономаховичей, к которому примкнул Андрей Боголюбский.
Был ли Киев взят? Строго говоря, нет. Собственно до штурма не дошло, поскольку киевский князь Мстислав Изяславич, видя превосходящие силы противников, оставил Киев. Бегство князя из Киева – случай не первый в истории. Скажем, в 1073 году Изяслав Ярославич бежал под давлением братьев. Что же случилось дальше? Киевская и Суздальская летописи сообщают о страшном разграблении Киева, учиненном союзными войсками. Однако нет никакой нужды объяснять грабеж этнической неприязнью, тем более что грабили в значительной степени «свои». К сожалению, это обычно для воинской этики – поживиться после успешной кампании. Если это и первый в своем роде случай, то отнюдь не последний. В 1203 году Киев был действительно взят и разграблен войсками бывшего киевского князя Рюрика Ростиславича, черниговских Ольговичей и половцев. Даже при всем желании разглядеть здесь умысел великороссов не удается.
И был ли грабеж 1169 года таким катастрофическим? Событие археологически не просматривается. Это значит, что ничего подобного взятию Киева монголами в 1240 году не произошло. Кроме того, в научной литературе уже давно бытует подозрение, что красочное описание двух- или даже трехдневного грабежа – гипербола киевского и суздальского летописцев. Уж слишком оно трафаретное и нарочито пафосное.
Наконец, обратим внимание на то, что яркая картина разграбления Киева и описание похода, якобы руководимого Андреем, происходят из двух «заинтересованных» летописей – киевской и суздальской. К счастью, мы располагаем летописью с третьей, не столь незаинтересованной, стороны – новгородской. Как и следовало ожидать, там нет ни одного элемента мифа о «взятии Киева Андреем»: ни инициативы Андрея Боголюбского, ни ожесточенного штурма, ни катастрофического разграбления. Вот как буквально описывает событие новгородский летописец: «ходили Ростиславичи с Андреевичем и со смолянами, и с полочанами, и с муромцами, и с рязанцами на Мстислава к Киеву. Он же не бился с ними, но оставил по своей воле Киев».
Конец ознакомительного фрагмента.