Глава 5. В поисках славян-арийцев
В советские годы отмеченная тенденция проявлялась, прежде всего, в псевдоисторических работах Скурлатова и Щербакова. При этом, будучи любителем мистификаций, Скурлатов неоднократно публиковался под псевдонимами. В частности, свою статью «След светоносных» он опубликовал в журнале «Техника-Молодежи» под псевдонимом к. и. н. Валерий Иванов якобы в виде комментария к статье инженера Ивана Саратова «О поле, поле…». Зная, что Скурлатова зовут Валерий Иванович, нетрудно догадаться, что автор и комментатор составляли одно и то же лицо. В том же номере Скурлатов, на этот раз представившись физиком, опубликовал почерпнутые из научно-фантастической литературы идеи об антимирах, обратном течении времени и множественности инопланетных цивилизаций (Скурлатов 1977в: 40–43). Позднее он несколько раз публиковался под псевдонимом И. Саратов.
Отождествляя славяно-русов с древними иранцами (киммерийцами, скифами и пр.), индоиранцами или фракийцами, а порой с праиндоевропейцами или даже с этрусками (sic! В. Ш.), Скурлатов (1977б, 1987; Скурлатова 1979) и Щербаков (1987, 1988а, 1988б, 1990, 1991) рисовали захватывающую картину передвижений могущественных скотоводческих племен по всему евразийскому степному поясу и примыкавшим к нему землям, которые тем самым как бы становились исконным ареалом этих древних (читай: славянских) племен. Скурлатов сетовал на то, что в историографии принято считать славян исконными земледельцами, тогда как на самом деле изначально «русы» были пастухами, бродившими со своими стадами от Венгрии до Центральной Азии (Скурлатов 1977б: 331). Он следующим образом излагал результаты своих «изысканий»: «Если объективно (и без русофобской предвзятости) обобщить свидетельства древних источников и данные современной науки, то напрашивается вывод, что пятнадцать веков назад русы обосновались, видимо, и на Волге, и в Приазовье, и в Крыму, и на Днепре, и на Немане, и на Балтике, и даже, возможно, в Скандинавии, на берегах Северного моря, и в Центральной Азии» (Скурлатов 1977б: 332). Для него не составляло труда найти следы славных славянских завоевателей в Малой Азии и Закавказье на рубеже II–I тыс. до н. э., объявить славян основателями города Тбилиси или связать их с урартами. Скурлатов оживлял нацистский миф о культуртрегерах-индоевропейцах (арийцах), якобы разносивших этнокультурные «хромосомы» из своего изначального ареала[23] по всему миру – от Индии до Британских островов. «Их «чистота», – писал он, – обеспечивалась не только природной изолированностью, но и культурно-идеологической обособленностью, ревниво поддерживаемой жрецами-волхвами. Но воины-конники разносили эти «хромосомы» по всему свету» (Скурлатов 1987: 215). Здесь же в Причерноморско-Прикавказском регионе Скурлатов искал исконную территорию народа Рос (Рус) и «страны русов». По его словам, отдельные группы славяно-русов сыграли немалую и притом благотворную роль в формировании народов Кавказа, Великой Булгарии, Малой Азии и даже Леванта.
Все эти построения были нужны автору для того, чтобы обосновать исконные права русских на всю территорию бывшей Российской Империи. В одной из своих работ, опубликованных под псевдонимом (об этом см. Каганская 1987: 12), Скурлатов провозглашал: «Таким образом, не Припятские болота, куда нас пытаются загнать некоторые археологи, а огромный простор Евразийских степей вплоть до Амура – вот наша истинная прародина. 400 лет назад русские лишь вернулись в родное Русское поле, которое тысячелетиями принадлежало нашим предкам» (Скурлатова 1979: 57)[24].
По сути, этим он оживлял взгляды столетней давности, отстаивавшиеся врачом-акушером и археологом-дилетантом В. М. Флоринским (1833–1899), утверждавшим превосходство славянской культуры над тюркской, финской и монгольской и настаивавшим на том, что прародина арийцев (так он называл праиндоевропейцев) располагалась в Туркестане. Флоринский причислял к древним славянам кочевых скотоводов Средней Азии, родственных скифам ираноязычных саков и массагетов, обитавших там в раннем железном веке (Флоринский 1894)[25]. Тем самым он пытался представить российскую колониальную экспансию в Средней Азии как возвращение на прародину. К аналогичным аргументам прибегал и Скурлатов, выводивший предков славян откуда-то из Средней Азии (Скурлатов 1977б: 331; Скурлатова 1979: 57) и утверждавший, что в раннем средневековье Дикое Поле и Северный Кавказ принадлежали росам (их он безоговорочно и ошибочно отождествлял с ираноязычными кочевниками, роксоланами и росомонами), пока их оттуда не вытеснили тюркоязычные кочевники (Саратов 1980, 1985, 1988: 68). Вопреки всем имеющимся сейчас научным данным, он настаивал на том, что аланское, готское, гуннское, аварское, болгарское и хазарское племенные образования состояли по большей части из славян и что загадочное государство Артания было создано «русами-полянами», жившими на территории, простиравшейся от Волги и Кавказа до Дуная (Саратов 1988: 38, 42). Эта концепция искусственно реанимировала давно отвергнутую наукой легенду о «южной Руси» (об этом см.: Гадло 1968) и пыталась, тем самым, легитимировать территориальные приобретения Российской Империи, представляя их «возвращением Родине утерянных земель» (см., напр., Саратов 1980: 33).
Другая цель Скурлатова состояла в удревнении русской и, в целом, славянской истории, которая, была, на его взгляд, ничуть не моложе истории германских, индоиранских, тюркских и других народов и насчитывала, как минимум, несколько тысячелетий. Этим способом он пытался наделить русский народ дополнительными достоинствами (Скурлатов 1977б: 329), как будто достоинства народа определяются древностью его происхождения.
В принципе в том же русле работал и писатель-фантаст В. И. Щербаков (1938–2004), по профессии радиофизик[26], кандидат технический наук, который настойчиво объявлял себя профессиональным лингвистом – видимо, сказалось обучение на философском факультете Университета марксизма-ленинизма, который он закончил в 1965 г. В 1960-1970-е годы он был тесно связан с журналом «Техника-молодежи» (в 1976–1979 гг. был заместителем его главного редактора) и был близок к писателю Л. Леонову, питавшему симпатии к русскому национализму (Митрохин 2003: 419). Его построения отличались еще большим размахом и безудержной фантазией. Он стремился отождествить этрусский язык со славянским, а самих этрусков-расенов – с «восточными атлантами», якобы сумевшими выжить в Малой Азии и Восточном Средиземноморье после гибели легендарной Атлантиды 12 тысяч лет назад[27]. По мнению автора, «этруски – это, образно говоря, лист, оторванный от хетто-славянского древа» (Щербаков 1987: 170). В то же время в работах Щербакова этруски (читай: славяне) оказываются у истоков древнеегипетской и левантийской цивилизаций, заселяют Канарские острова (якобы это их наследниками являются загадочные гуанчи!) и даже устраивают экспедиции к берегам Центральной Америки, оказывая влияние на индейцев-майя и ацтеков (Щербаков 1995а: 12–13). Развивая некоторые идеи Скурлатова (Скурлатов 1987: 215), Щербаков заявлял, что древнейшие обитатели Палестины (вначале хананеи, затем филистимляне) изначально были также «пеласгами-этрусками». И даже Библия была якобы записана на языке хананеев, а не израильтян, которые появились в Палестине относительно недавно (Щербаков 1987: 178; 1995а: 13–14).
Другим исконным ареалом русов оказывается, по Щербакову, Малая Азия, откуда после разгрома Трои население бежало в Европу, в частности, в Северное Причерноморье, в Поднепровье и так до Балтийского моря, где пришельцы восстановили свою былую государственность. Для Щербакова не составляло труда объявить восточнославянское племя полян потомком хетто-лувийцев (особой ветви индоевропейцев, не имевшей никакого отношения к славянам. В. Ш.) и хаттов (вообще не индоевропейцев! В. Ш.) (Щербаков 1987: 189; 1990: 203). Тем самым, этруски отождествляются с «древнейшей ветвью средиземноморских племен», положивших начало многим народам и цивилизациям Средиземноморья и Малой Азии (Щербаков 1987: 181; 1988а; 1990: 207)[28].
К началу 1990-х годов, т. е. тогда, когда СССР дал основательную трещину и начался необратимый процесс его распада, построения Щербакова приняли особенно гипертрофированный характер. Теперь племя русов, или восточных атлантов, оказалось тождественным дошумерскому населению Двуречья[29]: оно будто бы расселялось по Ливии, долине Нила, Северной Индии и даже дошло до Китая и Японии (Щербаков 1990: 204). А ваны, или венеты/венеды, что, по автору, тождественно славянам (точнее, вятичам), будто бы обитали первоначально в Малой Азии, а затем широко расселились на западе (включая Западную Европу) и на востоке (вплоть до Парфии) (Щербаков 1991: 229–236; 1996в). Они же будто бы основали государство Урарту (Ванское царство), и «почти все корни урартов и их слова вместе со многими грамматическими формами… совпадают с корнями русского языка и диалектных слов, унаследованных от ванов-вятичей» (Щербаков 1991: 18, 254; 1992: 264)[30]. И автор сетует на то, что археологи Армении якобы умалчивают о находках «славянских черепов» на территории Урарту, скрывая от мира правду (Щербаков 1991: 254). В свете этого уже не вызывает удивления утверждение Щербакова о том, что у жителей Боспорского царства была «славянская внешность» (Щербаков 1996в).
Подобно Скурлатову, отдавая дань расовой теории, автор убежден в возможности обнаружения древних «славянских черепов», причем это его убеждение основано на не имеющей никакой фактической почвы вере в то, что древние народы старались поддерживать чистоту генофонда: «Смешанные браки способны обезобразить даже многочисленный народ, ведь древние хорошо знали преимущество чистой породы, сохраняемой даже в сельском хозяйстве; до эпохи геноцида и принудительной гибридизации, равно уничтожающих генофонд, было еще очень далеко» (Щербаков 1991: 235). Автор не сомневался в наличии чистых расовых типов и объяснял наличие противоречащей этому научной информации идеологическими причинами (Щербаков 1991: 71).
Как бы то ни было, методология автора – он называет ее «метаисторией»[31] – была основана на идеях катастрофизма и крайнего миграционизма. И он стремился доказать, что ваны-венеды были единственными создателями цивилизаций и государств «от Ханаана до Дона и Оки; от Галлии и Адриатики до Гималаев и Тибета…» (Щербаков 1991: 254). Им будто бы были родственны арийцы (асы), или легендарные даваньцы китайских источников, основавшие могущественное государство Парфию с ее священным городом Асгардом. И хотя асы вели войну с ванами в 309 г. н. э., автор доказывает, что их удел – жить в мире и тесном взаимодействии друг с другом. Ведь Москва, по автору, – «северный форпост Асгарда», «его продолжение в грозных тысячелетиях борьбы и побед, город, который ныне олицетворяет утраченную некогда и вновь обретенную власть над небом и космосом» (Щербаков 1991: 19). От русской мессианской идеи автор переходил к пророчествам, пытаясь научить русских и их соседей стратегии поведения. Он отмечал, что именно в силу своей слабохарактерности этруски дали римлянам себя победить, «и русы сейчас столь же бесхарактерны, как 2000 лет назад», не только живя в нищете и позволяя заезжим купцам себя грабить, но и «поддерживая своих врагов – националистов» (Щербаков 1991: 97–98)[32]. И тут же, возвращаясь к событиям Второй мировой войны, автор среди самых заклятых врагов называл Литовский легион, эстонскую «Эрна», латышских националистов и крымско-татарский легион смерти (Щербаков 1991: 134). Все это представляло особый смысл для русских националистов в конце 1980-х – начале 1990-х годов, когда Прибалтика боролась за независимость, а крымские татары предпринимали очередную попытку вернуться в Крым.
Автор видел во Второй мировой войне новый поход асов на ванов, причем асы снова потерпели поражение, не ведая, что посягают на «второй Асгард» (т. е. Москву). «Фюрер, исповедуя арийскую доктрину, развязал войну против самой могущественной группировки арийцев – против славян, наследников Асгарда» (Щербаков 1991: 135), в чем, по мнению автора и многих современных русских националистов (об этом см.: Yanov 1987: 158; Мороз 1992: 72; Евгеньев 1999: 63), и заключалась его роковая ошибка. Автор с восторгом писал, что от нацистов Москву защищали русские, в жилах которых текла кровь подлинных асов и ванов, «кровь богов». Участие советских людей нерусского происхождения в защите страны для автора существенного значения не имело. Зато зароком непобедимости древних предков он считал славянскую языческую веру, основанную на формуле «Явь, Навь, Правь», означающей триединство мира людей, духов и богов. Последнее обнаруживает истинные истоки концепции автора, выработанной в русле идеологии русских националистов-неоязычников, одному из лидеров московской группы которых, В. Емельянову, в особенности, полюбилась эта формула, заимствованная им у эмигрантского историка-дилетанта Ю. П. Миролюбова (см.: Емельянов 1979: 7–8).
Сразу же после распада СССР и образования на его бывшей территории ряда независимых государств Щербаков увлекся эзотерикой и культом Богородицы, что придало его «метаистории» особый привкус. В его работах все отчетливее зазвучал термин «арийцы», который он применял весьма вольно, как того требовал контекст его построений – где-то под арийцами понимались индоиранцы, где-то индоевропейцы в целом, а где-то даже славяне. Умело сочетая небылицы с научными концепциями, он пытался показать приоритет «славян-арийцев» на огромной территории Евразии, куда другие народы пришли много позже. При этом под «другими» понимались, прежде всего, тюрки (Щербаков 1992: 264, 310; 1996 г: 171); об иных неславянских народах Щербаков не упоминал вовсе, как будто их и не было. В частности, вновь повторяя свои фантазии о том, что «ваны-вятичи» создали государство Урарту, и рисуя их путь, пролегавший через Азербайджан, Дагестан и Подонье в Центральную Россию (Щербаков 1996 г: 309–318), автор не говорил ни слова об армянах, лезгинах, других народах Кавказа и Предкавказья; игнорировал он и финнов, населявших значительные территории Центральной и Северной России до прихода туда славян. Зато, учитывая факт возникновения независимой Украины, он утверждал, что, переселившись на Оку и в верховья Дона, «ваны» основали Москву задолго до Юрия Долгорукого. Не говоря ни слова о финнах, он находил нужным упомянуть «русов», якобы пришедших в Центральную Россию иным путем – из Фракии и Эгеиды. И лишь походя читатель узнает, что речь идет о «киевских русах», распространивших свою власть на северных «ванов» (Щербаков 1992: 265, 343, 256; 1996 г: 56–57).
Находясь под влиянием эзотерических учений, Щербаков шел еще дальше, считая кроманьонцев отдельной расой, потомками великих атлантов, и отождествляя их с предками европейцев, «арийцами». Он полагал, что именно они сохранили наследие цивилизации после гибели Атлантиды и что будто бы без учета этого невозможно понять корни человеческой цивилизации (Щербаков 1992: 335; 1996 г: 150, 170–172, 284). При этом он занимался подтасовками, приписывая ученым самые нелепые суждения и тут же их опровергая, пытаясь убедить читателя в своей «гениальности». Между тем, «открытия», которые он себе приписывал, являются либо плодом безграмотности, либо откровенным плагиатом. Не зная источников и не умея с ними работать, он нередко поддавался эмоциям и попадал впросак. Так, опираясь на одну и ту же популярную статью (Журавский 1988), он писал о якобы древнейшей азбуке, найденной на Балканах, датируя ее то III тыс. до н. э. (Щербаков 1992: 342), то VI тыс. до н. э. (Щербаков 1996 г: 289). На самом деле ни о какой азбуке там говорить не приходится ни в VI, ни в III тыс. до н. э. Что же касается «протописьменных знаков» балканской культуры винча IV тыс. до н. э., то вопрос о них остается открытым (Winn 1982). В любом случае они не имели никакого отношения ни к славянам, ни к «арийцам», которых тогда просто еще не существовало.
То же самое относится и к якобы культурному скачку, происшедшему в Малой Азии на рубеже неолита (Щербаков 1996 г: 174). Вопреки дилетанту Щербакову, специалисты прослеживают длительный эволюционный процесс, который происходил в Восточном Средиземноморье и который закономерно привел к становлению всех тех черт высокой культуры (поселки, земледелие, металлургия и пр.), вызывающих у автора изумление. Для объяснения всего этого вовсе не требуется рыскать по всему свету в поисках то загадочной Атлантиды, то не менее таинственной Шамбалы. Достаточно ознакомиться с археологией Леванта. Но этот регион вызывает у автора идиосинкразию, и знать он его не желает. Ему интереснее заниматься неуловимой Атлантидой.
Как бы то ни было, в конце 1970-х – начале 1980-х годов древние передвижения и подвиги белокурых голубоглазых культуртрегеров-арийцев и, в особенности, «славяно-скифов» все более привлекали внимание и ряда других русских писателей-фантастов (см., напр., Жукова 1981: 288; 1982; Никитин 1985: 95-113. Об этом см. Каганская 1987: 14). Один из них объявил Ахилла «россом», «тавроскифом», наследником великой степной традиции, которая будто бы разнесла высокую культуру от Европы до Китая и Индии и, в частности, обучила греков выковывать железное оружие. Он давал понять, что не только пеласги, но и древние обитатели Палестины были «одного корня» со славянами (Никитин 1985; 1995: 289). Примечательно, что эта тенденция тесным образом сочеталась с антизападничеством, в особенности, с антиамериканизмом (см., напр., Кобзев 1971; Медведев 1983).
До известной степени импульс такого рода литературе задал писатель В. А. Чивилихин (1928–1984) публикацией своего печально известного романа «Память», прямо направленного против концепции другого мифотворца-патриота Л. Н. Гумилева. В этом произведении пропагандировались фантазии сибирского археолога В. Е. Ларичева о древнейшей в мире цивилизации в Сибири, созданной, естественно, индоевропейцами, и о будто бы обнаруженном там палеолитическом календаре. Чивилихин не без удовольствия замечал, что и в долине Хуанхэ древнейшее население было представлено европеоидными индоевропейцами. Они будто бы участвовали в этногенезе многих восточноазиатских народов, и один из них оставил след даже в генеалогии Чингисхана. Автор прославлял славянское язычество, сближал славян с ведическими ариями и настаивал на том, что предки славян были автохтонами в поволжских и причерноморских степях. В итоге он договаривался до того, что славяне будто бы существовали как общность уже пять тысяч лет назад. Он боролся с норманизмом, отождествлял «варягов-русь» со славянами и настаивал на возникновении славянской государственности задолго до Киевской Руси (Чивилихин 1982: 171–179, 181, 187, 427, 448, 466–471). Короче говоря, он оживлял основательно подзабытые традиции историков славянской школы XIX века, давно уже опровергнутые наукой (Пичета 1923: 118–119)[33]. Нельзя не отметить, что он стал первым известным советским писателем, кто объявил славян «арийцами». Растущему патриотическому движению все эти идеи пришлись как нельзя более кстати. Они были вполне созвучны направлению, взятому Скурлатовым и Щербаковым, и в значительной степени повлияли на идеологию общества «Память» и его дочерних ответвлений, включая и ведическое.
Для примера стоит рассмотреть представления о древнерусской истории, которых придерживался один из признанных лидеров русского патриотического движения 1970-х годов В. Емельянов. Его книга «Десионизация», вышедшая в 1979 г., тут же стала культовой среди русских национал-патриотов и оказала огромное влияние на сложение неоязыческих представлений о мире и истории, давших многочисленные побеги в 1990-2000-е гг.
Если Скурлатов и Щербаков подавали свои взгляды как научную фантастику, то Емельянов не скрывал своей веры в великую русскую дохристианскую цивилизацию, обладавшую богатой письменностью и культурой. Древних ариев, пришедших когда-то в Индию, он представлял как «арийцев-венедов», принесших на Индостан «нашу идеологию, сохранившуюся в основе индуизма и йоги». Венеды, они же арийцы, одно время якобы господствовали и в Восточном Средиземноморье, дав название Палестине («Опаленный стан»). К этим «венедам» автор относит и финикийцев, не желая уступать семитам лавры изобретателей алфавита. Всю континентальную Европу и Скандинавию до германцев также заселяли будто бы «славяне-россы», или венеды. Автору было «вполне ясно», что «единственными автохтонами Европы являются венеды и прибалтийские арийцы», а кельты и германцы пришли будто бы из глубин Азии (Емельянов 1979: 7, 12, 15–16)[34].
Именно венеды составляли «становой хребет арийского языкового субстрата» и были основными хранителями общеарийской идеологии. Чистота языка и идеологии сохранилась якобы только «на просторах от Новгорода до Черного моря», где долго держалось представление о «триединстве трех триединых троиц»: Правь-Явь-Навь, Сварог-Перун-Световид, Душа-Плоть-Мощь. Там царил истинно «Золотой век», «понятия зла не существовало». Емельянов упивался восхвалением «русского дохристианского прошлого»: русичи жили в гармонии с природой, имели лучезарную идеологию, которая не знала слепой покорности перед Богом. У них не было ни святилищ, ни жрецов. Носителями «оккультной мощи» были женщины-йоги, что якобы вообще было свойственно арийцам (Емельянов 1979: 7–8)[35]. В своих построениях автор, подобно Скурлатову и Щербакову, широко использовал материалы «Велесовой книги», прибегая к обильным цитатам из нее и ища в них остатки истинного русского мировоззрения, того, что составляло «душу народа» (Емельянов 1979: 8-12).
Евреи в концепции Емельянова выглядели дикарями, нахлынувшими в «арийскую» Палестину и узурпировавшими «арийское» культурное наследие. Эта идея «кражи великой мудрости» стала едва ли не аксиоматичной в трудах любителей «Влесовой книги» и последователей Емельянова. Русские радикальные националисты стали обращаться к ней, в особенности, после выхода русского перевода книги английской исследовательницы Мэри Бойс о зороастризме, где говорилось о том, что ряд его важнейших положений были впоследствии усвоены иудаизмом, христианством и исламом (Бойс 1987: 40, 65, 96). Из этого авторы антисемитской литературы нередко делают вывод о том, что семиты якобы не были способны к самостоятельному творчеству и «паразитировали» на «арийских знаниях». Между тем, та же Бойс показывала, что зороастризм воспринял из ассиро-вавилонских, т. е. семитских, культов веру в великую богиню (Бойс 1987: 76). Кроме того, через ассирийцев в зороастризм вошли некоторые важные египетские символы (Бойс 1987: 72), а много раньше праиндоевропейцы заимствовали у прасемитов термин для «звезды». Речь здесь идет о хорошо известном процессе культурных взаимовлияний, который распространялся и на религиозную сферу. Кстати, надежно установлено, что и славянский пантеон в раннем средневековье пополнился рядом иранских божеств, таких как Хорс, Семаргл. Такие процессы вовсе не говорят о какой-либо ущербности одной из сторон, участвовавшей в таком культурном обмене, а их результаты зависят от конкретной политической, социальной и демографической ситуации.
Однако Емельянова такие процессы не занимали. Ему важнее было доказать, что даже язык евреев сложился под сильным «арийским» влиянием (Емельянов 1979: 16, 20)[36]. Как же «диким евреям» удалось завоевать земли «славных арийцев»? Это автор объясняет происками египетских и месопотамских жрецов, страшившихся «великорослого народа Рос или Рус», якобы обитавшего в Малой Азии и Палестине. Они якобы давно разработали чудовищный план: «Для уничтожения этой угрозы жрецы древности уже давно воспитывали и растили устойчивый преступный генотип гибридного характера, созданный на протяжении многих и многих веков на базе скрещивания древних профессиональных династий преступного мира черной, желтой и белой рас» (Емельянов 1979: 17).
Позднее эти представления Емельянова вылились в лаконичную отточенную формулировку: «Евреи – это профессиональные древние преступники, которые сложились в определенную расу» (Емельянов 1994). Любопытно, что именно эта версия происхождения евреев пришлась по вкусу А. П. Баркашову (Баркашов 1993б) и другим русским антисемитам (см., напр.: Петухов 1998а: 338; Иванов 2000: 17, 136; Истархов 2000: 227–228). Вот, оказывается, откуда взялись евреи, и вот чем объясняется их «злокозненный» характер. Их взаимоотношения с «арийцами» описываются в мессианских апокалипсических тонах. По Емельянову, мир обременен вечной борьбой двух едва ли не космических сил – патриотов-националистов и талмудических сионистов (Емельянов 1994). Так в недрах русского национализма вызревали зерна не только антисемитизма, но и откровенного расизма, которые, как мы увидим ниже, пышным цветом расцвели в творчестве В. Н. Безверхого и ряда других неоязычников.
С легкой руки Емельянова в научно-фантастическую и паранаучную литературу о древних славянах вошел целый набор терминов-маркеров, одно лишь упоминание которых оживляет в памяти заинтересованного читателя всю концепцию в целом и создает тесное взаимопонимание между автором и читателем, как бы вводя их в круг посвященных. К такого рода клише относятся Явь, Правь и Навь; «Опаленный Стан» в качестве наименования для Палестины; «Сиян-гора» для горы Сион; пращуры-степняки, путешествовавшие в глубочайшей древности по всей Евразии; Хазария как паразитическое государство, посягавшее на свободу и независимость Древней Руси; зловредные тайные силы, стремящиеся поработить народы мира и русских, в особенности, и т. д. Этот прием тем более важен, что далеко не каждый из наших современников-неоязычников решался до недавнего времени или решается сегодня открыто заявить о своей антисемитской или расистской позиции. А использование рассматриваемых терминов-маркеров позволяет, с одной стороны, продемонстрировать свои симпатии к соответствующим идеям и концепциям, а с другой, избежать нежелательных обвинений в антихристианстве и антисемитизме.
В советские годы о многом приходилось говорить намеками и полунамеками, чтобы избежать ненужного внимания цензоров. Для этого использовались на первый взгляд нейтральные термины, и читателю сообщалась лишь часть информации, – остальное он должен был додумать сам. Примером может служить повесть Р. И. Федичева «Пейзаж со знаками», по сути, посвященная реабилитации свастики. Герой повести, увлеченный народной вышивкой, искренне верит, что в незамысловатых крестьянских узорах зашифрована мудрость народа, дошедшая до нас от первобытных языческих времен. Он совершает далекое путешествие в русскую глубинку, где находит не только вышивки, передававшиеся «из рода в род», но и старушек, якобы сохранивших воспоминания о ритуальном смысле древних орнаментов. Однако термина «свастика» читатель там при всем желании не найдет. Зато по всей повести разбросаны намеки, немало говорящие посвященным. Во-первых, речь идет об орнаментах на русских полотенцах, а знатокам известно, что именно в таком контексте на Русском Севере встречался мотив свастики. Во-вторых, автор говорит, что наряду с ромбами и кружочками там обнаруживались «кресты» и «крестики», которые он ассоциирует с огнем. Наконец, ближе к концу повести он сообщает, что «вышивку раннего христианства украшали вот этими знаками – точно такие же кресты появились потом на немецких знаменах». Читателю, разумеется, известно, какого рода были эти «кресты», но автор уверяет его, что у русских они бытовали много раньше. Таким образом, получается, что немцы их заимствовали. Но они их не просто заимствовали, а и переосмыслили, и автор сетует: «Кто же предвидеть мог, что через века так унизится их (т. е. крестов. В. Ш.) высокое значение». Далее он сообщает, что, оказывается, в раннем христианстве бытовала «вера, освященная Солнцем» (Федичев 1989: 307–308). При всей нелепости этого утверждения, оно является ключом ко всей повести, автор которой пытался донести до читателя идеи, формировавшиеся в 1970–1980-х гг. в среде националистов-неоязычников, всеми силами пытавшихся обнаружить исконную «русскую веру» и «Русского Бога». Тем самым, они, по сути, повторяли путь австрийских ариософов и германских неоязычников, занимавшихся тем же в первые десятилетия XX в. и создавших символику и ритуалы, с благодарностью воспринятые нацистами (Гудрик-Кларк 1995).
Не отставали и украинские авторы, которым также были симпатичны идеи о связях славян с этрусками (Нудьга 1979; Марченко 1982; Знойко 1984), о высокой славянской учености в эпоху язычества (Белоконь 1982: 154), о происхождении славян из Малой Азии и их культурном и политическом превосходстве над другими древними народами (Знойко 1984: 285–301). Надо отметить, что на Украине это направление отличалось не столько антисемитской, сколько антирусской направленностью. В первые послевоенные десятилетия украинские писатели-патриоты весь свой пафос обращали против «вечного врага» русов, Византии, и воспевали славянское язычество, противопоставляя его чужеродной вере, христианству (Забiла 1971; Скляренко 1996). Не надо было иметь слишком много воображения, чтобы увидеть в этом противопоставление Украины России с ее имперскими замашками. Поэтому не случайно вышедший в Киеве в 1972 г. роман И. Билика «Меч арея», в котором автор вслед за Венелиным и Вельтманом отождествлял гуннского вождя Аттилу с «руським» (т. е. «древнеукраинским») князем Богданом Гатилом, был тут же запрещен, а его автор подвергся преследованиям (Бiлик 1990: 6–7).
Интерес к дохристианской истории и культуре славян и, в частности, украинцев вспыхнул на Украине, в особенности, на рубеже 1970–1980-х годов, что было связано с подготовкой празднования 1500-летия Киева в 1982 г. В свое время О. Прицак убедительно показал, что это празднование нужно было советским властям брежневской эпохи для того, чтобы отвлечь внимание народа от близившейся даты 1000-летия принятия христианства, обосновать незыблемость послевоенных территориальных границ СССР и лишний раз легитимизировать сложившуюся в СССР этнополитическую ситуацию путем апелляции к глубокой древности. Однако никаких убедительных аргументов в пользу возникновения Киева как города в 482 г. не было как тогда, так и теперь (Прiцак 1981. См. также: Данилевский 1998: 326).
Между тем, произошло то, чего, видимо, не ожидал и Прицак, связывавший украинскую национальную идею исключительно с христианством. Подготовка к празднованию юбилея не только стимулировала целый вал художественной и научно-популярной литературы, посвященной ранним славянам, но и создала почву для роста неоязыческих настроений, хорошо вписавшихся в тот общественно-политический климат, который характеризовался интенсивной антихристианской пропагандой, сочетавшейся с ростом этнических национализмов. В те годы в украинской литературе возникла целая школа, искусственно занимавшаяся оживлением интереса к древним «славяно-русам», их дохристианским верованиям, их исконным землям, которые обычно помещали в Северном Причерноморье («земля Трояна»), и их борьбе с заклятыми врагами. При этом в качестве последних византийцы постепенно теряли свои былые позиции, тогда как образ степных кочевников становился все более притягательным (Плачинда 1982а, 1982б; Шевчук 1980, 1989; Iванченко 1982, 1984, 1988). Такие произведения не просто яркими красками рисовали языческую древность и языческую религию, но делали их символом величия предков и порой прямо или косвенно порицали христианство за разрушение этого древнего наследия. Во второй половине 1980-х годов на Украине начали обретать силу идеи о тождестве древних славян со скифами, сарматами и гуннами (см., напр., Василенко 1988, 1991).
Одновременно с возрождением «правды» о дохристианском прошлом славян в художественной литературе усиливался мотив обвинения христианской религии в посягательстве на «русскую душу», в уничтожении невосполнимых языческих духовных ценностей с целью порабощения «русичей» и ослабления их воли к сопротивлению захватчикам (Кобзев 1971: 215–218; Серба 1982: 4; Сергеев 1987: 143; Жукова 1989; Василенко 1988; Ричка 1988; Платов 1995: 78–79). Исподволь проводилась идея о причастности к этому евреев, причем, в особенности, приводились сведения об иудейском Хазарском каганате, якобы посягавшем на свободу славян во имя будущего мирового господства (Серба 1982: 5; 1992: 112–113). С 1970-х годов эвфемизм «хазары» прочно вошел в лексикон русских националистов для обозначения евреев и их якобы устремленности к тотальной власти над миром (см., напр., Степин 1993: 7; Программа движения «Третий путь» 1993)[37]. На этой основе за последние два десятилетия пышным цветом расцвела научно-фантастическая и псевдонаучная литература «антихазарской» направленности.
Отмечались и попытки представить русско (арийско) – еврейскую конфронтацию в виде извечной борьбы, пронизывавшей всю мировую историю. И если в произведениях Скурлатова эта мысль присутствовала лишь в виде слабого намека (Скурлатов 1977а; 1977б: 328), то, например, ассириолог-маргинал А. Кифишин детально расписывал едва ли не космических масштабов борьбу между праиндоевропейцами (праславянами) и прасемитами на широких пространствах Подунавья и Малой Азии (Кифишин 1977: 181–182)[38]. Одновременно делалась попытка оторвать финикийцев и хананеев от семитского мира или же, напротив, противопоставить евреев остальным семитам, чтобы доказать, что первоначально в Палестине обитало несемитское население, имевшее отношение к праславянам. В частности, утверждалось, что семитоязычные финикийцы происходили от браков пришлых индоевропейских воинов с хананейскими женщинами (Скурлатова 1979: 56; Скурлатов 1987: 215), или что первопоселенцами Леванта вообще были пеласги (т. е. индоевропейцы, по ошибочному мнению цитируемых авторов, близкие или даже тождественные праславянам), к которым относились как филистимляне, так и хананеи (Знойко 1984: 288; Щербаков 1987: 178; 1995а: 13; Никитин 1985)[39]. Тем самым, читателя подводили к мысли о том, что евреи якобы не имели никакого отношения к древним обитателям Леванта, и их вторжение в Палестину трактовалось как первый акт на пути к мировому господству. Именно эта историческая версия нашла широкое применение в антисемитской литературе (см., напр.: Емельянов 1979: 17–20; Степин 1993: 5).
Особое внимание авторы-патриоты уделяли проблеме дохристианской славянской письменности и литературы, в существовании которых они нисколько не сомневались. В качестве аргументов приводились как туманные и маловразумительные упоминания раннесредневековых авторов об использовавшихся славянами знаках (которые вовсе не обязательно были знаками письменности, либо не имели никакого отношения к славянам. В. Ш.), так и о надписях или знаках, найденных на раннесредневековых или более ранних археологических памятниках (которые имели малое отношение к славянам. В. Ш.) (Скурлатов, Николаев 1976; Жуков 1977; 1981: 120; Нудьга 1979; Скурлатова 1979: 56; Саратов 1988: 63, 71; Щербаков 1987: 198–199; 1991: 237; Василенко 1988: 161; Жукова 1989; Белякова 1991; Дмитрук 1993; Авдеев 1994: 163; Белякова 1994; Платов 1995: 82–83; Тороп 1995: 40–41; Озар 2006: 16–19)[40]. Например, А. И. Барашков (до того, как он стал Асовым) выступил с фантастической гипотезой о том, что славяне якобы издавна пользовались «узелковым письмом» (Барашков 1992).
Идея дохристианской письменности обнаруживается и в учении А. Ф. Шубина-Абрамова, одного из первых академиков самопровозглашенной Русской академии наук, искусств и культуры, возникшей в 1992 г. Он объявлял себя «учеником учителей» и пропагандировал некую «древнюю русскую ВсеЯСветную Грамоту» из 147 знаков, определяя ее древность в 7500 лет. Он заявлял: «Мы, русские, творим все правдивое, нравственное и прекрасное на Земле, пользуясь языком праотцов» (Соловьева 1992: 6; Белякова 1994). Об этой грамоте он начал писать еще в конце 1970-х гг., доказывая, что она содержала в себе колоссальные «ведические знания», когда-то сообщенные людям Творцом, или «Учителями». Якобы каждая отдельная буква являлась носителем важной информации. В результате любое отдельно взятое слово оказывалось аббревиатурой, «раскрытие» которой давало целые фразы, наделенные глубочайшим смыслом. В соответствии с эзотерической схемой Шубин-Абрамов рассматривал человеческую историю как прогрессивную деградацию от Золотого века до полного упадка и разложения. Он доказывал, что со временем большинство букв былой азбуки были утрачены, причем за этим стояли происки неких «злых сил». Сам же он полагал, что для «возрождения Отечества» необходимо вернуться к исконной азбуке, чем он и занимался как председатель Общественной организации «ВсеЯСветная Грамота» (Шубин-Абрамов 1996). Русские националисты познакомились с этим учением из публикаций Н. Е. Беляковой, считавшей себя ученицей Шубина-Абрамова (Белякова 1994).
Здесь следует упомянуть и таких энтузиастов-дилетантов как украинский библиотекарь Н. З. Суслопаров, который, не имея каких-либо специальных познаний в лингвистике и никакого навыка дешифровки древних надписей, «открыл» «трипольский алфавит» и отождествил трипольцев с пеласгами (Суслопаров 1996–1997. Об этом см. Знойко 1984: 267–285). Между тем, у нынешних русских и украинских патриотов дешифровки Суслопарова никаких сомнений не вызывают, и они произносят его имя с благоговением (Белоконь 1982: 153; Щербаков 1988: 106–107; Знойко 1989: 15; Белякова 1991: 5; Акумулятор 1990; Iванченко 1996: 9; Довгич 1996–1997: 9; Лучин 1997а: 299; Даниленко 1997: 81). К сожалению, и специалисты порой не проявляли должной осторожности и допускали формулировки, позволявшие надеяться на обнаружение глубокой славянской письменной традиции дохристианской эпохи (см., напр., Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 204; Трубачев 1992: 45; Бандрiвський 1992: 9), хотя они и отметали все рассмотренные выше построения и догадки как ненаучные (см., напр., Русинов 1995). Стараниями Рыбакова предположение о неких русских летописях IX в. даже попало в школьный учебник, популярный в 1990-х гг. (см.: Преображенский, Рыбаков 1999: 43).
Конец ознакомительного фрагмента.