Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века. Глава 2. Крестьянская семья XVI–XVIII вв.: государственная мобилизация и демография в первой четверти XVIII в. (Е. Н. Швейковская, 2012)

Крестьянские семьи, инкорпорированные в вотчины и поместья, испытывали воздействие внутреннего режима, который устанавливал владелец. В зависимости от характера такого режима (большей или меньшей свободы) семья существовала в определенных структурных параметрах и, как уже было показано в гл. 1, имела тот или иной родственный, поколенный и численный состав. Однако семьи подвергались и внешнему для них воздействию – со стороны государства, которое не исчерпывалось только налогово-фискальной сферой. Оно вторгалось в жизнь семей, особенно активно в первой четверти XVIII в. Имеются в виду государственные мобилизации в армию и на строительные работы, главным образом в Петербург.

В первой половине XVII в., как известно, происходило постепенное создание регулярного русского войска, начавшееся в связи с подготовкой к Смоленской войне (1632–1634). Организация двух полков «солдатского строя», которые комплектовались из «охочих» вольных людей, относится к апрелю 1630 г. С этого времени в практику вошел вольный наем за денежное обеспечение в «ратные люди пешего строю» – т. е. солдаты, которые с середины столетия составляли значительную категорию в войсках нового строя[105].

Как происходили подобные наборы на местах, в частности на Севере, видно из следующих документов, отложившихся в одной из волостей Тотемского у., Уфтюжской. В ноябре 1632 г. местный воевода Меньшой Владимирович Головачев на основании полученной из Иноземского приказа указной грамоты распорядился послать во все волости уезда рассыльщика Назара Прокопьева с наказной памятью для оповещения, «чтоб всякие люди ведали», о проводящемся государственном наборе в солдаты, в том числе из посадских людей и волостных крестьян. Главное условие для прибираемых – это свобода от тягла, чтобы «вольные всякие охочие люди, которые в тягле не написаны (т. е. не внесены в писцовые книги 1620-х гг. – Е.Ш.) и в холопех ни у кого не бывали». Таковыми считались обитавшие вместе с дворохозяином-тяглецом дети, или братья, или племянники, которые «живут себе на воле в гулящих людех». Принцип добровольности вступления в ратные люди в разных вариациях проходит красной нитью через текст излагаемого указа: нанимающиеся «собою будут молоды и резвы и в государеву службу пригодятца и в салдатех быти похотят»; чтобы вольные люди ехали в город и «к ученью ратнего дела в салдаты писалися охотно»; «а призвав всяких вольных людей к ратнему ученью в салдаты», необходимо составить на них именные списки и взять поручные записи, которые вместе с людьми представить в Иноземском приказе. Рассыльщик получал от воеводы полномочия «в волостех крестьянем велеть тем государевым делом радеть и промышлять неоплошно с великим радением, чтобы вольных людей к ратнему ученью в салдаты написать вскоре многих». «Похотевшие» в солдаты получат «государева жалованья в дорогу по полтине человеку». Годовое же жалованье им «указано» в размере, «как ныне дают салдатом». В феврале 1633 г. другой рассыльщик Лука Дементьев был отправлен из Тотьмы в волости в связи с нерасторопным выполнением указа о наборе солдат. Из данной ему наказной памяти отчетливо видны способы информирования населения, механика исполнения важного государственного мероприятия. Рассыльщик должен, «приехав, собрати в тех волостех старост и целовальников и всех крестьян на станы, и по прежним наказным памятей, каковы посыланы наперед сего для прибору салдат, кликать им по многие дни». Он в первую очередь оповещает представителей мирской власти и крестьян в волостных центрах, которые доводят информацию до крестьян в деревнях, и значение этой информационной трансляции выдвинуто на первый план. Повторяется, что набору подлежат вольные «охочие люди, которые в тягле не написаны, и живут себе на воле в гулящих людех», а также «от отцов дети и у братьи братья и у дядь племянники, и подсоседники и захребетники». Согласившихся наняться в солдаты необходимо из одних («первых») волостей в сопровождении крестьян «выслать на Тотьму наперед себя» (рассыльщика), из других «привести с собою вместе», и «велеть» им явиться в съезжей избе к воеводе М. В. Головачеву. Рассыльщику теперь вменялось брать в волостях «доездные памяти за их крестьянскими и отцов их духовных за руками, чтоб про то было ведомо», а надобность такого поручительства диктовалась тем, «что ис тех волостей по прежним наказным памятей и посямест салдаты не бывали, неведомо для чево». Отсюда следует, что набор в солдаты шел совсем не активно, и за 3 месяца, разделяющих рассылку двух памятей, «охотников» пойти в солдаты не нашлось. В случаях обнаружения нерадивого отношения волостных крестьян к набору солдат рассыльщики обязаны усилить устную пропаганду: «тех волостей в церквах крестьянем заказать накрепко, чтоб с великим радением для салдат по прежним наказным памятей велеть кликать по вся дни, чтоб призвать салдатов многих вскоре». Уговоренных «охотников» нужно «присылать на Тотьму почасту с волосными крестьяны». Подтверждается, что каждый из прибранных в солдаты получит жалованье на дорогу до Москвы по полтине и подводы, а годовое жалованье «на хлеб и на платье» будет дано в Москве[106].

Наряду с набором крестьян и посадских в солдаты продолжался «прибор» и в стрельцы. Тотемский воевода М. В. Головачев 26 июля 1633 г. получил грамоту из Устюжской четверти «за приписью» дьяка Пантелея Чирикова, в которой обозначены требования, предъявляемые к набираемым в стрельцы. Полагаю, что они оставались реальными и при найме в солдаты. Воевода получил наказ «прибрать стрельцов» 20 человек из сельского населения уезда. Выбранные мужчины должны быть «добры и резвы и стрелять горазды, лет в дватцать и в тритцать и в сорок, а меньши дватцети лет или больши сорока лет имати в стрельцы не велено». Также нужно брать в стрельцы «от семьянистых людей от отцов детей и от братьи братью и от дядь племянников, крестьянских детей, которые были добры». Этот довод, как становится ясно, имел ведущее значение в «приборе» служилых людей. Вновь набранных стрельцов, причем с женами и детьми, и составленную на них именную роспись следовало незамедлительно прислать в столицу. На дорогу надлежало им дать «на корм до Москвы по рублю человеку из тотемских из неокладных доходов», и величина «подъемных» в 2 раза больше, чем обещалось солдатам. Подчеркну важный нюанс, это имеющееся указание на конкретный источник финансирования, а именно неокладные доходы, имевшиеся в уезде. По прибытии в Москву вновь прибранным стрельцам «государево денежное и хлебное жалованье учинят оклад против московских стрельцов».

На основании этого указа уже через 3 дня, 29 июля, воевода «велел ехать» в волости посадскому человеку Безсону Кускову и рассыльщику Борису Сидорову, чтобы «писать в волостях в стрельцы». В соответствии с выданной им из съезжей избы наказной памятью приисканных стрельцов и поименные списки на них нужно привезти в Тотьму и явиться к воеводе. Записавшимся «розбор им будет на Тотьме, которые згодятца на государеву службу» по физическим, возрастным и нравственным качествам, перечисленным в наказе, и из признанных годными отберут тех, которых затем отправят в Москву. Государственная установка «в стрельцы в волостех имати от семьянистых людей» получила в воеводской памяти разъяснение: «чтоб тех людей, у которых взяты будут в стрельцы, жеребьи их пашни в пусте не были бы»[107]. Цель его сформулирована предельно ясно и направлена на поддержание тягло-фискального дохода казны. Так, в Устюжском у. в первой половине 1680-х гг., когда в солдатскую службу было необходимо «выбирать салдат из уездных крестьян», то действовал принцип «мирского выбора», на основании которого подьячий съезжей избы «высылал», «имал» солдат, составив их списки[108].

Массовые наборы даточных людей из посадских и крестьян в организованные в конце 1650-1670-х гг. выборные солдатские полки были одним из источников их комплектования, а северные уезды поставляли значительную часть солдат в них[109].

Рассмотренные наказные памяти о наборе в стрельцы и солдаты показывают их содержательную взаимосвязь, и она проявляется в присутствии одинаковых, условно говоря, пунктов, хотя не выделенных как таковые, но повествовательно отчетливо выраженных. Наказы о наборе в стрельцы повлияли на преемственность делопроизводственной разработки документов о найме в солдаты. Сам способ прибора служилых людей в стрельцы и солдаты за счет вольного найма при государственной ориентации на людей не тяглых оказывал воздействие на состав семей, однако оно было качественно иным, нежели при рекрутских наборах первой четверти XVIII в., когда потребность в солдатах выросла многократно.

П. Н. Милюков проследил увеличение военных расходов в первое десятилетие XVIII в. и численный рост действующей армии в их взаимной связи. Он привел данные о мобилизациях в разные войска. Из этих сведений ясно, что с 1705 г. наборы в солдаты стали проводиться ежегодно. Ученый подчеркнул, что «после третьего набора Петр считал уже ежегодные наборы явлением нормальным». В 1705–1710 гг. рекруты брались по пропорции с 20 дворов по 1 чел.

Набор 1711 г. был более жестким: с 10 дворов по человеку[110]. По поводу рекрутских наборов на Северо-Западе страны в первой половине XVIII в. высказался Е. В. Анисимов. Он отметил, что наборы рекрутов проводились периодически и «по общему правилу» с каждых 20 дворов. «Рекрут получал значительную денежную подмогу и мундир за счет средств, собранных с мира. Крестьяне сдавали хлеб на прокормление рекрутов и должны были обеспечить доставку их к месту назначения. Рекруту полагалось по 5 алт. на 100 верст пути и в Петербурге по 10 денег в сутки»[111].

Целесообразно поставить вопрос, каковы же были последствия наборов в солдаты и в работники для конкретных крестьянских семей северных уездов, по преимуществу Вологодского. Следует отметить, что регионы Севера были в сильной степени подвержены мобилизациям, особенно на всевозможные работы. Рассмотрение интересно провести в антропологическом плане, а не с точки зрения общих миграционных процессов. Последним в литературе было уделено достаточно внимания.

П. А. Колесников подробно изучил направления миграции крестьян Севера, причины их оттока и запустения дворов. Он установил, что в результате правительственных мобилизаций на Севере запустело чуть более 9 % дворов. Мобилизованные из них мужчины умерли или не вернулись домой, а их семьи окончательно разорились. Ученый также определил количество людей – 14,9 %, выбывших из уездов Севера по мобилизациям[112]. В Вологодском же уезде вследствие мобилизации запустело 28,9 % дворов от числа дворов, разорившихся в центрально-поморских уездах (вдоль Сухоно-Двинского речного пути); при этом людей было изъято в армию и на работы 24,2 %[113]. П. А. Колесников привел данные источников, включенных в составленную им публикацию «Северная Русь. XVIII в.». Они показывают, что в 1710 г. предписывалось из Архангелогородской губ. выслать в Петербург на вечное житье мастеровых людей, необходимых «у адмиралтейства и у городовых дел», 555 чел. ремесленников, причем «з женами и з детьми»: из них 496 плотников, и значительно меньше каменщиков – 19, кузнецов – 10, столяров и токарей, котельников, медников, слесарей и других специалистов. На Вологду по разнарядке один человек со 160 дворов пришлось 167 человек, из которых 153 плотника, на Устюг – 49 работников, из них 35 плотников, на Сольвычегодск – 20 чел., из них 14 плотников, на Архангельск – 23, а на Вагу с Устьянскими волостями 63 человека[114]. В 1710 г. на вечное житье в Петербург Петр I указал принудительно переселить 2500 мастеровых[115].

Практиковались также, как и в XVII в., ежегодные «посошные» наборы мастеровых людей для отбывания трудовой повинности при возведении столицы, причем из всех категорий непривилегированного населения. В 1707 г., указывает П. А. Колесников, в Петербург было отправлено 5813 чел. из Вологды, Галича, Кинешмы против требуемых 6234 чел. В 1708 г. туда же предписывалось выслать от каждых 15 дворов работников с Двины, Устюга, Тотьмы, Сольвычегодска, из Кеврольского и Мезенского уездов и собрать на их «прекормление» 7294 руб. Вологда должна была обеспечить численно наибольшую поставку (в сравнении с другими северными городами) работников – 5766 чел., а было отправлено лишь 4015 (меньше на 1751 чел.). За три года, с 1707 по 1709, по подсчету П. А. Колесникова, было взято на работы свыше 10 тыс. человек и собрано около 13 тыс. руб. В 1711 г. предписывалось выслать на работу из уездов: Вологодского 1502, Ваги и Устьянских вол. 477, Устюжского 371, Тотемского 93 человек[116].

Хорошо известно, что наборы на работы и жительство в Петербург и другие места проводились на протяжении всей первой четверти столетия. В 1720 г. в северную столицу было прислано 824 семьи плотников из северных уездов, в том числе из Вологды 184, Тотьмы 56, Устюга 37, Сольвычегодска 24, а также из других городов[117]. Приведенные данные явственно свидетельствуют, что на Севере Вологда с уездом была резервуаром, откуда правительство черпало трудовые ресурсы в необходимых целях.

На материалах переписи 1717 г. по Вологодскому у. в свое время я проследила причины убыли населения по его западной части, так называемой Кубенской трети. За период с 1710 по 1717 г., т. е. за 8 лет, мобилизации в солдаты и на работы поглотили более четверти (27,4 %) мужчин работоспособного возраста, причем на строительство Петербурга было изъято 14 %, т. е. (с учетом погрешности подсчета) почти столько же, сколько взято в солдаты[118]. Так что можно говорить о равнозначности для мужчин западной части Вологодского уезда военной и трудовой мобилизаций во второе десятилетие XVIII в.

Напомню форму записей в переписи 1717 г. Поименованы волость, имя и социальный статус владетеля, названо поселение и его тип – село, сельцо, деревня или их доля. Также перечислены: обитатели двора вотчинника, жители каждого из крестьянских, бобыльских, нищенских дворов во всяком селении, указаны пустые дворы и дворовые места, даны итоги дворов по владению. Важная особенность переписи 1717 г. состоит в том, что она учла, причем с указанием возраста, не только мужское население, но и женское. Повышает ее ценность еще и то обстоятельство, что в ней почти по каждому двору приводятся сопоставления с предшествующей переписью 1710 г. о живших в нем на тот момент обитателях. Благодаря этому исследователь получает данные об изменениях среди жителей каждого из дворов, в пределах деревни, светского или церковно-монастырского владения, о естественном движении населения, а также об его оттоке и убыли. Приписки-сравнения с переписью 1710 г. отмечают людей, не внесенных в нее, и указывают причину отсутствия: «был в бегах», «скитался в мире». Именно материал таких подворных сопоставлений дал пищу для данных изысканий.

Заслуживают внимания формулировки переписных книг, относящиеся к военной и трудовой мобилизациям. Они характерны для всех типов землевладения – поместий и вотчин, как духовных, так и светских, что понятно, ибо их существо было задано порядком сбора информации по каждому из вопросов.

Записи о наборах в солдаты, в основном, сделаны по форме: имярек «взят в салдаты в такой-то набор» или в таком-то году. В вотчине епископа Ростовского и Ярославского, кстати самого крупного духовного землевладельца в Вологодском уезде в XVII в.[119], в д. Попово значился двор Якова Кирьянова с женой, им по 60 лет, с женатым 30-летним сыном и внучкой, 20-летней дочерью и женатым племянником Федором 35 лет. Другой же племянник главы двора Константин Иванов, записанный в книгах 1710 г., к настоящему 1717 г. «взят в салдаты в седьмой набор», или в д. Лаврентьево в семье вдовца Козьмы Аксенова 67 лет с женатым сыном Федотом 34 лет и двумя малолетними внучками «в переписной книге 1710 году был написан сын Тимофей, и он взят в солдаты в седьмой набор в 1711 году»[120].

В вотчине Спасо-Каменного монастыря при описании «безпахотных» дворов в с. Пучка в одном из них жил перевозчик Михайло Афонасьев 67 лет с женой Антонидой Козминой 50 и двумя внуками Иваном Дмитриевым 12 и Ефросиньей 13 лет. «А в книгах 1710 году у него Михаила написан сын Дмитрей, и он взят в драгуны в 1716 году, а жена его Лукерья Иванова бежала безвестно»; из другого двора монастырского шваля Ивана Федорова сына Худенева 72 лет с женой Евдокией Семеновой 53 лет и детьми Яковом 16 и Дарьей 11 лет сын Ивана Дмитрей «взят в драгуны в 1716 году». У хозяина был еще зять Исаак Харитонов 50 лет с женой Ириной Андреевой, младше его на 10 лет, сыном Федором 15 и дочерью Соломонидой 12 лет[121]. Судя по отчеству Ирины, она не была ни дочерью, ни родной сестрой дворовладельца Ивана Федорова, но видимо находилась с ним в родстве или в свойстве. Примечательно, что переписчики назвали род войск – драгуны[122], в который призваны не крестьяне, а монастырские работники, не имевшие земледельческой специализации.

Из многочисленного (18 человек) двора в д. Борилово поместья Григория Богдановича Засецкого у Григория Селуянова 60 лет с женой ровесницей, тремя неженатыми сыновьями (одному 30 лет) и дочерью, а также еще с двумя женатыми племянниками Степаном и Леонтием Анофреевыми с их малолетними детьми «Григорьев же сын Илья да Леонтьев брат (племянник Григория – Е.Ш.) взяты в салдаты в 1716 году» т. е. хозяйство лишилось одновременно двух молодых мужчин, которые доводились друг другу двоюродными братьями[123]. В помещичьей д. Олисавино Афанасия Корниловича Сурмина – двор Данилы Козмина 40 лет с женой Анной Антипиной 30 лет, а также с женатым двоюродным братом Иваном Пиминовым 40 лет и сыном 7 лет. В перепись 1710 г. были живы отец главы Козьма Данилов с женой Соломонидой и 5-ю детьми (3 мальчика и 2 девочки), которые «умре в давних летех». Здесь же значились «племянники их Ермола Никонов, Федор Петров, и они Ермола взят в солдаты в первой набор, а Федор умре тому седьмой год»[124]. За Иваном Андреевичем Дашковым находилась поместная д. Юрино, а в ней двор с двумя избами женатых братьев Ивановых – Ивана 60 и Ефима 50 лет с детьми, у старшего – сын 15, у другого мальчики 12 и 4 лет, девочка 6 лет. В 1710 г. во дворе был «написан Иван Елфимов» (по всей вероятности отец указанных братьев) с женой, которые умерли в 1715 г., а его племянник с женой «сошли в мир безвесто. Брат ево Фадей (вероятнее всего, другой племянник) взят в салдаты в пятой набор. А Иванов брат Иван Яковлев (дядя теперешнего главы – Е.Ш.) з женою Федорой и з детьми с Михаилом да с Петром скитаютца в мире безвестно»[125]. Двор, в котором к 1710 г. было шесть взрослых мужчин, за 7 лет между переписями потерял четверых из них. В д. Борачево поместья князя Богдана Ивановича Гагарина хозяйствовали родные братья Иван Васильев 57 лет с женой ровесницей и с женатым бездетным сыном 20 лет и Федор Васильев – 40 лет с 30-летней женой и годовалым сыном. В 1710 г. «у него Ивана написаны брат Фрол с женой Устиньей. И они Фрол взят в салдаты в 1711 году, а жена его скитаетца в мире, а сын его Агей умре тому пятой год»[126]. В поместной д. Романово вдовы Марфы Егорьевны Шепелевой значился двор бездетного Егора Васильева 28 лет с женой Степанидой 30 лет и с холостым братом Андреем 17 лет. Примечательно, что Егор в 1710 г. был написан в соседнем дворе родных братьев Артемьевых – Андрея 47 и Якова 35 лет, теперь же живет от них в отдельном дворе. И «в том дворе написан был Лаврентей Иванов, он взят в солдаты в 1715 г., жена ево и з детми умре в 1715 г. Леонтей Костянтинов взят в солдаты в том же году. А жена ево и з детьми умре в 1713 году, в 1714 годех»[127]. Из этого двора были мобилизованы двое мужчин, причем в один год, а их жены и дети умерли. Все обитатели между 1710 и 1717 гг. выбыли из двора, он освободился, и в него перебрался другой крестьянин.

Из вотчинной д. Дубровское, принадлежавшей Василию Семеновичу Змееву, из двора Дмитрия Кириллова 37 лет с женой Татьяной Степановой, их 10-летним сыном и с его младшим 27-летним родным женатым братом Андреем был «взят в салдаты в 1716 году» их брат, по всей вероятности двоюродный, Афанасий Осипов, «а жена ево скитаетца в мире» или в д. Остребалово той же вотчины находился двор 3 женатых братьев Андреевых: Ивана 57 лет с женой Марьей Осиповой 47 лет, Степана 32 лет с женой-ровесницей Анисьей Савельевой и 11-летней дочерью, Федора 20 лет и с женой Федосьей Семеновой 24 лет. У старшего брата Ивана в 1710 г. написан был сын Иван, который «взят в салдаты в 1715 году». В д. Бекренево вотчины князя Михаила Яковлевича Лобанова-Ростовского имелся двор, возглавляемый двумя братьями Терентьевыми: старший из них Дементий вдовец, ему 66 лет, у него женатый 22-летний сын Павел и 20-летняя невестка Евдокия Иванова с их двумя малолетними детьми, а младшему брату Марку 45 лет, его жене Апросинье Павловой 35 лет и у них тоже двое малолетних детей. С братьями Терентьевыми живет также их двоюродный брат Тимофей Иванов 45 лет, женатый на Ефросинье Ермолиной 35 лет, и у них трое детей: Наум 6 лет, Максим 20 недель и Домна 11 лет. Значившийся в 1710 г. другой двоюродный брат дворохозяев Василий Иванов был «взят в салдаты в 1711 году», а его жена с дочерью, «и они в мире»[128].

Вместе с тем, встречается иная формулировка, когда вместо «взят» употреблялось «отдан» в солдаты. Так, в вотчине Спасо-Каменного монастыря Сямской вол. в д. Красково в двух соседних дворах обитали: в одном – Таврило Абросимов 57 с женой 59 лет с женатым 29-летним сыном, бездетным, и двумя племянницами, в другом – 45-летняя вдова Пелагея Иванова с 14-летней дочерью и своим женатым племянником 25 лет. В 1710 г. все они написаны в одном дворе, а у Гаврилы были «сын Борис да брат Тихон да племянник Григорий Исаков. И они Борис отдан в солдаты в 1711 году, а Тихон да Григорей умре в 1715 году». Теперь же, в 1717 г. Пелагея и ее свекор «по осмотру явился в особливом дворе», а из обеих семей выбыли трое мужчин. Во дворе Афанасия Дмитриева 28 лет с женой Афимьей Антоновой 38 лет и двумя малолетними детьми в д. Горка Никольская прежде «у него Афонасья написан брат Яков, а он отдан в солдаты в 1711 году. А жена его Ирина умре тому третей год»[129].

О степени распространения этой формулировки судить со всей определенностью затруднительно. Спасо-Каменный монастырь в упомянутой Сямской вол. имел по моим подсчетам 73 двора, из 9-ти солдаты были «взяты», а из 4-х – «отданы»[130]. За епископом Ростовским и Ярославским в 1717 г. в трех волостях – Верхвологодской, Ракульской и Сямской – насчитывалось округленно 120, 40, 20 дворов соответственно (всего 180), и в солдаты были мужчины «взяты» из 24 дворов, а «отданы» лишь из 2-х дворов[131].

При описании помещичьих и вотчинных дворов формулировка «отдан» в солдаты также имела место. В Кубенской вол. располагалась компактная вотчина боярина Алексея Петровича Салтыкова – с. Ильинское с деревнями. В этом селе из домохозяйства 42-летнего Алексея Семенова с 37-летней женой Ефросиньей Тимофеевой с сыном Петром 17, двумя дочерями 14 и 9 лет «брат ево Моисей отдан в салдаты в осмой набор»; у Степана Алексеева 70 лет с женой Киликией Кондратьевой 57 лет «сын его Иван отдан в салдаты в седьмой набор», и Степан к своей 22-летней дочери Маремьяне принял в дом мужа (своего зятя) Михаила Васильева 27 лет, с ним живет еще его племянник Ефим 17 лет, а его отец, брат Степана, «Филат и з женой в сходе умре». В двух соседних дворах того же с. Ильинское жили: в одном – семья 60-летней вдовы Матрены Семеновой дочери с женатым сыном 37 и снохой 27 лет, вторым сыном 14 лет, в другом родные братья Петровы – Тихон 47 с женой 42, сыном 11 лет и Павел 27 с женой 25 и 3-мя сыновьями 7, 4, 3 лет. Именно при описи второго двора поясняется, что «вдовин же сын Петр отдан в салдаты в седьмой набор», и они «Тихон и Павел з братьями в книге 1710 году да в поданной скаске написаны» были с вдовой Матреной в одном дворе. В д. Погорелое имелся населенный двор (13 чел.) 47-летнего Дементия Яковлева с женой Анной Никитиной 49 лет, с сыновьями Федором 16, Никитой 12, Ульяном 10 и дочерью 13 лет и его родного брата Степана 20 лет с женой Домной Ивановой 22 и их младенцами Яковом 1 года и Алексеем полугода, а также с ними жили «племянники родные» Афонасий 17, Трофим 15 и Ксенья 16 лет. «А отец их Прокопей умре. А Дементьев сын Гаврило отдан в салдаты в первой на десять набор, а брат ево Дементьев Иван отдан в салдаты в осмой набор». Жена Ивана 32 лет с 10-летней дочерью «бродят в мире»[132]. Данное хозяйство поставило в армию двух родственников главы двора – его старшего сына и среднего по возрасту брата.

Всего из этой вотчины А. П. Салтыкова, насчитывавшей 95 жилых дворов, в солдаты мобилизовано 15 человек, причем их «отдано» из тринадцати дворов, а «взято» из двух[133].

В поместье Алексея Ивановича Дашкова в д. Кивернино Воздвиженской вол. жил Исаак Михайлов 57 лет с женой Варварой Дементьевой 54 лет и детьми Евдокимом 14 и Мариной 19 лет. «А в книге 1710 году в том дворе написан у него Исаака брат, и он с сыном Леонтьем умре. А брат ево Григорей отдан в салдаты в первой на десять набор». В той же деревне хозяйствовал 47-летний Дмитрий Перфильев с женой Ефимьей Осиповой 37 лет и двумя сыновьями Алексеем 17 и Андреем 10 лет, дочерью Анной полугода, а также с своим родным, холостым братом Дементием, которому 67 лет. В 1710 г. «в том дворе написан их племянник Яков Данилов, он отдан в салдаты в десятой набор, а сын ево Иван умре тому третий год. На том дворе две избы»[134].

В поместье Ивана Андреевича Дашкова, описание которого помещается в книге вслед за описанием поместья Алексея Ивановича Дашкова, что свидетельствует об их соседстве, существовала д. Голеда. В ней в 1717 г. учтен двор вдовца Филиппа Михайлова 60 лет с сыном Ильей 40 и его женой Ксеньей Егоровой 30 лет, их женатым сыном (внуком Филиппа) Кириллом 16 лет. В книге 1710 г. «в том дворе написан Семен Естифеев», который умер «тому третей год, а жена его Устинья скитаетца в мире. А дети Иван отдан в солдаты в пятой набор, племянник Никифор отдан в солдаты в шестой набор». Сын теперешнего главы двора Филиппа «Дмитрий с женой умре тому третий год»[135]. Двое крестьян из этого двора пополнили число мобилизованных в следующие друг за другом призывы. Трое крестьян – глава двора в 1710 г. Семен и сын действующего дворохозяина Филиппа Дмитрий с женой умерли в один, 1715, год. Жители двора, состав которого за время между переписями сменился, вероятно, не чужие друг другу, а были связаны какой-то степенью родства.

За обоими представителями семьи Дашковых по переписи 1717 г. в Воздвиженской вол. вкупе насчитывалось 33 двора, из них в солдаты были отданы крестьяне из 6 дворов и из одного – взят.

В д. Фокино вотчины князя Михаила Яковлевича Лобанова-Ростовского в Кубенской вол. имелся двор Варлама Карпова 45 с женой Агриппиной Терентьевой 35 лет и пятью детьми – Иваном и Васильем 11 и 3 лет, тремя дочерями 13, 6 лет и полугода. Написанный в книгах 1710 г. дядя главы Матвей Ларионов «ходит в мире», а сын Варлама «Фома здан в салдаты сего года (1717 – Е.Ш.) з десяти дворов». Вслед за названной описана вотчина Ильи Ивановича Мещерикова, расположенная, видимо, в близком соседстве. В д. Песей Погост из двора Симона Селуянова 57 лет с 30-летней женой Анной Степановой и двумя женатыми сыновьями Яковом 28 лет, у которого 20-летняя жена и 6-летний сын, и Антоном 17 лет с 16-летней женой, бездетными, и еще с 6-летним пасынком значившиеся в 1710 г. «дети» – Галахтион «здан в салдаты в десятый набор, Петр умре тому три годы». В другой деревне той же вотчины Обухово двор Емельяна Андреева 67 лет с 57-летней женой Апросиньей Тимофеевой, сыном 10 и дочерью 15 лет поставил в солдаты племянника, который «отдан в седьмой набор»[136]. В данных случаях не только вместо «взят», но и вместо «отдан» применено «сдан», и использование в записях, следующих непосредственно друг за другом, «сдан» и «отдан» следует воспринимать как синонимы.

Некоторые наблюдения, сделанные по поводу употребления обеих формулировок, показали, что при описании духовных вотчин преобладало выражение «взят» в солдаты, а светских – наоборот «отдан» в солдаты. Оба они, выражая одно действие, показывают, что не мобилизуемое лицо было его активным носителем, его позиция была страдательно-пассивной. Оборот «взят в солдаты» можно считать общепринятым, стандартным, другой же – «отдан в солдаты» конверсивен ему. Известно, что в переписях участвовало несколько переписчиков, и разные из них могли описывать духовные и светские владения. Можно полагать, что переписчик первых был предрасположен к употреблению глагола «взят», а переписчик вторых – «отдан», и это при минимальном числе выражений противоположного варианта. Вполне допустима мысль о том, что переписчики использовали оба выражения как взаимозаменяемые. Однако налицо – явное преобладание одного из них, причем при описании экономически разнохарактерных владений, какими были поместья и вотчины. Объяснить отмеченное обстоятельство только вербальной склонностью переписчиков к одному из разбираемых выражений вряд ли достаточно. Полагаю, что при применении конструкции с «отдан» проявляется некая общинная и/или внутривотчинная специфика, ориентированная на выбор кандидата в солдатскую службу. Подкрепляет мой довод до некоторой степени следующий факт. В вотчине Ивана Михеевича Квашнина-Самарина в д. Ерденево был двор 67-летнего Алексея Ларионова с 50-летней женой Прасковьей Андреевой, с их женатым сыном Федором, у которого свой годовалый сын, а также с двоюродным братом Алексея Иваном Дорофеевым 57, его женой Соломонией Никоновой 45 лет и их младенцем – дочерью 10 недель. В соседнем дворе «по осмотру» оказались 45-летний Тимофей Дорофеев с 35-летней женой и 7-летней дочерью. Как обычно, после перечисления жителей этих дворов ко второму из них помещено сопоставление с переписными книгами 1710 г., и в данном случае оно – развернутое и редкое по своей подробности. Приведу его целиком. «А в переписных книгах 1710 году написаны были в том дворе Иван и Тимофей Дорофеевы дети з женами и з детьми, а не писаны были каким случаем в тех книгах в особом дворе, про то он, староста и выборной не ведает. А при переписи, как писал в то число перепищик Петр Слепушкин, они писали их Ивана и Тимофея Дорофеевых во дворе с Алексеем Ларионовым, а не в особливом дворе, и подати они платят с одиннадцати, а не с двенадцати дворов»[137]. Из текста вытекает прямое участие общинных представителей – старосты и выборного в подаче сведений («сказок») переписчикам и опосредованное в подборе кандидата для мобилизаций.

В записях о наборе в работники на строительство новой столицы выявляются несколько вариантов. Естественно, наиболее часто встречается следующий: «Взят в работники в 17… году». Так, в д. Городок Спасо-Каменного монастыря из двора вдовца Петра Андреева 57 лет с его родным женатым братом Иваном Андреевым 37 и 7-летним сыном записанный в 1710 г. племянник Никита Игнатьев «взят в работники в 1713 году, а жена его в 1713 году умре, а дети его Петр живет в Каменном монастыре, дочь Авдотья скитаетца в мире». В поместной д. Володино А. И. Дашкова из двора Василия Леонтьева 37 лет с 42-летней женой и 3 детьми сыном 11, дочерями 9 и 4 лет, а также с 16-летним племянником Никитой Ивановым «Васильев брат Иван взят в работники в Санкт Питербурх в 1711 году». В вотчинной д. Вепрево Афонасия Тимофеевича Савелова был двор братьев Гавриловых – Дмитрия 35 лет с 25-летней женой и Ивана 34 лет, вдовца, у них же племянник Григорий Алексеев – 10 лет. В 1710 г. был написан Гаврило Семенов, их отец, «а он и з женою умре в 1716 году. Сын ево Алексей взят в работники в Санкт Питербурх в 1706 году»[138].

В этом варианте имеется конкретизирующая разновидность «взят в плотники». В вотчине Спасо-Каменного монастыря в д. Пригород, относящейся к с. Борисову, из двора Кирилла Анфиногенова 59 лет с 56-летней женой Афонасьей Аверкиевой и вдовой Анной Антоновой 44 лет с ее сыном 9 лет был «взят в плотники в Санкт Питербурх в 1714 году» сын Кирилла Иван. В монастырской же д. Горка Минина жили супруги 47-летний Дмитрий Тимофеев с 49-летней женой и с женатым сыном Федором 28 лет, его 23-летней женой и с младшими холостым сыном Андреем 26 лет, дочерью Татьяной 20 лет. Из пояснительной записи следует, что в 1710 г. во дворе «написан Федор Семенов, а он пострижен в Каменном монастыре. А дети его Иван взят в плотники в Санкт Питербурх в 1716 году, сын же его Григорей да племянник Никита с братом Дмитрием Нефедовым и сыном Родионовым (так!) умре в 1714 году». К 1717 г. двор обезлюдел, и в нем теперь живет указанный Д. Тимофеев, но «он Дмитрий Тимофеев переведен из деревни Петрешина в 1712 г.»[139]. Непонятно, был ли он подселен к еще живым до 1714 г. Григорию с племянниками и Ивану Федорову до его ухода в плотники в 1716 г. или после того, как он его покинул. В конечном счете, монастырские власти за счет оставшегося во дворе единственного мужчины, четверо родственников которого умерли в один год, планировали решить поставку по мобилизации. В опустевший же двор была переселена семья, перспективная для демографического роста и тяглоспособная. Примечателен следующий факт. В уже упоминаемом с. Ильинском А. П. Салтыкова хозяйствовали женатые Федор Михайлов 50 лет и «брат его родной» Борис Михайлов 32 лет, дети у обоих не показаны. «А племянник их родной Илья Иванов холост 20 лет послан в нынешнем 1717 году в плотники в Санкт Питербурх»[140].

За стольником Дмитрием Герасимовичем Скрипициным в д. Подольное находился двор 45-летнего Григорья Иванова с 35-летней женой Пелагеей Герасимовой с женатым сыном Иваном 25 лет с его 30-летней женой, и еще с младшими сыновьями Иваном же 17 и Петром году, также «у него ж брат родной» Семен 30 лет с женой 40 и сыном 17 лет. В книгах 1710 г. значился «у них же брат двоюродный Илья Киприянов» – 27 лет с женой Матреной Гавриловой 30 лет, «и они в сходе», и сразу следует продолжение: «Аника Киприянов взят в плотники в Санкт Питербурх в 1714 году и там умре, а жена ево Анна» – в мире, «сын Сидор взят в плотники в 1715 году. На том дворе две избы»[141]. К 1710 г. этот двор определенно населяло четверо двоюродных братьев с женами и детьми: два сына Ивана – Григорий и Семен и также два сына Киприана – Илья и Аника, а их отцы, естественно, были родными братьями. Потомков Киприана к 1717 г. во дворе не осталось, семья его сына Аники использована для набора на строительство Петербурга, куда взят сам Аника, умерший на работах, и в следующий год его сын Сидор, жена же Аники и мать Сидора обречена на скитание. Возможно, забранные в плотники Аника и его сын Сидор, во-первых, были хорошими мастерами или, во-вторых, хозяйственно слабее, чем оставшиеся братья Григорий и Семен Ивановы, которые были старше, особенно глава двора Григорий, и могли оказать давление на Анику. Во всяком случае, налицо реальный пример решения поставки работников за счет боковых родственников в неразделенной семье.

Приведенные записи, казалось бы, схожие по форме и мало отличаются друг от друга. Однако, первая «взят в работники» говорит об общем наборе мастеровых людей, а вторая о целенаправленном наборе работников определенной профессии.

В варианте «взят» в Санкт-Петербург встречается еще одна, причем очень важная по последствиям для судеб семей, разновидность: «взят на вечное житье»[142]. Она относится к наборам как на общие работы, так и по специальностям. В д. Долматово епископа Ростовского и Ярославского был двор 44-летнего Леонтия Митрофанова с женой Марьей Ивановой 40 лет и 20-летним сыном, женатым на одногодке Марье, и пока «детей у них нет» В 1710 г. здесь значились родные братья главы Леонтия, один из которых Никита «взят в плотники в Санкт Питербурх с женою и з детьми на вечное житье». Другой брат «с женой бродят в мире от хлебной скудости с 1712 году»[143]. В вотчинном с. Ильинском А. П. Салтыкова был двор достаточно молодого, бездетного хозяина 27-летнего Ивана Исакова с 22-летней женой Матреной Ивановой, с ним же жили сноха-вдова Агриппина Иванова 42 лет и брат Григорий Гаврилов, видимо, двоюродный с женой 32 лет и их тремя сыновьями 10, 6 и 2 лет. В 1710 г. «в том дворе написан тесть его Иванов, Иван Иванов (что говорит о тогдашнем его руководстве хозяйством) и он в сходе умре. А брат ево Иван взят в плотники в Санкт Питербурх и з женою на вечное житье»; у Александра Семеновича Колтовского в вотчинной д. Ивановское во дворе Григория Юдина 43 с женой Антонидой 37 лет, женатым братом Федором 40 и его сыном 15 лет, и также с женатым Иваном 33 лет и 4-Динадочерью его «племянник Иван Трофимов с женою взят в плотники в Санкт Питербурх на вечное житье. На том дворе две избы»[144]. В приведенных случаях, а таких не много, в Петербург переселены целиком крестьянские семьи, которые изъяты из вотчин – духовной и светских.

Примыкает к варианту «взят… в работники» указание на выполнение специальной миссии. Так, в д. Писцово вотчины Ростовского епископа из двора Фаддея Иванова 55 лет с 45-летней женой и их женатым, пока бездетным, сыном 25 лет и младшим сыном 12 лет племянник главы Иван Борисов 40 лет с женой ровесницей и двумя дочерями 18 и 7 лет не был записан в книгах 1710 г. «для того, что в то число был в провожатых за государевыми коньми в Санкт Питербурхе»; или крестьянин помещика Василия Афонасьевича Протопопова Осип Алексеев 45 лет с женой 35 лет не указан в книгах 1710 г. «И он в то время» был в Петербурге, «послан был за государевым хлебом. А жена ево в то время скиталась в мире». Теперь, в 1717 г. у них двухлетняя дочь[145]. Она, скорее всего, родилась после возвращения супругов, и предположительно оно могло произойти в 1713–1714 гг.

Встречается, но реже, формулировка: «Сшел в работники…». В д. Никитино Спасо-Прилуцкого монастыря показан двор, где главами являются два брата Логин и Фрол Овдокимовы. У 36-летнего Логина – жена Марья 43 лет и пятеро детей: сыновья 15 и 12 лет и дочери 18, 14 и 8 лет. Его холостому брату Фролу 20 лет. «А отец их Евдоким Логинов постригся в Прилуцком монастыре в 1713 г., жена ево Каптелина Васильева дочь умре в 1711 году, а Иван сшел в работники в Санкт Питербурх в прошлом 1716 году, а Федор бежал безвестно в 1714 году, был холост»[146]. Родство двух последних не указано. Вчитаемся в пояснительную запись. Отметив судьбу родителей братьев-глав двора, в непосредственной логической связи с этим переписчик продолжает говорить об ушедшем в столицу Иване и бежавшем Федоре. Судя по контексту, они, скорее всего, доводились сыновьями выбывших из двора супругов и братьями дворохозяев. Косвенным подтверждением тому может стать возраст Логина и его брата Фрола, разница между которыми значительна и составляла 16 лет, промежуток более чем достаточный для рождения у родителей других детей – их братьев и сестер. Принявший постриг через 2 года после смерти жены, отец братьев ушел доживать свой век в монастырь.

Показательна судьба жителей двора Михаила Киприянова из д. Скорое того же Спасо-Прилуцкого монастыря. Самому Михаилу 33 года, его жене Анне Петровой 32 и сыновьям 12 и 8 лет. На момент переписи 1717 г. эта малая семья – остаток прежде многочисленной (11 чел.) семьи, состоявшей из отца Киприяна Естефеева, умершего в 1714 г., и его сыновей, братьев теперешнего главы Михаила. Один из них Иван Киприянов, женатый, «сшел в Санкт Питербурх в работники в прошлом 1713 году», другой – Андрей, тоже женатый, «взят в солдаты в восьмой набор», а третий, холостой брат Иван 24 лет «сшел от солдатства безвестно». Жены братьев Ивана (старшего) Февронья с сыном Иваном же (видимо, малолетним) и жена-солдатка Андрея Прасковья Артемьева «сошли в мир безвестно в вышеписанных годех»[147]. Можно думать, что этот двор, где у отца-главы было 4 сына работоспособного возраста и три из них – женатые, имел достаток и использован властями (общинными или/и вотчинными) для выполнения мобилизационной разнарядки. Примечательно, что, столкнувшись реально с практикой, когда одного брата «забрили» в солдаты, а второй сам подался в Петербург, возможно, предваряя официальный призыв на работы, младший из братьев, 24-летний Иван, от солдатства просто ушел. Употребленное при этом наречие «безвестно» относится, скорее всего, к дате ухода, либо местонахождению сшедшего, либо к тому и другому. Во всяком случае, мужчины этой семьи способны на решительные поступки и, по всей вероятности, рассчитывали со временем вернуться в родной дом.

Крестьянин Кириллова монастыря д. Останино Трофим Ефремов, 20-летний родной брат главы двора 30-летнего Ивана Еремеева, у которого жена-ровесница и годовалая дочь, был «холост, сшел в работники в Санкт Питербурх тому другой год». В книге 1710 г. «ево Ивана с братом не написано для того, что в то время скитался в мире». Старшему из братьев в этот период было около 23 лет, младшему около 13, и можно полагать, что они в то время «кормились» какой-то наемной работой. Вернувшись в деревню, старший брат женился, а младший решил отправиться в Петербург[148].

Вариант «сшел в работники» также имеет разновидность, уточняющую местопребывание работника: «там ныне» или «там и живет». В д. Завраг Спасо-Прилуцкого монастыря существовал двор Якова Петрова 38 лет с женой Прасковьей Семеновой 26 лет и их трехгодовалой дочерью, с 17-летним братом, который «живет в монастыре в крыласких дьячках», а также с матерью-вдовой 70 лет. Отец дворовладельца Петр Данилов умер в 1711 г., а брат Иван «сшел в работники в Санкт-Питербурх в 1715 году, там и ныне», его 32-летняя жена с 8-летней дочерью «кормится в мире»; в д. Петраково из хозяйства супругов Петра Анисимова 38 лет с женой ровесницей и сыновьями 10 и 8, дочерью 13 лет «племянник же ево Петров Петр Тимофеев сшел в Санкт Питербурх в работники в прошлом 716 году, там и живет», а его жена с двумя дочерями «кормятся в мире с того же году»; из двора д. Ярыгино у супругов Григория Иванова 58 лет и Пелагеи Михайловой 60 лет, у которых 24-летний женатый сын Мартьян, второй сын Осип 14 лет, один племянник Матвей «сшел в Санкт-Питербурх в работники в 1716 году, там и живет», а другой племянник Алексей «взят в солдаты в шестой набор». Их отец Андрей Иванов, родной брат главы двора Григория, с женой «сошли в мир кормится в 1715 году»[149].

Так же, как при варианте «взят в работники», вариант «сшел в работники» конкретизируется за счет ремесленной специализации, причем с уточнением местонахождения, времени и семейного состояния: двоюродный брат умершего дворовладельца сшел «в плотники в 1715 году и там живет, был холост». Иногда уточнения весьма подробны и касаются даже состояния здоровья. В вотчине Спасо-Прилуцкого монастыря в д. Гришино жил Матвей Федоров 45 лет с женой 48 лет и своим двоюродным братом Романом Васильевым, 68-летним вдовцом, а также женатым племянником, пока бездетным. Зять Романа Иван Назарьев «сшел» в Петербург «в работники в прошлом 1714 году и там заскорбел», а его жена «кормится в мире Христовым имянем»[150]. Примечательно это редкое указание на болезнь ушедшего в работники. Вотчинник, отпустив крестьянина, безусловно, заинтересован в его возвращении, он и деревня осведомлены о его тяжелом заболевании. Другими словами, сведения об отпущенных и, вероятно, о мобилизованных в Петербург крестьянах доходили до владения, ими располагал и вотчинник. Формулировки переписи 1717 г. о сходе, скорее всего, на заработки говорят о Петербурге как новом для Севера направлении отхода. Все их разновидности интересны еще и тем, что в них «сшел» употребляется в отношении отсутствующего человека, указывая на предпринятое им активное действие.

Есть еще один вариант формулировки о работниках. В книгах 1710 г. имярек «не написан[ы], для того, что в то время был [и] в работниках в Санкт Питербурхе». Так, в сельце Михальцово Кирилло-Белозерского монастыря был двор, в котором жили 3 женатых родных брата: старший из них, глава двора, Прокофий Иванов 45 лет с женой 37 лет и детьми 5 и 10 лет, младшие – Павел 38 лет с женой 32 лет и 3-летним сыном и Осип 25 лет с женой 24 лет и двухгодовалым сыном. По отношению к двум последним братьям как раз и дано пояснение приведенного типа, о нахождении в момент переписи 1710 г. в работниках в Петербурге. Указания на возраст обоих братьев и их семейное положение помогают определить момент возвращения этих крестьян домой. У них малолетние дети 2 и 3 лет, можно допустить, что вернулись они за 3–4 года до 1717 г., и скорее всего, они были холосты, потому потребовалось еще некоторое время, чтобы подыскать невесту и заключить брак. Можно полагать, что из работников они вернулись в 1712–1713 гг.[151].

В поместной д. Погостище Степана Устиновича Кафтырева имелся двор вдовца Ивана Иванова 50 лет с 20-летней дочерью Дарьей. «У него Ивана зять Елизар Никитин» 20 лет с женой Улитой Ивановой 25 лет, дочерью дворовладельца, и их годовалым сыном Иваном. В 1710 г. «Иванов зять Елизар не написан для того, что в то время был в работниках в Санкт Питербурхе», вернувшись откуда примерно за два года до 1717 г., он женился и вступил в хозяйство тестя. В переписи 1710 г. еще числились братья Ивана Иванова: Никита с женой, Яков с женой и с детьми Федором и Анной, которые «умре тому пятой год». Примечательно указание текущей переписи 1717 г. о том, что именно «у него ж Елизара живет», а не у его тестя, обозначенного главой двора, Борис Иванов 30 лет с женой Матреной Ивановой 32 лет[152]. Оно подчеркивает положение зятя, обретшего самостоятельность в хозяйстве 50-летнего тестя. Обратим внимание на возраст обитателей двора: вдовцу И. Иванову – 50, его зятю Елизару – 20 лет. Получается, что Елизару в момент проведения переписи 1710 г., когда он был в Петербурге, было около 13 лет, и он не достиг 15-летия, возраста совершеннолетия. Разумеется, молодые люди начинали работать в хозяйстве рано и к повзрослению овладевали разными трудовыми навыками. А регламентировался ли возрастной критерий для использования молодых мужчин на тяжелых строительных работах, тем более в возводящейся столице, неясно. Доходившие до мест разнарядки[153] говорят о числе и специальностях требовавшихся в Петербург работников. Понятно, что мобилизованные крестьяне, не имевшие необходимого ремесла, использовались на черных работах. Труд малолетних работников, размер оплаты которых был ниже (составлял примерно 80 %), чем взрослых, применялся, например, при сооружении Александро-Невского монастыря[154]. Обстоятельство, что по возвращении из столицы Елизар не вернулся в отчий дом, а «принялся» зятем, вероятнее всего оценить как вынужденное. Факт, что живущему у Елизара женатому Борису Иванову было 30 лет, а его вполне допустимое родство с И. Ивановым, тестем Елизара, не показано, косвенно говорит об обретенной за время пребывания в Петербурге житейской силе, позволившей ему преодолеть старшинство Бориса и совершать независимые действия.

В поместье Артемия Петровича Волынского в д. Подолец Сямской вол. был двор 57-летнего вдовца Ивана Федорова с сыном Тимофеем 30 лет и его женой-ровесницей, с их сыновьями 6 лет и 1 году, вторым женатым сыном 22 лет (жене 26), а также 13-летней дочерью. В книгах 1710 г. Тимофей не был записан «для того, что в то время был в работниках в Санкт Питербурхе». В том же поместье в д. Горбово имелся населенный двор из 12 человек, который возглавлял вдовец Иван Григорьев 77 лет. У него – 2 женатых сына зрелого возраста, одному Сергею и его жене по 37 лет и их 4-м детям от 13 до 2 лет, второму Ермоле 30, а его жене Марфе 28 лет и их сыну 4 года и дочери 1 год, также с ними жила 27-летняя дочь дворохозяина. В переписи 1710 г. «помянутый Иванов сын Ермола не написан для того, что в то время был в плотниках в Санкт Питербурхе»[155]. Один из этих 30-летних крестьян со строительства северной столицы вернулся в свою деревню около семи лет назад, видимо, вскоре после переписи 1710 г., ибо у него 6-летний сын, а второй, плотничавший в ней, за 5 лет до переписи 1717 г.

В поместье Артамона Ивановича Патрикеева в д. Сидоровское существовало домохозяйство Козьмы Харитонова 60 лет с 50-летней женой Анной Афонасьевой, 20-летним сыном Логином, а также женатым сыном Семеном – 30 лет с 25-летней женой и детьми Степаном 2 и Мариной 11 лет. В 1710 г. «помянутой Козмин сын Семен и з женой не написаны для того, что в то время был в работниках в Санкт Питербурхе», а записанный Козьмин «племянник Михайло Федоров з женой Авдотьей, и они умре тому пятой год»[156]. Сыну Семена – 2 года, и время его возвращения из Петербурга домой следует определить, ориентируясь на сыновнее малолетство, и это произошло в 1713–1714 гг. Интересно, что Семен не был внесен в книги 1710 г. вместе с женой. Отсутствие же ссылки на ее скитальчество во время отлучки мужа и контекст приведенной выше записи косвенно говорят о возможности ее пребывания с мужем в Петербурге. В д. Бедрино поместья Федора Елисеевича Монастырева наличествовало хозяйство Дементия Артемьева 65 лет с женой Матреной Ермолаевой 30 лет с тремя взрослыми сыновьями: женатым 35-летним Ларионом с 30-летней женой, вторым женатым Семеном 25 лет и его 22-летней женой Анной и их годовалым сыном, а также третьим холостым Тимофеем 17 лет. В 1710 г. «у него Дементья помянутый сын Семен не написан для того, что в то время был в Санкт Питербурхе»[157]. Из него Семен вернулся примерно в 1715 г., обзавелся женой и сыном. К 1717 г. двор представлял собой семью с четырьмя трудоспособными мужчинами-работниками, причем у его главы 30-летняя жена, которая, доводясь свекровью своему 35-летнему пасынку, была ровесницей его жены, а своей невестки. В поместье вдовы княгини Марии Ивановны Несвицкой в д. Подол имелся двор 30-летнего Ивана с 40-летней женой Прасковьей Федоровой и сыном 11, дочерью 8 лет, который «в том году (1710 – Е.Ш) был в работниках» в Петербурге, откуда и возвратился. В том же владении в д. Матвеевская интерес представляет двор, который возглавляла вдова Анна Лазарева дочь Артемьевская жена Киприянова 70 лет. У нее 3 женатых сына: один Илья Артемьев 40 лет с 35-летней женой и их сыном Васильем 2 лет, другой Прокофий Артемьев 28 лет с женой 25 лет и двухгодовалым же сыном, и третий Игнатий 25 лет с 20-летней женой и без детей. Старшие сыновья Илья и Прокофий, не внесенные в книги 1710 г., «были в Санкт Питербурхе в работниках»[158]. Они вернулись, судя по их двухлетним сыновьям, за 3–4 года до текущей переписи, однако ни один из них, логичнее бы старший, не возглавил домохозяйство, которым в их отсутствие руководила их мать-вдова. На данном этапе, по всей вероятности, с точки зрения семейной стратегии рациональнее было сохранять существующее положение, когда главенство и ответственность за несение тягла лежали на матери-вдове, а ее взрослые сыновья имели некоторую возможность для хозяйственных манипуляций.

В вотчинной д. Волково Петра и Ивана Васильевичей Колтовских в Кубенской вол. Семен Савинов 40 с женой 30 лет и малолетними (3 и полгода) дочками и со своим родным братом Василием 25 и его 30-летней женой без детей, а в 1710 г. «он Семен и брат ево Василий не написаны для того, что в то время были в работниках в Санкт-Питербурхе». В том же владении в д. Обухово у Федора Васильева 50 лет с женой ровесницей и сыном 15, дочерью 12 лет и его родного брата Петра 45 лет с 40-летней женой и детьми Семеном 12 лет и дочерями 3 лет и 10 недель в 1710 г. был написан «сын Иван, и он взят в работники в Санкт Питербурх в 1715 году», а упомянутый брат Федора Петр не внесен потому, что «в то время был в работниках». Имевшиеся в 1710 г. племянники Федора «Иван да Михайло Емельяновы дети, и они умре з женами тому третий год»[159]. Из этого двора с хронологическим разрывом в несколько лет отправлены на работы два человека. Опираясь на возраст малолетних девочек Петра, можно понять, что он возвратился из Петербурга приблизительно в 1713 г., и, словно вместо него, в 1715 г. из того же хозяйства взят другой молодой мужчина, уже сын дворохозяина. В вотчинной д. Лахмино Никиты Федоровича Юшкова был двор молодых крестьян Ивана Григорьева, ему 25 лет, его жене 20 лет, с ним же его брат Павел 13 лет. «А в переписной книге 1710 году они Иван и Павел в то число не написаны для того, что он Иван был в работниках в Санкт Питербурхе, а Павел был малолетен»[160]. С кем оставался этот 3-4-летний ребенок в отсутствие старшего брата, сведений нет, как и об их родителях. Правда, в предыдущем, соседнем дворе находим Семена Григорьева 50 лет с 45-летней женой и 12-летним сыном. Записанный в 1710 г. его сын Федор был «отдан в салдаты в пятой набор». Главы этих двух дворов имеют одинаковое отчество Григорьев, возможно, они братья, но ссылки на их родство нет.

Рассмотренные варианты формулировок о мобилизациях в солдаты и в работники отличаются по характеру. В одном из них «взят» – «отдан» присутствует неотвратимое принуждение, причем в нем соединены необходимость отбывания государственной повинности и тот принцип отбора, которым руководствовалась местная община и/или вотчинник. В другом варианте «сшел», относящемся более к уходу в Петербург, но также и для «прекормления» в близкой или удаленной от деревни округе, просматривается добровольность. Община знает об уходе, и по всей вероятности, вотчинник информирован и разрешил его. Для государственных нужд крестьянин «взят» в солдаты или работники, из имения землевладельца он и взят и отдан, а для общины и тем более семьи он «отдан», из последней даже изъят как близкий (сын, брат) или боковой (племянник) родственник, как работник, соучаствующий в создании общесемейного благосостояния (в пределах допустимых возможностей) и в несении повинностно-налоговых обязательств в пользу своего землевладельца.

Как известно, мобилизация в армию во время Северной войны и на строительство Петербурга сопровождалось большими людскими потерями. В армии служили пожизненно. Солдаты навеки покидали родные деревни. Далеко не всегда удавалось вернуться вологжанам и из возводящейся столицы. Перепись использует формулу: имярек «взят в работники… и там умре». В вотчине Кириллова монастыря в с-це. Михальцово имелся многочисленный на 1717 г. двор в 12 человек Федора Никифорова 47 лет с женой Матреной 46 лет и малолетними сыном и дочерью, здесь же два его двоюродных брата Данило 40 лет и Иван 30 лет со своими женами и малолетними детьми, по два ребенка у каждого из братьев. Отсюда племянник нынешнего главы Иван Игнатьев был взят в работники «в 1712 году и там умре», а «брат ево Максим взят в солдаты в том же году». При этом внесенные в перепись братья Данило и Иван в предыдущей переписи 1710 г. «не написаны для того, что в то время ходили на судах к городу Архангельскому». Двор был наполнен взрослыми мужчинами и был использован скорее общинными, нежели монастырскими властями для решения полученной мобилизационной разнарядки. В той же вотчине в д. Сараево в 1717 г. в двух соседних дворах значатся: 52-летний Ларион Архипов с женой 54 лет и 17-летней дочерью и его родной брат 37 лет Семен с женой 32 лет и 9-летним сыном в одном, а его 25-летний племянник Андрей Анциферов с женой 23 лет – во втором; причем в 1710 г. все они обитали в одном дворе, и у Андрея Анциферова был брат Иван, «и он взят в работники в 1712 году и там умре»[161]. Из двора 45-летнего Леонтия Титова с женой и 10-летним сыном в д. Мынчаково епископа Ростовского и Ярославского был взят на работы в 1714 г. его старший сын Павел «и там умре, был холост». В поместной д. Хрипулево князя Богдана Ивановича Гагарина из двора двух братьев Григорьевых, одного – Леонтия 72 лет с женой 67 лет, 42-летним женатым сыном Иваном и его сыном 2 лет, и еще двумя детьми и второго – Петра 67 лет с женой ровесницей, сыном 17 и дочкой 11 лет, внук их третьего, покойного, брата Якова был «взят в работники в Санкт Питербурх в 1715 году, там умре»[162].

Даже приведенные свидетельства переписной книги показывают, что существовали домохозяйства, которые поставляли не одного кандидата для мобилизаций. Выше упоминались дворы, из которых были взяты в армию по двое мужчин: в поместной д. Борилово Г. Б. Засецкого из людного двора – сын и племянник главы одновременно в один набор; в поместной д. Романово М. Е. Шепелевой у Андрея Артемьева – также в один набор 1715 г., и оба новобранца были женаты, а их жены и дети позже умерли; из хозяйства в вотчинной д. Погорелое А. П. Салтыкова – старший сын и средний по возрасту брат дворохозяина; из д. Голеда имения А. И. Дашкова – сын и племянник главы двора[163]. В поместной д. Починошное Григория Васильевича Рязанова имелся двор 30-летних супругов Никиты Федорова и Ирины Артемьевой с двумя малолетними дочерями, и «с ними же живет» Федор Мелентьев 65 лет с женой Устиньей Федоровой 50 лет, родство которых по отношению к главе двора не указано. В книге 1710 г. «в том дворе написана вдова Акилина, и она умре в давных летех. А сын ее Василей взят в салдаты в пятой набор, племянник же ево Андрей отдан в салдаты в осмой набор, Яков умре тому пятой год». Обращает на себя внимание упоминание этих людей без имен их отцов, что говорит о притупившейся, стершейся памяти о них. Находился ли с ними в родственных отношениях живущий ныне, в 1717 г., с главой двора Федор Мелентьев, сказать невозможно. Вероятнее всего, двор между переписями обезлюдел, в том числе за счет наборов в солдаты, и в нем появилась новая семья. В д. Виртово вотчины епископа Ростовского и Ярославского был двор Семена Кондратьева 50 лет с женой-ровесницей, и его двое сыновей, значившиеся в переписи 1710 г., взяты в солдаты: Степан «в третей на десять набор», был холост, и Петр в «десятой набор», а брат Семена Иван умер «тому шестой год». В д. Угрюмово поместья Никиты Михайловича Наумова у вдовы Дарьи Зиновьевой дочери Семеновой жены Маркова 30 лет с 10-летней дочерью в 1710 г. записаны ее муж Семен Марков с 2 сыновьями и матерью, которые умерли в 1713 г., а родные братья Семена «Федосей взят в салдаты в пятой набор в 1716 году, Михайло отдан в седьмой набор в том же году». От вполне полноценной семьи остался лишь осколок[164]. По два члена семьи были призваны из хозяйств: в поместной д. Гольцово стольника Никифора Дмитриевича Бердяева у Андрея Корнилова «сын ево Петр да племянник Яков Семенов взяты в салдаты в разные наборы после переписи 1710 году», а другой племянник Иван Семенов «бежал в 1713 году»; из д. Липягино поместья Григория и Ивана Семеновичей Кудрявых у Козьмы Демидова двое его сыновей взяты в солдаты Андрей в 6-й, а Прокопий в 10-й наборы; в д. Зеленино вотчины Афонасия Тимофеевича Савелова у братьев Ивана и Григорья Федотовых сыновья «Григорьевы Леонтей да Демьян отданы в салдаты в давных годех, брат же их Иван умре тому третий год»; в вотчинной д. Болсуново стольника Никиты Федоровича Юшкова у Федора Тимофеева в перепись 1710 г. был родной брат Михаил с женой, «и они бежали тому другой год, а дети ево Григорий да Иван отданы в салдаты в пятой набор», племянник Михаил Елисеев бежал «тому четвертый год»; в д. Евлашево А. П. Салтыкова от 52-летнего Григория Федорова с женой Авдотьей 47 лет с малолетним сыном, с женатым 32-летним двоюродным братом и 17-летней дочерью в солдаты были отданы брат Григорий в 5-й набор, другой «Григорий же отдан в третий на десять набор»[165].

Из отдельных хозяйств забирали мужчин как в солдаты, так и в работники, о чем говорят ранее приведенные свидетельства: в спасо-прилуцкой д. Скорое один из братьев дворовладельца Михаила Киприанова сам ушел в Петербург в 1713 г., другой взят в солдаты 8-й набор, оба были женаты; в монастырской же д. Ярыгино племянники Григория Иванова один ушел в столицу в 1716 г., другой пополнил 6-й набор; в с-це. Михальцово Кириллова монастыря один из племянников Федора Никифорова был с 1712 г. в работниках и умер, другой находился в солдатах с того же 1712 г. Из двора «Дементия Сидорова с братом Федором» в д. Кривое вотчины епископа Ростовского и Ярославского, причем братьев женатых с женатым сыном у старшего из них и малолетней дочерью у младшего, прежде многочисленного, между переписями 1710 и 1717 гг. их пасынок, сын умершего в 1712 г. третьего брата, был взят в работники в Петербург «в 1712 году и там умре, был холост». Сын же теперешнего главы двора Дементия Сидорова Исак был «взят в салдаты во второй набор, холост». В д. Бобырево Сямского монастыря – двор 70-летнего вдовца Луки Гурьева с внуками Семеном Матвеевым 16, его братом Михаилом 5 лет и их матерью Епистимией Лукьяновой 30 лет, которую, судя по отчеству, можно считать дочерью главы. В 1710 г. в хозяйстве было 4–5 взрослых работников: женатый сын Луки Иван с двумя своими сыновьями Михаилом и Федором, и Иван «взят в работники в 1714 году, там умре, а жена ево скитается в мире, а дети Михайло взят в салдаты в 1715 году». Так как сын Ивана оказался годен для солдатства, то сам он был вполне взрослым. С Лукой еще жили зять Алексей Семенов с женой, а также двоюродный брат Тимофей Антонов с двумя сыновьями. И «зять Алексей Семенов взят в салдаты в 1715 году, Лукин брат Тимофей умре в 1711 году», а его сыновья умерли один в том же 1711 г., другой в 1714 г. Людские ресурсы двора государство использовало в полной мере в необходимых целях[166]. В поместной д. Шумихино Григория Алексеевича Урусова у супругов Ульяна Ларионова 55 лет с 45-летней женой и двоюродным братом Павлом Еремеевым 50 лет с женой-ровесницей и их сыном 10 лет, а также племянником Максимом Ивановым 9 лет, в 1710 г. был сын Ульяна Петр, «и он взят в работники» в 1715 г., «а племянник ево Гаврило Еремеев отдан в солдаты в пятой набор»[167].

Показательны судьбы крестьян в поместье Ивана Даниловича Беклемишева. В д. Верхний Косогор переписью 1717 г. учтен двор супругов Гаврила Иванова сына Балашова 67 с женой Ксенией Мокеевой 69 лет, с их женатым сыном Андреем 42 и Антонидой Дмитриевой 37 лет, у которых: женатый сын, а внук Гаврила, Савелий – 14 лет с женой Елизаветой Кондратьевой 23 лет, и еще трое младших детей Иван 9, Василий 2 и Марфа 11 лет. В 1710 г. во дворе Гаврилы написан пасынок, т. е. сын его жены, Матвей Васильев, который «з женою Маремьяной умре в 1715 году», а их сын Степан «отдан в солдаты в шестой набор, а жена ево Ульяна Агапитова вышла замуж, а сын их Максим умре». Брат Матвея (т. е. пасынка) «Анисим Иванов Обухов умре в 1712 году, а сын ево Афонасей в Санкт Питербурхе в работниках в 1715 году умре», жена его Пелагея с дочерью Дарьей скитается в мире. Дочь Матвея Олена – 24 и дочь Анисима Василиса – 22 лет выданы «замуж назад тому третей год. На том дворе три избы». Состав жителей данного домохозяйства интересен своими родственно-боковыми и свойственными связями. Во-первых, обратим внимание на возраст Савелия (внука главы двора) и его жены, которая на 9 лет старше своего 14-летнего мужа. В хозяйство, где реальными, полновесными работниками, по всей видимости, был его отец Андрей Гаврилов с женой, потребовалась дополнительная труженица. Молодого, старшего из имевшихся у них четверых детей сына женили и приобрели 23-летнюю сноху, усилив таким способом трудовой потенциал семьи. Во-вторых, упомянутую, выданную замуж Олену Матвееву удалось обнаружить в д. Нижний Косогор, описание которой следует за предыдущим. Деревни Верхний и Нижний Косогоры, несомненно, соседствовали. Олена вступила в брак с 25-летним Федором Михайловым, который был племянником главы двора Степана Иванова сына Балашова 67 лет, имевшего жену-ровесницу. Оба хозяйства, откуда Олена вышла и в которое влилась в качестве жены и снохи, оказались связаны между собой. Прежде всего, явным родством, ибо возглавлявшие их крестьяне Гаврило Иванов сын Балашов и Степан Иванов сын Балашов имеют одинаковые отчества и прозвания (фамилии?), они братья, им по 67 лет, если возраст указан верно, а также свойством, ведь Олена – дочь пасынка Гаврила Балашова. Затем, главы обоих дворов, находясь в близком родстве и ставшие когда-то соседями, причем не в одной деревне, а в близ лежащих, не прервали своих связей, а подкрепили их брачными узами младших непрямых потомков. По переписи, конечно, невозможно судить, насколько добрососедскими оставались их отношения, вполне допустим вариант типа – сбыли девку с рук – ведь ей за двадцать.

В расположенной поблизости от этих деревень д. Матвеевской того же поместья И. Д. Беклемишева имелся двор 37-летнего Матвея Филиппова, он «глух, крив и хром», с женой Прасковьей Федотовой 25 и племянником Иваном Никифоровым 11 лет. Жившие здесь в 1710 г.: его отец Филипп Лазарев и мать Авдотья «померли в 1712 году», брат Никифор с женой и сыном тоже «померли назад тому лет с пять. Иван (вероятно брат?) в Санкт Питербурхе в работниках умре в 1712 году. Другой брат Иван же отдан в солдаты в десятой набор. Матвеев же брат Иван Иванов сын Семичев», его жена и 2 сына «померли тому третей год»[168]. Данные дворы, некогда наполненные примерно шестью работниками, между переписями лишились около двух третей из них за счет естественной убыли и обеспечения мобилизаций.

Рассмотрим домохозяйства в поместной д. Тарасово Василия Ивановича Головина, где в 1717 г. значился двор вдовца Кирилла Парфеньева 50 лет с двумя женатыми сыновьями: Михаилом 35 с женой-одногодкой Анисьей и двумя детьми, Прокопьем 30 лет с женой того же возраста и также двумя малолетними детьми, и еще с племянником Дементием Васильевым 20 лет. В хозяйстве – 7 взрослых, из них четверо мужчин-работников. В 1710 г. у главы двора Кирилла был сын Савва с женой Пелагеей Яковлевой и дочерью Ириной, который когда-то был призван в армию. «И они Сава умре в салдатех, жена вышла замуж в иное поместье Протопопова Сямской волости в село Фрязиново, дочь Ирина умре». У Кирилла еще был родной женатый племянник Максим Герасимов и с двумя дочерями Татьяной и Марьей. Он был «взят в работники в 1712 году и умре», а его жена Акилина Денисова в книгах 1717 г. «писана выше сего с Александром Тихоновым», т. е. в предыдущем дворе, а обе дочери умерли. Во дворе Александра Тихонова 42 лет с женой Агриппиной Парфеньевой 35 лет и сыновьями 15 и 12 лет, дочерью 8 лет и записана «у него ж вдова» 30-летняя Акилина Денисова дочь Михайловская (нужно Максимовская – Е.Ш.) жена Герасимова». Вряд ли вдову, которая была женой племянника главы соседнего двора Кирилла, вселили в совершенно чужое хозяйство. Между этими дворами должна быть какая-то общность, и она обнаруживается. Кирилл и жена соседа Александра Тихонова Агриппина имеют одно отчество – Парфеньевы, они – несомненно брат и сестра, а Александр доводится Кириллу шурином[169]. Так что жители записанных подряд хозяйств и обитавшие в непосредственном соседстве соединены родственно-свойственными отношениями. Вдову убедили перебраться в численно меньший двор, тем более что на нем «две избы», и вероятно, по хозяйственным соображениям, а не только чтобы сфальсифицировать подаваемые для переписи данные.

В д. Евлашево поместья А. П. Салтыкова имелось хозяйство Ивана Калинина 57 лет с женой Ириной Лазаревой 67 лет, их сыном Ильей 32 лет с женой 34 лет и 4-мя сыновьями от 9 лет до года, и также с родным вдовым братом Никифором 47 лет, у которого 4 сына. Один – Карп был женат, он умер, его жена 27 лет живет со свекром, а 9-летний сын скитается в мире, второй сын Никифора Тимофей отдан в солдаты в пятой набор, третий сын Марко 20 и четвертый Иван 16 лет «сошли в работники» в Петербург в год переписи – 1717-й[170]. Семья из двух женатых братьев, имевшая примерно 7 работников, отдав одного в армию, отпустила двух братьев и одновременно племянников главы Никифора в строящуюся столицу, возможно предвосхитив грядущий набор в нее.

Реакция крестьян на государственные мобилизации была более чем определенной. Перепись 1717 г. неоднократно отмечает случаи уклонения от солдатства, произошедшие после 1710 г. От него крестьяне сходили или чаще сбегали, что следует из уже сообщенного материала. Сход, уход от набора в армию предполагает возможность возвращения. Бегство же, как более радикальный способ конфликта с существующим социальным порядком и мера выражения протеста, не означало вероятности возврата и несло в себе потенциал разрыва связей с тем социальным и житейским микромиром, в котором существовал крестьянин. Перепись 1717 г. показывает крестьян, как бежавших от солдатства, так и вернувшихся после побега в свои деревни и образовавших семьи. Так, в вотчине епископа Ростовского и Ярославского значатся в д. Долматово 20-летние бездетные супруги Петр Иванов и Марья Иванова, а ранее «он Петр не написан для того, что от солдатства был в бегах до переписи 1710 году», т. е. если возраст показан верно, то Петр бежал мальчиком и вернулся перед переписью 1717 г., успев жениться. В епископской же д. Романово показан двор Евдокима Михайлова 42 лет с женой ровесницей и их женатым сыном 23 лет и Опросиньей Васильевой 17 лет, которые пока бездетны, и у него «брат ево родной» Иван 39 с женой Февроньей Тимофеевой 30 лет и их 9-летним сыном. «А в переписной книге 1710 году Евдокимов сын Иван и брат ево Иван же были не написаны для того, что от салдатства были в бегах». Запись лаконична. Бегство молодого сына Евдокима, которому в 1710 г. было около 16 лет, понятно, однако на такой шаг решился и 32-летний брат Евдокима, который, судя по возрасту его ребенка, уже был женат. В д. Дулово того же владения находились соседствующие дворы Ивана Антропова 77 лет и Антона Антропова 57 лет, которые, явно, братья. У одного из них, старшего, Ивана, женатого на 72-летней Василисе Трофимовой, женатый сын Василий 25 лет с ровесницей женой и детьми Филиппом 3 и Авдотьей 6 лет. Он в 1710 г. «не неписан, был от салдатства в бегах». Записанный же сын Ивана Иван взят в солдаты «в девятой набор в 1710 году», его жена умерла «тому пятой год», их сын живет у своего дяди. Василий, если учитывать возраст его дочери, «бегал» около двух лет, и после возвращения завел семью. У другого брата Антона Антропова с 56-летней женой значился женатый сын Василий 30 лет с 29-летней Прасковьей Марковой. «Антонов же сын Таврило взят в салдаты в десятой набор, холост. А в переписной книге 1710 году были не написаны для того, что они Василей и Таврило от салдатства были в бегах». Оба брата возвратились, однако Гаврила не избежал армии и попал в 10-й набор. Василий успел жениться, но дети у него не показаны, быть может, они умерли в самом раннем возрасте. Каждая из семей братьев Антроповых стала поставщиком солдат на шедшую Северную войну. В епископской же д. Кривое у Ивана Иванова 47 лет с 25-летней женой, старшим женатым сыном Федором 20 лет и двумя малолетними дочерями, Федор в 1710 г. не попал в перепись, так как «от салдатства в малых летех был в бегах». Весьма красноречивое свидетельство! В том же епископском владении д. Мынчаково из двора Григория Стафиева 72 лет с 50-летней женой и женатым сыном Григорием же 24, его женой 20 лет, и еще с младшими детьми 9-летним сыном Семеном, Матреной 17 и Анной 14 лет Григорий Григорьев сын в 1710 г. «от салдатства был в бегах». Судьба этих крестьян интересна и в ином аспекте. В 1710 г. «был написан у Григорья сын Иван, и он с женою Анной умре тому пятой год». Сбежавший от призыва Григорий тогда был «с нижеписанным братом своим Васильем в одном дворе. А ныне по осмотру Василей написан в особом дворе». В соседнем дворе находим Василия Стафиева 57 лет с 47-летней женой и 15-летним сыном Ерофеем. В период между переписями произошел как бы родственный обмен дворами. К 1710 г. в одном дворе жили Григорий Стафиев со старшим женатым сыном и младшими детьми, в другом дворе родной брат Григория с племянником, сыном своего старшего брата. Возможно, тогда этого требовала хозяйственная или иная необходимость. После смерти сына Григория Ивана и возвращения Григория из бегов последний поселился во дворе отца, тем более что он стар. В д. Рослятино той же вотчины у Федора Алексеева 35 лет с женой 30 лет и 11-летним сыном жили два его женатых брата, у каждого из которых имелось по 1 ребенку: 30-летний Леонтий с 4-летним сыном и 25-летний Семен с 3-летней дочерью. В 1710 г. эти братья главы двора Федора «были от салдатства в бегах, бежали в 1709 году»[171], т. е. до начала переписи.

Интересны данные по поместью княгини М. И. Несвицкой в Сямской вол., состоявшем в 1717 г. из 22 жилых дворов в д. Малгино с 5 деревнями. В д. Матвеевской было хозяйство трех женатых родных братьев: главы двора Филиппа Иванова 45 с женой Фетиньей Исаковой 40 лет и сыном Иваном 2 лет, Трофима 30 с женой Степанидой 28 лет и Козьмы 25 с женой Марьей 23 лет. В 1710 г. были не записаны «Филиповы братья Трофим да Козма для того, что они от солдатства в то время бежали». Однако их побег не избавил насельников двора от набора, в 1715 г. Филиппов «племянник Карп Тимофеев взят в солдаты в осмой набор». В д. Иванковской в 1710 г. не попал в книги сын 60-летнего дворохозяина Ивана Григорьева (жене 70), причем – второй, Семен, которому 25 лет и у него жена одногодка и сын 1 году, так как он «в то время бежал от солдатства», а возвратился он примерно в 1715 г. В той же д. Иванковской из хозяйства женатого 35-летнего Григория Иванова с 3 малолетними (5,3, 1) детьми не попали в перепись 1710 г. его 2 брата: Терентий 24 лет, жене 20, без детей и холостой Логин 20 лет, так как «они в то число бежали от солдатства», а отец трех братьев Иван Мартьянов «з братьями и з женами и з детьми умре в 1715 году». В соседнем с этим дворе Семена Петрова 45 с женой 30 лет и 15-летним сыном, с родным братом Перфилием 30 лет с его женой ровесницей и тремя малолетними (7, 3, 1 лет) детьми в 1710 г. не был написан как раз Перфилий, ибо «бежал он в то время от солдатства»[172]. Из сказанного ясно, что из своих хозяйств крестьяне бежали не только по одному, но и по два человека, и в бега ударялись сын, сын и брат, племянник, 2 брата того или иного дворохозяина.

Мобилизация как государственное мероприятие и бегство как ответ на него сопутствовали друг другу. Так, в полусельце Чашниково Марии Гурьевны Огарковой в 1717 г. имелся двор 60-летнего Дмитрия Степанова с женой ровесницей и 20-летним женатым сыном Иваном, а также с двоюродным племянником Михаилом Андреевым 30, его женой 35 лет и 3 дочерями 10, 8 и 7 лет. В 1710 г. Михаил с женой и детьми были в бегах и в перепись не попали. В нее были внесены жившие в этом дворе двоюродные братья главы: Василий, Дмитрий и Иван Васильевы. Василий с женой Варварой Стафеевой и с 2 детьми и Иван бежали в 1713 г., а Дмитрий Васильев взят в солдаты в 1714 г., после чего его жена Наталья Иванова бежала в том же 1714 г. В поместной д. Коренево стряпчего Михаила Юрьевича Рязанова из хозяйства вдовца Дмитрия Ефимова 70 лет с 30-летним женатым сыном, бездетным и другим сыном Ефимом 17 лет «Дмитриевы дети Григорей отдан в солдаты в шестой набор, Иван з женою и з детьми бежали безвестно в 1715 году», и в данном случае «безвестно» определенно относится не к дате, а к направлению побега и местонахождению беглецов. В д. Терентьево С. А. Колычева в Воздвиженской вол. был двор супругов Ивана Михайлова 55 и Домны Самсоновой 35 лет с пятью детьми от 14 лет до полугода, где в 1710 г. написан «брат ево Иванов родной Алексей с женой Парасковьей Федоровой с сыном Никитой», с женатыми «с племянники родные Иваном, Никифором Васильевыми» (у последнего сын). «И они Алексей умре в 1712 году, племянник ево Иван с женою и з детьми, Алексеева жена Парасковья с сыном бежали в 1714 году. Никифор взят в солдаты в 1711 году, жена его вышла замуж в ыное поместье, с ней же сын ее Степан». В д. Негодаево Алексея Семеновича Маркова значился Данило Федотов 60 лет с двумя женатыми сыновьями Никитой 30 и Иваном 22 лет, женам обоих по 20 лет, и детьми (года и двух) у каждого из сыновей. В соседнем «особливом дворе» оказался родной брат Данила Харитон Федотов 40 лет с 30-летней женой, с 17-летним женатым сыном с женой ровесницей без детей, другим сыном 14 лет и дочерью 1 года. В 1710 г. у Данилы были написаны: сын Степан с женой, которые скитаются «в мире безвестно с 1714 году», брат Никита Федотов с женой и сыном бежали в 1713 г., их племянник Матвей Васильев с женой «умре тому пятой год», а его сын Владимир «отдан» в солдаты в 6-й набор[173]. Из только что сказанного видно, что крестьяне бежали, в том числе и от мобилизаций, не только поодиночке, с кем-либо из родственников, но и малыми семьями. Характерно, что, пробыв в бегах более или менее продолжительное время, крестьяне возвращались в свои деревни и, таким образом, к землевладельцам.

Естественно, перепись не говорит и не должна говорить о сыске беглых крестьян и о наказаниях, которым подвергались вернувшиеся из бегов. А. Г. Маньков в свое время подробно исследовал законодательство второй половины XVII в. о беглых и об организации их сыска. Он впервые проанализировал важный памятник– Наказ сыщикам от 2 марта 1683 г., регулирующий не только процедуры сыска беглых, но и сферы крепостного права в целом. Ученый выяснил источники и постатейный состав Наказа и убедился, что тот вобрал в себя важнейшие законодательные акты 1658–1683 гг. Он уделил внимание указу 1691 г. и особенно двум указам марта 1698 г., которые развивали и дополняли Наказ сыщикам 1683 г. в плане кары за прием беглых. Организацию сыска беглых А. Г. Маньков изучил в ракурсе постоянно действовавшей государственной системы с присущими ей организационными звеньями. Историк рассмотрел названные и другие законодательные акты также при характеристике крестьянского вопроса в Палате об Уложении 1700 г. в связи с переработкой в ней главы XI «Суд о крестьянех» Уложения 1649 г. Он установил, что в результате переосмысления и редактирования законодательства второй половины XVII в. была выработана юридическая база в сфере регулирования прав землевладельцев на крестьян и борьбы с побегами последних, отвечавшая условиям рубежа XVII и XVIII вв. Реально сложившаяся к этому времени система государственного сыска сводилась, в конечном счете, к посылке сыщиков и приставов в определенные районы для вылавливания беглых и водворения их к прежним владельцам, содействию этим акциям местных органов власти, инициативному участию самих помещиков и вотчинников в розыске при поддержке и военно-административной помощи местных властей[174]. В годы Северной войны правительство, полагает Е. В. Анисимов, мирилось с бегством, нуждаясь в людях для армии и флота, в работниках на многочисленных стройках. Ужесточение борьбы с бегством началось в 1721–1722 гг., когда были изданы несколько законов, которые вводили полуторагодовой срок вывоза беглых с момента опубликования указа, расширили контингент причисляемых к беглым, значительно повысили штраф за их держание, ввели телесные наказания за их утайку и другие суровые меры. Сыск беглых, ведшийся в государственном масштабе, ученый оценил следующим образом. «Это была продуманная, выверенная акция, рассчитанная, наряду со многими, уже упомянутыми выше, на то, чтобы заложить основы того социального порядка, который соответствовал общей концепции полицейского государства. Законы о беглых, реализованные в ходе проверки наличного населения, положенного в подушный оклад, не были временными. Они создавали юридическое основание для борьбы со всеми видами несанкционированного передвижения по стране. Законы о преследовании беглых, иначе говоря о запрещении покидать место жительства, ставшее и местом платежа подушного налога, распространялись не только на помещичьих крестьян, но и на все население, включенное в подушный оклад»[175].

Перепись 1717 г. фиксировала бежавшее население, итожила его число по каждому из описываемых владений, административной части уезда и уезду в целом. Она содержала поступательную, итоговую информацию, дающую представление правительству о масштабах бегства. В Кубенской трети Вологодского у. беглые составили около 16 % убывшего населения[176]. Государственные мобилизации имели негативные последствия для землевладельцев, особенно средне– и мелкопоместных, тем более находящихся вдали от имений на военной службе. Потребность поместно-вотчинных хозяйств в работниках, обеспечивающих производство дохода, была немаловажным фактором, и потому они принимали назад бежавших от них крестьян, которые снова включались в жизнь семейную, деревенскую и поместно-вотчинных владений в целом. Приказчики последних, если таковые были, или мирские старосты с сотскими предоставляли, когда это требовалось, возвратившимся крестьянам место для поселения. Интересны сведения об имении братьев Вараксиных. В д. Высокое из 4-х дворов, находившейся в совладении Никиты и Ивана Федоровичей (2 дв.), Никиты Федоровича (1 дв.) и Максима Ильича (1 дв.), за Никитой и Иваном значился вновь поселенный двор Ивана Никитина 60 лет с женой Ульяной Михайловой 55 лет, с племянником «их родным» Прокопием Варфоломеевым 50 лет с женой Улитой 45 лет, у которых дети Иван 5 и Агриппина 4 лет. В 1710 г. «Иван Никитин и с племянником Прокопьем не написаны потому, что в то время были и з женами в сходе, и пришед, поселились тем двором в 1716 году». Тем же братьям Вараксиным принадлежала вновь поселенная д. Алексейцево, ранее бывшая пустошью. В ней двор 55-летнего Логина Степанова с женой Акилиной Савельевой 35 лет и сыном Лукьяном 10 лет, и «у него ж племянники родные»: Артемон Епифанов 50 с женой Ириной 35 лет, Василий Прокопьев – 20 с женой Акилиной Митрофановой 20 же лет и холостым Василием Даниловым 16 лет. В книгах 1710 г. они «Логин Степанов и с племянники родными и з женами и з детьми не написаны потому, что в то время были в бегах, и пришед из бегов, поселились в помянутом дворе в 1712 году»[177]. Приведенные данные интересны тем, что перечисленные крестьяне вернулись не в свои прежние дворы, а были поселены во вновь заведенных дворе и деревне. Возвращение крестьян из бегов было использовано даже для хозяйственного оживления запустевшей земли.

Из изложенного материала явствует, что в работники и в солдаты община и землевладельцы старались отпускать неженатых мужчин. В армию законодательно рекомендовалось брать холостых мужчин 20-летнего возраста. Однако этот принцип не всегда соблюдался. Порой и в армию, и на строительство Петербурга брались женатые мужчины. Уход мужа-кормильца ставил женщину с детьми в трудное положение, что уже видно из приведенных сведений. Перепись наполнена бесстрастными свидетельствами, что в отсутствие мужа жена, жена с малолетними детьми «сошла/и/ в мир», жены, дочери «кормятся» или «скитаются» в мире, «кормятся Христовым имянем». Отнюдь не всегда такой сход «в мир» мог прокормить женщину-солдатку. Переписчики многократно фиксируют смерть женщин и детей в этих скитаниях. В д. Щекарево епископа Вологодского и Белозерского в семье двух женатых двоюродных братьев из 9 человек, сорокалетних Козьмы Андреева с малолетними детьми и Ивана Терентьева с женатым сыном 25 лет и внуком 4 лет в 1710 г. вместо скитавшегося в мире Ивана Терентьева значился двоюродный же брат Дементий Гаврилов, и «он взят в салдаты в 1712 году, жена ево и с дочерью умре того же году». В д. Горка Никольская Спасо-Каменного монастыря из хозяйства Афонасия Дмитриева 28 лет с 38-летней женой и с двумя малолетними детьми его брат был отдан в солдаты в 1711 г., а «жена его Ирина умре тому третей год». В поместной д. Харапово Петра Михайловича Лызлова имелся двор родных братьев Тимофея Иванова 55 лет с 37-летней женой, 2 сыновьями 17 и 13 лет и Ивана Иванова 25 лет с женой-ровесницей. В 1710 г. здесь «написан брат их Иван Мартьянов, и он отдан в рекруты» в 10-й набор, «а жена ево и з детьми сошли безвестно». Еще «брат же их двоюродный Семен Логинов в прошлом 1712 году умре». Семеновы же дети Никифор 15, Михайло 10, Андрей 4 лет и женатый «пасынок» Федор Григорьев 30 лет «в поданной скаске они написаны в бегах» с 1716 г., хотя «сверх поданной скаски в тех дворех по наезду явились». В д. Митинское поместья Василия Ивановича Волынского – двор вдовца Григория Иванова 44 лет с детьми Федором 16, Афанасьем 12 и Матреной 6 лет, а также с его двоюродным братом Василием Дементьевым 45 с женой ровесницей и детьми Иваном 12, Степаном 1 году и Екатериной 3 лет. В 1710 г. у них был «написан двоюродный брат Яков Миниев, и он отдан в солдаты в 1710 году, а жена ево Федора з дочерью Афимьей скитаетца в мире». В д. Деревенцово А. П. Салтыкова у крестьянина Ивана Алексеева 57 лет с женой Катериной 32 лет, с бездетным женатым сыном 18 лет (жене 20) и с тремя младшими детьми Ильей 15, Авдотьей 5 лет и Анной 1 году после переписи 1710 г. его сын, вероятно старший, Иван «отдан в солдаты в шестой набор, а жена ево Афимья Лукина дочь» 25 лет с дочерью Мариной «бродят в мире». В 1710 г. «в том дворе написан Фома Алексеев, и он з женою умре», и Фома, судя по отчеству, доводился братом главе двора. В вотчинной д. Мидяево Никиты Андреевича Шаховского был двор Емельяна Иванова 46 с женой Пелагеей 36 лет и пятью малолетними детьми. В 1710 г. у Емельяна написан брат Иван Иванов, который взят в солдаты в 6-й набор, а «жена ево Соломонида з детьми с Иваном да с Михаилом… скитаютца в мире безвестно»[178].

Положение солдаток в семье свекров было, по всей вероятности, весьма уязвимо. Выходом было новое замужество, о чем встречаются свидетельства в переписи. Так, в уже упоминаемых выше поместных деревнях: Терентьево С. А. Колычева из двора Ивана Михайлова жена его племянника Никифора, взятого в солдаты в 1711 г., вышла замуж «в ыное поместье, с ней же сын ее Степан»; Тарасово В. И. Головина у сына главы двора Кирилла Парфеньева, Саввы, взятого в солдаты после 1710 г. и умершего «в салдатех», жена «вышла замуж в иное поместье Протопопова Сямской волости в село Фрязиново, дочь Ирина умре»[179].

В вотчине Спасо-Каменного монастыря в д. Нагорское имелся двор вдовца Степана Ильина 57 лет, с женатым сыном 37 лет и внуком, старший же сын Степана был взят в солдаты в 1711 г., «а жена его вышла замуж». В д. Кобелево поместья Ивана Семеновича Нелидова хозяйствовал вдовец Андрей Акинфиев 82 лет с 60-летним сыном Епифаном, его женой Марьей Андреевой 50 лет и 10-летним сыном. С ним же жил «Никифор Филипьев, племянник ево родной» 70 лет с 50-летней женой и сыном Федором 10 лет. В 1710 г. в том дворе значились: сын Епифана Алексей, умерший в 1716 г., брат Никифора Матвей с женой, «а Матвей отдан в солдаты в седьмой набор в 1711 году, а жена ево вышла замуж в вотчину, которая приписана к гошпитали»[180].

Жены, мужья которых были в работниках и вернулись к переписи 1717 г., в их отсутствие также были вынуждены «бродить в мире». В д. Виртово вотчины епископа Ростовского и Ярославского Досифея к 1717 г. появился двор Дмитрия Ананьина 35 лет с женой Анной 30 лет и 9-летней дочерью. «А в переписной книге 1710 году он Дмитрей з женою и з детьми был не написан для того, что был в работниках в Санкт-Питербурхе, а жена ево и з детьми бродили в мире». У жен, мужей которых взяли на принудительные работы, все же сохранялась надежда на их возвращение домой и на восстановление семьи. Мужчины, можно думать, возвращались в деревню, получив новый жизненный опыт в строящейся столице.

Неустойчивость положения женщины с детьми, которая была снохой в доме свекра, ясна и не требует дополнительного комментария. Женщины порой решались на радикальные поступки. Крестьянка с. Пучка Спасо-Каменного монастыря после того, как ее муж был взят в драгуны в 1716 г., «бежала безвестно» от свекра, который остался с двумя внучатами, детьми солдатки[181]. Интересен следующий случай. В поместье И. Д. Кушелева в д. Зрелое в 1717 г. был двор вдовца Ивана Терентьева 50 лет, у которого сын 15 и дочь 10 лет, с ним же Мавра Афонасьева дочь Ильинская жена Ермолаева с сыном Максимом 10 лет. Она – вдова, ее муж Илья Ермолаев доводился главе двора Ивану двоюродным братом, который «взят в работники» в 1714 г. «и умре». Сын главы двора Ивана тоже «Иван бежал в 1717 году»[182]. Другими словами, существовала семья двух женатых двоюродных братьев и по смерти в работниках одного из них его вдова осталась в семье своего деверя. Правда, и 50-летний деверь, и 30-летняя сноха его брата оба овдовели, однако по устраивавшей их причине продолжают жить в одном дворе. А бегство Ивана, по всей вероятности, продиктовано нежеланием попасть как в работники, так и в солдаты.

В итогах переписной книги 1717 г. по Кубенской трети Вологодского у. за духовными феодалами значилось 460 дворов. По моим подсчетам 70 дворов поставили мобилизованных в армию и на работы, из них в солдаты – из 49 (70 %), в работники – из 21 (30 %), или 15 % дворов от общего их числа. Бежали от солдатства и вернулись жители еще из 18 дворов. Из светских владений, которых было около 1200, по моим подсчетам были мобилизованы мужчины из 170 дворов, в солдаты из 120 (70 %) и в работники из 41 (30 %), или 14 %.

Семьи, из которых к 1717 гг. были принудительно вырваны крестьяне самого трудоспособного и репродуктивного возраста, состояли, как правило, из супругов с малолетними и неженатыми детьми (13 случаев), супругов с одним женатым сыном и младшими детьми (18), женатых братьев с детьми как холостыми, так и женатыми (16), женатых дядей с холостыми или женатыми племянниками (7). До такого изъятия семьи в принципе были такой же структуры и состава, однако выбывшего молодого мужчину, по преимуществу холостого и могущего образовать семью, как бы замещал следующий по возрасту и подросший сын или брат. Примечательно, что такое изъятие сопровождалось и разделом семей.

Приведенные многочисленные данные со всей очевидностью свидетельствуют о наборе кандидатов в работники и солдаты из «семьянистых» дворов с неразделенными семьями, в которых было несколько мужчин работоспособного возраста. Такие семьи, даже утратив некоторых из них, восстанавливали свой потенциал и сохраняли хозяйственную способность. В петровское время продолжает действовать принцип, проверенный в XVII в. и нацеленный на набор мужчин из многоячейных семей, чтобы сохранялась их платежеспособность.

В плане же оценочного отношения вотчинников и общин к хозяйственному положению дворов для мобилизаций показательны следующие сведения. В уже упоминавшейся ранее д. Горка Минина Спасо-Каменного монастыря в двор, где в 1710 г. хозяйствовал Федор Семенов с сыновьями Иваном, Григорием и племянником Никитой, его братом Дмитрием Нефедовым с сыном, в 1712 г. был «переведен» Дмитрий Тимофеев из д. Петрешино. В этой деревне обнаружен двор женатого Василия Тимофеева 57 лет с женатым сыном Кириллом 19 лет и с младшей дочерью 12 лет. Запись о состоянии на 1710 г. говорит, что тогда в этом дворе жил «брат ево Дмитрей Тимофеев, и он переведен з женою и детьми в вышеписанную деревню Горку в 1712 году»[183]. Объяснение, в какой именно двор, в тот ли, в котором его учла перепись 1717 г., отсутствует. Однако вряд ли сразу по переводе в 1712 г. Д. Тимофеев с семьей из 6 человек поселился в чужеродном дворе Ф. Семенова, даже если его бывший глава ушел в монастырь, скорее всего, овдовев. Ведь двор еще населяли два сына прежнего главы, два племянника и сын одного из них, и четверо из пяти этих мужчин умерли в 1714 г. Двор окончательно запустел еще через два года, в 1716 г., когда другого сына мобилизовали плотничать в новую столицу. Кстати, к этому двору нет пояснения об имевшихся на нем двух избах, какое имеется для двора в д. Петрешино, откуда Д. Тимофеев выселился. Возникает сомнение в правильности указанных дат, хотя о переселении Д. Тимофеева именно в 1712 г. говорится дважды при переписи соседних деревень, и эту дату следует принять. Две другие даты, 1714 и 1716 гг. допустимы, если полагать, что 4 года Д. Тимофеев жил в другом дворе д. Горка Минина.

Во всяком случае, переселение и тем более перевод (а употреблено именно слово «переведен») крестьянина в другую деревню не могли состояться без ведома монастырских властей, хотя бы в лице посельского, и представителей общины, так как в деревне появлялся новый тяглец. Двор, некогда полнокровный, имевший 3–4 мужчин, и возможно 2–3 из них были трудоспособными, потерял их естественным путем. В нем остался один мужчина, вероятнее всего молодой и холостой. И община, а ее решение принимает вотчинная власть в лице посельского, доводят двор до полного упадка, сдав его последнего представителя в работники. Вселение нового жителя во двор, который в принципе не выморочный, показательно. Сдачу в работники крестьяне-общинники воспринимали как выбытие из деревни, и возможно навсегда. Во всяком случае, двор они сочли пустым и нашли в него нового тяглеца, чтобы не оплачивать «пусто». В этом действии общинных и владельческих властей отчетливо проявилась ориентация и стратегия монастыря.

В вотчине Вологодского и Белозерского епископа в д. Кишкино обозначен «дворишко нищецкие девки Алены Алексеевы дочери, а ей 30 лет. У нея сестра Парасковья 7-ми лет. А в книгах 1710 году оной двор был пуст Харлама Козьмина, а он взят в Санкт Питербурх на вечное житье в 1715 году. А отец ево и мать умре в давнех летех». В поместье Б. Н. Стрижевского жил во «дворишке» нищий Андрей Федоров с женой Марфой Ивановой, оба 50 лет. Записан у них сын Лаврентий 20 лет, он «взят в работники тому года з два в Санкт Питербурх». Указание возраста отсутствующего в момент переписи молодого человека может говорить о его возможном возвращении в поместье. В поместной же д. Юркино «в избенке» живет нищая 50-летняя вдова Гликерья Григорьева дочь Яковлевская жена Захарова. Она «солдатская мать», которая «прибегает на время, и ныне скитается в мире, детей нет». В вотчине Лариона и Григория Ивановичей Волконских в половине деревни Федяево был двор нищего Никифора Матвеева 40 лет с женой Лукерьей Яковлевой 35 лет и десятилетним сыном. «А он Никифор взят в плотники»[184], по всей вероятности в год переписи, ибо дата набора отсутствует.

С подобным падением на дно жизни сталкиваемся и в вотчине Спасо-Прилуцкого монастыря. В его подмонастырском с. Коровничье обозначен двор «рекрутного» солдата Павла Семенова, взятого в пятый набор в 1710 г., в котором «живет жена его Киликия Иванова 45 лет» с малолетними сыном Иваном и дочерью, а 11-летний ее сын Федор живет в монастыре «во дьячках» и еще один сын, может быть старший, Матвей умер в 1715 г. В том же селе во дворе другого солдата Дмитрия Ильина, взятого в третий набор, брат которого «Григорий взят в кузнецы и умре в Санкт Питербурхе», живет их 67-летняя мать, а ее младший 16-летний сын Василий «живет в Прилуцком монастыре в служебниках. А сын же ее Михайло сшел в Санкт-Питербурх в работники в 1713 году и умре». Жена Григорья, умершего в Петербурге, «Наталья Павлова дочь вышла замуж, а дети Григорей и Ксенья померли в 1711 году». Или в монастырской же д. Никитино живет «во дворишке нищая вдова солдатская мать Анна Яковлева дочь 58 лет». Ее муж Яков умер в 1711 г., а сыновья «Михайло взят в солдаты в 1711 году, Афанасий сшел в Санкт Питербурх в работники в 1715 году, там умре, Федор сшел безвестно в 1713 году». Еще один сын Осип «скорбен живет в Прилуцком монастыре в больнице»[185].

Вполне отчетливо по материалам переписи 1717 г. виден способ, по которому общины и вотчинники доводили хозяйственно ослабевший двор, где не оставалось трудоспособных людей, до полного разорения. Такой двор передавался новому тяглецу. Подобная мера была использована в поместной д. Савинцово Большое Н. Д. Бердяева, где в 1717 г. значился двор Алексея Ермолина 50 лет с 55-летней женой Антонидой Якимовой и женатым сыном Иваном 33 и Ириной Ивановой 25 лет, у которых сын 5 лет. В книги 1710 г. Алексей с семьей не попал, так как «он был у помещика своего в водожской деревне (т. е. в Водожской вол – Е.Ш.) для работы з женою з детьми». Однако двор тогда был жилым. В нем были «написаны Иван да Тихон Козмины. И они Иван умре после переписи 1710 году, а брат ево Тихон з женою и снохою своею, а с Ивановою женою Кузмина, с Офимьей Михайловой дочерью и с сыном Васильем Ивановым да с племянником Яковом Алексеевым бежали в 1707 году. А племянник их Федор Тимофеев взят в солдаты в девятой набор, а племянник их Яков Иванов взят в работники в Санкт Питербурх и умре»[186]. Двор запустел между переписями, двое мужчин выбыли по мобилизациям, а значительная часть семьи бежала. В нем и была поселена новая семья. В данном случае налицо зависимость крестьян от власти помещика и государства, а также проявление радикальной реакции на нее.

П. А. Колесников сделал интересное наблюдение, пожалуй недооцененное в литературе. Волостные миры с последней четверти XVII в. «выбраковывали», по его выражению, малоимущих крестьян через мобилизации в рекруты и на принудительные работы, освобождаясь от экономически ослабленных сочленов. В соответствии с доминировавшей в 1960-1970-х гг. установкой о классовой дифференциации деревни, ориентированной на буржуазное расслоение, ученый расценил такие факты как создававшие для зажиточных крестьян благоприятные условия по приобретению участков неустойчивых хозяйств[187]. Однако в подобных действиях полагаю, проявлялись со всей отчетливостью социально-стратегические устремления землевладельцев и волостных миров, направленные на поддержание платежеспособности на нужном уровне.

В. А. Александров в монографии о сельской общине, рассматривая вопрос о рекрутчине, обстоятельно проследил и разобрал принципы отбора рекрутов в общинах из числа, во-первых, большесемейных многотяглых крестьянских дворов и, во-вторых, из малотяглых, бесхозяйственных, непрочных дворов. Ученый также показал, что в XVIII в. феодалы и общины широко практиковали сдачу в рекруты «всех тех, кто был им не нужен». Общины выработали разные меры, позволявшие им экономическим путем «очищаться» от малосостоятельных крестьян. Существовала еще внеочередная сдача в рекруты «штрафных», в которые попадали лица, совершившие антиобщественные проступки, пьяницы, но чаще хозяйственно слабые. Этот способ позволял общине избавляться от наиболее бедной части деревни и имел сугубо «хозяйственно-социальный характер»[188].

Примечательно, что историки независимо друг от друга обнаружили одинаковые порядки в связи с рекрутчиной, которые действовали на протяжении XVII–XVIII вв. в черносошной и частновладельческой общинах. В жестком поведении типологически разных общин в отношении нетяглоспособных хозяйств улавливается некое нормативное единство.

Итак, рассмотренный материал свидетельствует, что общины, поддерживаемые землевладельцами, решая на практике вопрос государственной мобилизации, следовали вполне определенной стратегии. Во-первых, при наборах в солдаты и работники они черпали людские ресурсы из семей неразделенных, многоячейных, с достаточным числом мужчин-работников. Такой принцип был болезненным, но позволял со временем семьям восстанавливать свой численный и хозяйственный потенциал, он также был приемлем для землевладельцев и государства, не получавших фискальных потерь. Во-вторых, те же актеры использовали силовой прием окончательного разорения экономически слабых дворов, избавляясь тем самым от хозяйственного балласта, и заводили вместо него или на его месте новое домохозяйство с потенцией развития.

Военная и трудовая мобилизации, как мог убедиться читатель, самым непосредственным образом влияли на структуру семей и судьбы ее членов, воздействуя на их демографию. Изменения происходили не путем естественного, а инициированного извне (для семьи) упрощения состава за счет вырывания структурообразующих звеньев (мужчины) и последующей утраты и даже вымирания сопряженных с ними составляющих (женской и детской). Предложенный нарратив вхождения в отдельные крестьянские дворы и детального проникновения в сложившиеся в них между переписями 1710 и 1717 гг. ситуации, позволил наполнить сухой и однообразный материал живой жизнью. У незаинтересованного читателя может возникнуть упрек автору в перегруженности текста однообразным материалом и его монотонности, однако это обусловлено содержанием источника, и именно за счет такой формы удалось вникнуть в конкретные судьбы людей, выявить стратегии крестьянских семей и практиковавшиеся землевладельцами. Вместе с тем из изложенного наглядно предстает реальная стоимость начавшейся петровской модернизации, которая выражена в человеческих жизнях безмолвствующего, в основном, большинства, но реагировавшего радикально и традиционно – бегством. Отмечу и важную источниковедческую особенность переписи 1717 г. Она уникально зафиксировала момент пульсации состава семей, столь трудно уловимый по источникам.