Русский и немецкий авангард с точки зрения семиотики Ч. С. Пирса. Материалы к теории метасемиотических систем. Глава 1. Поэтика аналогии, поэтика конструирования. Иконический знак и символ (Н. С. Сироткин)

Предварительные замечания

1.0.1 Иконический знак, индекс, символ

Деление знаков на иконические знаки, индексы и символы, по Ч. С. Пирсу, является «наиболее фундаментальной» их классификацией («most fundamental», СР 2.275).

Подробно об этом разграничении см., напр., Мельвиль (1968: 186—199 и др.). Я не могу уделить достаточно места точному определению этих понятий, поэтому ограничусь – насколько это возможно – выдвижением рабочих определений.

Иконический знак принято рассматривать как знак, основанный на сходстве между объектом и репрезентаменом. Эта трактовка подтверждается и словами самого Пирса, писавшего, например: «Знак может быть иконическим, то есть может репрезентировать свой объект главным образом по аналогии […]» (СР 2.276). Однако сам Пирс пишет: «Можно задаться вопросом, все ли иконические знаки основаны на аналогии или нет» (СР 2.282). Осознававшаяся самим Пирсом проблематичность критерия сходства – в конечном счёте в чём угодно можно увидеть сходство с чем угодно (ср. СР 2.247) – приводит к необходимости иной дефиниции иконического знака, ср.: «Иконический знак служит в качестве знака исключительно […] благодаря тому, что обнаруживает свойства, для обозначения которых он служит» (Peirce 1988: 348). Главная особенность иконического знака в том, что он сам (точнее говоря, его репрезентамен) обладает теми свойствами, на которые он указывает в объекте: «иконический знак абсолютно непосредственно воплощает то свойство, для обозначения которого он служит» (Peirce 1988: 371). Существование объекта при этом не является обязательным условием иконического знака (в отличие, например, от знака индексального), ср. СР 2.247; Peirce (1988: 349).

Индексальный знак основан на связи (например, физической или причинной) между репрезентаменом и объектом, и, следовательно, условием индекса является реальное существование его объекта. Индекс обозначает свой объект «в силу того, что он [индекс] испытал воздействие этого объекта» (СР 2.248). Пример – флюгер, подчиняющийся движению ветра и указывающий направление ветра.

В символе связь между репрезентаменом и объектом является конвенциональной. Символ обозначает свой объект «в силу закона, обычно в сочетании с общими идеями, которые обусловливают интерпретацию символа как отсылающего к данному объекту» (СР 2.249); это знак, знаковый характер которого заключается «главным образом в том, что он используется и понимается как знак» (СР 2.307). Пример – слова или книги (СР 2.292). Это высший тип знака, по Пирсу, «собственно знак» или «подлинный (genuine) знак».

1.0.2 Иконический знак, знак-символ и два полюса знаковости

Два из трёх типов знаков, выделенных Ч. С. Пирсом в рамках «наиболее фундаментальной» семиотической классификации, – иконический знак и символ – обнаруживают тесную близость к двум полюсам знаковости, обрисованным в 0.3.2.4.

Подробная шкала визуальной иконичности, разработанная А. Молем (Moles 1972: 52), начинается с самого объекта, в отношении которого А. Моль постулирует максимум иконичности. На исключительно тесную близость между иконическим знаком и его объектом указывал и сам Ч. С. Пирс, писавший: «Иконический знак настолько замещает собой свой объект, что его трудно отличить от объекта (Icons are so completely substituted for their objects as hardly to be distinguished from them)» (СР 3.362).

Очевидно, что иконический знак наиболее близок «тропичному» семиотическому полюсу – полюсу, на котором сама реальность выступает в качестве знаковой.

Знаковый же характер символа, по Ч. С. Пирсу, заключается «именно в том, что символ представляет собой правило, которое определяет его интерпретанту» (СР 2.292). «Символ связан (connected) со своим объектом благодаря идее, существующей в сознании, которое использует символ. Если бы такой идеи не существовало, не было бы и связи между символом и объектом» (СР 2.299). Эти дефиниции позволяют связать символический знак с «абстрактным» полюсом знаковости – полюсом знака, выступающего в качестве действительности20.

1.0.3 Об «автореференциальных» знаках

В этой главе речь пойдёт о заумных стихотворениях и аналогичных текстах немецких дадаистов, получивших название «Lautgedichte». В отношении таких текстов высказывалась мысль о том, что с семиотической точки зрения они представляют собой автореференциальные знаки, знаки, указывающие исключительно или преимущественно на самих себя. Так, Р. О. Якобсон (1985: 327) в статье «Язык в отношении к другим системам коммуникации» писал: «Интровертивный семиозис (сообщение, означающее себя самоё) неразрывно связан с эстетической функцией знаковых систем и доминирует не только в музыке, но также в поэтической зауми, абстрактной живописи и скульптуре […]». Ср. также Эко (1998: 174) или – в отношении к авангарду – Pomorska (1992b: 159).

Два значения понятия «знак», «носитель знака» и «знак как единство носителя знака, репрезентамена и объекта» (в других трактовках набор компонентов может быть другим), связаны друг с другом так же тесно, как значения символического выражения: имея в виду одно, мы почти всегда неизбежно подразумеваем в тот же момент и другое. Может быть, эта тесная связь, нарушающая требования научной терминологии, входит в фундамент семиотики, составляет её условие. Эта двусмысленность иногда приводит к противоречиям – как в случае «автореференциальных» знаков.

Возможны ли «автореференциальные» знаки?

У ряда знаков объект – как нечто внеположное знаку, существующее независимо от него – отсутствует. Но что это означает, когда мы говорим, что знак указывает на самого себя? Сущность знака – в том, чтобы указывать, отсылать, представлять. Знак как репрезентамен – это по существу предикат. Он говорит о том, каким на́м является объект, но не связан никакими обязательствами по отношению к самому объекту. Знак – это не предмет, это отношение, а точнее – отношение отсылки, указания.

Объект же знака – субъект, высказывание о котором формируется знаком. Это означает, что каждый знак по определению должен обладать объектом.

Но некоторые знаки указывают на несуществующий объект. К ним относятся, например, предложения с глаголами в косвенных наклонениях или агитационные стихи.

В этом случае объект порождается самим знаком, формулируется в знаке и конституируется им. Такой объект, создаваемый знаком А, правомерно считать знаком, отсылающим к создавшему его знаку А. Даже если цепь отсылок приводит нас от носителя знака вновь к носителю знака, всегда существует хотя бы одно промежуточное звено. Это может означать, что объект знака и его интерпретанта могут быть тождественными. Но если определять один из элементов знака через его отношение к двум другим элементам знака, абсолютное тождество исчезает. Даже если носитель знака и его объект (или объект и интерпретанта) представляют собой одно, это одно берётся нами в разных аспектах, когда мы говорим о репрезентамене и когда мы говорим об объекте. Связи с остальными компонентами знака функционируют в этих случаях иначе, в иных направлениях.

Я, таким образом, принимаю точку зрения, согласно которой в строгом смысле слова автореференциальных знаков не существует (а понятие «интровертивного семиозиса» в применении к произведениям авангардистов требует корректировки). Любой знак обладает объектом, обозначает некий объект. Так называемый автореференциальный знак может указывать на самого себя, но представляет себя в ином аспекте, не как знак, а как нечто другое.

1.1 Заумные стихотворения и «Lautgedichte»

Рассмотрим два текста – заумное стихотворение и «Lautgedicht»:

В дальнейшем обозначение «заумный» используется и в отношении собственно заумных текстов (текстов, создававшихся русскими авангардистами), и в отношении аналогичных произведений, написанных дадаистами. О типологической близости между российским футуризмом, в частности футуризмом заумным, и немецким дадаизмом писали много – см., например, Nilsson (1981), статью Д. Ораич Толич (1991) в сборнике под названием «Заумный футуризм и дадаизм в русской культуре», статью М. Изюмской (1998) «Берлин дада и Россия», а также Grübel (1986); Goriély (1989); Keith (2003). Н. И. Харджиев считал А. Е. Кручёных «первым дадаистом, на три года опередившим возникновение этого течения в Западной Европе» (цит. по: Алексей Кручёных 1994: 300).

Авторитетный историк русского футуризма В. Ф. Марков называет заумь «восхитительной и вызывающей» идеей, «которая привела футуризм и к его высшим достижениям, и к логическому концу» (Марков 1968: 316). И тем не менее, как пишет Алексей Черняков (2001), «заявленный еще в 20-х гг. вопрос о месте зауми среди языковых феноменов до настоящего момента остается практически неразрешенным: несмотря на то, что понятие „заумный язык“ едва ли не терминологизировалось, самое его сущность до сих пор в значительной мере не определена».

Заумь представляет собой не только одно из направлений или одну из тенденций внутри авангардизма; в зауми нашли последовательное выражение общеавангардистские тенденции, ср., например, Janecek (1996: 3) или Цвигун (2001a). Поэтому дальнейшие рассуждения будут в известной мере относиться к авангардистскому искусству в целом.

Конец ознакомительного фрагмента.