Русский город Севастополь: великое мужество, великие тайны. Священный грот, таинственная Дева (В. В. Шигин, 2014)

Священный грот, таинственная Дева

Я люблю приезжать в Севастополь осенью. В эту пору еще стоят солнечные дни, но ветер уже не по-летнему свеж. На улицах малолюдно, и воздух пахнет дымом костров – это горожане жгут опавшие листья. В эти дни увеличивается поток вездесущих туристов и на херсонесском городище. Не знаю почему, но я всегда испытываю необъяснимое чувство тревоги, бродя один по останкам Херсонеса. Может быть, это от того, что в моем воображении этот город все еще полон жизни, что над любыми руинами всегда, вероятно, остается какая-то аура былого… Всякий раз, бродя меж остовов домов и улиц, я неизменно прихожу к пещере Парфенос. Найти ее совсем нетрудно, ибо она расположена в самом центре древнего раскопа. Сколько тайн хранит этот глубокий каменный колодец! Сколько удивительных и невероятных историй могли бы поведать стены пещеры, если бы могли говорить. Увы, вечные камни немы. Местные археологи полагают, что именно в этой пещере мог скрываться от преследования язычников первый херсонесский епископ святой Василий. Но ведь пещера существовала и ранее!

Это вполне могло быть, потому что над пещерой ко времени пребывания в Херсонесе Василия был выстроен дом, а сама пещера использовалась как катакомбная церковь.

К тому же, как мы знаем, случайных названий не бывает. Так почему же именно эту пещеру со стародавних времен именуют Парфенос? Впрочем, есть предание, что когда-то, еще задолго до основания Херсонеса, в этой пещере жила некая нимфа.

Может, это именно она позднее воплотилась в образ божественной Девы?

Знаю, что ничего не смогу найти и выяснить, но все равно спускаюсь в мрачный зев Парфеноса. Ступени внезапно обрываются, и приходится прыгать. Недавно прошел дождь, а потому на дне грязь и лужи. У вырубленного в скале алтаря кто-то поставил свечу. Она еще догорает. Сажусь на один из камней. Видно, как в небе проносятся облака. Быть может, так же, как и я, смотрела когда-то на них и легендарная дева-нимфа, готовя себе жесткое ложе меж камней. Молчат камни. Молчит пещера, свято храня доверенную ей тайну. Да и стоит ли открывать ее людям? Зачем? Сколько их, суетных и крикливых, уже побывало в ней и подле нее? Где все они ныне? А она, Парфенос, стояла и будет стоять здесь всегда, до скончания веков.

Уже в вечерних сумерках, поднявшись наверх, оглядываюсь в последний раз на сказочную Парфенос и в памяти внезапно всплывают бессмертные волошинские строки:

В херсонесском музее однажды я увидел монету с изображением удивительной по красоте девичьей головы. Черты девушки были столь совершенны, что и сегодня она, вне всяких сомнений, была бы эталоном красоты. Быть может, древний мастер изобразил на куске серебра свой женский идеал, но мне все же очень хочется, чтобы она была какой-нибудь местной девушкой, о красоте которой знал весь город и влюбленный в нее монетный мастер. Согласно надписи, на монете изображена все та же неведомая Дева. Каждый раз, бывая в музее, я обязательно подхожу к красавице. Все та же изящная головка, все та же таинственная полуулыбка Моны Лизы. И внезапно мне начинает казаться, что губы юной херсонеситки вот-вот разомкнутся, и она, весело рассмеявшись, расскажет мне о той, чей лик она была когда-то избрана запечатлеть. Но молчит херсонесская дева, и двадцать три века между нами, как неодолимая пропасть разных времен и миров.

Еще одна неразгаданная тайна Херсонеса некое божество Херсонас. Кто это и что это, ученые не знают и по сей день. Есть мнение, что Херсонас – это какое-то местное божество, полубог-полугерой, который считался основателем города. На некоторых монетах он изображается в виде мужской головы с лирой, а на других в виде женской, но все с той же неизменной лирой. Кто же он был: мужчина или женщина? Почему рядом с ним лира? Ведь лира неизменный атрибут Аполлона! Так, может, Херсонас чем-то сродни этому олимпийскому богу? Ну а как тогда быть с женским изображением того же Херсонаса? Если мужчина Херсонас ассоциируется с Аполлоном, то дева Херсонас с Артемидой, Афродитой или с кем-то еще?

Да, в образе херсонесской Девы легко угадываются черты знаменитой олимпийской богини Артемиды. Артемида – в греческом эпосе – одна из самых главных богинь, дочь Зевса и богини Лето, сестра-близнец Аполлона. Артемида решительна и сурова, она истая защитница целомудрия, но в то же время и поборница человеческих жертв. Все свое время Артемида неизменно проводила в лесах и горах, где строго следила за соблюдением обычаев, связанных с окружающей природой, карая нарушителей. Артемида имела и целый ряд прозвищ: Артемида Браврония, Артемида Ифигения, Артемида Ортия, Артемида Тавропола, Артемида Кинтия (Цинтия) и другие. Целый ряд мифов сближает Артемиду с богиней Луны Селеной. Уже многим позднее в римской мифологии Артемида отождествилась с Дианой, которой, в свою очередь, также нашлось место на гераклейской земле.

Дошедшие до нас изображения Артемиды являют ее юной и стройной охотницей в коротком хитоне. Рядом с богиней почти всегда священная лань. В иных случаях, когда Артемида выступает как богиня Луны, она, наоборот, изображается в длинных одеждах, с факелом в руке и полумесяцем на голове. Херсонесскую Деву с Артемидой сближает их воинственность и непреклонность. Вот, что об этом пишет римский историк Кирилл Александрийский: «Скифы, живущие на Таврическом Херсонесе, предавая закланию захваченных ими чужестранцев в честь туземной Артемиды, прибивали головы их к дверям храма…»

А вот мнение уже византийского историка Х века новой эры Евстафия: «Древние свидетельствуют, что есть и северный народ тавры, и Артемида Тавропола, названная так не только от народа тавров, но и от животного…» Возможно, неведомую Деву и звали Артемидой Таврополой? Впрочем, может быть, и просто Девой Таврополой, а уж Артемидой ее стали называть опять же в силу схожести приписываемых им божественных качеств.

На особую любовь Артемиды к Тавриде прямо или косвенно указывает целый ряд древнегреческих мифов. Именно туда она отсылает свою любимицу Ифигению. А вот небезынтересный диалог двух греческих богов Аполлона и Диониса, составленный на основе ранних мифов во II веке новой эры римским драматургом Лукианом Самосетским:

«… Аполлон. Мы похожи друг на друга и занимаемся одним и тем же: мы оба стреляем из лука. (Мы – это Аполлон и Артемида. – В.Ш.)

Дионис. Насчет лука, действительно, одно и то же, Аполлон, но разница в том, что Артемида убивает иностранцев в Скифии, а ты предсказываешь и лечишь больных.

Аполлон. Значит, ты думаешь, что сестре нравится пребывание у скифов? Да она уже готова, если только когда-нибудь приедет в Тавриду какой-нибудь эллин, отплыть с ним, до того ей отвратительна эта резня.

Дионис. Вот это хорошо с ее стороны…»

Так, может быть, наша таинственная Дева – это уже хорошо известная нам Артемида? Но не будем торопиться с выводами!

Теперь настала пора обратиться к любимице Артемиды Ифигении. Кто она такая и откуда?

Согласно древнегреческим мифам Ифигения была невестой знаменитого Ахилла и дочерью предводителя похода на Трою царя Микен Агагемнона. Легенда гласит, что разгневанная на Агагемнона богиня Артемида задержала в гавани Авлиде спешившую к Трое флотилию греков. Она требовала дань – жизнь дочери Агагемнона. Тот вынужден был согласиться на эту жертву. По приказу отца Ифигения прибыла в Авлиду, но Артемида внезапно смилостивилась, и обреченная на смерть девушка была в самый последний момент заменена прямо на алтаре священной ланью, которая и была заколота. Сама же Ифигения была чудесным образом перенесена в Тавриду. Там ей предстояло стать жрицей в святилище самой Артемиды и жить среди древнейших жителей севастопольской земли. Ифигения должна была исполнять страшный обряд – приносить в жертву Артемиде всех, кто оказывался в плену у тавров. Спасенная от смерти должна была убивать иных.

Спустя некоторое время в Тавриду прибывают с целью кражи деревянного кумира Артемиды брат Ифигении Орест и его верный друг Пилад. Тавры хватают неудачливых похитителей. Обоим грозит неминуемая смерть, но Ифигения узнает брата. Она освобождает их, помогает похитить священную статую и вместе с братом и его другом бежит на родину. Царь тавров Фоант преследует беглецов. Но тщетно. Уйдя от преследования, беглецы благополучно вернулись в Грецию. Там Ифигения стала жрицей в храме Артемиды, но уже больше человеческими жертвоприношениями не занималась. Интересно, что Эврипид в своей драме представил Ифигению не божеством, а обычной девушкой. Миф об Ифигении Таврической вообще был одним из самых любимых у древних греков. Эти мотивы легли в основу «Иллиады» Гомера. Две трагедии «Ифигения в Авлиде» и «Ифигения в Тавриде» увидели свет в античное время. Затем появились «Ифигения» и «Ифигения в Тавриде» Гете, и, наконец, композитор Глюк в музыкальных сочинениях «Ифигения в Авлиде» и «Ифигения в Тавриде» также увековечил этот образ. К Ифигении обращались Гауптман и Фейербах, Ван Дейк и Скарлатти, Серов и даже Леся Украинка…

Когда-то великий русский философ Владимир Соловьев сделал неожиданное открытие: в знаменитом «Гамлете» Шекспира он усмотрел явные мотивы мифа об Ифигении и Оресте! Вот, что пишет Соловьев, называя сам миф «Орестией»:

«Мало замечают обыкновенно, что сюжет “Гамлета” есть лишь обновленный сюжет древней Орестии. У Ореста, как и у Гамлета, благородный отец убит родственным злодеем при главном участии собственной жены убитого, матери Ореста. Но тут само положение создает трагедию независимо от индивидуальности героя. Смирение и прощение врагов вовсе невозможны для Ореста – такого понятия не существовало в его время…»

Но в сюжетах есть и существенная разница. Безусловно, прекрасно знавший древнегреческую мифологию Шекспир изменил характеры своих героев, сообразуясь с духом времени. Бедному Гамлету было куда страшнее, чем его предшественнику Оресту, хотя ситуация, в которой оказался последний, была более опасной. Трагедия Гамлета состояла в том, что с ним рядом не было столь преданного и решительного друга, как Пилад у Ореста, да и Офелия явно не обладала отчаянной храбростью сестры Ореста Ифигении. Возможно, поэтому и финал этих двух драм получился совершенно различным: исполнивший свой сыновний долг, но павший Гамлет, и счастливый победитель всех своих врагов Орест.

Как увлекательно развязывать пусть даже самые маленькие узелки вековечных тайн, когда, внезапно для себя, ты оказываешься на пороге какой-то новой загадки, чуть-чуть приоткрытой тебе свыше за долгий труд и упорство! Ведь казалось, кто бы мог подумать, что Шекспир изучал историю Тавриды и она, эта история, послужила основой для одной из его великих трагедий. И как заманчива мысль, что сюжет бессмертного шекспировского «Гамлета» был впервые проигран именно на скалах нынешнего мыса Фиолент! Что же касается бедной Офелии, то она не обладала и малой частью решительности и смелости мифической Ифигении.

Впрочем, история донесла до нас и куда более прозаическую и земную историю жизни девушки с именем Ифигения. Братья Иоанн и Исаакий Цецы в своем объяснении к древнегреческой трагедии «Касандра» в XII веке писали, ссылаясь на древние источники: «… Ифигения, спасшись, бежит в Скифию, становится жрицей Артемиды и убивает всех прибывших туда эллинов. Некоторые писатели… называют эту Ифигению дочерью не Агамемнона, а Тезея, рожденной от Елены и удочеренной Клитемнестмерой, и утверждают, что от Хрисовой (?) дочери Астиномы и Агамемнона родились дети Хрис и названная Ифигения. После разрушения Илиона, во время обратного плавания эллинов, Хрис умер в так называемом Хрисополе, на Эвксинском Понте, а сестру его, Ифигению, тавроскифы взяли в плен и сделали жрицею Артемиды, то есть Луны…»

Впрочем, ряд мифов рисует иное продолжение судьбы Ифигении. В этом варианте Ифигения, после оказания помощи брату, вновь по воле Артемиды была перенесена, но на этот раз на остров Блаженных, где встретилась со спасенным от смерти своим женихом Ахиллом. Там, прожив долгую и счастливую жизнь, они и умерли.

Однако, несмотря на то что подавляющее большинство древнегреческих источников четко различают Артемиду и Ифигению, ряд мифов отождествляет их как одно и то же лицо…

Теперь нам нелишне будет вспомнить опального римского поэта Овидия. Находясь в ссылке на берегу Черного моря, он писал своим почитателям поэтические послания, которые так и назывались – «Письма с Понта». Как известно, Овидий был не только великим поэтом, но и талантливым историком. Дотошно исследуя темы своих сочинений, он всегда стремился добиться максимальной правдивости и достоверности. В одном из своих писем поэт повествует об истории Ифигении и Ореста. При этом он подробнейшим образом описывает храм, где служила свою страшную службу невольная жрица. Последуем за Овидием. Может, и поэт, и описанный им храм хоть немного помогут нам в ответе на вопрос: является ли Ифигения загадочной херсонесской Девой? Так что же пишет нам сквозь века великий римлянин:

Итак, что же нам сообщает Овидий? Оказывается, весьма и весьма немало! Самое главное – поэт однозначно говорит о существовании храма Артемиды, кроме этого, он рассказывает и о некоторых деталях, которые придумывать было бы, казалось, совершенно незачем. Прежде всего это то, что ко времени Овидия уцелел лишь фундамент былого строения. Овидий называет его подножием. Кроме этого, поэт называет точное число ступеней и почерневший от крови и времени каменный алтарь. При этом создается впечатление, что Овидий ведет рассказ не с чьих-то слов, а говорит об увиденном им самим.

Историк и драматург описывает храм еще в эпоху его величия. Оставил описание храма Девы и знаменитый Эврипид. Он обращает внимание на следующие вещи: перед храмом стоит алтарь, обагренный жертвенной кровью, рядом свалены в кучу воинские доспехи жертв, священный участок храма обнесен высокими стенами и к нему ведет лестница. Упоминает Эврипид так называемые триглифы и иные эллинские архитектурные детали. Пишет он и о том, что «…золотом блещет карниз над лесом могучих колонн», и об «обитой тяжелой медью двери». Однако именно эти многочисленные детали храма Девы вызывают сомнение в подлинном существовании легендарного храма. Вот точка зрения известного крымского историка Э.Б. Петровой:

«Именно такие храмы возводили греки у себя на родине еще в VII–VI веках до н. э., то есть в то время, когда ими было основано большинство колоний в Северном Понте. Не могли ли дикие тавры, столь сурово обращавшиеся с греками и упорно не желавшие контактировать с ними, построить подобный храм? Очень сомнительно. Кроме того, по словам Эврипида, внутри храма находилась деревянная статуя Артемиды. Ученым хорошо известно, что в древние времена, еще до колонизации Северного Причерноморья, у греков в храмах стояли деревянные статуи богов. Их называли ксоанами (“обтесанными”) и считали, что они упали с неба (вспомним “небесный кумир” у Овидия!). Позже такие статуи постепенно были заменены на каменные и бронзовые. Таким образом, храм, описанный древними авторами, имел чисто греческий облик, а таковые не строили ни тавры, ни любые другие варвары. Их храмы и жертвенники совершенно иного типа. Тавры не могли возвести храм, характерный для греческой архитектуры, еще и потому, что они просто не владели столь высокой техникой строительного дела. Ведь это были довольно отсталые по уровню развития племена. По Геродоту, жили они разбоем и войной и были настолько жестоки с захваченными в плен чужеземцами, что никого не оставляли в живых. Об этом сомнительном утверждении мы уже говорили выше.

… Учитывая все сказанное, не должны ли мы считать историю с таврским святилищем на крутом утесе, имевшим облик эллинского храма, просто выдумкой? Вероятнее всего, Эврипид знал, как выглядели ранние эллинские храмы, но, вполне возможно, не имел представления об облике святилищ других народов, тем более тавров, которых никогда не видел и очень мало о них слышал. Но поэт знал, что жертвы обязательно приносят на алтари храмов. Об обычае тавров убивать военнопленных-чужеземцев он, конечно, тоже знал (хотя бы из труда Геродота). Вот и приписал этому дикому племени умение строить храмы, да еще и вполне цивилизованные».

Почему же у тавров не могло быть столь совершенного храма? Почему мы считаем, что Эврипид и Овидий занимались обманом, хотя вся их деятельность говорит как раз об обратном. Ведь даже если тавры и в самом деле не владели строительным мастерством столь искусно, как греки, и при этом могло быть немало вариантов создания храма Девы. Например, какая-то группа греков-переселенцев могла построить его для своих нужд, затем тавры вполне могли его отбить. Храм могли выстроить и мастера, владевшие секретами греческого строительного мастерства. Ну а к тому, почему Овидий назвал статую Девы «небесным кумиром», мы еще скоро вернемся.

А вот мнение историка Т.М. Фадеевой:

«Романтическим поискам храма Девы, где Ифигения несла свое печальное служение жестокой богине и откуда была похищена ее статуя, отдали дань многие русские и иностранные исследователи. Археологические поиски продолжаются и по сей день: исследователи вновь и вновь обращаются к сообщениям античных авторов, стремясь выделить в причудливом переплетении мифов и легенд подлинные исторические и географические сведения. Однако сегодня приходится принимать во внимание следующие соображения. Во-первых, храм, столь красноречиво описанный Овидием и неоднократно изображавшийся на античных вазах и барельефах, был, по-видимому, воздвигнут греками в Херсонесе или поблизости; здесь чтили божество, в котором синкретически слились черты местной Девы и греческой Артемиды. Что касается тавров, то, по-видимому, у них были не храмы, а святилища; скорее всего, они представляли собой жертвенники на крутых утесах».

Не так давно археологами неподалеку от нынешнего севастопольского пригорода Балаклавы, в районе Мраморной балки, было обнаружено странное скопление древних поселений и дорог. После изучения местности был сделан вывод, что здесь, видимо, находился какой-то важный объект. По мнению археолога Г.М. Николаенко, именно здесь в верховьях Мраморной балки располагался легендарный храм таврической богини. Именно с Мраморной балки и сейчас открывается прекрасный вид на море, а рядом с балкой возвышается и скала с остатками какого-то древнего сооружения. Николаенко пишет весьма возвышенно:

«План этого здания может быть только планом храма, ведь там не видно ни колодца, ни близко стоящих зданий, ничего, что могло бы отличать жилой дом. О, достойные уважения камни, как вы изъедены временем! Как часто я пытался проникнуть в тайны ваших руин на скудном мху и бедных цветочках, которые на вас растут, не находя ни мрамора, ни алтарей, ни статуй, чтобы подтвердить вашу былую славу! Никакая другая точка Херсонеса не была неоспоримой, кроме именно этой, приспособленной к служению таврийской богине. Это единственное место, где море становится доступным. Только отсюда жестокие тавры могли спешить на помощь терпящим кораблекрушение, чтобы затем принести их в жертву, и что за зрелище открывалось на этой скале, когда весь многочисленный народ, собиравшийся на соседних скалах, как на скамьях в амфитеатре, мог следить за жертвенными торжествами и видеть, как его жертв бросают в пропасть. Если храм таврийской богини был не здесь, то я не знаю, куда бы я его поместил».

Итак, храм Девы – вымысел или правда? Одни, отчаявшись его найти, уже давно объявили храм красивой легендой, другие, более упорные, не сдаются и каждый год уходят в новые и новые экспедиции на поиски обиталища Девы. Даже Пушкин, побывав на мысе Фиолент в 1820 году, посвятил несколько часов поиску легендарного храма Девы, а ничего не найдя, написал строки, которые могут и сегодня служить девизом тех, кто не утратил веры в то, что рано или поздно, но храм будет найден:

Однако пока все поиски напрасны. Но отчаиваться не стоит, ведь известно, что земля всегда очень неохотно расстается со своими тайнами.

Не кривя душой, скажу, что более красивого места, чем Фиолент, я не видел. Потрясающий вид скалистых берегов и удивительной прозрачности море, головокружительной красоты пляжи и головокружительные обрывы, буйная зелень спускающихся к морю оврагов-балок и фантастические скалы-острова – все это, увиденное в один миг, не может оставить равнодушным никого.

И на каждом шагу напоминание о Деве. Вот балка Дианы, по которой струится вниз священный родник. Вот неповторимая по красоте Девичья скала, с которой, согласно легенде, бросилась разлученная с любимым девушка. Тут же и грот Дианы. А над всем этим нависает громада величественного каменного мыса.

Когда-то в античные времена мыс именовался Партениумом, или Парфеносом, то есть Девичьим. В христианское средневековье – мысом Святого Георгия. Ныне его зовут Фиолентом. Одни специалисты говорят, что Фиолент означает «Божья страна», другие, именуя его по-татарски Филек-бурун, переводят на русский как Тигровый мыс. Оба перевода имеют достаточно веские основания. «Божьей страной» мыс могли назвать хотя бы потому, что рядом с ним располагается самый старый на Руси тысячелетний монастырь. Ну а как быть с тиграми, ведь в Крыму их никогда не было? Предполагают, что упоминание о полосатом хищнике связано, скорее всего, с тем, что желтоватый известняк и темный трахит, составляющие основу мыса, чередуясь, издали на самом деле напоминают гигантскую тигровую шкуру.

А какие поэтичные названия являют окрестности мыса посетившему Фиолент: Святой мыс, Мраморная балка, пляж Александриады и грот Дианы. Фиолент сегодня – это «терра инкогнита» поэтов и художников. И я верю, что пройдет совсем немного времени, и название мыса будет звучать столь же весомо и значимо, как Переделкино и Коктебель. Фиолент – будущая Мекка российской творческой элиты, ибо первым оценил его могучую красоту великий Пушкин… Именно Пушкин, побывав здесь, прекрасно почувствовал реальность здешних мифических мест, понял незримую связь времен. В письме своему другу барону А.А. Дельвигу он писал:

«Я объехал полуденный берег… Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере, тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они. “К чему холодные” и проч.»

Еще одна загадка Девы – амазонки. Да-да, те самые амазонки, поисками которых вот уже сколько столетий занимаются как профессиональные историки, так и бесчисленные любители. Их ищут буквально по всему миру, но то, что они были на севастопольской земле, не подлежит сомнению.

В свое время еще известный исследователь древности профессор М.И. Ростовцев первым связал предания о Деве с преданиями о живших в Приазовье племенах меотов, синдов и савроматов. У древних савроматов, живших некогда к востоку от Дона, – по рассказам греческих путешественников – девушки обучались военному делу наравне с юношами и даже не имели права выходить замуж, пока не убьют хотя бы одного врага. Сохранилось даже общее название этих племен, где явно царил матриархат, – «женоуправляемые».

Легенды, относящиеся к берегам Северного Черноморья и Тавриды, дали жизнь многочисленным вариантам сюжетов греческой вазописи, изображающих борьбу амазонок с грифами, битвы греков с амазонками и т. д. При этом одеты амазонки явно по-скифски – в мужской костюм с пришитыми к нему золотыми бляшками и островерхий колпак с длинными наушниками. Многим позднее такой колпак назовут фригийским, по названию одной из местностей в Малой Азии. В нем будут щеголять французские якобинцы, а позднее он украсит голову Марианны (тоже девы!), символизирующей Французскую республику. Вне всяких сомнений, многие реалистические подробности, воспроизводимые мастерами-вазописцами, несомненно, опирались не только на легенды, но и на конкретные наблюдения племен, где женщины владели оружием наравне с мужчинами.

Выше мы уже говорили о жившей в III–II тысячелетиях до новой эры царице амазонок Мирине. Легендарная Мирина воевала с атлантами и матриархальными племенами горгонянок. Она же построила и город Солнца Херсонис. Так, может, амазонка Мирина тоже имеет какое-то отношение к нашей загадочной Деве?

Согласно мифам, изначально амазонки (или савроматские племена, где господствовал матриархат) обитали на южном берегу Понта, но затем, теснимые иными племенами, оказались на его северных берегах. Как и тавры, савроматы не раз сражались с греками. Последних, видимо, более всего поражали савроматские женщины, становившиеся вместе с мужчинами в боевой строй.

Что касается легендарных амазонок, то про них рассказывали всякие небылицы: что они выжигают себе для лучшей стрельбы из лука одну грудь, что отвергают хлеб, поедая вместо него черепах, змей и ящериц, что убивают рожденных мальчиков и т. д.

О пребывании амазонок в Меотиде (на берегу Азовского моря) писал еще Эврипид в своей трагедии «Геракл»:

Как раз на берегах Азовского моря обитали сарматские племена, где женщины играли первостепенную роль. Да и божества там тоже имели женское начало, например, женское божество плодородия. Освоившись в Приазовье, сарматы вскоре дошли и до скалистых берегов Тавриды. Сохранился рассказ римского историка Полиена о сарматской царице Амаге, которая «сама расставляла гарнизоны в своей стране, отражала набеги врагов и помогала обижаемым соседям». Во время одной из войн Херсонеса со скифами Амага во главе отряда конных воинов внезапно атаковала скифов с тыла, убила их царя и спасла Херсонес. Быть может, образ Амаги – это лишь легенда, а может, предания донесли до римского историка отголоски каких-то более древних событий, которые могли происходить даже до появления Херсонеса в предполагаемом нами Хрисополе или даже в протодревнем Орсе-Курсуни.

Нелишне будет вспомнить и то, что, согласно греческим мифам, высшим своим божеством амазонки почитали уже знакомую нам Артемиду, воительницу и охотницу.

А вот утверждение почитаемого в научной среде Диодора Сицилийского. В своем главном труде «Библиотека» он сообщает, что амазонки, жившие первоначально в Приазовье, двинулись дальше на юг и в своем движении достигли Тавриды, где на берегу основали святилища Ареса и Артемиды-Таврополы. Диодор Сицилийский указывает на возможность происхождения культа Девы от посетивших севастопольскую землю амазонок. Куда же двинулись бесстрашные воительницы дальше? Сарматы, как известно, осели в причерноморских степях. Что ж, амазонки – это еще одна нераскрытая тайна Гераклеи!

Собирая по крупицам сведения о богине Деве, пытаясь найти нужное мне звено в разрозненных мифах, я, после долгих месяцев поисков, сразу с нескольких сторон вышел на почти неопровержимое сочетание Дева-Космос. Тогда мне казалось, что я собрал все, что только было возможно. Но все же интуитивно меня интересовал еще один, ударный, завершающий аккорд – образ Девы в славянской языческой мифологии. Я искал ее всюду, чувствуя, что она непременно не только должна существовать, но и быть напрямую связанной с моей херсонесской молчальницей. Однако ее не было нигде. Мифологические словари упорно молчали. Были: Денницы и Дивы, Живы и Зарницы, Лады, Берегини и Мокошь. Но Девы не было! Была в скифско-ведической мифологии яростная богиня огня Агни, но Девы не было.

В один из душных июньских дней я отправился в Союз писателей на Комсомольский проспект, оформлять какие-то бумаги. Сделав дела, уже выходя, я завернул к маленькому писательскому книжному киоску. Взгляд привычно скользнул по пестрому прилавку и сразу же остановился на скромной зеленой обложке. На ней значилось: «В.Н. Демин. Тайны русского народа». Взяв книгу, я наугад раскрыл ее и сразу же обмер… Я нашел то, что уже совсем было отчаялся найти! Я нашел славянскую Деву, и не только ее! Нежданная, как подарок судьбы, находка превзошла все мои самые смелые мечты.

Итак, что же поведал мне один из следопытов истоков нашего народа, доктор философских наук В.Н. Демин? Ученый считает, что такие древнерусские боги, как «Дый» (упоминается в «Хождении Богородицы по мукам») и Див из «Слова о полку Игореве», этимологически восходят к имени древнеиндийского Бога неба Дьяуста (dyaus – на санкрите это «день» или «сияющее дневное небо»).

В древнерусских мифологических сказаниях большую роль играла такая ипостась светлого Дня, как утренняя заря (и звезда – одновременно), Денница. Известно также понимание Денницы и как падающей звезды. В дошедшем до нас сборнике XV века «О земном устроении» имеется глава «О денницах», где рассказывается о падающих звездах, представленных как обломки небесного огня. Ряд ученых считает, что образ Денницы характеризует собой космическое животворящее начало, заключенное в свете, олицетворением которого выступает брачная пара День и Денница (Свет околоземный и Свет космический). Если восходить к древнерусским верованиям, то все космические явления (включая землю, воду, небо, огонь) можно представить как самозарождающиеся из света. Историк В.И. Иванов считал Денницу мифологическим существом мужского рода и отождествлял его с христианским и дохристианским Люцифером с одной из ипостасей Дьявола, однако дословно означавшем «Носитель света». По Иванову, Денница – это прежде всего фосфорически светящийся дух, первомятежник, внушающий человеку гордую мечту богоравного бытия; это тот самый «печальный демон – дух изгнанья», который «сиял» Лермонтову «волшебно-сладкой красотою» в его поэзии.

В. Демин в «Тайнах русского народа» пишет: «В русском мировоззрении почитание женского космического начала в форме Девы имеет длительную историю: от сказочных Птицедев до Пречистой Девы – светлого и светоносного Божества, впоследствии растворенного в культе Богородицы – хранительницы и покровительницы Руси, избравшей Россию своим последним домом. Имя Дева не могло не быть в центре мифологического и религиозного притяжения хотя бы потому, что оно – одно из древнейших и важнейших понятий индоевропейской культуры. Как известно, в санскрите deva означает “Бог”, “жрец”; “владыка”, “царь”, а также: “небесный”, “божественный”. Соответственно devi – это “Богиня”».

Итак, все совпало в точности. Как и херсонесская Дева, русская Дева тоже являла собой единение Земли и Космоса посредством света.

Хранит тайну херсонесская Дева, и по-прежнему историки не могут сказать, кто же она такая: Артемида, Ифигения или вообще неведомое таврское божество, а может быть, та забытая всеми нимфа, что жила, по преданиям, в херсонесской пещере, или все же, что наиболее вероятно, она – последнее воспоминание о нашей же древнерусской Деве? А может быть, Дева – это все они вместе в одном лице? Воспоминание о прекрасной хранительнице космических тайн… Скорее всего, именно так и было. По крайней мере так понимаю это я. Но что это может значить сегодня для нас? Оказывается, очень и очень много! Прежде всего, из этого следует, что древние греческие поселенцы приняли на землю древнего Орса и основав на его руинах Херсонес, приняли и существовавших здесь богов, не оттолкнули, а впитали в себя древнюю веру. И сделали они это не потому, что просто хотели обезопасить себя от храброго горного племени тавров. Это был шаг куда более важный и значимый, шаг, в котором, как в зеркале, отразилась вся притягательность духовная севастопольской земли. Поселенцы не только приняли древние обычаи этих мест, они поняли саму душу этого края. Они взяли самое дорогое, что было у тавров, – их Деву, возвеличили ее выше своих олимпийских богов, воплотив в ней наиболее значимые черты почитаемых ими на прародине богинь. А это значит, что с той поры они уже перестали быть для этой земли чужеземцами и севастопольские скалы приняли их под свою защиту, став новым Отечеством. И культ русской Девы потому вовсе не был случаен, ибо это было очень и очень важное, хотя и далеко не последнее звено в таинственной цепи местных метаморфоз, явивших в конце концов миру сегодняшний Севастополь.

Нет, культ Девы не был случаен! Именно она, Дева, вдохнула душу в рождавшийся Херсонес, наполнила сердца его граждан любовью и преданностью их новой родине. А потому именно ей – божественной русской Деве – и клялись херсонеситы, присягая на верность своему Отечеству – Херсонесу.