Глава 3. Святой Валентин из России. Фёдор Дмитриевич и Валентин Фёдорович Морозовы (Япония)
Фёдор Дмитриевич Морозов с супругой
Говорят, первая эпоха глобализма накрыла Евразию во времена Александра Македонского, сумевшего на некоторое время объединить под своей властью Грецию, Персию, Финикию, Палестину, Египет, часть Средней Азии и Индии. В попытке сплотить разношёрстное население покорённых территорий Александр выбрал в качестве основы для своей новой империи близкую ему эллинистическую культуру, чьи язык, философия, искусство и религия постепенно начали распространяться повсюду. И несмотря на то, что огромное государство раскололось на несколько частей сразу после смерти великого завоевателя, его старания не прошли даром и дали причудливую поросль.
В Египте воздвигались храмы Амону-Зевсу, вобравшему в себя черты обоих божеств. Индийские скульпторы высекали статуи Будды с учётом греческих канонов. На территории современных Афганистана, Пакистана и частично Индии возник и распространился греко-буддизм – уникальное культурно-религиозное течение, которое современному человеку весьма сложно себе вообразить[25]. Новые сплавы культур и традиций далеко не всегда оказывались жизнеспособными, но наиболее удачные из них просуществовали не одно столетие.
Схожая по своей силе волна новшеств захлестнула нашу страну с приходом 1990-х годов, когда всего за несколько лет русская речь запестрела английскими словами, а такие невообразимые ранее вещи, как современный бизнес, американские фильмы, японская техника и прочее, начали осваивать новую территорию. В свою очередь сочетание русской почвы со всем вышеперечисленным дало не менее замысловатые всходы, чем греко-буддизм.
Впрочем, реакция населения на невообразимый калейдоскоп событий оказалась вполне традиционной: молодые с упоением ловили ветер перемен и подставляли ему свои лица, а вот старики с недоверием морщились, бранились и волей-неволей сравнивали эти перемены со старыми добрыми временами. Сравнение, конечно же, оказывалось не в пользу «новых веяний». Однако постепенно и заграничная техника, и иномарки, и обилие магазинов сделались привычными и уже не вызывали отторжения. Другое дело – ранее неизвестные нам обычаи и праздники. Старшим поколением они были встречены в штыки и единодушно признаны вредными для молодёжи.
Но почему-то ни цветной праздник Холи, ни развесёлый святой Патрик с кружкой ирландского пива, кажется, не сталкиваются с таким неприятием, как День святого Валентина. Уже не первый год он становится причиной ожесточённой полемики на самых высоких уровнях, где его то обвиняют в непристойности, а то и всерьёз пытаются запретить чуть ли не на законодательном уровне.
То ли дело – наши привычные праздники! В них – глубина, солидность, степенность. А эти новомодные веянья – всего лишь сиюминутная прихоть! Ну разве может хоть у кого-нибудь в здравом уме ассоциироваться Россия с каким-то Днём святого Валентина?!
Оказывается, может.
Произнесите при японце простую русскую фамилию «Морозов» – и вы можете быть уверены, что в его голове возникнет именно эта дата – 14 февраля. Вполне возможно, что он даже понимающе улыбнётся и закивает головой – мол, знаем, знаем мы вашего Морозова! Привил нам новую традицию – День святого Валентина справлять!
Не верите? А зря. В бесконечном калейдоскопе стран и народов можно обнаружить и не такие хитросплетения.
В какой именно день начался путь русского эмигранта Фёдора Морозова в страну Восходящего солнца – доподлинно неизвестно. Впрочем, можно с лёгкостью восстановить картину, которую наверняка наблюдал Морозов, прощаясь с американским материком. В 1924 г., как и сегодня, порт Сиэтла – «Врата на Аляску» – мог смело состязаться за первое место среди мировых портов не только своими размерами, но и невероятной суетой, царившей здесь семь дней в неделю, двадцать четыре часа напролёт. С самого раннего утра пристань наполнялась рабочими, моряками, пассажирами и провожающими, мельтешившими рядом с тоннами невозмутимой стали, словно рой мошкары под сенью дуба.
«Дорога в тысячу ли[26] начинается с первого шага» – гласит известная китайская пословица. Для семьи Морозовых этот шаг был сделан, когда они вступили на палубу одного из трансатлантических пароходов и стали медленно отдаляться от Сиэтла. Стоя на палубе и вглядываясь в плавно удаляющийся берег, предприимчивый глава семейства наверняка уже строил планы на будущее и перебирал в голове все возможные варианты: как они обустроятся, чем будут зарабатывать на жизнь, куда пойдут учиться дети. А вот прислонившийся к перилам сын Валентин, мальчик лет восьми, скорее всего был озабочен вовсе не увлекательным переездом в новую страну, а незавершёнными делами. Работая разносчиком газеты «Seattle Post-Intelligencer», мальчик занял у издательства полтора доллара, но отдать до отъезда так и не успел. Этот, в общем-то, незначительный эпизод надолго запомнится Морозову-младшему, ведь такие качества, как честное и бережливое отношение к деньгам, воспитывались в семье с самого детства.
Как и многие другие русские предприниматели, начавшие своё дело в XIX веке, Морозовы происходили из крепостных. Дед Фёдора Морозова, которому посчастливилось получить вольную задолго до Манифеста об отмене крепостного права, открыл своё дело ещё в 1820 г. Так что к началу XX столетия Морозовых можно было считать купеческой семьёй с вековой традицией.
До того как попасть в Соединённые Штаты Америки Фёдор Дмитриевич Морозов держал в Симбирске фабрику по производству сукна, где, в частности, на протяжении Первой мировой войны (в 1914–1917 гг.) шили и военную форму. Однако сразу сделаем оговорку, что несмотря на общую фамилию и род деятельности купцы Морозовы из Симбирска не имели никакого отношения к легендарным московским текстильным фабрикантам Морозовым[27]. Но и для тех, и для других революционные потрясения 1917 г. означали конец привычных купеческих дел. Оставшись без национализированного предприятия и не желая становиться случайными жертвами Гражданской войны, симбирские Морозовы довольно быстро приняли решение эмигрировать.
Первым приютившим их заграничным городом стал Харбин, который в 1920-е годы внезапно для самого себя оказался домом для свыше 100 000 русских эмигрантов[28].
Для интересующихся русской историей рубежа XIX–XX веков название города «Харбин», можно сказать, знаковое. Его в первую очередь связывают со значительным наплывом русских беженцев, покинувших родину после окончания Гражданской войны. Действительно, Харбин стал одним из самых значительных мировых центров эмиграции из Российской империи. Между тем основанный в конце XIX века Харбин задумывался как одна из опорных станций Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Именно этот отросток от Транссибирской магистрали обеспечивал присутствие русских в Китае, который на тот момент стал предметом пристального интереса мировых держав.
В общей сложности можно выделить два основных этапа переселения людей из России в Харбин: первый – это период его строительства, начиная с 1898 г., второй – после революции, преимущественно в начале 1920-х годов. Контингент этих двух волн в массе своей сильно отличался. На первом этапе поселение нуждалось в архитекторах, строителях, технических специалистах-путейцах, инженерах и военных. Чуть позже к ним присоединились купцы, поскольку выгодное расположение Харбина обеспечивало развитие торговли. Харбин быстро стал преимущественно русским городом, однако в то же время его многонациональность по-настоящему потрясает. Татары и евреи, китайцы и эстонцы, немцы и поляки – каждая диаспора смогла найти свою нишу в Харбине, каждая строила свои храмы и не мешала соседям. Таким образом, торговый город с этнической точки зрения стал Россией в миниатюре, ведь здесь были представлены почти все населявшие её народы.
Харбин начала 1920-х гг.
Вторая же волна привела с собой, с одной стороны, крестьян и казаков, с другой – интеллигентов и значительное количество творческих людей, благодаря чему в Харбине очень быстро возникли свои театры, синематограф, редакции 24-х печатных изданий, кафе и рестораны, библиотеки и музеи и, наконец, собственные высшие учебные заведения, собравшие самый блистательный профессорский состав. Пожалуй, в момент расцвета Харбина не было такой области знаний, специалиста в которой здесь нельзя было бы отыскать: начиная с химии и заканчивая китаеведением.
Мы не станем слишком сильно углубляться в историю Харбина, которой посвящены обстоятельные исследования, но, надеюсь, что даже по представленной на этих страницах информации можно понять, почему тысячи беженцев, включая Морозовых, стремились попасть именно в этот город.
Находясь в Харбине, Фёдор Морозов какое-то время оказывал финансовую помощь Белому движению, однако в 1923 г., когда победа большевиков стала очевидной, решил двинуться на Запад – в США. Сиэтл встретил семью Морозовых не слишком приветливо: Фёдор Дмитриевич нанялся мойщиком вагонов, а его маленький сын Валентин – разносчиком газет. Впрочем, Морозовы не чурались никакого дела, если оно помогало честно прокормить семью. Возможно, они остались бы в Америке навсегда, если бы не гибель зятя, устроившегося на работу лифтёром.
Почему именно эта трагедия наложила столь глубокий отпечаток на всю семью – мне выяснить не удалось. Однако Морозовы снова приняли нелёгкое решение об отъезде, покинули США и двинулись фактически в обратном направлении – вновь на Восток! Только на этот раз не в Китай, а в гораздо менее популярную среди русских эмигрантов Японию.
Харбин начала XX века
Страна гейш и хризантем почти никогда не рассматривалась бывшими подданными Российской империи в качестве новой родины; скорее, она воспринималась как некий перевалочный пункт на пути в ту же Америку или Австралию. И тому есть масса объяснений – начиная с огромной разницы в культуре и заканчивая фактом бесславного поражения в русско-японской войне 1904–1905 гг. В этом смысле история Морозовых, сделавших выбор в пользу Японии, кажется вдвойне уникальной.
С февраля 1920 г. переезд в Страну восходящего солнца осложнился ещё и введением так называемой «системы предъявления наличных денег». Боясь излишнего наплыва эмигрантов, японское правительство стало требовать от каждого прибывающего подтверждения наличия при себе денежной суммы в размере 1500 йен на каждого члена семьи. Проще говоря, потенциальный подданный императора должен был доказать свою платёжеспособность.
Подобной суммы у Морозовых не было. В кармане главы семейства вместо необходимых 3000 долларов нашлось лишь 375. Но помогла смекалка, о которой нам известно благодаря мемуарам Фёдора Морозова:
Конец ознакомительного фрагмента.