Алексей Степанович Хомяков (1804–1860)
Нам стыдно бы было не перегнать Запада. Англичане, французы, немцы не имеют ничего хорошего за собою. Чем дальше они оглядываются, тем хуже и безнравственнее представляется им общество. Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго в жизни частной, в судопроизводстве, в отношении людей между собою; но всё это было подавлено, уничтожено отсутствием государственного начала, раздорами внутренними, игом внешних врагов. Западным людям приходится всё прежнее отстранять, как дурное, и всё хорошее в себе создавать; нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь. Надежда наша велика на будущее.[107]
…но вы не сказали ничего лестного для Малой России, а она заслуживает особую похвалу. Она имеет то, чего мы не имеем, да и иметь не будем: бо́льшую грацию, бо́льшую склонность к объективности, бо́льшую художественность.
Письмо к К. С. Аксакову от 24 июля 1842 г.[108]
…я часто или почти всякий день ходил на выставку; но я ходил с тем только, чтобы глазеть, любоваться, учиться, говорить с торговцами, радоваться кое-каким успехам и досадовать на излишнюю сметливость русского человека, который очень проворно все перенимает и не берет на себя труда что-либо понять, все очень скоро придумывает и ничего не хочет додумать.[109]
В нас живет желание человеческого сочувствия; в нас беспрестанно говорит теплое участие к судьбе нашей иноземной братии, к ее страданьям, так же как к ее успехам; к ее надеждам, так же как к ее славе. И на это сочувствие, на это дружеское стремление мы никогда не находим ответа: ни разу слова любви и братства, почти ни разу слова правды и беспристрастия. Всегда один отзыв – насмешка и ругательство; всегда одно чувство – смешение страха с презрением. Не того желал бы человек от человека.
(Запись 1845 г.)[110]
Да, по правде (и с позволения Аксакова), неужели наша московская почва не только <не> хороша, но хоть сколько-нибудь сносна? Неужели это не совершенная пустыня в нравственном и даже умственном отношении?
Письмо к Ю. Ф. Самарину от 6 апр. 1846 г.[111]
Мнение Запада о России выражается в целой физиономии его литературы, а не в отдельных и никем не замечаемых явлениях. Оно выражается в громадных успехах всех тех книг, которых единственное содержание есть ругательство над Россией, а единственное достоинство – явно высказанная ненависть к ней; оно выражается в тоне и в отзывах всех европейских журналов, верно отражающих общественное мнение Запада.[112]
Вопросы политические не имеют для меня никакого интереса; одно только важно, это вопросы общественные. Например, у нас правительство самодержавно, это прекрасно; но у нас общество деспотическое: это уж никуда не годится.
Письмо к А. Д. Блудовой от 26 ноября 1848 г.[113]
Кажется, подозрительность и вражда к западной мысли стали проявляться с некоторою силою после Флорентийского собора и латинского насилия в русских областях, тогда подвластных Польше. Развились они вполне вследствие безумной и глубокой ненависти к русским людям, доказанной Швециею и купечеством и баронством прибалтийским; более же всего вследствие вражды и лукавства польских магнатов и латинского духовенства. Мало-помалу народная стихия стала являться исключительною и враждебною ко всему иноземному.[114]
Я уверен, что такие посещения, как ваши, в Чухонскую землю небесполезны. Это нравственное завоевание, которому легче поддаются люди, чем насильственному. Пусть бедный латыш видит, что русский человек, как бы он ни был поставлен высоко, сохраняет те человеческие чувства, которых немец ему не показывал никогда.
Письмо к А. Д. Блудовой в Ревель от 14 июля 1850 г.[115]
…беспристрастная критика должна признать, что земля русская в большей части своего населения приняла более обряд церковный, чем духовную веру и разумное исповедание Церкви.
<…>
В древней Руси просветительное начало не могло преодолеть вещественных препон, противопоставленных ему разъединением, и мысленных преград, противопоставленных невежеством.
Неровно и неодинаково было действие этого начала на различные стихии, составляющие общество. Бо́льшая часть сельских миров приняла христианство без ясного понимания его высокой святости; но их кроткие нравы и семейно-общинный быт, согласуясь с его требованиями, освятились его благодатным влиянием и прониклись его живым духом. Сознание этого проникновения выражают они тем, что не знают иного имени, кроме имени христиане (крестьяне), и, обращаясь к своему собранию, приветствуют его словом: «православный». Под благословением чистого закона развились общежительные добродетели, которым и до сих пор удивляются даже иноземцы, несколько беспристрастные, и которым, может быть, ничего подобного не представляла еще история мира. Благородное смирение, кротость, соединенная с крепостью духа, неистощимое терпение, способность к самопожертвованию, правда на общем суде и глубокое почтение к нему, твердость семейных уз и верность преданию – подают всем народам утешительный пример и великий урок, достойный подражания (если можно подражать тому, что есть последствие целого исторического развития). Но до́лжно также признаться, что вследствие неясного понимания всех требований веры, личные добродетели не развивались в сельских мирах в той степени, в какой развивались добродетели общежительные. Есть, без сомнения, несчастные (хотя и редкие) исключения, испорченные общины, и гораздо менее редкие и в высшей степени прекрасные исключения, высокие личные добродетели в сельском быту; но правило общее остается неоспоримым. Те же самые общины, удаленные от внешней и внутренней борьбы, которая потрясала всю землю русскую, и от всякого вредного влияния, и в то же время просвещаемые светом многочисленных обителей, основанных великими святителями, составляют в некоторых частях Северной Руси, особенно в Вологде, сплошное народонаселение, свободное от раскола, далеко превосходящее по своим нравственным достоинствам лучшие области какой бы то ни было страны на земном шаре.[116]
…но у нас встретить героя, в земле, отличающейся стереотипным бессмыслием взгляда и улыбки и стереотипною пустотою сердца и головы – это удача, которую можно смело назвать милостию Божиею.
Письмо к Н. Д. Свербееву от 28 дек. 1853 г.[117]
Нас бьёт не сила (она у нас есть) и не храбрость (нам ее не искать), нас бьют, и решительно бьют, мысль и ум.
Письмо к А. Н. Попову (осень 1855 г.).[118]
Вследствие особенных обстоятельств исторического развития <…>, права личности были не только оставлены без внимания, но и совершенно принесены в жертву общему строительству. Таков ход нашей истории, как гражданской, так и духовной.[119]
К России
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!
<Наша земля> верит высшим началам, она верит человеку и его совести; она не верит и никогда не поверит мудрости человеческих расчетов и человеческих постановлений. От того-то история и представляет такую, по-видимому, неопределенность и часто такое неразумение форм; а в то же время, вследствие той же причины, от начала этой истории постоянно слышатся такие человеческие голоса, выражаются такие глубоко-человеческие мысли и чувства, которых не встречаем в истории других, более блестящих и, по-видимому, более разумных общественных развитий. Для России возможна одна только задача: быть обществом, основанным на самых высших нравственных началах <…>.
Всё, что благородно и возвышенно, всё, что исполнено любви и сочувствия к ближнему, всё, что основывается на самоотречении и самопожертвовании, – всё это заключается в одном слове: Христианство. Для России возможна одна только задача: сделаться самым христианским из человеческих обществ. От этого к мелкому, условному, случайному она была и будет всегда равнодушною: годно оно – она примет; не годно – она поболит да перебудет, а все-таки к цели пойдет. Эта цель ею сознана и высказана сначала; она высказывалась всегда, даже в самые дикие эпохи ее исторических смут. Если когда-нибудь позже и переставали ее выражать, внутренний дух народа никогда не переставал ее сознавать. Отчего дана нам такая задача? Может быть, отчасти, вследствие особого характера нашего племени; но, без сомнения, от того, что нам, по милости Божией, дано было Христианство во всей его чистоте, в его братолюбивой сущности.[120]