Политика
Эрефия как политическая реальность
Опубликовано на АПН 3 февраля 2006 года
Российское общество по привычке определяет себя как «транзитное» – то есть «общество переходного периода», движущееся откуда-то куда-то. Пелевин в своем худшем сборнике, правда, обозначил эту траекторию как «из ниоткуда в никуда», – но, по чести говоря, это типичное брюзжание. Нам может не нравится ландшафт, по которому мы перемещаемся, но отрицать его наличие глупо.
Теперь несколько слов о самом концепте социального движения. Для того чтобы к нему подобраться, нужно сказать несколько слов о движении физическом. Чем движение отличается от покоя? Покой – это состояние, в котором тело не меняет своего положения относительно среды, но при этом может в любой момент начать движение в любую сторону. В каком-то смысле слова именно покоящееся тело обладает максимальной свободой выбора. Разумеется, чтобы нарушить состояние покоя, нужно приложить какое-то усилие – и для преодоления инерции, и для того, чтобы разбить какие-нибудь оковы, сковывающие это самое тело и не дающее ему начать движение. Но это неизбежные издержки.
С другой стороны, движение – штука обязывающая. Даже если тело движется в пустоте, свернуть его с заранее предопределенного пути не так-то просто: тело обладает инерцией. Если же движение происходит, что называется, на местности, тут все совсем круто: как правило, движение происходит не абы как, а вдоль русла, внутри колеи, и так далее. Чем быстрее тело движется и чем глубже колея, тем меньше шансов на незапланированный поворот.
Все это относится и к социальным движениям. «Транзит» – это ситуация практически безвыходная: все процессы идут «согласно своей собственной логике», то бишь неуправляемо. Собственно, само наличие «логики процессов» и есть первый признак «переходного периода». Когда людей – в том числе и тех, кто, по идее, имеет возможность и право контролировать эти самые процессы – просто несет куда-то, и они понимают, что никакие их личные планы не имеют значения, а надо просто ловить ветер и не вставать на пути урагана: это значит, что общество претерпевает спонтанную трансформацию, которая произойдет так или иначе, хотим мы того или нет.
Еще один признак «транзитности» – трудности с описанием происходящих процессов. Нет, циферки могут быть известны – но неизвестность цели происходящего движения их совершенно обессмысливает. И только когда трансформация завершится, когда новая структура общества устаканится и осядет муть, тогда-то и станет ясно, куда оно все шло. И торжествующая сова Миневры вылетает и заводит свою неблагозвучную песнь.
Так вот. Следует признать, что на сегодняшний день транзитный процесс, начавшийся в годы «перестройки», закончен. Новое российское (точнее, «эрефское») общество в общих чертах сложилось.
Это не значит, что оно просуществует сколько-нибудь продолжительное время: мы говорим не об этом. Важно то, что не осталось ни одного естественно идущего процесса, который мог бы привести к масштабным трансформациям этого общества. Транзит завершен. Эрефия состоялась. Надолго ли – это, повторяю, совсем другой вопрос. Но то, что есть, внутренне логично и в этом смысле стабильно.
У меня нет тщеславного намерения одним махом описать всю систему в целом. Возьмем для начала только один ее срез – выстроенную структуру властных (и прежде всего внутривластных) отношений, причем уделим вершкам больше внимания, нежели корешкам. Думаю, такой подход оправдан хотя бы в ознакомительных целях. Никто ведь не начинает осмотр нового дома с фундамента: он в земле, его не видно, зато блестящий медный флюгер над кровлей виден за милю.
Внешнее управление как стандарт
Структура Эрефии не похожа ни на политические режимы развитых демократий, ни даже на те режимы, которые установились в постсоветских государствах. Откровенно говоря, она вообще ни на что не похожа – что и вызывает недоумение у наблюдателей, которые привыкли списывать все странности и уродства на «транзитность».
Между тем, следует вспомнить о том, что сама трансформируемая структура – то есть РСФСР – была уникальным явлением, не имеющим аналогов в современной истории, причем куда более экзотическим, нежели весь СССР в целом. Эрефия же наследует именно РСФСР, а не СССР.
Первое, что стоит вспомнить про РСФСР, – так это то, что она никогда не была самостоятельным государством. Более того, она была менее самостоятельна, чем любая другая советская республика: те могли фрондировать, играть в политику (в том числе и в национальную политику) «и вообще».
РСФСР была предельно задавленным, предельно несамостоятельным субъектом, не имеющим даже собственных советских органов управления – например, «своей» компартии (и много чего еще «своего»). Считалось, что все это ей заменяют «союзные органы». Однако «союзные органы» мыслили «союзными» же категориями, при этом республиканские органы занимались – как это им и полагалось в подобной системе – лоббизмом, соперничеством за ресурсы и стягиванием их на себя. РСФСР же не имела именно лоббистских систем, защищающих Россию от Союза. В результате все издержки и неприятности доставались именно РСФСР[1], что воспринималось местными элитами как нечто привычное и неизбежное.
После расчленения Союза все республики, кроме РСФСР, довольно быстро освоились со статусом независимых государств. Разумеется, они понимали независимость по-советски, то есть как независимость прежде всего от Москвы и постоянное вымогательство ресурсов. Эти навыки пригодились им как в разговорах с Москвой, так и с новыми хозяевами мира, то есть с «вашингтонским обкомом».
«Российская» же элита, вылупившаяся из неполноценной «республиканской», не умела и не хотела уметь даже этого. Она в принципе не обладала навыками и установками, позволяющими существовать без внешнего контура управления.
Отчасти нехватку внешнего контура восполнили услуги Запада (прежде всего США), долгое время игравшего роль внешнего управляющего контура. Запад и сейчас ее играет – по крайней мере, в тех областях, в которых сам считает нужным. Однако задачи управления Эрефией на уровне земли были перепасованы местной администрации.
В конце концов, она с этой задачей справилась.
Решением оказалось восстановление партийно-хозяйственных структур, организованных, однако, по новому принципу, до какой-то степени обратному по отношению к советскому.
Партия начальства
В советское время Партия была одна. Политическая система СССР была похожа на ленту Мебиуса, в отличие от аккуратных двусторонних колечек «старых демократий», с их «внутренней консервативной стороной» и «внешней либеральной» (На самом деле «правое» и «левое» в политике соотносятся скорее как «внутреннее» и «внешнее».) Советский же «нерушимый блок коммунистов и беспартийных» был фигурой топологически противоестественной и труднопостижимой уму. Что, впрочем, не мешало ей работать, и достаточно эффективно. (То, что Партия представляет собой одностороннюю поверхность, можно было понять, например, по такой странности, как долгое сохранение буквы «б» в названии – ВКП(б). Это было именно обозначение стороны – «большевиков», – причем в ту пору никаких «меньшевиков» уже не было и в помине. Они присутствовали своим отсутствием: никакого «м» быть не могло, но «б», собственно, на это и указывало. Отсюда же и такие, казалось бы, странные выражения, как «право-левый уклон». На односторонней плоскости такое возможно.)
Главной функцией КПСС была подготовка кадров. Человек, хоть сколько-нибудь рассчитывавший на советскую карьеру, должен был сначала вступить в Партию, заплатить за лотерейный билет в один конец (ибо из Партии – в силу все той же односторонней природы – выйти было нельзя, из нее могли только исключить – что считалось серьезным наказанием и почти автоматически влекло за собой социальный крах). Не всякий партийный чего-то добивался – однако именно Партия готовила будущих начальников.
Разумеется, начальниками становились не все. С остальными нужно было что-то делать – ну хотя бы как-то утешить, компенсировать их провал хотя бы символически. Это достигалось разными способами, и, прежде всего, «идеологической работой». Именно не прошедшие наверх коммунисты максимально индоктринировались: начальство оставляло за собой право на цинизм, беспартийные обрекались на безразличие (к этому цинизму).
Интересно еще, чем именно индоктринировали неудачников. Так называемая «коммунистическая идеология» времен позднего социализма – не в ее парадном, а в подлинном виде – предназначалась прежде всего для слоя рядовых партбилетников: партийных, но начальниками не ставших. В отличие от «красной веры» времен бури и натиска, эта идеология была не оружием победителей, а утешением (можно сказать, опиумом) для проигравших[2].
В этом смысле аббревиатура КПСС оказалась очень удачной. Партия была именно что КПСС – командный пункт Советского Союза. Партия командовала[3] страной. В частности, из ее недр выходили командиры. Партия была единственной школой командования, и воротами, через которые должен был пройти каждый управленец. Стать начальником, не вступив в партию, было практически невозможно (или очень сложно – примерно так же, как заниматься наукой, не имея на руках диплома).
После развала советской системы в Эрефии начались попытки создания «настоящих партий». Что привело – помимо вскармливания разнообразных «Гайдаров» и «хакамад» – к появлению КПРФ.
Первоначально КПРФ планировалась именно как «Коммунистическая Партия РСФСР», но времени поиграть в эту игру у нее не оказалось.
Как известно, возглавили КПРФ партийные болванчики второго эшелона, оставшиеся не у дел во время Большого Хапка конца восьмидесятых – начала девяностых. Но костяк, живую силу ранней КПРФ составили так называемые «простые честные коммунисты». Иными словами, как раз те, кто в советское время купил пустой билет: вступил в Партию, но не пошел наверх. Туда же слились те, кто уже сошел с дистанции – по возрасту или по другим причинам. Естественно, такую партию просто не мог не возглавить «человек-неудача», «Зюганов с бородавкой». «Выиграть» такая партия – особенно по-крупному – тоже ничего не могла: она состояла из уже проигравших, привыкших жить в ситуации проигрыша. Что, разумеется, ничего плохого не говорит о честности, благородстве и даже жертвенности рядовых активистов КПРФ. Правда, надо иметь в виду, что советская идеология для проигравших как раз и культивировала именно эти качества.
Аналогом же покойной КПСС – и полной противоположностью КПРФ – стала «государственная партия» «Единая Россия».
Впрочем, слово «аналог» здесь не вполне уместно. «ЕдРо» – не столько двойник КПСС «в новых условиях», сколько ее прямая противоположность. Ибо если КПСС была кузницей кадров и сливным бачком для отходов процесса ковки, то ЕдРо является, наоборот, партией кадров уже состоявшихся. То есть – партией начальников.
Если мы посмотрим на состав «ЕдРо», то увидим удивительную вещь: в Единой России состоят только начальники. Речь идет, разумеется, не только о крупных начальниках, но о любых начальниках вообще, включая «уровень жека» – и вплоть до самой верхушки.
В настоящий момент Партия Начальства полностью завершила свое строительство – в частности, свила свои первички по всей стране. В «первичках» состоит мелкое и мельчайшее начальство «жековского уровня». Казалось бы, это почти такие же люди, как мы. Однако достаточно немного поговорить с любым из них, чтобы убедиться в обратном. Начальство сейчас – в том числе и самое-самое ничтожное – консолидировалось и прекрасно осознает себя именно как касту со своими кастовыми интересами. Ну, например: в ходе последних выборов именно мелкое начальство проявляло чудеса рвения и усердия для того, чтобы мешать неединороссовским кандидатам вести агитацию. Тут важно заметить, что это была не только и не столько работа по «указивке сверху» (хотя указивка, разумеется, тоже имела место), сколько сознательность – то есть понимание своих кастовых интересов и следование им. Понятно, что верхушка «ЕдРо» осознает эти интересы в высшей степени отчетливо.
Силовики как ресурс
Важным сюжетом в этой теме является взаимоотношение начальства (и его партии) с силовыми структурами. Известно, что Эрефия – «ментовская страна».
Численность сотрудников МВД у нас колеблется от полутора до трех миллионов человек. Недавно подписанный указ Путина устанавливает предельную численность внутренних войск примерно в 800 тысяч, но это не считая войск МЧС, а также разного рода «прочих» силовых структур, умеющих теряться в статистике. Скорее всего, общую численность «силовиков» разного сорта можно оценивать миллиона в два, и это не считая людей, послуживших в «структурах» и ушедших, но сохранивших знакомства, связи и соответствующий менталитет (простите за невольный каламбур).
При этом нужно иметь в виду, что российская «ментовка» имеет принципиально иную природу, нежели западная полиция или даже советская милиция.
Все эти структуры были выстроены в расчете на то, что «страж порядка», при всех его силовых возможностях, все-таки является гражданином, «как и все», он вооружен только потому, что имеет дело с преступниками.
Сейчас место «силовика» в обществе совершенно иное. Современный российский «силовик», начиная с рядового опера, – это вооруженный начальник, то есть высший тип начальника как такового.
И хотя закон запрещает силовикам (как и госслужащим) состоять в политических партиях, смычка их неизбежна.
Ее символизируют Грызлов и Шойгу (руководившие партией, формально в ней не состоя, – уникальная с точки зрения мирового опыта ситуация), а реализуется она через создание института «сторонников», а также через тесные неформальные контакты.
Интересен вопрос о руководстве – точнее, о руководителе – Партии Начальства. Очевидно, что номинальное ее руководство, при всей его влиятельности, является лишь исполнителями воли первого лица. Путин, с другой стороны, не состоит в «ЕдРо». Однако, учитывая особый характер партии – именно как объединения начальников всех уровней, – последнее не имеет никакого значения: «главный начальник» является и главным в партийной иерархии де-факто.
(Одним из возможных (хотя и маловероятных) вариантов дальнейшей политической судьбы Путина после истечения второго срока президентства мог бы стать пост «начальника партии начальников» – то есть занятие в ней поста, аналогичного посту «генсека» в КПСС, но называющегося иначе. Это позволило бы какое-то время контролировать нового президента вполне легально. Но, скорее всего, это не потребуется.)
Комсомол наоборот
Разумеется, у Партии Начальства существует и свой комсомол. Это – движение «Наши», которое не сравнивал с ВЛКСМ только ленивый.
Однако и здесь имеет место все та же инверсия. Если советский комсомол был «кузницей кадров», место выдвижения и продвижения, то «Наши» задуманы скорее как всероссийская обслуга «ЕдРо», «припаханная» для некоторых специальных надобностей. Уже сейчас видно, что в число таковых входит работа массовкой и клакой (для стимуляции «низовой» уличной активности – «покричать, помитинговать»). Возможно, им доверят также силовые акции (то есть дозволенное начальством хулиганство разной степени тяжести – если угодно, «работа хунвейбинами»).
Учитывая, что «Наши» были официально созданы для противодействия «оранжевой революции», можно уверенно сказать, что все это было предусмотрено еще на проектной стадии.
Разумеется, молодых «нашистов» все это не смущает. В стране, где социальные лифты заблокированы намертво, членство в «партии обслуги» рассматривается многими как шанс выбиться из безнадежного прозябания хоть на полсантиметра вверх. Практически все молодые «нашисты» рассчитывают на чиновничью карьеру.
Новая российская идеология
Идеология Партии Начальства (и РФ как политической общности в целом) была окончательно сформулирована в последний год, хотя отдельные ее элементы были проговорены и озвучены задолго до этого. Тем не менее только сейчас эта идеология достигла той стадии развития, когда она становится тотальной, безальтернативной – и получает, наконец, название и официальное признание. Теперь она называется «антифашизмом».
Следует кратко напомнить историю этого явления. Так называемый «антифашизм» некогда составлял часть идеологии «демшизы». Разумеется, к фашизму (и к современному неофашизму) он имеет весьма отдаленное отношение. Это был специально выработанный дискурс, который заранее блокировал все проявления русского национализма (и шире – любых проявлений русских национальных чувств в какой бы то ни было форме) путем атрибуции русским националистам и русскому народу в целом «фашизма» и «антисемитизма» – и тем самым оправдывал разворачивающийся русоцид как «превентивную меру».
Сам по себе дискурс был отчасти скопирован с послевоенной идеологии ФРГ, стоящей на признании «немецкой вины», только немцев можно было обвинять в конкретных поступках[4], а русских – в лучшем случае в «преступных намерениях». Впрочем, последнее не помешало эффективному «закошмариванию» общества: достаточно вспомнить, что в начале девяностых разговоры о близящихся еврейских погромах были совершенно обычной темой, постоянно обсуждавшейся в СМИ, равно как и красочные описания «комунно-фашистского реванша».
Однако за последние годы многое изменилось. С одной стороны, классическая «демшиза» постепенно растратила свой символический капитал (прежде всего в глазах власти) и, в конце концов, лишилась рычагов влияния и ушла в глухую оппозицию. В свое время этот факт вызывал у русских патриотов определенные надежды на то, что вместе с демшизой умрут и ее идеи. Это было наивно: власть предпочла приватизировать полезные ей идеологические инструменты, «переписать их на себя».
А с другой – в становлении российского «антифашистского» дискурса сыграл большую роль нынешний кризис европейской идеологии, основанной на культе Холокоста. Кризис этот привел, как это обычно и бывает, к дальнейшему закручиванию гаек и ликвидации части терпимых ранее вольностей: достаточно вспомнить тот же процесс над Дэвидом Ирвингом, который даже в политкорректной Европе воспринимается неоднозначно. Если учесть еще и русофобию, являющуюся одним из краеугольных камней европейского мировосприятия как такового, но в наше время особенно обострившуюся, то можно понять, как хорошо кореллирует отечественный «антифашизм» с «антифашизмом» западным.
Следует подчеркнуть, что идеология «антифашизма» была не только озвучена на самом высоком уровне, но и утверждена в качестве государственной путем экстраординарным, не имеющим аналогов в пятнадцатилетней истории Эрефии символическим действием – собранием на Поклонной горе всех легальных политических партий под эгидой Партии Начальства и заключением «Антифашистского пакта».
Это действие не просто выбивается из привычного ряда кремлевских «мероприятий» – оно указывает именно на утверждение «антифашизма» в качестве обретенной национальной идеи.
При этом «национальная идея» Эрефии есть идея антинациональная, то есть антирусская. «Пакт» направлен против всех тех, кто выражает интересы русского народа – более того, отныне всякое представительство или хотя бы озвучивание этих интересов приравнивается к преступлению, а все обостряющаяся борьба с «русским шовинизмом» – острием и стержнем госполитики, обращенной к населению.
Золотой петушок
Как известно, любая власть, осознающая, что ее действия непопулярны, старается переложить хотя бы часть ответственности за них на других людей. Это происходит в двух формах – во-первых, непопулярные инициативы могут озвучиваться «со стороны уважаемых граждан», и, во-вторых, ими горячо одобряться. И то и другое снимает с властей часть ответственности за их действия: ведь инициативник или лизоблюд берут ее на себя (или хотя бы делают вид, что берут). Отсюда и востребованность этих древнейших профессий.
Одной из интересных для исследователя черт советской власти был способ организации общественных компаний по одобрению или инициированию непопулярных действий, особенно в политической сфере.
Здесь существовало известное разнообразие подходов. Так, цены на хлеб поднимались «по просьбам трудящихся», причем от конкретных трудящихся практически не требовали открытой поддержки этих решений. Зато исключение какого-нибудь политически неблагонадежного человека из академической институции или литературного объединения (то есть из Академии наук или Союза писателей), напротив, оформлялось как инициатива конкретных людей, обязательно с личными подписями под соответствующими документами или даже публичными выступлениями на эту тему. Иногда неприятные инициативы озвучивались через коллективные письма «от имени трудящихся» – те самые «не читал, но осуждаю».
Наконец, существовала еще одна форма «одобрямса» – через специально созданные для этой цели организации. Например, многие важные инициативы во внешнеполитической области озвучивались не с партийного или государственного уровня, а через такие рупоры, как, например, Советский комитет защиты мира. Для крайних случаев существовали даже такие странные (в советском контексте, конечно) организации, как Всесоюзный совет евангельских христиан-баптистов (ВСЕХБ) или Антисионистский комитет. Конечно, все эти формы активности были ориентированы прежде всего на внешний мир, прежде всего на Запад. Советские люди относились к этому спектаклю со снисходительным презрением – но их мнение никого не интересовало.
У новой, «демократской» власти таких организаций не было. Зато, в отличие от «совка», имелась «цепная общественность» либеральных воззрений, которая охотно и почти бескорыстно взяла на себя эти функции. Статусные люди – актеры, режиссеры, барды-поэты, труженики пера – которые непрерывно требовали реформ и крови, крови и реформ. Те же люди кричали о «погромах», а в 1993 году устно и письменно требовали крови защитников Верховного Совета. Стоит вспомнить хотя бы знаменитое письмо 42-х, требующее запретить и распустить указом Президента все виды коммунистических и националистических партий, ужесточить и заставить работать законодательство, «предусматривающее жесткие санкции за пропаганду фашизма, шовинизма, расовой ненависти» (знакомо, не правда ли?), закрыть по списку все хоть сколько-нибудь русские газеты, журналы и телепередачи и так далее, и тому подобное.
Не то чтобы Борису Николаевичу было совсем уж необходима эта активность, но она изрядно пособила: на все вопросы, задаваемые после известных событий, Ельцин мог ответить: «вот видите, вся интеллигенция была с нами».
Это имело и пропагандистское измерение. В рядах любителей реформ были люди, искренне любимые народом, – например, популярные актеры (какая-нибудь Лия Ахеджакова, которая требовала крови защитников Белого Дома, но при этом была безумно популярна из-за сентиментальных воспоминаний о хорошем советском кино, в котором она снималась).
Однако это было при Ельцине. Нынешние власти такой стихийной поддержки со стороны «лучших людей» не имеют: Путина в либеральных кругах принято не любить. В случае надобности подписать какое-нибудь новое «письмо 53-х» с требованием побороться с фашизмом по полной (вплоть до смертной казни для русских националистов или легализации каких-нибудь «чеченских интербригад» для наведения уличного террора) будет просто некому.
Что делать? А вот что: заранее обзавестись государственным органом, который будет такие письма писать и такие требования выдвигать. Куда посадить интеллигентных и популярных людей, чтобы они все это сочиняли и подписывали.
Именно за этим была организована Общественная Палата, невыборный орган, устроенный как собрание популярных и уважаемых (ну, относительно популярных и относительно уважаемых – типа Аллы Пугачевой) людей, которые будут выходить с чрезвычайными инициативами и требовать чрезвычайных мер[5]. Это будет подано народу как «ну вот посмотрите, лучшие люди страны нас просят и умоляют о репрессиях»[6]. Палата, таким образом, возьмет на себя роль «золотого петушка», громко кукарекающего в ту сторону, откуда исходит опасность для царства. Учитывая официальную идеологию РФ, нетрудно догадаться, что опасность всегда будет исходить от русских, этих неизбывных носителей «фашизма и ксенофобии», а спасение будет неизменно усматриваться в продолжении русоцида.
Практика подтверждает это. Члены Общественной Палаты уже успели принять немало документов чудовищного содержания и сделать немало заявлений еще того хлеще. Стоит упомянуть хотя бы инициативу «членопала» Резника о возвращении спецхранов для запрещенной литературы. С другой стороны, имеет место и работа по «одобрению высочайших»: например, один из членов Палаты написал книгу, посвященную «идеологии» Путина и удостоенную, в свою очередь, высочайшего одобрения.
Вместо заключения
Как я уже сказал, эволюция существующего режима в общих чертах закончена. Из этого не следует, что единственный выход для него – стагнация или распад. Безусловно, существуют резервы роста и развития (если это можно так назвать). То, что достигнуто сейчас, в 2006 году, – это, так сказать, период объявления курса.
Возможно, нас еще ждут долгие годы «построения антифашизма», а потом «развитого антифашизма». Возможно, страна будет выморена и разорвана на части раньше, чем антифашизм разовьется до «развитого». Возможно также, что режим этот падет еще до того, как власти успеют осуществить русоцид по полной программе. Это зависит от обстоятельств, не поддающихся даже приблизительной оценке.
В любом случае судьба Эрефии вряд ли кому-то покажется завидной.
Хоспис. Российская федерация и ее смысл
Опубликовано в «Русском Журнале» 1 декабря 2003 года по материалам «Консервативного пресс-клуба» от 19 ноября 2003 года (тема заседания – «Новое политическое размежевание – до и после выборов»)
Слушая ораторов, живо обсуждающих какие-то «проблемы российской государственности», я все время пытался понять – о чем они, собственно, говорят. Создается впечатление, что у нас, в России, есть «свое государство», у которого есть обычные государственные проблемы, более или менее важные и неотложные – например, легитимизация собственности, улучшение законов, учреждение полезных институций, смягчение нравов, скорая починка водопроводных труб, а также прочие вещи, по природе своей предназначенные для обустройства нормальной жизни. Далее собеседники начинают удивляться тому, что у нас «ничего этого нет», и предлагают разного рода мероприятия, призванные исправить положение. Все это произносится серьезным тоном – как будто сам предмет разговора, «государство-как-у-всех» (какое есть в Америке, во Франции, в Латвии или в Непале) у нас действительно есть.
Некоторые, впрочем, доходят до того, что берутся рассуждать на такие темы, как «легитимность власти», ее «признание» или «непризнание» «народом», и даже доходят до вывода, что российская власть «внутренне нелегитимна». Это все, опять же, предполагает, что у нас есть какая-то «российская власть», которой есть дело до ее «легитимности» в глазах населения.
В таком случае не будет лишним немного освежить память. Есть одно банальное обстоятельство, которое нам всем прекрасно известно, но о котором мы почему-то склонны забывать (или его игнорировать) в момент обсуждения интересных технических вопросов.
Я имею в виду генезис нынешней «российской государственности». Мы все прекрасно знаем, что ТАК НАЗЫВАЕМАЯ РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ ВОЗНИКЛА В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОРАЖЕНИЯ РОССИИ-СССР В ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ.
Еще раз. Эта «государственность» появилась в результате разгрома и поражения России в ее многовековой войне с «Цивилизованным Миром». Скажем больше: мы все также прекрасно понимаем, что «российская государственность» была допущена нашими победителями ТОЛЬКО для того, чтобы закрепить результаты Третьей мировой войны, сделать их необратимыми. В этом и заключается легитимность российской власти в глазах Мирового Сообщества. Российская власть является гарантом итогового поражения России в исторической битве за выживание.
При этом никакой другой легитимности, кроме легитимности в глазах Мирового Сообщества, в современном мире не существует. Само Мировое Сообщество определяет себя как клуб победителей России в WW3. Никакого другого значения это слово не имеет.
Это, впрочем, неудивительно. Абсолютно все «мировые сообщества», известные нам в новой и новейшей истории, возникали и функционировали именно как клубы победителей. Так, предыдущее «мировое сообщество под флагом Объединенных Наций» образца 1945–1991 гг. (куда СССР входил на правах Сверхдержавы), было клубом победителей «фашистской Германии» в WW2, и ничем более.
Разумеется, понятие «победитель» здесь нужно понимать в самом широком смысле. Например, в число «победителей фашизма» были со временем записаны все европейцы, включая саму Германию. В этом не было ничего удивительного, поскольку немцы понадобились для ведения WW3 (начатой Западом через несколько месяцев после победы над Германией). Нынешняя же ситуация иная: победа над Россией планируется как последняя победа в последней войне Запада (и его флагмана – Соединенных Штатов) за абсолютное мировое господство.
Таким образом, поражение и разгром России являются краеугольным камнем нынешнего миропорядка – который имеет неплохие шансы стать, наконец, вечным. России же досталась незавидная роль последней жертвы, не имеющей шансов на то, чтобы когда-либо понадобиться в качестве полноценного союзника в какой-нибудь новой войне.
Следует отдавать себе отчет в том, что государство, возникшее в результате разгрома и поражения в мировой войне, не может не иметь настолько ярко выраженную специфику, что говорить о нем как о «нормальном государстве» с какими-то «проблемами» из разряда «нормальных проблем» просто смешно и нелепо.
Так, например, сложная задача «легитимизации российской власти в глазах населения» на практике решается очень просто. Власть правит, опираясь на факт поражения русских в войне. «Вы проиграли войну – и теперь будете терпеть нас, пока не умрете. Горе побежденным». Вот тот единственный «мессидж», который кремлевские сидельцы транслируют российскому обществу, и транслирует весьма убедительно, время от времени повторяя урок (как это было сделано в том же 1993 году).
Итак, «российская власть» была поставлена для того, чтобы контролировать процессы ликвидации России как государства и как страны. Другого смысла – и, хуже того, других инструментов, кроме тех, что были потребны для этой цели, – у нее не было и нет.
Более того, сама эта власть воспринималась (даже собой) как нечто сугубо эфемерное – поскольку следующим же этапом после уничтожения СССР шло расчленение РФ. Напомню, что в 1991–1992 годах распад России считался всеми серьезными аналитиками совершенно очевидной перспективой, речь шла только о сроках – займет ли это 2–3 года или 5–7 лет. Десять лет «единой и неделимой России» тогда, кажется, не давал никто.
Почему же мы до сих пор существуем? Или, ставя вопрос по-кантовски, как возможна РФ? – пусть даже в качестве псевдогосударственного образования, но все же достаточно устойчивого и даже иногда демонстрирующего некоторые признаки государства?
Я думаю, что здесь наложились друг на друга две ошибки, допущенные нашими победителями. А именно – слишком быстрое уничтожение СССР, во-первых, и недооценка возможностей временных административных структур, во-вторых.
Начнем с первого. Мы привыкли воспринимать уничтожение СССР как печальный, но закономерный итог событий 1988–1991 годов. Между тем, существует множество косвенных данных, свидетельствующих о том, что окончательное уничтожение страны планировалось на более позднее время – приблизительно на 2000 год. В разворачиваемой тогда логике это было бы несравнимо более эффективным решением. Население страны надо было как следует выдержать – чтобы полный крах «русского проекта» и распад страны казался бы благом, избавлением, спасением.
Представьте себе, что ГКЧП не было бы – или оно не завершилось бы «Беловежской пущей». В таком случае Горбачев остался бы «легитимным правителем СССР», причем признанным (и даже популярным) на Западе, мнение которого к тому моменту уже стало единственным источником легитимности чьей бы то ни было власти.
«Новоогаревский процесс» продолжился бы, и завершился бы подписанием «нового союзного договора» – без Прибалтики и Закавказья, но со среднеазиатскими республиками и «особым положением» Украины, Белоруссии и Молдовы. При этом все «национальные образования» внутри РСФСР получили бы статус «союзных республик» и тем самым – легитимные права на будущую независимость. Понятно и то, что все прочие «союзные республики» ограничивали бы свое участие в «обновленном Союзе» потреблением российской нефти и газа да безвозвратными займами из российского бюджета, с проведением радикально-антирусской политики (включая геноцид) на местах. Россия платила бы за призрак «Союза», пока было бы чем платить.
Понятно и то, что в самой России началось бы голодное десятилетие, с абсолютно пустыми магазинными полками, «гуманитарной помощью» в качестве безальтернативного источника питания (как в некоторых африканских странах), а также полной остановкой промышленности, потом транспорта, потом энергетики – и все это под омерзительное блекотание Горбачева.
К 2000 году холодная, голодная, вымирающая страна мечтала бы только об одном: о скорейшем свержении коммунистов и ненавистного «Горби» силами НАТО (или кого угодно еще, это было бы уже неважно) и благополучном распаде на «маленькие независимые государства», всякие там «новгородские республики» и «ингерманландии» – не говоря уже о «Великом Татарстане», чьи права на суверенитет никто даже и не думал бы оспаривать. Понятно и то, что после такой «выдержки» подавляющее большинство населения страны ненавидело бы эту страну «до печенок».
Но ГКЧП и последующие события дали возможность Западу зафиксировать победу в WW3 на целых десять лет раньше, и они не нашли в себе сил отказаться от такого приза. Платой было – передоверить процесс окончательного уничтожения России «силам на местах». Разумеется, эти силы принесли все подобающие заверения, что дело будет сделано быстро и успешно.
Дальше вступила в силу обычная административная логика: «временная структура» старается затянуть собственное существование, а в перспективе – стать постоянно действующей.
Я бы сравнил это со следующей ситуацией. Представьте себе хоспис, в котором лежит сколько-то умирающих. В хосписе имеется директор, штат медсестер, и так далее. Предполагается, что хоспис будет расформирован, как только умрет последний больной.
Представим себе, однако, что больные умирают не так быстро, как предполагалось изначально. Администрация успевает войти во вкус высоких зарплат, которые она получает, необременительного труда и так далее и тому подобное. У них появляется мотивация продлить как можно дольше срок своего пребывания.
Поэтому больных начинают хорошо кормить, а то и лечить, стараясь не торопиться с ликвидацией контингента. Хоспис, таким образом, приобретает некоторые черты больницы – поскольку, если палаты опустеют, то на следующий же день всю администрацию уволят. Но «люди вошли во вкус», и теперь они стараются «посидеть подольше».
Примерно то же самое произошло с так называемой российской властью. Будучи явлением по природе своей сугубо временным и ликвидационным, эта компания людей с какого-то момент поняла, что «лучше потянуть еще». Что касается народа, то народ, понимая, в общем-то, ситуацию, – она не была проговорена, но она остро чувствовалась, – решил, что лучше еще помучиться.
«Хосписная» ситуация, таким образом, не то чтоб превратилась в нечто прямо ей противоположенное (этого никто бы не позволил), но, скажем так, приобрела черты, изначально ей не свойственные. Действительно, кое-где в России стали платить пенсии, чинить водопроводные трубы и даже не уничтожать всю промышленность разом. (Например, «оставили в живых оборонку», что оказалось чрезвычайно дальновидным.)
Далее мы наблюдали постепенный процесс обретения хосписным режимом определенных амбиций, которые могут со временем дорасти до амбиций государственных.
Понятно, что единственным средством для достижения подобных целей является саботаж. Тихий, осторожный, вежливый саботаж, который, однако, в перспективе может перерасти в нечто большее.
Здесь, за недостатком времени, мне придется пропустить чрезвычайно интересный анализ действий российской «власти» по перерастанию из «временного ликвидационного комитета» в некоторое подобие государства. Пока что отметим одно. Ельцинский режим совершил невероятное количество преступлений против России и русских людей. Но при этом он совершил и немало полезного для страны, саботируя те действия, которые призваны были ее разрушать. Условно говоря, вместо того чтобы доломать все – и быстро, вывезти все ценное и быстро передать Нефтяную Трубу (и тем самым – власть) американским менеджерам, ельцинский режим начал юлить, хитрить, создавать разного рода препоны.
Надо признать, что возникновение отечественной олигархии было, на самом деле, в какой-то момент одной из таких препон. Судя по тому, как шло развитие событий в 91-м, 92-м, 93-м, всего этого не предполагалось: все вкусное должно было быть просто передано международному менеджменту, который бы этим распорядился гораздо лучше. Прокладку в виде непонятных людей, которым быстро всучили разного рода собственность и объявили их собственниками, нужно было делать только для того, чтобы сдавать не сразу.
В этом отношении даже в российской олигархии, явлении бесконечно омерзительном со всех точек зрения, можно усмотреть нечто хорошее. Фактически, вместо того, чтобы сразу вручить всю вкусную российскую собственность американцам – что и планировалось изначально, – была создана прослойка из «формально российских» людей (пусть даже бесконечно гнусных и подлых), которые и стали «формальными собственниками» российских богатств.
Судя по всему, первым заявлением о возможном суверенитете России была знаменитая (хотя и несколько подзабытая сейчас) речь Ельцина на саммите Совета Европы в Стамбуле, где впервые было озвучено, что «Европа не имеет права» вмешиваться в российскую политику по отношению к Чечне. По сути дела, весь путинизм, как программа, был реализацией этого заявления.
Теперь несколько слов о том, о чем говорили здесь многие: об иллюзорном и манипулятивном характере путинского режима. Я склонен относится к нему гораздо более позитивно – именно по той самой причине, которую обозначил в начале своей речи. Не иллюзорно в путинском режиме было ровно одно непроговариваемое обстоятельство: Путин пришел к власти благодаря достаточно внятным знакам, подаваемым русскому народу, что он затянет, как можно более затянет, исполнение программы уничтожения России и русских людей. Народ (понимающий на том же подсознательном уровне, каковы альтернативы) проголосовал именно за это.
Естественно, ни о каком национальном возрождении речь не шла. Речь шла, если говорить именно о реальностях, реальностях не проговариваемых, неудобных и неприличных, но, тем не менее, всеми понимаемых, о том, что Путин берется саботировать программу уничтожения русских, равно как и все программы, направленные на быстрое уничтожение России.
В эту идеологему укладывается все, начиная с довольно успешного прекращения чеченской войны. Это именно прекращение – та война, которая шла при Ельцине, и та война, которую вел и ведет сейчас Путин, являются совершенно разными войнами, прежде всего – по масштабу угроз. В этом отношении, кстати, Норд-Ост стал последней точкой не в российско-чеченском конфликте, а в той ситуации, когда этот конфликт может стать серьезным поводом для распада страны. Как выяснилось, режим настолько прочен, что может себе позволить (подумать только!) уничтожение террористов. Кстати, добавлю, что жертвы среди заложников произвели едва ли не большее впечатление. Выяснилось, что режим готов жертвовать своими людьми и не бояться общественного мнения. Это произвело очень глубокое впечатление. Скорее всего, актов такого масштаба либо больше не будет, либо они будут совсем другими.
Здесь много говорилось о странной, двойной и даже шизофренической природе Путина. Я думаю, что никакой шизофрении у Путина нет. Человек, на самом деле, делает ровно то, на что и подписывался, делает это удивительно последовательно и даже, я бы сказал, изобретательно.
Теперь я, наконец, могу высказаться по поводу ситуации с ЮКОСом и Ходорковским. Разумеется, это никоим образом не начало процесса передела собственности. О переделе собственности вообще нельзя говорить, потому что никакой частной собственности в Российской Федерации не существует. Существуют переданные во временное управление разным людям активы. Они не обладают свойствами собственности в прямом смысле этого слова – хотя из них можно извлекать прибыль. Собственностью эта прибыль становится, только будучи вывезенной на Запад. Все ведь прекрасно знают, что священной и неприкосновенной частной собственностью в России является только то, что лежит в швейцарском банке.
Эта система была создана, как я уже говорил, сознательно. Она планировалась именно такой. Она, безусловно, не является – ни в каком смысле слова – либеральной, капиталистической или какой-либо еще. Она не описывается традиционными экономическими моделями – как, например, не описывается традиционными законами кровообращения ситуация, когда кровь из тела выкачивают, как это делали немцы в Саласпилсе.
Выше я упоминал о роли «олигархической прослойки». В настоящее время эта прослойка – точнее, прокладка – изрядно поистерлась. Так бывает с любыми прокладками.
Дело в том, что упомянутая олигархия, набранная, действительно, мягко говоря, не из лучших людей, изначально понимала, что может функционировать только здесь, и это было альтернативой варианту «сдавать все и сразу». Так вот, к сожалению, люди подросли и уже доросли до того, чтобы начать все сдавать самостоятельно.
Реальным преступлением господина Ходорковского были даже не его политические аппетиты, – с этим еще как-то смирились бы, – а тот факт, что он собрался продать 15 % российского бюджета иностранцам. Если уж на то пошло, тот факт, что за это преступление он пострадал, является чрезвычайно радостным.
Похоже, нынешний российский режим намерен продержаться еще долго – а там, глядишь, даже и осознать себя именно как режим государственный. По крайней мере, на это появляются некоторые шансы.
Плата за вымирание. К экономической системе РФ
Сообщение в «Живом журнале» от 12 декабря 2004 года. Повод – ожидаемая «реформа ЖКХ»
Я намерен обсудить смешной вроде бы вопрос – за что людям платят?
Уточню. Будем называть «платой» всю ту сумму благ, которые человек получает от общества, причем не просто так (как воздух), а за что-то. То есть – если он этого чего-то не делает, он этих благ не получит. Опять же, не будем уточнять, кто именно ему за это платит. Потому что бонусы он получает, помимо кассы, от множества разных людей, общественных институтов, и в конечном итоге от общества в целом.
Обобщенно, «плата» – это деньги, доступ к благам, уважение, социальный и физический комфорт, особое положение (и право на нарушение некоторых табу), власть или влияние. Ну, в общем, вполне представимая корзиночка.
Так вот. «Просто за работу» платят мало где. Платят обычно за что-то такое, что ВКЛЮЧАЕТ в себя работу (за безделье, впрочем, тоже иногда платят – но об этом ниже), но является не ПРОСТО работой.
Ну например. В основе «американской мечты» лежит идея, что людям надо платить за изобретательность. Придумал новую крышечку для пивных бутылок, продал патент (или, еще лучше, организовал предприятие) – получи свой миллион и искреннее восхищение пышнотелых блондинок. «Человек Сам Себя Сделал», молодец. В низшем своем аспекте изобретательность выглядит как способность к сложному труду. Простой труд, особенно грязный, в Америке не уважается.
Традиционное немецкое представление о труде и справедливой плате за него тоже отличается от «чисто трудовой этики». В высшем своем регистре это культ совершенства, перфекционизм – «всякая идеально сделанная работа заслуживает уважения», а в низшем – это дисциплинированность (это, кстати, совсем не то же самое, что американский культ «организации»).
В Советском Союзе, где слово «труд» было идеологически окрашено в позитив, платили тоже не за «работу как таковую». То, за что платили, в высшем своем аспекте называлось служение (Отечеству), а в низшем – послушание. Труд официально именовался «долгом каждого» – то есть вопрос о его нужности, полезности или уместности не ставился. Труд имел дисциплинарную ценность, им население занимали – как в детском саду занимают детей какой-нибудь лепкой из пластилина или карандашиками. «И чтобы когда я приду, у всех был рисунок с елочкой!»[7]
Но бывают случаи, когда за труд как раз и не платят – или стараются платить поменьше. А платят как раз за «совсем другое».
Возьмем два крайних примера. За что платит общество аристократам при абсолютизме? В общем-то, за одно: за то, что они бездельничают и тихо вырождаются.
Это кажется странным. Однако аристократия, все эти «галантные кавалеры» – это ведь бывший военный класс, бывшее всадничество. Оттесненный от реальной власти и лишенный реальных прав, он остается опасен – поскольку эти люди привыкли к силе и власти, «могут и взбунтоваться». Все-таки их предки умели плавать в стальных латах и рубиться полупудовыми железяками. Общество же устраивается уже по-другому, и все эти устаревшие детали общественного механизма надо куда-то деть. Решений два: перерезать или развратить. Но первое удобнее делать, когда уже осуществлено второе: нежные рыхлые тела «шевалье» режутся лучше, чем жилистая плоть кавалеристов… Что же касается дороговизны трат на содержание всей этой оравы – так это еще как посмотреть, дорого ли они встают. Аристократия, конечно, потребляет будь здоров – но с точки зрения общества в целом бо́льшая часть богатств остается в самом же обществе. Ну да, носит кавалер золотые пуговицы. Кавалер умрет, его дети умрут, его внукам отрубит голову гильотина – а пуговички-то останутся. Ну а сожрут они немного – желудок у людей, чай, не резиновый. Зато от них спокойно.
Кроме того, жирная и демонстративно потребляющая верхушка имеет и иной смысл в себе: она привлекает на сторону кормящего их государства элиты других государств.
Тут придется малость отвлечься вот на что. Любое сильное государство (особенно имперского типа) имеет в своем распоряжении кнут и пряник (или, как нарисовали американцы, молнии и оливковую ветвь).
И то и другое является оружием, направленным против других государств, а точнее их элит. Кнут – это военная мощь, которой можно запугивать эти элиты: «Если вы нам не покоритесь, мы вас убьем».
Пряник – это роскошь: «Если вы нам покоритесь, вы будете жить, как наши аристократы – без власти, но сладко и хольно». Эту самую дольче-виту надо демонстрировать как можно выпуклее, нагляднее, бесстыднее – как шлюха крутит задницей. Таким образом, бывшие воины становятся государственными проститутками, всем своим расхоленным видом заманивающими чужеземные элиты на служение «доброму королю», чьи подданные живут так весело и привольно[8]. Те соблазняются, сдают свой народ во внешнее управление, делаются из «вождей» и «варварских правителей» такими же «аристократами» и начинают терять боевую форму… что и требуется.
Теперь разберем вопрос: а за что платят в современной России?
Ответ. В России за труд не платят вообще. За верность – тоже. За послушание – ближе, но все-таки не то… Платят за одно: за готовность вымереть.
Выражается это вот в чем. Самым запрещенным занятием в современной России, помимо русского национализма, является попытка заниматься сложным полезным трудом. Открыть фирму «с инновациями», занимающуюся какими-нибудь «новыми технологиями» – это расстрельная статья, иногда в буквальном смысле[9]. Под запретом и любой бизнес, не связанный с продажей сырья или металла – или, наоборот, завозом импортного барахла. Кое-какие заводишки дымят только для того, чтобы «предотвратить социальный взрыв» (заметим, что это выражение, чудовищное по смыслу, является вполне официальным, «газетным»). Из полезного труда «на себя» разрешено разве что самогоноварение. Всячески поощряется преступность (организованная и бытовая, вторая даже больше), алкоголизм и суицид. Ну и т. п. – кто живет в России, тот в курсе.
Однако за это платят. Начиная от «телевизора с Пугачевой» и кончая недавним еще долготерпением по части коммунальных выплат.
Последнее, кстати, – отдельная, очень интересная тема. В то время как в националистической Прибалтике с людей – сразу после получения независимости – стали «драть по полной за свет и за газ», в России долгое время смотрели на это сквозь пальцы.
Почему? Потому что прибалтийские националисты сразу строили для своих народов блистательное будущее по модели «как в Финляндии», нацеливаясь на высокий уровень жизни в самом ближайшем будущем. При этом создавались все условия для открытия бизнесов, поощрялся любой труд (включая проституцию), и т. п.
Таким образом, коммунальные платежи были использованы для того, чтобы заставить людей работать – при том, что все условия для работы были созданы. В России же, наоборот, население надо было ОТУЧИТЬ трудиться и особенно протестовать против невозможности труда. Поэтому некоторое время в квартиры «давали свет и воду». Потом, по мере обнищания людей, все эти блага стали постепенно отключать.
Началось все с Чубайса и его электрических затей – а кончилось реформой ЖКХ. Просто теперь люди уже настолько ослабли и настолько примирились с судьбой, что их можно лишить света, воды, тепла и выкинуть на улицу. Но это теперь.
Казалось бы, это касается только бедных. Но и относительно благополучные прослойки населения России тоже мотивированы на вымирание. Например: одним из важнейших условий сколько-нибудь пристойной (по меркам «обеспеченного класса») жизни в России является бездетность. Человек, заимевший ребенка, автоматически лишается большей части благ и удовольствий, которые он раньше имел – начиная от прямых финансовых затрат и кончая непониманием и осуждением со стороны «своих». Напротив, для «жизни без спиногрызов» созданы все условия. «Вымираем весело». Весьма богатые люди могут позволить себе детей – но в этом случае детишки обязательно готовятся к жизни вне России: с детства изучают английский, учатся «где-нибудь там» (побогаче – в Оксфорде, победнее – в любом западном колледже, лишь бы он был западный). То есть «если ты уж делаешь детей» – то на экспорт и только на экспорт. А в хороших российских вузах учатся в основном дети тех народов, кому размножаться можно и даже желательно – например, черные, которых, несмотря на их неярко выраженный интеллект, становится все больше и больше… И т. п.
Итак. Русским – даже богатым – платят за покорное вымирание.
Соответственно, другим народам платят (не конкретные люди, а система в целом) за способствование процессу вымирания русских. «Помогите падающему – толкните его еще».
Поэтому не существует ни одного нерусского народа, который рано или поздно – если «все будет так и дальше продолжаться» – не станет врагом русских. Просто потому что «это поощряется», и все это чувствуют. «В воздухе разлито». И даже те народы, которые неплохо относятся к русским – все равно станут русофобами. «За это нам сделают хорошо», «за это платят», а «без этого» – как бы самому не оказаться на черном дне, где лежат «рязань и калуга».
Выборы в России: смысл и назначение процедуры
Опубликовано в «Русском Журнале» 15 марта 2004 года, в качестве комментария к близящимся выборам Президента РФ
Проблема любого сиквела – зрительские претензии. Некоторые даже говорят, что сиквел по определению не может быть лучше оригинала. Герои и их отношения известны, разыгрывающаяся история не должна слишком сильно отличаться от прежней. Слишком сильно – то есть, скажем, жанрово – мистический триллер вместо комедийной мелодрамы не проканает. Но все-таки лучше сходить на вторя к неплохой ленты («затянуто, но смотреть можно»), чем покупать билетик на «экспериментальное кино», не близкое широкому зрителю.
Примерно из таких соображений будет исходить немалая часть избирателей, направляющихся к избирательным участкам. Скорее всего, большинство проголосует за показ второй серии. Решение рациональное и объяснимое. Надо только отметить, что больше всех для успеха данного сиквела сделали как раз те, кому он вроде бы особенно отвратителен, то есть наша оппозиция. Громче всех кричат о «предопределенности выбора» именно они. Более того, они в это и в самом деле больше всех верят. И уже заранее переносят все свои дела на далекий 2008 год, когда, глядишь, звезды встанут по-другому.
Отдельный интерес представляет сама процедура выборов. Ее демонстративная безальтернативность, с одной стороны, и не менее демонстративная обязательность, с другой. Можно это назвать, конечно, «плебисцитарной демократией», и это будет не совсем неправда. Но общее ощущение ненужности, избыточности и даже какой-то оскорбительности сего предприятия остается. Хочется сказать начальству – если уж вы не оставляете нам этого самого выбора, не надо играть в демократию. Не нужно.
Однако в том-то и дело, что именно начальству – в его нынешнем исполнении – эти несколько занудливые ритуалы действительно НУЖНЫ.
Разумеется, не для того, чтобы потешать народ («и так перетопчутся») или даже господ иностранных наблюдателей из зарубежных держав (коим, конечно, надо кланяться и делать по-ихнему, но меру тоже знать надо – у нас тут, чай, не елисейские какие-нибудь поля, чтоб миндальничать). Нет, не для этого. А для самого его, начальства, выживания и преуспеяния.
Следует признать, что за последние двенадцать лет в России таки сформировалось то, что можно назвать политическим классом. Я не говорю «новым», поскольку известная часть его рекрутирована из обкомов, директорских кабинетов и прочих старосоветских урочищ. Однако у него есть очень серьезные отличия от советского правящего класса – которые заслуживают некоторого внимания.
А именно. Новый российский ПК, при всей его вызывающей замкнутости на себя (попасть в него почти невозможно), решил-таки проблему внутренней ротации. Которая для советского правящего класса оказалась не по зубам.
Внутренняя ротация, в отличие от внешней (то есть комплекса проблем с доступом в правящий класс пришельцев извне), есть проблема своевременной замены персоналий, занимающих самые важные кресла. Наиболее характерным тестом на решенность/нерешенность проблемы ротации является судьба первых лиц государства. В советской системе Первое Лицо и его ближайший круг, получив однажды власть, могли либо удерживать ее, либо быть низвергнутыми, яко титаны, с властного Олимпа в мрачный Тартар забвенья. Падать было далеко и больно. Смещенный в результате переворота Хрущев доживал свои дни в подмосковном полузаточении как персональный пенсионер союзного значения с назначенным содержанием в 400 рэ ежемесячных, лишенный какой бы то ни было власти и влияния. Люди поменьше лишались вообще всего, включая часть имущества – всяких там казенных машин и дачек. Поэтому путь у любого советского аппаратчика был только один: наверх, а дальше держаться любой ценой – как минимум, до того момента, пока не удастся надежно пристроить своих детей.
Нерешенность ротационной проблемы связана с тем, что советская номенклатура была достаточно рыхлым образованием с низкой политической (не говорю управленческой!) культурой. Нынешний российский политический класс, при всей его управленческой бездарности, является куда более искушенным и куда более сплоченным образованием. Отчасти поэтому ему удалось более или менее успешно усвоить «западную» модель внутренней ротации политического класса. Предполагающую, что высокий пост – это лишь один из периодов политической карьеры, пусть и важнейший, но все-таки временный – а вот власть и влияние остаются с человеком навсегда. Это касается прежде всего первых лиц. Там, по ту сторону президентства или премьерства, тоже есть жизнь. «Старички» продолжают влиять на политику, не неся при этом никакой ответственности, и даже делать своего рода карьеру – незаметную извне, но внятную тем, кто находится внутри системы.
Установление ротационных правил – важная (я бы сказал, этапная) веха в становлении новой политической системы. Это свидетельствует об определенном уровне самодисциплины правящего класса, а также о его высокой сплоченности. Можно даже сказать, что властная прослойка, эффективно осуществляющая внутреннюю ротацию и вовремя заменяющая «истершиеся винтики» без шума и пыли – то есть без эксцессов вроде переворотов или «разоблачений», – действительно может претендовать на субъектность.
В результате первым российским правителем, добровольно – то есть без видимого и очевидного нажима извне – оставившим свой пост (не считая, может быть, известного мифа об Александре Благословенном и старце Федоре Кузьмиче), был Ельцин. Разумеется, он никогда бы этого не сделал, если бы не был уверен не только в абсолютной неприкосновенности себя и своего окружения, но и в продолжении своего личного участия в политическом процессе. Так что недоброй памяти ЕБН до сих пор остается действующим политиком высокого уровня, как и все его окружение – и останется таковым до самой смерти[10]. То же относится и ко всей «новой номенклатуре». Достаточно вспомнить абсолютно непотопляемого Чубайса, не говоря уже о людях менее известных.
Зачем в таком случае нужны выборы в их российском варианте?
Ровно для того, чтобы пристойно обставить механизм ротации. То есть это просто точно обозначенные промежутки «времени уходить».
Судя по всему, планируется, что новые правители России будут сидеть на святом месте по восемь лет, после чего уходить в сферы, где власть еще не кончается, зато кончается всякая ответственность. Примерно то же будет и со всеми прочими «верхними» людьми примерно до губернаторского уровня.
Разумеется, в ином случае можно было бы не затевать всего этого фарса со «всенародным голосованием», а ограничиться процедурой объявления очередного срока или назначения преемника. Более того, квазивыборная система позволяет обходить ротационное правило, сохраняя островки патриархальной (на самом деле советской) «несменяемости». Это касается прежде всего властей некоторых национальных образований, а также московской власти с ее знаменитой спецификой. Наконец, не следует забывать того факта, что выборы (и вообще все «демократические институты») были навязаны России Западом (то есть клубом победителей в Третьей мировой войне – в настоящий момент слово «Запад» означает именно это). С точки зрения победителей российские выборы – это инструмент внешнего контроля за ситуацией в побежденной стране.
Но – как это не раз случалось в истории – навязанный извне институт был приспособлен к сугубо местным нуждам. Если ротационная система и в самом деле покажет свою эффективность, то можно быть уверенным, что состоятся и выборы-2008, и выборы-2012, and so on. Во всяком случае, есть серьезные основания полагать, что выборы-2008 состоятся и что Путин на третий срок не пойдет. Этого не допустит прежде всего политический класс, уже установивший для себя определенные нормы и намеренный им следовать[11].
Можно ли ожидать радикального изменения новых правил игры? Многое здесь зависит от того, удастся ли подписать под «ротационную систему» всех политических агентов. Мы уже упоминали «островки стабильности» в той же столице, с ее несменяемым мэром, а также национальные ханства. Можно предположить, что окончательное форматирование властной системы в качестве принудительно-ротационной будет одной из важнейших тем следующего четырехлетия. Во всяком случае, прочность новой системы проверяется сейчас уже не на «федеральном уровне», а в Москве и в Казани.
Старый муж, грозный муж. Гендерно-политическое размышление
Опубликовано на АПН 10 декабря 2007 года в качестве комментария к очередным думским выборам
Как заметили многие жители благословенной Многонационалии, выборы в Думу-2007 прошли успешно. В смысле, какая надо партия получила сколько надо голосов.
Характерно, что нас об этом предупреждали. Какая надо партия с самого начала предвыборного процесса долго и упорно объясняла гражданам, что она не даст им сорвать выборы несознательным голосованием за кого попало. Для начала все партии, способные вызвать хоть какой-то интерес у дорогих россиян, были убраны с поляны (некоторым, впрочем, не дали даже и носу показать – например, «Великой России»). Оставшиеся были приведены в состояние полной небоеготовности путем применения обычных в таких случаях технологий – то есть пресса и отжима. Далее, с административными рычагами наголо – стесняться никто не собирался – власть таки провела эти самые выборы. И получила то, чего хотела.
Вопрос – а чего она, собственно, получила. И от кого.
Начнем со второго. Кто, собственно, голосовал за «ЕдРо»?
Сначала обратимся к официальным данным, это всегда поучительно. Сухие цифры хорошо горят.
Вот, например, такая табличка, построенная по данным Центризбиркома. Здесь подсчитан индекс поддержки партии власти, вычисляемый как частное числа голосов за список ЕР к числу избирателей, исчисляемое в процентах. Индекс считался по регионам.
И вот что получилось:
Итак, мы видим четкую, ясную, однозначную картинку.
Россия разделена по признаку «голосования за «ЕдРо». Это разделение имеет четкую национально-культурную корреляцию. То есть – в этнократиях, откуда вычищены русские вообще, население голосует за партию власти бурно. В русских областях у «ЕдРо» начинаются проблемы. Хуже всего дела обстоят в крупных русских городах – Москве и Санкт-Петербурге, где ЕдРо не поддерживают. Картину портит разве что загадочный Ненецкий АО.
Из этого можно было бы сделать вывод, – сразу скажем, поспешный и непродуманный – что за медвежью партию голосуют в основном нерусь чумазая, а против – образованное русское городское население. То есть «ЕдРо» – это партия, опирающаяся на аулы и кишлаки.
Возможно, ненавистникам «ЕдРо» такой вывод покажется соблазнительным. Но стоит сказать несколько слов в защиту аулов. При всех претензиях к кишлакам, в данном конкретном случае политические взгляды их обитателей совершенно ни при чем.
Напомним, как обстоит дело. В так называемых нацреспубликах установлены порядки, которые в первом приближении можно назвать феодальными. Правда, это очень своеобразный феодализм, основанный на эксплуатации дикарями цивилизованной части страны. Основан он на традиционном дикарском бизнесе – «кошелек в обмен на жизнь».
В данном случае, правда, имеется в виду жизнь Российской Федерации в ее нынешнем виде.
Для того, чтобы РФ могла существовать, нужны всего три вещи. Во-первых, нефть и газ. Во-вторых, относительное спокойствие на ее территории, отсутствие заметных народных волнений. И, в-третьих, внешняя легитимность, предполагающая соблюдение хотя бы минимальных приличий в области политического устройства. В частности, проведение регулярных актов народного волеизъявления с предсказуемым результатом.
Эти две последние вещи национальные республики и обеспечивают. То есть их руководство торгует лояльностью и голосами избирателей.
Конечно, к реальным симпатиям населения данные республиканских избиркомов никакого отношения не имеют. Голоса – это просто оброк, который собирается с местного населения в обмен на федеральные трансферты для местных мурз и баев. Никто даже и не думает, что речь идет о каком-то там «волеизъявлении». Сказал начальник прийти и поставить галочку вот сюда – что поделать, надо идти и ставить. «Че непонятного».
Другой вопрос, за кого проголосовали бы жители соответствующих республик, если бы им и в самом деле дали «выразить свою волю». Скорее всего, голоса были бы отданы за что-нибудь радикально-исламское. Со всеми вытекающими последствиями.
Но в любом случае – не стоит обвинять чеченцев, дагестанцев, ингушей и башкиров во всепоглощающей любви к Единой России. В гробу они ее видали, как, впрочем, и Россию в целом.
По большому счету, национальные республики играют для россиянской власти роль гаремов, где «пленные черкешенки» воленс ноленс обслуживают султана. Злые евнухи – руководство нацреспублик – следят за порядком. Если что – на дворе всегда найдется плетка, колодки, а то и колодец, в котором можно утопить излишне строптивую невольницу. Разумеется, евнухи ведут «свою игру», используя положение – например, интригуют и плетут козни. Но это объяснимо – чем же им, бедным, еще заняться?
Теперь перейдем к противоположной части списка.
Верно ли, что русские области, несмотря на все оказанное на них давление, уклонялись от голосования за «ЕдРо»?
А вот это, пожалуй, верно. Более того – чем свободнее (хотя бы относительно) было голосование в тех или иных местах, тем меньше голосов получила позорная «партия власти».
Отсюда и московско-питерские результаты. Столичные порядки далеки от какой бы то ни было свободы, но в этих городах попросту очень много людей, в том числе и таких, на которых очень трудно надавить. Нет, я не имею в виду морально-нравственные и волевые качества. Просто в маленьком российском городке, где имеется одно-два работающих предприятия плюс система «учреждений», давиловку-голосовалище обеспечить легко: вызвать руководство предприятий и чиновников, да и дать им указивку насчет выборной урожайности. Дальше «все будет сделано». В Москве же или в Питере народу уйма, все добывают себе хлеб насущный самыми разнообразными способами, да и вообще. Тут уж приходится заниматься банальными фальсификациями, вбрасывать бюллетени и те пе. Так как другими способами тут ничего не добьешься.
Тем не менее определенное число русских образованных людей за «ЕдРо» все же голосовало. И стоит разобраться, почему и отчего они так поступили.
У меня, разумеется, не слишком репрезентативная выборка. Я сам на выборы не ходил, большая часть моих знакомых поступила так же или проголосовала назло «медведям» – кто за КПРФ, кто за Явлинского, а один весьма неглупый человек даже отдал голос аграриям, как самым безвредным. Тем не менее кое-какие сведения по поводу заедросных голосовальщиков у меня есть.
Картинка, правда, получается совсем не такая, какой хотелось бы ее видеть апологетам единороссиянства.
Вот например. Папа и мама одного моего молодого приятеля – яростного националиста и не менее яростного урсофоба (то бишь медведененавистника) – тихохонько собрались, пошли на участок и проголосовали за Партию Власти. А в ответ на насмешку горькую обманутого сына мама только вздохнула и сказала – «поживешь с мое, поймешь… мы же о тебе думаем». А на требование объясниться – снова вздохнула и сказала: «как бы тебе, сыночек, они не сделали чего плохого, ты же про них всякое говоришь, а им доносят… они ж тебе жизнь поломают».
Маму с папой можно понять. Они привыкли, что от власти можно ждать только зла, и ничего, кроме зла. Что за «оппозиционность» парню могут поломать жизнь, они принимают за норму: «тут всегда так». И вот они в попытке спасти сыночка несут на избирательный участок свою скудную лепту – два голоса. Чтобы хоть этим ОТКУПИТЬ глупого сына, который еще не понимает, в какой стране живет.
Это самое желание ОТКУПИТЬСЯ – «нате вам ваше, только меня не трогайте, ироды» – и было причиной голосования за «ЕдРо» в большинстве известных мне случаев. Все без исключения голосовавшие уныло соглашались, что «да, они все гады». На вопрос – «а почему ж ты за гадов голосовал» – шли невнятные рассуждения, сводящиеся к одному: «да пусть их, лишь бы отстали».
Что за этим скрывается? Да простая вещь. Представление о том, что власти все равно добьются своего, только другим, худшим для народа способом. И что лучше ублажить гадов добровольно, чем упираться и провоцировать насилие. Не проголосуешь – так они диктатуру какую-нибудь устроят, или войну развяжут, да мало ли еще чего.
То есть русские, голосовавшие за «ЕдРо», вели себя примерно так, как ведет себя немолодая, замученная бытом женщина, которой домогается грубый пьяный муж. Ей противно ему давать, но она прекрасно понимает, что выбора особого нет. Если она будет упираться, он даст в глаз, а потом все равно трахнет. И даже особо не пожалуешься – ведь он «законный муж», право и обычай на его стороне. Так уж лучше «дать» – с мукой и отвращением – и поскорее забыть об этом.
И такой же совет она даст молодой товарке, которая со слезами на глазах пожалуется, что муж приходит домой пьяный и грубо трахает. «Что делать, такая бабская наша доля», – скажет она неопытной молодухе. «Будешь упираться – побьет. Ты лучше дай по-быстрому, он и отвалит».
Затраханный властью народ привык к тому, что лучше «дать» – иначе неудовлетворенная сволота озвереет и начнет бить и ломать все вокруг. И не пожалуешься – «они ж тут законные».
За всем этим стоит представление о властях как о постылом муже, брак с которым нельзя разорвать. Потому что «как же без мужа», «всегда так жили», «кому ж пожалуешься».
Что из всего этого следует? То, что национальной революции предшествует национальная эмансипация. Народ должен понять, что никакой «законный муж» не имеет права его насиловать. Нет такого права «даже у мужа». И более того – что пора бы и прервать этот постылый брак, уже никому и низачем не нужный, разве что «ради приличия». «Нельзя бабе быть незамужней, соромно это». Или, говоря россиянским политическим языком, «ну нельзя же без начальства», «как же без него».
Так вот – без него можно. Нация, может, и женщина – но самостоятельная и правоспособная. Которая сама решает, с кем крутить романы, а кого посылать к свиньям. «Старый муж, грозный муж. Не боюсь я тебя».
Я уж не говорю о том, что законность обсуждаемого брака крайне сомнительна.
Без лишних движений
Опубликовано на АПН 22 октября 2009 года в качестве комментария к изменению срока президентского правления
Ну вот оно, дождались-дождались. Распечатали нашу целочку.
Одной из священных коров ельцино-путинского режима была Конституция, «гарантом» которой считался президент. На эту бумажку, писанную кровью защитников Белого Дома, ссылались как на одну из величайших ценностей нашей молодой демократии. Но даже в период самого что ни на есть беснования всем было как-то понятно, что даже священная корова – это все-таки корова. Надо будет – пойдет под нож.
Вот и случилось. Конституцию скорректировали, причем не в каких-нибудь там малозначащих риторических местах, а в самых что ни на есть основных. А именно – срок полномочий действующего Президента продляется до шести лет.
Показательно, что по такому поводу никто даже не почесался сфальсифицировать какой-нибудь «референдум» – хотя вопрос именно что для референдума. Зачем тратить деньги, когда на дворе кризис? Обойдемся и Думой, зря мы ее, что ли, кормим.
Кстати, чтобы не тратиться, думакам предлагают шесть лет сидения на попе. Это не подачка – Дума у нас полностью и абассолютно на ручном управлении, – а именно что «возиться с вами тут, сидите уж». Ежово – через первое чтение законопроект проскочил как надо. 19 и 21-го все подпишут.
Холуи даже перестарались: Сергей Иванов от ЛДПР предложил накинуть еще годик – на том основании, что шестерка – число какое-то нехорошее, а семерка – магическое число. Ну да, шестерка, ассоциации. Иванова, однако, поправили – неча, не самый умный. Зато Рамзан Кадыров взял быка за яйца: зачем вообще как-то ограничивать Президента какими-то сроками, пусть сидит, сколько хочет.
И в самом деле, зачем ограничивать? У нас Третий Рим как-никак, и мы уже приближаемся к нравам Рима первого, где цезари тоже сидели сколько хотели, а потом назначали себе преемников. И ничего, стабильность у них продолжалась столетиями. Чем плохо-то.
Обращает на себя внимание и почти демонстративное пренебрежение «пиаром». Никто даже не пытался доказать народу, что происходящее – хорошо и правильно. Так, для галочки бубукнули в телевизор что-то вроде «увеличение президентского срока – это веление времени» (сам слышал). Ну, раз «веление времени» – значит все, приехали. То есть, значит, на народишко положили окончательно, с прибором. Вкупе с увеличением численности внутренних войск (назначение которых – воевать с народом) все становится оскорбительно понятным – «отныне вообще никаких разговоров, только дубинки». «Вы быдло и будете стоять в стойле».
Но мы не быдло. Мы люди. И хотя бы для того, чтобы остаться людьми, мы будем говорить. Хотя бы друг с другом.
Позволю себе некоторое отступление – о разговорах. Почему они важны – и почему нужно говорить даже о вещах, на которые мы ну никак не можем повлиять. Например, о действиях нашего начальства, от народа вполне суверенного.
Наше население (включая «думающий класс») относится к россиянскому начальству примерно как к неизлечимой болезни. Большинство старается вообще «об этом не думать», а симптомы хворей игнорировать, пока игнорируется. «Ну а как сляжем – так, значить, и помрем».
Меньшинство либо бодрится, либо истерит.
Бодрячков, когда они это делают публично, называют «лоялистами» или как-нибудь еще. Они стараются найти в действиях – и особенно в словах – коллективного путиномедведа что-нибудь хорошее или хотя бы обнадеживающее. Если начальство говорит что-то, что можно при некоторой фантазии считать разумным и правильным, в этом усматривают признаки грядущей весны. Если же оно что-то еще и делает – хотя бы безвредное – лоялисты ликуют: «это поворот, великий поворот к возрождению России».
Не будем над этим смеяться. Так утешает себя хроник – «вроде сегодня с утра дышалось полегче», «пописал без катетера, скоро поправлюсь», «пальчик шевельнулся, да я почти здоровенький». Понять это по-человечески можно. К тому же больного потчуют такими утешизмами еще и дяди-доктора – сидят и объясняют, что сегодняшние рези – к выздоровлению, и что пальчик сгнил и отвалился – тоже хороший признак, «заражение не перекинется на всю руку», а что дышать нечем – так это ничего, потерпеть надоть. Таких докторов, лечащих (во всех смыслах этого слова) русских людей, у нас тоже хватает: кто на зарплате, у кого классовый интерес, а кто-то думает, что «так и надо», «нужно же какое-то утешение, а там, глядишь, как-нибудь и образуется». Ну-ну.
Истерящих больше. Это люди, которые небезосновательно видят в начальстве врага и постоянно об этом кричат. Их беда – в том, что они кричат, плотно зажмурив глаза, и вместо того, чтобы видеть реальность (хотя бы в той части, в которой нам еще позволяют видеть), начинают безудержно фантазировать.
Я, например, постоянно читаю и слышу либерастические взвизги по поводу того, что «страна катится к русскому фашизму» и «налицо разгул страшной ксенофобии, поддерживаемой властью». При этом власть если с чем и борется постоянно, так это с русским национальным движением, «антифашизм» – святая святых, всяческое покровительство чужакам и гнобление русских – незыблемая константа внутренней политики государства, ну а либеральная ксенофилия – всего лишь перепевы задов официальной идеологии. Или, скажем, внешняя политика – либерасты отчаянно визжат на наши власти за то, чего они вовсе не делают: например, постоянно их обвиняют в «имперских замашках». Помилуйте, где, когда? Если чего наши власти и боятся – так это обидеть какое-нибудь углодье всерьез. Даже грузинская эпопея продемонстрировала, насколько бережно наша власть относится к любой сволочи – причем именно к сволочи максимально бережно. Саакашвили орет и хамит именно потому, что знает – ему за это ничего не будет, никогда и ни при каких обстоятельствах… В общем, власть обвиняют в том, чего она не делает, а что она делает – не видят.
Меж тем Кремль – не Солнце, и смотреть на него в упор вполне можно. Если захотеть. Для этого, правда, желательно не жмуриться заранее.
Теперь перейдем, собственно, к теме. Почему продление президентского строка – это хорошо? Или – чем плохо?
Начнем с мирового опыта, на который сейчас так любят ссылаться. Современный мировой стандарт – это четырех– или пятилетний срок для первого лица.
Например, американцы, задавшие четырехлетний стандарт, руководствовались отчасти календарным обстоятельством: выборы президента проходят в первый вторник после первого понедельника ноября каждого високосного года. Логичнее, конечно, было бы проводить выборы в Касьянов день, 29 февраля, но американцы любят считать дни недели… Сенаторы избираются на шесть лет, зато выборы проводятся каждые два года – треть Конгресса меняется. То есть «первыборная лихорадка трясет страну» практически круглый год – и никого это особо не смущает.
То же самое – в любой современной стране. В Латинской Америке одно время были популярны длинные сроки для их марионеточных президентов – шесть-семь лет. Сейчас от этого отходят: уже неприлично как-то. Осталась Африка, где и пожизненное президентство не редкость. Например, в Буркина-Фассо (она же Верхняя Вольта) в 1997 году отменили ограничение на количество президентских сроков, и их нынешний вурдалак (убивший предыдущего президента, действительно всенародно избранного) теперь может царевать пожизненно. Но даже в Нигерии (стране, очень похожей на современную Россию, только посовременнее) принят четырехлетний срок и ограничение на два срока подряд. Теперь наша Северная Нигерия отстала от своего прототипа и по этому параметру…
Но оставим эти копания в чужих конституциях. Нам никто не указ, никто не советчик. Будем жить своим умом. «Будь лишь разум судьей многоспорному слову», как сказал Парменид. Мало ли кто что делает у себя – может, у нас уникальные обстоятельства.
Что ж, поговорим об обстоятельствах.
Немногочисленные сторонники продления сроков президентских полномочий, которые еще разговаривают (настоящие сторонники, как мы уже отметили, никому отчета в своих действиях давать не собираются – «как хотим, так и воротим») настаивают на том, что выборы – это, дескать, опасный момент, элемент нестабильности. Не знаю, часто ли сейчас цитируют столыпинскую фразу «дайте нам двадцать спокойных лет» – может, и не почесались. Но аргумент сводится именно к этому: дайте стабильности, дайте спокойствия, ничего не трогайте, пусть все наладится.
На это можно сказать, что система, для которой выборы являются потрясением и катастрофой, стабильной быть не может в принципе. Потому что возмущение, вызываемое выборами, – это тот минимум движения, который необходим политическому организму для поддержания себя в тонусе.
Для сравнения. Человек, таскающий на каторге тяжеленные грузы, да еще и с пушечным ядром на ноге, конечно, перенапрягается, и его физические усилия идут ему во вред. С каторги выходили доходягами, кашляли кровью и быстро сгорали. Но не все: некоторые выживали, возвращались со стальными мышцами и блеском в глазах. Но если человека приковать к кровати, привязать веревками и не давать ему даже раз в день сходить пописать, да в таком положении держать его годами – у него атрофируется мускулатура. И когда ему потребуется сделать сколько-нибудь заметное физическое усилие, он либо не сможет, либо умрет. Причем, в отличие от ситуации каторжника, это действует на сто процентов людей: мышцы атрофируются у всех, иначе не бывает.
Именно это происходит с обществами, лишенными политической жизни. У людей атрофируются базовые политические представления. Они вообще перестают понимать, на каком свете живут. В результате при первом же серьезном политическом кризисе, когда от населения требуется минимальная гражданская ответственность, толпой начинают вертеть жулики и демагоги.
Очень чистый в этом смысле эксперимент поставила советская власть. Никакой легальной политики в стране не было лет шестьдесят как минимум. В результате людишки превратились в дурачков, которых можно было дурить самыми пошлыми балаганными приемами.
Так вот. Общество, отвыкшее от политики, нужно ею разумно потчевать, постепенно увеличивая порции. Вместо этого имел место жуткий пир мародеров в девяностые, когда от слова «политика» людей начало тошнить. Но они справились, привыкли, начали даже приобретать какие-то навыки разумного политического поведения – например, не голосовать за явных уродов и не верить дешевой пропаганде. Это, похоже, власти напугало, и политику запретили снова.
Сейчас ее нет вообще – всюду царит всепожирающее «ЕдРо», выборы превратились в мемориальное мероприятие – «вспомним, как это делается в нормальных странах». Теперь это мемориальное мероприятие решили проводить пореже, чтобы и не вспоминать слишком часто.
На декорации не хочется тратиться, ага. «На цирк с конями».
Можно ли назвать такую систему стабильной? До первого кризиса она будет очень стабильна. Как только ослабнут железные челюсти, первый же дурной демагог поведет толпы хоть куда.
Но волнует ли это наше начальство? Оно уже убедилось в своей живучести. Оно грохнуло СССР, но не потеряло позиций – во всяком случае, в России. Ну, грохнется Россия. Делов-то…
Я не буду пользоваться стертыми клише типа «власти не нужны граждане». Это все лишний пафос. Давайте выражаться точно. Нашим начальникам нужны дезадаптированые люди, дурачки, одновременно недоверчивые и наивные, которые будут тихо ненавидеть власть, но не представлять себе жизни без нее.
Вернемся к тому же вопросу. Можно ли назвать такое состояние населения «благодетельным спокойствием», которое исцелит все раны и беды страны?
Опять вернемся к образу лежачего больного. Бывают ситуации, когда люди годами лежат в гипсе – например, после тяжелых переломов. Но вообще лежание в гипсе воспринимается как вещь тяжелая и сугубо негативная. Нормальные врачи стараются всеми способами смягчить последствия неподвижности – а в случае диагностированного срастания костей гипс снимают. И только после снятия гипса считают свою задачу выполненной.
Примерно этой логикой руководствовались те, кто одобрял – или хотя бы не осуждал – путинское уничтожение политической жизни в двухтысячных годах. В самом деле, после тысяча девятьсот девяноста первого пошла мясорубка. Отлежаться – это была вполне внятная программа. Предусматривающая, в том числе, и гипс.
Но теперь мы имеем иную ситуацию. Больной несколько отлежался и пришел в себя. При этом он обнаружил, что за то время, пока он отлеживался, врачи похозяйничали в его доме, да еще селят в его комнаты каких-то новых жильцов – в основном узкоглазых, да еще и с кинжалами. Вещички куда-то деваются, даже занавесочки улетели. Голодно, холодно, страшно. А врачи все продляют сроки пребывания в гипсе – «рано тебе еще, Ванечка, вставать, ох рано». «Лежи, Ванечка, лежи, не шевелись, мы тебе еще и ручки привяжем, а то ты ручками себе навредишь».
И возникает закономерный вопрос. Что ж такое они хотят с нами сделать, что боятся нам дать даже ручками пошевелить, даже вспомнить лишний раз о том, для чего нам ручки. «Не надо, не надо лишних движений».
Так что не надо про стабильность и столыпинские двадцать спокойных лет. Вам спокойствие нужно не для нас, а для себя. И не по формуле – «и тогда вы не узнаете Россию», а по другой – «дайте нам двадцать лет, а там хоть трава не расти». Если еще точнее – «или шах умрет, или осел». Или Россия, или русский народ, кто-нибудь да сдохнет. «А мы выйдем в дамки».
Итожим. Продление срока президентских полномочий полностью укладывается в общую линию отделения населения от политической жизни, даже чисто декоративной. Нечего быдлу даже и вспоминать, что когда-то выборы были настоящими (пусть и очень грязными).
А то, что грязнее любых грязных выборов только их отсутствие – так это ничего. Не вашего ума дело. Привыкайте сидеть дома. Дома надо сидеть.
Какую же мерзость они затеяли, что даже декоративные выборы раз в четыре года их напрягают?
Не дает ответа власть. Молчит и косит глазом.
О правах большинства
Я буду враждебно настроен к простому народу, и буду замышлять против него самое что ни на есть дурное.
Опубликовано в «Русском Журнале» 30 марта 2004 года
Есть такое замечательное понятие – «повод». «Повод» – ни в коем случае не «причина», а что-то вроде разрешения уже скопившейся совокупности причин произвести следствие. Типа: камешек не может быть причиной лавины, куда ему, там силы иного порядка. Но вот поводом для ее спуска он прекрасно может стать. Отдельная тема – «информационный повод». То есть событие, само по себе то ли важное, то ли нет, но создающее возможность потрепаться на какую-нибудь интересную тему, о которой давно уже хотелось поговорить. Типа: горит Манеж, что как бы дает нам право всласть поговорить о московском строительстве, о Лужкове, о памятниках архитектуры, о войне двенадцатого года (тогда в Москве тоже много чего горело), а также о жизни вообще.
Не стало исключением из общего правила и мероприятие, состоявшееся на прошлой неделе. А именно: фонд «Территория будущего» созвал некоторое количество этих самых неглупых на предмет обсуждения доклада, этим фондом подготовленного. Назывался он «Социальный либерализм – утопия или цель?» и представлял собой упражнение в жанре «как нам обустроить Россию».
Последняя фраза звучит иронически. На самом деле, ничего плохого в упражнениях в подобном жанре нет – в отличие от упражнений в жанре куда более популярном: «как нам избавиться от Этой Страны». Честная благонамеренность – пусть даже декларируемая, на уровне слов – в наших краях все еще редкая гостья, так что «это надо отметить». Скажу больше. Сам по себе текст доклада, несмотря на разношерстность собравшихся, не вызывал никаких серьезных возражений ни у кого из выступавших. Включая и вашего покорного слугу. В самом деле, давненько ведь не встречался текст, в своей позитивной части столь устраивающий решительно всех. Основные пункты из раздела «что делать» можно спокойно переписывать в любую партийную программу – что СПС, что КПРФ. В самом деле, кто скажет, что нам не нужно развитие конкуренции, не стесненной никакими привилегиями? обеспечение открытости элит? создание достаточного числа рабочих мест? преодоление неприязни между богатыми и бедными? снижение разрыва в доходах? моральное осуждение трат напоказ? развитие экономических отношений на микроуровне? эффективное самоуправление? формирование гражданской нации? преодоление всех форм национального и регионального сепаратизма и экстремизма? Да никто из вменяемых людей такого не скажет. «Все ведь правда».
Однако ж оно и настораживает. Всеобщее нежелание спорить с «вполне приемлемым» почему-то не вызывает желания на этом «вполне приемлемом» сойтись. То есть Зюганов не возляжет рядом с Хакамадою, даже если обе названные особи подпишутся под вышеприведенным списком всеми коленками. А уж само название программы – «социальный либерализм» – вызывает ощущение насильственной случки ужа с ежом. Но, собственно, почему? Это, как минимум, интересно. Почему слово «социальный», на мой, по крайней мере, слух (и судя по всему, не только мой), до такой степени несовместимо с «либерализмом»?
Опять же, обратимся к словам. Примем, что либерал – это человек, ценящий свободу, причем необязательно свою собственную: есть же трогательные примеры героев, отдававших жизнь за чужую свободу. Но что такое свобода? Оставим на время философские измышления о «внутренней свободе» и «свободе для чего-то высшего»: это все, конечно, есть, но есть же и кондовняк. И мы все его знаем. Свобода есть возможность делать что хочешь, «и чтобы никто не мешал и не наказывал». Вот и все. Дальше начинаются сложности: есть разные сферы, где можно быть свободным. От собачьей свободы «где хочу пописаю, где хочу покакаю» или «свободы дать в рыло» и вплоть до «свободного владения темой» в разговоре. Правда, для реализации этих свобод, как правило, нужны дополнительные условия. Свобода дать в рыло бессмысленна, если у тебя слабые лапки. Потому что свобода – это всегда свобода какой-то силы. И, соответственно, свобода – это свобода сильного. Слабому свобода не нужна, потому что он все равно не может ей воспользоваться. «Рад бы, да нечем». Что противостоит свободе? Принуждение. То есть ситуация, когда приходится «не делать того, что хочешь, а делать то, чего не хочешь». Принуждение выступает в двух видах. Во-первых, в виде помехи: «за руки держат», «не дают». И, во-вторых, в виде наказания: «в ответ по морде дали», «повинтили», «в тюрягу упекли». Помеха отличается от наказания тем, что помеха мешает совершить желательное тебе действие (или бездействие), а наказание – насладиться его плодами. То есть опять же: условием свободы является слабость тех сил, которые могли бы – и хотели бы – помешать свободному человеку реализовывать свою свободу или наказать его за это.
Теперь посмотрим с этой точки зрения на такие явления, как общество и государство. И мы увидим, что с точки зрения свободного, распоясанного индивида, засучившего рукава и желающего Делать Что Он Хочет, общество выступает в роли мешающего, а государство – в роли наказывающего. Между которыми он, Сильный Свободный Человек, и зажат.
Что такое общество? Это, во-первых, совокупность людей. И, во-вторых, та сила, которая удерживает их вместе. Эта сила проявляет себя во всякого рода «общественных связях», опутывающих общество множеством паутинок – начиная от норм приличий и взаимных обязательств и кончая конкретными людьми, которые могут «удержать за руки» или «не пустить в дверь». Отдельной разновидностью помех являются так называемые «обязательства» перед разными людьми, которые общество охотно навешивает на индивида (обычно без его на то свободного согласия) и от которых очень трудно освободиться. Государство же выступает преимущественно как карательная инстанция. Оно вступает в дело после того, как индивид применил свободу, а общество не сумело его от этого удержать. (Ну, например, убил кого-нибудь.) Тогда начинается «репрессия», кончающаяся обычно тем, что индивид не может «вкусить от результатов».
Чего хочет либерал? Эмансипации от общества и государства. Чтобы общество ему не сильно мешало, а государство не сильно наказывало. Тут, однако, есть важная развилка. Ибо существуют две разные возможности добиться такого положения дел. А именно: можно желать либо гуманизации государства, либо его ослабления. И, соответственно, либо цивилизации общества, либо, опять же, его ослабления. Разница здесь вот какая. Слабое государство – это не то государство, которое наказывает умеренно и не очень жестоко, но всех равномерно. Такое государство называется не слабым, а «гуманным» или «умеренным». Слабое же государство – это государство, которое со всей силой и жесточайшим образом наказывает слабых, а сильных просто не может тронуть, и поэтому они избегают всякого наказания вообще. Государство же, как правило, срывает зло все на тех же слабых. Поэтому имеет место быть дивное сочетание полной безнаказанности для «больших» и настоящего террора для «маленьких». То есть это государство, в котором мент дубасит демократизатором какую-нибудь несчастную старуху или подростка, но заискивающе улыбается окатившему его грязью джипу с «мигалкой и номерами». При этом, разумеется, подвернувшимся под руку «слабым» достается дополнительно еще и «за тот джип».
Точно так же, слабое общество – это не то общество, которое многое позволяет каждому из своих членов. Такое общество следовало бы именовать «терпимым» или «цивилизованным». Нет, слабое общество – это общество, которое цепко держит тех, кто не может вырваться, мешает и ставит подножки «своим» – но при этом боится и трепещет тех, кто стоит вне этого общества. Это общество, в котором своих не боятся, потому что они слабые и нестрашные, зато чужие пользуются репутацией опасных и уважаемых людей. В таком обществе свой всегда презираем и угнетаем, зато почитаем (хотя и не без тайной зависти и ненависти) всякий чужой: «богатей», «начальник», «центровой», «эффективный менеджер», «инородец», «иностранец». Последние персонажи, кстати, не случайно попадают в этот ряд: все эти фигуры для слабого общества и в самом деле сливаются в нечто единое – То, На Что Мы Не Можем Повлиять. С другой стороны, в отношении слабого общества всем хочется занять позицию иностранца: «уберите от меня лапы, грязные свиньи, я не ваш, я подданный заморского государства». Кстати, и самое «начальство» понимает себя именно как своего рода иностранцев, «подданных заморских», перед «этим быдлом» николико не ответственных.
Теперь о том, что такое российский либерализм гайдаро-чубайсовского разлива. Это идеология максимального ослабления общества и государства. Основан он на глубочайшем отвращении и к тому, и к другому. Российский либерал в принципе убежден, что государство (разумеется, только российское!) – неисправимая мерзость, а поэтому пусть его будет как можно меньше. Еще более того он ненавидит и презирает народ (читай – русский народ). Который «быдло» и «овощ». Российского либерала можно безошибочно узнать по брезгливо-ненавидящим интонациям, с которыми он говорит о «народе» – или хотя бы о чем-либо связанном с этим самым «народом». Лень вникать во все извивы «дискурса», но вот характерный пример. Настоящего либерала можно всегда узнать по его нелюбви к выборным процедурам, точнее – к идее всеобщего, равного и тайного голосования. Либерал обязательно окажется сторонником какого-нибудь «ценза» – например, имущественного, культурного («пущай голосуют те, у кого есть бабло и диплом»), а на самом деле идеологического («голосовать должны только наши»). И это не какая-нибудь там маргинальная точка зрения – это именно что признак стойких либеральных убеждений…
Что же у нас получается с «социальным либерализмом»? «Социальный» – это, собственно, «общественный». А либерализм в российском варианте – это идеология антисоциальная и антиобщественная. Понятное дело, что российский либерализм был, есть и будет идеологией агрессивного меньшинства, стремящегося к максимальной свободе рук. Однако возможна ли идеология «свободы для большинства»? Может ли российское общество увидеть перспективу свободы для себя? Повторимся. Свобода нужна сильному. Российское общество слабо. И пока оно слабо, оно понимает, что свобода нужна только ворам, убийцам и эффективным менеджерам.
Из этого вывод. Идее СВОБОДЫ ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА должна предшествовать идея СИЛЫ БОЛЬШИНСТВА. Точнее – идея, которая сделает российское общество сильным. Или совокупность таких идей.
Такая идеология существует, и мы знаем, как она называется. Если посмотреть на любую успешную страну, в которой словосочетание «свобода для большинства» означает хоть что-нибудь реальное, то мы увидим одну и ту же картину: либеральная революция шла рука об руку с подъемом национального духа. И соответствующая идеология называется, как ни крути, национализмом.
Но русским этого нельзя. Всем можно, а русским нельзя. Вот нельзя и все тут.
А поскольку наше общество состоит пока еще в основном из русских людей, никакого другого либерализма, кроме описанного выше, нам в ближайшее время не светит.
О применимости слова «власть» по отношению к россиянским реалиям
Известная часть ложных надежд, равно как и лишних претензий, к «начальству», «кремлю», «путину» и всему такому прочему связано, как ни странно, с тем, что мы по привычке называем все это – властью. И относимся к ним как к власти. Плохой ли, хорошей ли, но – власти. Причем – к «своей». Поэтому мы то проклинаем ее, то вдруг начинаем на что-то рассчитывать, то разочаровываемся, то очаровываемся снова.
Между тем это методологически неправильно. Власть-то в России отсутствует. Сейчас если что и есть, то самая настоящая СМУТА – то есть время, когда власти нет. Власти нет – как начала, которое может быть плохим или хорошим, но которое придает смысл деятельности в масштабах страны. Это и есть главная характеристика власти: она придает смысл тому, что делается. Страна начинает не просто «дрейфовать», а двигаться куда-то, РАЗВИВАТЬСЯ. Куда, как, какой ценой – вопросы важнейшие, но все-таки вторые.
Сейчас никакого осмысленного движения нет. Все, что происходит в России не просто плохо и ужасно, но прежде всего БЕССМЫСЛЕННО. И все это видят, чувствуют и понимают. Даже те, кто является (или мнит себя) выгодополучателем в данной ситуации.
Поэтому, кстати, все рассуждения насчет «нет власти, аще не от Бога» не то чтобы даже не верны (хотя они не верны), а просто не имеют отношения к делу.
А что тогда сидит в Кремле? А также во всяких думах, заксах, хуяксах и прочих присутственных местах? Что ж. Есть точное и неоскорбительное слово, которое «они же сами и употребляют» – АДМИНИСТРАЦИЯ.
Администрация – это не власть, точнее – не вполне власть. Это контора, присматривающая за порядком, причем всегда не в интересах присматриваемых, и даже не в своих собственных, а в чьих-то третьих. Например, тюремная или лагерная администрация: она действует против интересов заключенных (которым «разбежаться бы»), но и не для себя старается. Просто у людей работа такая: назначили их, вот и все. Понятное дело, среди охранников, офицеров и даже высокого тюремного начальства есть гуманисты и садисты, и в интересах заключенных – чтобы первых было побольше, а вторых поменьше. Но большинство решений администрации диктуется не их личными пристрастиями, а факторами, лежащими за горизонтом понимания заключенных – начиная от циркуляров из центра и кончая хозяйственными нуждами. Сложное переплетение этих факторов образуют «жизнь» лагеря, иногда весьма насыщенную. Ну представьте: сидит администратор лагеря в своем кабинете и решает скучную задачу: через неделю подвезут еще два эшелона с зеками, надо бы очистить бараки, иначе из-за скученности и вшей опять будет тиф и все нахрен повымрут, а ему отвечать… да вот беда – хозяйственники не завезли «Циклон-Б», газовые камеры в ужасном состоянии, крематорий переполнен… может, перебросить сотен пять в каменоломню и не кормить? или, кстати, вот еще решение – строить новые бараки, доски и гвозди как раз есть, место за крематорием тоже, с пайкой что-нибудь придумаем… Так он думает, гадает, а для заключенных это буквально вопрос жизни и смерти. «Можно представить себе их волнение». Однако для нас важно вот что: даже если будет принято решение о строительстве новых бараков, – для заключенных куда более приемлемое, чем остальные варианты, – это нельзя назвать РАЗВИТИЕМ лагеря. Тюрьмы и лагеря не «развиваются». Для них «не задано» само понятие развития.
Такова же и российская администрация (сейчас почти совпадающая с администрацией Президента плюс аналогичные структуры местного значения). Что бы она ни делала – хорошее или плохое – все это сводится к поддержанию порядка в лагере. Никакого «смысла жизни», «исторического развития», «национальных проектов» и прочих вещей в России нет и быть не может. Ну вот сидит какой-нибудь «Чубайс», который может роддома отключать от сети, а может и электростанцию велеть достроить. Ну так сложилось – «доски были». Точнее, «в тюремном сортире лампочку ввернули». Хорошо, конечно, что ввернули, но тюрьма от этого не стала курортом (или заводом, или государством).
Поэтому-то в России ничего не происходит интересного и осмысленного. Я имею в виду, конечно, масштабы страны. Людишки-то как-то корячатся, «всюду жизнь». Но все большое – без чего нормального существования все равно нет – в нетях, в нулях.
Опять-таки. Можно радоваться, что в администрации сидят не придурки и садисты, а более-менее приличные люди. Можно мечтать, чтобы там сидели люди еще более приличные. Можно еще гадать, как у них там сейчас с газом и досками – и это, кстати, куда важнее, чем чьи-то личные качества, потому как утонченный и гуманный администратор может спокойно отправить миллионы заключенных на смерть просто потому, что «газ есть, а досок нет», а мрачный мизантроп поступить наоборот, потому что газа нет, а есть доски. Но в любом случае нужно понимать, с чем мы имеем дело. С АДМИНИСТРАЦИЕЙ. К которой в принципе нельзя относиться как к «нашей власти», это другое явление.
По-хорошему, следовало бы исключить само выражение «наша власть» из лексикона.
Тогда пропали бы и все ложные альтернативы, с ней связанные. Например, пафосный вопрос о том, «следует ли быть лояльным властям своей страны в трудную минуту» заменился бы на рациональное «следует ли сотрудничать с администрацией и в каких обстоятельствах». Трогательные надежды на то, что «на власть можно повлиять, они же не дураки там сидят, у них тоже сердце болит за страну» прекращаются сами собой, зато возникает рациональный вопрос – как бы втихую открутить на складе вентили у пары баллонов с «Циклоном-Б». И т. п.
Разумеется, все сказанное относится и к идее «сменить власть». Надо понимать, что ее нужно не «сменить», а СОЗДАТЬ – причем в условиях, когда все этому препятствует. Власть – применительно к нашим условиям, русская власть – должна взять на себя подготовку освобождения. Какую форму оно примет – восстания, побега или даже какого-нибудь «мирного соглашения с администрацией» – это, опять же, важные вопросы, но вторые.
Начинать же надо с малого. Не называть администрацию РФ весомыми словами «наша власть», даже с добавлениями типа «преступная» и «воровская». «Не надо злобы». Достаточно понимания того, чем она на самом деле является.
Увы. Я сам регулярно пишу (особенно во всяких статейках) – «наша власть», «российская власть», пусть даже ее и «ругаю ругательски». Потому что читатель по-другому не понимает, или потому что иначе не понимает редактор.
Приношу за это читателям свои искренние извинения.
Аллегория. Три пути и три траектории развития государства Российского
Опубликовано на АПН 22 октября 2009 года
Прошлое – очень интересная штука. С одной стороны, его нет. А то, чего нет, не кусается, и с ним можно не считаться. С другой стороны, настоящее порождено этим самым прошлым. Более того, прошлое сохраняет над настоящим известную власть. Которую можно до поры до времени игнорировать, но которая в конечном итоге берет свое.
Для того чтобы было понятно, о чем идет речь, позволим себе небольшое рассуждение о власти вообще.
Что такое власть? В самом широком смысле – способ заставить человека сделать то, чего он делать не хочет. Его можно убедить – то есть помочь ему захотеть того, чего он раньше не хотел. Как вариант, обмануть – то есть заставить поверить, что он делает то, что хочет, а не то, что ему противно. Его можно также запугать – то есть поставить перед выбором между неприятным и очень неприятным. И наконец, ему можно заплатить – то есть компенсировать неприятное чем-то достаточно ценным.
Чтобы несколько оживить картину, представим себе такую ситуацию из старой детской книжки. Есть маленький мальчик, этакий «Витя Малеев», перед которым сложный выбор: куда пойти – в кино, к дружкам, или все-таки остаться дома и делать уроки.
Если он не пойдет в кино, он не увидит нового фильма, это обидно.
Если он не пойдет к дружкам, они обидятся, и, пожалуй, сделают какую-нибудь подлянку. Это страшно.
А если он не сделает уроки, он получит завтра двойку, родители наругают и оставят без карманных денег. Зато если он принесет пятерку, папа купит ему новый велосипед, который обещал.
Теперь все зависит от ума мальчишки. Если он совсем дурак, то побежит в кино. И будет счастлив – пока идет фильм. Завтра дружки будут презрительно щуриться и обзываться, а то еще и поколотят. Ну, такие дружки.
Если он поумнее, то пойдет к дружкам. Сохранит место в мальчишеской стайке. И будет счастлив – до того момента, когда придется идти домой с двойкой в дневнике.
А если он совсем умный, он все-таки сделает уроки. Потому что карманные деньги и велосипед куда важнее. В том числе и для поддержания хороших отношений с дружками. Которые за возможность покататься на велосипеде простят ему все.
Что происходит? Над головой бедного «Вити Малеева» сгустились три вида власти. И борются за его маленькую душу.
Первая – это власть Соблазна. Кино, скамейка, семечки, увлекательный фильм. Удовольствие в чистом виде. Правда, за него придется потом платить – но это потом.
Вторая – это власть Насилия. То, что обычно отождествляют с властью как таковой. На самом деле слово «насилие» здесь не очень уместно, скорее это власть Угрозы. В данном случае угроза прямая и непосредственная – презрение товарищей и немаленькая вероятность получить втык от них же. «Будет больно и обидно».
И, наконец, третье. Это власть, которую очень часто называют «властью Денег». На самом деле, опять же, речь идет скорее о ресурсах вообще. Это шанс обменять сегодняшнее удовольствие на куда более значительное, но в будущем. Пока не будем ее называть никак.
Теперь представим себе того же самого мальчика, но только подросшего. Теперь он выбирает себе жизненный путь. Или, конкретнее – думает, куда ему пойти после школы.
Для начала он советуется с дружками-приятелями. Те, покуривая и поплевывая, быстро приходят к тому, что учиться дальше не надо, а надо тусоваться и колбаситься, а на жизнь всегда заработать можно, на крайняк – сделать какой-нибудь свой бизнес, другие же делают, и ничего, сейчас все в шоколаде, а пока чего напрягаться-то? Дальше молодой человек выслушивает наставления папы-мамы, которые, после ругани, сходятся на том, что пора бы сыночку уже и поработать, родителей стареньких уважить, вот, кстати, есть и местечко в офисе у папиного друга. Если же сын не пойдет работать куда папа сказал, у него будут неприятности. «Лучше домой не приходи».
А еще у юноши есть старый дядя, который в семье появляется редко, да и вспоминают о нем нечасто. Дядя платит семье тем же: он дорогой адвокат, живет «в другом мире», и с родственниками ему просто не о чем говорить. На сей раз дядя, однако, сам звонит племяннику и говорит ему: «Дорогой, насколько я понимаю, ты заканчиваешь школу. Конечно, тебе решать, куда пойти. Но если ты пойдешь учиться в университет на юрфак, я тебе помогу с поступлением и каждый месяц буду давать немного денег».
Оставим пока молодого человека перед выбором и задумаемся – какую власть имеют над молодым человеком все перечисленные персонажи?
Начнем с друзей. Они, по сути, предлагают юноше то, чего он сам хочет – «тусоваться и колбасится». То есть они поощряют его собственные желания, не самые разумные, но самые приятные. Правда, на какие шиши он будет колбаситься и тусоваться, друзья ответить не в состоянии.
Родители предлагают надежную синицу в руках: ступай-ка, сына, работать, вот и местечко. Плюсы очевидны: зарплата, свои деньги, придется, конечно, делиться с родаками, но на пиво останется. Минусы – нудный офис, папин друг в качестве начальника, все на ладони. Перспектив опять же особо никаких.
Наконец, дядя. Который предлагает вложиться в будущее. Причем готов помочь – у него есть деньги и связи. Разумеется, это тяжелое решение – отдать несколько лет, и к тому же поссориться с родителями. Зато появляется шанс на совершенно другое будущее.
Теперь – что будет с юношей, если он послушает друзей, родителей или дядю?
Если он плюнет на все и пойдет «колбасится и тусоваться», он будет счастлив. Неделю-две. Пока не кончатся деньги, свои, заемные и выпрошенные. После чего он приползет к тем же родителям или обратится к дяде. В том случае, конечно, если не успеет напрочь испортить с ними отношения.
Он может послушать папу-маму. В таком случае он будет доволен – первый год или два. Потом он сообразит, что это место – на всю жизнь, а новую жизнь начинать поздно.
И, наконец, он может послушать дядю и принять его предложение. Это рискованно и чревато. Зато это шанс на другую жизнь.
Думаю, понятно, что и в этом случае мы имеем дело все с теми же разновидностями власти. Первая – Соблазн, олицетворяемый друзьями-приятелями. По сути, они предлагают ему то, чего он сам хотел бы: ничего не делать, дурить и тусоваться – колбаситься. «Делай, что хочешь, и не парься».
Родители – это Угроза. В данном случае эта угроза не одномоментна, ее скорее следовало бы назвать Давлением. Но суть та же. «Ты сделаешь то-то и то-то, иначе тебе будет плохо».
И, наконец, предложение дяди – это предложение Поддержки. «Если ты примешь это решение, я тебе помогу».
Так вот. Прошлое, Настоящее и Будущее имеют над нами разную власть. Если быть точным, то Будущее предстает перед нами как совокупность соблазнов, настоящее – как совокупность угроз, а прошлое – как источник ресурсов и поддержки. Условно говоря, Будущее – это дева в белых одеждах, всегда готовая их снять. Настоящее – это суровый мужик с пудовыми кулаками, всегда готовый дать в рыло непокорному. И, наконец, Прошлое – это согбенный старец с кошельком, который может – хотя и без особой охоты – заплатить тому, кто выполнит его смиренную просьбу.
Теперь перейдем от аллегорий к истории.
Представим себе молодой политический режим. Он установился совсем недавно, его возглавляют люди, у которых кружится голова от новообретенной власти. Люди у руля не очень хорошо понимают, чего можно делать, а чего делать нельзя. Иногда им кажется, что можно все, а иногда – что не получится ничего. Но, так или иначе, они вынуждены выбирать между соблазнами, угрозами и тем самым третьим, то есть ожиданием поддержки.
Итак, перед новой элитой возникают все те же три фигуры. Первая – Соблазн. Она появляется в виде расфуфыренной, но полуобнаженной «Ксюши Собчак» с коралловыми устами, и говорит примерно следующее:
– Ребята, не парьтесь. Вы завладели этой страной и теперь можете как следует оттянуться. Давайте продадим все, что есть на этой территории ценного, а все деньги прокутим в Куршевеле! Живем один раз! Зажига-а-ай!
Девицу, однако, отодвигает Угроза. Она воплощена в виде Арнольда Шварценеггера. Который грозно супит брови и говорит:
– Если вы не будете выполнять то, что велят вам Соединенные Штаты Америки и Мировой Обком, то поедете в Гаагу в железной клетке. А если и не поедете, то уж точно лишитесь счетов в наших банках. Поэтому вы, конечно, продадите все, что на этой территории есть ценного, и подешевле, но деньги вы не прокутите, а соберете в мешок и отправите этот мешок в Соединенные Штаты Америки, чтобы он лежал там. Понятно?
И, наконец, откуда-то сбоку появляется согбенный старик. Мешок на плече у него дырявый, но там что-то лежит.
– Если вы не будете разорять эту страну, а вложитесь в ее реконструкцию, – тихо говорит старик, – то послезавтра, может быть, вы… – и он что-то тихо говорит, показывая на Ксюшу и Арнольда.
Элита морщит брови. Ей, элите, очень нравятся сиськи Ксюши и очень не нравятся кулаки Арнольда. А мешок старика выглядит неубедительно – больно уж он тощий. Может быть, там ничего и нет. Правда, положа руку на сердце, Ксюша и Арнольд тоже не могут предложить ничего ценного – одна соблазняет, другой пугает. Так что выбор на самом деле невелик. Но этот вывод еще нужно сделать, а это сложно.
Теперь последнее замечание. Как правило, люди понимают, что поддаваться соблазнам постыдно, а покоряться угрозам – позорно. Поэтому они особенно сильно отрицают свое участие в тех соблазнах, которым предаются, и свою податливость на те угрозы, которых боятся.
Например, ельцинский режим, который весь прошел под знаком «живем один раз, гуляем, братва!» начался с разговоров об «отмене привилегий», «социальной справедливости» и так далее. А в самый разгар «чумного пира» дряхлеющий Борис Николаевич потчевал народ рассказами о картошечке, которую он растит у себя на даче.
Нынешний режим несколько эволюционировал сравнительно с ельцинским. Если вкратце суммировать его достижения в моральной сфере, они сводятся к одному – отказу от наиболее грубых и примитивных соблазнов в стиле «все продать и устроить праздник». Зато он податлив на угрозы, в основном со стороны Мирового Обкома. Он боится их со страшной, нечеловеческой силой – и именно поэтому напускает на себя независимый вид, бормочет про «суверенную демократию» и балуется антизападной риторикой. Но эта «риторика» – хвастовство перепуганного мальчишки, который больше всего на свете боится, что его выгонят из компании, а то и побьют. «Накажут по-взрослому». Этого они боятся даже больше, чем при Борисе Николаевиче, когда «ксюша» застила все на свете, в том числе и страхи. Спьяну можно было и Курилы не отдавать, и ядерным щитом пугать. Нынешние – люди трезвые и оттого вдвойне боязливые. Впрочем, они боятся не только «Арнольда», но и старика с мешком – и, может быть, боятся его еще сильнее, чем «Арнольда». Ибо мало ли что там в мешке и мало ли кому оно достанется…
Будет ли у нас когда-нибудь третья генерация власти, не развратная и не трусливая? Обратится ли она к русскому прошлому, сделает ли ставку на единственную силу, которая способна не соблазнить, не запугать, а поддержать – русский народ? Очень хочется надеяться и очень не хочется врать. И тем не менее, надеяться хочется.
А старику с мешком пора присматриваться к другим людям. Которым пойдут впрок даже тощие медяки.