Русская фантастика – 2018. Том 1 (сборник). Тёмная засада (Ю. В. Остапенко, 2018)

На дне темной старой штольни некому было говорить Женьке, какой он дурак. Но он и сам прекрасно знал.

Сломанная нога пульсировала болью, ужас бил в голову красным набатом.

– Ду-рак, бу-бух, ду-рак, бу-бух.

Мама всегда говорила: «Если с тобой, Жека, что-нибудь случится, я ж не вынесу, будь поосторожнее!»

И руки заламывала, и брови поднимала трагически, как когда была Ларисой Огудаловой, а потом в нее стрелял из пистолета противный зализанный хмырь, и она падала и умирала под красивую музыку. Маленький Женька в первый раз заревел на весь зал – с него чего взять, а вот папа додумался четырехлетку в театр притащить. Занавес упал, скрыл лежащую маму, а Женька сопли глотал от ужаса, пошевелиться не мог, что ему шептали, не слышал.

Но уже через пару минут мама вышла кланяться, живая, смущенная, искала его глазами. Ей люди в зале хлопали, а к Женьке поворачивались и ободряюще улыбались. А хмырь в длинном пиджаке потом представился дядей Борей, дал подержать бутафорский пистолет и купил в буфете батончик «Марс». Шоколаду в нем было больше, чем Женьке обычно за целую неделю разрешалось, он слопал лакомство и тут же простил мужика. Тем более что мама ему все объяснила про ненастоящую смерть, притворное горе и судьбу актрисы.

Женька представил, как мама, закусив губы, сидит и ждет звонка. Все чаще набирает его номер. Потом начинает ходить по квартире, каждую минуту выглядывает в окно, и от волнения лицо у нее становится белым-белым, кроме грязно-розового шрама через щеку.

Женька застонал, немного поплакал. Покричал «Помогите!» и «Спасите!». Звук никуда не уходил, вяз в тоннах слежавшейся земли, в древних гранитных глыбах Батарейной горы. Даже корни деревьев не слышали. Да и кричал ли он или просто рот открывал? Не понять было, реальность плыла, прорастала черными пятнами.

Выпавший из кармана телефон вдруг завибрировал в двух шагах от него, осветил сломанную балку, земляной пол штольни в гранитном крошеве и оскаленный череп, покрытый клочьями бурых волос. Женька думал, что человеческие черепа более аккуратные, чистые, как в музее. Этот же был покрыт коричневыми потеками и буграми и лежал, присохший к груде тряпья.

Телефон погас. Женька от ужаса и боли неожиданно то ли отключился, то ли уснул. Он открутил время назад и шел из школы через лес не один, а с Илонкой из параллельного пятого «Б», и она опять рассказывала, как друг друга ее брата, черный археолог, нашел в лесу в Пальцево то, о чем все поисковики мечтают, годами копая между корней и обшаривая болота.

– Он типа лаз в склоне приметил, – говорила Илона, и ее карие глаза, подведенные зелеными тенями, блестели от возбуждения. – Там весной дерево старое упало, корнями полхолма выворотило. Залез и видит – кладка каменная. Пополз по ней с фонариком – неглубоко, ноги еще у входа были, когда он нишу в стене нашел, а там – горшочек чугунный засмоленный.

– Клад?! – ахнул Женька.

Конечно, это был клад. Больше сотни монет, серебряных, византийских. В баксах, наверное, тысяч пятьдесят. Или сто. Вот же повезло!

У Женьки аж сердце зашлось – ему-то надо было всего двадцать тысяч. Нет, можно и больше, конечно, но двадцать очень нужно маме на пластику, ожог убрать и глаз поправить.

Она бы вернулась в театр, снова носила бы красивую одежду, а не спортивные куртки с капюшонами. По ночам бы не плакала. Они бы вернулись в Питер. И все стало бы, как было до того, как семилетний Женька полез на новогодний стол за вазой с шоколадными конфетами, убранной от него подальше, и спихнул на елку открытую бутылку коньяку и свечку…

Воспоминание было таким обжигающим, что Женька снова очнулся в темноте, сквозь которую невидимо щерился череп предыдущего охотника за сокровищами, обнаружившего когда-то неприметный лаз в конце линии старинных укреплений на Батарейной горе. Его не нашли, и Женьку не найдут.

Но телефон ведь звонил! Мальчик потянулся, заорал, когда пришлось двинуть ногу. Зашипел, наткнувшись на череп. И вот, наконец, холодный гладкий пластик лег в дрожащую руку. Женька облизал губы, нажал на кнопку.

Связи не было. Глупо было надеяться, что сигнал пробьет тонны земли и камня. На экране высветилась напоминалка «ПОЗВОНИ РОДИТЕЛЮ» – отец установил, чтобы Женька не забывал ему звонить хотя бы раз в неделю, по четвергам. Говорил – скучает, и зря они с мамой уехали из Питера, к ним не наездишься, особенно когда молодая жена на сносях… Будет девчонка, Женьке на замену. Папа утешится быстро, будто и не было у него непутевого толстого сына, сплошного разочарования.

Женька еще немного порыдал от жалости к себе, но сквозь сладковатую детскую беспомощность пробивалось холодное, взрослое понимание, что мама-то не утешится, что ее горе будет глубоким и безвылазным, как эта штольня. И значит, надо попытаться что-то сделать, пока есть силы, пить хочется умеренно и боль можно терпеть.

Невелика заслуга – лечь тут и помереть, как этот, с черепом. Женька включил экран, осмотрел товарища по несчастью. Решил, что тот, наверное, шею сломал, когда падал. Нога-то – это еще ничего. Больно, конечно – Женька орал как резаный, но с третьей попытки удалось встать на четвереньки. Он посветил вокруг экраном – крошево булыжников, пара сломанных балок, в ширину метра два, а в длину надо проверить. Мальчик зажал телефон в зубах и, царапая руки, пополз через штольню. Противоположную стену нашел, сильно долбанувшись о нее лбом. Сел, посветил. И ахнул.

Стена была из светлого серебристого материала, очень плотного и холодного. Если б можно было сплавить серебро с мрамором, получилась бы именно такая штука.

В гладкую поверхность были врезаны контуры створок больших дверей, таких высоких, что слабый свет не дотягивался до их верха, рассеивался, тенями стекал вдоль глубоких линий. Женька потер лоб, измазав руку кровью – ссадина сильно кровила. Снова потрогал чудесную стену, оставив смазанный отпечаток. И вскрикнул от удивления – белый камень тут же впитал кровь, как и не было. В плотной тишине подземелья вдруг раздался треск, рокот камня, трущегося о камень. Створки дверей дрогнули, между ними возникла щель и начала расширяться, разрезая темноту полосой неяркого серого света. Мальчик отполз назад, наткнулся на что-то мягкое, податливое – ох, еще один мертвец? Оказалось – его собственный рюкзак.

Хорошо: там была бутылка сока и фрукты, мама ему всю неделю давала с собой по яблоку, а он не ел, покупал шоколадки в буфете. Плохо: остался бы рюкзак там, наверху, может быть, его бы нашли, а по нему и Женьку отыскали?

«История не знает сослагательного наклонения!» – говорил папа. Женька не без труда утешился этой глубокой мыслью и стал ждать, когда дверь полностью откроется. За нею клубилась светло-серая муть, как в парной бане. Потом сквозь нее шагнул коренастый, очень широкоплечий человек – виден был лишь силуэт. Остановился у порога.

– Ты готов? – спросил он хриплым, тихим голосом, которым, тем не менее, заполнил все пространство, как если бы певец Высоцкий очень устал, тихо спел песню, а кто-то потом на колонках звук выкрутил на полную мощность.

Конечно, Женьке сразу захотелось спросить «К чему готов?» или «А вы кто?», или состорожничать и сказать, что, наверное, не готов… пока еще. Но тут же представил, как человек после такого ответа закрывает двери и уходит, а он опять остается в темноте под горой с четырьмя яблоками, сломанной ногой и половиной телефонной зарядки.

– Я готов, – сказал Женька решительно. Пусть его только отсюда вытащат, а он потом разберется.

– Твоя служба нам продлится три года. – В голосе послышалась улыбка, словно человеку понравилось, как Женька ответил. – Для твоего мира за это время пройдет около трех дней, а для твоего тела – пара месяцев. Так соотносятся время и плоть между Мидгардом и Нидавеллиром. Когда твоя служба кончится, ты получишь награду. Еще раз спрошу – ты готов?

Женька подумал, что сильно ударился головой. Или вообще спит. Сейчас телефон заиграет «Прекрасное далеко» (друзьям он говорил, что на будильнике у него – «Гангем стайл») и надо будет вставать, собираться в школу, торопить маму, чтобы не смотрела полчаса в свой кофе, а то опять на работу опоздает.

Но он никогда не понимал героев, которые, сталкиваясь с магией или приключением, по полкниги отказывались верить и бродили по сюжету, бухтя: «Это сон, не может быть». Действовать нужно по ситуации. Сон так сон. Не сон – так тем более.

– Я готов, – сказал Женька. – А что мне нужно делать? И это… у меня не очень хорошо обычно получается. Но я буду стараться.

Человек шагнул ближе к двери, так что светящегося тумана между ними почти не осталось, и внезапно оказался не человеком. Голова у него была слишком большой и круглой, лицо заросло густой седой бородой до середины щек, мясистый нос выглядывал из зарослей, как рыжий кот из куста. Но самыми нечеловеческими были глаза – большие, выпуклые, золотистые, без белков. У Женьки раньше была любимая мягкая игрушка – толстый белек Ва-Вась с такими же огромными глазами из янтарного пластика.

Одет человек был в куртку и штаны из плотной темной ткани. У пояса висел длинный топорик, с одной стороны было лезвие, с другой – что-то вроде колотушки.

«Гном!» – мысленно ахнул Женька, и вопросы из него полетели, как горошины в игре «Цветы против зомби». Он даже про боль в ноге забыл.

– Вы – гном? Вы забираете меня в подземное королевство? В эту… Мэрию, как у хоббитов? И что, правда здесь всего три дня пройдет, а у вас три года? А побыстрее нельзя, а то моя мама совсем изведется? А что я у вас буду делать? Помогать в волшебной кузнице? Я могу, мне в прошлом году паяльник подарили. А работать много надо будет? А там все по-русски говорят? А вас как зовут?

Гном прикрыл огромные глаза тяжелыми веками.

– Ты желаешь знать все, дитя Мидгарда. Это хорошее качество. Мы говорим не на твоем языке, а на моем, из которого произрастают наречия вашего мира. Кроме венгерского, – добавил он, подумав. – Я – Нар из народа цвергов, которых вы называете гномами. Ты не будешь работать в кузнице…

Женька вздохнул.

– Ты будешь сидеть на Кристальном троне, – продолжил гном. – Твое отчаяние и решимость исказили структуру мироздания так, что перед тобою возникли врата Подземных королей. Твоя кровь их отворила. В третий раз я спрошу тебя, готов ли ты войти в Нидавеллир и начать свою службу?

– Я готов, – ошеломленно сказал Женька.

– Тогда войди в свое королевство. – Гном отступил на шаг назад и поклонился.

– Ногу больно очень. Вы мне не поможете? Пожалуйста?

– Это врата королей. В них может пройти только король.

Женька попробовал подняться, заорал, упал на четвереньки.

– Можно и так, – сказал гном мягко. – Чтобы попасть из одного места в другое, не обязательно идти величаво. Нужно просто двигаться, преодолевая расстояние и боль. И не останавливаться, пока не окажешься там, куда нужно попасть.

Женька продел руки в лямки рюкзака и пополз в свое царство.

Светящийся туман оказался плотным и холодным на ощупь, он расползался с хрустом, как сахарная вата. Женька все полз и полз, ничего не видя и не соображая от боли в ноге. Поверхность под руками и коленями сделалась ровной, стала клониться вниз все сильнее, скользить было страшно. Тело холодело. Когда он подумал, что больше не может двигаться, его подхватили крепкие руки, поставили, осторожно поддерживая, чтобы он не наступил на больную ногу.

Женька поморгал и увидел, что стоит на каменном возвышении в невероятно огромном зале, под руки его держат двое гномов с одинаковыми темными бородами. Перед ними стоит Нар, зал заполнен гномами, и сотни лучистых глаз смотрят на него с бородатых лиц.

– Начинаются годы короля, – сказал Нар негромко, и голос заполнил огромный зал, и сотни других голосов с ликованием подхватили его слова.

Женька открыл глаза в светлую пустоту. Взгляд было сфокусировать не на чем, это было странно и даже приятно, будто спать с открытыми глазами, грезить об удивительном.

Женька сел и встретился с янтарным взглядом Нара, сидевшего на каменной скамье рядом с его… мальчик огляделся – он сидел в прозрачном длинном саркофаге, заполненным светящимся туманом.

– Как гроб хрустальный из сказки, – медленно сказал Женька.

Улыбку Нара скрыла борода, но она проявилась в голосе.

– Это целительный короб Дарина, – кивнул он. – В нем – радостное для плоти время Асгарда. Мы собрали кость в твоей ноге, она начала срастаться. Но ты не можешь вечно лежать в безвременье и ждать. Хотя бывало и так…

Нар потянул рычаг у изголовья, и стенки «гроба» ушли вниз, туман впитался в темную блестящую плиту. Женька увидел, что на нем – одежда из плотной серой ткани, такая же, как на гноме, а нога до самого бедра как будто отлита из серебристого бетона. Он потрогал – и на ощупь бетон.

– Камень поверх кожи будет держать твой вес, – сказал Нар. – Пойдем, Безбородый король. Пора начать службу и назвать народу твое имя.

Нога была как бревно – тяжеленная и не гнулась. Внутри бревна сидела боль, глухая, глубокая. Женька пару раз охнул, волоча ногу, но Нар посмотрел на него странно, и мальчик сжал зубы, выпрямился и пошел ровнее, зажимая боль в тиски воли и монотонного счета (и рраз-дватри, рраз-дватри). Совсем скоро стало легче, и Женька увидел, что они идут то ли по узкой улице, то ли по очень широкому коридору. За высокими арками стен виднелись дома из разноцветного камня, очень красивые, с широкими входами без дверей и квадратными окнами. Пол был гладким, а потолка не было вовсе. В высоком зеленоватом небе скользили облака.

– Я думал, здесь нет неба, – удивился Женька.

– Везде есть небо, – сказал Нар. – Всем разумным существам нужно смотреть вверх. Мечтать о полете, о преодолении силы, которая нас держит внизу.

Женька вскрикнул от удивления – большое белое облако вдруг пришло в движение, помчалось через небо и набросилось на другое, поменьше и розоватое. Оно дернулось, попыталось ускользнуть, но белое уже обволакивало его, поглощало, забирало в себя.

– Небесная охота, – кивнул Нар. – Небо Нидавеллира – это внешняя оболочка Мидгарда. Ты видишь духов своего мира в их отдыхе и борьбе.

– Послушайте, а зачем вам царь? – решился Женька. – Ну, в смысле, я как царь? Человек. И ребенок. И еще и не из лучших.

– Почему ты не из лучших? – спросил Нар с интересом. – Объясни.

Женька подумал.

– Ну я не особенно умный, – сказал он. – Неусидчивый. Силы воли у меня мало, ничего делать толком не умею. Играть люблю и сладости. А надо учиться, запоминать все и полезную еду есть. Думаю только о себе, а из-за этого с другими людьми всякое плохое случается…

Он всхлипнул, задыхаясь. Гном остановился и положил ему на плечо тяжелую, очень горячую руку.

– Я слышу много чужих голосов в твоих словах, – сказал он. – И совсем не слышу твоего собственного. Но, думаю, ты его скоро найдешь. По завету Дарина, когда потомок Аска и Эмблы проходит границу миров, мы сажаем его на Кристальный трон. Вы вершите суд, говорите с нами, ведете нас в бой. Из ваших образов, как из осколков зеркала богов, мы собираем великую картину бытия. Ты решил, под каким именем будешь править народом цвергов?

Женька подумал о супергерое, которым иногда себя воображал. Джонсон, или Джон-Сон, умел летать, видел будущее во сне и не горел в огне из-за особых свойств кожи, полученных при падении в радиоактивное озеро в лесу под Выборгом.

– А двойное можно имя? – спросил он и сказал заветное.

– Джон-Сон, – кивнул гном. – Такого еще не было. Джон-Роланд был, он славно правил.

Они вошли в огромный зал без крыши. Под полом из прозрачного хрусталя неисчислимые звезды и сияющие вихри туманностей медленно кружились в бездонной черноте. Женька из созвездий знал только Большую Медведицу, но даже знай он звездное небо лучше, разобраться в этой бесконечности он бы не смог. Он задохнулся и упал бы на колени, если бы нога гнулась.

– Звезды не мигают, – сказал он первое, что пришло в голову.

– Нет, – ответил Нар. – Мерцание звезд – это иллюзия неба Мидгарда. Пройди по звездному пути, Джон-Сон. Если кружится голова, смотри вверх.

В зеленом небе над ними танцевали, ластились друг к другу облачные духи. Сквозь боль и страшное одиночество крохотной песчинки в бесконечности мироздания Женька хромал к Кристальному трону, стоявшему далеко-далеко в конце зала. Двести сорок три шага спустя он дошел.

– Подземный король Джон-сон принял службу, – провозгласил Нар.

Женька полусел-полуупал на трон – высокое кресло из хрусталя, абсолютно гладкого, но бархатистого на ощупь и очень теплого.

Пол в зале помутнел, космос спрятался. Из арок в стенах толпами повалили гномы, они говорили возбужденно, радостно, басовито. У всех были бородатые лица, крупные носы, разноцветно-сияющие глаза.

– Сейчас начнешь решать накопившиеся споры, – сказал Нар.

– Я? – очень удивился Женька. – Я же ничего не знаю!

– Знать не нужно, – усмехнулся гном. – Слушай, пытайся понять. И говори, что кажется правильным.

– И будет по-моему?

– И будет по-твоему.

Цверги разошлись по залу, некоторые выстроились в очередь, остальные обступили трон, переговариваясь, смеясь, оглаживая бороды.

На площадку перед троном вышли два очень похожих цверга с рыжими бородами. Глаза у одного были темно-голубыми, а у другого – почти желтыми. Гномы поклонились, назвались Витом и Летом.

– В доме, подвале глубоком, – начал Вит, – мы старого эля высокую тунну нашли вместе с братом.

Второй цверг, кивая, подхватил.

– Тут же возник у нас спор – распечатать и выпить напиток? Нам на двоих его хватит на год или дольше. Или всех цвергов созвать на веселье хмельное? Меньше достанется нам, но умножится радость. Трудно решить, рассуди нас, Джон-Сон.

Женька сидел ни жив ни мертв, как будто его к доске отвечать вызвали, а он не только ответа не знает, а еще и вопроса не слышал и вообще, сейчас, кажется, громко пукнет.

– Это официальный королевский слог, – прошептал ему в ухо Нар. – Тебе не обязательно в ритм отвечать. И вообще думать можешь сколь угодно долго. Мы народ терпеливый.

И действительно, оба искателя Женькиной мудрости спокойно посматривали по сторонам, не выказывали никаких признаков нетерпения.

Женька задумался. Потом решил – буду вести себя, будто вот-вот проснусь, и что бы ни случилось, расхлебывать не придется.

– Радость делить хорошо, – сказал он, чувствуя себя магистром Йодой. – А в подвале вдвоем напиваться – не очень. Друзей созовите.

Цверги низко поклонились, пряча в бородах одинаковые улыбки, и молча отошли в толпу. На площадку вышел огромный гном – на голову выше окружающих и гораздо шире в плечах.

– Ночью глубокой я шел на прогулку однажды… – неожиданно тоненьким голосом начал он.

Женька посмотрел на очередь цвергов – сеанс ритмической поэзии, похоже, ожидался долгий. Сжав зубы, чтобы не застонать, подвинул ногу поудобнее. Глубоко вздохнул. И продолжил нести службу.

Королевские покои оказались едва ли больше однокомнатной квартиры, где Женька уже больше года спал на раскладном кресле, а мама – на диване. На мраморном столе стоял глиняный горшок, от которого вкусно пахло. Женька вдруг понял, насколько голоден.

– Что это? – спросил он, опустошая вторую миску. Ложек не было, суп надо было хлебать через край.

– Корни, – ответил гном. – Наши миры пересекаются так, что цверги могут брать лишь то, что скрыто под землей. И только в северной части вашего мира.

Женька вздохнул – какао-бобы явно не росли под землей на Севере, а значит – три года без шоколада. Он угостил Нара яблоком, тот поблагодарил и, прежде чем откусить, долго вдыхал его запах.

– Свет Мидгарда заперт под кожей этих плодов, – сказал он. – Много столетий назад у нас была королева, которая, себе на беду, очень любила яблоки… Ложись спать, Джон-Сон. Ты выглядишь усталым.

Женька с сомнением посмотрел на каменное ложе, которое, впрочем, с готовностью приняло форму его тела, когда он лег.

– Как может камень быть мягким? – спросил он.

– Камень – плоть Нидавеллира, – улыбнулся Нар. – Плоть щедра.

Женька спал как убитый, а когда проснулся, за столом сидели два почти одинаковых темнобородых гнома, те самые, что подняли его с колен, когда он выбрался из штольни. Они пили из больших глиняных кружек. Женька сел и понял, что нога болит уже меньше.

– Доброе утро, – сказал он.

Цверги повернулись и посмотрели на него одинаковыми темно-зелеными глазами. У одного из них не хватало куска ноздри и нос был весь в шрамах.

– Приветствуем короля, – сказали они хором. – Когда ты будешь готов вести нас в поход?

– Эммм… – Женька не нашелся, что ответить.

Пока он думал, в комнату вошел Нар.

– Аустри, Вестри, – сказал он. – Традиции требуют обсуждения походов и планов, когда король сидит на троне, а не спит в своих покоях.

– У нас все меньше времени, – сказал гном с рваным носом. – Коренница умирает. Если не напоить ее сияющей кровью, мы обречены.

– Нас слишком мало, – покачал головой Нар. – Выступив в поход, мы можем не вернуться. Коренница умрет, а оставшихся цвергов будет до самого конца терзать отчаяние и горе о погибших братьях. Вестри, ты согласен со мной или с братом?

– Пусть решает король, – сказал Вестри и отпил из кружки. – У нас теперь есть король.

– Расскажите мне, – попросил Женька, подсаживаясь к столу и, сжав зубы, задвигая под него свою ногу-бревно. – Только не в стихах, пожалуйста.

У цвергов не было женщин.

– Мы знаем, как продолжают себя народы Мидгарда, – поморщился Аустри, и его разрубленная ноздря на секунду разошлась. – Мужчину и женщину создали их, Аска и Эмблу. Вы коротко живете, но любой мужчина, растящий бороду, может продолжить род с любой женщиной, роняющей кровь…

Коренница была живой пещерой, в которую входил готовый к таинству, уставший от груза жизни цверг. Там его воспоминания сливались с жизнями предков, а тело разделялось на двух, реже трех новых цвергов – юных, почти безбородых, имеющих лишь изначальные черты прежней личности.

– Познавая и взрослея, они вливаются в свой народ, – сказал Вестри. – Они впитывают опыт и черты тех, кто был до них, выбирая их по внутреннему наитию и потребностям своей новой души. Иногда они становятся такими же, как были. – Он посмотрел на брата. – Иногда – совсем другими.

– Но тот, кто вошел в пещеру – он же, получается, умирает? – медленно сказал Женька. – Его больше нет?

– Вы делаете людей из людей, – вздохнул Нар. – Коренница делает цвергов из цвергов. Народ растет, народ живет. Плоть создается из плоти, жизнь – из жизни.

Он налил из кувшина в кружку темной пенистой жидкости. Комната наполнилась запахом имбиря.

«Интересно, – подумал Женька, – не тот ли это старый эль, что нашли Вит и Лет?»

– Коренница больна, – сказал Аустри. – Год назад в нее вошел старый Яри – у нас были сомнения, но ждать дольше было нельзя, его усталость делалась все сильнее. Сыны Яри не вышли из пещеры. Не разделенные до конца, несформированные, они вросли в Коренницу и кричали страшно…

Он коснулся своего топора и мрачно посмотрел на Нара. Тот тоже потрогал топор и залпом выпил стоявшую перед ним кружку.

– Если напоить Коренницу сияющей кровью йотуна – ледяного великана – у нас появится будущее. Но чтобы добыть ее, предстоит рискнуть настоящим – мы не знаем, сколькими жизнями придется заплатить. Этот выбор предстоит сделать тебе, король Джон-Сон. Если ты выберешь поход, то сам нас в него поведешь. Но можно немного подождать, пока заживет твоя нога.

Женька почувствовал облегчение – не нужно решать прямо сейчас.

– А можно мне того, что вы пьете? – попросил он.

Гномы расхохотались, Вестри подвинул ему кружку и дружески хлопнул по плечу.

Женька отхлебнул. На вкус было – как квас.

Коренница оказалась похожей на огромное полое мраморное яблоко, гладкой, теплой на ощупь. Внутрь он заходить побоялся – вдруг она его тут же начнет… переваривать и приращивать.

– Не бойся, Джон-Сон, – сказал Нар. – Коренница понимает. Она – центр нашего мира, видишь, как он нее расходятся корни? Они пронизывают Нидавеллир и знают в нем всех существ.

Женька положил руки на теплый камень у входа и ощутил такую радость и спокойствие, какие знал только совсем маленьким, сидя у мамы на руках. Спираль воспоминаний начала раскручиваться, наполняя его горячим чувством, и только когда оно взорвалось в нем миллионом воздушных шаров, он понял, что это – любовь. Мама легко поднимала его и подносила к большой теплой груди, и ничего, кроме мамы, любви и молока, в мире не было. Мама лежала с ним, когда он болел, и пела ему «Прекрасное далеко» в горячечной темноте, и сжимала его пухлую руку своими гладкими прохладными пальцами. Мама смеялась и бежала за ним по гальке черноморского прибоя, а за нею бежал папа и рычал, как медведь, и тоже смеялся. Сквозь брызги Женька видел и другие события, происходившие не с ним, но столь же важные и полные сильных чувств. Молодой цверг выходил из темноты в свет рука об руку с другим, незнакомым, но таким же, как он, и тысячи братьев приветствовали его, и волна радости вставала за волной. Кто-то смотрел на звезды в ночном небе – Женька не мог понять, он или не он, – и душа его переполнялась восторгом и благоговением.

– Ее нужно спасти! – воскликнул он горячо. Потому что почувствовал в Кореннице глубокий надлом, болезнь, которая лежала на ее сути, как безобразный, стягивающий кожу ожог на прекрасном мамином лице, проникая все глубже, мучая и искажая то, чем она была. – Как можно скорее, любой ценой. Нужно идти в поход.

– Цена велика, – вздохнул Нар. – Вернутся не все. И цверги не любят убивать.

– Кого убивать? – не понял Женька.

– Кореннице нужна кровь, – сказал Нар. – Кровь ледяного великана. Есть лишь один способ забрать у кого-то кровь.

Он положил короткопалую сильную руку на топор у своего пояса, и Женька задрожал.

Машины цвергов работали день и ночь, пробивая проход между мирами. Сломанная Женькина нога срасталась медленно и все же каждый день болела чуть-чуть меньше.

Он нес свою службу на Кристальном троне – выслушивал споры, отвечал на вопросы, говорил стихами. Часто цверги просили его почитать «с таблички», и Женька читал вслух книжки, которые мама в свое время закачала ему на телефон в надежде, что он будет приобщаться к мировому литературному наследию, а не играть в «майнкрафт» и птичек. Цверги слушали зачарованно – они очень любили истории.

Телефон волшебным образом не разряжался, так и оставался на половине зарядки – Нар сказал, что в Нидавеллире силы, рождаемые земными металлами, не могут иссякнуть.

– Йотуны – изначальные существа, – говорил Нар. – Космическая энергия в Йотунхейме проявляет себя их плотью. Они, как вы, – мужчины и женщины. Мы и они не умеем общаться – они не произносят слов, а поют звуки, а цверги к музыке не способны. Но у нас с ними старая вражда. В бою они сильны и яростны – много столетий назад король Уле водил нас в поход за сияющей кровью – тогда нас было гораздо больше, и Коренницы было две… Вернулся лишь один цверг из пяти, а Уле был тяжело ранен, и короб Дарина не смог его исцелить…

– Король может здесь умереть? – спросил Женька. Такая мысль не приходила ему в голову.

– Любой может умереть, – сказал Нар. – Все умирает. Хоть и не навсегда. Пойдем, Джон-Сон, я покажу тебе оружейную палату цвергов. И стойла скрукетроллов.

Женька стоял у высокого каменного зеркала, облаченный в легкий доспех из красного металла. Он смотрел в свои глаза и не узнавал. Это был не он, это был подземный король Джон-Сон – худой, решительный, повзрослевший, с ногой, залитой в серебро, и с топором на поясе. Он потрогал лезвие, представляя, как вонзает его в ногу великана, и оттуда фонтаном бьет светящаяся кровь.

– Кто ты? – спросил он свое отражение. – И где же тогда я?

Джон-Сон не ответил, только сощурился.

Двести сорок цвергов вошли во врата между мирами. Туман за воротами был таким же, как Женька помнил, – плотным и хрустким. Когда он рассеялся, перед ними был другой мир – под огненно-красным небом лежала иссиня-черная холмистая земля. Было очень холодно, и воздух пах электричеством, как после грозы.

Цверги ехали по трое на платформах, закрепленных на спинах скрукетроллов – мокриц размером с маршрутку. У них были мощные зазубренные жвала, по десять коротких ног и по три пары красных глаз, умных и недобрых. Женька очень волновался, что упадет с платформы и ему придется в них взглянуть вблизи.

– Они не жрут без команды, – успокаивающе сказал Аустри. Король с советниками ехали впереди остальных, с Женькой были чернобородые братья и седобородый Нар. – Хотя если команды «не жрать!» нет, то могут попробовать…

Он задумчиво потрогал свой разорванный нос. Женька покрепче уцепился за борт платформы.

Через несколько часов пути они увидели первого великана.

Вестри махнул рукой, и отряд остановился.

– Повезло, – сказал Нар. – Это ребенок. Битва будет быстрой. Наполним тунну и уйдем побыстрее.

Женька оглянулся на тунну – большую бочку червленого серебра.

Потом на великана.

Она танцевала между холмов – гибкая, светлая, высотой с двухэтажный дом. Сложена она была совсем как человек, а одежды на ней не было.

– Одежды они не носят, – эхом Женькиных мыслей тихо сказал Нар. – Им не бывает холодно, а стыда, как у вас, в них не заложено.

– Вы собираетесь на нее напасть? – с ужасом спросил Женька. – Броситься с топорами?

– Мы не убиваем без нужды, Джон-Сон. Не как вы. И ты сам видел, насколько велика наша нужда. Ты сам отдал приказ выступать в этот поход. Веспри, командуй построением.

Гномы начали спешиваться. Женька смотрел на прекрасную девочку-великана. Она танцевала, и мир звенел мелодией, неслышной, но видимой в ее движениях, и в ней была такая сила и такая красота, что Женька понял – никакая нужда на свете не может оправдать того, что они сейчас собираются сделать.

– Стойте! – крикнул он. – Я запрещаю!

Он обернулся – и встретил угрюмые взгляды сотен цвергов, уже стоявших в боевом построении, с топорами наизготовку.

– Весь наш мир, Джон-Сон. Весь наш народ, его мудрость и опыт. Неужели они не стоят одной жертвы? – медленно спросил Нар. – Их народ тоже убивал наш.

– Но не она же, – сказал Женька. – Она невинная. Она ребенок.

– Они сильнее, – сказал Вестри. – У них преимущество. С нею у нас куда больше шансов получить то, что нам надо.

– Ты читал нам истории своего мира, Джон-Сон, – подключился Аустри. – Хорошо героям, когда их выбор – между добром и злом. А если выбор – между злом и злом, между смертью и смертью? Вспомни Коренницу, король. Она умрет. И весь наш народ – с нею.

Женька подумал о Кореннице. И о маме. И о танцующей девочке. И о сестренке, которая у него должна была родиться. Смог бы он пожертвовать ею ради мамы?

– Нет, – сказал он. – Если так, то поворачиваем обратно.

– Мы не отпустим тебя в Мидгард, король, – зло сказал Вестри, и его борода затряслась. – Ты будешь сидеть на Кристальном троне всю свою жизнь – долгие столетия. Служить цвергам и смотреть, как мы умираем, не продолжаясь. Отойди и дай нам взять то, что нам надо.

– Нет, – сказал Женька, и тут девочка заметила их. Она подняла голову и пропела тревожную ноту, снова и снова.

– Ну вот, Джон-Сон, – вздохнул Нар. – Ты хотел справедливой битвы? Сейчас ты ее увидишь.

Земля задрожала, и из-за холма выбежал другой великан – шире, мощнее, на две головы выше девочки. Увидев цвергов с топорами наперевес, он запел тревожно, зло.

– Рубите ему связки на ногах, – крикнул Астри. – Если он упадет – у нас будет шанс. Вперед!

Гномы побежали лавиной, как крысы на кота. Женька, хромая, бежал позади, тянул за собою тяжеленную ногу. Великан отодвинул девочку подальше, присел перед нею, сжав кулаки над самой землей.

«Может, это его дочка, – подумал Женька. – Или сестра. Или просто они все друг друга защищают».

Великан разбросал руками первую волну цвергов, но их было много, они рассредоточились и забегали со всех сторон. Он закричал, когда сразу несколько топоров ударили его по ногам. Сильно пнул рыжебородого цверга – тот полетел, вопя, ударился о камень и сполз на черную землю. На топорах гномов, на камнях вокруг, на коже великана светились мягким голубым цветом капли его крови. Великан схватил сразу двух гномов, стукнул их друг о друга и отшвырнул. В одном из них Женька с ужасом узнал Нара. Тот упал неподалеку, мальчик бросился к нему. Голова Нара была неестественно вывернута, он дышал с трудом, в огромных янтарных глазах стояли слезы.

– Теперь справедливо, Джон-Сон? – просипел он. – Теперь количество зла для тебя приемлемо?

Девочка набрала камней и стала бросать их в цвергов. Как в замедленной съемке, Женька сначала увидел, а потом уже почувствовал, как булыжник размером с мяч ударяет его в бедро, как идет трещинами каменная оболочка его ноги, как страшная сила толкает его назад, опрокидывает на спину и мир взрывается ярко-белой, раскаленной болью.

– Стойте! – протолкнул Женька сквозь стиснутое горло. – Стойте! Назад!

Подниматься было трудно, как толкать в гору огромную тяжесть. Но он поднялся, поморгал, и когда зрение вернулось, то увидел, что цверги послушались, остановились, отступили. Великаны тоже замерли – взрослый зажимал рукой рану на ноге. В мякоти руки торчал глубоко засевший топор.

«Они не разговаривают, – сказал Нар. – Они поют».

Снимая и бросая на землю доспехи, король Джон-Сон хромал к великанам.

Остановился прямо перед ними. Ледяной ветер Йотунхейма взъерошил его волосы. Сквозь боль дышать было трудно. Но он набрал в грудь воздуха, как можно больше.

– Слышу голос из прекрасного далека, – запел Женька, изо всех сил напрягая связки. – Голос утренний, в серебряной росе…

Великаны смотрели на него, склонив головы.

Женька пел песню – старую, детскую, любви к которой стеснялся, но сейчас, в минуту отчаяния, она была единственным, что пришло ему в голову. Он пел и думал о родителях, о своей сестренке, которая должна была вот-вот родиться в том мире, где толстый мальчик метался между мамой и папой после развода и никак не мог определиться, кого и как любить. Думал о своих цвергах – об их ярких глазах, когда он читал им истории, их стихах и низком смехе, их древних корнях и безнадежной тоске, и о Кореннице, которая чувствовала тебя всего и принимала, понимала и любила. О ее неизбежной смерти, о том, что когда-нибудь все умрут, погаснет солнце, из мира вытечет кровь и пространство и время сожмутся в безумной плотности точку, семя нового Игдрасиля.

Женька пел песню, на которую у него никогда не хватало голоса, мучительно выдирая звуки из своего стиснутого горла, и цверги вокруг него плакали.

Девочка-великан положила руку на плечо взрослого. Он поднялся и, тоже хромая, пошел к гномам. Наклонился над тунной, протянул над нею руку и, вскрикнув, выдернул засевший топор. В бочку полилась голубая сияющая кровь – каплями, потом струйкой. Девочка улыбнулась Женьке. Не допев до конца, он почувствовал, как в до предела напряженном горле что-то захрипело и надорвалось. Он качнулся на разбитой ноге и без памяти упал на черную ледяную землю Йотунхейма.

– Спи, Джон-Сон, – говорил Вестри, сидя рядом с ним на платформе, мерно покачивающейся от движения скрукетролла. – Отдыхай. Ты хорошо послужил нашему народу.

Женька хотел спросить про Нара, но не смог – звуки не произносились, будто нечем было. Он повернул голову и увидел, что Нар лежит рядом, голова его все так же вывернута, но он жив – веки поднялись над янтарными глазами и снова опустились.

Тогда и Женька закрыл глаза.

– Спи, Безбородый король, – сказал Вестри. – Спи.

– Мы отпускаем тебя, – сказал Аустри, когда Женька проснулся в своих покоях, ставших такими привычными за последние месяцы. На нем была его старая школьная форма. – Твоя служба окончена. Но прежде чем я отведу тебя к вратам, позволь показать тебе то, чего ты еще не видел, Джон-Сон.

В комнату вошел Вестри и поклонился Женьке. Братья взяли его руки, закинули себе на плечи, помогая идти. Выходило не слишком величаво, но довольно быстро.

– Чертог подземных королей, – сказал Аустри, когда они вошли в огромный зал, заполненный сотнями серебряных статуй. Девочки и мальчики в одеждах всех эпох улыбались, хмурились, смотрели строго.

– Когда служба короля кончается, мы отливаем статую, – сказал Вестри. – Касаясь ее, король оставляет нам свой отпечаток. Вы уходите в свой мир, но новые цверги, выходя из Коренницы, проходят по чертогу и разговаривают с вами. Пройди и ты. Ты можешь стоять?

Шатко, но Женька мог. Любопытство было сильнее боли. Он дотронулся до серебряного плеча худенького вихрастого мальчика и задрожал – образы заполнили его, чужие воспоминания, обрывки мыслей и карусель лиц.

Ферма под Дрезденом, злая толстая гусыня Альбертина, болезнь брата, любимая заводная машинка, которую он подсовывает под его холодную маленькую руку в гробу. Вишни. Он сидит на дереве и ест сладкие вишни, сок наполняет рот.

– Пора в школу, Гюнтер, – кричит мама.

В церкви, через ряд, – красивая девочка с тяжелой светлой косой. Она притворяется, что смотрит в молитвенник, но на самом деле смотрит на него.

– Псалом восьмой, – говорит священник.

Девочка улыбается. Гитлер говорит по радио, захлебываясь своей правотой. Война, новые порядки, папа хмурится: «Нас это не касается, мы – от земли». Американские бомбардировщики в высоком голубом небе, взрывы, старая кладовая под холмом, и мама кричит «забирайся поглубже». И удар, и тишина.

Женька отдернул руку, тяжело дыша. Шагнул дальше.

Двенадцатилетняя Хавронья, провалившаяся в старый колодец, о котором никто в деревне и не помнил, – дедушкины сказки, щенки псицы Марки, отец прячет в бороде улыбку, огромная поляна лисичек, нужно две корзинки, мама дает поносить спеленутого братика, тесто на пирожки поднимается, лезет из кадки, как живое…

Десятилетний Джон-Роланд, заблудившийся в меловых пещерах Малвернских холмов – мамина мягкая рука на его волосах, няня поет старую африканскую песню, с красного цветка на руку прыгает огромный черный паук, бумага подарка рвется, открывая обложку книжки про индейцев, мама не поднимается с постели третий день, мальчишки зовут купаться на речку, учитель в школе бьет линейкой по пальцам, старый дуб шелестит, будто говорит с ним…

– Мы помним всех, – тихо сказал Аустри. – Они все с нами. Коснись своего отпечатка, Джон-Сон. Останься, уходя.

Женька повернулся и оказался лицом к собственному серебряному лицу. Он положил руку на плечо своей статуи. Что он мог в ней отпечатать?

Он едет на шее у папы, хватается за его уши, папа ойкает, смеется. Мама сидит у зеркала в костюме Гвиневеры, ее синяя, как вечернее небо, юбка расшита бусинками, Женька учится считать, водя по ним пальцем. Вкус шоколада во рту – такой сложный, прекрасный, глубокий, как счастье. Елка горит, полыхает жаром, все вокруг кричат, елочные игрушки лопаются с трескучим звоном, ему страшно, мама бросается к нему сквозь язык пламени. Слезы, смех, страх, крики, книги, восторг, тоска – Женька шевелил губами, не в силах произнести ни звука. По щекам катились слезы.

Он обернулся, и оба цверга низко поклонились ему.

– Подземный король Джон-Сон закончил службу, – сказали они хором.

Женька лежал в штольне и смотрел в темноту, туда, где когда-то увидел вырезанные в гладком камне ворота. Под головой у него был рюкзак. Света не было – на прощание он оставил цвергам телефон, пусть играют, он знал, что многие пристрастились. Идти обратно оказалось очень холодно – туман лип к телу, высасывал живое тепло, нога ломила, как больной зуб.

Но он дошел, врата закрылись, он упал на острые камни. Его дыхание ускорилось, сердце билось часто-часто, в глазах темнело. Аустри сказал, что так будет – телу нужно заново привыкнуть ко времени Мидгарда.

Уже через несколько минут Женьке стало казаться, что все произошедшее было сном, фильмом, который показал ему сломанный отчаянием разум. Что не было ни цвергов, ни великанов, ни космоса под ногами, ни огромных мокриц с острыми жвалами. Он попробовал что-нибудь сказать вслух, но горло не слушалось.

Сверху донесся звук – кто-то кричал в шахту. Женька не мог ответить. Он ждал. Долгое время ничего не происходило, а потом сверху донеслись шуршание, скрежет, голоса. Кто-то спускался в штольню на спасательном тросе. Позвал его. Включил фонарь и Женька увидел свет – яркий, безжалостный, прекрасный.

– Он здесь! Живой! – ликующе закричал человек кому-то наверху. Женька помахал ему рукой.

Наверху было темно, моросил дождь, пахло грибами, землей, жизнью. В свете прожектора стояли люди – мама, папа со своей новой женой Олей, МЧС-ники, почему-то дядя Боря из театра.

Когда Женьку вытащили, мама страшно закричала и бросилась к нему, но тут его нечаянно приложили о камень сломанной ногой, и он отключился.

Очнулся в больнице – понятно было по запаху. Ничего не болело, но тело было онемевшее, чужое. В обеих руках стояли капельницы, а по разные стороны кровати сидели мама и дядя Борис. Он протягивал к ней руку, как тогда, когда был Карандышевым, только без пистолета.

– Всю душу ты мне измотала, Маша! – сказал он. – Измучила! Я тебя люблю все эти годы, кругами хожу, а ты бы мне и не позвонила, если бы не беда с Женькой. Почему мы не можем быть вместе? Почему ты не даешь мне о вас позаботиться?

– Я не хочу быть твоим благотворительным проектом! – прошептала в ответ мама, прижимая руку к изуродованной щеке. – И если ты принимаешь жалость за любовь, то я…

Дядя Боря потянулся, отнял ее руку от щеки и прижал к своим губам.

«Актеры!» – подумал Женька и крепко уснул.

Когда он проснулся, мама была одна. Она сидела в кресле с ногами, обняв колени. В руках у нее была Женькина старая игрушка, белёк Ва-Вась. Она плакала и рассеянно вытирала им слезы.

На этот раз она заметила, что Женька открыл глаза, бросилась к нему, гладила его по лицу, по рукам, по голове, оторваться не могла.

– Как же ты нас напугал, Жека, – говорила она. – Нет-нет, не пытайся говорить, у тебя связки сорваны. Слава богу, слава богу, сыночек. Мы совсем в других местах искали, но тут проходил какой-то странный коротышка в халате и в темных очках, сказал, что видел, как мальчик шел вдоль рва в лес, туда, где шахта когда-то была. У меня сразу будто в голове щелкнуло. Нога срастется, ничего, на физио походим, скоро будешь бегать, как раньше. А час назад у тебя сестра родилась, здесь же, в этой больнице – твой папа с тетей Олей приехали помогать тебя искать, и тут…

Через полчаса в палату зашел дядя Борис. В руках у него была упаковка шоколадных батончиков.

– Вот, – сказал он. – Я же помню, что ты любишь. Ты как, Женя? Молодцом?

Женька кивнул. Молодцом.

Дядя Боря сказал, что отвезет маму домой, поспать, а то она сейчас тут свалится. Мама поотнекивалась, но Женька махнул рукой – иди! – и она позволила себя увести. Она тревожно оглядывалась на Женьку, но дядя Боря ей сказал что-то успокаивающее и показал Женьке большой палец.

Женька поднял свой в ответ.

На тумбочке стоял его рюкзак – как новенький, не порвался и даже почти не испачкался. Женька потянулся достать блокнот и ручку и ахнул: карман был забит монетами – золотыми, серебряными, медными, с разными лицами и значками, с неровными краями, некоторые – с пробитыми дырками.

Цверги наградили его за службу.

Женька посмотрел в выпуклые глаза своего Ва-Вася и подумал о Наре.

Он представил, как молодые цверги с янтарными глазами выходят из ожившей Коренницы и идут по чертогу королей, вглядываясь в серебряные лица и дотрагиваясь до сияющего металла. Оба останавливаются перед Женькиной статуей, поднимают к ней руки и улыбаются.

Женька видел это так ясно, будто действительно какой-то своей частью навсегда остался стоять в подгорном зале Нидавеллира и улыбаться им в ответ.

Мистер Уиллиг оказался ровно таким, как Эван его представлял: рослым стариканом с колючим взглядом из-под кустистых бровей. А вот железнодорожной станции удалось превзойти худшие ожидания. Собственно, это и станцией назвать было нельзя – скользкая, перепачканная сажей дощатая платформа, от которой тянулась в поля расхлябанная колея дороги.

– Господин доктор, надо полагать? – Уиллиг протянул Эвану руку в грязноватой перчатке. – Честно сказать, не очень-то вы тут нужны. Но раз уж приехали, добро пожаловать.

Он развернулся и, чуть прихрамывая, направился к старой двуколке, запряженной парой гнедых. Эван уныло побрел за ним, поскальзываясь на заледенелых досках и щурясь от яркого мартовского солнца.

– …Тут, значит, в чем дело. – Уиллиг тронул поводья, и лошади уныло потрусили по мерзлой дороге. – В прошлом году наша управа, не пойми с чего, расстаралась и отгрохала больницу на сорок мест – вот ту самую, в которую вам назначение дали. Больница-то хорошая, спору нет. Только вот, коллега, с практикой тут совсем беда.

Ну, может, прежнего Эвана это бы и огорчило, а Эван нынешний только плечами пожал. Все равно жизнь кончена.

– Из Вольдена сюда добираться неудобно, у шахтеров в поселке своя клиника, а деревенских к нам с вами на аркане не затащишь, – продолжал Уиллиг. – Терпят до последнего, лечатся травками да заговорами, а к нам добираются, только когда… – он размашисто перекрестился. – Да вот хотя бы девчушка эта со швейной фабрики, Карен Гилкрист. Пришла позавчера – мол, все отлично, жалоб нет, только родинка на спине беспокоит. Угадаете, что там была за родинка?

– Меланома?

– И здоровущая, дрянь, – Уиллиг вздохнул. – Такую режь не режь – все уже, ничего не поделаешь. А дуреха эта спрашивает, можно ли, мол, такую мазь выписать, чтоб все поскорее зажило, а то у нее свадьба. Я ей говорю – деточка, да тебе месяц остался! А она смотрит и улыбается. Не понимает. И вот что мне с ней делать? Хорошо хоть, мистер Бойд помог, забрал ее в городской хоспис.

– Что за мистер Бойд? – рассеянно спросил Эван.

– Так вы же вроде сами из Вольдена. Неужели о Бойде не слышали? – удивился Уиллиг. – Хороший человек, благотворительностью занимается. Газету выпускает, у него своя типография в городе. На должность мэра уже черт знает сколько раз свою кандидатуру выставлял, но все без толку.

– Почему?

– Бойд парней из Альянса сильно не любит. В газетке своей постоянно по ним прохаживается. А у нас – да вы сами, небось, знаете – каждый второй за автономию. Террористы – выродки, конечно, но так-то, если посмотреть, – присосалась к нам Империя, как слепень. Люди в шахтах по шестнадцать часов работают, света белого не видят, а денежки все на континент утекают…

Конец ознакомительного фрагмента.