Обретение русской национальной идеи
Петр Первый объявил Россию Империей. И это наименование оказалось адекватным. Российское государство при Петре действовало, руководствуясь имперским сознанием. Империя – это всегда некий проект организации исторической реальности. Он охватывает как внутреннее пространство государства, так и внешнюю среду. Сень империи падает на многие народы. Иногда она бывает благодатной сенью, а иногда зловещей, – а зависимости, прежде всего, от того, что за империя, какой проект реализуется, какими идеями он вдохновляется. Что касается внешней среды, то по отношению к ней империя, как правило, проактивна. Она пытается влиять на своё окружение, одновременно впитывая из него то, что можно поставить себе на службу – идеи, людей, ресурсы. Если империя пассивна и полностью погружена в свои внутренние процессы, значит, она переживает период упадка.
Российская Империя выкристаллизировалась при Петре, однако предпосылки перехода к новому статусу возникли раньше, – именно в ходе преодоления Смуты. Народное сопротивление польской интервенции стало возможным в результате очередной перестройки самоидентификации этноса. Русские почувствовали себя государствообразующим народом, главным народом большой страны. И Романовы, которым народ вручил власть в 1613 году, приняли её не над землёй русских, а над многонациональной державой. До того Московское царство было преимущественно Русским царством, к которому были присоединены иноязычные территории. Но Земский собор и воцарение новой династии стали перезапуском русской государственности уже в новом качестве, предполагающем, что первенство отдаётся не земле, а идее. Именно поэтому Петр мог перенести столицу куда-то на болота, в земли финно-угорских племён, подобно тому, как ранее Константин Великий строил новую столицу вдали от Рима, практически на границе империи.
Идея, ставшая семантическим центром Российской Империи, была артикулирована давно, ещё на заре Московского царства. Старец Филофей писал русскому Государю Василию III: «храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать»3. В последующих поколениях эта идея отлилась в короткую формулу: «Москва – Третий Рим». Смысл её понятен: именно Московское государство после падения Константинополя становится главным оплотом истинного христианства – православия. Но, принимая эту мысль как констатацию факта, русские правители попервоначалу не делали её основанием своей политики. Чего же не хватало? Изменения самоощущения русского народа. Всякая национальная власть – лишь проекция той народной толщи, вершиной которой она является.
И вот, когда польские войска хозяйничали в России, а те, кто тогда говорил от имени народа, присягнули сыну Сигизмунда III, королевичу Владиславу, возник вопрос о дальнейшей судьбе православной веры. По договору, заключённому московскими боярами с поляками под стенами Смоленска, Владислав должен был получить русскую корону, перейдя в православие. Но Сигизмунд затягивал выполнение этого условия. Признание единовластным правителем того, кто сменил веру лишь ради престола, и так выглядело сомнительным предприятием, но, получалось, что Россия попадала в руки католику. Можно ли ожидать от католика, что он будет покровительствовать православию? Нельзя, это понимал каждый. А вот вероятность того, что с иноверным царём именно чужая вера окажется в предпочтении, была весьма высока. Русское государство переставало быть оплотом православия, для которого больше нигде в мире не оставалось благоприятных условий. В этой перспективе присяга Владиславу превращалась в предательство Истины.
И очень многие простые русские люди почувствовали себя ответственными за судьбу своей веры. Это была ответственность перед самой высшей инстанцией – Богом, проигнорировать которую можно было только ценой своей души. В этот момент родилось имперское сознание русского народа. И со времени преодоления Смуты для каждого русского было ясно, что его страна должна быть защитницей вселенского православия. Не отступая от этого предназначения, Россия могла рассчитывать на помощь свыше, а русский народ сохранял свою суверенность в истории, и для него продолжалась историческая судьба.
Это изменение национальной психологии было воспринято властью, которая теперь стала проводить политику с учётом своей новой, глобальной роли. Уже Алексей Михайлович планировал освобождение Константинополя. Хотя Российская Империя так и не сумела подойти к практическому решению данной задачи, эта мысль всё равно оставалась реальным фактором российской политики. Идею объединения под эгидой России всех славянских народов также можно считать проявлением русской имперской миссии. Славяне воспринимались как преимущественно православные. Необходимость освобождения православных братьев из-под османского ига стала причиной русско-турецких войн. Наконец, даже участие России в Первой мировой войне было мотивировано защитой православной Сербии.