Русская народно-бытовая медицина. Глава II. Знахарство (Г. И. Попов)

Глава II. Знахарство

Века, в течение которых народ, в деле врачевания, был предоставлен самому себе, и весьма слабое развитие среди него истинных понятий о сущности заболеваний создали, настолько прочные условия для процветания знахарства, что знахарь, этот единственный врачеватель народа, почти до самого последнего времени, нередко и в настоящее время представляет из себя в деревне силу, с которой приходится считаться.

Хотя земская медицина, за время своего 35-летнего существования, нанесла знахарству тяжелый удар, но этот удар лишь пробил, а не разрушил той стены, которая, в силу вековых условий, должна отделять научную медицину от народа: 35 лет слишком небольшой срок для того, чтобы народ, в течение этого промежутка времени, мог коренным. образом изменить свой взгляд на существо и причины болезней и отрешиться от тех способов врачевания, которые он выработал в течете целого ряда веков.

Медицина – не всемогуща и в лучшем случае она могла бы функционировать и приносить свои плоды среди народа в такой же мере, как среди наших образованных и обеспеченных классов. Но самые лучшие стремления убежденных и преданных делу земских врачей всегда разбивались о трудность, а иногда и прямую невозможность, во многих случаях, применить научную медицину к практике деревенской действительности. Многие условия, среди которых приходится работать деревенскому врачу, действительно неодолимы: врач очень часто должен лечить желудочно-кишечные заболевания при полном отсутствии какой бы то ни было возможности для крестьянина соблюдать хотя бы самую элементарную диету; он должен лечить массу накожных болезней, разного рода нагноительные процессы, раны, язвы и пр., при грязи, которой покрыто тело, пропитана одежда и которой полна изба крестьянина; при той же обстановки и часто в избе, переполненной, сверх членов семьи, еще четвероногими жильцами, врач должен нередко вести борьбу с инфекционными заболеваниями, разного рода тифами, скарлатиной, дифтеритом и т. п. Громадность расстояний, с которой должен считаться врач, случайность и мимолетность появления его у крестьянина, или крестьянина у него, и невозможность постоянного наблюдения за постепенным ходом болезни деревенских пациентов увеличивают трудность положения врача. Если к этому прибавить, что крестьянин, по всему складу своих понятий о существе болезней, стоит далеко от рациональной медицины и что он, в большинстве случаев, и не придает значения для здоровья ни чистоте, ни пище, ни питью, что, в силу роковых и трудно устранимых условий, он будет, напр., пить воду из колодца, зараженную испражнениями заболевшего брюшным тифом его соседа или родственника из одной с ним семьи, – нужна совокупность благоприятных моментов и случайностей для того, чтобы, при подобных условиях, какая-либо начавшаяся эпидемия не имела распространения, какой-нибудь отдельный больной выздоровел или получил облегчение. На такой почве создается, с одной стороны, очень много условий для развития скептического отношения народа к медицине, а с другой – развивается не разумное доверие народа к врачу, а во многих случаях лишь простая вера во врача, такая же вера, какую прежде питал крестьянин к знахарю, так как оценить и понять, отчего получился успех лечения в одном случае, и отчего бесплодным осталось лечение в другом, он не в состоянии.

Выздоровел больной – и во врача создается вера, умер или не получил больной облегчения – и вера во врача пропадает.

Что же удивительного в том, если при подобных условиях наш крестьянин, по старой, протоптанной дорожки, идет нередко к своему старинному знакомому – знахарю, верить в которого он привык гораздо раньше, чем во врача?

Поэтому многие напрасно думают, что знахарство уже совсем отжило свое время, не имеет под собою почвы и, как система и профессия, не существует.

Знахарство – старое предание, но для многих мест нашего отечества оно все еще ново и ему приходится верить и теперь[53].

Обращение крестьянина к знахарю, с его точки зрения, во многих случаях, совершенно логично и последовательно. Раз известное заболевание произошло не по той или иной физической причине, а случилось от вмешательства нечистой силы, порчи, напуска по сердцам, глаза, слова и т. п., то и средства лечения должны соответствовать причинам заболевания и должны быть им равносильны: эта вера народа в существование каких-то таинственных сил, прекращающих болезни, есть лишь следствие его веры в такие же силы, которые производят болезни.

В основе этой веры и в существе знахарства лежит, таким образом, своего рода принцип: «similia simillibus curantur»[54].

Помимо этих основных условий, существуют и некоторые другие, частичные причины, поддерживающие знахарство в народе. Говоря о них, один из сотрудников, г-н Сахаров[55], обращает внимание на следующую сторону вопроса: «если, – говорит он, – знахари и не достигают прямой цели помочь больному, то они разными механическими действиями, употребляемыми при заговорах – поглаживаниями, постукиваниями и нашептываниями значительно успокаивают нервы больного. Известная обстановка и таинственность, запах каких-то трав, окуриванье – все это, так или иначе, действует на психическую сторону больного, и в особенности крестьянина, верующего и в силу чорта, и могущество колдуна. Достаточно больному крестьянину небольшого подъема духа, чтобы улучшение состояния болезни было приписано таинственной воле чародея. Многие деревенские знахари, начав свою профессию шарлатанством, настолько убедились в своей силе и вошли в роль, что даже под клятвой говорят, что они что-то знают. Естественно, что такая самоуверенность знахаря передается и больному. Как одно и то же лекарство, но прописанное различными докторами, способно оказать большую пользу в том случае, когда оно назначено доктором, внушающим к себе больше доверия, так и простая вода способна оказать чудеса при вере в знахаря.

Успех знахарей и бабок, – продолжает далее он, – я еще объясняю тем, что крестьяне очень любят поговорить про свою болезнь или, как они выражаются, – отвести душу». Между тем, врачи часто обрывают их на полуслове, не дав высказаться. Уходя от врача с лекарством, но в скверном настроении духа, крестьяне думают: «вот, путем и не расспросил меня, а тоже лекарство дал; должно больше, чтобы отвязаться». Если же при этом дано еще и безвкусное лекарство, тогда вера в доктора потеряна уже окончательно: «дал воды». Другое дело у знахарки. Знахарка постарается уверить его в большой пользе от ее лекарства и приведет много случаев исцеления при помощи его. От знахарки крестьянин возвращается в хорошем расположении духа, да притом и лекарство ее очень горько и имеет цвет, что, по мнению крестьян, очень важно. Это не то, что у доктора, лекарство которого и бесцветно, и безвкусно, да и порция почтенна у знахарки: по целой кружке пить приказала, а доктор только по ложке. «Вот снадобье, – говорил мне один сифилитик-крестьянин, лечившийся у знахарки, – как выпьешь – небо с овчинку покажется, так вомарёк и водит, места себе не найдешь, а доктор что? Даёт так, что ни то, ни се». Лекарство врача состояло из йодистого калия, а лекарство знахарки – из сулемы, квасцов и купороса».

Нельзя не согласиться с г. Сахаровым в том, что взаимного понимания гораздо больше между знахарем и крестьянином, чем между последним и врачом. Как бы ни был хорош врач и как бы сердечно не относился к крестьянину, он отдален от него и своим строем понятий, и всем складом жизни; он хоть и не чиновник, и не барин, все же для крестьянина чужой человек, не свой брат, как знахарь.

Заставляют крестьянина обращаться к знахарю и другие побуждения. Известно, что наш крестьянин, по натуре большой практик, очень не любит лежать в болезни, работает до последней возможности и, заболев, ищет средств вылечиться как можно скорее. Не имея даже приблизительного понятия о ходе физиологических процессов, и крепко веря, что против каждой болезни существует свое особенное лекарство, которое действует чуть ли не магически, и надо только уметь найти его, он часто идет к знахарю, в погоне за таким средством.

Г-жа С – ва[56] сообщает об одном типичном случае, где лечение больной, получившей тяжелые ожоги, из рук врача и г-жи С., делавшей больной перевязки, перешло к знахарке. Больная стала уже поправляться и успех лечения признавался и самой больной и ее семейными, но все они были недовольны медленностью лечения и стали поговаривать, что если все тем же пользовать больную, так она, пожалуй, и через месяц не выздоровеет.

«– Есть другие средства, что скорее помогают, – заявляют они.

– Какие же это средства?

– Да мы того не знаем, а да бают, что ожог скорее проходит коли его другим чем полечить. Вон, в Салтыках есть женщина: она хошь и не очень старая, а знает всякие средства, от всяких болестей, а от ожогов человек пятнадцать уж пользовала.

– Ну, хоть она и знает всякие средства, а все не больше доктора.

– Ни, матушка! Доктора-то больше над больными валандаются. Коли их слушать, так и сама-то заморишься, за больными ходючи, да и снадобья-то их не больно способно потреблять.

«Приехав на другой день, – продолжает рассказчица, – я нашла в хате больной нестарую еще бабу с хитрым лицом; она что-то старательно терла и месила в грязной, сальной черепушке».

– Ну, что Матрёна, как себя чувствуешь?

– Слава Тебе Создателю, матушка, много легче стало.

– Теперь, сударыня, – вмешалась дочь больной, Дунька, – мы скоро и совсем вылечим мать. Вот, салтыковская бабочка пришла, берется за семь дней все раны заживить.

На все доводы, что менять лекарство, которое, очевидно, помогает, на неизвестное, не следует, мне отвечали уверенно, что бабка вылечит гораздо скорее.

– Ну, а если мать помрёт? – спрашиваю я.

– Как можно, матушка, да разве она, бабка-то, неведомо чем лечить? Ведь мы же видим, какое она снадобье делает: вот, взяла семь яиц, да сварила их круто-прекруто, вынула из них желтки да поставила их топить, а кады вытопится из них масло, всыпать в него порошок и будет этою мазью ожоги мазать.

– А порошок-то какой?

– Вестимо, целебный.

– Да из чего он сделан-то?

– Известно, из трав.

– Да из каких трав-то?

– И чего вы сумлеваетесь? – вмешивается сама лекарка: – рази я какая неизвестная? Меня все тута знают: уж не одного, этта, я вылечила, а уж коли где, обгорят, то завсегда за мной посылают. Вот, за прошлый год у нас, мальчонка обгорел, так даже до кости где пригорело, и то я его лечила, и много ему полегчало.

Я снова пыталась уговорить Дуньку не слушаться советов бабки, убеждала также Матрёну, но она качала только головой и приговаривала:

– Ох-! матушка, их воля. Что хотят, то пусть и делают, а мне, калеке, что же гуторить?

За нее стала возражать старая бабка, тётка больной, пользующаяся не только в семье, но и во всей деревне большим авторитетом. Ее маленькие глаза злобно смотрели на меня из-под надвинутого на лоб чёрного платка, скрюченные корявые руки чуть не касались моего лица, когда она жестикулировала, беззубый, шамкающий рот, ее брызгами слюны, издавал хриплые, прерывающиеся звуки.

– Чего это ты, сударыня, так на нашу лекарку-то напустилась? – заговорила она, – кажись, не зла она нам желает. Мы, ведь, не хулим ваших докторов, говорим только, что они над больными долго валандаются. Оно, конечно, господам-то хорошо по пуховикам нежиться, а нам работать надо: вот и выходить, что наша лекарка нам скорее потрафит, коли в семь дён бабу подымет».

Настоять на своем не было возможности и сотрудница предпочла удалиться.

Через пять дней Дунька приносит забытые у них ножницы.

«– Ну, что Матрена?

– Померла, сударыня, вчерась схоронили.

– Ну, вот, видишь, не говорила ли я, что бабка ее уморить?

– Ни, сударыня, да разве же бабка тут при чём?

– Как же не причем, когда мать поправляться стала да и умерла от лекарских снадобий?

– Как усеж от снадобий? От них-то у матери раны позатянуло, а потом изнутри что-то стало краснеть да утечь, да потом точно гнить, дух от всей пошел такой нехороший.

– Да это у ней от вашего лечения Антонов огонь сделался.

– Огонь, огонь, матушка, это точно, только он изнутра шёл, бабка говорит – перед кончиной всегда так-то бываит. Ну, вестимо, против всяких лихих болестей она снадобья знает, а противу часа смертного она не вольна, потому он – от Господа».

Самым интересным в рассказанном эпизоде; является то, что, в конце концов, не вышло ни малейшего недоразумения между знахаркой и домашними умершей больной, чего, наверно, не случилось бы, если бы лечение перешло, наоборот, от знахарки к врачу: такова сила обоюдного понимания.

Наконец, в известном ряде случаев крестьянин идёт к знахарю по необходимости, будучи лишен возможности получить другую, более разумную помощь. Такое безвыходное положение крестьянина всего лучше выражается пословицей: «нечего на зубы положить, так имёшь ворожить»[57].

Знахари, прежде всего – специалисты по части заговоров. Хотя знание заговоров на те или другие, более простые случаи жизни, довольно распространено среди народа и знанием их, особенно из лиц женского пола, обладают многие опытные и достаточно пожившие на свете люди и не носящие громкого названия знахарей, но репертуаром заговоров на все случаи жизни и уменьем разобраться в применении их к более сложным заболеваниям владеют только настоящие знахари и знахарки, бабы-угадки, лечейки, ведуньи, шептухи и ворожеи.

Замечателен остаток седой старины в некоторых местах Новгородской г., где лекарство называется «вешти, вешетинье», а само слово лечиться заменяется словом ворожиться: «уж чем, чем не ворожился, – жалуется заболевший мужик, – а Господь не прощает грехов, не дает здоровья».

Контингент профессиональных знахарей составляется большею частью из ловких бобылей и бобылок, которые занимаются этим ремеслом иногда из нужды, имея в некоторых случаях хороший заработок и получая вознаграждение деньгами или натурой, иногда же делаются такими по своего рода признанно. Это – почти всегда люди почтенного возраста: ведь старость, своею опытностью, всегда внушает больше доверия. Редко знахарь обладает заговорами от всех болезней, большею же частью знахарем избирается какая-нибудь одна заговорная специальность, благодаря которой он особенно становится известным в округе – одни превосходно заговаривают зубы и головную боль, другие – кровь, третьи – от укуса змеи и пр.

Наиболее частым и необходимейшим элементом при всех заговорах и знахарских манипуляциях является вода. Будучи наговорена, она получает чудодейственную силу и способность снимать всякую болезнь. Для того – следует ее дать внутрь, а снаружи вспрыснуть, «умыть» больного – операция, которая совершается особыми специалистками этого дела, «умывальницами», и до сих пор еще имеющимися почти в каждой деревне. Лечебное значение такой воды еще более увеличивается, если «спустить» ее с креста или иконы, иначе говоря, облить их этой водой и собрать потом в подставленную чашку. Можно, впрочем, сообщить воде целебную силу и другими способами. Для этого следует «пропустить» воду через дверную скобу и, кстати, самое умывание больного произвести в таком случае на пороги избы (Масальск. у. Калужск. г., Судогод. у. Владим. г., Чембарск. у. Пензенской г.). Необыкновенные свойства воде можно сообщить также, опустив в нее комок глины, камешек или кремень, иногда самый обыкновенный, а иногда принесенный с Афона или Гроба Господня. Но всего лучше действует та наговорная вода, в которой была окунута «громовая стрела»[58], одна из тех таинственных стрел, которыми стреляет с неба в чертей Бог, во время грозы (Зубцовский у. Тверск. г.). Хотя в отдельных местностях такие стрелы понимаются различно, но в знахарской заговорной гидротерапии они ценятся вполне одинаково. Там, где это – простые лучинки с дерева, в которое ударила молния, для умывания больного их берется 9 штук. Знахарка зажигает такие «стрелы» и, набрав в рот воды, брыжжет через них на больного с такой силой, что лучинки тушатся (Зарайск. у. Рязанск. г.).

В виду редкости таких предметов, всего чаще заменяюсь их простые угольки из печи. Стоит только уголек, с наговором, опустить в стакан с водой – это уже будет вода с совсем другими свойствами[59]. Вот как «спускает с уголька» воду орловская знахарка. А – на. Придя в дом больного полечить от глазу, она стелет на столь скатерть, ставить чашку с водою и кладет три уголька, а у икон зажигает чисто-четверговую свечу[60]. Сделав эти приготовления и прочитав заговор, знахарка берет в руку один уголек, другою обмывает его в воде, потом то же делает со вторым в с третьим угольком и этой водой поит больного.

Несколько других приемов с углями придерживается саратовская знахарка П – ва. Всякий, кто тянется, зевает и чувствует себя изломанным, идет к ней лечиться от глазу. Знахарка нажжет в печке углей, зачерпнет ковш непитой воды и, читая заговор, кидает в него приготовленные угли. Если они потонуть, то она говорить, что больному «подбилось с глазу». Водой этой П – ва умывает больного, а оставшуюся воду, с угольями выливает под пятку двери (д. Осиповка, Балашовскаго у.).

Иногда для увеличения силы действия, к уголькам присоединяется хлеб, соль и др. предметы. При посредстве такого комбинированного способа производится (в Нижнеломовском и Керенском уу. Пензен. г.) умывальницами «смывание глаза». Старуха-знахарка берет небольшую чашку, наполняет водою и сыплет в нее несколько соли. Затем, перекрестившись, подходить к печке, берет из гарнушки горячий уголь, опускает его в воду и начинает, смотря в печку, что-то нашептывать. При этом сама, подергивая плечами и раскачиваясь, сильно и часто зевает, отплевывается в стороны и приговаривает: «тьфу, тьфу, пропасть, Ишь ты, окаянный, ишь ты, негодный, ну, и глаз! на-ко, кормилец, выпей, да перекрестись, перекрестись прежде», – наставляет она больного. Затем, дав три глотка воды, умывальница опрыскивает ему голову, лицо и шею, руки и ноги, спину и грудь: «ну, теперь усни, голубчик, постой, я тебя одну, вот так, покрепче», – говорит старуха, укутывая больного с головой.

Несколько иначе снимается специалистками этого дела «переполох» (испуг). Знахарка берет лучину, щепает спичек, зажигает их и опускает в чашку с водой. Потом идет к тому месту, где, по предположениям, случился переполох, и там говорит: «двенадцать недугов, двенадцать переполохов, денные, полуденные, ношные, полунощные, во имя Отца, и Сына, и св. Духа, аминь». Воду дает больному выпить.

При «криксе» ворожея берет блюдо с водой, шейный крест, два угля и, держа на руках ребенка, нашептывает воду и молится, ломая угли и опуская их на блюдо с водой. После этого погружает туда крестик и этой водой спрыскивает ребенка (Инсарск., Городищ, и Чембарск. уу. Пензенск. г.).

Довольно своеобразный прием применяется знахарями при лечении от «обурочения» (Никольский у. Вологодск. г.). Секрет здесь заключается в том, чтобы получить воду, черпая ее, бураком, не против, а вниз по течению реки. Зачерпнув и придерживая края бурака руками, знахарь наклоняется над ним и читает молитву. Наговоренной водой поит и умывает больного, спускает «капелек десяток за пазуху, на сердце», а затем велит немного соснуть.

Другим общим приемом знахарской терапии является «прикалывание» больного. Оно применяется значительно реже, чем умывание и совершается при помощи каких-нибудь остроконечных предметов – иголки, гвоздя, лучинки и т. п., а иногда шейного креста. Подобно тому, как при первом способе производится «смывание» болезни, здесь, при посредстве уколов больного места, достигается ее изгнание.

Помимо таких общих, существуют и некоторые специальные приемы. Один из них, при испуге, употребляется некоторыми курскими знахарками для «выливания страха».

«Как же это ему страх-то выливали? – спрашивают про ребенка, подвергшегося такой знахарской манипуляции.

– Да повели мы его к бабке, а она поставила ему блюдо, на голову, с водою, льет туда воск да приговаривает. Целых 15 коп. отдала ей, а всё не помогает. Потом мы пошли к Т-не, – она тоже, говорят, помогает. Т-на-то взяла клинушек, обвела нм круг, поставила моего малого посредине круга., а клинушек-то и забила в землю, супротив ног. Та уже с нас ничего не взяла: дело, говорить, Божеское, за что тут брать? Ну, вот, моему малому полегчало было после того, а потом опять за прежнее взялось» (Обоянский у.).

Несколько другого, также не совсем обыкновенного способа придерживается, при лечении от испуга, балашовская знахарка Н-ва: она над испуганными «сливает жир». Сажает больного на порог, дает ему чашку с непитой водой, а сама берет сковороду с растопленным салом, выливает его в чашку и прочитывает: «прошу Матушку-кормилицу, Пречистую, Пресвятую Богородицу, со всеми Твоими ангелами и со святыми апостолами и мучениками, помоги и пособи рабу Божию (имя)». Так она сливает несколько раз, рассматривая, будто бы, вылившееся чудовище, которого испугался больной. Сало, которое сливается в воду, сжигает в печке, а воду выливает наотмашь.

При лечении зубищ[61], знахарка в д. Мешковой (Орловск. г. и у.) начинает с того, что прежде убеждается, точно ли у ребенка зубищи. Для этого она пальцами лезет ребенку в рот и ищет зубов. Нащупав, говорить: «ох, девушка ты моя, смотри, какие зубищи большие выросли, а голова-то как горит: словно ты из котла его вытащила». Берет ребенка на руки, находит в стене сук и начинает вокруг его водить пальцем и приговариват: «сук, сучище, возьми свои зубища, от младенца Ивана, крещеного, пороженного». Совершив эту манипуляцию трижды, знахарка, каждый раз лезет с пальцами снова в рот ребенку и надавливает зубы.

Подобно тому, как для врача первой задачей является определение болезни больного, так иногда и знахарь, являясь к нему, начинает дело с того, что производит осмотр и ставить свою знахарскую диагностику: болезнь от испуга, от дурного ветра, от глаза или порчи. Для определения характера болезни знахарь нередко гадает, смотрит в воду, в зеркало, топить воск, раскидывает карты и т. п. При такой диагностике получает иногда большое значение позевота: если, при произнесены заговора, знахарю сильно зевается, значит, у больного «большие уроки». Если он, зевнет пять раз, значить, обурочила баба, а если больше– мужчина (Вельский и Никольск. уу. Вологодск. г.).

В других случаях, при умывании больного с угольков или камешков, загадывают имя человека, на которого падает подозрение, что сглазил он. Если камни, падая в воду, зашипят, а угли упадут на дно, значит, сглазил человек, имя которого задумано. Такая физическая проба на угли, предпринимаемая с диагностическою целью, производится иногда при очень торжественной обстановке. Знахарка берет ковш холодной воды, кладет в него соли, горячих угольев и при этом приговаривает, кладя первый уголек: «с мужичья глаза», второй – «с бабья глаза». Если тонет первый уголек, значить, болезнь приключилась с мужичья глаза, а если второй – «с лиха бабья глаза». Старуха возвещает о результате исследования больной или больному, проклинает врага – супостата и, совместно с родными и больным, как бы ех соnsiliо, делает предположение на знакомых, кто сглазил. Затем уже следует самое умываше (Зарайск, у. Рязанск. г., Городищ. у. Пензенск. г.).

Некоторые знахарки вносят в эту пробу еще ту разницу, что берут не два, а три горячих угля и последний уголь намечают «девичьим», воду же, в которую погружают угли, солят и мешают ножом (Краснослободск. и Инсарск. уу. Пензенск. г.).

Узнать, кто сглазил, дело относительно легкое. Гораздо труднее знахарю разобраться и определить вид заболевания. Излечить многие из таких заболеваний труднее, и лечение их бывает разное.

«– Хлопотливое это дело, – разъясняет важность такой правильной диагностики знахарка, – хорошо, если сглаз, а если от худого часу, а нет – порча: тогда, ведь, лечить много труднее. Сглаз всего три зари надо отчитывать, а от худого часу и от порчи целых двенадцать зорь. Ну, да мы сейчас узнаем, что ей, сглаз или другое что».

Начинает знахарка читать молитвы, почитает немного, а сама плюнет, начитается – и опять плюнет. Глянет в кувшин с водой и опять плюнет. Кончив, она говорит: «когда принесешь эту воду, все ваши должны поглядеться в нее, может, не сглазил ли кто из своих? За чужих я гляделась в кувшине, не знаю, не подходит, чтобы был сглаз. Если бы сглаз, я бы зевала, а то ни разу не зевнула. Все-таки, попробуй. Если не полегчает, опять приходи ко мне: придется лечить от худого часу и от порчи» (с. Сергиевское, Орловск. г. и у.).

В некоторых случаях знахарь, несомненно, является сознательным надувателем своего брата-мужика, иногда украшает свою обстановку даже атрибутами знахарства – змеиными головами, костями лягушек (Дорогобужск. у. Смоленск, г.), у него на виду сидит и кот большой, стоит и ступа, и толкач, кочерга, котел и кадка с водой (Болховск. у. Орловск. г.), а у некоторых имеются и кости человеческие, «разрыв-трава» и пр. (Карач. у. Орловск. г.). Такой знахарь напускает на себя особую ловкость и беззастенчиво приписывает себе силу, способную не только причинить и отогнать болезнь, но и поднять мертвого: «захочу – и мертвого подниму этой (наговорной) водой, – бахвалится знахарь из ряда таких, – только у вас состояния не хватит со мной расплатиться».

Заговоры, которыми владеют этого сорта знахари, по большей части, неизвестны: они обыкновенно уверяют своих пациентов, что если сказать кому-нибудь слова заговора, то он потеряет через это силу. Заговоры эти передаются знахарями и знахарками, по убеждению крестьян, только на смертном одре, кому-либо из близких родственников, наедине, в строгой тайне, и те, в свою очередь, блюдут тайну заговора до своей смерти.

Таких крестьянин побаивается, у себя дома принимает со страхом и трепетом и, чтобы задобрить, угощает водкой. Это в особенности относится к тем «знаткам, которые при заговорах не употребляют имени Божия и Святых, к порченникам[62] и ясновидцам»[63]. Такое же почтительное и подобострастное отношение, в местах с татарским населением, проявляется к знахарям и ворожеям из татар. Вероятно, на этом основании татарские ворожеи считаются даже искуснее и сильнее русских. Такой славой, например, пользуются ворожеи татарской дер. Чудовки (Керенск. у. Пензенск. г.), куда возят для лечения русских порченых. – «Уж чем мы ее (порченую) не лечили, нередко приходился слышать от пензенских баб: – ко всем ворожеям возили, татарский наговор пила, ничего не помогло, видно, так Богу угодно».

Обращаясь в крайности к знахарям-нехристям и к тем, которые, при лечении, по мнению мужика, пользуются услугами нечистой силы, он все же прежде всего пойдет к тем из знахарей, которые врачуют именем Бога.

Знахари этого сорта, в большинстве случаев, простые, иногда благодушные и почти всегда действительно верующие люди. Заговаривают они всегда с крестом и молитвою, призывая св. угодников, Спасителя, Божью Матерь и апостолов. Эта черта проходит характерною нитью через большинство заговоров и манипуляций знахарей, и эта религиозная сторона знахарской терапии заслуживаете нашего особенного внимания. Правда, вера эта иногда детски наивна, перемешана с суевериями и даже остатками язычества, но она несомненна. Это обстоятельство, сообщая лишь большую живучесть и устойчивость знахарству, вполне понятно: если сущность болезней, в громадном большинстве случаев, заключается, в смысле ли прямого или косвенного участия, в нечистой силе, то единственным и могущественным орудием против нее может служить только молитва и крест. Поэтому-то, наговаривает ли знахарь воду, которой опрыскивает, «умываешь» больного, наговариваешь ли он пиво или водку, которыми поит, и масло, которым мажет больных, производит ли свои нашептывания над водой, хлебом, солью, ладаном и проч., все это он совершает под знаменем креста: натирая ноги больного суконкою, он чертишь на ней мелом крест и крестом же, прикалывая или применяя массаж, он растирает ушибленное место. Тот же крест держит над чашкой с водой далее знахарь-шарлатан, произнося над ней заговор от порчи и говоря больной, что он видит на дне этой чашки лицо того, кто ее испортил. Большинство самих заговоров неизменно начинаются словами: «во имя Отца, и Сына, и Св. Духа». И многие знахари, по-видимому, действительно убеждены, что шепчут и заговаривают они во имя Божие.

«– Как же ты, бабушка, лечить начала? – спрашивают орловскую знахарку М-фу, умную, бойкую и энергичную старуху.

– Да как начала? – осталась я от мужа вдовой с шестью детенками, так надо же было чем ни на есть пропитаться.

– Все же училась у кого-нибудь лечить то?

– А это мне от Бога.

– Так сразу и лечить стала?

– Как можно сразу? Я помаленьку. Приводилось и самой лечиться, и других видела, как лечили, – ну, я и присматривалась, а там и сама зачала: от людей научилась.

– Чем же ты лечишь, травами?»

– и травами, и наговором, и водой наговорной умываю.

– А можешь ты сказать кому-нибудь эти наговоры?

– Отчего же не сказать? Тут греха нету. Это мне от Бога. Я, вот, по богомольям-то ходила, так спрашивала, не грех ли, мол, лечить-то? Ну, старцы сказывали – ничего, не грех. Да, вот, в Оптиной отец Амбросий тоже говорил. И сон мне такой был. Это как зачали ко мне ходить лечиться-то, я и думаю: ой, не грех ли? А тут мне сон и приснись. Снится, это, мне комната, и входит в эту комнату девушка, в одной руке у ней книжечка, а в другой – кувшинчик махонький. Идет, это, она и спрашивает, будто про себя: а не грех ли ходить к М-ф лечиться? Заглянет в кувшинчик, а потом в книжку посмотрит: нет, скажет, не грех ходить к М-ф лечиться, да… Так до трех раз. Я отца Амбросия спрашивала про сон-то, а он и говорит: ничего, говорить, это тебе, значить, так от Бога дадено. Ну, и другие монахи, самые божественные, тоже, ничего, дозволяли.

– Что же ты многим помогаешь?

– А как же? Дам испить, умыться – и полегчает. Иные приказывают умываться-то скрозь скобку, ну, а я так – и ничего, – помогает».

Не менее простодушно рассказывает про свое лечение другая орловская знахарка, Н-лья.

«– Ведь я тоже бабка, – сообщает она, – и помогаю, как могу: умываю я. С глазу приключится что, с недоброго слова, либо еще с чего, умою – и как рукой снимет. Матушка-покойница научила меня. Не колдовство это какое, дочка, говорила она мне, а Божеское дело, потому с молитвой творится. Дала она мне махонький образок Божией Матери, Сиропитательница называется, и велела спускать крещенскую воду и умывать той-то водой. Ну, вода-то у меня всегда есть, как годов пять стоит, бережешь так-то и для себя, и для добрых людей. Умою так-то и поможет. По осени нонча кум мой Д-с крышу крыл да и упал оттуда. Повредил руку, разнесло ему ее, как подушку. Пришел ко мне и говорит: – помоги, кума, Христа ради. Будто и упал-то легко, так катом и скатился, ан вот что! – Давай поворожу, – смеюсь я ему. Спустила водицы, дала ему руку мочить, да велела на другой день приходить. Приходит на другой день веселый такой: ну, кума, рука-то лучше, говорить. – Лучше? и слава Богу, куманек, – говорю я. Пришел так до трех раз – и прошла боль».

С такой же верой лечит от глазу и от «подею» бабушка М-на из д. Яклива, Орловск. г. «Приходит к бабушке и старый, и малый полечиться от глазу, или другое што подеется. Бабушка наливает воды в чашку, становит ее на стол, на уголь, который к порогу ближе, встает перед иконами, молится вслух Богу и всех угодников скликает: Божия Матерь Казанская, помощница, похрани и помилуй раба или рабу такую-то, Скорбящая Божия Мать, Троеруца Божия Мать, Нечаянная, Тихвинская Божия Мать и все Киевкие угодники, похраните и помилуйте раба или рабу Божию. Спаситель, Миколай-угодник. Сергий-чудотворец, Михайла-архангел, Петры-Павла, Тихон святой, преподобный, спасите и сохраните раба, или рабу Божию; садитесь на Сионския горы, подумайте думу о рабе таком-то; сядьте к нему на правое плечико, дуньте в ушко, выдуньте всю хворь и боль из жил, из костей, из буйной головы[64]». – После этого она подходит к чашке, кладет в землю три поклона, дует крест накрест в чашку, опять кладет в землю три поклона, опять дует на воду крест-накрест, третий раз кладет три поклона, опять дует в чашку и каждый, раз говорить: «чёрный глаз, лопни раз, серый глаз, ненавистник! Похрани, Господи, рабу на всякий день, на всякий час, от чёрного глазу, от ненавистного глазу, от радостного глазу. Откутает бабушка печку, сажает этого человека на загнётку, взбрызгивает его с ног до головы, а остальную воду льет в бутылку и говорит: «Штобы три раза умывались этой водой, а если этой водицы останется от женщины или мущины, вылей, ты, говорит, в печку, за правое скуло»[65].

При лечении лихорадки-варагуши, совершается целое священнодействие. Придя в дом больного, знахарка требует три кувшина с водой, выгоняет всех вон из избы, становит кувшин на вышке, под святыми, и начинает наговаривать в них воду: сначала читает «Отчу», а потом специальный заговор от варагуши[66]. Прочитав заговор раз, знахарка дунет на один кувшин; потом опять читает заговор и «Отчу» и дует на второй. Затем проделывает то же самое с третьим, берет из первого кувшина немного в рот водицы и брызжет на голову больного, водой из другого кувшина обрызнет грудь и руки, а из третьего – ноги и живот. Потом, призвав семейных больного, отдает приказ, чтобы они три раза в день обрызгивали больного и столько же раз давали ему пить – из одного кувшина утром, из второго вечером, а из третьего перед обедом. Знахарка ходит к больному до девяти раз (Орловск. г. и у.).

Не менее сложными ритуалом сопровождается лечение разных болезней знахарками в Коротоякском у. (Воронежской г.). Бабка-повитуха берёт в особый деревянный сосуд, из которого не пьют и не едят, чистой, свежей воды, кладет в нее уголь, ладан и соль, читает над этим составом троичную, а иногда Богородичную молитву, кладет несколько поклонов перед святыми иконами и, помолившись, начинает вспрыскивать больного с приговором, после произнесения которого дует на больного трижды, со словами: «аминь, аминь» (с. Архангельское).

При всем разнообразии приведенных приемов и средств, в них есть одно общее– стремление оказать воздействие на психику больного, которое должно быть тем сильнее и глубже, чем сложнее и таинственнее эти приемы, чем содержательнее, с точки зрения крестьянина, произносимый при этом заговор и чем больше он может тронуть его душу. Таковы, в особенности, заговоры и приемы чисто религиозного свойства, носящие характер как бы домашнего богослужения.

Эта основная черта знахарской терапии, считающаяся с духом больного и всецело проникнутая стремлением внести в него успокоение, при всей иногда уродливости ее практического применения, неизмеримо выше того бездушного взгляда на больного, которым отмечена средневековая западноевропейская медицина, с ее поистине чудовищным господством кровопусканий, процветанием каленого железа, обливанием ран кипящей смолой или варом, с ее моксами, фонтанелями, заволоками и проч.[67] Но, что не менее важно, в этой черте еще яснее сказалась идея того «влияния духа на дух», которая выразилась в народном учении о порче. Только влияние это направлено здесь не во вред, а на пользу человеку. Идея эта настолько ясна, что теперь уже невозможно не признать, что сила и значение заговорных приемов и средств заключается не в чем другом, как в лечебном виде внушения.

Элементы внушения можно усматривать как в самом способе произношения заговоров, – шепотом, монотонным и размеренным тоном, так и в их содержании, в этом многочисленном перечислении целого ряда святых и угодников, большинство имен которых так много говорит сердцу простого русского человека, в тавтологии, свойственной некоторым заговорам и, наконец, в самих приемах, которыми сопровождается их произнесение: в требовании тишины в избе, в таинственных манипуляциях с предметами наговоров и в заключительном приеме сбрызгивать и дуть на больного. Религиозный характер многих заговоров и заговорных приемов, при обоюдной вере в их силу и знахаря, и пациента, в некоторых случаях должен еще более усиливать значение заговоров, создавая, быть может, особый род внушения – религиозного.

Приняв такой взгляд на заговоры, нельзя будет отказать в известном значении даже простому нашептыванию, тем заговорам без слов, которыми, большею частью, пользуются знахари-шарлатаны: нужды нет, что содержание таких заговоров остается неизвестным для больного – ведь он уверен, что именно это незнание заговора и обусловливает его силу. С этой точки зрения, «нашептывание» является очень ловким и, месте с тем, сильным психологическим маневром.

Хотя, таким образом, элемент внушения, а также самовнушения, можно усматривать во всех заговорах вообще, некоторые из заговорных приемов знахарей носят на себе неоспоримый характер внушения.

Один череповецкий знахарь лечил зубную боль таким образом: усаживал больного на стул, спрашивал его имя, потом становился от больного шагах в 5-ти и пристально смотрел ему в глаза, что-то про себя нашептывая[68]. После этого он удалялся в чулан и оттуда, через несколько времени, выносил маленькую полоску бумаги, свернутую в клочок. Передавая бумажку больному, он строгим голосом наказывал: «вот, как будешь ложиться спать, положи эту бумажку на больной зуб, а развертывать ее и смотреть ни под каким видом не моги. Ночью эта бумажка исчезнет, а зубы к утру заживут». И действительно, зубы у многих заживали. Одному больному, не особенно доварившему знахарю, захотелось посмотреть, что такое заключается в таинственной грамотке. Придя домов, он развернуть бумажку и на ней оказалось три слова: «комуна, амуна, мамуна».

Очень интересными приемами пользуется знаменитый лекарь болезни «жаба» в д. Ватланове, близ Вологды, Сол-н, 67-летний старик. Лечиться к нему от этой болезни приходят за 50 и более верст. Очень редко крестьяне этого края обращаются с этою болезнью даже к врачу. Лечение болезни состоит в следующем: пришедшего больного С-н садить спиною к бревенчатой, ничем не оклеенной стене, где есть сучок, который бы приходился на уровне верхушки головы, прижимает последнюю крепко к стене и зажигает три лучники, воткнутые неподалеку, в щель стены, Потом, три раза крестит этот сучок, при каждом крестном знамении произнося вполголоса: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», и после этого прикладывает к сучку толстый конец веретена, со словами: «как сучок сей иссох, так иссохнет жабка сия». После этого он прикладывает к больному месту слегка накаленное над зажженными лучинками железо, а потом прикасается нагретым над этими же лучинками двойным прутком, от выпаренного в бане, веника, и сделанным на подобие вилочки. В заключение всего, он дает больному пить, вместо чая, листья сухого березового веника: «этим средством, – говорит он, – я исцеляю сотни больных каждую зиму».

Таким же приемом пользуется при лечении зубов 60-летний старик, крестьянин д. Дубовой[69], Г. А-н, который в секрет этого приема посвятил одного из наших сотрудников и сообщил способ, как и когда его применять.

«Если у тебя заболят зубы, – наставляет он, – возьми ты крупинку соли[70], а нет – воску, можно и кусочек хлеба, а всего лучше соли, – заверни в чистенькую тряпочку, обмотай ее три раза ниткой и завяжи три узелка, потом, лучше рано утром, натощак, положи тряпочку в рот, на зубы, и до девяти раз, не пропуская ни одного слова, говори: «первый царь – сон-месяц. второй царь – камень-лад, третий царь – на синем мор зелен дуб. Чтобы этим трем царям не сходиться, так раба Божья Василья зубам – не шуметь, не болеть. Стой сия сторона. – из-под третьей горе плывут, выплывают три акарента: на этих трех акарентах стоят три престола, на этих трех престолах сидит Пречистая Мати, а с ней безвестница Мати. И так, рабу божьему Василию зубы залечити и его червяка, заморити.

«После этих слов зубы у тебя безпременно пройдут. Только перед тем, как делать это, не нужно сношения иметь с бабой, должно быть чистому и белье надеть свежее; себе ли, другому ли будешь заговаривать, безпременно в зубах держи, што я сказал, а то заговор твой не подействует. Ежли-ча захочешь передать заговор кому – передавай одному, чтобы никого больше не было и передавая такому, который млаже тебя, а старше никому нельзя сказывать, потому твой заговор не будет уж после действия иметь».

Интересным является то, что большинство этих народных приемов внушения относятся к зубной боли и касаются, очевидно, случаев, когда эта боль носить чисто-нервный характер, т. е. таких, в которых пользуется внушением и современная невропатология.

Приняв взгляд на заговоры, как на, внушение, мы с полным правом, можем признать известное терапевтическое значение и за теми из них, которые относятся к притке, порче, глазу, озыку, в действительности же часто касаются заболеваний чисто нервного характера, каковы истерия, неврастения и др. То же можно сказать про заговорный способ лечения пьянства. Что же касается применения заговоров для остановки кровотечений, то оно и здесь, несмотря на свою видимую нелепость, получает достаточные основания. Известно, что паренхиматозные и венозные кровотечения, а также кровотечения из мелкого калибра артерий останавливаются сами собою, путем образования кровяного сгустка, механически закупоривающего просвет кровоточащих сосудов. При обычной равномерной деятельности сердца образование такого сгустка происходит довольно скоро, но в тех случаях, когда под влиянием испуга и возбуждения, деятельность сердца повышается, образование сгустка замедляется и кровотечение будет тем продолжительнее и сильнее, чем испуг и страх больного перед кровотечением больше. Заговор, внося успокоение, понижает и делает более равномерной возбужденную и повышенную работу сердца, и тем содействует образованию сгустка и остановке кровотечения.

Известный смысл получают заговоры даже в тех случаях, когда они применяются к некоторым, травматическим, повреждениям детским и другим заболеваниям. В первом случае, под влиянием заговорного внушения, возможно уменьшение и ослабление боли, а во втором получает значение то успокоение матери и семьи, которое на уход за больным и на направление дальнейшей терапии, часто в высшей степени нелепой и вредной, оказывает громадное влияние.

Во всяком случае, заговор, несмотря даже на бесполезность его применения во многих случаях, является одним из наиболее невинных средств, как в знахарской, так и домашней терапии крестьянина.

Если, таким образом, в некоторых, из только что изложенных приемов, без особой натяжки, можно усматривать разумные основания, по своему внутреннему смыслу и содержанию допустимые с точки зрения и современной медицины, в большинстве остальных часто трудно было бы искать простого, здравого смысла.

Но и относительно этих приемов нужно сказать, что большинство из них находится в логическом, соответствии с теми представлениями, какие имеет народ о возникновении болезней. Этой чертой последовательности отмечены, как мы видели выше, религиозные заговоры и эта же самая черта, лежит на тех заговорах и приемах знахарей, к которым мы сейчас перейдем. Народное воззрение, между прочим, допускает возможность заболевания «с ветру», путем «насада», через передачу болезни кем-нибудь другим, и, вот, является целая система испытанных приемов и методов, имеющих целью, так или иначе, отделаться от болезни – пустить ее, в свою очередь, на ветер, самым простым образом «снять» с больного, перевести на животных, растения, подкинуть или передать от себя кому-нибудь другому и проч.[71]

Иногда болезнь пускается с больного как бы в пространство. При крике у детей, непременно на заре, приносят ребенка к ворожее. Та берет его на руки, делает крестное знамение и до трех раз говорит на зорю: «зоря Марья, зоря Дарья, зоря Марианна, возьми крик с младенца денной, полуденный, часовой, полчасовой, унеси ты в темны леса, в круты горы[72]. При этом, держа ребенка на руках, знахарка кланяется на зорю, а иногда, подкрепляет лечение обращением к печке, говоря: «матушка-печурка, тебе на стоянье, а ангельской душеньке на здоровье. Во веки веков, аминь» (Керенск. у. Пензенск. г.).

При ознобе, ощущение холода изгоняется знахарями так: «мороз ты, мороз, не стой за спиной, гуляй ты по лугам и долам, по лесам и рощам, обсыпай морозом деревья, а не людей, выйди на простор, в чисто поле».

С болью поясницы поступают еще более просто, приказывая ей: «боль, выйди вон, в лошадиные копыта, в бараньи рога, тут тебе не стоянье, тут не житье тебе».

Детей, у которых от ползания по грязному и неровному полу, появляются на коленках ссадины и язвы, знахарь избавляет от страдания заговором: «войдите вы, раны, в лесные охраны, нападите на хищных зверей и на их детей». При этом знахарь плюет на раны и размазывает слюну (Орловск. г. и у.).

Также незамысловато лечатся сыпи и коросты у детей. «Сойди, нечистота, – обращается знахарь к коростам, – отвались, ты скорлупа, в широкое море, сядь ты на дно морское, сядь, не подымайся и к детям не прививайся» (Медынск. у. Калужск. г.).

Освобождение от болезни не всегда носит такой неопределенный и общий характер, а иногда имеет в виду вполне определенно обозначаемый объект и принимает характер непосредственной передачи. При этом, подобно происхождению болезни от действия какой-нибудь неодухотворенной причины, и передать ее можно иногда любому неодушевленному предмету. В Волог – ой г. знахари чрезвычайно просто передают «скрыпун» притвору двери. Для этого защемляют больную кисть руки в притвор двери или ворот, произносят три раза – «притвор, ты, притвор, возьми свой скрыпун», – тут же моют больному руки мылом и говорят: «как у мертвого мертвеца ничего не болит, не щемить, не слышно ни тоски, ни болезни, так бы и у раба Божия (такого-то) ничего не болело, не щемило, и не слышал бы он ни тоски, ни болезни» (Никольск. у. Вологодск. г.).

Не менее просто передаются болезни птицам и животным. «Когда ребенок, – рассказывает про такую передачу одна карачевская знахарка, – выходит у кого-нибудь из кожечки криком, мать бьется, бьется, приходит ко мне; и просит полечить ребенка от криксы. Я беру его в полу, в правую, и иду под нашесть, под куриную, прочту Вотчу и говорю я курам: куры рябыя и куры чёрныя, куры красныя и куры белыя, возьмите вы Иванову криксу и дайте спокой рабу Ивану и денной, и ночной, и полунощный. И до трёх раз так-то выговариваешь и три раза плюнешь».

Несколько иначе передает «крик» курам хвалы некая знахаре Д-я. Она берет кружку воды, ведет больного в «курник» и начинает брызгать водой сонного петуха, место которого, где сел, приметила засветло. Когда петух, проснувшись, закричит, Д-я приговаривает: «петух-хрип, возьми с младенца Ивана хрип, а ему дай сон.

Очень любопытен способ передачи собачьей старости щенку, практикующийся в некоторых местах Керен – го у. (Пензенск. г.). Топят баню и несут туда ребенка и маленького щенка. Знахарка моет в корыте сначала щенка, а потом, в той же воде ребенка и кончает лечение тем, что парит их вместе на полке, ударив веником но ребенку раз, а по щенку два.

Иногда для передачи собачьей хили с ребенка на щенка, применяется совершенно другой прием. Их привязывают вместе к хлебной лопате, всовывают в горячую печь и бьют прутом, попеременно ребенка и щенка, чтобы хиль перешла с первого на последнего (Городищ, у. Пензенск. г.).

Это сажание в печь ребенка при собачьей хили представляет в некоторых местах[73] совершенно самостоятельный прием лечения и носит название «перепекания младенца». Основанием для этой операции считается то, что, будто бы, такой ребенок не допёкся в утробе матери. Соединение этого последнего приема с только что рассмотренным, основанным на принципе передачи болезни, создает в высшей степени оригинальный и сложный прием, который чаще всего совершается следующим образом.

Утром, когда затопят печку, призывают бабку-знахарку. Она берет ребенка, кладет пли сажает его на хлебную лепешку и до трех раз подносит лопату с ребенком к устью печки, а мать ребенка идёт в сенцы, смотрит в дверь и говорит:

«– Бабка, бабка, что делаешь?

– Перепекаю младенца Алексия.

– На что?

– Выгоняю из него собачью старость.

– Перепекай же и выгоняй собачью старость, чтобы не было отрыжки».

Знахарка, еще не снимавши ребенка с лопаты, приказываешь поймать щенка и посадить его под плетуху, сзади знахарки. Когда это сделают, тогда знахарка говорит: «Перепекла младенца. Алексия, выпекла из него собачью старость. На собачью старость дую и плюю, а младенца Алексия целую». Потом, обратясь задом к младенцу, начинает плевать и дуть на щенка, а затем три раза целует ребенка. После этого, на плетухе, под которой лежит щенок, купают ребенка в теплой воде, настоенной на соломе, поднятой с перекрестка дорог. Выкупав ребенка, щенка выгоняют из избы, приговаривая: «иди, ты, собака, и разноси свою собачью старость от младенца Алексия по буграм, по лугам, по буеракам, по пашням, по лесам, по садам, по кустам и прочим местам, чтобы твоя старость не сушила младенца Алексия и не крушила его отца с матерью». На младенца надевают свежее платье, а старое сжигают в печке и золу развевают по воздуху, воду же, которая осталась от купанья, выливают под печку. Потом бабка берет младенца на руки, подносит его к печке, поднимает три раза вверх, приговаривая: «будь теперь, мой внучек, со столб вышины, с печь толщины», передает младенца матери и лечение кончается.

В некоторых местах Владимирской губ. такое перепекание производится не только над больными детьми, но в видах профилактики, над каждым ребенком, для чего, тотчас по окончании родов, нарочно затопляется печь. При запекании ребенок или просто кладется на лопату во что-нибудь завернутый, или, как в некоторых местах Костромской г., обертывается тестом.

Очень остроумное видоизменение этого способа составляет так называемое перерождение ребенка, предпринимаемое в тех случаях, когда он рождается недоношенным и слабым. Для этой операции мать с ребенком идет к знахарке. Та берет ребенка, кладет на пол и покрывает корытом, в котором стирают белье. Затем она выбирает какой-нибудь хрупкий камень и изо всей силы ударяет им по дну корыта, так что камень весь рассыпается вдребезги. Сделав это, вынимает ребенка из-под корыта и приказывает матери снять с себя верхнее платье и остаться в одной рубашке. Раздевает также донага ребенка и продевает его сверху вниз, через ворот рубашки матери (д. Мал. Новинка, Тихвинск. у., Новгородск. г.). Иногда перерождение совершается при посредстве мешка. Для этого берут мешок, распарывают на нижнем конце его шов и трижды продевают ребенка, из конца в конец, через середину мешка (д. Званка, Тихвинского у., Новгородск. г.).

Как ни просты все эти лечебные способы, есть еще более простой способ избавиться от болезни – это напугать болезнь[74]. В Череповецком у. существует даже особое слово «запуги», для обозначения тех суеверных приемов, которые употребляются для этой цели. Такие запуги, в некоторых случаях, сопровождаются выполнением довольно-таки грозной операции.

Вот как в Новгородск., Вологодск. и Орловск. гг. лечится «запугом» поясничная боль (утин). Больной ложится на пороге избы с обнаженной поясницей. Производящей операции знахарь становится по одну сторону, с топором в руках, свидетель по другую, первый замахивается топором и прикасается его острием к пояснице больного, второй спрашивает: «что ты делаешь?» – «утин рублю». От свидетеля получается приказание: «руби его больше, чтобы и близко не было» – и тот начинает махать топором над поясницей. В Юхновском у. (Смоленск. г.) операция эта для верности действия, совершается непременно на трех порогах, а в Сарапульском у. (Вятск. г.) ее могут производить только первенцы и последыши в семье.

Видоизменение этого способа в некоторых местах заключаемся и в том, что знахарка кладет больного ничком на лавку и начинаете кусать поясницу: «грызи, грызи, – поощряет знахарку больной, – чтобы не было отрыжки».

В одном из таких приемов, где также видно стремление передать и вместе «запугать» болезнь, обнаруживается замечательная дикость и бессердечие. Для лечения «грызи» у детей некоторые орловцы ловят полевую мышь и привязывают к задней ноге ее нитку. Раздев ребенка, садят его на стол и дразнят пойманную мышь, чтобы она укусила ребенка за больное место. После того, как укусит, мыши прокалывают иглой глаза, протаскивают через них суровую нитку и подпоясывают ею ребенка, а мышь пускают в ноле, приговаривая: «неси ты, мышь, Андрееву грызь. Зато тебе прокололи глава, чтобы не воротилась с грызью назад».

В зависимости от представления о «волосатике», как причине кариесного поражения «костей», существуют особого рода хитрецы, специальность которых «гнать волос». Гонять они волос следующим образом: в горшок или кадку, на дно, кладут песку, наливают теплой воды, после чего знахарь «наговаривает». Больной опускает руку или ногу в воду и накрывается одеждой. Гной, вытекающей из свища, располагается в воде и на песке нитями и хлопьями. Это дает повод знахарю указать больному: «посмотри, дескать, сколько у тебя волосу-то вышло, так и свернулся клубками».

Курская знахарка Н-я К-ва, большая специалистка по части выливания волоса, прямо уверяет своих пациентов, что при вскрытии нарыва, вместе с материей, вылезают волосы, либо седые, либо черные, смотря по тому, на что выливать волос – на рожь или на нехворощу[75]. Операцию выливания волоса, при ногтоеде она начинает с того, что обводит острием иглы вокруг ногтя, вскрывая таким приемом абсцесс, кладет на больной палец нехворощи, выливает на больное место 30 горстей теплой воды и читает соответствующий заговор.

В других случаях, для выливания волоса, приготовляют в кадке особого рода щелок, опуская в него 12 накаленных камней, взятых с 12-ти разных полей. Когда щелок остынет, погружают туда больную часть тела, соблюдая строгую тишину в доме: волосатик боится шуму и не пойдет из тела в щелок.

Иногда приемы знахарей и содержание заговоров так же необычайны, бессмысленны и фантастичны, как необычайны и не оправдываются никаким здравым смыслом воззрения народа на причины болезней. В Черепов – м у., для снимания «кил», знахарь кладет дрожжей в какой-нибудь маленький сосуд и, заставив больного наклониться над печным шестком, приказывает три раза проговорить: «от кил каменных, чугунных, железных, стеклянных и деревянных, от мертвых, сонных и живых», – и всякий раз плюнуть в сосуд. Потом знахарь мажет этими дрожжами килу и она «присыхает».

В Саратовской г., от кил, одна балашовская знахарка наговаривает на вино. Взяв полбутылки вина и прочтя заговор, она обводит вокруг бутылки лошадиной костью и дует в сосуд. Водку эту больной пьет по зорям. Магические свойства кости знахарка сообщает очень простым и несложным способом: найдя кость, она обводить кругом нее безымянным пальцем и прочитывает по три раза «Отче наш» и «Богородицу».

По словам крестьян, очень удачно лечит килы знахарь Л-в, из дер. Заречья, Черепов – го у. Система его лечения заключается в том, что он берет кусочек глины из устья печки, обращенной на восток, опускает в деревянное масло или водку и произносить: «во имя Отца… не от килы мозга, не от камени плода, не от петуха яйца, во веки веков, аминь», а затем читает молитву «Отче наш». Слова заговора и молитву произносит трижды и наговоренным маслом или вином смазывает килу, которая сейчас же, будто бы, прорывается и проходить.

При хрипоте у ребенка, вследствие сильного бронхита или коклюша, а по соображениям некоторых крестьян, оттого, что в нем «младенчик стоит», знахарки ставят мать этого ребенка против солнца, вертят на левой пятке, берут из-под нее землю и растирают ею ребенка (Псковск. и Орловск. гг.). Совершенно непонятные также приемы проделывают знахарки при лечении от «стыя»[76]. Когда взрослый человек или дитя «сохнет», знахарки выбирают из него «стень».

Знахарка становит больного к стене, измеряет его рост ниткой и завязывает узелок, меряет суставы ног и рук больного и опять делает на нитке узелки. Сделав такие измерения, ставить посреди избы скамейку, с дырой посредине, подкладывает под нее черепок с горящими углями и садит на скамейку больного. После этого из каждого угла избы берет по щепотке мху, метет пол против «матицы» и собранный сор, вместе с вынутым мхом и ниткой, кладет в черепок и сжигает.

Если больной кашлянет в это время, будет здоров, а если нет – останется больным или умрет.

Молитвословия, заговоры и соединенные с ними суеверные приемы составляют. далеко не единственные средства, которыми пользуются знахари при лечении болезней. Некоторые из них, кроме заговоров, применяют также физические и механические приемы лечения, а также употребляют лекарственные вещества, по преимуществу из мира растительного. В этой роли народных врачевателей выступают нередко коновалы, кузнецы, пастухи, мельники, бывшие больничные служители из солдат, а также наша «бродячая Русь» – странники и странницы, который, придя на ночевку в деревню, рассыпают врачебные советы направо и налево. Так как одному человеку трудно удовлетворить все запросы, касающееся человеческих недугов, то почти каждым таким знахарем избирается какая-нибудь отдельная врачебная манипуляция, в производстве которой он приобретает особый навык и благодаря которой делается известным среди окрестного населения. Таким образом, появляется своего рода специализация знахарей. Между такими специалистами есть особые «знатки» по внутренним болезням[77], дающие для питья больным разные травы – сухой зверобой, мяту, ромашку, смородиновые или березовые почки и т. п.; такие вещества, как деготь, скипидар, купорос, «бель» (сулему) или окуривающие больных киноварью и травами. Эти же «знатки» нередко останавливают кровотечение, засыпая раны сажей, золой, табаком, толченым сахаром, чертовым пальцем, или лечат нарывы, прикладывая к ним собственного изделия пластыри из красного воска и серы, муки с медом, творога, с тестом и т. п. Под влиянием развития земской медицины, число таких «знатков», по сравнении с прежним, в настоящее время, бесспорно, значительно сократилось и большой известности достигают теперь из них только очень редкие.

К одной такой старухе-лечейке, в Сойгенском приходе; (Сольвычегодск. у. Волог. г.), крестьяне бредут нередко за 60–70 в. Такие же знаменитости проживают в г. Тихвине (знахарь С-въ) и в дд. Якимовой и Лебедянке, (Пошехонск. у. Яросл. г.).

Один пошехонских знахарей пользуется славой, как необыкновенный специалист но лечению запоя. В д. Кузнецах (Егорьевск, у. Рязанск. г.) проживает несколько знахарей, известных далеко за пределами своей округи. К числу таких же известностей принадлежит знахарь с. Городища (Орловск. г. и у.). Все болезни он лечит травами, собирая их раз в год, в день Ивана Купалы. Еще до восхода солнца он отправляется на телеге в лес, берет с собой несколько человек рвать траву, которую укажет, набирает этой травы целый воз, привозит домой, вывешивает, делает настои и раздает его больным большими бутылями. Из Калининской волости, Вологодск. г., сообщают о другом таком специалисте, который все свои познания получил через чтение медицинских книг и лечит по «цветнику». Практика его в волости очень обширная и доверие чрезвычайно велико. Лечит он бесплатно.

Вот как рассказывает о своей практике один из таких «знатков», представитель знания, теперь все более и более глохнущего и очень распространенного когда-то на старой Руси.

«– Я ни колдовством, ни заговором не займовался, – рассказывает он, – а были у меня коренья разные, дюже пользительные, от всех болестей, а больше всего от порчи. Приезжало ко мне лечиться народу столько, что, бывало, подвод более десятка каждый день подле двора стояло. Про меня вся округа знала: из-под Малоархангельска, из-под Кром, и из-под Орла, бываичи, едуть, даже купцы и те не брезгали. Раз привезли ко мне молодайку одну из Кошелева. Вся распухши она была: нутро боолело у ей, и лицо, как железо, синее стало. Чего-чего с ней не было, три месяца она болела и на голоса тоже кричала. Четыре холста пролечили свекры на нее, и по докторам, и по бабкам ездили – ничем не изняли. Как привезли ко мне, сотворил я молитву, посмотрел по своей книге, што дать, взял, натопил кореньев, про такой случай у меня всегда вода горячая в печке держалась и два чайника железных было у меня – дал ей пить я рассказал, сколько дней принимать надоть. После приезжали они ко мне, недель через пять, и благодарили, што я ее на ноги поставил. Тут-то я не признал эту молодайку – личность совсем переменилась: такая здоровая да румяная она стала. За леченье я не брал много, а сколько кто даст. Конечно, ково выпользуешь, так тот и сам хорошо заплатить: сколько раз бумажек по пяти и больше давали. Нашлись у меня завистники и донесли на меня попу и уряднику, што я чернокнижией занимаюсь. Я ничево не знаю, сижу дома. Глядь, ко мне в хату приходить поп с урядником, а избу понятые окружили. Наперво поп обратился ко мне, и говорит:

– Ты, Михайло, сказывают, лечишь народ по книжкам от всяких болезней, так покажи нам свои книги».

Я ему наоборотно говорю:

– Лечу, батюшка, это правда, и у меня разные коренья и травы есть, да и книга тоже есть. По ей разбираю, каких кореньев от какой хвори дать, и с молитвою творю это, а вреда никакого не делал людям. Я, говорю, хоша при вас, какую угодно, траву оттоплю в сам попробую, и больным даю.

Урядник как крикнет на меня: «ты не разговаривай с нами, а подавай свои книги и коренья, а мы их становому представим. Загонит он тебя в Сибирь за это леченье.

Я не спужался, открыл укладочку, где книга моя лежала и коренья. «Извольте, говорю, брать укладку, тут все леченье мое, только, прошу я вас, не растеряйте листиков из книги, да корешков не трусите, дюже трудно собирать их».

Урядник отвез укладочку мою к становому, ён и книгу, и коренья к доктору в Яковлев отправил, а доктор посмотрел на мою книгу и сказал: «это безвредная книга, «Травник» называется.

Так всё и отдали мне назад. В тот же год случился пожар, и укладочка моя сгорела. Теперича, какие по памяти знаю травки, те и собираю каждый год, а лечить совсем мало стал».

Большинство знахарей, применяющих при лечении травы, обыкновенно знания свои тщательно скрывают от непосвященных, расспросы о способах лечения редко достигают своей цели и узнать от них что-либо положительное бывает очень трудно. Между тем, по словам некоторых сотрудников, лечение их иногда останавливает на себе внимание и невольно создает в них веру. Г-н Корвин-Круковской (Васильсурск. у. Нижег. г.) передает даже о таком случае, где больной, искусанный бешеной собакой, был вылечен знахарем, поившим его настоем какой-то неизвестной травы. Факт, что собака была действительно бешеной, по словам Корвин-Круковского, был установлен, будто бы, неопровержимо, у больного наблюдалась неодолимая тоска, потеря аппетита и проч. и его положение было признано безнадежным со стороны врача. «Несомненно, – заканчивает, описание этого случая г-н, Корвин-Круковской, – некоторым знахарям известны целебные травы, неизвестные еще науке»[78].

Другой класс специалистов – костоправы, между которыми встречаются часто и лица женского пола, так называемый «баушки». Они, будто бы, вправляют вывихи и помогают при переломах костей, накладывая самые примитивные повязки. Хотя в редких случаях некоторые из знахарей, по-видимому, обладают искусством различать вывихи и вправлять некоторые из них, напр., вывих плеча, но в большинстве случаев они принимают за вывихи растяжения связок, простые ушибы суставов или переломы суставных концов костей: устранивши их смещение и, положив повязку, говорят, что вывих вправлен. Вообще же, уменья различать вывихи, по их признакам и каких-либо выработанных приемов вправлять их, даже между присяжными костоправами, по-видимому, совершенно не существует.

Из многочисленного ряда сообщений корреспондентов имеется только одно (с. Борисоглебское, Яросл. г.), в котором содержится намек на технические приемы при вправлении вывихов: «при вывихах обыкновенно встряхивают вывихнутую конечность, стараясь придать ей естественное положение и растирают ушибленное место, моют, как говорят». В большинстве же случаев костоправы, имея дело с вывихом, определяют его выражением – «хребеток расшибен» и лечат, как ушиб, примочками, припарками из трав и даже заговорами[79].

Не лучше обстоит у костоправов дело с переломами. Повязки при переломах из лубков, бересты, и т. и. накладываются костоправами далеко не во всех случаях, и большинство переломов, особенно верхних конечностей, срастаются без всяких повязок. В некоторых случаях знахарь обещается, что кость срастется без всякой помощи, по одному его наговору (Краснинск. у. Смоленск, г., Карачевск. у. Орловск. г.). Результатами такой хирургической терапии костоправов являются застарелые вывихи и неправильно сросшиеся переломы, с которыми потом приходится иметь дело врачу. Какого-либо значения покою при всех таких повреждениях, а равно при простых ушибах, по-видимому, не придается. Не совсем также исчезли в деревек, такие специалисты, как «рудометы и рудометки». Из них одни открывают кровь «жильную», другие кидают, мечут и бросают кровь «баночную или роговую»[80]. (Новгородск., Волог. и Псков, гг.). Рудометы научаются своему искусству но преемству и передают его от отца к сыну. Мечут кровь и женщины, но преимущественно пожилые. Рудометов и рудометок также зовут знахарями и ворожеями, хотя бы они заговоров и суеверных приемов при кровопускании и не употребляли.

В известных случаях больной, когда, по его соображениям, необходимо пустить кровь, призывает такого знахаря или ворожею и говорит: «выпусти ты мне, кормилец, Бога ради, дурную кровь, много ее накопилось, тяжело стало»! «Верно, верно, – говорит знахарь, – много у тебя дурной крови, давно надо выпустить. Беда, – высказывает он свои соображения, – когда накопится много крови: тяжко человеку».

Это убеждение, что человеку может быть тяжко от крови, заставляет некоторых кидание крови повторять ежегодно, обыкновенно весной, а то и нисколько раз в год. «Как худую кровь выпущу, – объясняет крестьянин, – опять человеком сделаюсь, сколько хоть работав. А ты говоришь, что крови бросать не нужно. Да ты посмотри-ка, какая она черная, как деготь, худая. Вон ее надоть, потому она только тяжелит человека» (с. Покровское, Новгор. г.).

Знахарь перочинным ножом или старой бритвой делает на спине, возле лопатки, продольный разрез, настолько глубокий, чтобы кровь шла струей, и выпускает ее, приблизительно, с чайную чашку. Когда, но мнению знахаря, дурная кровь вся вышла, он прикладывает к ране тряпку, намоченную в холодной воде… Если кровь не идет струей, а только едва просачивается, знахарь ее высасывает и сплевывает. В некоторых местах пускают кровь из «соколка»[81]. Знахарь наставляет долото на месте нахождения этой вены между сухожилиями разгибателей большого пальца и ударом кулака пересекает вену.

Чаще всего кровь пускается «рожками». Для этого берется коровий рог, широкий конец которого ровно обрезан, чтобы плотно прилегал к спине, а на узком конце сделана небольшая дырочка, закрывающаяся снаружи клапаном. Знахарь, сделав на спине небольшой разрез, закрывает его широким концом рожка, а через узкий вытягивает воздух: рожок закрывается клапаном и наполняется кровью.

Между этого рода специалистами есть и такие, которые клещами извлекают зубы и производят даже другие мелкие хирургическая операции – вскрывают нарывы, вырезывают мелкие кожные опухоли, по преимуществу на ножках. ампутируют пальцы и т. д.

Есть также особые «правильщики» и «правильщицы». Они направляют пуп, который оказывается сорванным от тяжелой работы, подъема, или просто от того, что человек оступится или сделает неловкое пли резкое движение. Достигается это всего чаще накидыванием горшка. При этой операции знахарка кладет больного, намазывает ему живот гущею или мылом, берет горшок, зажигает немного льну, бросает его в горшок и опрокидывает на живот больному. Горшок играет роль, таким образом большой сухой банки. Эта операция иногда бывает настолько мучительна, что больной кричит от боли и требует немедленного удаления горшка, но сделать это бывает не всегда легко: часто живот так сильно втягивается в горшок, что последний приходится иногда разбивать. Знахарка проделывает это раза два, три, всегда натощак, а когда операция кончена, дает больному выпить вина с солью или сажей (Орловск., Смоленск., Новгородск., Вологодск. и Вятск. гг.). Накидывание горшков предпринимается также с целью разогнать дурную кровь, но едва ли не чаще всего производится теперь у женщин для производства выкидыша, и у маленьких детей от грызи, при чем горшок заменяется стаканом. В Череповецком уезде, где, по-видимому, наиболее распространена теория пупных болезней, стараются сделать так, чтобы при «накидывании» горшка пупок находился в его центре; когда живот втягивается в горшок, то этим вполне обеспечивается собирание рассыпавшегося пупа в одно место. Там же существуют и другие способы лечения знахарями «пупных болезней». При одном из таких способов рвут пуп пальцами, т. е. большим и серединой согнутого указательного пальца захватывают складку кожи и поднимают ее, стараясь перекрутить складку. Иногда щипание кожи пальцами производится по всему животу и представляет вид массажа. Употребляется также «завёртывание пупа» палкой: берут коротенькую палку, середину ее кладут на пупок и начинают производить круговые движения палки по животу, с целью закрепить сорванный пуп. В тех случаях, когда «катает пупом»[82], производится операция «сдёргивания пупа». Больной, с обнаженной спиной, ложится вниз животом на лавку, а приглашенный знахарь, согнув у себя на руках по три пальца и оставив свободными остальные два, указательные кладет поперек спины больного, а большими захватывает кожу на спине и сильно тянет до тех пор, пока в спине «что-то не щёлкнет: это пуп сдёрнулся с того места, на котором ему быть не следует, и попал опять на своё.

Аналогичная операция в Вельском у. (Волог. г.) называется «защипыванием пупа». Эта операция применяется здесь к тем случаям поясничной ломоты, когда она является результатом «срывания пупа». Больной также ложится спиной вверх, и знахарка защипывает пуп, забрав кожу на спине, против пупа, в складку и вытягивая ее до тех пор, пока не послышится хрустенье: это опять, значит, пуп попал на свое место.

В Сарап – м у. (Вятск. г.), при «наджаде», когда пупок встал не на место, правят брюхо и пуп бабушки-повитухи или сам больной. Для этого он ложится вниз животом, стараясь возможно больше выгнуть спину и положив под живот какой-нибудь предмет.

В Саратов – ой г. (с. Бобылевка, Балашов, у.), когда появятся боли в животе, бабки говорят, что он «отбит или надорван». Для лечения, больного кладут, с согнутыми ногами, на спину и начинают обеими руками поглаживать живот снизу вверх, причитывая: «во имя Отца, и Сына, и св. Духа». Потом берут больного за ноги и, встряхнув раза три, велят немного полежать и дают стакан водки. Когда заболит шея и бывает нельзя повернуть голову, бабка говорит, что она «развилась». Для исправления, больного берут за голову обеими руками, поворачивают ее то на ту сторону, то на другую, приказывая не задерживать поворачивания, и вдруг производят такое повёртывание, что, по словам больных, «затрещит шея». Когда заболит от работы спина, бабушки также говорят, что она «развилась»: велят больному сложить руки по мёртвому, лечь вверх спиной и надавливают ее ногой.

Особые специалисты лечат также глухоту и вытягивают серу из ушей. Промыв уши водою, кладут в них маленькие кусочки камфары, завернутой в вату или тоненькую тряпочку, с листиками душистой герани. Потом, свернувши из лоскутка бумаги, пропитанной воском, трубочку, вставляют один конец в ухо, а другой зажигают. Операция эта считается самой действенной против глухоты: вся сера, которая закладывает уши, если она далее копилась годами, «выгорит» или её вытянет огнём на бумагу (Черепов, у. Новгородск. г.).

Особый специалистки-трихи (массажистки) или парилыцицы занимаются исключительно растиранием больных в пару, т. е. в печах и банях. Натирание производится редькою, деревянным маслом, керосином, вином, красным медом и проч. и длится продолжительное время. Свои манипуляции они нередко сопровождают произнесением молитв и заговоров, а некоторые из них усиленно при этом втягивают в себя воздух: вдыхают и уничтожают болезнь (Макарьевск. у. Костромск. г.). Некоторые из трих, при поносе, у детей, правят «пердячью» (копчиковую) косточку. В зависимости от представления, что некоторые виды детских поносов развиваются от свертывания копчиковой кости наружу, такие трихи, намылив палец и введя в задний проход ребенка, производят поглаживаюшие движения, надавливая и выгибая изнутри эту косточку (Саранск, у. Пензенск. г.).

Подобные же специалистки ломают глаз при «переломе» (язвах роговицы), т. е. растирают, через закрытые веки, глазное яблоко. Особого рода треск, который слышится при этой манипуляции в глазу больными, очевидно, и дал повод назвать это глазное применение массажа «ломанием глаза». Такие же специалистки, при попадании инородных тел в глаза, часто случающемся, особенно во время молотьбы и веяния хлеба, вывертывают глаз на кольцо и достают соринку руками или вылизывают ее языком. Лизание языком пускается ими в ход и при других глазных болезнях, а иногда и при нарывах (Волог. и Орловск. гг.). Один из наших сотрудников сообщил нам о случае, где такое высасывание гноя из полости нарыва было произведено при флюсе. (Васильсурск. у. Нижег. г.). Некоторые из сотрудников сообщают даже о таких искусницах, которые высасывают ртом, при задержании, мочу у младенцев (Черепов, у.).

Совершенно особенное место занимают знахари-шарлатаны. По нашим данным, таких знахарей, но сравнению, так сказать, с идейными, убежденными знахарями, значительное меньшинство, это обстоятельство, конечно, может быть объяснено отчасти тем, что такие знахари более тщательно, чем первые, скрывают от постороннего, не мужицкого глаза свою профессию, почему получить от них какие бы то ни было сведения в высшей степени трудно. Но, с другой стороны, нельзя не признать того, что трудно и держаться такому знахарю, очень долго, в деревне, так как его деятельность на виду однодеревенцев, а наш мужик, несмотря на все свое суеверие, практический обман разгадывает очень быстро[83]. Вероятно, успех большинства из них основывается на некоторых действительных знаниях, которыми они очень ловко умеют пользоваться. В с. Новотроицком (Инсарск. у. Пензенск. г.) население, несмотря на свою развитость, грамотность и, будучи, вообще, почти или очень мало суеверным, упорно верит в заговор от сибирской язвы. Сибирская язва, в этом селе, до некоторой степени, профессиональная болезнь, так как многие жители его занимаются выделкою дубленых овчин, который попадаются иногда с животных, павших, от сибирской язвы. Относясь со страхом ко всяким операциям и к больнице, где сибирскую язву выжигают и вырезывают, больше стараются обойтись своими средствами. Этим обстоятельством воспользовались местные шарлатаны, уверив и распустив молву, что они знают от сибирки заговоры, от которых ее, как рукой, снимает. И, как это ни удивительно, некоторые из них очень бойко практикуют, и даже стяжали себе громкую известность.

Весь секрет успеха их заключается в том, что настоящая заболевания сибирской язвой случаются относительно редко, а крестьяне, не зная ее отличительных признаков, всякую воспалительную опухоль, нарыв и даже какой-нибудь прыщ принимают за сибирку и спешат скорее к знахарю. Тот, конечно, подтверждает распознавание, за известную плату заговаривает – и мнимая сибирка проходит.

Когда же к такому шарлатану явится действительно заболевший сибирской язвой, то он старается отделаться от больного, заявляет, что болезнь устарела, что заговор уже не подействует, или же говорит, что эта сибирка совсем не та, которую он заговаривает, что такую сибирку заговаривает-де другой знахарь, живущий в соседнем селе, и советует ехать за ним.

Такой именно случай произошел в этом селе в 1898 г. У крестьянина С. Б-ва заболел сибирской язвой сын. Обращаются к местному знахарю М. С-ву. Тот осмотрел больного и, увидев, что у парня настоящая сибирская язва, от заговора уклонился и посоветовал как можно скорее езжать в с. Николаевку, за тамошним знахарем г-ном Н-м: он знает-де больше в этом деле и непременно заговорит ату сибирку.

Б-в приезжает к этому знахарю.

– К твоей милости, Григорий Васильевич.

– Что скажешь?

– Да парень захворал.

– Это кой?

– Большакъ.

– Нигоже. А што с ним?

– Известно што – язва, вот, и приехал за тобой.

– Да у вас ведь есть свой, Максим?

– Он-то и послал.

– Што, видно, в цене не сошлись, он, чать, пятнашку ломит?»

– Нет, он ничего не просит, говорит, что ничего не может сделать, а можешь сделать только ты, я уж в цене не постою, только поедем».

Польщенный таким вниманием коллеги, знахарь согласился и поехал, взяв за свой визит четыре рубля. Больной, конечно, умер. Результатом такого неуместного вмешательства было то, что слава последнего знахаря окончательно померкла, а первого еще более упрочилась.

Несомненно, современные условия деревни, с ее новыми влияниями, не только ведут, мало-помалу, к вытеснению знахаря из обихода деревенской жизни, но и меняют самый его тип. Нынешний знахарь часто далеко не во всем похож на прежнего, он сумел приспособиться к новым понятиям и изменившимся требованиям и очень хорошо знает, за что и как браться. Вот как знахарь этой новой формации, Гр. Шабара, аттестует свою антагонистку по профессии и вот что он рассказывает о себе.

«– Есть туг, в нашем уезде (Новоладожск. у. С.-Петерб. г.), в с. Ильинском, старуха одна, А – на, тоже по нашей части промышляет. Она, вот, и в церковь ходит, и с попадьями дружна, а для чего? Только, чтобы за ней не доглядывали. А ее дело – только портить людей, всякое зло варганить, а чтобы помочь кому-нибудь в беде, на это у ней смысла не хватает. Докторов она нахрап ненавидит и распускает о них всякую худую славу, чтобы только у них не лечились. От больницы отбивает и говорит, будто доктора все подкуплены немцами и нарочно морят мужиков, чтобы после этого всю нашу землю выбрать себе. А без докторов нельзя, они по своей науке знают всё тело человека: сломал ли кость, вывихнул ли руку, разрезал ли где ногу – это их дело. И прочие недуги тоже знают. Бывает, что в человеке боли не видно, а он тает, как свеча, лекарства не помогают, а от слова, сказанного знающим человеком, легче проходить. Я уговариваю, ежели болезни не знаю, сперва сходить к доктору, а от него к себе велю зайти, расспросить у больного, что надо, потом и дам своего лекарства, на прибавок к докторскому, и наставлю, как надобно мое снадобье принимать. Много раз случалось, что выздоровевшие приходили благодарить за помощь, сказывали, что только одно мое снадобье принимали, а докторское цело лежит. Доктора, которые из поляков или из немцев, те нашего брата, мужика, недолюбливают, ну, а который наш брат, русский – тот простой, того не опасайся: если где и на промысле застанет, много, много, что посмеется. От немца я видал страсть. Сын одного богатея захворал тут, в городе. Болезнь такая, что лечиться у докторов стыдно, вот я его и пользовал. Чтобы скорее поправиться, он принял лекарства столько, что чуть язык не высунул. Позвали доктора, немца, он и прижал больного: где взял снадобье? Спасибо, удержался парень, не объявил, а то притянули бы меня к ответу. Опасливее стал, не даю теперь с собою крепких снадобьев».

Про очень интересный случай, относящейся к последнему холерному году, рассказывает тот же Шабара. Совершенно случайно ему пришлось очутиться в положении, сходном с тем, в какое попал убитый в г. Хвалынске врач Молчанов[84]. Шабара избег опасности, только благодари своему чутью, верной оценке своего положения и хорошему понимание своего брата-мужика.

«– Много тогда, – рассказывает Щабара, – умирало народу от этой самой холеры. Пришлось мне идти, по своему делу в Залесье, и пока я проживал три дня в Казареве, умерло от холеры в этой деревне пять человек. Какой-то дурак и пусти молву, будто, он видел, как я портил в колодцах воду. До прихода, Шабары, говорят, пили из колодцев и не помирали, а теперь помирать стали: надо, дескать, поучить его. Дело было около Ильина дня, время стояло, страсть, какое жаркое. В полдень хоть на улицу на выходи, солнце, как огнем, обжигало. Я с вечера сказал хозяевам, что пойду от них до солнышка, чтобы по холодку дойти до Волхова, поспеть к отходящему от деревни Дубовиков пароходу. Из дома пошел я не деревней, а задворками, для того, чтобы через ближний лесок скорее дойти до прямой дороги. Вовремя добрался до реки, вовремя переехал к пароходной пристани. Сижу на пароходе. Просвистал третий свисток, вижу, на том берегу, откуда я переехал, куча народа. Кричать, шумят, машут руками на пароход, а колья, косы так и сверкают на солнце. Я уж догадался, в чем дело. Три человека, с косами, кинулись на лодку и поехали было наперерез отваливавшему от пристани пароходу, но пароход опередил их. Я своими ушами слышал, как они кричали: убить Шабару надо! Народ чужестранный сидел тут, на палубе. Я и виду не подал, что эти слова касаются до меня, а шкипер-то смекнул, да смолчал. Уж после я узнал, что эти дураки, как не удалось им надо мной потешиться, воротились в деревню и положили: вычерпать по сорока ведер воды из каждого колодца, вылить ее на зарезанного над, колодцем петуха, принесенного из того дома, где я ночевал. Однако и после того у них умерли два человека». Характеризуя врачебно-знахарскую деятельность Шабары, наш сотрудник говорит: «некоторые душевные болезни он излечивает превосходно, за детские болезни берется редко. Его заговоры от кровотечения, разного рода болей, укушения змей с употреблением перевязок, втираний и тому подобных средств, всегда удачны».

Судя по сообщениям наших сотрудников, крестьяне редко лечатся у знахарей от всех или от большинства болезней и гораздо чаще от известной группы их: истерии, эпилепсии, помешательства, импотенции, «волоса», детских, женских и разного рода затяжных болезней. Все это такие болезни, причиной которых, по понятиям мужика, являются порча, подшут, сглаз и которых быстро и скоро, как то надобно мужику, не в состоянии вылечить врач. На степень приверженности к знахарству всего больше влияет возраст, причем люди зрелого возраста и старики склоняются больше в пользу знахарей, молодое же поколение тяготеет чаще к врачам, наличность или отсутстствие грамотности и большая или меньшая доступность врачебной помощи. В местах, расположенных вблизи и около врачебных пунктов, предпочтительно лечатся у врачей, в местах же отдаленных и глухих по преимуществу у знахарей[85]. Немаловажную роль, судя по некоторым сообщениям, играет также пол, так как женщины иногда являются более ярыми адептками знахарства, чем мужчины. Это обстоятельство получает тем большее значение, что веря в знахарей сами, женщины тащат к ним и своих детей.

Суммируя все полученные на этот счет заявления, можно было бы сделать вывод, что, в общем, крестьяне почти в одинаковой степени лечатся и у врачей, и у знахарей: сначала сходят к врачу или фельдшеру и, если лекарство не помогает, идут к знахарю, или, наоборот, обращаются к врачу или фельдшеру, предварительно побывав у знахаря. Заявлений, в которых изображается полное предпочтение знахарей врачам и совершенное отрицание научной медицины, значительное меньшинство, хотя, с другой стороны, не особенно велико и количество заявлений, чтобы знахарство, в той или другой форме, не признавалось совсем, а признавалась лишь одна научная медицина, в лице ее представителей, земских врачей[86].

Окидывая взглядом средства и приёмы знахарей и исключая чисто лекарственную терапию, с современной точки зрения, мы можем признать имеющими значение только те из них, в основе которых лежат внушение и применение массажа. Достойно удивления, что эти два метода лечения сделались достоянием научной медицины лишь в самое последнее время, тогда как в медицине народной они практиковались и существовали целые столетия. Поразительно также то, что методы эти пришли к нам с запада, когда столь давно были у нас, можно сказать, под руками: таковы результаты пренебрежительного отношения и недостатка изучения народа.

Что же касается остальных знахарских средств и приемов, по большей части суеверных, то нельзя не признать обстоятельство, на которое мы указали раньше, – что в громадном большинстве случаев они находятся в строгой и иногда поразительной зависимости от тех воззрений на болезни, какие имеет о них народ: терапия знахарей построена на народной теории о болезнях и есть только следствие и вывод из нее. Логика народа здесь не делает ошибки и, если вывод неверен, то единственно потому, что неверна та посылка, на основании которой он сделан.

В приёмах этих, далее, поражает их ритуальная разработанность. Нам кажется, что это обстоятельство имеет существенное и немаловажное значение: все то, что существует не в виде лишь общей, неопределенной идеи и представления, а выражается в тщательно выполняемых и сохраняемых мелочах, то всегда бывает внедрено и связано с жизнью, как отдельного лица, так и целого народа самым тесным и органическим образом и не скоро, и не легко может быть утрачено. Одно то, что эти мелочи существуют и не забываются, говорит за жизненность явления. В случаях же, когда народное верование начинает утрачивать свою силу и значение, оно, прежде всего, освобождается от этих мелочей и потом только, по мере постепенной утраты их, остается, так сказать, один остов верования, свободный от всяких внешних форм.

Обращает на себя внимание также распространенность и общность многих из этих приёмов в таких несходных по условиям и отдаленных друг от друга громадными расстояниями местностях, каковы, напр., Вологодская и Саратовская, Псковская и Орловская или Вятская гг. Трудно допустить, чтобы явления эти были совершенно случайны, а не имели бы одной общей причины и не были бы связаны между собою какими-то невидимыми нитями. Эта, причина и это связующее звено заключается в мировоззрении народа, какое остается одинаковыми, как у вологодского и саратовского, так и псковского, орловского и вятского мужика.

Необыкновенная стойкость этого мировоззрения составляет третью и его основную черту.

Теряясь своим началом в отдаленнейших временах, оно прошло неизменным через века истории и, в своих существенных чертах, остается и до наших дней все таким же, каким было много сотен лет тому назад.

Говорят иногда о быстрой эволюции народных представлений и понятий. Бесспорно, известная степень такой эволюции существует, но едва ли она не касается только самых внешних и поверхностных форм и проявлений народной жизни. Все же то, что связано с жизнью и бытом народа, в его практическом значении, более тесно, то изменяется в высшей степени медленно и удерживается народом необыкновенно стойко. Поразительным является факт, что группы русских людей, заброшенных назад тому несколько веков в отдаленнейшие места нашего отечества, имеют почти тождественные верования с жителями губернии центральных[87]. Удивительно не то, что эти верования сохранились в таких глухих и отдаленных углах, но то, что они не изменились и не отклонились от своего первоисточника, по своему происхождению общего для тех и других мест, в этих последних губерниях, несмотря на влияние земской медицины, школы, проведение железных дорог и пр. Это обстоятельство, напротив, указывает, до какой степени слабо проникают в наш народ век культурные начинания, в том виде, как они применяются к народной жизни и до какой степени народ наш в своей массе является недвижным.

Вот почему нам кажется, что знахарство не ость выдохшаяся, мертвая формула, а оно глубже, чем это кажется с первого взгляда, проникает в жизнь народа и коренится в народном мировоззрении и вот почему, с нашей стороны, едва ли будет ошибкой допустить, что и топографическая область распространения знахарства в той или иной его форме не уже, а шире той, которая определяется нашими сообщениями и выводами.

Как совмещается в народе приверженность его к знахарству с потребностью в научной медицине и каковы отношения народа к представителям этой, последней, к земским врачам, вопрос этот составляет предмета рассмотрения следующей главы.