Кризис республики и преемство от Империи
(Из книги "Время русской нации", 2006)
Для людей традиционного русского мировоззрения нынешний кризис государственных институтов, демонстрирующих прогрессивную недееспособность, представляется естественным. Русская история и русская политическая теория говорят о том, что республиканские институты несостоятельны и нежизнеспособны – и в своем замысле, и в своей общественной "природе". Они и антиобщественны, и антиисторичны, и антигосударственны. Их "естественность" противоестественна для России, а их вырождение и умирание соответствует органическому процессу, который столь же естественно дает России шанс отречься от фикции республиканизма в пользу традиционных институтов государственного и общественного управления.
Иллюзия обновления власти, возникающая в связи с очередным переучреждением республиканского государства, рано или поздно выявляется и постфактум дает нам пример принципиальной несовместимости исторической и органичной России с надуманными и навязанными нам республиканским институтами. Если советская республиканская иллюзия была смягчена партийным диктатом и продолжалась несколько десятков лет (во многом здесь свою роль сыграло чрезвычайное положение военных и предвоенных лет), то либеральная республика, учрежденная в 1991 году, состарилась в течение одного десятка лет.
Сегодня республиканский режим дряхл и нежизнеспособен. Поэтому власть неизбежно идет к очередному витку авторитаризма и новому кратковременному всплеску надежд на обновление республиканских институтов. В то же время, краткость исторического периода "демократизации" дает основание всем потенциальным правителям видеть в республиканизме только форму, но не содержание. Значит – стремиться не к "демократизации", а к "ручному управлению", которое находит инструменты чрезвычайного регулирования в очевидно чрезвычайной ситуации.
В сложившихся условиях очередное республиканское "обновление" или авторитарный поворот, все время делающий реверансы в адрес "общечеловеческих ценностей", оказываются заведомо проигрышными для России уже не в рамках десятка лет, а буквально с момента "творения". Это связано, прежде всего, с невероятной затратностью республиканского режима – даже при имитации им демократических институтов.
Действительно, российский парламент, в какой бы форме он ни существовал, превращается в крайне дорогостоящий и вредный институт, дискредитирующий государство и естественные принципы власти. Законодатель, народный представитель республиканской системой опозорен и превращен в "ньюсмейкера". Единственная возможность оправдать парламент возникает лишь в том случае, если все парламентарии являются не представителями партий, а представителями народа; не либералами или социалистами, а монархистами – национал-консерваторами.
Избирательная система республиканского режима в России (и не только в России) фальсифицирована до такой степени, что избиратель в любой момент знает, что будет обманут. Он ходит на выборы скорее в знак протеста, чем с желанием выбрать своего представителя. Избирательное законодательство позволяет говорить от имени народа тем, кто не имел на выборах и 10% народной поддержки. Сам факт народного избрания позволяет персоне простить себе все прегрешения предвыборных интриг и лжи, а в дальнейшем – считать себя неприкосновенным для законов Божиих и человечьих.
Российской правительство при республике становится инструментом грабежа России группой лиц, рассматривающих власть как средство личного обогащения, как своеобразный бизнес, где главное, что нужно уметь, – это удачно обращать свои полномочия, защищенные законом и органами насилия, в частные бизнес-проекты, финалом которых является наполнение зарубежных счетов.
Институт президентской власти – более всего приближенный к естественным формам властвования – оказывается источником бесплодных надежд и произвола. Президент становится не правителем России, а "чиновником, нанятым на срок". А если точнее – "пиар-продуктом", на котором как на одном гвозде держится все здание республиканской системы.
Хозяйственный механизм республиканского режима разваливается, поскольку сам этот режим не способствует стратегическим инвестициям в промышленность, науку и образование и прямо противоречит наращиванию массы и качества трудовых усилий граждан. За полтора десятка лет этот механизм "переварил" советское наследство и уничтожил все возможности воспроизводства экономики. Первые признаки масштабных технических катастроф мы видим сегодня, когда 2 млн. граждан вдруг оказываются без света, воды и тепла – только потому, что РАО ЕЭС не желает инвестировать в развитие собственной инфраструктуры (предпочитая покупку самолетов, фантастические зарплаты руководству, финансирование своего телеканала и антироссийской партии). В том же ключе действует московское правительство, которое застраивает столицу многоквартиными монстрами для заселения их жителями Кавказа и Средней Азии – без всякой заботы о коммуникациях, доставшихся от советских времен, и мире между пришельцами и коренным населением.
Подобным же образом наблюдается провал республиканизма в деле воспроизводства нации – выстраивании здравой демографический и миграционной политики. Угнетая способность народа к деторождению, отвращая от семейной жизни, республиканцы предлагают такие стандарты существования, в которых нация может только вымирать. Временные меры, которые кажутся спасительными, еще более ускоряют уничтожение народа – миграционные процессы смешивают население так, что разрушают единство местных общин, втягивают народы в чудовищные мегаполисы, обезлюживают огромные пространства страны. Если в XIX веке русский крестьянин мог прокормить до дюжины детей, то через столетие русская однодетная семья с трудом может обеспечить себя.
В целом можно считать доказанным, что республиканский режим нежизнеспособен не потому, что его принципы реализованы не до конца, а уже потому, что они приняты к реализации. Либеральные реформы – главный способ существования республиканизма. И главное оружие, направленное против России ее врагами.
Необходимо помнить, что современные органы республиканского правления образованы в результате антигосударственного мятежа 1991 года, когда было разтащено и разбазарено имперское наследие России – ее огромные пространства, обозначенные большевиками как советские республики. Республики сами собой должны были стать и стали инкубаторами сепаратизма, выпустившими в жизнь политические элиты, разрушавшие государственность. Критическая масса интернационал-сепаратистов, выпестованных республиканской системой, обвалила Советскую власть и власть КПСС – власть формальную и власть реальную. Современные республиканцы столь же бессильны перед сепаратизмом, что и коммунисты – ими вновь выпестованы "национальные кадры" внутренних республик, готовые к полномасштабному походу против русской нации и государственности как таковой.
Снося предшествующие формы республиканизма, деятели "новой России" совершили тот же грех, что и большевики – вновь разорвали Традицию государственной жизни, не умея наследовать даже то, что большевики все-таки оставили от нее и не тронули в течение семи десятилетий. Таким образом, нынешний республиканский режим – это режим новых мятежников, которые хуже старых уже потому, что нелегитимны дважды – как "нелегитимен" вор, который украл ворованное.
Крах республиканских институтов проходит в острой и болезненной для России форме – в связи с тем, что эти институты подпираются из-за кулис политики олигархическими кланами. При всей очевидности лживости и недееспособности республиканского строя, он продолжает гальванизироваться финансовыми вливаниями – средствами, изымаемыми у населения помимо его воли. Ведь ни один гражданин не согласился бы отдать личные деньги на функционирование тех органов власти, в которых нет представительства его интересов. Паразитический аппарат насилия обеспечивает изъятие средств, чтобы враждебные каждому гражданину силы продолжали существовать, как бы омерзительно они ни выглядели.
Издевательства над здравым смыслом, историей и традицией – главный признак либерального республиканизма, доживающего последние дни в России и стремящегося утащить наше Отечество в небытие вместе с собой. Особую остроту кризиса разложения всех элементов республиканской системы придает тот факт, что управляющий ею класс олигархов никак не отражает интересов даже того воровского капитала, который образовался в России усилиями "демократов" ельцинской эпохи. Этот класс изначально был антинациональным, а за несколько лет становления нашел себе место среди глобальных элит, для которых враждебен не только российский, но и вообще любой суверенитет. Его эффективность проявляется лишь в одном – в прогрессирующем цинизме и ускорении процесса разграбления русского национального достояния.
Республиканский строй сегодня – это защита разрушителей системы социального обеспечения – Кудрина, Зурабова и Грефа; это оправдание и политическая поддержка шпаны Жириновского; это сотрудничество с разорителем страны Чубайсом и его шайкой. Это полная бездеятельность после трагедии Беслана, это тотальная сдача и без того ослабленных позиций России во внешней политике, это планирование заселения России десятками миллионов инородцев. Выжить при этом строе Россия в принципе не может – ни с этим парламентом, ни с этим президентом, ни с этим правительством. Не с конкретными персонажами, а с созданными республиканскими догмами государственными институтами.
Попытка президентской власти решать все вопросы политической жизни страны "техническими" средствами – информационной блокадой, манипулированием ведущими СМИ, финансированием фиктивных общественных и политических организацией и инициатив, содержанием циничных "политтехнологов" и пр. – делает саму власть фиктивной и готовой обрушиться от любой случайности. Власть гражданам во всех своих проявлениях просто омерзительна. И только президент – как подмена "отеческого" характера власти, как иллюзия чего-то близкого к монархии – еще вызывает какие-то позитивные переживания. Впрочем, угасающие день ото дня. Все, на чем сегодня держится республиканский режим, это "рейтинг надежды", перерастающий в "рейтинг терпения", а в перспективе – в ненависть.
В этих условиях существование монархической инициативы, смиряющей грядущий (и неизбежный) произвол диктатуры, чрезвычайно важно. Если России суждено выжить, то ей придется отказаться сначала не от фальши республиканизма, а от ее организаторов – изгнать олигархов и уничтожить олигархический режим власти. Это под силу только диктатуре, которая вынуждена будет на некоторое время сохранить подобие республиканизма и его институты – но уже без той натужной "искренности", которую демонстрируют все радетели исполнения неисполнимой российской Конституции.
Республиканские институты при диктатуре по факту станут лишь совещательными органами, подчиняясь во всем воле диктатора. Но органическое государство, передающее власть от одного поколения политиков и государственных деятелей к другому без потрясений, возможно только в том случае, если диктатура найдет в себе силы для восстановления традиции государственного строительства. Это произойдет только путем введения династической монархии – той, которую Бог дал России в лице легитимных престолонаследников, которые должны быть призваны всесословным Собором русского народа.
В этой связи текущей задачей, которую монархистам и традиционалистам предстоит решать прежде всего, следует признать обеспечение официального государственного статуса Российского Императорского Дома. Такой статус при республиканском режиме вполне возможен – об этом говорит богатый опыт европейских стран.
Российская республиканская власть прежде пыталась использовать Российский Императорский Дом в своих целях, а сегодня пытается предать этот важнейший институт русской традиции забвению. Официальные ответы на обращения к Президенту РФ обычно апеллируют к конституционно закрепленному республиканскому статусу государства и невозможности "концептуальных изменений законодательства", а также к другим лживым измышлениям по поводу природы действующей власти и полномочий государственных органов. Все, что "разрешают" нам чиновники – обсуждение самой возможности появления в какие-то неопределенно отдаленные времена мемориального статуса Императорского Дома. Когда общественное мнение "созреет", тогда власть готова будет принять это во внимание и обсуждать это мнение с клерками на самого низшего звена. На сегодня единственная доступная для монархистов цель – статус РИД как негосударственного, но официально признанного общественного института. Правда, кризис республиканизма, очень возможно, скоро сделает этот вопрос не столь актуальным. Диктатура, как показывает испанский опыт, более сговорчива, когда дело касается воспроизводства государственных традиций.
Правовой проблемой для республиканского режима является правопреемство от прежних форм государства. Парадокс: "Эрэфия" не может отказаться от своих прав, возникших до 1991 года, но и не желает знать о своих обязанностях. Не говоря уже о правах и обязанностях до февраля 1917 года. Этот парадокс вылился в выплату Франции так называемых "царских долгов", включенных в сумму в 400 млн. долларов, изъятую из государственного бюджета ради того, чтобы, расплатившись с прежними кредитами, попросить новых. Пока оправдание этому шагу не будет найдено (то есть, пока не будет признано правопродолжение от Империи), перспектива тюремного заключения за растрату грозит трем бывшим премьер-министрам и ряду высших чиновников Минфина. Поиск компромисса по этому вопросу, возможно, заставит власть найти возможность тем или иным образом оформить правопродолжение, ввести в практику госстроительства и международных отношений принцип континуитета. При этом важно снять всякие опасения чиновников на счет реституции материальных ценностей и их возвращения потомкам бывших частных владельцев – вся эта собственность за многие десятилетия амортизирована, а моральная компенсация врядли возможна в силу массового предательства имущих классов Государя Императора в феврале 1917 года. В то же время принцип реституции может быть сохранен для РПЦ и для РИД – как для институтов, продолживших свое служение и олицетворявших продолжение Империи, символически предвещая возможное правопродолжение.
В официальных документах встречается некоторая нотка сожаления, что правопродолжение от Российской Империи до сих пор не оформлено (например, когда дело касается вопроса о предоставлении гражданства потомкам подданных Империи). Имеется также определенный "антисоветский" прессинг, побуждающий власть если не отказаться от советского правового наследства (что невозможно уже потому, что им право на имперское пространство подтверждено многочисленными международными соглашениями и победой в Великой Отечественной Войне), то обеспечить точное оформление всей системы преемственности с разрешением правовых коллизий в "точках разрыва" – отсекая заведомо негодные для российской государственности правовые "изобретения" советской власти – особенно в период бунта, гражданской войны и многолетних репрессий против тех, кто напоминал об Империи.
Возможно, республиканский режим так и не преодолеет своей подозрительности к проблеме правопродолжения и останется в рамках догмы о "новой России", чья судьба отсчитывается от 1991 года, а частичное правопреемство – от октября 1917. Но исчерпанность российского республиканизма, скорее всего, позволит грядущей диктатуре решить одновременно оба вопроса – усадить за решетку всех растратчиков (по части выплат Франции, не подпадающих под определение "царские долги") и восстановить правопреемство в порядке принятия главного легитимирующего власть закона, фактически отменяющего Конституцию, утвержденную фальсифицированными данными референдума 1991 года.
Гражданин России, наблюдающий паралич республиканской власти, клятвопреступление высших государственных чиновников, фальшивость конституционных норм, продолжение надругательства над традициями российской государственности и убийство исторической перспективы для страны и народа, может и обязан осуществить правопродолжение от Российской Империи для себя самого.
Актом выбора, относительно которого можно выстраивать свою повседневную жизнь и отношение к политическим процессам, может стать присяга на верность царской власти в лице династии и ее легитимных продолжателей, осуществляющих свою служение в соответствии с российской государственной традицией. Принятие на себя присяги является добровольным самообязыванием, которому не может воспрепятствовать республиканский режим. Оно создает условие для консолидации тех, кто строит свою жизнь в соответствии с данной присягой и видит в ней службу Вере, Царю и Отечеству. Эта служба – в какой бы степени она ни осуществлялась – является продолжением того воинского и гражданского долга, который создал Россию. Принимая присягу, мы становимся солдатами Империи, а не просто подданными некоего политического режима, толком не знающего ни начал, ни причин исторической России, не чающего могущества и величия ни для себя, ни для Отечества. Мы же, становясь солдатами Империи и верноподданными природной Династии, знаем Россию как Отечество, как землю и замысел отцов.
Имперская модель является, как это доказано историей, наиболее прочной и долговременной формой государственного устройства. Но Империя кажется современному обывателю либо давно ушедшей из истории реальностью, либо заведомо проигрышным проектом, поскольку "все империи распались". Ему невдомек, что распались и все государства. Вечных государств не существует, а Империя – государство-долгожитель.
В научном мире тема Империи как источник актуального опыта управления государством появилась лишь несколько лет назад, и теперь иногда происходят вполне серьезные обсуждения традиционных систем, методов управления большой территорией, органично вытекающих из истории России.
Имперское управление связано с определенным вектором "напряженности" государственного воздействия, направленным из центра к периферии. Им указывается последовательная смена статуса территорий и систем управления ими, разница между метрополией и провинцией, разница между близкими и отдаленными провинциями. Конечно, речь идет вовсе не о применении к России методов управления колониальной империей, а об исторически сложившемся континентальном управлении приграничными провинциями и инородческими анклавами. Провинции приобретают особый статус, в силу проникновения в них цивилизации и ведущей культуры в более поздние времена. Они не должны сразу "огорошиваться" новыми правилами жизни. В этих территориях остается все, что имеет хотя бы какие-то следы традиционной социальности, не противоречащей имперскому строительству доминирующей нации. Такая модель была в России в ХIХ веке.
В имперской модели управления Россией была червоточина, которая сыграла разрушительную роль – попытка подтягивать периферию до центра и, в конечном счете, образовать общенациональное государство, в котором нет этнических границ и нет территориальных размежеваний, а управление ведется по единым стандартам. Это была ошибка, которая не успела развиться в негативных последствиях, потому что подошли другие катаклизмы – войны и революции ХХ века.
В Российской Империи был заложен принцип мирного существования большого геополитического пространства – русское лидерство. Имперский принцип накрывал всю страну как защитный экран. Но это не означает, скажем, что в какой-то территории, где есть своя собственная этническая культура, насаждается местный стереотип. Имперская культура – тонкая, но прочная пленка, под которой только и может выжить, как в теплице, архаичная этническая культура, приобретающая свое место в концерте мировых культур под патронажем культуры общеимперской. Закрывается лишь несколько пунктов общегосударственной политики, которые имперский центр берет на себя: оборона, налоговая служба, полиция… Община должна жить по своим законам – родовым, племенным. Но, естественно, какие-то ограничения все равно необходимы. Например, закон кровной мести должен быть пресечен. Большие сомнения, стоит ли допускать принцип "наказания подобным" (око за око). Но в общем, если хотите жить по шариату – живите, мы не должны вмешиваться в образ жизни этнической общины и "за уши" тащить ее к общеимперским стандартам. Надо ли общину переламывать и заставлять применять общую норму, если преступление совершено в ее пределах? Если совершено имущественное или уголовное преступление одного общинника против другого, то пусть действует общинная форма. Если же преступление произошло за пределами общины, то пусть действует имперская норма. Такой порядок не подрывает общегосударственные интересы, если обычай осуществляется в поставленных рамках. Но только не пробуйте шариат распространить далее своей общины! Это не просьба, а приказ и угроза.
Если разрушают этническую общину и стремятся дать всем равный статус в государстве, то появляются люди, не привязанные к земле, к своей культуре, роду, которые образуют либо нигилистическую интеллигенцию (и с еврейской интеллигенцией именно такой казус произошел – из нее вышли многие видные большевики, эсеры, бомбисты и т.д.), либо, если это менее образованные слои, порождают пауперизм вперемежку с варварством.
Часть этих варваров может становиться разбойниками, часть подбирает вновь возникающая промышленность и превращает в рабов индустрии, провоцирующих работодателя добиваться разрушения социальных гарантий и для тех, кто их на тот момент уже добился.
Модель Империи реалистична, поскольку она подспудно существует, как бы мы ни отрицали этот факт. Родовая община стремится воспроизвести себя в обычае, государственность отражает культурные стандарты лидирующей нации, периферия живет заметно иначе, чем центральная часть страны. В советское время была политика поддержки национальных кадров, и эти кадры продвигались по номенклатурной должностной лестнице. Крах государства – расплата за такую политику. Империя более реалистична, чем мифический союз народов.
При всем советском интернационализме свой образ жизни был у всех национальных групп – прежде всего, в сельских местностях. Там всегда были свои законы. И сегодня остатки этнических общин сопротивляются введению одинаковых для всех прав и правил демократии западного типа.
Не хотят люди жить по индивидуальным правам и свободам, так как они навязываются нам западным миром. С этими правами и обязанностями мы просто вымрем физически – не останется никакого вопроса об этничности, а просто придут другие народы и займут обезлюженную территорию.
Империя сильна своим естественным следованием за различиями в человеческой натуре. Люди живут не обособленно, а в поле тяготения культуры своего народа. У каждого народа есть свои антропологические и культурно-духовные признаки, даже если они многое перенимают от других народов.
Империя дает инородческой периферии мягко ассимилироваться или сохранять свой привычный уклад, лишь в некоторой степени окультуривая его имперскими институтами. Национальное государство европейского типа уничтожает общины и этничность, а вместе с ними – и память поколений, в которой содержится тайна лояльности к государству и власти вообще.
Либерализм разрушает Империю "снизу", глобализм – "сверху". Глобализация уничтожает доминирующий тип культуры и утверждает ослабленный неоколониальный универсализм. Культура превращается в игру, место общин занимают субкультуры с изменчивым составом вечно экспериментирующих "туристов". Вроде бы при этом каждый пользуется своей этнокультурной идентичностью, а на самом деле эта идентичность уже исчезла! Она разрушилась, потому что у нее нет реальной социальной основы, нет территориальной родовой общины. В современных условиях порой нет другой идентификации, поэтому на передний план выходит чисто антропологическая. Это печально, но приходится признать, что при культурной деградации идентичность ассоциирует человека с какой-то группой и предопределяется его внешними чертами.
Это то, что называют мультикультурным обществом. Здесь нет доминирующей культуры, здесь существует культурный релятивизм. В любой точке пространства, в любом сообществе может присутствовать все – от папуасов, которые ходят в голом виде, до рафинированных аристократов. Никого ничто не удивляет и никто не предъявляет нравственных претензий: мол, вы одеты не по форме, или вы не на том языке разговариваете. Можно разговаривать на любом жаргоне, сленге, арго или блатной "фене".
Это признак умирания общества, когда нет общепризнанных нравственных ценностей, лидирующей и доминирующей культуры, охватывающей периферийные этносы и субкультурные группы. Ни у государства в целом, ни у отдельной территориальной общины нет "своих" и "чужих". А это значит, что нет и мировой культуры – она остается бесхозной. Косвенно это обозначает задачу имперского строительства – усвоение бесхозного богатства.
И только надежда на Империю, память об империи дает человеку образцы высокой культуры, аристократизма, которые формируют личность, создавая определенность в характере и типе поведения. Только Империя хранит культуру и цивилизацию.