Глава II. Образование высшего церковного управления заграницей и его деятельность в 1920–1922 годах
§ 1. Высшее Церковное Управление заграницей в Константинополе (ноябрь 1919 – июль 1920)
Исследование об образовании Русской Зарубежной Церкви и ее отношениях с Церковной властью в Москве следует начать с краткого описания предшествовавших событий.
Зарождение самостоятельного Синода, ставшего впоследствии Зарубежным, следует отнести к маю 1919 года. Именно в это время в Ставрополе было создано Временное Высшее Церковное Управление епархий Юго-Востока России. Именно здесь, в России, произошла расстановка сил, ставших впоследствии враждебными по отношении друг к другу. Речь идет о митрополите Антонии, фактически возглавившем ВЦУ в ноябре 1919 года[107] – и ставшем затем Первоиерархом РПЦЗ, а также об архиепископе Евлогии, назначенном управляющим церквами в Западной Европе и впоследствии возглавившем оппозиционно настроенный по отношению к РПЦЗ Западно-Европейский Экзархат русских приходов.
Высшее Церковное Управление на Юго-Востоке России и взяло на себя функцию окормления русской паствы, вынужденной покинуть Отечество. «Еще сидя на кораблях, – вспоминал митрополит Вениамин (Федченков), – мы, архиереи, начали думать о новой церковной организации за пределами России»[108]. Первоначально митрополит Антоний не собирался брать на себя руководство Управлением и хотел удалиться в монастырь. Более того, архипастырь не видел необходимости в дальнейшем существовании ВЦУ, считал его деятельность за границей неканоничной и предполагал предоставить окормление русской паствы Поместным Церквам[109]. Однако другие архиереи не согласились с ним. И, как нередко случалось в жизни митрополита Антония, он коренным образом поменял свои планы и решил сохранить русскую церковную организацию. Одним из тех, кто подал митрополиту Антонию мысль о необходимости организовать единую Русскую Церковь за границей, был архиепископ Евлогий. «Много овец осталось без пастырей… Нужно, чтобы Русская Церковь за границей получила руководителей. Не думайте, однако, что я выставляю свою кандидатуру», – писал он[110]. По свидетельству епископа Никона, на решение митрополита Антония повлияло и намерение генерала Врангеля сохранить военную организацию для борьбы с большевиками[111].
19 ноября 1920 г. на пароходе «Великий князь Александр Михайлович» в константинопольском порту состоялось первое заседание ВЦУ за пределами России. В заседании участвовали митрополиты Антоний (Храповицкий) и Платон (Рождественский), архиепископ Феофан (Быстров) и епископ Вениамин (Федченков). Здесь и было окончательно решено продолжить деятельность ВЦУ. Здесь же и обозначились те пути РПЦЗ, которые в течение времени и привели ее к внутренним разделениям.
Продолжение своей деятельности члены ВЦУ обосновывали следующим образом: «Ввиду сосредоточения огромного количества беженцев в различных государствах и частях света, не имеющих общения с советской Россией и не могущих сноситься с Высшим Церковным Управлением при Святейшем Патриархе, а также вследствие необходимого попечения о русской армии, выехавшей из Крыма, – <…> продолжить полномочия членов Высшего Церковного Управления с обслуживанием всех сторон церковной жизни беженцев и Армии во всех государствах, не имеющих сношения со Святейшим Патриархом». Основание для своей деятельности архипастыри-изгнанники видели в 39‑м правиле VI Вселенского Собора. Немаловажно, что заседание постановило оповестить о своих решениях Патриарха Тихона[112]. Хотя критики Зарубежной Церкви (в частности С. В. Троицкий) и говорили о неканоничности данного образования, представляется уместным привести слова архиепископа Иоанна (Шаховского), объясняющего образ мыслей зарубежных иерархов. Архиепископ пишет: «Взятое на себя в 1920 г. заграничными русскими архиереями духовное окормление русской паствы в Константинополе и на Балканах – вопреки Троицкому, – было, конечно, законным, потому что было нужным духовно, пастырски. Ушедшие за границу со своей паствой русские архипастыри не могли в те дни иначе поступить. Своего архипастырства они не имели права потопить в волнах Босфора или поставить в связывающую их зависимость от каких-либо инстанций, духовно неподготовленных к нуждам большой русской беженской паствы, столь нуждавшейся в духовном укреплении и утешении <…> И надо было, конечно, в те дни русским архиереям-беженцам как-то сорганизоваться за границей для окормления своей паствы и служения ей»[113].
Что касается отношений ВЦУ с Всероссийским Патриархом, то они в период пребывания архиереев-беженцев в Константинополе были минимальны. Сам срок пребывания ВЦУ в Константинополе был небольшим – всего 6 месяцев (12 мая 1921 г. состоялось последнее заседание ВЦУ перед переездом в Сербию), причем сам митрополит Антоний переехал в Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. – Югославия) раньше, 16 февраля 1921 года[114]. Несомненно, мешала общению с Москвой и политическая обстановка того времени.
Документов, связанных с отношением Патриарха Тихона к Высшему Церковному Управлению заграницей, известно немного. Прежде всего, здесь следует назвать постановление Святейшего Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 20 ноября 1920 г. за № 362. Согласно пункту 2 данного документа, «в случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п., окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением или само Высшее Церковное Управление во главе с Святейшим Патриархом почему-либо прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организации высшей церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства или митрополичьего округа или еще иначе)».
Согласно данному постановлению, организацию власти для данных епархий должен взять на себя старейший по сану архиерей, который «впредь до организации высшей инстанции церковной власти <…> воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами, принимая все меры к устроению местной церковной жизни и, если окажется нужным, к организации епархиального управления, применительно к создавшимся условиям, разрешая все дела, предоставленные канонами архиерейской власти, при содействии существующих органов епархиального управления, <…> в случае же невозможности составить вышеуказанные учреждения – самолично и под своею ответственностью»[115]. Священник Г. Митрофанов отмечает, что это постановление «с самого начала было обращено к уже сформировавшимся в русской церковной жизни органам управления, которые объединяли под своим руководством группы епархий, находящихся на канонической территории Русской Православной Церкви, хотя и не имевших связи с высшей церковной властью»[116]. Данное постановление стало основополагающим документом для Зарубежной Церкви и, по мнению ее представителей, явилось вполне достаточным обоснованием деятельности Высшего Церковного Управления[117].
Существуют и другие документы того периода, также косвенно признающие права Высшего Церковного Управления заграницей. Это указ Патриарха № 424 на имя архиепископа Финляндского Серафима (Лукьянова). Указ был вызван запросом священника Иакова Смирнова о правах архиепископа Евлогия. 8 апреля 1921 г. Священный Синод во главе с Патриархом Московским издал указ № 424 на имя архиепископа Серафима, в котором признавал постановление ВЦУ о назначении архиепископа Евлогия управляющим приходами в Западной Европе. «Ввиду состоявшегося постановления ВЦУ заграницей, считать Православные Русские Церкви в Западной Европе находящимися временно, впредь до восстановления правильных и беспрепятственных сношений означенных церквей с Петроградом, под управлением Преосвященного Волынского Евлогия, имя которого должно возноситься за богослужением»[118]. Святейший Патриарх в этом указе признал назначение, сделанное ВЦУ еще в России. Однако в указе говорится о заграничном ВЦУ, из чего можно сделать вывод, что Патриарх считал ВЦУ заграницей правопреемником ВЦУ на Юге России.
Через два месяца после издания этого указа в письме митрополиту Евлогию от 12 июня 1921 г. Патриарх Тихон подтвердил сделанное ВЦУ назначение. «Ваше назначение временно заведовать Западно-Европ[ейскими] церквами мы подтверждаем и об этом известили и Преосвящ[енного] Митр[ополита] Петроградского, коему с этим “умалением” нужно примириться: все равно он в силу крайнего разорения почти ничего не может сделать для блага заграничных церквей»[119].
Представляется интересным факт, что указ № 362 в течение некоторого времени не был известен за границей. Он был получен только в январе 1922 года[120]. Однако сомнений в том, что заграничное ВЦУ признано Святейшим Патриархом, у архиереев-беженцев не возникало. Доказательством того, что Патриарх считает ВЦУ каноничным, служил для них именно указ от 8 апреля 1921 г.[121], а также косвенные свидетельства, содержащиеся в письмах Всероссийского Патриарха.
Вообще, из писем Патриарха Тихона к архиепископу Евлогию, относящихся к этому периоду, видно, что глава Всероссийской Церкви относился к назначениям и перемещениям, совершаемым за рубежом, с полным доверием, а свои мысли на этот счет облекал в форму советов, а не приказов. В письме от 24 марта 1921 г., говоря о нестроениях в Америке, Патриарх Тихон не приказывает, а, скорее, просит архиепископа Евлогия посетить Соединенные Штаты: «Архиереев свободных много, но я просил бы именно Вас, как более авторитетного и знающего сии дела. Может быть Вам удастся примирить враждующих?» Узнав, что это распоряжение не исполнено, Патриарх в письме от 12 июня пишет: «Получил неутешительные сообщения о положении наших церковных дел в Сев[ерной] Америке (собственно – касательно Преосвящ[енного] Александра Немоловского) и, так как нам сообщили, что Вы заведуете заграничными Зап[адными] Европейскими церквами нашими и живете в Париже, то всю переписку по сему я <…> направил Вам в Париж, прося Вас съездить в Америку и разобрать тамошние дела. И оказывается, Вы не в Париже, а в Берлине, а в Америку будто бы поехал м[итрополит] Платон, который, быть может, и разберется там»[122].
И все же следует отметить, что отсутствие прямых распоряжений относительно образования высшего органа власти для зарубежного духовенства иногда приводило к сомнениям относительно законности Зарубежного ВЦУ. Признавали его не все. Об этом, например, говорил на Архиерейском Соборе 1922 г. Е. Махароблидзе: «С самого возникновения Высшего Церковного Управления <…> даже среди епископов было несколько лиц, которые заявляли, что это Высшее Церковное Управление не Высшее Церковное Управление, а самочинное сборище»[123]. Еще одно свидетельство принадлежит епископу Серафиму (Соболеву), который в 1923 г. писал: «Нельзя сказать, чтобы авторитет Высшей Русской Церковной Власти за границей <…> был непререкаем. Даже среди заграничных русских епископов не у всех одинаково наблюдалось надлежащее к ней отношение»[124].
Однако большинство архиереев все же признало необходимость единого органа управления для Зарубежья. Как отмечает протоиерей Н. Артёмов, «образование зарубежного ВЦУ <…> соответствовало церковному восприятию того времени»[125]. Согласно письму митрополита Антония (Храповицкого) от 30 августа 1926 г., в разное время Высшее Церковное Управление заграницей признавало до 35 зарубежных архиереев. Митрополит Антоний называет следующих иерархов, находившихся за границей в 1921 г.:
1) Адам (Филипповский), епископ Канадский;
2) Александр (Немоловский), архиепископ Северо-Американский и Алеутский;
3) Анастасий (Грибановский), архиепископ Кишиневский и Хотинский;
4) Антоний (Дашкевич), епископ Алеутский и Аляскинский;
5) Антоний (Храповицкий), митрополит Киевский и Галицкий;
6) Аполлинарий (Кошевой), епископ Белгородский;
7) Вениамин (Федченков), епископ Севастопольский;
8) Владимир (Тихоницкий), епископ Белостокский;
9) Гавриил (Чепур), епископ Челябинский и Троицкий;
10) Гермоген (Максимов), епископ Екатеринославский и Новомосковский;
11) Дамиан (Говоров), епископ Царицынский;
12) Даниил (Шерстенников), епископ Охотский;
13) Евлогий (Георгиевский), управляющий русскими православными церквами в Западной Европе;
14) Евфимий (Оффейш), архиепископ Бруклинский;
15) Елевферий (Богоявленский), архиепископ Литовский и Виленский;
16) Илия-Мар (Геваргизов), епископ Супругамский и Урмийский;
17) Иннокентий (Фигуровский), архиепископ Пекинский;
18) Иоанн (Поммер), архиепископ Латвийский и Рижский;
19) Иона (Покровский), епископ Тяньцзинский;
20) Мелетий (Заборовский), епископ Забайкальский и Нерчинский;
21) Мефодий (Герасимов), архиепископ Харбинский и Маньчжурский;
22) Михаил (Богданов), епископ Владивостокский и Приморский;
23) Михаил (Космодамианский), епископ Александровский;
24) Нестор (Анисимов), епископ Камчатский и Петропавловский;
25) Пантелеимон (Рожновский), архиепископ Пинский и Новогрудский;
26) Платон (Рождественский), митрополит Северо-Американский;
27) Серафим (Лукьянов), архиепископ Финляндский и Выборгский;
28) Серафим (Соболев), епископ Богучарский (до 1921‑го – Лубенский);
29) Сергий (Королев), епископ Бельский;
30) Сергий (Петров), епископ Черноморский и Новороссийский;
31) Сергий (Тихомиров), архиепископ Японский;
32) Симон (Виноградов), епископ Шанхайский;
33) Стефан (Дзюбай), епископ Питсбургский;
34) Феофан (Быстров), архиепископ Полтавский и Переяславский;
35) Феофан (Гаврилов), епископ Курский и Обоянский[126]. Настоящий список можно дополнить и именем архиепископа Минского и Туровского Георгия (Ярошевского), будущего главы Польской Церкви, который до осени 1921 г. проживал в Бари, заведовал русскими церквами в Италии и находился в подчинении у архиепископа Евлогия[127]. Кроме того, в Королевстве СХС проживал викарий Харьковской епархии епископ Сумской Митрофан (Абрамов), принимавший участие в Карловацком Соборе 1921 г.[128], но впоследствии заметной роли в жизни Зарубежной Церкви не игравший.
Конечно, следует учитывать, что некоторые из иерархов, упоминаемых митрополитом Антонием, никогда не принимали участия в деятельности Зарубежного ВЦУ, и проверить сведения об их принадлежности к его юрисдикции не представляется возможным. Некоторые из архипастырей, приведенных в списке, были отрезаны от Карловацкого управления, и о том, что они признавали ВЦУ, можно судить только по косвенным данным. И все же можно сказать, что в течение 1920–1925 гг. ядро Зарубежной Церкви включало в себя примерно двадцать архиереев.
Следует сказать об отношениях, которые сложились между ВЦУ и Вселенской Патриархией, на территории которой оно действовало.
Оказавшиеся в Константинополе архиереи – члены ВЦУ уже на первом заседании решили «снестись с Константинопольской Патриархией для выяснения канонического взаимоотношения», а также обратиться к генералу Врангелю «об обращении с его стороны к Наместнику Святейшего патриарха Константинопольского Митрополиту Брусскому Дорофею по вопросу об образовании Управления в Константинополе»[129]. Этот вопрос обсуждался также на втором и третьем заседаниях (22 и 29 ноября), где, помимо вышеназванных архиереев, присутствовал и архиепископ Анастасий (Грибановский). Непосредственно за благословением к митрополиту Дорофею обращались митрополит Антоний и епископ Вениамин[130]. Благословение было получено. 2 декабря 1920 г. последовала грамота Местоблюстителя Константинопольского Патриаршего Престола митрополита Дорофея за № 9084 на имя митрополита Антония.
Согласно этому документу, митрополиту Антонию, а также другим четырем архиереям разрешалось образовать «Временную Церковную комиссию («Эпитропию») под высшим управлением Вселенской Патриархии для надзора и руководства общецерковною жизнью русских колоний в пределах православных стран, а также для русских воинов и беженцев, которые живут отдельно от остальных православных по городам и селам, лагерям и отдельным зданиям». Брачные разбирательства Константинопольская Патриархия оставляла за собой, а также за законными судами Поместных Церквей, на территории которых проживают беженцы[131]. Троицкий в связи с этим справедливо отмечает, что в послании ничего не говорится о Высшем Церковном Управлении, упоминается исключительно о пастырских функциях русских архиереев, причем ограничиваются их власть и полномочия. Именно поэтому, по словам Троицкого, текст этого постановления РПЦЗ старается не публиковать[132].
Действительно, Вселенский престол не потерпел бы какой-либо самостоятельной Церковной власти в самом Константинополе. Патриархия пыталась контролировать деятельность ВЦУ. Хотя представитель Константинопольской Патриархии никогда не присутствовал на заседаниях[133], ВЦУ все же было ей подотчетно. Епископ Никон (Рклицкий) пишет, что за все время своего пребывания в Константинополе ВЦУ держало Вселенскую Патриархию в курсе своих дел. Кроме того, архипастырь вскользь упоминает и о трениях, возникавших при решении бракоразводных вопросов[134].
§ 2. Первые месяцы пребывания Зарубежного ВЦУ в Сремских Карловцах
Таким образом, каноническое положение ВЦУ в Константинополе оказалось неопределенным. По словам протоиерея В. Цыпина, «образовано оно было как учреждение, подведомственное Константинопольской Патриархии, а само себя считало идентичным с Высшим церковным управлением на юге России и оставшимся в подчинении Патриарха Московского»[135]. Как правопреемник Высшего Церковного Управления на Юге России оно должно было обладать обширными полномочиями, но с другой стороны оно оказалось подведомственным Вселенскому Престолу, что приводило к значительным ограничениям его власти. Троицкий пишет, что именно по причине ограничения своих прав ВЦУ и решило переехать в Сербию[136]. Архиепископ Никон говорит, что причин переезда было несколько: непрочное политическое положение в Константинополе, центральное географическое положение Сербии, где к тому же были сосредоточены основные силы Русской армии[137]. Так или иначе, но это решение было принято. Впоследствии, оппоненты Зарубежной Церкви ставили ей в вину отсутствие у Высшего Церковного Управления законного отпуска со стороны Константинопольской Патриархии[138]. В ответ на это епископ Григорий (Граббе) отвечал, что следует отличать понятия юрисдикции и покровительства. «И в Константинополе, и в Белграде, – писал он, – наше церковное управление было на положении гостя и когда оно выбывало, нигде и никто не поднимал вопроса о надобности канонического отпуска»[139].
Патриарх Димитрий пошел навстречу русским архиереям. Он взял русских архиереев под свое покровительство и предоставил Управлению резиденцию Патриархии в Сремских Карловцах[140]. 22 июля 1921 г. здесь состоялось первое заседание Высшего Церковного Управления заграницей[141]. По словам С. В. Троицкого, Русская Церковь в Королевстве СХС «фактически <…> заняла положение как бы некоторого филиала Церкви Сербской»[142]. В 1931 г. епископ Вениамин (Федченков) писал, что одной из причин, по которой он допускает «религиозно-церковное» общение с иерархами Зарубежной Церкви, является то, что «митрополит Антоний с Синодом Карловацких епископов с самого начала пребывания в Сербии – с 1921 года – находится в некоторой подчиненности Сербской Церкви»[143].
Действительно, 31 августа 1921 г. состоялся Архиерейский Собор Сербской Церкви, на котором были официально определены права Русской Церкви. В постановлении Собора сказано: «Св[ятой] Архиерейский Собор согласен принять под свою защиту русское Высшее церковное управление, в компетенцию которого входят следующие предметы:
1) Юрисдикция над русским священством вне нашего государства и тем русским священством в нашем государстве, которое не находится ни на приходской, ни на государственно-просветительной службе, как и над военным священством в Русской армии, которое не находится на сербской церковной службе.
2) Бракоразводные дела русских беженцев»[144].
Хотя этот документ, как отмечал впоследствии Троицкий, имел «существенные пробелы»[145], он оставался основополагающим для Русской Церкви за границей.
Архиереи-беженцы предпринимали попытки связаться со Святейшим Патриархом Тихоном, который впоследствии заявлял, что, начиная с 1920 г., состоял в переписке с некоторыми зарубежными архиереями, в том числе с митрополитами Антонием и Евлогием, а также архиепископом Анастасием. Согласно собственному признанию Патриарха Тихона, роль посредников в переписке выполняли зарубежные миссии – Латвийская, Эстонская, Финляндская, Польская и Чехословацкая[146]. То, что послания отправлялись таким сложным путем, подтверждается свидетельствами из переписки Патриарха Тихона. «Писал я Вам, – сообщал Патриарх архиепископу Евлогию 12 июня 1921 г., – на третьей неделе Вел[икого] Поста <…> направил через Ригу». «Бумаги, – говорится в другом письме Святейшего Патриарха, от 20 марта 1922 г., – были отправлены через архим[андрита] Тихона (Шарапова) Вам из Ковны»[147].
До Патриарха доходили и некоторые сведения о положении Церкви за границей. «Недавно – сообщал Патриарх Тихон архиепископу Евлогию в июне 1921 г., – получили письмо от Высокопр[еосвященнейшего] М[итрополита] Антония, “третье” (так он сам написал, но первые два не дошли). Вы, вероятно, часто пишете ему, будьте добры передать ему и прочей братии нашей мой привет». В другом письме предстоятель Всероссийской Церкви не только сообщает о полученных от митрополита Антония письмах, но и говорит о нем, как о старейшем иерархе, что вполне могло быть воспринято как намек на его особые полномочия. «Приветствую братию, – говорится в письме от 29 июля 1921 г., – и наипаче старейшего Владыку М[итрополита] Антония. Получил от него 3‑е и 4‑е писания»[148].
В июле 1921 г. иерархи находившиеся в тот момент в Карловцах митрополит Антоний (Храповицкий), архиепископ Феофан (Быстров) и епископ Вениамин (Федченков) обратились к Патриарху Тихону с посланием. Иерархи заявляют, что о признании Высшего Русского Церковного Управления им стало известно из Патриаршего указа архиепископу Серафиму (Лукьянову) 8 апреля 1921 года. Далее архиереи просят разъяснить им объем полномочий и обязанностей. В письме также содержится просьба, чтобы Высшему Русскому Церковному Управлению заграницей «даны были полномочия по управлению всеми частями Российской церкви за рубежом России находящимися, включая сюда и Американскую, и Японскую, и Китайскую Церкви и церкви автономных областей и проч.» с предоставлением ВЦУ всех прав и полномочий в отношении церквей за рубежом, с ответственностью перед Патриархом. Обоснования для этого, выдвинутые иерархами, можно свести к следующим положениям: 1) за рубежом виднее проблемы, русскому зарубежью по всему миру легче сноситься друг с другом, чем с Патриархом, сношения с которым сложны, а порой и невозможны; 2) русских эмигрантов необходимо сплотить; 3) отделившиеся от Московской Патриархии Церкви скорее пойдут на контакт с ВЦУ, чем с Патриархом; 4) ВЦУ de facto признано как орган, объединяющий зарубежные церкви. Здесь же упоминается о желательности присвоить титул «Наместника Патриарха» председателю ВЦУ[149].
В том же июле 1921 г. митрополит Антоний (Храповицкий) обратился к Патриарху с докладом, где подтверждает факт, что Патриарший указ архиепископу Серафиму № 424 был воспринят в Русской Зарубежной Церкви как признание ВЦУ. Далее митрополит Антоний пишет, что в данном указе «ничего не было сказано о дальнейшем каноническом положении православных церквей в государственных новообразованиях: Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве и Польше, а также в Сев[ерной] Америке, Японии, Китае и Урмии, а между тем Церкви новых государств начинают обращаться с некоторыми вопросами в Высшее Русское Церковное Управление заграницей». Митрополит Антоний спрашивает, не будет ли разумным учредить для руководства упомянутыми Церквами «Высшего Управления Российскою Церковью за границей», с подчинением ее Патриарху Московскому, а также учредить должность Наместника Патриарха заграницей. Кроме того, митрополит Антоний просит благословения на созыв «Заграничного собрания Российской Церкви» предположительно на Покров 1921 года[150].
Выработка положения о Заграничном ВЦУ представлялась в эмиграции делом особой важности. 4 октября 1921 г. на заседании представителей Русской Церкви в Королевстве СХС обсуждался вопрос относительно полномочий Зарубежного ВЦУ и его последующей деятельности. «Русское Православное собрание» в составе Председателя – митрополита Антония, архиереев – архиепископа Феофана (Быстрова), епископов Феофана (Гаврилова), Гавриила (Чепура), Михаила (Космодамианского), Аполлинария (Кошевого), а также представителей духовенства и мирян, приняло решение, что «Высшее Церковное управление сохраняет свои полномочия впредь до установления нормальных почтовых и телеграфных сношений со Святейшим Патриархом, который затем укажет дальнейшее устройство Православной Русской Церкви заграницей». Протест В. Н. Скворцова, требовавшего, чтобы Заграничное ВЦУ оставалось за границей и после окончания смуты, принят не был[151].
Если решение «Русского Православного собрания» так и осталось неизвестным в Москве, то июльский доклад митрополита Антония дошел до Патриарха Тихона и был обсужден на заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета 13 октября 1921 года. Было постановлено: «1) Ввиду нецелесообразности подчинения существующему за границей Высшему Церковному Управлению Русской Церкви всех православных церквей и общин Московского Патриархата за пределами Советской России оставить это Управление с прежними его полномочиями, без распространения сферы его действия на православные церкви в Польше, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве, каковые сохраняют существующий у них ныне образ церковного управления, 2) ходатайство об учреждении должности наместника Святейшего Патриарха за границей, как ничем не вызываемое, также отклонить, и 3) сообщение о предполагавшемся созыве на 1 октября ст[арого] ст[иля] Собора русских православных заграничных церквей принять к сведению. О чем уведомить Преосвященного Митрополита Антония»[152].
Итак, согласно этому документу, Зарубежное ВЦУ было признано Высшей Церковной властью в Москве и оставлено «с прежними его полномочиями», хотя круг этих полномочий так и не был обозначен. Те ли это полномочия, которые были предусмотрены указом № 362? Или те полномочия, которыми уже фактически обладало Заграничное ВЦУ? Далее, из ведения ВЦУ исключены государства, отделившиеся от Российской Империи, но ничего не сказано об Азиатских государствах и Северной Америке. Нельзя ли предположить, что Московская Патриархия тем самым предоставила Высшему Церковному Управлению право юрисдикции над остальными общинами русских беженцев по всему миру?
Однако, что бы ни подразумевало это постановление, оно осталось неизвестным за границей, ибо впоследствии защитники Зарубежной Церкви на него не ссылались. На руках зарубежные архиереи не имели ни одного документа, прямо подтверждающего их полномочия. Епископ Вениамин (Федченков) в своем докладе на Архиерейском Соборе 1922 г. сказал, что когда Иерусалимский патриарх затребовал документ о полномочиях заграничного ВЦУ, оно не смогло «в полное и несомненное подтверждение себя указать на какой-либо прямой документ», в связи с чем Иерусалимский патриарх отказался признать Высшее Церковное Управление заграницей[153].
Можно сделать вывод, что какими бы ни были спорными в каноническом отношении основания для образования Высшего Церковного Управления заграницей, Церковь в Отечестве все же признавала его.
Зная об этом, зарубежные архиереи, однако, понимали, что более твердое каноническое обоснование для Высшего Церковного Управления необходимо.
§ 3. Всезаграничный (Карловацкий) Церковный Собор 1921 года
Русский Всезаграничный Церковный (или, как его часто называют, Карловацкий) Собор является одним из важнейших событий в истории Зарубежной Церкви. Призванный снять проблемы, возникшие перед Церковью в эмиграции, он стал для Русского Зарубежья причиной еще больших проблем.
Мысль о созыве Собора была впервые высказана в Константинополе. Инициатором эмигрантского церковного совещания стал епископ Вениамин (Федченков), желавший продолжать дело Белого Движения за пределами России[154]. На заседании Высшего Церковного Управления заграницей 19–21 апреля 1921 г. и было решено «организовать Собрание представителей Русской Православной Церкви заграницей для объединения, урегулирования и оживления церковной деятельности»[155].
О своих планах созвать Заграничное собрание зарубежные иерархи поставили в известность Константинопольскую Патриархию[156], Сербского Патриарха Димитрия, а также Патриарха Тихона. О предполагаемом Соборе сообщил Патриарху Тихону в своем письме и архиепископ Евлогий[157].
Согласно выработанному в Константинополе «Положению о Созыве Собрания Российских Церквей», в состав собрания должны были входить «представители всех заграничных автономных церквей, епархий, округов и миссий, пребывающих в подчинении Святейшему Патриарху Всероссийскому». В «Положении» отмечается также, что «Собрание признает над собой полную во всех отношениях архипастырскую власть Патриарха Московского» и «все постановления Собрания поступают на утверждение Святейшего Патриарха, а до его утверждения, в нужных случаях, проводятся, как временная мера, распоряжением Высшего Русского Церковного Управления»[158].
Необходимость в Соборе чувствовалась довольно остро. Прежде всего, оказавшиеся в изгнании архиереи понимали, что их каноническое положение является непрочным и для обоснования своей деятельности следует заручиться благословением церковной власти в России.
Были и другие проблемы. Вот что сказано об этом в соборных деяниях: «Расстройство русских церковных дел заграницей, вызванное длящейся российской смутой и отсутствием связи с Всероссийской Церковной центральной властью, большой наплыв русских беженцев за границу и образовавших собой в местах расселения целые колонии и лагери, нуждающиеся в пастырском попечительстве; усилившаяся среди русских за границей, ввиду их временного, но тяжкого беженского состояния, пропаганда врагов Русской Православной Церкви; заботы о наилучшем пастырском окормлении русских беженцев и воинских частей Русской Армии – все это побудило возглавляемое старейшим Иерархом Российской Православной Церкви Экзархом Вселенского Патриарха Высокопреосвященным Антонием, митрополитом Киевским и Галицким – Высшее Русское Церковное управление заграницей <…> озаботиться благоустройством церковной жизни русских за границей»[159]. Проблем было множество, решить их силами беженцев было непросто. По-своему прав был архимандрит Антоний (Дашкевич), впоследствии епископ Алеутский и Аляскинский, писавший, что Собор «будет очень дорого стоить, а всех вопросов времени не разрешить на реках – кому Вавилонских, кому – Дунайских»[160]. Действительно, только сложностью обстановки и невозможностью взвесить все «за» и «против» можно объяснить печальный факт, что на Собор были допущены политики-миряне, уведшие его с пути церковного на путь политический. Но, с другой стороны, накопившиеся проблемы надо было когда-то преодолевать, а потому Собор был необходим.
Общецерковное заграничное собрание должно было ответить на возникшие вопросы. Состоялось собрание уже по переезде ВЦУ в Сремские Карловцы, и заседания его проходили с 21 ноября по 3 декабря 1921 г. В ходе заседаний Собрание переименовало себя в Русский Всезаграничный Церковный Собор.
Постановления Собора можно условно разделить на две части, одна из которых представляет собой решения внутрицерковных вопросов, другая – решения вопросов политических.
К первому кругу вопросов следует отнести принятую на Соборе резолюцию об управлении Зарубежной Церковью.
Высшее Церковное Управление, согласно решению Собора, состояло из Синода архиереев (Русского Заграничного Синода) и Высшего Церковного Совета (ВЦС). Председателем Синода и ВЦС стал митрополит Антоний (Храповицкий), которому было усвоено звание Наместника Патриарха. Управление делами Зарубежной Церкви принадлежало Наместнику вместе с Заграничным Синодом и Высшим Церковным Советом. Наместник и органы управления были подотчетны Всероссийскому Патриарху, а также заграничным Поместным Соборам. Патриарх должен был утверждать и состав архиереев, входящих в Синод[161].
Что касается присвоения митрополиту Антонию звания Наместника, то Собрание обосновывало это тем, что митрополит Антоний был кандидатом в патриархи и находился вне досягаемости советской власти. Кроме того, Киевская кафедра, которую он занимал, являлась старейшей. Правда, митрополит Антоний отказался принять этот титул[162].
Не следует забывать, что во время работы Собора за границей еще не был известен указ № 362. Однако, как уже говорилось, большинство находившегося за границей русского епископата считало вполне естественным признать полномочия зарубежного ВЦУ.
Интересными и нужными для русского зарубежья были доклады секций Собора по различным вопросам. Вообще, как вспоминал впоследствии митрополит Евлогий, «обсуждение общецерковных вопросов проходило спокойно»[163] и, скорее всего, если бы Собор не начал заниматься вопросами политическими, ВЦУ за границей просуществовало бы в своем составе еще долго. ВЦУ имело все шансы стать вполне законным органом церковного управления.
«Деятельность русских епископов за границей, – пишет в связи с этим священник Г. Митрофанов, – не только являлась нравственно оправданной, но при условии строгого согласования этой деятельности в дальнейшем со Свят[ейшим] Патриархом Тихоном могла получить твердую каноническую основу через благословение руководством Русской Православной Церкви»[164].
Однако от политики Собор уйти не мог. Епископ Вениамин (Федченков) в 1931 г. писал митрополиту Елевферию (Богоявленскому): «Собор 1921 года <…> был окрашен в политический цвет, но иначе и быть не могло, вследствие специфической эмигрантской психологии»[165]. Именно эта, политическая, направленность Собора коренным образом повлияла на отношения Зарубежной Церкви с Московской Патриархией.
Как известно, камнем преткновения стало принятое на Соборе воззвание «Чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим», где говорилось о возвращении на всероссийский Престол Помазанника из Дома Романовых, а также обращение к Генуэзской конференции с призывом бороться с большевизмом, направленное Высшим Церковным Управлением в феврале 1922 г. от имени уже закончившегося Собора.
Данные документы сыграли трагическую роль в отношениях между Церковью в России и Церковью за границей. Документ «Чадам Русской Православной Церкви вызвал на Соборе немало споров, которые представляется необходимым осветить более подробно.
Через несколько лет после Карловацкого Собора в своем письме митрополиту Евлогию (Георгиевскому) митрополит Антоний (Храповицкий) представил соборные обращения как некую случайность и снимал с себя ответственность за их принятие. «Я, – писал он, – был исполнителем инкриминируемых Собору постановлений, притом возбуждаемых не мною, а другими. Приветствие Армии возбуждено было Епископом Вениамином, а это вызвало в монархически настроенных кругах Собора молитвенное пожелание о восстановлении Дома Романовых; послание же к Генуэзской конференции принято по инициативе Архиепископа Анастасия. Ни в том, ни в другом случае я не был инициатором»[166].
Однако все было далеко не так просто, как писал митрополит Антоний, и документы Собора дают основания во многом не согласиться с его словами.
Прежде всего, нельзя считать происшедшее случайностью. Около двух третей членов Собора были миряне, представляющие различные общественно-политические, в том числе и монархические, движения. Участниками Собора были, например, руководители Высшего монархического совета Н. Е. Марков и А. Ф. Трепов, а также известные политические деятели крайне правого направления – Т. В. Локоть, П. В. Скаржинский и др. Далее, хотя предложения о воззваниях были, согласно документам Собора, высказаны не самим митрополитом Антонием, он их активно поддержал.
Сама идея о необходимости обратиться с воззваниями по поводу творящегося в России беззакония возникла вовсе не стихийно.
Так, на заседании 26 ноября 1921 г. архиепископ Анастасий (Грибановский) сказал: «Позволяю себе остановить ваше внимание на вопросе о том, как помочь голодающему населению, нашим страждущим братьям в России; просить, убеждать палачей оставить, прекратить мучения – это все равно, что желать, чтобы тигр выпустил из зубов свою жертву, обращаться с пожеланиями к самому страждущему населению, конечно, бесполезно, но у нас есть одно средство – обратиться с воззванием ко всему миру; он не должен допустить вымирания русского народа; конечно, мы не можем сказать красноречивее того, что сказал Святейший Патриарх Тихон в своем воззвании, но мы должны и можем сказать сильнее то, чего не мог сказать он в своем положении; мы должны сказать, что бедствия, переживаемые русским народом, есть результат дикого, развратного, кровавого режима палачей России; англичане, например, уже узнали, что такое большевизм; Вашингтонская Конференция стремится к миру, но этого мира не будет до тех пор, пока не придет к миру Россия; если бы мы были в состоянии, мы должны были бы разослать всюду миссии, которые, подобно Петру Амьенскому, обошли бы весь свет, открывая ему глаза на русские дела. Другое слово наше должно быть обращено к нашим братьям-беженцам; мы должны призвать всех русских людей забыть все распри и раздоры, если они не хотят потерять уважение среди народов, у которых живут; в воззвании к ним особенно необходимо подчеркнуть ту мысль, что большевизм, предчувствуя свою скорую гибель, стремится опереться теперь на людей, более или менее близких ему или слабых; некоторые склонны идти на примирение с большевиками или по мягкосердию, или из-за карьеры; но мы должны решительно сказать: non pos sumus; никто из нас не имеет права переступить порог советский для союза, ибо это уже не союз, а вражда против Бога; мы должны противодействовать этому соблазну. Должны также мы установить моления в церквах за всех погибших за веру, Царя и Отечество, начиная с Царя-Мученика Николая II, замученных святителей»[167].
В ответ на это выступление митрополит Антоний заявил, «что предложение архиепископа Анастасия сводится к трем пожеланиям: 1) обратиться с воззванием ко всему свету, 2) ко всем русским беженцам и 3) отслужить панихиду за всех погибших за веру, Царя и Отечество». Согласно журналу данного заседания, Собрание единогласно приняло эти предложения[168].
Итак, решение о принятии двух обращений последовало уже в начале Собора, и через несколько дней текст одного из них (к беженцам) был готов. Однако предложение упомянуть в обращении династию вызвало среди участников Собора бурные споры, продолжавшиеся в течение нескольких дней. Большая часть священнослужителей, присутствовавших на Соборе, выступала против упоминания в обращении династии Романовых, справедливо считая это политическим вопросом. Наоборот, большая часть мирян была на стороне политиков. Вообще, некоторые священнослужители уже в первые дни Собора говорили, что на нем воцарился мирской дух: «На службах никто не бывает, священники в меньшинстве, епископы “стушевались”»[169].
Такой поворот событий был полной неожиданностью для инициатора Собора епископа Вениамина. «Конечно, – вспоминал архипастырь, – и я вместе с большинством духовенства был и против советской власти, и за монархию. Но мы не желали разжигать политические настроения и остались в меньшинстве»[170]. Архипастырь мечтал об освобождении Отечества от большевиков, вынашивал идею некоего крестового похода против засевших в России безбожников, но рассчитывал на христолюбивое русское воинство, на Белую Армию и ни в коем случае не соглашался впадать в зависимость от политических партий, в том числе и монархических.
Поскольку перевес был на стороне защитников упоминания династии, представители духовенства, в большинстве своем это предложение не поддерживавшие, попытались организовать «пресвитерский совет», который контролировал бы обсуждаемые вопросы с точки зрения канонов и церковной практики. Однако было уже поздно. Руководители Высшего монархического совета и их сторонники заявляли, что нельзя выделять священников в особую касту и ссылались на практику Московского Собора 1917–1918 гг., где мирянам была дана большая свобода. Попытки епископа Вениамина возразить, что на том Соборе был демократический дух, а теперь ситуация изменилась, ни к чему не привели. Монархисты шли к своей цели демократическим путем. В результате вопрос о пресвитерском совете был поставлен на голосование и создание его было отвергнуто с перевесом всего в несколько голосов. За создание пресвитерского совета проголосовало 24 человека (почти все священники, делегация из Константинополя, а также Бобринский и Львов), против – 30 человек (в том числе Марков, Трепов, Скаржинский, Махароблидзе, Масленников, Аносов, «все военные из Германии» и протоиерей В. Востоков). При этом было большое количество воздержавшихся, которые в столь накаленной атмосфере не смогли сориентироваться. «Священники задеты за живое <…> – записал в своем дневнике Н. М. Зернов. – Все погубили приглашенные политические деятели. Они победили представителей приходов и духовенство»[171].
Было ясно, что противостоять этому натиску невозможно. Выступления иерархов уже не могли изменить ситуацию. Многие из них стали склоняться на сторону мирян-политиков. 30 ноября выступил архиепископ Анастасий (Грибановский), занявший на Соборе довольно осторожную позицию.
В журнале заседания за это число сказано: «Архиепископ Анастасий говорит, что в Отделе[172] заговорил дух великих строителей Земли Русской, и вынесено было ЕДИНОГЛАСНОЕ решение относительно необходимости восстановления монархии в России. Но большинство членов находило необходимым не останавливаться только на признании принципа, а довести принцип до его логического конца. Оно считало необходимым указать, если не лица, то династию Романовых, в отношении которых мы связаны не только глубоким почитанием, но и присягой. Не так мыслило меньшинство: оно думало, что поднимать вопрос этот – значит низводить авторитет Церкви. В прошлом нет прецедента, так как Освященный Собор принимал участие в избрании Царя как часть Земского Собора. Каждый из представителей меньшинства переживал трагедию, так как долг члена Церковного Собрания вступал в коллизию с долгом русского гражданина. Они говорили – как ни дорог нам земной град, но град небесный нам дороже»[173]. Сам архиепископ Анастасий, относился, скорее всего, к тому меньшинству, о чем свидетельствует его подпись под заявлением о неприятии обращения с упоминанием династии. Однако перевес был не на его стороне.
Обстановка продолжала накаляться. По свидетельству митрополита Вениамина (Федченкова), один из членов Собора зачитал письмо «от какого-то “человека из России”, взывавшего: скорее дайте нам имя! имя! будущего царя! И все будет хорошо: в России ждут-не дождутся этого имени»[174].
Один из главных проводников идеи о необходимости упоминания династии Романовых Н. Е. Марков в своем выступлении обосновывал это тем, что большинство населения России настроено в пользу монархии, хотя и не может сказать об этом вслух. Вот как передает речь Маркова журнал заседаний: «Большинство Отдела не остановилось на принципе монархизма, единогласно принятом Отделом, а сочло долгом определенно высказать то, чего, при современном положении Церкви в России, когда даже Святейшему Патриарху грозит опасность, не могут сказать в России. Если мы здесь, говорит Марков, не вся Церковь, то мы та часть Ее, которая может и должна сказать то, чего сказать не может оставшаяся в России Церковь. Монархическое движение в России растет. Это подтверждается теми многочисленными письмами, которые получаются из России. Н. Е. Марков читает письма, где говорит о монархическом движении в России, что там ждут услышать лишь имя царя. Письма эти – голая правда и скоро заплачет тот, кто им не поверит. Народ русский ждет царя и ждет указания этого царя от церковного собрания, ибо самому народу ничего неизвестно о царе: там мрак, отсутствие знаний и страх. Мы должны сказать ему все, что знаем о судьбе Романовых. Но и нам точно неизвестно, жив ли Великий Князь Михаил Александрович, жив ли наследник Цесаревич Алексей Николаевич? А ведь Наследнику мы приносили присягу, приносили ее не на базаре, а в храме. Что же? Снял ли кто-нибудь эту присягу? Если она действительно снята, то Церковное Собрание должно это сказать и приветствовать революцию, объявив о низложении Дома Романовых»[175].
Итак, прежде всего, Марков, ссылаясь на письма, делает вывод о популярности монархии в России. Конечно, на основании писем делать вывод о ситуации в стране было нельзя. На самом же деле никакого, даже формального анализа политических настроений в России не проводилось. Но члены собрания не могли не знать, что Царская власть была к 1917 году непопулярной, что в Учредительное Собрание прошли вовсе не монархические партии, и что Белая Армия воевала отнюдь не под монархическими лозунгами. Говоря о росте монархических симпатий в России, Марков выдавал желаемое за действительное. Кроме того, указание на ожидание царя страждущим русским народом рассчитано исключительно на эмоции членов Собора. «Призыв Собора объединиться вокруг законного представителя Дома Романовых, – писал Н. Зернов, – был вдохновлен примером подобного послания, выпущенного Собором 1613 г., когда Михаил Федорович был выбран на царство <…>. Сейчас трудно представить, что политические деятели в 1921 г. не видели полного несоответствия между настоящим положением и тем, которое занимали соборяне в начале XVII века; ясно, что воззвание, составленное в 1921 г. в подражание 1613 г., являлось полным анахронизмом»[176].
В связи с этим становится понятным, что воззвание «Чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим» никак не могло произвести на русский народ такого эффекта, какое производили некогда грамоты Патриарха Гермогена.
В своем выступлении Марков вспоминает о присяге царю, которую никто не снимал. Здесь докладчик лукавит. Несомненно, что и иерархам не хотелось теперь вспоминать ни о своем признании достижений Февральской революции, ни о поминовении Временного правительства. Теперь Марков ставит вопрос ребром: если вы не желаете упомянуть имя династии, значит, вы признаете революцию и свержение царя, если же вы против революции, то должны поддержать упоминание о династии в обращении.
Наконец, от упоминания конкретного имени наследника царского престола зарубежных монархистов удерживала только неизвестность участи царевича Алексея и младшего брата Императора великого князя Михаила[177].
Наиболее активным противником упоминания монархии стал на Соборе епископ Вениамин, приведший разумные доводы против предложения Маркова. «Большинство думает, – сказал архипастырь, – что оно делает церковное и политическое дело, стоя на политической почве… Большинство стоит на церковной почве, но несомненно, что точка зрения большинства – политическая. Церковь должна быть сугубо осторожной… Вопрос о монархизме – вопрос церковный и Церковь должна его поддерживать. С этим было согласно все собрание. Постановкой своей формулы на церковном собрании большинство внесло раскол и этим вредит делу монархии. Необходимо, чтобы народ пожелал иметь царя, и потому высказываться сейчас за определенную династию значит предвосхищать волю народа. Воля же народа должна быть на первом месте. Н. Е. Марков сказал неправду – будто меньшинство не признает династию Романовых. Меньшинство этого не говорит, напротив, решительно все признают Дом Романовых и, если Бог даст, династия Романовых будет царствовать. Но меньшинство не считает уместным с церковной точки зрения упоминать о Доме Романовых в послании церковного собрания.
8 отношении самой династии <…> я считаю нетактичным ставить этот вопрос. Кто мне дал право указывать, что члены династии имеют право на престол. Мы не церковный собор всей России, мы лишь ничтожное меньшинство России. И пусть члены династии знают, что я не желаю ставить ее в неловкое положение. Вы губите правое дело, так как вносите расслоение и разъединение в Собрание, и в высшей степени характерно, что вопрос о духовном возрождении России начался с обсуждения политических вопросов, тогда как мы видим возрождение России только в церковном освещении. До сих пор думали, что строить государство можно только политически. Большинство и стоит на этой почве, но Святейший Патриарх сказал епископам, чтобы они были вне политики и стояли на духовной почве. И характерно, что большинство представителей клира на стороне меньшинства. Я говорю сейчас, чтобы меня слышал клир. Мы хотим защитить церковность нашего собрания, ибо Церковь не может быть оружием политики»[178].
Таким образом, по мнению епископа Вениамина, возрождение России нужно видеть, прежде всего, в возрождении религиозности. Вопрос же о политическом устройстве находится на втором месте. Церковь должна противостоять политическому расколу. Важный момент в выступлении епископа Вениамина – заявление о неправомочности делать заявление о династии от лица всей Русской Церкви.
Очень важной представляется дневниковая запись Н. М. Зернова, где он утверждает, что прения на Соборе отражались секретариатом в искаженном виде, причем исключительно в пользу Маркова и его сторонников. Поэтому приведенные выше слова епископа Вениамина, взятые из журнала заседаний, далеко не единственное, что было сказано архипастырем. По свидетельству Зернова, епископ Вениамин заявил следующее. 1. Даже среди монархистов имеется раскол, что же будет на приходах после принятия такого постановления? 2.Упоминание Романовых дискредитирует их. Ведь они и без Карловацкого Собора знают, что имеют права на престол. 3. Романовых должен призвать весь русский народ. 4. Если Господь отнял у Романовых престол, Он силен дать его другим[179].
Против упоминания о царе из Дома Романовых был и архиепископ Евлогий (Георгиевский), пытавшийся, по его собственным воспоминаниям, противостоять мнению монархистов в промежутках между заседаниями[180].
Выступал архиепископ Евлогий и на заседаниях. Он обращал внимание на то, что воззвание включает в себя две части: о монархии и о династии. Первую часть можно отнести к области церковной и с ней согласны все. Вторая же часть является политической, а не церковной и вызывает разногласия.
«Если идея о монархе православном, – говорил архиепископ Евлогий, – как о Божием Помазаннике, может трактоваться с церковной точки зрения и в церковном освещении, то идея династии, конечно, никакого церковного характера не имеет и, как таковая, не подлежит обсуждению церковного Собрания, низводя его на степень обыкновенных политических собраний… Я глубоко и благоговейно чту память Царя Мученика Николая II и его Царственной семьи и если бы оправдались слухи о том. что все они живы, я считал бы это величайшим счастьем для России. Я полагаю, далее, вместе с моими противниками, что России необходим Царь законный, из Дома Романовых, и если бы я присутствовал не на Соборе, а на каком-либо политическом собрании, я бы горячо ратовал за эту мысль, но я продолжаю утверждать, что мысль эта всецело в сфере политических воззрений и поэтому она не может быть предложена для обсуждения на Церковном Соборе». В связи с этим архипастырь предложил отдельно голосовать по вопросу монархии и отдельно по вопросу династии[181].
Однако здравомыслящие члены Собора оказались заложниками большинства, которое представляли миряне-монархисты.
Не исключено, что обращение не было бы принято, не выступи в его защиту митрополит Антоний, сказавший, что «вопрос о династии не политический, а чисто церковный, ибо отвергать этот вопрос – значит отвергнуть существующие, никем не отмененные основные законы, соглашаться с так называемыми завоеваниями революции, то есть одобрить низвержение Государя и Царств[енной] династии, уничтожение русского народа и вместе с тем подвергать народ русский кровопролитию и ужасам бонапартизма и самозванщины. Вопрос этот моральный, нравственный, а, следовательно, и чисто церковный»[182]. Такая позиция митрополита сыграла решающую роль.
За принятие обращения высказался 51 человек: 6 иерархов – митрополит Антоний (Храповицкий), епископы: Михаил (Космодамианский), Гавриил (Чепур), Дамиан (Говоров), Серафим (Собоев), Феофан (Гаврилов), 7 священнослужителей – архимандрит Симеон (Нарбеков), архимандрит Тихон (Лященко), протоиерей П. Крахмалев, протоиерей В. Востоков, протоиерей Ф. Синькевич, протоиерей Н. Подосенов, священник В. Суринов, 38 мирян – генерал И. Г. Барбович, Д. Г. Андросов, П. Н. Шатилов, И. А. Аносов, П. Н. Граббе, Е. И. Махароблидзе, Л. В. Половцев, Г. И. Молчанов, Г. В. Немирович-Данченко, П. В. Скаржинский, А. А. Шемякин, С. Н. Путятин, А. Н. Крупенский, А. А. Гулевич, А. Н. Волжин, А. П. Архангельский, А. А. Ширинский-Шихматов, С. И. Голиков, А. В. Васильев, М. Н. Граббе, Б. Апрелев, С. Н. Гербель, Д. Н. Потоцкий, П. С. Толстой-Милославский, П. Н. Апраксин, генерал И. И. Мрозовский, В. А. Бобринский, А. М. Масленников, В. П. Никольский, Н. П. Шурупов, А. Ф. Трепов, Н. С. Батюшин, В. Д. Сонцов, Т. В. Локоть, В. М. Скворцов, Н. Е. Марков, А. И. Ивановский, В. Э. Экк[183].
33 члена Собора выразили особое мнение. Среди них 6 иерархов – архиепископ Евлогий (Георгиевский), архиепископ Анастасий (Грибановский), епископ Аполлинарий (Кошевой), епископ Вениамин (Федченков), епископ Сергий (Петров), сербский епископ Максимилиан, 14 священнослужителей – архимандрит Антоний, архимандрит Феодосий, протоиерей Д. Троицкий, протоиерей М. Слуцкий, протоиерей В. Руденко, протоиерей П. Беловидов, протоиерей С. Орлов, протоиерей Д. Трухманов, протоиерей И. Лелюхин, протоиерей В. Виноградов, протоиерей М. Конограй, протоиерей Н. Сахаров, протоиерей М. Стельмашенко, иеромонах Иоанн, 13 мирян – Н. Квасков, И. Никаноров, Г. П. Ненарокомов, Г. Вернадский, В. А. Розов, С. В. Троицкий, генерал Соловьев, В. Я. Чистяков, С. М. Колоссовский, Е. Киселевский, Е. Ковалевский, Е. А. Москов, Н. Н. Львов[184].
В заявлении, поданном ими, говорилось: «Мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что данная большинством Отдела духов[ного] возрождения России постановка вопроса о монархии носит политический характер и, как таковая, обсуждению Церковного Собрания не подлежит; посему мы в решении этого вопроса и голосовании не считаем возможным принять участие»[185]. Однако на решение Собора это заявление не повлияло – противники обращения оказались в меньшинстве.
Н. М. Зернов, анализируя впоследствии это решение Карловацкого Собора, прямо заявлял, что виновником такого решения был митрополит Антоний. Именно он пригласил на Собор видных членов Высшего монархического совета, именно он в решающий момент поддержал обращение «Чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим» с формулировкой о династии Романовых.
Одной из причин того, что Собор не смог противостоять давлению монархистов, Н. М. Зернов считает и разобщенность остальных членов Собора. Члены Высшего монархического совета приехали в Карловцы сплоченной группой, в то время как лица, выбранные приходами и стоявшие за свободу Церкви от политической опеки, видели друг друга впервые и не были готовы к натиску монархистов. «Поэтому, – заключает Н. Зернов, – удивительно не то, что победили марковцы, а то, как трудно далась им эта победа»[186].
Так или иначе, обращение, ставившее под удар и Патриарха, и Церковь в России, было принято. Положение отягчалось тем, что все решения Собора начинались со слов «По благословению Святейшего Патриарха Тихона», хотя Патриарх в тот момент даже не знал об их существовании.
Вопрос о том, надо или нет употреблять эту формулу в начале документов, все-таки обсуждался. Секретарь Заграничного ВЦУ Е. И. Махароблидзе впоследствии писал, что он выступал против этой формулы, так как «фактически и юридически она недопустима». Однако к мнению Махароблидзе не прислушались. Был принят проект Т. А. Аметистова, согласно которому слова «По благословению Святейшего Патриарха Тихона» включались во все принимаемые документы. Возник спор и о том, нужно ли указывать, что принятые Собором документы направляются на утверждение Патриарху. Махароблидзе настаивал, что «Высшее Церковное Управление и Собор, во главе с Первосвятителем АНТОНИЕМ, должны действовать на свой страх и ответственность и ответ должны будут дать Святейшему Патриарху уже после водворения в России порядка или установления регулярной связи с Его Святейшеством». Но и в этом вопросе Махароблидзе остался в меньшинстве. Доводом в пользу употребления этих слов стало то, что без них постановления Заграничного ВЦУ и Зарубежного Собора не будут иметь должного авторитета[187].
И все же большевики впоследствии обвиняли Патриарха в благословении этого Собора. В обвинительном заключении по делу Патриарха Тихона сказано: «21 ноября 1921 г. в Карловицах (Сербия) собрался этот Собор, причем официальное извещение о нем ТИХОН получил от митрополита АНТОНИЯ, просившего патриаршего благословения. Это письмо, полученное, кстати сказать, через Эстонскую миссию, было ТИХОНОМ сообщено Синоду и ВЦУ, причем Совещание постановило благословить созыв Карловацкого Собора, что и было выполнено ТИХОНОМ, отправившим АНТОНИЮ письмо через одну из иностранных миссий»[188]. 10 апреля 1923 г. Чичерин писал Сталину: «Во время голода эмигрантское духовенство созвало в Сербии в Карловицах церковный собор <…> Тихон в собственноручном письме благословил этот собор»[189]. Однако, несмотря на эти обвинения, документов, подтверждающих патриаршее благословение Собора, не выявлено, и даже такой апологет Зарубежной Церкви, как архиепископ Никон (Рклицкий), свидетельствует, что «специального благословения на этот Собор от Патриарха Тихона не было»[190].
Следует обратить внимание на то, что даже если бы имя Романовых не было упомянуто в обращении, для большевиков сам факт признания монархии послужил бы достаточным основанием для выступления как против Церкви за границей, так и Церкви в России. И никаких иллюзий в отношении большевиков строить не следует.
Однако обращение имело нежелательные последствия не только для Церкви в России, но и для самой эмиграции. Даже без упоминания Романовых данный документ все равно оставался монархическим. При этом он не отражал мнения всего русского зарубежья – далеко не все русские изгнанники, будучи верными чадами Церкви, сочувствовали монархическим идеям. Данное воззвание стало одним из шагов на пути раскола русской эмиграции. Карловацкий Собор, вместо того, чтобы встать выше политических распрей, вместо того, чтобы объединить всех русских эмигрантов, независимо от их политических воззрений, встал на сторону одной из партий – на сторону приверженцев царской власти.
§ 4. Высшее Церковное Управление заграницей после Карловацкого Собора
Зарубежные архиереи не подозревали о роковом значении послания «Чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим». Ничто не предвещало того, что ВЦУ скоро будет упразднено. В начале 1922 г. за границей стал известен указ № 362, что видно из протокола Заграничного ВЦУ от 24 января 1922 г., который подписан митрополитом Антонием, членами Синода – епископами Гавриилом (Чепуром) и Михаилом (Космодамианским), а также секретарем ВЦУ Е. Махароблидзе. Согласно постановлению Синода, указ необходимо сообщить «всем Преосвященным Российских Заграничных епархий, начальнику Российской Духовной Миссии в Японии и управляющему военно- и морским духовенством»[191]. Понятно, что получение этого указа только укрепило мнение зарубежных иерархов в незыблемости их положения.
Вскоре после этого, в феврале 1922 г., от имени закрывшегося Собора появилось послание к Генуэзской Конференции, где содержался призыв бороться с большевизмом. Хотя Карловацкий Собор и уполномочил свой Президиум составить послание «ко всему свету», сам текст послания, приуроченный к Генуэзской Конференции, соборно, конечно же, не обсуждался[192]. Наверное, это было к лучшему, ибо в случае участия в составлении текста Трепова, Маркова и других послание могло быть намного более жестким и эмоциональным.
Трудно сказать, в какое время Патриарх Тихон познакомился с посланиями. Хотя воззвания и были опубликованы, неизвестно, когда он смог их прочитать. Доподлинно известно лишь то, что зимой 1922 г. Патриарх знал о направленности Собора. «Дошли слухи до нас, – писал Святитель митрополиту Евлогию 30 января 1922 г., – о бывшем Соборе за границей. Постановлений его не знаем, но “послание” встретило протест и на Соборе, судя по статье А. Филипова». Бесспорно, Патриарх знал, о чем говорилось в Соборном послании. Ему было известно и то, что послание имело противников. И все же никакого намека на осуждение Собора в письме Патриарха нет. В этом же письме чуть ниже следуют слова: «Братски приветствую Высокопр[еосвященнейшего] Антония»[193]. В письме Патриарха Тихона митрополиту Евлогию от 20 марта 1922 г. также содержатся приветствия «М[итрополиту] Антонию и братии»[194]. В этом письме, написанном всего за несколько дней до Патриаршего предложения упразднить заграничное ВЦУ и предать архиереев суду, ничего не говорится о послании к Генуэзской конференции. Однако приветствие в адрес митрополита Антония, да и сам тон письма, дружелюбный и мирный, говорят о многом.
В обвинительном заключении по делу Патриарха Тихона (не позднее 17 апреля 1923 г.) сказано: «Резолюции Собора были доставлены арх[иепископом] ЕВЛОГИЕМ в Москву патр[иарху] ТИХОНУ. Никаких шагов к отмежеванию от этого Собора ТИХОНОМ принято не было», и только после того, как ТИХОН никак не реагировал на эти преступные замыслы беглых попов и монархистов, ему об этих резолюциях было сообщено наркомом юстиции тов. КУРСКИМ». Дальнейшие действия Патриарха следствие расценило как отказ от осуждения русских эмигрантов[195].
Таким образом Патриарх не высказал своего отрицательного отношения к Собору и даже не думал о закрытии Высшего Церковного Управления заграницей.
Благодарность же Патриарху Сербскому за предоставление убежища русским иерархам, содержащаяся в послании от 16 марта 1922 г.[196], архиереи-изгнанники вполне могли считать косвенным одобрением своей политики.
В конце весны 1922 г. заграничные иерархи получили еще одно подтверждение тому, что Патриарх считал ВЦУ каноничным. Это подтверждение было получено от представителя Всемирного союза христианской молодежи Этана Колтона, который встретился с Патриархом Тихоном накануне его ареста, 3 мая 1922 года. В своем письме, написанном на следующий день, Колтон сообщал следующее: «Патриарх высказал как свое пожелание и рекомендацию, чтобы Высшее Церковное Управление за границей просило митрополита Платона остаться в Америке с полными правами, о которых просят, в частности, поручив Канаду Архиепископу Александру и США Антонию. Он предпочел сделать все это в форме рекомендации, поскольку дело уже было в руках управления и он не хотел распоряжаться через его голову». Святейший Патриарх также сообщил, что «немедленно свяжется с Управлением, имеющим главную квартиру на Балканах в надежде, что окончательное решение не задержится надолго»[197].
В мае 1922 г. за границей стало известно об аресте Патриарха Тихона и захвате Церковной власти в России обновленцами. Высшее Церковное Управление заграницей отреагировало на эти события следующим образом. Согласно указу зарубежного ВЦУ от 30 мая 1922 г., причтам предписывалось возносить моления за Патриарха. Было решено также обратиться с посланиями к главам православных и инославных Церквей, кроме Римского Папы, который «вступил в соглашение с христопродавцами большевиками», а также к главам государств. С епископом Антонином (Грановским) и другими иерархами, выступившими против Патриарха, прерывалось всякое церковное общение, а их деятельность осуждалась[198]. Через месяц, 30 июня, Соединенное присутствие Зарубежного Синода и Церковного Совета заявило даже, что в мае Антонин и другие противники Патриарха были анафематствованы[199]. В июне вышло обращение ВЦУ заграницей к главам инославных Церквей, правительств и государств в защиту гонимого Первосвятителя[200].
На этом фоне и прогремел указ Святейшего Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 5 мая 1922 г. об упразднении Зарубежного ВЦУ.